Аннотация: Война, в которую они не верили, стала близкой и жестокой.
Глава 3 .
Когда Зойка чинила Ромку, тот визжал - очень несолидно и, как показалось Пашке, специально, чтобы девчонка душевно помучилась. Зойка и мучилась - только что не плакала и поминутно спрашивала, не больно ли, на что Серый испускал дрожащие стоны, шмыгал носом и мужественным умирающим голосом говорил, что "не".
Кстати, раны обрабатывать и обращаться с бинтами она и правда умела и даже подступалась к Пашке, войдя в роль, но тот так посмотрел на девчонку, что Зойка отступилась и ничего даже не съязвила.
Пока Пашка мылся в душе, Ромка успел уснуть, а в дом прибежал какой-то капитан и начал, ни слова не говоря, целовать Пашку в щёки, только что не подкидывать к потолку (хорошо, что никто не видел этой стыдобищи), а потом совать свои часы, почти такие же, как у отца. Пашка от усталости и саднящей боли в ожогах почти не соображал, что надо командиру и кто он вообще такой, пока не выяснилось, что в продскладе только вчера сложили шесть двухсотлитровых ёмкостей со спиртом - "на время". И крыша над ними почти прогорела. Пашка похолодел задним числом и, когда капитан - с часами, Пашка отказался их брать наотрез - ушёл, обещая "доложить о героизме", мальчишка рухнул на кровать и закрыл лицо руками.
Пожар тут же затрещал вновь, под веками заметалось пламя. Потом захныкал, не просыпаясь, Ромка - во сне он не мог бодриться и терпеть боль. Пашка проверил, как он - ничего, спал. Старшего мальчишку зашатало, и он свалился в постель - теперь уже как следует...
* * *
Ромка согласился подвергаться лечению - он именно так и выразился, скорчив тоскливо-покорную рожицу - "подвергаться лечению" - только в квартире Шевьёвых. Зойка утром попыталась снова завести разговор о санчасти, но, встретив отчаянное сопротивление, окончательно от этой идеи отказалась. Правда, отыгралась на Пашке, прожужжав ему все уши, чтобы он присматривал за раненым. Сам раненый, лёжа в кровати, разглядывал карту и сосредоточенно сопел. Судя по выражению его лица, он нашёл слабое место в немецких порядках и сейчас продумывал мельчайшие детали операции по овладению Кенигсбергом.
Присматривать за мальчишками было вообще особо некогда и некому. Пашка же то и дело ловил себя на мысли, что думает не только об отце, но и о Ленинграде и о маме, бабушке и даже Зинке. А ещё - в этом совсем стыдно было признаваться - то и дело всплывала другая мысль: когда же нас отправят отсюда?
У самого Пашка на такое оптимизма не хватало. Он то и дело ловил себя на мысли, что думает не только об отце, но и о Ленинграде и о маме, бабушке и даже Зинке. А ещё - в этом совсем стыдно было признаваться - то и дело всплывала другая мысль: когда же нас отправят отсюда? В штабе продолжала твориться вчерашняя неразбериха: никто ничего не знал. Ни о том, где сейчас ведёт бой 28-я танковая дивизия, ни о том, как проходит линия фронта, вообще ни о чём. Сначала ребята думали, что от них просто скрывают правду. И насели на все трое на младшего политрука Василькова, совсем молодого политработника, появившегося в дивизии еще позже, чем Пашка, Зойка и Илья приехали на каникулы.
Тот сначала отбивался общими фразами, но в какой-то момент, после Пашкиного: "...вы не должны скрывать от нас, пионеров, правду..." - вдруг взорвался, вскочил со стула и заорал:
- Вы пионеры, да?! А я - комсомолец и политработник, понятно вам, да?! Я на фронте должен быть, рядом с бойцами! Первым в атаку идти должен! А я сижу тут в тылу и с вами языком мелю, когда ребята под пулями гибнут! Потому никто ничего объяснить не может! Нет приказа!
Пашку поразили даже не слова политрука, а его глаза. В этот момент в них проступили горечь, растерянность и самый настоящий стыд. Мальчишка понял, что Василькова неизвестность убивает ещё больше, чем их.
Политрук отошел к окну и, не оборачиваясь, глухо произнёс:
- Извините, ребята.
- Вы нас извините, товарищ младший политрук, - попросил Пашка. - Мы пойдем к себе, хорошо?
- Идите.
Зойка открыла рот, чтобы выразить своё несогласие, но Пашкин острый локоть легонько ткнул её под рёбра и девчонка ничего не сказала. Только когда они вышли в коридор, она громко и раздраженно фыркнула.
- Сама же видишь, - примирительно сказал Илья.
- Вижу, - ответила Зойка. - А нам-то, что делать?
- А я знаю? - вздохнул мальчишка.
И опять они возвращались в ДОС в подавленном молчании.
Новости приходили только из черной тарелки радиоточки, но эти новости были скупые, малопонятные, не дающие ответа на главный вопрос: что же всё-таки происходит на фронте? И чем дальше, тем четче Пашка понимал, что ничего хорошего. Потому что не было радостных вестей. Потому что запретили выход поодиночке из расположения дивизии. Потому что в небе вторые сутки небо было заполнено немецкими самолётами и не было видно ни одного нашего. Ни одного. Совсем!
Как это объяснить - Пашка не знал и бесился ещё больше. А самое главное - ему было страшно, и стыдно делалось себе в этом признаваться...
...Он не знал, что в эту ночь - в ночь с 25 на с 26 июня 1941 года - ни его отца, ни отцов Ромки и Ильи - уже не было в живых. Да и от самой 28-й танковой дивизии РККА осталось уже немногое. И это немногое сейчас отступало, тщетно пытаясь сдержать 4-й танковую группу Вермахта...
...Илья совершенно несолидно сидел под окнами комендатуры. Собственно, он не хотел подслушивать, сел, чтобы перевести дух и унять тошноту и дрожь в руках и ногах после того, чем они занимались всё утро. Но когда окно открыто, а говорят прямо над твоей головой - куда денешься?
- Алё! Алё! Алё! - кричал в трубку дежурный. - Алё... - и слова, не имеющие
отношения ни к военному, ни к радиоделу. - Где связь?!
- Не знаю я! - огрызался кто-то. - Нет связи, я уже троих связистов по линии послал
как в воду канули!
- Да ты что мне рассказываешь?! Может, к нам уже немцы подходят, а мы тут сидим и
алёкаем! Посылай ещё, хоть весь батальон!
- Да какой батальон, от него взвод в расположении остался, остальные сами знаете где...
- Поговори мне! Алё! Алё, так вашу!!!
Илья на цыпочках отошёл от окна. Сделал несколько шагов, не сводя с него глаз.
Потом повернулся и припустил бегом...
...Пашка вошёл домой, почему-то встал около умывальника, то и дело сплёвывал в раковину. Лицо у Шевьёва было белое, под глазами зелень. Это так удивило Ромку, что он даже подзабыл о своих неприятностях:
- Ты чего?! - удивился он.
- Ничего... - пробормотал Пашка и вдруг, нагнувшись над раковиной, сорвал туда.
- Отравился, что ли? - Ромка поморщился.
- Не... - покрутил головой Пашка. - В медсанбат семь грузовиков пришел... там
навалом, прямо как в поленнице... погранцы, танкисты и просто... бойцы. Наши.
- Что говорят?! - жадно спросил Ромка. Пашка улыбнулся бледно:
- Ничего... Кричат. Или стонут. Мы с Ильёй таскать помогали, а Зойка там, внутри, на перевязках... Потом там очухались, нас попёрли с Илюхой, а Зойке сказали остаться, там рук не хватает.
- Погоди, - Серый наморщил лоб, что означало усиленную умственную деятельность. - А почему их к нам привезли. Гарнизонный госпиталь в Риге, а у нас сейчас фельдшер, санитарка, да Зойка-пулеметчица... то есть перевязщица.
Но Пашка шутливого тона друга не принял. Посмотрел так грустно, что мелкий сразу виновато притих, вздохнул и объяснил:
- Их дорогой обстреляли.
- Кто обстрелял? - не понял Ромка.
- Кто, кто... Диверсанты немецкие, кто же ещё? Прямо по бортам из леса... Серый, мы там кузова из шланга мыть начали - а вода из щелей розовая течёт... - Пашка открыл кран и начал плескать в лицо холодной водой. Потрясенный Ромка молчал. - Паш! - в комнату влетел Илья - с диким видом, не похожий на самого себя. - Привет, Серый... Паш, на пять сек.
- А я?! - оскорблено завопил Ромка вслед старшим мальчишкам и досадливо саданул забинтованной пяткой по кровати: - У! О-оййй...
Дальше мальчишка лежал молча и даже не слушал, о чём снаружи шепчутся старшие ребята. Может быть, впервые в жизни он вдруг задумался, что его мысли о войне - это игра в войну. А настоящая война... он попытался представить себе то, что говорил Пашка, но не смог. Как это - по бортам грузовика, если там раненые. Они же раненые, в них стрелять уже нельзя. И как это - розовая вода? Это же сколько крови должно натечь, чтобы... Нет, Ромка читал в книжках... но это было в книжках. А в жизни так быть не могло. Но Пашка говорит, что...
А как же папа, подумал мальчишка. И замотал головой по подушке: нет, с папой ничего не случится! Он вернётся к нему, Ромке. И к маме. Обязательно.
...- В штабе... связи нет... - упавшим голосом заговорил Илья, по-детски переминаясь с ноги на ногу. - Уже трое связистов пропали... я думал... - Связи нет? - Пашка поднял голову, и его лицо стало напряжённым. - Ты хотел что - пробраться и...
- Ну да... - голос Ильи был всё ещё унылым.
- Пошли, - решительно сказал Пашка. Илья изумился:
- Куда?!
- Туда, - Пашка повесил на пояс и убрал в карман финку. - По линии пойдём.
Понимаешь, тут рядом немцы. Диверсанты. Я же сказал, грузовик обстреляли. Наши будут людей посылать, а те их будут укладывать. А мы как-нибудь протыримся.
- Но ты же... - Илья не знал, как выразить то, о чём думал. - Ты же...
- Я не струсил, - жёстко сказал Пашка. - Мне просто страшно, это разные вещи, Илюх, понимаешь... А сейчас, после этого... надо идти. Идёшь?
- Конечно, - кивнул Илья. - Ромка пусть лежит, и Зойке не скажем.
- Порвёт, - вздохнул Илья.
- Кто, Ромка или Зойка? - Пашка невольно улыбнулся.
- Оба рвать будут.
- Ну давай их с собой возьмём.
- Иди ты...
Впрочем, они шли уже оба - пробирались вдоль колючей проволоки. В обычное время их бы заметили сразу, но вряд ли что-то сказали бы - играют мальчишки. Сейчас, скорее всего, просто задержали бы... но вот замечать толком было некому. Лицо Ильи было страдающим, как будто у мальчишки болел зуб. - Ну не понимаю я, - выдохнул он после длинной паузы. - Ну как же так?! - Внезапное нападение, - строго сказал Пашка и убил на шее комара. Илье в комбинезоне было легче, чем Пашке в пионерской форме. - Наверное, наши их заманивают, как Наполеона в двенадцатом. А потом раз - и со всех сторон. Ты же карту видел, наша страна, она от границы всё шире и шире на восток. Значит, фашистам войска придётся, как масло по хлебу, мазать - тоньше и тоньше. - Это да, - Илья повеселел. - Но вот люди-то - они же там остаются... - Пхы, - сказал Пашка. - Кто остаётся? Вывезли всех давно. И вообще хватит паниковать! Вон лаз.
Лаз - аккуратный, с палочкой-рогаткой для подъёма проволоки - они наладили ещё во время первых вылазок на хутора. Ото всех бдительных и случайных взглядов он был скрыт кустами.
Мальчишки проскользнули в него один за другим и, не разгибаясь, полуползком, добрались туда, где начинался лес. У Пашки мелькнула мысль, что, если они так легко выбрались, то, пожалуй, и на территорию лагерей можно пробраться так же легко. Но тут же стало не до этого, потому что Илья окликнул:
- Вот провод!
Провод шёл вдоль дороги, по которой они недавно ещё ехали сюда. Мальчишки дёрнулись было пойти вдоль него, но Пашки почти сразу остановился. - Погоди! - он ухватил Илью за рукав комбинезона. - Раз связисты пропадали, значит... вот что, давай-ка пойдём через лес. Просто вдоль дороги. И смотри в оба, понял? - Думаешь... - Иль облизнул губы и оглянулся в сторону лагеря. - Думаешь, они ещё там? Те, кто связь резал?
- Не знаю, но лучше вести себя так, как будто да, - вздохнул Пашка. Мальчишки ушли в заросли и, останавливаясь через каждый десять-двадцать шагов, прислушиваясь, пошли вдоль дороги. Отсюда им было видно провод - чёрную змейку в жёлтом песке обочины.
- Чем чинить будем, слушай?! - спохватился Пашка, и даже излишне громко. Илья показал карман комбинезона:
- Тут есть у меня...
Дальше оба шли совершенно молча. Пашка сжимал финку и неожиданно отчётливо подумал, что это - никакое не оружие, случись что. Если они напорются, их застрелят, вот и всё. И даже никто не найдёт их. Да и искать не станет, потому что канонада стала, похоже, ещё ближе. От этих мыслей Пашке сделалось по-настоящему жутко. И - словно в довершение, словно кому-то захотелось окончательно придавить мальчишку - именно в этот момент они наткнулись на трупы.
Сперва Пашка не понял даже, почему задушенно охнул Илья. Ему показалось, что приятель обнаружил зачем-то улёгшихся в траве на опушке солдат. И только когда Илья шарахнулся назад, Пашка сообразил, что солдаты не улеглись. Вернее, они лежат, но они не живые. Их было трое - без ремней, без оружия, один даже без ботинок - брошенных один на другого и от этого как-то нестрашно выглядевших, не так, как должны выглядеть убитые. Илья споткнулся и почти упал, но Пашка поймал его и присел, усаживая Илью рядом. Как оказалось - не просто вовремя. Ещё секунда-другая, и...
Со стороны дороги, бесшумно раздвигая кусты, на опушку вышли сперва двое, потом ещё трое - молодые мужики, одетые в гражданское: кепки, куртки, заправленные в крепкие ботинки мешковатые штаны. На одном был вышитый свитер без рукавов. Все - с оружием, с винтовками, а ещё Пашка увидел у чисто выбритого невысокого крепыша на плече ручной пулемёт - польский "Браунинг". В холщовой сумки на бедре пулемётчика поблёскивали магазины. Один дал другому прикурить от зажигалки; третий на ходу сматывал на локоть провод. У троих за плечами покачивались вторые винтовки - советские "трёхлинейки".
Все пятеро остановились в трёх шагах, не больше, от лежащих в кустах мальчишек. О чём-то переговорили (был бы Ромка, он бы понял, подумал Пашка, это латышский). Рядом с Ильёй упал окурок.
Какие они обычные, подумал Пашка изумлённо. А вот этих двоих он видел на хуторах, точно видел, только не помнит, где... Самые обычные. Неужели это фашисты? Он опять вспомнил того капитана в поезде. Да, тот был похож. А эти... руки, удивился мальчишка. У них у всех руки - тяжёлые, грубые, обычные руки обычных крестьян. Это не парашютисты переодетые, это местные, крестьяне с хуторов. Так разве они могут быть фашистами?
Мальчишка отвёл взгляд. Отец говорил, что нельзя пристально смотреть из засады на врага, он может заметить, почувствовать. Папа, подумал Пашка, где ты, папа? Тут фашисты... Подошли ещё двое, тоже в гражданском, но видно было, что это не их одежда. Один - высокий, подтянутый, совсем молодой, узколицый. Второй - пониже и постарше, но тоже чётко-быстрый в движениях, с широкими скулами и ртом. У этих двоих были автоматы - тяжёлые, с небольшими дисками сбоку. Видно, что первая пятёрка ждала именно их, даже подтянулась, негромкий разговор умолк. Теперь говорил широкоскулый, остальные слушали, а когда он умолк - очень быстро и совершенно бесшумно исчезли за деревьями - в сторону от дороги.
В глазах Ильи было непонимание. А Пашка подумал, что вставать не хочется. Хочется лежать в кустах, пока всё это не кончится. Хоть как-нибудь.
- Пошли, - прошептал он через силу. Илья замотал головой и сказал:
- Ты лежи тут, смотри, а то ещё вернутся... Дай финку, я сам починю.
- Держи, - Пашка протянул ему нож. Илья поднялся и стал пробираться к дороге. Пашка подумал, что это всё глупо. Ну вернутся они. Ну крикнет он. И их с Ильёй одной очередью... Но начатое надо было доводить до конца, и Пашка, до ломоты в висках всматриваясь в лесную чащу, теперь радовался тому, что тут сосняк - через него хорошо видно. Потом он оглянулся на трупы и подумал, что надо будет обязательно про них сказать, чтобы забрали...
- Еле хватило, - Илья возник рядом. - Пошли скорей.
- Бежим по дороге, всё равно прятаться незачем, - Пашка поднялся на ноги, сунул финку в чехол и посмотрел ещё раз в ту сторону, куда ушли бандиты. - Ты видел? Как у себя дома ходят! - вырвалось у мальчишки. - Проморгали их, прозевали... а они-то, гады, как тихо сидели...
- А ты их узнал? - спросил Илья.
- Ну, видел где-то...
- Двое - со Слитере, сыновья хозяина. А ещё двое - батраки оттуда же. Мы тогда их видели, помнишь?
- Батраки?! - Пашка и правда вспомнил, что не двое ему были знакомы, а четверо. - Илюх, я совсем ничего не понимаю. Батраки, а почему же они против нас?! - голос Пашки стал даже жалобным. Илья досадливо дёрнул плечами:
- Откуда я знаю, почему?! А те двое, с автоматами - офицеры. Точно.
- Ага, я тоже заметил, они даже держатся так, что видно... Мальчишки устало рысили по песчаной дороге в сторону лагерей, временами переходя на шаг и перебрасываясь короткими фразами. Они не знали и не могли знать, какие известия пришли наконец в дивизию по только что восстановленному ими проводу.