Верещагин Олег Николаевич : другие произведения.

Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) Рассказы 10-11

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Следующие рассказы так мучительно перепечатываемого романа... Работаю дальше.

РАССКАЗ 10

ЗИМА- ХОЛОДНОЕ ВРЕМЯ

...Не разжалобит слеза

   Те зеркальные глаза,

Вместо капель упадёт

Снег.

Неужели в той стране

Ты забудешь обо мне?!

Там холодный ветер дышит,

И меня никто не слышит...

Мюзикл "Снежная королева"

  
  

Виктор Цой

   Песен
   Ещё не написанных -
   Сколько? Скажи, кукушка,
   Пропой...
   В городе мне жить - или на выселках?
   Камнем лежать - или гореть звездой?
   Звездой...
  
   Солнце моё, взгляни на меня...
   Моя ладонь превратилась
   В кулак.
   Но если есть порох - дай огня.
   Вот так.
  
   Кто пойдёт по следу одинокому?
   Сильные да смелые головы сложили в поле
   В бою.
   Мало кто остался в трезвой памяти,
   В здравом уме да с твёрдой рукой
   В строю...
   Где же ты, моя воля вольная?
   С кем теперь ласковый рассвет встречаешь?
   Ответь...
   Хорошо с тобой, да плохо без тебя.
   Головы да плечи терпеливые -
   Под плеть...

* * *

   Пламя костра казалось особенно ярким в ледяной зимней ночи. Оно весело выплясывало над большой грудой хвороста, от которой плыли сквозь лес волны запаха. Пахло жареным, чуть пригорелым мясом.
   Этот запах сводил с ума и мучил меня куда больше, чем почти тридцатиградусный мороз. К морозу я последнее время притерпелся. Не привык - привыкнуть к нему нельзя. Притерпелся.
   Деревья стояли мёртво - колоннами неведомого храма, в котором служат для злого божества стужи. Безжизненным кружевным плетением чёрного металла поблёскивали под луной заиндевелые ветви кустов подлеска. Я лежал в сугробе в пяти метрах от костра. Лежал уже третий час, держа дагу в левой руке.
   Негров у костра было всего шестеро. Они жарили оленя и до этого наверняка сытно ели.
   Я ел последний раз три дня назад...
   ...Последние месяцы были крайне неудачными. Просто фатально. А если считать невезением ещё и Крит - то нам не везло все полгода.
   Мы высадились где-то в районе устья Сангонеры - на испанском берегу, южнее Валенсийского залива (нас несло всё-таки гораздо быстрее - на наше счастье! - и намного южнее, чем мы рассчитывали) Мы, не долго думая, двинулись вдоль побережья в сторону Гибралтара. Лаури, конечно, не отказал бы нам в зимовке, и мы собирались добраться до Скалы в середине октября.
   Негры встретили нас буквально через день после начала движения, и мы вынуждены были резко повернуть на север, вглубь материка. После этого негры не отставали от нас две недели и потеряли только в Иберийских горах. Несмотря на то, что надвигалась настоящая осень, я увёл людей в Пиренеи, ещё дальше на север, намереваясь зазимовать там - на Пиренейском полуострове содержание негров на квадратный километр было неожиданно непереносимым.
   Самым неприятным же было то, что мы всё-таки устроились на зимовку, во вполне уютной пещере и даже начали поспешно собирать запасы. Тут на нас вновь обрушились негры, заставляя уходить на север всё дальше и дальше.
   В середине ноября мы переправились через Гаронну. Я надеялся, что тут не должно быть суровых зим - юг Франции! - но именно тогда ударил свирепый мороз. Потом повалил снег, мороз ослабел и, когда все леса засыпало чуть ли не на высоту двухэтажного дома, мороз ахнул вновь.
   Мы никого не встречали. Казалось, мир вообще опустел, и в холодных, мёртвых лесах остались только мы - и негры. Охота была не просто плохой - отвратительной, эти ублюдки помимо всего прочего распугивали зверьё. Последний раз я ел (одно название) три дня назад, перед тем, как отправиться на охоту из нашего лагеря. Разошлись все мальчишки, поодиночке, чтобы прочесать больше площади.
   Для себя я решил, что без добычи просто не вернусь. И вот этим - третьим - вечером я наткнулся на негров.
   Их было шестеро. Дозор, или разведка... Они жарили добытого оленя. А я ждал. Ждал, потому что не был уверен, что справлюсь с ними шестью в том состоянии, в котором был сейчас. Олень должен жариться долго. Не будут же они ждать всё это время, уснут, оставив дежурного...
   Но эти мрази не спали. О чём-то бесконечно трепались - и не спали. А олень, судя по всему, уже был готов.
   Время от времени я шевелил пальцами ног. В общем и целом всё было неплохо, вот только части лица я не чувствовал. И пальцев левой руки - ими я держал дагу, и они были не в рукавице, а в перчатке - почти тоже не ощущал.
   Никогда не думал, что может так хотеться есть... что даже уже не хочется, только слабость во всём теле. Если и у остальных так же - то каково девчонкам?!
   Один из негров, привстав с груды хвороста, потыкал толлой в оленя, сказал что-то... "Сейчас будут жрать," - подумал я.
   И пополз к огню. Медленно и плавно - так, что смотрящим со стороны, да ещё и от огня, едва ли что-то будет видно, кроме снеговой черноты.
   Шестеро. И олень. Олень. Олень.
   Я оставил на снегу, отпихнув ногой, меховой плащ. Ну - давай, не подведи, ведь есть же в человеческом организме какие-то чёртовы резервы, не всё же я потратил на трёхдневные мотания по лесам...
   Негр, сидевший чуть наискось, боком ко мне, как раз бросил взгляд в сторону - и онемел, окаменел. Вообще-то можно представить себе, что ему увиделось: выдвигающийся из морозной тьмы силуэт с белым лицом.
   Закричать он не успел. Моя дага, легко пробив грязный меховой ворох на спине сидящего ко мне задом негра, вошла ему в бок до рукояти. Негр завалился назад, но я, успев выдернуть оружие, перекатился через плечо и ударил ногами в грудь ещё одного, а тому, который меня перовым увидел, длинным махом перерезал горло ниже кадыка.
   Трое оставшихся успели вскочить одновременно со мной. Но из них у двоих между ними и мною был костёр. Я перехватил руку с ятаганом у того, который оказался ближе, почти танцевальным движением вышел ему за спину, ударом под колено сбил с ног и, вогнав дагу в затылок, молниеносно выдернул. Труп упал под ноги своим товарищам, один споткнулся, второй шарахнулся в сторону, и вот этого-то я достал - точно в левый глаз. Отскочил. Заметив движение сзади - это встал тот, которого я сбил ударом ног, - пропустил мимо удар топора, и негр сам сел боком на выставленную дагу.
   Ударом ноги в подбородок я опрокинул на спину так и не успевшего распрямиться последнего негра и, упав на него сверху, своей тяжестью вогнал дагу ему слева между рёбер.
   И потерял сознание...
   ...Я очнулся, скорей всего, через несколько минут. Потрескивал костёр. От негра воняло, я подбородком уткнулся в его оскаленный рот и, кажется, рассёк себе кожу о его зубы. Оттолкнувшись, я свалился в снег и понял - пальцы на рукояти даги не разжимаются. Разогнул их по одному, с трудом, словно они были сделаны из толстой проволоки. "Поморозился," - почти равнодушно подумал я и, вырвав дагу из трупа левой рукой, перебрался к туше оленя.
   Он зажарился сверху, даже подгорел, но я не заметил этого, отхватывая дагой плоские ленты мяса и с горловым рычанием набивая ими рот. Однако, после первых двух кусков я заставил себя затормозить, сообразив, что меня сейчас вырвет. Я сел на груду хвороста и, скрючившись, стал молча пережидать дикую, мучительную боль в желудке, про себя приговаривая: "Терпи, терпи..." Желудок удержал мясо, и я, зачерпнув правой рукой снег, заел им мясо. Подбородок начало щипать, я посмотрел на пальцы - на них осталась кровь. Рассёк всё-таки...
   - Надо идти, - сказал я, поднимаясь.
   Меня отделяло от нашего лагеря километров двадцать промороженного, засыпанного снегом леса, которые я должен был пройти с десятью-пятнадцатью килограммами за плечами.
   Килограммами, которые я не могу, не имею права бросить... И не знаю, смогу ли унести. Раньше - унёс бы. Но сейчас - ноги дрожат, тянет в сон от еды, проглоченной наспех, и эти ещё не пройденные километры уже висят на ногах свинцовыми колодками...
   Я убрал дагу. Затянул плащ, поднятый со снега и успевший настыть. И, наклонившись, рывком взвалил на плечи сброшенную в снег тушу.

* * *

   Волки появились часа через четыре, когда я, ориентируясь по звёздам в проёмах чёрных ветвей, уже прошёл половину пути. То есть, я слышал их вой издалека и понимал, что он приближается, но старался не обращать на это внимания, хотя было ясно: запах жареного мяса в лесу они учуяли давно. И со следа не сойдут.
   Я перешёл замёрзший ручей и поднимался на склон, когда инстинкт опасности заставил меня оглянуться.
   Волки - семь поджарых, но одновременно пушистых, рослых, могучих зверей - стояли на опушке за ручьём. Ровной линией, перпендикулярно к моему следу. Стояли и смотрели в мою сторону.
   - Так, - сказал я, спиной отступая выше. Волки не двигались. Но они видели меня - и этим всё было сказано. - Эй, - окликнул я их, сбрасывая оленя в снег, - разойдёмся в стороны. Вы обратно, я вперёд. Ну?
   Они слушали. Они действительно слушали. Странно, но отсюда я видел, что у них жёлтые глаза. Страшные, красивые и внимательные.
   Я вытащил из ножен палаш и протянул его перед собой - клинок превратился в моей руке в живую полосу лунного света. Казалось, по лезвию бегут на снег серебряные капли.
   - Я не хочу вас убивать, - сказал я, и мои слова эхом вернулись ко мне от молчаливой стены леса. - Ищите себе добычу в другом месте.
   Я очень устал. Меня шатало, словно только что сброшенная тушка и помогала мне держаться на ногах, увеличивая вес. Мне почему-то вспомнились лыжи, которые были у нас в прошлом году и которые мы оставили на Карпатах. Думали, что сделаем новые. Не сделали, некогда было... А я так и не выучился на них ходить поприличней...
   Ну, сейчас это уже несущественно.
   Семь штук. Много... Они будут подниматься на склон веером, ровной цепочкой. И нападут по кругу... Я оглянулся - до ближайших солидных деревьев было далековато, но успею добежать, чтобы прижаться спиной... Нет, если бросить оленя - точно успею.
   Я покрутил палаш в руке. И остался стоять на месте.

Эдуард Гончаров

   Слышишь, опять бесятся вьюги,
   К небу идут следы.
   Ночь напролёт снегом хрустят
   Белые-белые сны.
  
   Белые сны, бешеный снег...
   Кто их считал - шаги?
   Тихо бредут по белизне,
   Сгорбившись, чудаки.
  
   Ты не поймёшь. Белые сны -
   Это не просто так.
   Это опять мимо прошло
   Всё, что пришлось тогда...
  
   Это не бред, это не блажь -
   И никакой беды.
   Просто со мной ночь коротать
   Вздумали белые сны.
   Неспешной трусцой волки добрались до начала подъёма. Синхронно сели на хвосты вместо того, чтобы начать атаку. Вскинули морды, продолжая разглядывать меня.
   Потом тот, что сидел в самом центре, поднялся на ноги и пошёл вверх. Неспешно, как и раньше, опустив морду к снегу, к чёрным овалам моих следов. Потом - когда ему оставалось метра два - он вновь сел. И рассматривал меня спокойными мрачными глазами. Из ноздрей влажного чёрного носа вырывались коротенькие струйки пара.
   Не знаю, сколько мы ждали, глядя друг другу в глаза. Наконец волк моргнул - как-то печально - и, повернувшись, пошёл вниз. Не останавливаясь, прошёл через строй своих товарищей - и двинулся к лесу. А шестеро остальных - попарно из центра, чётко, как на параде - поднимались и уходили за ним.
   Я тяжело убрал палаш. Несколько секунд ещё всматривался в мельтешение теней на опушке. И нагнулся за тушей оленя.

* * *

   Не помню, как я - уже в рассветной инеистой мути - прошёл последний километр. То есть - вообще не помню. Просто я ткнулся лицом в какие-то странные густые кусты, чуть не выколов себе глаза, не смог пролезть и побрёл в обход. Меня швыряло на ходу из стороны в сторону, я уже не вытаскивал ног из снега, а бороздил ими белые завалы.
   - Танюшка! - заорал кто-то (меня качнуло назад, в сторону от голоса). - Танюшка, иди скорей! Олег поморозился!..
   ...Меня привела в себя боль в левой руке и левой стороне лица. Боль была ужасная, казалось, что меня жгут головнями, а главное - она не утихала, беспощадно вгрызалась в тело, полосовала его огненными бичами.
   - Огонь... уберите огонь, не надо... - застонал я, не открывая глаз и не понимая, что со мной происходит. Негры? Меня пытают? Но почти тут же знакомый и родной голос Танюшки ласково защекотал мне ухо:
   - Потерпи, Олежка, потерпи, родненький... теперь всё будет в порядке, только потерпи...
   - Больно, Тань, - пожаловался я и снова застонал без слов - боль нарастала, хотя это, казалось, было просто невозможно.
   Левый глаз у меня не открывался, но правым, распахнутым, я увидел, что Танюшка (мы с ней были в одном спальнике недалеко от огня, у снеговой стены) щекой лежит на моей левой щеке, дыша мне в нос. Моя левая рука, судя по ощущениям, пробивавшимся сквозь дикую боль, находилась у неё между бёдер.
   Она меня отогревала своим теплом. Но признаюсь - я не испытывал благодарности: только боль. Танька казалась мне живым кипящим свинцом.
   Пределы человеческой выносливости всё-таки существуют. Я просто не в силах был больше выносить этой муки.
   Я завыл. Частичкой мозга я понимал, что Танька спасает мне руку и лицо, но сделать ничего не мог, не мог заставить себя замолчать.
   Я орал. Танюшка плакала и утешала меня. Хорошо ещё, хватало воли не вырываться.
   - Орёт?
   Я увидел сперва меховые сапоги и низ длинной куртки, потом - исхудавшее лицо Вадима. Его тёмные от мороза и ветра губы улыбались, в глазах отплясывало вприсядку пламя костра.
   - Орёт, значит, будет цел, - он наклонился: - Ингрид уже собиралась тебе руку резать.
   - Ё... - я заткнулся. Боль не уменьшилась; терпя её, я спросил Вадима: - Все... вернулись?
   - Все, все, - кивнул он. - Еды хватит на неделю. Сыты не будем, но и не сдохнем, а там посмотрим...
   - Не потеплело?
   - Холодно, - Вадим посмотрел в сторону от костра. - Негров много было?
   - Шестеро, - ясно было, как он догадался о неграх. - Внимательней надо... ой мамочка родненькая, да больно же мне, больно, больно, боль-но-о-о!!!
   - Терпи, - бессердечно сказал Вадим.
   Танюшкины слёзы кипящим металлом падали мне на щёку...
   ...Глаз у меня открылся уже на следующий день. Но, забегая вперёд, скажу, что мои левая рука и нос так и остались очень чувствительными к холоду. А пятна обморожения прошли лишь к концу зимы.

* * *

   Снег пошёл вновь. Стало намного теплее, было безветренно и, казалось, можно бы и радоваться... но снег падал так густо и непрестанно, что это пугало. В движении бесконечных, очень больших белых хлопьев было что-то обрекающее. Словно снег решил засыпать всё и всех, превратить весь мир в белёсую пелену, остановить всякую жизнь - и лишь на этом успокоиться.
   - Как после ядерной войны, - сказал Серёжка Лукьяненко. - Зима на много лет.
   - Какая зима на много лет? - спросил Джек. Сергей пожал плечами:
   - Ну, так учёные говорят... Если будет ядерная война, то в небо поднимутся тучи пепла, закроют солнце... Похолодает, и начнётся долгая зима. Её ещё так и называют - ядерная зима.
   - Хватит тебе, - не зло, а как-то тоскливо оборвал его Сморч.
   Мы сидели за ветрозащитной стенкой с навесом вокруг большого костра. Кое-кто уже спал, скорчившись в спальнике на густо набросанном лапнике. Олег Крыгин затачивал шпагу, и равномерное вжиканье падало в тишину вместе со снегом. Над костром падение хлопьев переставало быть равномерным и спокойным, снег начинал кружиться, танцевать, а потом таял в потоках тёплого воздуха. Это было даже красиво.
   - Надо идти на юг, - сказал Саня. Он сидел напротив меня, волосы сосульками свисали на лицо, путаясь с тенями. Казалось, что они шевелятся. - Мы не выдержим тут всю зиму.
   - На юге негры, - сказал Вадим.
   - Зима, - возразил Саня, - зимой они тут не остаются постоянно... Олег убил шестерых, а они даже не чухнулись. Ушли, конечно.
   - Куда ушли, конкретно? - уточнил я, не поднимая глаз. Мне хотелось есть, но это чувство было далёким и даже уже привычным.
   - На юг, - повторил Саня.
   - Зимой мы не перейдём Пиренеи.
   Саня промолчал, плотнее закутавшись в одеяло, наброшенное на плечи. Он и сам это знал.
   - Мы переживём эту зиму,- упрямо, почти заклинающее сказал я. - Верьте мне. Переживём.
   Танюшка обняла меня, прижалась. Я закинул её и себя плащом, прикрыл глаза. Тепло костра гладило лицо, и я подумал, что это немного похоже на солнце. Только вот обмороженная часть лица начала болеть, и я, с досадой открыв глаза, отстранился.
   Было совсем тихо, даже Олег перестал затачивать шпагу. Танюшка спала у меня на плече, съёжившись под плащом. Вильма глядела в огонь расширенными, остановившимися глазами.
   Снег продолжал валить. Мне в голову полезли слова Серёжки Лукьяненко о ядерной зиме. Сейчас бы раздеться, сейчас бы вымыться, сейчас бы на солнышке полежать... А тут даже в туалет сходить проблема, подумал я тоскливо. Снять штаны - уже подвиг...
   В щели навеса я увидел, что возле деревьев сидят волки. Не знаю, те или не те, которые не тронули меня в лесу. Они сидели на хвостах и смотрели сюда.
   - Ждут, - хмыкнула Вильма. - Как думаешь, князь - дождутся?
   - А что, страшно? - усмехнулся я.
   - Да нет... Какая разница...
   - Думаю, не дождутся, - я потихоньку перевалил Танюшку на лапник, плотнее укрыл плащом - она не проснулась, только поворочалась и что-то буркнула. - Топлива-то хватит?
   - Хватит, - успокаивающе ответила Вильма, подбрасывая в костёр пару полешек. - Ложись спать.
   - Неохота, - признался я. - Посижу ещё...
   Вильма с Серым сегодня были часовыми. Серёжка Лукьяненко, кстати, как раз вошёл в проём навеса снаружи - весь в снегу - и сел у огня, ожесточённо сдирая с рук меховые рукавицы. Откинул капюшон.
   - Небось, сами не рады, что с нами связались? - поинтересовался я.
   - Кто скажет, где лучше, где хуже? - философски высказался Сергей, протягивая руки к огню. - Мы, по крайней мере, ещё живы, князь.
   - "Князь", - хмыкнул я, вороша палкой угли с краю костра. Угли стреляли синеватыми язычками пламени, а потом на конце палки расцвёл алый огонь. - "Жили двенадцать разбойников, жил Кудеяр-атаман..." Читал?
   - "Кому на Руси жить хорошо", - кивнул Сергей. - Следствие по этому вопросу ещё будет проведено.
   - Юморист, - я бросил палку в огонь. - Лен, ты спишь?
   - Тебе какая нужна? - буркнула Власенкова. Она тоже ещё не спала.
   - Ты, - определил я. Ленка вяло погрозила:
   - Я Олегу скажу, что ко мне пристают.
   - Какому Олегу? - со смехом поинтересовался Сергей.
   - С едой что? - вполголоса спросил я.
   - П...ц, - так же вполголоса ответила она. - По мелочи дня на два осталось, только чтоб с ног не попадать... - она вздохнула: - Ну до чего же тут охота мерзкая!.. Знаешь что, Олег? - она снова вздохнула. - Пора на кору переходить.
   - Дожили, - обречённо сказал я. - Ну, переходить, как переходить... Кажется, сосновую заболонь можно варить и есть... только воду сливать раза три... - я вдруг засмеялся, и Ленка через секунду тоже захихикала.
   - Ты чего? - сквозь смех спросила она.
   - А что ещё остаётся? - я продолжал улыбаться. - Серый прав: мы, по крайней мере, ещё живы!

* * *

   Просыпаться по утрам всегда было трудно - я имею в виду, зимой, этой зимой. Был серый рассвет - по крайней мере, так казалось, что рассвет, снег продолжал валить, почти ничего не было видно. На спальнике местами тоже лежал снег. Костёр горел хотя и широким, но каким-то бледным, умирающим пламенем. Возле огня грелись несколько человек. Ленка Власенкова что-то готовила... а меня вдруг охватило чувство острой жалости ко всем своим. То ли сейчас, в утреннем неверном свете, мне так казалось, то ли на самом деле так было, но лица у всех выглядели исхудавшими и обветренными. "А ведь мы голодаем, - отчётливо подумал я. - Мы на сама деле, по-настоящему голодаем. Вот чёрт..."
   Надо было вставать. Вставать.
   - Танюшка, - я толкнул её локтем. - Встаём.
   - Я не сплю, - Танюшка завозилась. - Сейчас встаём...
   ...Голодному человеку холод кажется в несколько раз холоднее. Это действительно так. Если живёшь зимой на проклятом "свежем воздухе", есть нужно много и относительно разнообразно. Или хотя бы просто - много. Если есть нечего - подкрадывается вялость, нежелание что-либо делать... И, если не заставить себя подняться, то можно остаться лежать навсегда. Но и бесконечно заставлять себя у голодного человека тоже не получится. Ми пили омерзительную настойку из еловых иголок и веточек - средство от цинги, изготовленное Ленкой и Ингрид. Гадость была просто невероятной - наверное, хинин, и тот лучше - но вариантов просто не имелось, как не имелось у нас и запаса овощей, как прошлой зимой (странным было то, кстати, что, как я с изумлением заметил, мы вообще-то ничем не болели!) Приходилось тянуть эту фигню, причём обе девчонки стояли над душой, чтоб допивали до конца.
   - Лыжами займусь, - сказал Вадим, поднимаясь и украдкой выплёскивая из котелка примерно глоток остатка. - Без них всё-таки плохо. Андрей, поможешь? - кивнул он Альхимовичу. Тот наклонил голову. - И ещё Олега возьмём... Идёшь, Фирс?
   - Иду, - Олег Фирсов встал, поправляя перевязь с метательными ножами. - Дашь топор, тёзка? - он подтолкнул Крыгина.
   - Держи, - Олег перекинул ему оружие. - Поймал? Чё вякаешь?
   Я решительно допил остаток смолистой мерзости, подышал и тоже поднялся. Надо было распределять всех по дневным работам.

* * *

   Вадим был прав насчёт лыж. Без них пробираться по лесу было очень трудно, я почти пожалел, что взял с собой Танюшку. Но, когда я оглянулся, то обнаружил, что она совершенно хладнокровно лезет по сугробам, держа на плече заряженную аркебузу.
   - Хорошая ты всё-таки у меня, Тань, - вырвалось, и я смутился, но она рассмеялась и молча пожала плечами, на которые падал снег - красивыми, крупными хлопьями.
   Лес. Снег. Синеватый полудень-полусумрак.
   В широком плоском логу мягко позванивал ручей, выныривавший из-под гранитных глыб и почти тут же скрывавшийся подо льдом. Я присел, сдёрнул крагу, зачерпнул воды, пахнущей морозом и вкусной.
   - Вымер лес, - сказала Танюшка. - Ну никого... Как ты это объяснишь, Олег?
   - Никак, - я встал. Глядя с улыбкой ей в лицо, вспомнил: - " - Долго ли мука сея, протопоп, будет? - и я говорю: - Марковна, до самыя до смерти!"
   - Добро, Николаич, - вздохнула Танюшка, - ино ещё побредём...- и, засмеявшись, добавила: - Как ты меня доставал этим "Житиём..."! Я, если честно, не верила, что мальчишка в тринадцать лет может серьёзно этим увлекаться. Думала - дурака валяешь, чтоб впечатление произвести... - она вдруг перестала смеяться и задумчиво повторила: - Долго ли мука сея, протопоп, будет? - Марковна, до самыя до смерти! - Добро... ино ещё побредём... А слова-то великолепные... Что с ним, с Аввакумом,
   случилось-то?
   - Сожгли, - коротко ответил я.
   - Нормально, - спокойно ответила она. - Ну? Ещё побредём?
   - Повезло мне с тобой - как Аввакуму с его Марковной, - вздохнул я, перешагивая ручей: - Руку подать?
   Она фыркнула, сделала лёгкий прыжок... и тяжело села в снег, удивлённо моргая:
   - Голова закружилась...
   - Вставай, - я поднял её. - Есть хочешь?
   - Не хочу...
   - Значит, очень хочешь, - констатировал я, забираясь в поясную сумку. - На. Ешь, - я достал полосу вяленого мяса и отвёл глаза. Слышно было, как Танюшка сглотнула.
   - Пополам... - жалобно сказала она.
   - Ешь, Тань, - мягко сказал я. - Ешь, ешь...
   Я принял у неё аркебузу и засвистел сквозь зубы.

* * *

   Уже разделанную тушу огромного оленя приволокли Басс с Ингрид - почти ползком тащили по снегу сорок килограммов мяса, завёрнутые в шкуру. Они вернулись через полчаса после меня и Таньки (мы пришли пустые), а уже в темноте пришёл Андрей Соколов. Мы сперва переполошились невероятно - он еле тащился на негнущихся ногах - и только когда он подошёл ближе, стало ясно, что его штаны превратились в ледяные трубы.
   - Потом, потом... - торопливо сказал он, когда все, повскакав с мест, бросились к нему. - Я в воду провалился... вот, - и он без предисловий сбросил со спины раньше не замеченного нами здоровенного сома - метра полтора длиной. - Это из-за него, - Андрей с трудом сел - вернее, рухнул - у огня, его штаны ломко хрустнули, осыпаясь пластинками льда. - Ноги ва-аще ничего не чувствуют.
   Ингрид подсела к нему, достала кинжал:
   - Не бойся, ничего ампутировать я тебе не буду, а вот брюки кое-где порежу...
   - Тяни так, - отчеканил Андрей. И уже тише добавил: - Их Ленка шила...
   - Извини, - Ингрид смешалась.
   - Значит, ещё сколько-то не сдохнем, - сообщил Саня. Я покосился на него. Последнее время он был очень молчалив, а у меня это вызывало резкое опасение.
   - Не только не сдохнем, - вдруг вмешался Басс, сидевший со своим "инструментом" на коленях, - но и вообще... - он не стал пояснять, что там "вообще" и, тронув струны, запел, бросая слова в снежную ночь:
   - Спокойно, дружище, спокойно!
   И пить нам, и весело петь.
   Ещё в предстоящие войны
   Тебе предстоит уцелеть.
   Уже и рассветы проснулись,
   Что к жизни тебя возвратят.
   Уже изготовлены пули,
   Что мимо тебя просвистят...
   - Комедию с несгибаемым Мальчишом-Кибальчишом разыгрываешь? - спросил Саня, и я удивился тому, каким неожиданно злым стало его лицо. Но Басс не разозлился в ответ, а спокойно, даже чуть насмешливо ответил:
   - А я не вижу причин, по которым мне надо по-собачьи завывать. Хочу и пою. А пою, что хочу.
   - Правильно, - одобрил Серёжка, вставая и, сбросив меховой плащ, которым он укрывался вместе с Ленкой, подал ей руку. - Ну-ка, Басс, дай что-нибудь такое...
   - "Такое"? - уточнил Игорь. - Ну, вот тебе "такое". Если что не такое, то извини.

Ай, заинька, ай, серенький,

Сам маленький, хвостик беленький...

   У меня даже челюсть слегка отвисла. Я такой глупейшей песни в жизни от него - да что там от него - вообще! - не слышал. Не знаю, где он такое "оторвал". Может, сам сочинил. Но я совершенно неожиданно заметил, что у меня начинает подёргиваться нога, а плечи сами собой "ходят". Сергей же с Ленкой вообще вовсю отплясывали вокруг костра! Причём четырнадцатилетние, вполне современные по взглядам мальчишка и девчонка, отродясь не плясавшие ничего "народного", вовсю "рубили" что-то вроде присядки, смешанной с хороводом, словно так и нужно - откуда что взялось! Я вздрогнул - резкий свист свирели в руках Вадима врезался в струнный перезвон диссонансом, но тут же встроился в него и "добавил жару" в эту чушь про заиньку, творившего самые дикие вещи вроде поедания краденого сахара и надевания драных штанов на тонкие, кривые ножки. Но песня странным образом "заводила". Я и не заметил, что отплясывают - кто во что горазд - ещё несколько человек. Вильма Швельде изумлённо рассматривала эту картину расширенными глазами. А я вдруг обнаружил, что возле нас стоит Джек.
   - Позвольте? - он спросил это по-английски, улыбаясь и протягивая руку Татьяне. Та сделала бровями в мою сторону и встала. Джек положил её руки себе на плечи, свои устроил (ах, нахал!!!) на её талии, что-то шепнул, она кивнула - и они, нырком уйдя в сторону, понеслись вокруг костра. Под русскую народную музыку в английском народном танце (я такой видел по телику несколько раз).
   Вадим, продолжая насвистывать, толкнул меня локтем. Безо всякой задней мысли, конечно, но я нахмурился, наблюдая за красивыми движениями Джека и моей девчонки.
   - Подкрался к девочке-подростку, - пробормотал я, поднимаясь. - Эх, пропадай моя телега, экипаж машины боевой! Подвинься, Джек!..
   ...Вообще-то плясать на пустой (не первый день) желудок тяжеловато. Поэтому скоро все вновь сидели по местам, отдыхая после вызова, брошенного ночи, смерти и зиме, и слушали, как поёт Басс...
   - Надоело
   Говорить и спорить
   И любить
   Усталые глаза...
   В флибустьерском дальнем синем море
   Бригантина поднимает паруса!..
   ... - А может, ты споёшь, Олег? - предложила Наташка Мигачёва. - Ты же вроде бы научился играть?
   Басс, подлец, немедленно и готовно протянул мне инструмент.
   - Но петь-то я лучше не стал, - заметил я, бросив на него многообещающий взгляд.
   - Да, - согласилась Танюшка, - петь ты можешь в приличном обществе только при очень громком аккомпанементе. Достаточно громком, чтобы тебя заглушить.
   - Спасибо, Тань, - невозмутимо ответил я, принимая инструмент, - я постараюсь аккомпанировать погромче.
   Я в самом деле разучил знаменитые "три аккорда", которыми можно сопровождать любое пение вообще. И сейчас аккуратно подобрал их, а потом, решившись, негромко запел - едва ли не впервые так, один и при всех, запел то, что пришло мне в голову неожиданно:
   - Мальчишеское братство неразменно
   На тысячи житейских мелочей...
   И всякое бывает,
   Но дружба непременно
   Становится с годами горячей... - и я услышал, как Танюшка поддержала, негромко,
   чтобы не глушить меня, но ясно и умело:
   - Уходит бригантина от причала...
   Мои друзья пришли на торжество,
   И над водой, как песня, прозвучало:
   "Один за всех - и все за одного!"
   Один за всех - и все за одного...
   ...Краем глаза я заметил, что Серёжка Лукьяненко поднялся и вышел наружу из нашей загородки. Вышел и вышел (ну, может, в туалет?), но я всё-таки был князем - и меня словно толкнуло.
   - Я сейчас, Тань, - пробормотал я уже начавшей укладываться Танюшке. Она проводила меня спокойным взглядом...
   ..."Снаружи" всё падал и падал снег. Я на миг прикрыл глаза, посмотрел. На сугробах чернели ямы следов - Сергей ушёл в лес, и я, тут же провалившись почти по пояс, зашагал за ним, мысленно ругая себя и держа ладонь на рукояти даги, а главное - пока что не очень понимая, что это Серого понесло в лес и за каким чёртом я иду следом.
   Сергей, как оказалось, ушёл недалеко. Мне сперва показалось, что его тошнит - он стоял между двух деревьев, упершись в них ладонями без краг, и спина, обтянутая меховой курткой, вздрагивала. И лишь подойдя ближе, я понял, что Серый плачет.
   Он услышал меня, обернулся. Слёзы блестели на щеках дорожками, лицо подёргивалось. Я думал, что он сейчас заорёт на меня, но вместо этого Серый вытянул ко мне руку:
   - Потрогай, - тихо сказал он, проглатывая рыдание. - Потрогай!
   - Ч-что? - не понял я.
   - Потрогай! - потребовал он, и я коснулся холодных пальцев, к которым пристали крошки коры. - Я живой, Олег, - он снова сглотнул. - Понимаешь? Я настоящий. Я живой, я хочу жить. Олег, кто дал им право сделать меня и обречь на смерть?! Я не игрушка, я люблю Вильму. Я хочу писать книги! Я отказываюсь играть в их б...ские игры! И не хочу, чтобы игры играли в меня!
   Я молча слушал его. действительно, что я мог ему сказать? Больше того, горькие, горячие слова Серого рождали и во мне бессмысленное протестное чувство - до скрежета зубов. По какому праву меня кто-то обрекает на никому не нужную гибель?! Резким жестом, сам не очень понимая, что делаю, я вытянул перед собой руки, растопырил пальцы. Мне четырнадцать лет. Вот мои руки... вот я пошевелил пальцами... Я - мальчик, у меня длинные ноги... вот они, в меховых унтах... Я люблю жареное на углях мясо и не люблю варёный лук... Мечтать мне нравится, и я боюсь темноты...
   Как же так?! Кто приговорил меня?! За что?!
   - Не хочу, - прошептал я. - Не хочу, не хочу...
   Сергей кусал губы и плакал. Так плачут от нестерпимой обиды, когда ничего нельзя изменить.
   ЛОВУШКА.
   - Пойдём. - сказал я, скручивая в себе тоску усилием воли. - Пойдём. Надо спать. Надо быть сильными. Я понимаю, что всё это чушь, но мы должны жить. Хотя бы ради наших друзей и наших девчонок... И ещё... вот что. Ты прав. Мы настоящие. Ну так давай будем жить по-настоящему. Хотя бы попробуем.

Вячеслав Бутусов

   Одинокая птица - ты летишь высоко
   В антрацитовом небе безумных ночей,
   Повергая в смятенье бродяг и собак
   Красотой и размахом крылатых плечей.
   У тебя нет птенцов, у тебя нет гнезда,
   Тебя манит незримая миру звезда,
   А в глазах у тебя - неземная печаль...
   Ты сильная птица, но мне тебя жаль.
   Одинокая птица, ты летаешь высоко,
   И лишь безумец был способен так влюбиться!
   За тобою вверх подняться,
   За тобою ввысь подняться,
   Чтобы вместе с тобой
   разбиться,
   Разбиться с тобою вместе!
  
   Чёрный ангел печали, давай отдохнём,
   Посидим на ветвях, помолчим в тишине.
   Что на небе такого, что стоит того,
   Чтобы рухнуть на камни тебе или мне?

* * *

   Утром опять ахнул мороз при мгновенно очистившемся небе. Собственно, можно было и на охоту не ходить (еда-то была), но я снова разослал всех на маршруты, а сам пошёл с Арнисом. Девчонок на этот раз оставили в лагере, чтобы хоть по возвращении можно было надеяться на подобие горячего ужина...
   ...Когда мы в Кирсанове играли в войну, одним из вражеских отрядов командовал мальчишка по прозвищу Рауде(1.). Он правда был рыжим, но это не важно. Так вот, он пустил в оборот выраженьице "дырявое счастье", прижившееся и в нашей компании. Оно, это выражение, означало привязавшееся прочно и надолго неудачи...
   ...Вообще-то негры народец тупой, предельно тупой. Я уже попадался к ним в лапы - в первое же наше лето здесь, как вспомню, так вздрогну - по собственной неосторожности и трусости. И спасся чудом.
   И нужно в самом деле крепко дружить с "дырявым счастьем", чтобы попасться к этим олухам вторично. Особенно будучи уже далеко не новичком...
   ...Арнис легко скользил впереди меня на лыжах. Даже то, что он был голоден не меньше моего, мало влияло на этот плавный, ритмичный красивый ход, казалось, не стоящий белокурому литовцу никаких усилий.
   Снег перестал, зато вновь ударил мороз. Такой, при котором отменяют "в городских школах с первого по десятый". Для здешней зимы - вполне терпимый.
   - Смотри, - сказал Арнис, и я увидел на прогалине остатки волчьего пиршества: взрытый снег, забрызганный красным, цепочки следов на уцелевших клочках целины, какие-то ошмётки, которые даже волки доедать не стали... - Не твои знакомые?
   - Не зна-аю... - протянул я, всё ещё не вполне понимая, почему мне что-то не нравится - и что именно мне не нравится.
   А понять я так и не успел. Да это и не понадобилось - нехорошее ощущение превратилось в определённость.
   Негры выходили цепочкой на опушку метрах в десяти от нас. скорее всего, заметили они нас уже давно и стерегли. Обернувшись через плечо, я убедился в том, что прав - сзади была та же история, негры поднимались по склону.
   Арнис среагировал быстрее меня - может быть, потому что умел ходить на лыжах, а я рассматривал их только как неизбежное средство передвижения. Крикнув: "За мной!" - он прыжком развернулся на месте и бросил себя вниз по склону прямо на негров. Дорогу успел заступить только один - Арнис сшиб его топором, перескочил через тело и под вой негров исчез в кустах.
   Только вот я-то так ездить не мог. Лыжи мне вообще мешали двигаться... а, соскочив с них, я утонул в снегу по бёдра, ворочаясь в нём, как в дурном сне; негры ползли
   ____________________________________________________________________________________________________________________
   1. Рыжий (др.-сканд.)Прозвище дано в честь знаменитого викинга-путешественника Эрика Рауде, открывшего Америку около 1000 года.
   ко мне, как мухи по липкой бумаге. Если бы не кольцо - я бы, наверное, от них всё-таки умотал на лыжах.
   - Ну, сволочи... - пробормотал я, сбрасывая меховые краги в стороны. Злость была, без страха - злость, и не верилось, что я могу умереть... Двигаться быстро не получалось, я пахал снег, словно плуг, но до первого негра дотянулся-таки раньше, чем он до меня, располосовав ему лицо сверху вниз. Не насмерть, но хорошо... Хотел развернуться быстро - не получилось, до меня добрались сразу трое, и мы возились в снегу, как в воде, даже не отбивая, а просто отталкивая клинки друг друга - на размах не хватало движения. Я ткнул одного дагой в пояс, и он куда-то свалился, хотя убить таким ударом сквозь меховой ворох, на него накрученный, было нереально. Но этих вонючих морд становилось вокруг всё больше и больше. Они друг другу мешали, но и мне вырваться из кольца было уже невозможно. Будь это белые мальчишки - я бы, наверное, бросил оружие; что там, в конце-то концов?! Но это - не тот случай.
   Одному я подрубил ногу над коленом. Второго - гарантированно уложил уколом в горло, точно в кадык, а обратным рывком раскроил кому-то лапу с оружием. В меня ещё не попали ни разу.
   Хорошо бы Арнис всё-таки добрался до наших и вернулся с ними. Отомстить. Больше он уже ничего не успеет.
   Так, попал, и здорово попал - дага вошла до упора, отлично. Обратным ударом палаша я перерубил древко ассегая, оттолкнул негра... Отбил ятаган дагой, с которой веером сорвались капли крови... Рвануться бы сейчас напролом - блин!.. Так, ещё кому-то под щит... и точно, попал в мягкое...
   Ухнула, сваливаясь на меня - углём из откинувшегося борта грузовика! - глухая, тяжёлая темнота...

* * *

   Мама читала книжку. "Баязет" Пикуля, со скрещёнными на обложке саблей и скимитаром, зелёно-белую... Я стоял у порога комнаты и кричал, кричал, кричал, перебирая руками по невидимой, но плотной стенке... а сзади меня звали. Звали, звали знакомые голоса, но я знал, что оборачиваться нельзя, потому что это были голоса мертвецов... Тянуло из-за спины ледяным холодом, и всё было неправильно, всё было кошмарно и неправильно - кроме комнаты, в которую я не мог войти и в которой обо мне не беспокоились, потому что я из неё и не исчезал...
   ...Холодно. Ну почему же так холодно?
   Я открыл глаза...
   ...На мне из одежды оставались только часы - очевидно, негры не смогли справиться с защёлкой "ракеты", а светлая мысль оттяпать руку им в голову что-то не пришла... Но мне и так было кисло. Во-первых, болела голова (кажется, со всей дури хрястнули сзади в затылок тупьём копейного древка). Во-вторых, меня старательно и с наслаждением обоссали, пока я лежал без сознания. В-третьих, дальнейшая моя судьба вырисовывалась в весьма печальном свете, и я не мог скрыть дрожь холода и страха, а негры - их было десятка два - толпились и скалились вокруг меня, переговариваясь на своём чудовищном языке.
   Зоопарк наоборот.
   Меня не связали, и я сел, но тут же получил пинок в спину и вновь распластался на вонючем, жёлтом снегу. Моча склеила мои волосы сосульками.
   Два удара сразу - древками копий по почкам - заставили меня заорать, крутнуться на бок и выгнуться. Тогда меня угостили полновесным пинком между ног. "По крайней мере, трахать меня они будут едва ли, - пробилась через боль странно ироничная мысль, - холодно слишком..."
   Меня били ещё довольно долго и зло, а главное - больно. Я молчал, хотя орать было бы разумнее. Когда орёшь - не так больно. Четырнадцатилетние мальчишки - существа
   живучие, но я постепенно начал снова проваливаться, воспринимая удары просто как толчки, совсем безболезненные и надоедливые. Но в этот почти блаженный момент меня подло окатили ледяной водой, и я, чуть не захлебнувшись, пришёл в себя. нехотя. Чего хорошего было возвращаться к боли и к созерцанию губастой морды присевшего надо мною на корточки негра? Он аккуратненько сплюнул мне в лицо и поинтересовался по-русски:
   - Как зовут?
   Опять. Ну вот опять. Ну откуда берутся негры, умеющие говорить по-русски?!
   А кстати, актуальный вопрос, нечего сказать. Перед лицом, скажем так, вечности... Я неожиданно подумал: а есть ли там - там - что-то на самом деле? Впервые в жизни задумался. Там я об этом просто не думал, миновали меня и детские страхи смерти, да и вообще мысли о ней (не в пример Бассу), и казался я сам себе вечным и обязательным, как восход или лето. Здесь - здесь смерти было столько, что недосуг было о ней размышлять...
   Так есть - или нет? Хорошо было бы поверить, что есть. Да вот "бы" мешает, сильно мешает. Непреодолимо. Вот эта чернота, в которую я несколько раз попадал - она, скорее всего, и есть ворота в смерть. А дальше вообще - ничего.
   Ну и ладно.
   - Как зовут, я спрашиваю?!
   - Джордж, - вспомнил я своё прозвище, псевдоним для моего "второго я" из книжек, которые писал дома. от вопроса веяло глупостью. Я же как угодно могу назваться - и как он меня проверит?
   - Где остальные?
   - Нас двое было, - тут же ответил я. - Остальные погибли. Замёрзли... голодные были...
   Он смотрел на меня бессмысленными, но в то же время пугающими глазами, похожими на два отверстия в черноту. Вот где в самом деле "ничего"...
   - Ты врёшь. Ты не Джордж. Вас не двое. Ты Олег, и где-то прячутся твои люди. Где?
   Я молниеносно пожалел, что вообще заговорил. И это чувство подавилось недоумением, словно косточкой от сливы: что происходит?! Что творится, что за бред?!
   Наверное, моё лицо меня на какой-то миг выдало. Странно, но негр меня не ударил. Он удовлетворённо хрюкнул, словно сытая свинья, и оскалил в улыбке подпиленные зубы.
   - Ну так где они прячутся? - повторил негр. Я облизнул губы и тоскливо отвёл взгляд в сторону, чтобы не видеть эту сволочь, а главное - то, что они станут со мной делать. То, что будут делать очень долго и изобретательно, у меня сомнений не вызывало.
   Очень уж страшно мне не было. И, конечно, не было такого состояния, как в прошлый мой плен. Я был уверен, что всё равно ничего не скажу. Ну, буду орать, наверное, буду орать громко... Но ведь всё равно ничего не скажу.
   Назло не скажу.

Яков Шведов

   Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца
   И степи с высот огляди...
   Навеки умолкли весёлые хлопцы,
   В живых я остался один.
  
   Орлёнок, орлёнок, блесни опереньем,
   Собою затми белый свет...
   Не хочется думать о смерти, поверь мне,
   В шестнадцать мальчишеских лет...
  
   Орлёнок, орлёнок, гремучей гранатой
   От сопки солдат отмело...
   Меня называли орлёнком в отряде -
   Враги называют орлом.
  
   Орлёнок, орлёнок, мой верный товарищ,
   Ты видишь, что я уцелел...
   Лети на станицу, родимой расскажешь,
   Как сына вели на расстрел.
   Угли жгут больно. Особенно если их сложить под бок, а потом раздувать, но при этом не давать лежащему сдвинуться. Кстати, в конце концов становится больно так, что не кричать уже невозможно и сначала хочется потерять сознание, а потом - просто умереть...
   Наверное, были (и, может быть, даже есть) люди, которые способны на костре петь песни и рассуждать с теми, кто их пытает, о погоде. Я - не такой. Но одна - очень важная - мысль в моей голове сохранялась. Поэтому я однообразно орал - временами просто так, временами переходя на такой мат, какого ожидать сам от себя не мог (никогда в жизни не ругался так. Ни там - ни даже тут.), но при этом ничего конкретного не говорил.
   Я всегда был упрямым. Правда, боль не исчезла, когда угли отгребли и присыпали снегом. Она продолжала жить в боку, ниже рёбер, и то и дело вновь вспыхивала злобным факелом, располосовывая тело зазубренным клинком до кости.
   - Ну? - спросил негр. - Будешь говорить?
   Я молчал, глядя над его плечом в яркое небо, морозное и широкое. Эту боль можно было терпеть молча.
   - Начинайте его свежевать, - сказал негр. По-русски сказал, чтобы я понял, а потом повторил на своём языке.
   Мысли сталкивались в моём мозгу, как бильярдные шары - я почти видел зелёное поле, слышал глухой, цокающий, костяной звук. И из этого звука появились слова - я удивлённо понял, что это я сам и пою. Пою, сбиваясь, но достаточно внятно - и негр отшатнулся, хлопая глазами...
   - Незваная Гостья, ты слышишь мой смех?
   Бояться тебя - это всё-таки грех...
   Никто не опустит испуганных глаз,
   А солнце на небе взойдёт и без нас!
   Это, кажется, прошлой зимой Басс сочинил... Строчки путались, я не помнил, что там за чем...
   - Доколе другим улыбнётся заря,
   Незваная Гостья, ликуешь ты зря!
   Доколе к устам приникают уста,
   Над Жизнью тебе не видать торжества!
   Дальше - не помню. Ничего не помню.

* * *

   Бок болел, и я начал медленно осознавать, что не только жив, но и цел. Во всяком случае, если бы с меня сняли кожу, я бы вряд ли ощущал боль от ожога. Это было логично, и данная логика меня настолько подбодрила, что я осмелился открыть глаза.
   Надо мною качалось расчерченное ветвями вечернее небо с проглядывающими острыми искрами звёзд. Я видел его вкривь и вкось и первое, что понял - меня несут на боку. Второе - меня несут на носилках. Третье - это явно не негры. Они и своих-то раненых бросают без сомнений и зазрения совести.
   "Спасён," - подумал я и ушёл в тихую темноту, оставив в зимнем вечере боль и холод...
   ...Спас меня, конечно, Арнис. Сперва он обалдел от факта собственного бегства и начал было рвать на себе волосы, перемежая это с обвинениями в предательстве, но как-то быстро опомнился и рванул в лагерь так, что следом поднялся ветер. К счастью, мысль героически ринуться на моё освобождение в одиночку пришла ему в голову уже по пути, иначе сейчас негры щеголяли бы двумя новыми плащами из беленькой, прочненькой мальчишеской кожи, а мы - мы бы, наверное, ещё жили где-нибудь в сугробе. С содранной шкуркой и уже сойдя с ума от боли.
   Я всё-таки поубавил негров в числе, а потом они, на свою голову, довольно долго
   пытались меня "расколоть". Поэтому времени у моих ребят было достаточно... ну, это я переборщил, но нагрянуть они успели как раз вовремя.
   Танюшка зарубила четверых. Причём, как мне позже рассказывали, рубилась буквально осатанев от ярости, молча и совершенно беспощадно, а, когда увидела меня в том состоянии, в котором я потерял сознание, то последнего - четвёртого - негра она, уже ранив, запихала в огонь костра своими руками.
   Весьма крепкими ручками гимнастки.
   Нашу стоянку, уже сделавшуюся привычной, пришлось бросать к чёртовой матери. Меня поволокли на носилках. Дело осложнялось тем, что негры во время разговора о текущих событиях сломали мне три ребра с левой стороны и сильно повредили копчик (теперь я в полной мере мог оценить мучения, которые испытывал позапрошлой осенью после схватки с медведем Вадим). Да и вообще - вторая зима получалась для меня тоже не очень удачной. Прошлую валялся с кровоизлиянием в брюшную полость, эту, похоже, пролежу до конца (если будем живы) с ожогом и переломами...
   Так и сдохнуть можно. А?

* * *

   Вечером Танюшка, легко сломив моё слабое сопротивление, напоила меня бульоном из подстреленной ею куропатки. Глотать было больно, дышать - ещё больнее, при каждом вдохе кололо в боку, утомительно, постоянно и не столько уж больно, как надоедливо. Больно было потом, когда Танюшка начала менять наспех наложенную на ожог повязку. Я закусил круг и жевал её, пока Ингрид промывала ожог осиновым настоем, а потом накладывала повязку, ругаясь с Танюшкой из-за того, какую класть - на ожог нужная была тугая, но она слишком сильно давила рёбра. Ночь помню плохо, знаю только, что почти не спал от боли, измучился сам и измучил до слёз Таньку, обнимавшую меня со спины. Утром всё от той же боли (она стала поменьше, но всё равно жгла бок и взламывала грудь на вдохах) мир казался мне серым, и я не сразу сообразил, что Вадим вскинул на плечо мой вещмешок, а потом возмутился:
   - Что за новости?!
   - Тихо, тихо, - он уткнул мне ладонь в грудь, - лучше сейчас нести твой сидор, чем потом - всего тебя.
   Я оценил его правоту, потому что себя я точно нёс с трудом.
   - Третья степень, - сказала Ингрид, - местами четвёртая... Береги бок.
   А как его беречь? Я шёл в вязком тумане, временами обнаруживая, что опираюсь на плечо то Сергея, то ещё кого-то из мальчишек. Тогда я ругался (кажется, матом), отпихивал помощников... чтобы через полчаса обнаружить: я опять движусь с подпоркой. Так продолжалось до вечера, когда я окончательно вырубился.
   Потом я очнулся. Шёл снег. Горел костёр, пахло едой, и наши, негромко переговариваясь, плели между толстыми стволами вековых дубов загородку, забрасывая её снаружи снегом. Я понял, что тут мы останемся надолго, а снегопад упрячет наши следы от возможной погони.

Мария Струкова

   За волной волна - травы светлые,
месяц катится в бледном зареве.
Над рекою в туманном мареве
огоньки дрожат неприветные.
  
Так порой на Руси случается,
волки-витязи, песни-вороны,
огляжу все четыре стороны,
а никто не ждет, не печалится.

Нож булатный - мое сокровище,
мои сестры - мечты далекие,
мои братья - костры высокие,
слева - верной тоски чудовище,
справа - был ли храм? И не вспомнится.

Волки-витязи, песни-вороны,
не с кем, кроме вас перемолвиться.
Перемолвиться, не отчаяться,
за удачей в бою отправиться.
Наше поле врагами славится -
пусть никто не ждет, не печалится.

...У зверей есть норы и лежбища,
у людей - дома над рекою.
Гляну в ночь и махну рукою:
Поле битвы мое убежище.

За волной волна - травы светлые,
месяц катится в бледном зареве.
Над рекою в туманном мареве
огоньки дрожат неприветные.

* * *

   Я уснул под утро и проснулся от шума - кто-то рычал, кто-то ругался, слышался хруст и треск. Я подскочил - и вскрикнул от боли, созерцая, как возле костра катаются в драке Серёжка Лукьяненко и Олежка Крыгин. Как раз в этот момент мой тёзка ударом локтя и ноги отшвырнул Серого почти в огонь, но тот успел извернуться и вскочил на ноги, выхватывая из-за голенища засапожник. Олег, левой рукой стирая кровь с разбитой губы, схватился за финку и перехватит её за кончик лезвия - для броска.
   - Стоп, хватит, вы что, охренели?! - заорал я, пытаясь встать и проклиная свою слабость пополам с какой-то пустотой в лагере. Но тут вмешался откуда-то счастливо взявшийся Сморч. Он перехватил руку Олега и выкрутил её так, что финка полетела в одну сторону, а наш художник неудержимо закувыркался в другую. Серый с низким реактивным воем бросился в атаку на поверженного противника, но Сморч, не глядя, точно и сильно пнул его пяткой в пах - так, что тот сложился вдвое, роняя засапожник, и сел в снег, хватая воздух широко открытым ртом. Сморч рыкнул на них (спасибо ему!):
   - Князь приболел - и все расслабились?! Убью!
   - Что там случилось?! - я наконец смог встать.
   - Он!.. Он!.. - Сергей немного смог разогнуться, и я увидел, что он плачет, буквально брызжет слезами - и явно не от боли. - Он!.. - Сергей задохнулся.
   - Ну сказал я ему! - Олег тёр кисть. - Сказал, а что, неправда?! Сказал, чтобы помылся, ну сколько можно?! Вы на его уши поглядите, и на шею! Как можно так зарастать, ну по-человечески же нужно выглядеть!
   - А ещё он сказал!.. - Сергей справился со слезами. - Он сказал, сволочь, что не знает, как со мной ещё Вильма ложится, что лучше с медведем трахаться, он хоть почище! - и снова бросился в атаку, но Сморч развёл их руками, как гидравлический домкрат. Тем временем, собрались почти все девчонки - они, оказывается, все были здесь, а мальчишки, скорей всего, ушли на охоту.
   - Пусти их, - я подошёл к Сморчу. Он, помедлив, убрал руки, и мальчишки снова хотели броситься друг на друга, но помедлили, потому что я оперся на их плечи - именно оперся. - Я понимаю, - сказал я, и они, удивлённые моим голосом, уставились на меня. Серый смотрел злыми мокрыми глазами, шмыгал носом. Олег вытирал губу ладонью и часто моргал. - Понимаю я всё, - повторил я. - Плохо. Холодно. И жрать нечего. И вообще неизвестно, дожили до весны. И снег кругом, и мороз. И виноватого найти очень хочется, чтобы просто злость сорвать. Всё я понимаю... Но и вы поймите, - я сжал их плечи. - Нет тут виноватых. Это просто жизнь такая паскудная. Но не мы. Так чего же друг другу глотки рвать? Давайте ещё немного потерпим. Все вместе. Может, вытерпим? - я тряхнул их. - А?
   У Олега на миг дрогнули губы, но он справился с собой и сказал тихо:
   - Прости, Серый.
   - Ага... - Сергей снова шмыгнул носом и улыбнулся: - Пойду помоюсь.
   Я проводил их взглядом. Ободряюще улыбнулся тревожно смотревшей на меня Таньке. И углом рта процедил Сморчу:
   - Лечь помоги, только тихо... Тихо, я сказал, во всех смыслах - тихо, больно бок...
   Я не выдержал - застонал негромко, и Сморч, незаметно поддерживавший меня, спросил тревожно:
   - Что, очень?..
   - Ну как ты думаешь? - процедил я. Раньше бы ни за что не признался; сейчас мы все стали понимать разницу между бравадой и мужеством.
   Я толком не успел устроиться на месте - ходившая вокруг дозором Ирка Сухоручкина вошла в нашу загородку и сообщила, что идёт Олег Фирсов, причём идёт как-то странно и один. Уходил вдвоём с Саней и Щусём, а обратно тащится в одиночестве...
   Вопрос выяснился вполне тут же. Вошёл Фирс - он был бледен, улыбался и шёл, согнувшись и прижав обе руки, залитые кровью, к животу.
   - Спокойно, - сказал мой тёзка. - Без паники. Из меня тут немного кишки выпустили...
   ...Тигролев напал на них первым, возле речного берега, у цепочки полыней. Олегу удар лапы распорол живот и, пока он валялся в снегу, зверюга успела перебить обе ноги Сане и сломать бедро Щусю, но сама издохла, потому что Саня вогнал валлонку ей в горло, а Щусь - в бок. После этого Олег, как единственный ходячий, отправился в восьмикилометровый обратный марш, придерживая внутренности руками...
   ...Ингрид заставила Олега отнять ладони от живота, после чего он немедленно раскис, потому что кишки, конечно, сразу же полезли наружу. Как обычно при таких ранениях, он почти не чувствовал боли, но вид собственных внутренностей, симпатично лезущих из живота и дымящихся на воздухе, любого вышибет из колеи, поэтому Олег попытался вскочить со шкур, куда его положили, и убрать это безобразие обратно, но его удержали, после чего Олег просто заорал:
   - Да из меня же ливер прёт, делайте что-нибудь, блин!
   - Сейчас обратно запихнём, - обнадёживающе-спокойно пообещала моющая руки Ингрид - "инструменты" были уже разложены.
   - А если не полезут?! - взвизгнул Олег.
   - Да куда они денутся, убери руки, - передвинулась к нему Ингрид. - Оппа, держите его как следует...
   Вид у раны был почти смешной - впалый мальчишеский живот, а на нём слева (разреза не видно) лежит сине-багровый клубок чёрт-те-чего. Ещё более странным было то, что, когда Ингрид ловко убрала внутренности, остался синеватый рубец и кровавые подтёки на боках.
   - Он же сдохнет, - заметила Ленка Власенкова бестактно.
   - Ага, но не от этого, - Ингрид уже начала шить, и Фирс отключился. - Всё, мальчишки у нас - инвалидная команда. Приехали.

* * *

   Насчёт инвалидной команды Ингрид была права на все сто. Я-то ещё был не из самых плохих. Саня со Щусём ходить не могли вообще (и поправляться на нашей диете будут медленно, что и говорить!), а Фирсу вставать было нежелательно. Танюшка боялась, что у меня загноится бок, но у меня, слава богу, всегда был хороший иммунитет, а в этом мире раны и вообще заживали быстрей обычного.
   Негры нас потеряли, но не потеряли сменяющие друг друга холод и снег, а так же прочно сопутствующее им недоедание. Арнис сильно поморозился во время рыбалки. Злые, как собаки, ходили все, но - странно! - друг с другом почти не цеплялись, а если и цеплялись, то сразу остывали.
   В конце концов, что у нас, кроме нас самих, ещё оставалось в этом мире?
   Много потом ещё было всего. Но та зима для меня навсегда осталась чередой пронизанных холодом дней и ночей, склеенных болью, сделавшейся привычной. В то, что боль может исчезнуть, я уже не верил и не помнил, как это - когда её нет.
   Подростку кажется, что его сегодняшние ощущения - хорошие или плохие - они останутся всегда. На всю жизнь. Всегда будут боль, холод, снег, голод, серые дни, серые от всего этого лица твоих друзей, недосыпание - вновь от холода и боли...
   А ведь при этом надо было жить. Двигаться. Руководить людьми. И хотя бы делать вид, что у тебя всё в порядке, что тебе не больно.
   Мне снились дурацкие, дикие, мерзкие сны. То я выплёвываю все зубы, и мне не больно, только удивительно, что их - зубов - очень много... То Саня дрочит Щусю, у которого почему-то вместо спермы из члена каким-то образом лезут внутренности... Я блуждал нагишом по каким-то ледяным коридорам, преследуемый невнятными формами, которые шипящими голосами издевались надо мной, и я удивлялся, откуда они знают русский язык... В этих коридорах я терял Танюшку, а потом находил её - за прозрачным, но непробиваемым стеклом, где какие-то кошмарные существа делали с ней вещи, о которых я днём старался не вспоминать... или я сам попадал в то же прозрачное пространство, и почти то же самое делали со мной... Я дуэтом вместе с Шевчуком пел его "Террориста" перед полным залом кошмарнейших монстров-вампиров, причём если Шевчуку ничего не грозило (он ведь знаменитость!), то меня в случае неудачи должны были выпить, и я даже видел, как в фойе раскладывают какие-то шприцы-пипетки вроде тех, которыми марсиане обескровливали людей в уэллсовской "Войне миров"...
   Никогда ещё не снилась мне такая бредь. А самое главное - во всех этих снах я был беспомощной, слабой жертвой, несчастным испуганным пацаном, и это унижало и терзало едва ли не хуже боли. Боль я вытерпел бы и более сильную. А от этих снов по утрам всё казалось мерзким и диким, как картина Шагала.
   И ещё.
   Мне было больно.

Владимир Баранов

   Я так давно
   Не ходил по земле босиком,
   Не любил,
   Не страдал,
   Не плакал.
   Я деловой -
   И ты не мечтай о другом!
   Поставлена карта
   На кон!
   Судьба, судьба!
   Что сделала ты со мной?
   Допекла, как нечистая сила...
   Когда-нибудь
   С повинной приду головой
   Во имя
   Отца и сына!
   На воле - день, день...
   На воле - ночь, ночь...
   И так хочется мне заглянуть в твои глаза...
   На воле - дождь, дождь...
   На воле - ветер в лицо...
   И так много нужно мне тебе сказать...
   А может, снова всё начать?
   Я не спросил
   Разрешенья у светлой воды,
   У реки,
   У берёз,
   У оврага...
   За что же ты
   Выручаешь меня из беды,
   Хмельная, дурная брага?
   Я так давно
   Не ходил по траве босиком,
   Не шатался по росам рано...
   В твоих глазах
   Я, конечно, кажусь чудаком...
   Наверно, другим - не стану...

* * *

   Я проснулся под клапаном рюкзака. Танюшка плотно обнимала меня, дышала в шею, и от этого становилось теплее.
   А ещё - не болел бок.
   Я прислушался к себе. Да, бок не болел. Я уже с трудом отделал боль ожога от боли в рёбрах, и сейчас осторожно вдохнул.
   Боль не вернулась.
   Я даже не очень обрадовался. А, может, наоборот - обрадовался очень сильно, потому что ощутил невероятную усталость, словно и не проснулся только что. Я устроился удобней (Танюшка тихо вздохнула и притиснулась ближе) и... уснул.
   Проснулся вновь я часа через два. Танюшка, устроившись в ложбинке моего плеча, рассматривала меня и с улыбкой спросила:
   - Не болит?
   - Не болит, - кивнул я. - Я даже опять уснул, представляешь? И рёбра не болят, и... хвост.
   - Хвост? - она хихикнула и поцеловала меня, но тут же вновь посерьёзнела. - Я всегда знала, что ты настоящий герой.
   - Ага. Виталий Баневур, - согласился я, - недожжённый в топке...
   Но меня тут же тряхнуло от воспоминания, а желание продолжать разговор - пропало. Я лежал и слушал, как где-то рядом разговаривают Басс с Андрюшкой Соколовым - тот как раз спрашивал:
   - А где это такое - Форш?
   - А зачем тебе Форш? - уточнил Басс лениво.
   - Да это вон в кино про мушкетёров Боярский - то есть, д'Артаньян - говорит, что они едут в Форш, печень лечить. Это же тут, во Франции... Где это - Форш?
   - Да не знаю я...
   - Это не Форш, а Форж, - Танюшка откинула клапан. - Форж-лез-О, он отсюда очень далеко на север, за Парижем, даже почти на побережье Ла-Манша... Доброе утро.
   Я выбрался из спальника и, стоя на нём, потянулся, потом - коснулся пальцами носков. Все присутствующие внимательно за мной наблюдали, потом Олег Крыгин сказал:
   - Хана. Он пришёл в себя.
   - Командир выздоровел!!! - заорала, вскакивая, Наташка. Поднялся общий радостный шум, в который врезался Саня (я даже не ожидал от него вообще какой-нибудь реакции):
   - Когда ж я-то поднимусь?..
   Его перебитые со смещением ноги срастались плохо, да ещё выходили мелкие осколки кости, вызывая нестерпимый зуд - он не мог спать и мучился. У Щуся бедро приходило в порядок куда быстрей. А у моего тёзки с животом вообще всё обошлось сразу и без проблем, хотя он сам удивлялся. Зато у Арниса с обеих обмороженных кистей лоскутьями сходила кожа, он стал ещё более молчаливым, но при этом очень (и неоправданно) раздражительным. (Кстати - пока я валялся с болями, совершенно незаметно проскользнул мимо нас новый, 89-й, год, и его даже никто не отметил, разве что вяло порассуждали о том, каким этот год будет там - и всё.) Но об этих проблемах я сейчас, если честно, думал мало - сидел на спальнике и затягивал ремни лохматых
   унтов, с наслаждением думая: а ведь ничего не болит, не тянет, не ноет - чёрт побери, вот оно, моё обычное состояние! Я неожиданно подумал ещё: а вот и положительная сторона всего происходящего. Я умру в любом случае не от старости, да и вообще - так и не узнав всех тех неприятностей, на которые жалуются взрослые: гастриты, миокарды, колиты, диабеты и прочее. Проще говоря, умру здоровеньким.
   Эта дикая мысль на самом деле меня радовала. "Наверное, я сошёл с ума," - отметил я и добавил вслух:
   - И давно.
   - А? - повернулась ко мне Танюшка.
   - Б, - ответил я, нагибаясь к ней с поцелуем.

* * *

   Восемь куропаток качались у Таньки на ремне. Сегодня ей везло - подшибала только так, и попадались выводки часто.
   Я скользил следом, любуясь плавными движениями Танюшки. Сегодня я выступал в роли охраны и, кроме того, обходил ловушки, поставленные Андрюшкой Альхимовичем. В одной из них уже отыскалась лиса - на шапку начало, или на пару краг... Она даже не успела застыть, и я, ободрав её на месте, привесил к поясу только шкурку, мельком подумав, что пару недель назад сожрали бы и лису.
   С деревьев бесшумно падали россыпи снега. Опять стремительно холодало, хотя едва-едва перевалило за полдень, и на небе лежал сплошной облачный покров, ровный и однотонный.
   - Сегодня 23-е? - осведомилась Танюшка, не оборачиваясь. Я угукнул. - Лето сухое будет.
   - Да, - согласился я, - инея на деревьях полно... Но меня, если честно, больше воодушевляет, что лето вообще будет... Ч-чёрт!
   - Учись ходить на лыжах, - Танюшка обернулась, отдунула от лица длинный ворс волчьей оторочки капюшона. - Умел бы как следует - не попал бы к неграм.
   - Угу, - снова буркнул я, выпутывая из валежника носок левой лыжи. - Я ещё и поэтому лета жду. Летом я себя человеком чувствую, а не придатком к лыжам.
   - Придаток к лыжам, - спросила Танюшка задумчиво, - а зачем ты ещё и дарёный плащ с собой прихватил, а? Мёрзнешь?
   - Не догадываешься? - я дотянулся, стряхнул на девчонку небольшую лавинку снега с ивовых ветвей.
   - Холодно же! - возмутилась Танюшка, но глаза её смотрели лукаво.
   - Вот и согреемся как раз, - предложил я. - Ну сколько можно, Тань, всё время же в компании, никакой личной жизни...
   - У кого как, - она откинула капюшон, рывком перебросила на грудь свою тугую косу. - Я позавчера ночью проснулась, а Олежка с Ланкой такое в спальнике вытворяют... Я думала - весь лагерь проснётся.
   - Тань, - вздохнул я, - ну я же воспитанный и тихий мальчик, я не могу в таких условиях...
   - Лучше под кустом, - Танюшка поощрительно закивала. - Всё-таки ты, Олег, очень развратный ребёнок. Даже удивительно.
   - Да и ты тоже не ангел, - я подкатился к ней, встал своими лыжами параллельно её, глядя девчонке прямо в лицо. - Ну так что, я стелю плащ?..
   ...На этот раз Танюшка была сверху. При таких наших с нею игрушках она сама всем управляла, и ей это нравилось, я же просто ничего не имел против. Да и что можно вообще иметь против, если тебе четырнадцать лет, и твои ладони в тепле под курткой ласкают груди твоей девушки, если ты знаешь, что ей хорошо - хорошо от тебя и хорошо с тобой? Закусив губу, полуприкрыв глаза и подняв лицо к верхушкам деревьев, Танюшка ритмично и плавно, то быстрей то медленней, раскачивалась на коленях.
   Кажется, у неё один раз уже было, и я рвано подумал, что хорошо бы дать ей и второй раз, только точно не получится, потому что...
   - Ооооххх... - мне сперва показалось, что это только мой стон, но через миг я понял, что смог-таки дотерпеть, и Танюшка стонет тоже.
   В тот миг мне больше ничего не было нужно от жизни кроме этого одного единственного её момента.

Александр Розенбаум

   Вновь солнце взошло
   Над грешною землёй.
   И вновь берега
   Обласканы приливом...
   Пахнет сосновою смолой
   И скошенной травой,
   Клин журавлей над головой -
   И значит, мы живы!
  
   Девчонки плечо,
   Мальчишечья рука
   Друг друга в ночи
   Коснутся боязливо...
   Есть океан у моряка,
   У пирамид - века,
   И у поэта есть строка,
   И значит, мы живы!
  
   Старина, скажу я тебе одно:
   Спи всегда с открытым окном!
   Чтоб чувствовать мир,
   Его благодарно прими,
   прими...
  
   Кувшин с молоком
   И кружка на столе...
   В степи лошадям
   Лохматит ветер гривы...
   Над миром властвуют балет,
   Улыбки королев
   И солнца росчерк на крыле,
   И значит, мы живы!
  
   Пой, музыкант,
   Стирай лады гитар...
   ...Простая плита
   На кладбище у Джимми...(1.)
   Ты помни - деньги лишь товар.
   Вновь переполнен бар.
   Плывёт с акулами Макар, (2.)
   И значит - мы живы!
   ... - Я очень боялась в первый раз.
   Мы сидели, прижавшись друг к другу и укутавшись плащом. Я потёрся виском о щёку Танюшки и спросил:
   - Боялась?
   - Да, боялась... Нет, - поправилась она, - как бы сказать... Я не процесса боялась, а... ну, того, что потом... в общем, что не смогу к тебе относиться по-прежнему, как будто что-то такое рассыплется...
   - Не рассыпалось? - тихо спросил я. Меня охватила щемящая нежность.
   - Дура я была, - вздохнула Танюшка. - Тёмная дура. Всё стало только лучше... Олег, знаешь, - она помедлила и призналась: - Я так хотела бы ребёнка от тебя...
   - Ребёнка?! - подавился я холодным воздухом.
   - Да... Сына или дочь... Очень-очень, - с силой сказала она, - хотела бы. Только хорошо, что здесь его не может быть. У него была бы ужасная жизнь. Но так страшно уйти совсем, без продолжения... Как будто в какую-то чёрную бездну падаешь. Это мне такой сон снился недавно. Мальчишки, девчонки. Идут попарно, за руки, идут, идут и, не останавливаясь, падают в такую дыру. И всё... Олег, - жалобно спросила она, - неужели там правда совсем-совсем ничего?
   - Ничего, Тань, - тихо ответил я. И вдруг сказал:
   - Тань. Хочешь вернуться?
   - Вернуться? - переспросила она непонимающе.
   - Да, вернуться. Я... я могу тебя вернуть. Что с того, что там уже есть ты? Мир большой. Как-нибудь устроишься, зато там у тебя всё-всё может быть. Дом, семья, дети. Всё, как у людей... Я правда могу это сделать.
   Она поверила. Я увидел - поверила.По глазам увидел... И спросила, подавшись назад:
   ____________________________________________________________________________________________________________________
   1. Знаменитый гитарист Джимми Хендрикс. 2. Андрей Макаревич.
   - А... ты?
   - Я останусь тут, - коротко ответил я.
   - Нет, - так же коротко отрезала она...
   ...Я рассказал ей про обитателей туманных пятен. Танюшка смотрела огромными глазами, а потом вцепилась мне в отвороты куртки:
   - И ты, ты мне это предлагал?! Ты рехнулся?! - потом передохнула и зловеще продолжала: - Ещё раз заговоришь об этом - и я тебя убью. Ночью убью. Прут заточу и воткну в ухо, чтоб не мучился. Пусть уж лучше... эта дыра чёрная, чем жить без тебя. Да и, наверное... наверное, там уже не страшно, раз ничего нет. Никак - оно и есть никак... - она передёрнулась и тоскливо сказала: - Только умереть хотелось бы как-нибудь сразу, чтобы не очень больно. Помнишь, Джек про свою девчонку рассказывал, про Магдалену, которая со скалы прыгнула, чтобы не к неграм?.. Хотя бы вот так. Только чтоб не от раны - ну, такой, когда все знают, что ты умрёшь и только мучаешься от утешений... И чтоб не в плен. Только не в плен. Меня прямо тошнит от ужаса, как представлю, что могу им попасться, - я слушал её со страхом и жалостью. - Вон Олька хорошо умерла. Даже не поняла, что умирает...
   - Тань, не надо, - жалобно попросил я. Она грустно улыбнулась:
   - Да ну что "не надо", никуда же не денешься...
   - Тань, - я вздохнул. - Если я вдруг... Ты подожди... за мной. Поживи ещё. В память обо мне...
   ... - Сергей с Ленкой собирались сходить на речку, проверить верши, - вспомнил я. - Пошли, глянем - может, они ещё там? Тогда обратно вместе пойдём, а тут всего километра два до реки.
   Танюшка согласилась молчаливым кивком.

* * *

   Оживление на льду реки и её берегах царило весьма глобальное. И очень неприятное. Правда, наши верши, судя по всему, никого не интересовали.
   Сперва я с ужасом подумал, что попались наши. Но уже через секунду различил, что ни Сергея, ни Ленки там нет. На льду и в снегу лежали не меньше трёх десятков убитых негров - свои их, как обычно, и не думали подбирать, занятые куда боле важными делами.
   Среди трупов были и пятеро убитых белых. Точнее - не среди. Три обнажённых тела лежали кучкой у берега. Ещё одно - девчоночье - чуть в стороне, один из негров придерживал его за ноги, второй отрезал левую грудь (правая уже лежала рядом). С пятого убитого как раз снимали одежду.
   В лёд реки (недалеко от наших вершей) были вбиты два кривоватых кола. На них корчились, елозя по дереву окровавленными босыми ногами, двое мальчишек лет по четырнадцать. Точнее определить было трудно. У обоих парней со спины и головы была содрана кожа, тут же налепленная кусками на колья. Они не кричали - то ли из гордости, то ли просто онемев от боли.
   - Их около двадцати, - прошептала Танюшка, укладывая на колено аркебузу. - И смотри.
   На том берегу реки - из-за кустов - нам сигналил Сергей. Рядом с ним виднелись невесть как оказавшиеся здесь Джек и Андрюшка Соколов. У Джека в руках был лук с наложенной стрелой.
   Я показал на себя, на свой рот и, энергично кивнув, достал из ножен палаш, а краги сбросил. На левую надел свою фехтовальную, сбросил и лыжи с ног. Танюшка, встав на колено в сугроб, держала аркебузу наготове.
   - Ро-о-ось!!! - заорал я.
   Как я и ожидал, первой своей целью и Джек и Танька выбрали того... мясорубщика. Стрела Джека вошла ему в правый висок, прошив голову насквозь. Куда попала Танюшка
   - не знаю, но, конечно, тоже не промахнулась. Негр завалился в снег и на тело девчонки. Вторая стрела свалила негра, снимавшего куртку с убитого, но я видел это уже на бегу, скатываясь вниз в облаке снежной пыли. Ещё я видел, как падает негр, в которого Андрей - тоже на бегу - угодил брошенным топором...
   ...Пернатая маска расселась с коротким "крак" и брызнула кровью под палашом. Я пинком отбросил мешавшего негра, волчком нырнул под ятаган другого, одновременно круговым ударом распарывая ему пах; рукой в краге перехватил запястье руки с оружием и, чувствуя, что не хватит сил её вывернуть, резко отпустил - увлекаемый силой нажатия, негр посунулся вперёд, на мой палаш... Ещё один крестом падает в алый снег; Джек размеренными ударами бастарда гонит перед собой сразу троих... Танька с вертящейся в руках кордой...
   Косой удар снизу вверх - сорванная им маска летит в истоптанный снег, негр хватается за лицо... Апперкот в подбородок - всё, хватит с него... Где ещё?! Что, всё, больше нет?!.
   ...Столб был скользким, он вырывался из наших рук, и я видел искажённое лицо Джека. У меня было такое же лицо, и я знал, почему. Каждое колебание кола отзывалось страшной мукой в парнишке, посаженном на него. Танюшка спешно подхватила его под спину, пока мы с Джеком как можно осторожнее опускали страшное орудие казни. Едва мы это сделали, как я метнулся к мальчишке, встал на колени.
   Он был жив. И я быстро прекратил ужас, перерезав ему горло...
   ...С колен я смог встать, только опершись обеими руками на левое. Над вторым казнённым стояли Сергей - с его даги тоже капала кровь - и Андрей, машинально вытиравший клинок своего бастарда. Ленка и Танюшка держались вместе.
   - Кто они были? - спросил я. Джек пожал плечами:
   - Не знаю... Мы с Эндрю встретили Сергея и Лену, пошли вместе на речку... Только перед вами пришли. Совсем чуть опоздали.
   - Тут трое живых чёрных, - сказал Сергей. - Под лёд?
   Я посмотрел на низкое холодное небо над молчаливыми деревьями. Потом опустил взгляд на кровавый снег, протаявший до льда.
   - Под лёд, - кивнул я. - И давайте проверим верши.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

РАССКАЗ 11

НА РОССТАНЯХ

   Убежал

Я из дома,

Бродил по сказочным мирам...

Группа "Hi-Fi"

* * *

   Я лежал нагишом на плоской каменной глыбе, прогретой весенним солнцем и сквозь опущенные ресницы наблюдал за весной вокруг. Она и в самом деле пришла - с зеленью и птичьим пением, с голубым небом и тёплым солнцем - наша вторая весна в этих местах, в этом мире. Дул ровный приятный ветерок, и немного чудно было видеть внизу, в ложбинке рождающегося оврага, покрытый чёрными крапинками сугроб дотаивающего снега. Из-под него вытекал ручеёк прозрачной воды.
   Я прикрыл глаза совсем и слегка потянулся, потом расслабился снова, ощущая приятную истому. Подумал сонно: "Это из меня выходит зима."
   Пожалуй, мне бы удалось уснуть - была такая тенденция. Но снизу послышался короткий свист, и я, приподняв лениво голову, увидел возле сугроба Вадима - он стоял голый по пояс и смотрел снизу вверх. Я махнул ему рукой - без особого раздражения от того, что не дали поспать - и, не опуская головы, смотрел, как Вадим ловко скачет вверх по откосу. Мне пришло в голову, что этот парень не очень-то и похож на прежнего моего друга. Тот Вадим был плотный и развалистый, с ленцой во взгляде, словах и движениях. Этот - быстрый, худощавый, из-под согнанного веса проступили широкие плечи и рельеф мускулов...
   "А в тебе-то самом, - спросил я сам себя, вновь уткнувшись в сгиб руки, - в тебе-то много осталось от прежнего? Не разных там генов-хромосовов, а во внешности и в привычках? А? То-то..."
   Совершенно уж точно - у того Олега не было привычки голым загорать в середине апреля.
   - Привет, - Вадим опустился рядом, скрестив ноги. Я посмотрел на него снизу вверх одним глазом и спросил:
   - Слушай, я сильно изменился?
   - Нет, - уверенно ответил Вадим, - привычка задавать странные вопросы у тебя осталась.
   Я довольно кивнул и отвернулся, надеясь, что Вадим посидит молча, а то и вовсе завалится рядом и тоже удрыхнет. Но вместо этого он весьма болезненно ткнул меня пальцем между лопаток и спросил:
   - Корабль-то строить будем?
   - Непременно, - отозвался я. - Драккар, как у Иванова.
   - Ну я серьёзно, - он повторил тычок, только больнее. - Интересно же!
   - Интересно будет, когда мы ухитримся отплыть подальше и перевернёмся, - пояснил я. - То-то все меня благодарить будут!.. Отстань, я не Крапивин. Пусть вон Санек строит.
   - Вот на его-то лоханке мы точно перекинемся, - проницательно, надо сказать, заметил Вадим. - Вспомни ту историю с планером!
   - И хорошо, что не полетел, - я эту историю помнил. - Мог бы как раз полететь, а что потом?
   - Мда, - согласился Вадим. И спросил вдруг: - Тебе вообще не кажется, что мы стали намного реже дом вспоминать?
   Я перевернулся на спину. И довольно жёстко заметил:
   - "Дома" живут другие ребята. Старше нас. Ты уже школу закончил. А я в выпускном классе.
   - Всё это я знаю, - так же жёстко ответил Вадим. - Но и ты знаешь, что я имею в виду, так зачем же вертишься?
   - Да. Реже вспоминаем, - я вытянул руки над головой. - И меня это не очень огорчает.
   - Да, - непонятно сказал Вадим, - ты сильно изменился, князь... Я тебе отдыхать помешал, кажется?
   - Ладно, - я сел. - Хватит. Не тыркай меня.
   Настроение испортилось. Я подтащил к себе снаряжение, достал метательный нож и с силой послал его в дерево, стоявшее в десятке метров - нож вошёл в ствол на уровне человеческого горла с коротким сырым стуком. А я вскочил и начал одеваться. куртку кинул на одно плечо, туфли, связанные шнурками - на другое. И запрыгал вниз.
   Босиком. Чёрта с два я-прежний стал бы просто так ходить босиком.
   Около сугроба я оглянулся. Вадим по-прежнему сидел на краю глыбы и на меня не смотрел, но я крикнул ему снова, только уже совсем зло:
   - Не тыркай меня!
   И, тихо чертыхаясь, проломился сквозь кусты, как советский танк - через фашистские заграждения...
   ...Танюшка меня нашла на берегу лесного озерка, где я хмуро сидел, уперев палаш между широко расставленных ног. Она даже не попыталась завести разговор - просто аккуратно подстелила куртку и села рядом. Аккуратно, как подстилала куртку, начала ножом подрезать ногти на руках. Тщательно, отставляя ладонь и любуясь после каждого движения ножом.
   Потом она положила мне на колено мой метательный нож. Со словами:
   - Еле вытащила, - и вдруг - зло: - Всё кончится этим. ударом клинка. Ты понимаешь это?!
   Я сунул нож в чехол и молча, долгим взглядом, посмотрел в глаза Таньке. Глаза у неё были бешеные, сумасшедшие глаза. Тогда я просто положил руку ей на щёку, и Танюшка, вздрогнув, привалилась к ней, как к стене. Жалобно сказала:
   - Это просто зима, Олег... Это зима из нас выходит. Тяжёлая была зима...
   - А до неё была тяжёлая осень. И лето было тяжёлое, и весна... и зима, и осень, да и лето нелёгкое, - не выдержав, язвительно объявил я.
   - Ладно тебе, - попросила Танюшка, и я, обняв её, привалил к себе. Спросил:
   - Хочешь увидеть Большой Каньон? Как в "Золоте МакКены"?
   - Хочу, - ответила Таня.
   - А Ниагару?
   - И Ниагару хочу...
   - А Байкал?
   - И Байкал...
   - А камчатскую Долину Гейзеров?
   - И её... - Таня засмеялась: - Ты все памятники природы хочешь перебрать? Не старайся. С тобой мне даже Сахару хочется посмотреть. Или Восточную Сибирь.
   - А что плохого в Восточной Сибири? - не понял я.
   - Эх ты, - она щёлкнула меня по лбу - больно, аж звон в ушах послышался, - там болота!
   Она намеревалась щёлкнуть ещё раз, но я поймал её руку и ловким толчком опрокинул девчонку на спину. Танюшка не менее ловко пихнула меня в живот, полусерьёзно вывернулась из захвата; я всё-таки скрутил её и, присев на живот, прижал раскинутые руки девчонки к земле. Танька сердито шипела - она ненавидела проигрывать даже в шутку.
   - Попалась, - удовлетворённо объявил я.
   - Попалась, - согласилась Танюшка, тут же дёрнулась изо всех сил, но я со злорадным смехом удержал её. - И какая судьба меня ждёт?
   - Я буду тебя насиловать, - пообещал я. - По праву победителя.
   - Испугал! - дерзко фыркнула девчонка.
   - Свяжу, - я устроился на ней поудобнее, - раздену... нет, раздену, свяжу и надругаюсь изо всех сил.
   - Немногочисленных, - заметила Танька и я не успел опомниться, как слетел с неё, сброшенный ловко закинутой на шею ногой - уроки самбо даром не пропали. Теперь мы
   поменялись местами. Я мог бы скинуть Танюшку, но вместо этого остался лежать. Было приятно видеть её улыбку и даже ощущать её вес.
   И я понял, что мы действительно перезимовали. Пережили это страшное время. Остались живы.
   Правда - не все. Но эта мысль только подстегнула меня. Танюшку, похоже - тоже. Во всяком случае, уже через минуту мы освободились от лишней одежды (ото всей), и Танька что-то шептала, задыхаясь, мне в ухо. Зря она говорила про "немногочисленные силы", ой, зря! Когда я свалился наконец рядом с ней, Танюшка жмурилась в весеннее солнце, как облопавшийся сметаны котёнок. Я провёл ладонью по её вздрогнувшему животу (ну и пресс!) и ниже - естественным плавным движением.
   - Хватит, хватит! - Танюшка засмеялась, но руку не оттолкнула и расслабилась, позволив мне делать всё, что хочется. Правда - сейчас я временно не был способен на что-то серьёзное, если честно. - Вот тебе и книжный мальчик, - она лукаво покосилась на меня.
   - Не очень-то я и книжный, - не обиделся я.
   - Да, пожалуй, - согласилась Танюшка задумчиво. - Там тебя могли так назвать только те, кто тебя плохо знал... Спокойный, тихий, вежливый, а где сядешь, там и слезешь...
   - Спасибо, - мне стало смешно, но я поблагодарил искренне. И тут же добавил: - Но вообще-то, познакомься ты со мной на пару лет раньше, я бы точно показался тебе книжным. Я таким и был.
   - На пару лет раньше я всех мальчишек презирала, - призналась Танюшка. - Кроме Черныша, он тогда щенком был... А помнишь, - оживилась она, - как ты в феврале подрался около кинотеатра?
   - Помню, - улыбнулся я. - Из-за тебя, кстати.
   - А я о чём? - кивнула она. - А вот интересно, что бы ты сейчас сделал с тем парнем?
   - Не знаю, - я пожал плечами и, подумав, спокойно добавил: - Сейчас я бы, наверное, его убил. Ещё до того, как он замахнулся.
   - Да, пожалуй, - согласилась Танюшка. И хмыкнула: - Тебя, кстати, это не пугает?
   - Кстати - нет, - я лёг поудобнее. - Пусть не замахивается... Ты вообще, Тань, вот подумай - насколько было бы в мире, если б каждый знал, что в ответ на грубость или жестокость его могут немедленно убить. Подумала?
   - Вполне, - ответила она и вдруг приподнялась на руке: - Олег, сюда кто-то бежит... Олег, Фирс бежит!
   - Чёрт, - я сел, потянул к себе одежду и оружие. Танюшка лениво прикрылась курткой.
   Олег в самом деле спешил - бежал, с разбегу прыгал с камня на камень, придерживая свою валлонку. Увидел нас, замахал рукой и, остановившись, крикнул:
   - Олег! Скорей! Наши грызутся!

* * *

   "Грызлись" - это было не то слово. Особенно странно и страшно это выглядело потому, что, когда я уходил, всё в общем-то оставалось вполне спокойным и обычным...
   ...Никто даже не сидел. Все стояли на ногах. Саня и Сергей замерли друг против друга, в руках у них были клинки, оба они стояли вздыбленные и оскаленные, как весенние волки. Вадим - с приклеенной улыбкой, безоружный - ну конечно! - стоял между ними, широко расставив ноги и разведя руки, словно упираясь в грудь и тому и другому. За спиной Сани стояли, держа руки на рукоятях, Щусь и Сморч. За спиной Сергея - в той же позе - Басс и Олег Крыгин. У Джека и Серого тоже в руках сверкали клинки, но они держались чуть в стороне. Остальные мальчишки и все девчонки кольцом охватывали место стычки. Девчонки испуганно молчали - это был плохой признак, они даже не пытались растащить ребят; значит - всё было очень серьёзно.
   - Ты скотина и интриган! - орал Сергей. - Думаешь, хороший момент выбрал?! Да?! Да

300.

   хрен тебе, хрен тебе по всей морде!
   - Кретин! - непривычно рявкал Саня. Он покраснел (при его смуглой коже - потемнел), на лбу поблёскивал бисер пота. - Тебе мало этой зимы?! Тебе мало Крита?! Тебе мало нашего крестового похода?!
   - А тебе мало власти над твоими додиками?! - заорал Сергей. - Получай, сука! - и под общий вопль сделал глубокий выпад.
   Клинок скользнул по вскинутой руке Вадима, по наручью. Я, пробив телом кольцо ребят и девчонок, в последний момент ударом голого кулака отбросил клинок Сани. Тяжело лязгнула валлонка Щуся о длинную шпагу Олега Крыгина, но подскочивший Джек страшным ударом бастарда снизу вверх вышиб оружие у обоих, что-то выкрикнув по-английски... Перед самым моим лицом сверкнула валлонка Сани, дальше мой взгляд наткнулся на его чокнутые глаза...
   ...шпага опустилась. За моей спиной в руках Вадима рычал и извивался Сергей. Сморч держав в руках гизарму боевым хватом. Шрамованное лицо Басса, палаш - на плече... но так его кладут для удара сверху вниз, а не для мира.
   - Стоять всем, - раздался мой голос, и этот голос отдавал синеватой сталью. - Убрать оружие. У кого увижу в руке клинок по счёту "три" - разрублю руку. Раз...
   Вразнобой зашуршали уползающие в ножны клинки. Произнеся "три" я швырнул, не глядя, в ножны свой палаш и краем глаза отметил, что Олег Фирсов встал возле Сморча.
   - Так, - закрепил я победу, но мерзкое чувство нарастало, как лавина. - Что происходит?
   - Олег!.. - Сергей захлебнулся уже одним этим словом. Презрительно улыбаясь, Саня отчеканил:
   - Я просто хотел бы узнать, какое приключение ты придумал нам на это лето? Пойдём рейдом по Африке? Или рванём в Среднюю Азию? Что, княже, прикажешь? Мы свои головы завсегда сложить готовы!
   - Ты что несёшь? - тихо спросил я. Саня продолжал улыбаться:
   - А то и несу! Несу - и хочу, чтобы ты знал - ты убийца и придурок! И не хочу, чтобы кто-то погиб, как погибли летом наши ребята и девчонки в угоду твоим рыцарским замашкам! Знай, Олег: ни я, ни те, кто мне верит, с тобой не пойдут! Никуда! Никогда!
   - Те, кто тебе верит? - раздельно произнёс я и смерил поочерёдно взглядом всех, кто стоял за его спиной. Я говорил спокойно, но чувствовал, как подкатывает к мозгу, к языку, к рукам изнутри, из каких-то хмурых, тёмных глубин, что-то... что-то, чему нет названия. - Я думал - я здесь князь. А ты - ты кто? Кто ты?
   Эти последние слова я выплюнул - кажется, получилось страшно, потому что Саня отшатнулся, а кто-то присвистнул; пальцы Вадима схватили меня за локоть:
   - Погоди, Олег...
   - Тебе чего?! - развернувшись, рявкнул я. - Ты недостаточно меня поучал сегодня?!
   - Этот урод только и дожидался! - вновь прорезался Сергей. Он больше не пытался напасть, но явно не остыл. - Только и дожидался, когда дела пойдут совсем плохо, чтобы вцепиться тебе в глотку, Олег!
   - Э, ты выбирай выражения! - крикнул Сморч.
   - А я их выбрал! - ответил Сергей. - Я тоже давно этого ждал!
   - Я не нуждаюсь ни в чьей защите! - заорал я. - Всё к чёрту, все к чёрту!
   - Мы уходим, - Саня стряхнул ладонь Щуся с плеча. - Кто со мной?! - он вновь повысил голос.
   - Ты спятил, Сань! - закричал уже и Вадим, выпуская Сергея. - Нас и так всего ничего, а ты ещё хочешь кого-то увести! Успокойся! Олег, ты-то приди в себя!
   - Мне надоело терпеть! - крикнул я. - Да и не уйдёт он никуда - летом уже уходил!
   - Олег, - подал голос Андрей Альхимович, - это нечестно. Санек летом нас спас.
   - А я?! - потрясённо выдохнул я, поворачиваясь к нему. - Я что, был плохим князем? Я
   никого не вёл за собой насильно, а теперь вы хотите сказать, что на моих руках кровь наших друзей?! Вы это хотите сказать?! - Андрей замешкался с ответом, и я почти обрадовано продолжал: - Значит, это... - я крутнулся, мазнув быстрым взглядом по лицам. - Все так думают?! Да?! Вижу - все...
   - Олег! - крикнул Басс. - Да что ты несёшь, наконец?! Ты что, заболел?!
   - Выздоровел, - отрезал я. Вадим схватил меня за локоть:
   - Стой, Олег, ты что?! Стой же, стой!
   - Ты - с кем? - в упор спросил я его.
   - Я - с нами, - пояснил Вадим. - С нами, и никак иначе - ты что, не видишь, что сейчас будет?!
   Я, наверное, видел. Но не понимал... а может, и хотел того, что должно было произойти. Я устал... Сейчас я понял, что устал - и никакой весне не одолеть этой усталости.
   - Вам нужен новый князь?! - я сплюнул. - Тогда выбирайте!
   - Саню! - закричал Щусь.
   - Заткнись! - зло ответил Сергей. - Я с ним никуда не пойду!
   - А с Олегом пойдёшь? - хмуро спросил Сморч.
   - Хоть в ад! - отрезал Сергей. - Если кто-то забыл - он не только наш князь. Он наш друг!
   На миг стало тихо, словно этот факт встал перед нами во весь свой рост. Но, наверное, устал не я один...
   - Я с Олегом не пойду тоже.
   Это сказал Андрей Альхимович. Тот самый Андрей, который из-за нас ушёл из комсомола. Который учил нас, как жить на природе... Я почувствовал, как впервые в жизни у меня сам собою открылся рот.
   - Приехали, - даже с каким-то облегчением выдохнул Басс. А Сергей - без злости, изумлённо-дрожащим голосом, спросил:
   - Почему?!
   - Он слишком рискует, - Андрей печально посмотрел на меня. - Саня чушь порет, что он специально... и всё такое... Но Олег слишком рискует, - он выделил эти слова. - Он сам говорил - тогда, в начале - что нам надо исследовать этот мир. А сам ввязывается в бесконечные бои. В том числе - и те, которых можно избежать.
   - Ты трус! - крикнул Сергей.
   - Нет, - спокойно ответил Андрей, и Сергей замолчал - ответ был правдой. - Знаете, ребята... - он помедлил и решительно закончил: - Я ухожу. Один. Я так решил.
   Вадим всё ещё держал меня за локоть. И мне в этот момент показалось, что локоть зажало тисками. Он понимал что-то такое, чего не понимал я, чего я ещё не понял...
   - Куда? - отрывисто спросил Арнис. Он всё это время абсолютно равнодушно молчал. Андрей пожал плечами, отбросил со лба волосы и улыбнулся:
   - Просто так - никуда. Куда-нибудь.
   - Кто со мной?! - вновь спросил Саня.
   - Да стойте же!.. - уже безнадёжно, но отчаянно выкрикнул Вадим. - Олег! Останови их! Ну?!.
   - Олег, ты?.. - требовательно повернулся к Фирсову Саня. Тот кивнул:
   - С тобой.
   - Давай! - кивнул я. - А то Сане Щуся мало.
   - Ну, Олег... - Вадим отшатнулся от меня. Я и сам понимал, что сказал что-то не то. Правда, Саня, мне показалось, не очень-то обратил внимание на мои слова.
   - Щусь, Сморч, Фирс, - перечислил он. - Ну и отлично. Мы уходим.

- Мальчишки! - крикнула Ленка Власенкова. - Ну мы же клятву давали! Мы же клялись

   друг другу!
   - Это ты ему скажи, - Саня небрежно махнул в мою сторону, - и подружкам своим, которые на Крите остались.
   Ленка вскинула ладони к глазам. Олег Крыгин обнял её, утешая.
   - Это уже интересно, - признался Джек. Он поставил ногу на камень и положил бастард в ножнах на колено. Лицо англичанина было непроницаемо.
   - Кто ещё хочет уйти? - стеклянно спросил Вадим.
   - Я, - сказал я.
   Все повернулись в мою сторону.
   - Я, - повторил я. - Я хочу уйти. Я понял - я вам не нужен. Плохой князь, хороший князь... - я махнул рукой. - Выберите себе того, кто вам по душе. Вон, Вадима выберите.
   - Олег... - начал Вадим. Я оборвал его:
   - Не надо.
   Все выглядели растерянными. Даже Саня. Я посмотрел на него и подумал рассеянно: неужели он и правда думал, что для меня главное - власть? Полное, но нехорошее спокойствие спустилось на меня - когда понимаешь, что поступаешь не так - и всё-таки делаешь, делаешь, зная, что не получится уже по-другому...
   - Это слишком, - покачало головой Арнис.
   - В самый раз, - усмехнулся я.
   - Олег, мы с Ленкой идём с тобой, - сказал Сергей. Ленка Чередниченко подтвердила его слова энергичными кивками.
   - Мне не нужны спутники, - отрезал я.
   Мне потом часто снились глаза Серёжки. Глаза человека, которого наотмашь ударили по лицу за добрые слова. Но зима, её смертельный холод, злорадно подавала голос из меня, и я продолжал: - Можете поспорить с Вадимом, кто будет князем, если я стал слишком плох для вас... Тань, ты со мной?
   - Конечно, - спокойно и без раздумий ответила она.
   - Олег, - вдруг сказала Ирка Сухоручкина, - ты будешь жалеть. И мы будем жалеть. Не уходи.
   Я молча улыбнулся и сделал жест римской арены.
   Пальцы вниз.

Сергей Есенин

   ...Дорогие мои... Хор-рошие...
   Что случилось? Что случилось? Что случилось?
   Кто так страшно визжит и хохочет
   В придорожную грязь и сырость?
   Кто хихикает там исподтишка,
   Злобно отплёвываясь от солнца?
   ...Ах, это осень!
   Это осень вытряхивает из мешка
   Чеканенные сентябрём червонцы.
   Да! Погиб я!
   Приходит час...
   Мозг, как воск, каплет глухо, глухо...
   ...Это она!
   Это она подкупила вас,
   Злая, подлая и оборванная старуха.
   Это она, она, она,
   Разметав свои волосы зарёю зыбкой,
   Хочет, чтобы сгибла родная страна
   Под её невесёлой, холодной улыбкой...
   ...Боже мой!
   Неужели пришла пора?!
   Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?
   А казалось... казалось ещё вчера...
   Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...
   ...Саня ушёл ночью. Под утро - Андрей.
   А утром - ещё до того, как собрались мы с Танюшкой - исчезли Сергей и Ленка.

Игорь Басаргин

   Мы своих хороним близких. Помяну. Рукою голой
   Годы, дни и месяца Со свечи сниму нагар.
   Расставляют обелиски Кто-то был обидно молод...
   На пустеющих сердцах. Кто-то был завидно стар...
   А другой живёт и ныне...
   Только тропки разошлись.
   Только друга нет в помине.
   Это - тоже обелиск.

* * *

   Мы снова шли навстречу весне... или, может, это она двигалась навстречу нам... Вот только на этот раз мы с Танюшкой были только вдвоём.
   Мы оба были хорошие ходоки и легко одолевали здешними горными лесами по тридцать-сорок километров в день. Мы не разговаривали об этом, но как-то само собой получалось, что мы идём на Скалу. Дальше не я, ни Танюшка не заглядывали.
   Она ни слова мне не говорила насчёт произошедшего. Во мне же продолжала жить обида.
   Нет, не так. Это была не обида, а... Не знаю, как сказать. Я просто упёрся... чёрт, чёрт, чёрт, не знаю! Я был рад, что мы ушли - и ненавидел себя за это. Я злился на ребят - и на себя. я вспоминал Сергея - и готов был биться головой о стену, но через секунду бросал взгляд на Таньку - и радовался, что мы одни. Я думал о наших клятвах, и эти мысли заставляли меня думать о другом - о том, что я вывалял в пыли свою честь...но и эти мысли сменялись воспоминаниями о том, как от меня в глаза отказались те, кого я считал друзьями.
   Не знаю, что ощущала Танюшка. А я в конце концов просто плюнул на произошедшее и решил жить окружающей нас весной.
   Дважды мы встречали ребят из местных, но расходились с ними без особых разговоров, хотя они охотно делились с нами продуктами, предоставляли место для ночёвки и оба раза предлагали остаться навсегда. Люди были нужны везде, ребята - хорошие... но мы, по-прежнему не сговариваясь, продолжали свой путь на юг.

* * *

   - Гвадалквивир, - Танюшка глубоко вздохнула всей грудью. - Осталось километров триста.
   Пятого мая мы стояли на правобережье знаменитой реки, глядя, как ровный тёплый ветер раскачивает волны лавровых и апельсиновых рощ на холмах.
   - Ночной зефир
   Струит эфир,
   Журчит, бежит
   Гвадалквивир, так, кажется? - задумчиво спросил я, держа обе руки на рукояти палаша. Я был голый по пояс, летняя куртка - обмотана вокруг бёдер, вещмешок тоже переместил на ремень, чтобы не натирал плечи лямками, а к нему ещё вдобавок подвязал сапоги. Танюшка тоже шагала босиком и голая по пояс. - Ну и как дальше? Вплавь тут едва ли можно, река-то, кажется, бурная...
   - Бурная, - подтвердила Танюшка. - И широкая.
   - А я - знаешь? - хотел этим летом обратно в Россию вернуться. На Ергень, - признался я. - Ладно, пошли, посмотрим, что там, как и где.
   - Подожди! - Танюшка схватила меня за руку. - Стой, смотри!
   Внизу - примерно в полукилометре от нас - на берегу из лавровой рощи галопом, закинув к спинам короны роскошных рогов, выскочило оленье стадо - не меньше тридцати голов огромных оленей, которые тут на каждом шагу, в нашем мире давно уже ископаемые. Вихрем олени пронеслись вдоль берега. Но не это привлекло внимание Танюшки. Следом за оленями, легко ломая деревья, показалась огромная, внешне медлительная рыже-чёрная туша. На длинной сильной шее сидела кирпичеобразная голова с круглыми ушами и вытянутыми вперёд массивными челюстями. Тварюга имела вид странного клина: невероятно массивный перёд на длинных мощных лапах и узкий, хиленький даже какой-то, зад - на кривых коротеньких.
   Холка этого животного была на высоте около трёх метров.
   Я прикрыл рот. Только сейчас заметил, что он у меня опять сам собой открылся. Второй раз в жизни... В этом мире я уже видел пещерного медведя и тигрольва - хищников, давным-давно вымерших на той Земле. Но это... Стоп, я где-то читал про такого... или видел картинки... Существо было настолько странным, что я не ощущал страха, хотя бояться, кажется, стоило. Переваливаясь с боку на бок и временами переходя на смешной галоп, гигант преследовал оленей с вялой целеустремлённостью.
   - Эндрюсархус! - вырвалось у меня. Танюшка повернулась ко мне. - Первобытная гиена!
   - Похож, - согласилась девчонка. - Он так с голоду сдохнет, олени-то вон уже где...
   - А мы - вот где, - я обратил внимание, что эндрюсархус остановился и неожиданно легко повернул голову в нашу сторону. Можно было легко различить, как задвигался большой чёрный нос. - Та-ня... мотаем-ка отсюда...
   Мы побежали, не сговариваясь, вверх по течению, на бегу прислушиваясь. Но, похоже, смешная и страшная махина за нами не погналась. Тем не менее, мы отмахали километра четыре галопом не хуже оленьего и остановились только вылетев на открытый берег, где Гвадалквивир образовывал большую заводь. В тихой воде между кувшинок бродили фламинго. Ещё росли какие-то синие с золотом водные цветы, и Танюшка, ахнув, начала раздеваться, но я удержал её:
   - Помнишь пословицу про тихий омут? Кто в нём водится?
   - Черти, - вздохнула девчонка. - Ладно... А, может, ты мне достанешь эти цветы? Ты же чертей не боишься...
   - Чертей не боюсь, - согласился я, - а вот его - боюсь, и даже очень.
   По воде между совершенно пофигистских фламинго скользил костяной гребень метров пяти в длину.
   - Местность кишит жизнью, - заметила Танюшка, резво отскакивая от болотистого бережка. - Как всё-таки переправляться будем?
   - А стоит ли? - раздался насмешливый голос, говоривший по-английски.
   Мы резко обернулись.
   В десятке метров за нашими спинами стояли трое мальчишек.

* * *

   Всё-таки чутьё - великая вещь. И я сразу почуял, что сейчас жди неприятностей. И больших.
   К вопросу о дырявом счастье.
   Один мальчишка - он стоял в середине - был постарше меня на пару лет, тоже голый по пояс. Его руки лежали на рукоятях двух коротких клинков, а серые глаза смотрели из-под тёмных прядей безжалостно-оценивающе. Двое других выглядели моими ровесниками. Один из них - угрюмый крепыш - качал в руке боевой топор. Его лицо ничего не выражало, белокурые волосы были забраны в длинный пышный "хвост" на макушке. У второго - русоволосого - лицо было нежное (хоть и загорелое), тонкое, большие синие глаза (такие лица я часто встречал на иллюстрациях художника Медведева к книгам моего любимого Крапивина) Но в правой руке (широкий рукав подкатан до локтя), перевитой жгутами мускулов, этот милашка держал длинную тяжёлую шпагу. И
   именно он высказался первым (в его английской речи прозвучал такой же, как у нас с Танькой, акцент - русский!):
   - А грудки у девчонки ничего.
   Танюшка вместо того, чтобы вспыхнуть или хотя бы прикрыться ладонями, молча достала корду. Это не смутило никого из троих. Старший - это он окликал нас - спокойно распределил роли:
   - Ты, Рауль, в рот, я спереди, ты, Валер, в зад, а пацан пусть посмотрит пока. Потом посмотрим...
   Слова о том, что я хочу разойтись мирно, замерли у меня на губах. Вместо слов я извлёк палаш. Лицо старшего стало удовлетворённым, он тряхнул тёмной гривой и приказал:
   - Уберите его... Не убивайте, пусть всё-таки посмотрит, как мы будем развлекаться, а потом мы и с ним повеселимся, как он того заслуживает.
   Я быстро оглянулся на Танюшку - её некуда было оттеснить, да она и не собиралась особо "оттесняться". Она улыбалась, и корда описала вокруг её ладони три круга, быстрых и свистящих, как лопасти вентилятора. В руках у черноволосого оказались две ландскетты, и он пошёл к Танюшке. Ко мне приближался, держа топор перед собой боевым хватом, белобрысый Рауль. Валерка со своей шпагой держался чуть в стороне.
   - Не думаю, что это честно, - услышал я голос Таньки и, прежде чем хоть кто-то успел среагировать, упруго щёлкнула аркебуза. Рауль успел только извернуться всем телом, и пуля, летевшая ему в затылок, раздробила левую лопатку - он с криком выпустил своё оружие.
   Дальше мне стало не до внешнего мира. Шпага Валерки была длинней моего палаша, и он пользовался ею мастерски. Чистое наслаждение было драться с ним! Из второй позиции он с ходу нанёс мне в пах укол с переводом. Я ответил второй круговой защитой и рубящим ударом в голову справа. Вместо ожидаемой мною пятой или шестой Валерка взял третью и рубанул в правый бок. Я прикрылся второй и хотел прервать фразу, но этот юный мушкетёр взмахнул шпагой и рубанул сверху по голове, прыгая вперёд. Я вынужден был взять шестую и атаковал ударом левый бок. В ответ - четвёртая защита и укол в грудь, который я отразил такой же четвёртой и попытался исполнить обволакиванье, но он ушёл в третью защиту и атаковал уколом в пах. Я отбил шпагу фруассе, проведя его до столкновения гард - и, левой рукой одновременно выхватив дагу, вогнал её в правый бок противника со словами:
   - Тут не дорожка... - и быстро осмотрелся.
   Если их старший рассчитывал встретить в Танюшке лёгкую поживу, то он ошибся. Сражались на равных, и два клинка едва позволяли ему держать Танюшку с её кордой на расстоянии. Рауль, стоя в нескольких метрах от меня, держал в правой - левая висела плетью - тесак и смотрел на меня расширившимися глазами.
   - Печальный исход, правда? - спросил я по-английски. - А главное - совершенно определённый... Ну? Каково это - знать, что умираешь?
   - Я ещё живой, - ответил он. Я улыбнулся:
   - Это ненадолго. Сколько ты здесь?
   - Третий год, - ответил он.
   - Ну и хватит, - кивнул я. Он попытался защититься, но я обвёл тесак и убил его. если честно, мне не хотелось его мучить, поэтому я заколол его слева в грудь между рёбрами, сразу.
   Помочь Танюшке я уже не успел, потому что она в моей помощи совершенно не нуждалась. Как раз когда я к ней повернулся, она сумела рубануть черноволосого снизу вверх между ног. Удар был быстрым и лёгким, но кордой именно такие удары и наносят - при её длине, отточенности и небольшой кривизне клинка ничего иного и не надо.
   Выпустив оба клинка сразу, парень встал на колени, зажимая живот и пах в тщетной надежде не дать выползти внутренностям... впрочем, самым страшным был не распоротый живот, а то, что Танюшка снесла ему половые органы и вспорола пах - оттуда туго били тёмные струйки.
   - Ну что?! - в запале заорала Танька. - Ты, кажется, хотел грохнуть меня в п...ду?! На, попробуй, - она подала вперёд бёдрами, - я разрешаю, я даже хочу посмотреть, как у тебя это получится!
   - Тань, не надо, - я положил ладонь ей на плечо. Танюшка оглянулась на меня, несколько раз моргнула и вдруг, уронив корду, пошатываясь, отошла в сторону и обхватила голову руками.
   Парень поднял лицо. Он старался улыбнуться, но получалась гримаса. Дрожащие губы прошептали:
   - Один удар...
   - Да, - кивнул я и, примерившись над склонившейся сильной шеей, подарил ему этот удар. Голова легко откатилась в сторону, тело с силой выпрямило ноги - и всё. Я отвернулся и подошёл к своему противнику.
   Он был жив и вяло корчился на сочной весенней траве. Шпагу выпустил, тонкие, но крепкие пальцы нежно обнимали рукоять моей даги. Другая рука вытирала льющуюся изо рта кровь. Хорошо я его достал - похоже, точно в печень...
   - Не можешь вырвать? - тихо спросил я.
   - Всегда боялся боли, - ответил он. - А, так ты русский? - до него дошло, что мы говорим на одном языке. - Кажется, если я эту штуку выну - то всё?
   - Всё, - кивнул я. - Давай-ка, - я присел, - быстренько, Валер... Ну чего ты мучаешься? Я сам, давай, - я убрал его руку и взялся за рукоять. - Готов?
   - Подожди, - он выкашлянул сгусток крови и улыбнулся. - Вот ведь, скольких убил, а сам боюсь... Тебя как зовут?
   - Олег, - представился я, осознавая дикость происходящего и глядя в глаза смертельно раненого мною мальчишки. - Слушай... - я помедлил, - тебе там нравился Крапивин?
   - Да, - он не удивился. - Я и фехтовать начал из-за него, только вот видишь - рыцаря из меня не получилось... Нескладно всё совсем. Давай, что же ты?! - крикнул он вдруг зло. А потом, когда я плотнее взялся за рукоять даги, он добавил ещё: - А грудки у твоей девчонки и правда - обалдеть.
   Я выдернул дагу. Умирающее тело Валерки рванулось за клинком вверх, стараясь удержать в себе остаток жизни. Изо рта и носа толчком выплеснулась кровь, глаза расширились, словно увидев что-то очень необычное - и потухли.
   Вытирая дагу травой, я подошёл к Танюшке. Она подняла потрясённое лицо, пошевелила губами и тихо сказала:
   - Я... убила его...
   - Он хотел сделать то же самое, - вздохнул я, но Танюшка замотала головой:
   - Нет, ты не понимаешь! Я... я радовалась, я кричала такое... Как я могла?!
   - Тихо, Тань, тихо, - я прижал её голову к своему животу. А про себя подумал: трое ли их было?

Игорь Басаргин

   Порою люди, не желая зла,
   Вершат настолько чёрные дела,
   Что до таких "блистательных идей"
   Не вдруг дойдёт и записной злодей!
  
   Один решил "раскрыть тебе глаза" -
   И о любимой сплетню рассказал...
   Другой тебя "по-дружески" поддел -
   А ты от той подначки поседел...
  
   Придумал третий, что державы друг
   Обязан доносить на всех вокруг.
   И вот - донёс... За безобидный вздор
   Тебе прочитан смертный приговор,
   И жизнь твоя приблизилась к черте...
   А ведь никто худого не хотел!..
  
   ...Порою люди, не желая зла,
   Вершат настолько чёрные дела...

* * *

   По берегам этого благословенного Гвадалквивира мы уходили на юго-запад почти до вечера - я всё ещё не был уверен, что напавших на нас всего трое. Попутно высматривали место для переправы, но ни фига не находили, зато нашли следы.
   Следы обнаружил я. Кто-то спускался к воде и оставил отпечатки на мокрой глине, причём отпечатки обуви, и не самоделки, а именно обуви.
   - Сороковка, - определил я. - Мальчишка шёл, шаг широкий... Кеды, что ли?
   - Это не кеды - Танюшка нагнулась рядом, - это настоящие кроссы... Смотри, вот, - она указала на след подальше, на котором читалось PUMA, - кроссовки "Пума". Недавний следок. Сыро, а воды в них нету. Минуты какие-то.
   - Пошли, глянем, - я осмотрелся, - кто тут у нас шляется.
   След, конечно, исчез, но зато было видно примятую траву , а потом этот "кто-то" зачем-то очень неудачно пролез через кусты олеандра. Мы пролезли следом. Я это сделал первым и, пригнувшись, скомандовал Танюшке:
   - Куртку надень. Люди тут...
   ...Лагерь был разбит в долине довольно умело, вот только охранялся очень плохо - во всяком случае, нас на гребне холма ещё не заметили, хотя внизу около шалашей ходило человек десять. В центре шалашного круга горел большой костёр, возле него возились две девчонки. На шестах-подпорках шалашей висело оружие. Но в этом лагере была именно правильность. Правильность, а не умелость. Такие лагеря разбивают, если знают в теории - как, а практики маловато.
   - Шесть шалашей, - сказала Танюшка, небрежно стягивая шнуровку. - Около тридцати человек, а смотри, как одеты? Никаких самоделок...
   Я кивнул. Это я и сам уже заметил. Новенькие, точно. Хорошо устроились (лучше, чем мои сначала - под навесом-то...), но ещё ничего толком не понимают. И народ толчётся между шалашами просто так, без дела. А главное - всё-таки одежды. Как будто на загородном пикнике... Я вслушался, пытаясь понять, на каком языке там говорят (расстояние было метров двести), и как раз кто-то кого-то окликнул.
   Испанский. Местные. Ну да, собственно, чего же я ожидал, какие ещё новенькие могут быть на Гвадалквивире?
   - Олег, они, по-моему, на олеандровых ветках шашлык жарят, - заметила Танюшка. Я поднялся на ноги:
   - Пошли. Пора останавливать дурачков... Интересно, они английский, французский или немецкий знают?..
   ...Не представляю, что подумали две весьма симпатичные испанки, когда, обернувшись в очередной раз к костру, обнаружили около него мальчишку и девчонку - диковатого вида, вооружённых, но дружелюбно улыбающихся. Мальчишка указал на подрумянивающийся шашлык и сказал по-английски:
   - Нельзя. На этом жарить нельзя, отравитесь... Привет. Меня зовут Олег, это Таня, а вы кто?..
   ...Двадцать девять испанских скаутов - пятнадцать мальчишек, четырнадцать девчонок - попали сюда пять дней назад вполне обычным образом. То есть - вышли в поход на выходные и пришли сюда. С тех пор они никого не видели, кроме множества животных, на которых потихоньку начали охотиться. И, естественно, терялись в догадках на тему "что происходит".
   Обычнейшее дело.
   Ну, последний вопрос мы прояснили для них вполне. Испанцы слушали нас всей компанией, неподвижно, открыв рты. Поверили - куда было деваться - хотя некоторые девчонки начали потихоньку плакать, да и мальчишки отчётливо помрачнели. Но в целом
   мне понравилось, как они держатся. И они вполне достойно предложили нам оставаться у них на любой срок, или мне - вообще возглавить отряд.
   Я отказался. Но попросил показать место, где они взяли оружие...
   ...Хайме Гонсалес - так звали их старшего - ничуть не напоминал испанца в моём представлении. Он был высокий, белокурый и сероглазый, да ещё и флегматичный, как швед или наш Арнис. Он сам показал мне "это место", и я не удивился, когда обнаружилось, что это одна из башен Срединного Королевства - как та, в которой вооружились мы с Танюшкой, даже щит со львами был таким же. Она стояла за лагерем, на склоне, обращённом к реке.
   Я не очень активно порылся в рассыпанной груде оружия, буркнул себе под нос:
   - То же самое...
   - А? - не понял Хайме. Русского он не понимал.
   - Нет, ничего, - я перешёл на английский. Поднял оказавшийся рядом с босой ногой клинок - длинную тяжёлую шпагу с фигурным плетением витой бронзовой проволоки вокруг рукояти, обтянутой потемневшей кожей с проволочной же запрессовкой. Посмотрел кромки - на них ещё сохранялись мелкие щербины старых ударов.
   - Чью кровь проливал он рекою?
   Какие он жёг города?
   И смертью погиб он какою?
   И в землю опущен когда? - тихо прочёл я снова по-русски. И, нагнувшись, аккуратно положил шпагу к своим ногам. Передёрнулся: на миг показалось, что вернулась прошлая весна - и упавший поперёк тропы палаш пересёк мою дорогу в тщетной попытке предупредить и спасти.
   - То же самое, - повторил я по-испански. - Пошли, Хайме. Спасибо за экскурсию.

* * *

   Какие всё-таки крупные звёзды на юге.
   Пахло свежим сеном. Рубиновой россыпью, живым светом сияли угли погасшего костра. Временами над ними взмётывались синеватые язычки пламени или взлетали лёгкие рои искр.
   Обычно костёр гипнотизирует меня и погружает в сон. Но сейчас я лежал на животе уже не меньше получаса. Ноги приятно гудели.
   Мы отказались лечь в шалаше и свалились с Танюшкой недалеко от костра, завернувшись в меховой плащ (ночь тёплой всё-таки не была, весна даже в Испании ещё не лето). Танька давным-давно дрыхла, как двадцать два сурка, уютно и смешно сопя мне куда-то в район лопаток (интересно, как она туда достала, вдвое сложилась, что ли?)
   Я ни о чём не думал. Говорят, это невозможно, но я вас уверяю - возможно, если не напрягаться, стараясь "выбросить всё из головы", а просто предельно расслабиться. Тогда то, что в голове, превращается в очевидно-зримую медленно струящуюся воду, неспешную и непрозрачно-синюю. И этот поток уносит всё-всё-всё, оставляя оцепенение и тишину... Получается не всегда, конечно, но, когда получается, то потом всегда бывает очень хорошо и свободно, как будто как следует отдохнул...
   ...Мост над неспешной водой. Горбатый, из поросших мхом неровных камней...
   ...Тропинка. Плотно утоптанная, по бокам - какие-то кусты, стоящие тесной стеной. Тихо. Спокойно...
   ...Лёгкий подъём. Свежий ветер ласкает лицо. Впереди - ровный шум, похожий на шум моря...
   ...Это не море. Это лес - лес у ног без конца и без края, а на обрыве - беседка с круглой скамьёй, высеченная целиком прямо из алой гранитной скалы...
   ...В беседке - человек.
   Я вошёл в беседку по широким полукруглым ступеням, тоже составлявшим единое целое со скалой. Палаш на шаге коротко чиркал об острые края. Я всматривался в сидя-
   щего на скамье человека.
   Воин. Высокий, в сером плаще, укутывающем его от плеч до каблуков старых сапог. Плащ оттопыривает тяжёлая крестовидная рукоять длинного меча. Обветренное, худое лицо. Длинные волосы, чёрные с резкой красивой проседью. Внимательные, жутковатые серые глаза.
   Я мог бы поклясться, что не видел этого странного и величественного человека ни в жизни, ни в кино, ни на иллюстрациях к книгам. И в то же время я столь же точно мог поклясться, что знаю этого воина.
   Знаю.
   - Конечно, знаешь, - негромко сказал воин. Не сводя с него глаз, я сел на скамью, ощущая себя смешным мальчишкой, который убедил себя в том, что похож на взрослого рыцаря... и вдруг оказался рядом с рыцарем, и понял всю тщетность своих потуг.
   Воин пошевелился - под плащом тяжело сверкнули плотной вязки звенья кольчуги, усиленной чеканным нагрудником. И я узнал его, хотя и правда ни разу не видел до сих пор! Но именно таким я себе представлял Арагорна, короля-воина из своих любимых "Хранителей" - загадочно-неоконченной книги, продолжение которой мучило моё воображение уже пять лет (или семь? Как считать...) Точно таким!
   Наверное, у меня было потрясённое лицо, потому что тонкие губы Арагорна чуть шевельнулись в улыбке. И, наверное, я смотрел на него с обожанием...
   - Сон, - вырвалось у меня.
   - Давай поговорим, - негромко сказал мой любимый герой.

Борис Гребенщиков

   В железном дворце греха
   живёт наш ласковый враг,
   На нём копыта и хвост, и золотом вышит жилет.
   А где-то в него влюблена дева пятнадцати лет,
   Потому что с соседями скучно,
   а с ним, может быть, нет.
   Ударим в малиновый звон,
   спасём всех дев от него, подлеца,
   Посадим их всех под замок
   и к дверям приложим печать,
   Но девы морально сильны
   и страсть как не любят скучать,
   И сами построят дворец, и найдут,
   как вызвать жреца.
   По морю плывёт пароход - из трубы берёзовый дым,
   На мостике сам капитан, весь в белом, с медной трубой,
   А снизу плывёт морской змей и тащит его за собой,
   Но если про это не знать, можно долго быть молодым.
   Если бы я был один, я б всю жизнь искал, где ты;
   Если бы нас было сто, мы бы пели за круглым столом.
   А так, неизвестный нам,
   но похожий на ястреба с ясным крылом,
   Гладит на себя и на нас из сияющей пустоты...

* * *

   То, что Хайме смущён, я увидел сразу и внутренне напрягся. Испанец остановился рядом и довольно долго смотрел, как я пакую "сидор". Я продолжал заниматься этим совершенно спокойно, ожидая, что же он скажет. Почему-то мне казалось, что он повторит своё предложение насчёт "останьтесь". Но вместо этого, закончив мяться, он сказал:
   - Татьяна говорила, что ты очень хороший фехтовальщик...
   "Спасибо, Тань, - подумал я, бросая на неё, возившуюся со своими вещами, много-
   Обещающий взгляд (Танюшка сделала вид, что её тут не стояло.) - Данное предложение при первом знакомстве начинает становиться доброй традицией..." Очевидно, моё молчание показалось Хайме ободряющим, и он продолжил куда более бодро:
   - Мне здесь ещё драться не приходилось. Может быть, ты не откажешься со мной пофехтовать?
   - Какое у тебя оружие?- без околичностей спросил я. Хайме показал дагу (такую же, как моя) и длинную шпагу. - Ну что ж, неплохо. Пошли...
   ...Хайме оказался до сумасшествия быстр и ловок. Кроме того, он одинаково хорошо владел левой и правой рукой - я просто не мог поверить, что передо мною мальчишка, ни разу не вступавший в настоящий бой. Спортивное фехтование тут почти не помогало, а левой рукой испанец владел лучше, чем я. Хайме пружинисто танцевал на широко расставленных ногах, отражая мои удары и отвечая молниеносными контратаками на всех уровнях. Оба его клинка казались атакующими змеями.
   Странно и смешно, но мальчишка, пробывший здесь неделю, оказался самым опасным изо всех соперников, встреченных мною за два года нашей "эпопеи"! Во всех схватках я брал быстротой реакции и умением изобретать неожиданные вещи. Но Хайме словно предугадывал все мои движения. Руки у мальчишка казались отлитыми из железа, иначе не скажешь.
   И всё-таки последние два года он жил в городе и не проходил во время охоты по двадцать пять километров с грузом. Его подвела усталость - на чёрт-те-какой минуте, когда с меня уже лил ручьями пот, но подвела. Он не успел поднять клинок шпаги - и я остановил остриё палаша в сантиметре от его горла.
   Хайме опустил оружие. Он тоже тяжело дышал. И выглядел изумлённым.
   - И тут много таких, как ты? - спросил он.
   - Он один такой! - гордо сказала Танюшка, уже оказавшаяся возле меня.
   - Я уже два года подряд побеждаю на юношеских турнирах Испании, - сказал Хайме, прогибая в руках клинок своей шпаги. - И я не думал, что может найтись ровесник, способный одержать надо мною победу.
   - Ну, таких, как я, я правда не встречал, - скромно ответил я. - Нет, если серьёзно: за два года я не проиграл ни одного поединка, так что не расстраивайся. Ты и правда великолепный боец.
   - У нас есть плот, мы с него рыбу ловим, - Хайме вбросил шпагу в ножны, прихлопнул её рукоять сверху сильным ударом ладони. - Мы переправим вас через Гвадалквивир... если вы всё-таки не надумаете остаться с нами. Мы были бы рады. Честное слово.

* * *

   - Скала.
   Я опустил руки, сложенные "домиком" над бровями и оглянулся на Танюшку. Мы стояли на выжженной солнцем равнине, покрытой ломаными линиями низких серых кустиков. Горячий ветер гнал между них столбы пыли. Они натыкались на кусты, рассыпались тонкой завесой, чтобы вновь возродиться опять в другом месте.
   А впереди, километрах в тридцати, начинался подъём. Он длился и длился в небо, чем-то напоминая скалу из того моего сна, где я разговаривал с королём Арагорном (только под этой скалой будет всё-таки море, а не лес...) И там, в небе, она обрывалась.
   - Олег, - позвала меня Танюшка. Я смотрел на неё. - Олег, что мы будем делать дальше? Я не спрашивала, но теперь спрошу.
   - Тань, - тихо сказал я и посмотрел на свои босые ноги, утопающие в тёплой пыли, -я пока не знаю. Мы решим на месте, хорошо? На месте... и вместе.
   - Решай один, - коротко сказала Танюшка. - Я просто с тобой.
   - Ну если просто со мной, то пошли, - вздохнул я. - Дойдём до вечера?
   Танюшка поставила ногу на носок и сделала fouette:
   - Дойдём...
   ...Людей увидела Танюшка. Издалека, я ещё не замечал их, утомившись однообразно-серым жарким пейзажем - а Танька напряглась и тихо сказала:
   - Смотри, люди... или негры.
   Я остановился:
   - Где?
   - Смотри левее вон тех кустов и дальше.
   По равнине навстречу нам ползли несколько точек. На таком расстоянии я бы не взялся не то что негра от белого отличить, но и всадника от пешего или велосипедиста. Больше того, я не был даже уверен, что это люди, а не, скажем, быки.
   - Тань, - неуверенно начал я, - а это точно люди? Я что-то...
   - Пять человек, - уверенно сказала она, движением плеча сбрасывая в руку аркебузу и взводя её. - Как думаешь, это ребята Лаури?
   - Не знаю, - коротко ответил я. - Километра два ещё. Минут двадцать у нас есть, если будем стоять на месте. Десять - если пойдём.
   Больше мы ничего не говорили. Только молча обулись и влезли в куртки, а я, подумав, одел бригантину и крагу. Танюшка поправила мне на голове повязку, и мы зашагали навстречу приближающимся людям.
   Или неграм...
   ...Впрочем, через пять минут стало ясно, что это пятеро белых. Они шли нам навстречу (точно нам!), словно охватывая полукольцом. Без угрозы, но с оружием в руках. Явственно-лениво.
   Это шли хозяева здешних мест.
   - Лаури, - буркнул я, выпуская рукоять палаш. - Его люди.
   - И он сам, - Танюшка явно повеселела, вхолостую щёлкнула тетивой, так и не закатив в ствол пулю. - Вон, в середине...
   Через минуту и я узнал ярла. Он, кажется, узнал меня раньше, потому что бросил несколько слов своим и ускорил шаг, отрываясь от них и на ходу вскидывая руку. Я тоже заспешил, видя уже, что Лаури широко улыбается, и через несколько секунд мы положили руки на плечи друг другу.
   - Ты жив! - радостно сказал англичанин. - Ты жив! Я думал, ты погиб на Крите вместе с Жоэ! Татьяна! - он поднёс её руку к губам. Подошедшие мальчишки улыбались; нет - трое мальчишек и девчонка с густющей каштановой гривой, пониже остальных. Конечно, все с оружием.
   - Я очень рад тебя видеть, - я стиснул его плечо. - Очень рад.
   - А где остальные?! - он осмотрел долину, словно надеясь увидеть мой отряд в засаде за кустами. - Неужели погибли?!
   - Многие - да, - я стиснул зубы, перевёл дух. - Но далеко не все. Просто случилась масса вещей... Лаури, ты не будешь против, если мы с Танюшкой...
   - О чём разговор?! - сразу и искренне ответил он. - Пошли на Скалу, к вечеру доберёмся!

* * *

   Вы не замечали, что во всех катаклизмах - бурях, дождях, снегопадах - есть что-то приятное, когда ты сидишь в надёжно защищённом жилище? Я лично чувствую именно так.
   Буря сотрясала Скалу. Она ревела и выла в ближних к выходам коридорах, но дальше рассеивалась - и уже бессильно утыкалась в главные ворота. Где-то далеко внизу ухало и гремело море.
   Я уже с четверть часа бродил по пустым коридорам от одного редко горящего факела к другому. Все спали. Ну ещё бы - уже далеко заполночь, никто не станет шляться просто так. Я, правда, заглянул в караулку, но смена спала, а дежурного не было вообще.
   А мне спать не хотелось. Мучила невероятная тоска, на которую как нельзя лучше ложились все звуки бури снаружи. Поэтому я обрадовался, услышав разговор в комнатах Лаури. И вошёл без приглашения.
   Лаури сидел за столом вместе со своим сторменом Ларсом Виллерю. Горели две масляные лампы, на столе между ними была расстелена карта. Мальчишки обернулись на меня, Ларс махнул рукой:
   - Не спится? Проходи, Олег, садись.
   Я сел на пододвинутый стул, заглянул в карту:
   - Карибское море?
   - Угу, - ответил Ларс, поднимаясь. - Ладно, Лаури, я пойду, мы вроде всё обговорили... Доброй ночи всем.
   - Доброй ночи, - ответил я. Лаури кивнул, проследил взглядом, как за Ларсом задёрнулся полог.
   - Что не спишь? - спросил он, садясь поудобнее. - Погода мешает?
   - Погода хорошая, - без тени иронии ответил я. - Кончится шторм - отвезёшь нас, Лаури?
   Он кивнул как-то задумчиво. Потом внимательно посмотрел мне в лицо:
   - Послушай, что я тебе скажу. Оставайтесь у нас. насовсем. Ты смелый и умный парень, такие нам нужны... Ты сможешь стать сторменом. А потом, когда меня убьют, - он сказал это очень спокойно, - то не исключено, что и ярлом. Ты сможешь.
   Я усмехнулся, поводил пальцами над пламенем одной из ламп:
   - Я уже побыл князем. Не хочу повторять болезненный опыт...
   - И всё-таки ты был бы нам нужен... - он помедлил и добавил: - А ещё больше ты был бы нужен своим людям.
   - Я больше этого не хочу, - объяснил я. - В конце концов, это моё право. Или ты скажешь, что я трус?
   - Не скажу, - мотнул головой Лаури. - Что ж, хорошо. Это твоё решение, а решение такого человека, как ты, стоит уважать всегда. Я отвезу вас на Азорские острова. Как только кончится шторм.
   - Азорские острова. Азорида, - задумчиво сказал я. - Да, это будет хорошо. Мне всегда нравилось это название, "Азорские острова"...
   - Говорят, там была Атлантида, - так же задумчиво сказал Лаури. - Знаешь, что, - он чуть наклонился ко мне через стол, - через год я вновь приплыву туда за тобой...
   - Не надо, - я помотал головой, но Лаури продолжал:
   - Я приплыву за тобой через год. Если меня убьют - приплывёт кто-то из моих ребят. Если не приплывёт никто - значит, нас просто всех нет в живых.
   - Зачем это? - поморщился я.
   - Затем, что ты захочешь вернуться, - убеждённо пояснил Лаури. - Нет, Олег, не возражай. Я знаю, что говорю. Может быть, тебе сейчас и кажется, что ты решил навсегда. Поверь - это не так.
   - Я решил навсегда, Лаури, - серьёзно и немного печально ответил я. - Не надо. Не приплывай... На Азориде нам будет хорошо.
   - Это говоришь не ты, а твоя обида, - печально сказал Лаури. И вдруг предложил: - Хочешь - выпьем? У меня есть хорошее вино. Ты никогда не пил?
   - Никогда, - пожал я плечами и хотел уже было отказаться, но вместо этого кивнул - сам того от себя не ожидая: - Ладно, как это... наливай.
   - Сейчас, - он чуть повернулся и окликнул: - Джерри!
   В смежной комнате послышалась возня, потом - мягкие шаги босых ног, и возле стола появился Джерри (это его я тогда принял за девчонку, а позже, если честно, заподозрил Лаури в резко "не той" ориентации, тем более, что девчонки у него не было. Но выяснилось, что Лаури относится к спасённому им два года назад из плена Джерри
   скорей как к младшему брату. Тем более, что негры вырезали у мальчишки язык...) Он позёвывал и чуть покачивался, но всем своим видом выражал готовность.
   - Принеси вина, - приказал Лаури. - Джерри кивнул и через полминуты принёс кожаный мех и две глиняные кружки. Потом щёлкнул себя по горлу и замотал головой. - Ладно, ладно, не напьюсь, - засмеялся Лаури и, протянув руку, взъерошил густую каштановую гриву Джерри. Тот улыбнулся и пошёл досыпать.
   - Ты что, часто выпиваешь? - я с любопытством и некоторой опаской следил за тем, как Лаури разливает в кружки красивую бледно-жёлтую жидкость.
   - Бывает, - буркнул Лаури.
   - Слушай, ты там таким не был? - полюбопытствовал я. - Мог бы ведь сам за вином сходить, а разбудил мальчишку...
   - Мда... - Лаури резко поднял бурдюк и улыбнулся: - А чего ты хочешь? Я ведь феодал. Неизбежный отпечаток... Но вообще-то я и там любил верховодить. Я даже со Свеном сперва грызся. Пока не понял, что он - лучше. Был лучше. Ну, - он поднял кружку, - вы, русские, любите тосты. Как вы говорите: будем?
   - Будем, - согласился я, стукнувшись глиняным боком своей кружки о его.
   Мой первый и единственный опыт со спиртным состоял в ста граммах яблочной наливки, выпитых на позапрошлый Новый Год. Я и вкуса-то не помнил... У вина был какой-то непонятный и не очень приятный горьковато-кисло-сладкий оттенок, от которого загоралось в горле и щипало язык.
   - Гадость, - признался я, через силу допивая то, что было в кружке. - Налей ещё, что ли?
   Вторую я усадил, как компот, и она на вкус показалась мне куда приятней, хотя у меня начала плавно кружиться голова (тоже, кстати, не сказать, что неприятно). Лаури совершенно без эмоций разлил по третьей... и вдруг спросил:
   - Ты кем хотел стать, Олег?
   - Я? Военным, - немного удивлённо ответил я. Лаури поднял бровь:
   - А, ну да, у вас же все мечтают стать военными...
   - Ну, вообще-то это немного не так, - возразил я, отхлебывая из кружки. Чёрт, а штука-то приятная... - Но я всегда мечтал стать военным. Не ради славы, нет... понимаешь, я думал, что кто-то должен защищать свою родину. Понимаешь?
   - Кажется, да, - Лаури покивал. - Знаешь, а я мечтал стать историком. Только, наверное, не стал.
   - Почему? - искренне удивился я. Лаури покривился и печально вздохнул:
   - Неперспективная профессия.
   - История?! - поразился я. - Знаешь, история мне тоже нравится... Как это - неперспективная?
   - А вот так. Родители хотели, чтобы я стал менеджером по информационным технологиям - это профессия с будущим...
   - Тебе не кажется, что это глупо? - осведомился я. - Хотел стать историком, а стал этим... менеджером, потому что историком неперспективно. И что за жизнь у тебя будет?
   - Да я понимаю, - Лаури отпил из кружки. - Мне иногда кажется, - он посмотрел в неё, - что тут, в этом мире, я чувствую себя лучше, чем там. Только не говори, что я пьян. Это правда. По крайней мере, тут можно решать самому, а там за тебя решает мир, в котором ты живёшь. Не такой уж хороший мир. У вас тоже так? В Союзе?
   - Не знаю, - вопрос застал меня врасплох. - Я как-то не думал об этом никогда... Знаешь, - вдруг признался я, - у меня не получилось бы стать военным. У нас не берут в училища ребят с неправильным прикусом, а у меня ещё и картавость.
   - Ничего себе правила у вас! - удивился Лаури. - Правильно, наверное, у нас всех вашей армией пугают... Но из тебя, мне кажется, получился бы хороший военный.
   - А из тебя? - я допил и налил себе сам.
   - Да... - он задумался, потягивая вино, потом признался: - Знаешь, это, наверное, сидит в каждом мужчине... Ты умеешь петь?
   Хороший вопрос. Мы говорили вроде бы связно, но я серьёзно задумался над сказанным, пока ответ не оформился в слова:
   - Умею, но так себе. А что?
   Вместо ответа Лаури вдруг дёрнул по-английски - и очень даже мелодичным голосом:
   - Старичина Зевс обзавёлся тёлкой.
   Гера ни на грош в ней не видит толка!
   - Знаю я, зачем муженьку телица!
   Не хочу ни с кем первенством делиться!
   За здоровье Зевса, за любовь к животным!
   Как ни клялся шалопут:
   Все, мол, в фермеры идут, -
   Был супругою он вздут -
   Урок наглядный вот вам!
   Я засмеялся, отхлёбывая из кружки. Лаури подмигнул мне:
   - Юный Адонис славился немало:
   Всё же кой-чего парню не хватало;
   Афродита зря бёдрами вертела -
   Не расшевелить импотента тело!
   Спи спокойно, малый - заслужил ты вышку!
   Вепря подстрелить не смог -
   И клыки вонзились в бок...
   Эх, какую ж ты, пенёк,
   Проморгал малышку!
   Полюбил кентавр даму-лапифянку:
   Заманить хотел на тихую полянку.
   Шлюшка же ему (охай или ахай)
   Фыркнула в ответ: - А пошлее ты на х...й! Ну, дальше там уже полный мат, - оборвал он себя. - Давай ещё выпьем.
   Мы выпили ещё и опять разлили... Лаури откинулся на массивную спинку стула, а я попросил:
   - Слушай, спой опять, а?
   - Ладно, - он не стал ломаться. Несколько мгновений смотрел в стол, потом поднял на меня потемневшие внимательные глаза:
   - Пусть в кубках пенится вино,
   забудьте о былом.
   Пусть будет то, что суждено
   нам на пути земном.
  
   Забудьте кров, забудьте дом
   и тот зелёный холм,
   где навсегда уже вдвоём
   уснули мать с отцом.
  
   Забудьте мир, забудьте сон
   без страха и тревог.
   Забудьте колокольный звон
   и из трубы дымок...

* * *

   Танюшка проснулась от того, что кто-то шуршал занавесью у входа и время от времени страшным голосом взрёвывал по-немецки:
   - Русланд! Дойчланд! - дикий хрип: -
   Унд зиганд!
   Русланд! Дойчланд!
   Ди коммен цверден
   Йе эррбанд! - или что-то вроде этого. Танюшка вскочила, схватив из перевязи охотничий кинжал. Чиркнула одной рукой "зажигалку", выбивая искру на фитиль - лампа загорелась.
   Олега не было. Точнее - не совсем не было. Его не было в постели. Зато у входа он очень даже был.
   Олег сражался с занавеской, пытаясь её наконец-то обойти, но путался в ней, как в лабиринте. Куда бы он не совался, в руках у него обязательно оказывался не тот, так другой край. Впрочем, Олега это, кажется, ничуть не смущало - он не выглядел рассерженным, а вполне энергично орал что-то на псевдонемецком, снова и снова повторяясь. Кроме того, он то и дело за эту занавеску цеплялся, как за последнюю надежду и вроде бы падал.
   - Олег, ты чего? - сердито и удивлённо спросила Танюшка, бросая кинжал в ножны. - Рехнулся, что ли?
   Олег осекся и, завозившись интенсивней, выпал в комнату - но не упал, вцепившись в кровать и пытаясь увидеть Татьяну, однако явно её не различая.
   - Да ты же... - Танюшка вгляделась и обалдело ахнула: - Да ты же совсем пьяный!
   - Ни-ка-да, - убеждённо сказал Олег и, потянувшись в пространство, рухнул на кровать ничком. Больше он ни одного движения не сделал - остался лежать, разбросав руки и ноги и громко дыша в меховое одеяло открытым ртом.
   - Напился, - растерянно повторила Танюшка. Ей внезапно стало смешно - по-настоящему, не от нервов. - Ёлки-палки, да как напился! В сиську напился...
   Хихикая, она обошла кровать и, перевалив Олега на спину, придержала его мотнувшуюся руку - чтобы не ударилась о край кровати.
   - Вот алкашонок малолетний, - она задумалась. - Что же мне с тобой делать-то? Это ведь классический сюжет: пьяный муж приходит заполночь, его встречает верная и чуточку разгневанная жена...
   Она засмеялась. Глаза Олега открылись:
   - Плохо мне, а ты смеёшься, - неожиданно внятно сказал он и тут же вновь закрыл глаза.
   Лицо у него было несчастным и обиженным, нижняя губа отвисла.
   - Алкоголик ты алкоголик, - с нежностью шепнула Танюшка, присаживаясь рядом. - Ладно, давай раздеваться...
   ...Сказать, что у меня утром болела голова - значит, не сказать ничего. Когда я опрометчиво попытался встать (голова болела с момента пробуждения, но я сперва не придал этому значения), желудок вдруг прыгнул к горлу, пол поднялся дыбом, и я, опережая свою блевотину, грохнулся в него лицом. Кто-то рухнул мне на плечи и в радостном барабанном ритме начал загонять в затылок вибрирующий лом. Я не открывал глаз - боялся увидеть свои глазные яблоки лежащими на полу метрах в пяти от меня (показалось, что у меня лопнул череп). Во рту был вкус рвоты, но одновременно - сухо, как в пустыне.
   - Плохо тебе?
   - Та-а-ань... - застонал я, внутренне содрогаясь, - не шу-ми-и... Я, кажется, умираю... Что со мной?..
   - Ты напился, как сапожник, - пояснила она, помогая мне подняться на ноги. - Иди сюда, умоемся... Вот так...
   Ледяная вода вызвала у меня нервные сотрясения. Пока я с трудом возил полотенцем по ставшей неожиданно очень чувствительной коже, Танюшка что-то налила в кружку (я слышал звук) и сунула мне:
   - Пей.
   - Тань, меня стошнит, - пробормотал я, с опаской косясь на дымящуюся кружку.
   - Пей, - голос Танюшки был непререкаемым.
   В кружке оказался невероятно крепкий и несладкий кофе.
   - Лаури принёс. Извинялся, - пояснила Танюшка, садясь на постель. Я сел рядом с ней и, аккуратно пристроив голову у неё на плече, закрыл глаза. - Олег, - тихо позвала она.
   - Да? - я не открывал глаз, с наслаждением ощущая, как откатывает головная боль.
   - Олег, ночью ты был такой...
   - Что, страшный, что ли? - уточнил я.
   - Нет, Олег... понимаешь... жалкий такой... беспомощный, совсем как будто не ты... Я хочу тебя попросить, Олег... Никогда больше не пей, хорошо? Если ты меня любишь.
   - Обещаю, Тань - больше никогда, - негромко и серьёзно сказал я.

Игорь Басаргин

   Эта подлая жизнь не раз и не два
   Окунала меня в кровищу лицом.
   Потому-то я больше не верю в слова,
   А тем более - в сказки со счастливым концом.
  
   Надо ладить с людьми! Проживёшь до ста лет,
   Не сражаясь за некий "свет впереди"!
   Четвертьстолько протянет сказавший: "Нет!"
   Уж его-то судьба вряд ли станет щадить...
  
   Если выжил герой всему вопреки
   И с победой пришёл в родительский дом -
   Это просто чтоб мы не подохли с тоски.
   Это добрая сказка со счастливым концом...
  
   Если прочь отступил победивший враг,
   Или честно сражается грудь на грудь -
   Не смешите меня! Не бывает так,
   Чтобы враг отказался финку в спину воткнуть!
  
   Если новый рассвет над шпилями крыш
   И любовь обручальным сплелась кольцом -
   Это просто чтоб ты не плакал, малыш.
   Это добрая сказка со счастливым концом...
  
   Если в жарком бою закричал: "Держись!"
   И собою прикрыл подоспевший друг -
   Это тоже всё бред. Ибо нас учит жизнь:
   Не примчатся друзья, им всегда недосуг...
  
   ...Но зачем этот бред не даёт прожить,
   От несчастий чужих отвернув лицо?!
   Да затем, чтоб кому-то помочь сложить
   Эту добрую сказку.
   Со счастливым концом.

* * *

* * *

   В Скале англо-норвежско-испанский с редкими вкраплениями других наций контингент разместился не хуже, чем наши знакомые карпатские чехи. В природных доках со стороны моря стояли два драккара, а сами жилые помещения располагались в глубине скалы. Я даже удивился, до чего основательно они тут устроились. Нам без слов предоставили небольшую (так теплее в холодные зимние ветра), но даже обставленную комнату. и все, кажется, были искренне рады - даже незнакомые ребята и девчонки. Я бы, наверное, хотел тут остаться. Но... не хотел. А Танюшка просто молча согласилась
   с решением плыть на Азорские острова.
   Шторм продолжал бушевать, и мы оказались как бы не у дел. Я, правда, фехтовал с местными ребятами и обменивался с ними обычным слегка хвастливым трёпом о приключениях. А вот Танюшка не нашла с местными девчонками общего языка. Я, если честно, тоже всё время помннил, что большинство из них - это испанки, первых парней которых убили пришельцы с Севера. Видел я, кстати, и Изабель - девчонку Свена. Она была действительно красива и неожиданно замкнута для испанки...
   Так или иначе, но Танька большую часть времени с явным удовольствием валялась в постели и читала. Вернее, разбирала по словечку тексты в шести испанских книжках, попавших сюда невесть когда, пытаясь самоучкой освоить этот язык. Не знаю, какие уж у неё были успехи, но названия она мне перевела. Это были неизменный "Дон Кихот" Сервантеса, сборник комедий Лопе де Веги, "Остров" некоего Гойтисоло, тостенный и затрёпанный сборник детективов, "Талисман" Стивена Кинга (того самого, повесть которого "Туман" меня так напугала в "Вокруг Света" - как раз весной 87-го года; не знал я тогда, чего надо бояться!) и (чёрт его знает, с какой стати!) большеформатный альбом чёрно-белых фотографий с заснятыми на фоне очень красивых пейзажей голыми мальчишками и девчонками. Я ей даже завидовал, потому что сам давным-давно ничего не читал. Раньше я думал, что и дня не смогу прожить без книги, а вот под ж ты...
   Но и я, если честно, много бездельничал. В основном - дрых, и это было великолепное чувство - вот так спать в постели, в совершенной безопасности. И это чувство в немалой степени укрепляло моё намерение уйти подальше от этого бурного мира, туда, где можно без страха ложиться спать, не вздрагивать от шорохов в ночи и не думать за всех о невыносимо сложных, кровавых вещах.
   А ещё... ещё я пытался вспомнить, о чём говорил со мной в том сне Арагорн. Временами мне это казалось очень важным. Но мир этот вычерпал мою любознательность почти до дна. Я устал. Только это теперь и имело смысл...
   ...Мы гостили в Скале уже шестые сутки, и как раз наступило седьмое утро. Было совсем рано. Лаури разбудил нас сам.
   - Подъём, - сказал он, и я, открыв глаза, увидел, что Лаури одет полностью. - Шторм прекратился. Драккар спускают на воду, Олег. Мы отправляемся на запад через полчаса.

* * *

   - Здесь нет вины безжалостного шквала,
   А есть судьба рождённых для войны...
   Когда корабль идёт в моря Вальхаллы -
   Кто остановит взлёт его с волны?..
   Гребцы снова пели на вёслах. Песню перемежали звонкие удары гонга. После долгого шторма пришло полное безветрие, но, похоже, грести парням было в удовольствие.
   Мы с Танькой сидели на корме, возле Лаури, лично правившего веслом, расстелив на тёплой палубе меховой плащ. Драккар резал океанскую гладь, рождая двойную волну, медленно разбегавшуюся в стороны и угасавшую вдали.
   - Да, это уже океан, - сказал я вслух.
   - Океан, - Лаури легко довернул весло, ловко сменив ногу на палубе.
   - И больше нет ни боли, ни тревоги,
   Есть только песнь, подобная лучу!
   И юный воин вслед воскликнет: "Боги!
   Он прожил так, как я прожить хочу!"
   - До Азориды неделя такого хода, - сказал Лаури и ударил в гонг: - Эй, навались!
   Вёсла на миг замерли в высшей точке размаха - и с удвоенной силой вспороли воду.
   - Росстани, - сказала Танюшка. Я повернулся к ней:
   - Что ты сказала?
   - Росстани, - повторила Танюшка, глядя на меня внезапно потемневшими глазами - как
   вода лесного озера, на которую упала вечерняя тень. - Место, где расходятся дороги. Место, где расстаются, Олег.

Андрей Макаревич

   Когда поднимались травы,
   Высокие, словно сосны,
   Неправый казался правым,
   И боль становилась сносной.
   Зелёное море пело,
   Навек снимая усталость -
   Весне не будет предела!
   Казалось...
   А что осталось?
   Остался бездомный ветер,
   Осенний звон погребальный
   И лист - последний на свете
   На чёрной дороге дальней.
   Весною нам всё известно,
   И всё до предела ясно.
   Мы дрались легко и честно,
   И это было прекрасно.
   И часто в бою казалось -
   Победа в руки давалась,
   И нужно самую малость -
   Казалось...
   А что осталось?
   Остались стены пустые
   И бельма былых портретов,
   И наши стяги святые -
   Обрывками старой газеты...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"