Шепелёв А., Верещагин О. : другие произведения.

Пролог. Ч. 1. Ура! У нас каникулы! (Главы 1-2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Год сорок первый. Начало июня. Все ещё живы. Все. Все. Все...


  
   Алексей Шепелёв, Олег Верещагин
  

МЫ ВЕРНЁМСЯ . . .

  
   Не спешите нас хоронить -
   Мы вернёмся в свою страну...

А.Розенбаум.

  

ПРОЛОГ.

   Это был самый обычный южнорусский городок, заложенный ещё при Потёмкине, в те времена, когда он, всесильный фаворит Екатерины II, даже и не подозревал, что его труды будут окрещены "потёмкинскими деревнями".(1.)
   Городок всё ещё жил летом, словно не замечая, что уже кончается сентябрь и северней, в таких же маленьких городках Центральной России, облетели листья и часто идут дожди. А тут едва-едва пожелтела листва, синело совершенно летнее небо и даже ветер, проносившийся по улицам, был тёплым и даже ласковым. Городок выглядел погружённым в благодушную дремоту - может быть, нас ещё и поэтому отпустили без надзора, хотя обычно начальство такого не допускает. Ну, вообще-то оно право, наше начальство - отпустить двадцать наших ребят в каком-нибудь городе - значит, обречь его на разорение, как в средние века, когда взятые штурмом города отдавали победителям.
   Однако, атмосфера городка и на нас повлияла. Если учесть, что каких-то полсуток назад мы садились в вагон, поднимая воротники курток и отворачиваясь от мелкого дождя, который сеял ветер, налетавший порывами вдоль перрона - в общем, у нас настроение тоже было не погромное, а скорей празднично-удивлённое, словно некая сила подарила нам ещё неделю лета. Именно неделю будут продолжаться в окрестностях этого городка Суворовские Манёвры, в которых примут участие команды почти сорока кадетских корпусов со всей России, в том числе - и нашего. Ну а пока начальство выясняло вопрос, где нам разбивать лагерь, мы и отправились ловить остатки тепла.
   Мы с Мишкой откололись сразу. Задержались около лотка с мороженым, а пока выбирали и покупали - выяснилось, что наши куда-то умелись. Нас это не так чтобы и огорчило. Мы просто свернули в какой-то переулок и зашагали по нему, кусая от обоих мороженых по очереди - я купил "Бодрую корову" в белом шоколаде и с воздушным рисом, а Мишка - "Подмосковные вечера" с малиновым джемом. Мы шли, передавали друг другу мороженое и глазели по сторонам на присадистые каменные дома, стоящие за заборами, увитыми хмелем и ещё чем-то. Тут вообще было очень зелено.
   Будь мы в парадной форме - мы бы не рискнули вот так жрать мороженое. Просто неудобно идти и лопать его, когда на тебе фуражка, китель с акселями,(2.) наглаженные брюки, туфли, в которые можно смотреться... Но мы, слава Богу, были в камуфляжах, а значит - имели полное право жрать мороженое и вести содержательный разговор:
   - Класс.
   - Угу.
   - Лето прямо.
   - Угу.
   - И не учиться.
   - Угу.
   - А конкурентов мы порвём.
   - Угу.
   "Угу" говорил Мишка, поэтому, мне кажется, мороженого ему досталось несколько больше. Наконец, когда мы мыли руки под колонкой, он тоже высказался:
   - По-моему, тут ещё купаются.
   Это требовало осмысления. У нас начинают купаться в середине июня и заканчивают в середине августа. Остальное - для экстремалов. Мы - экстремалы, конечно... но всё равно в конце сентября уже надо пробивать лёд, а это ломает весь кайф,
   согласитесь. Мы окинули взглядами улицу и решительно направились в сторону двух женщин, вёдших возле одной из красивых калиток примечательный разговор:
   - Мой пьёт до зелёных чёртиков.
   - Это что, мой - вместе с ними...
   - Извините, - Мишка только что каблуками не щёлкнул - в камуфяже это не смотрится. Женщины благожелательно воззрились на нас. - У вас тут поблизости нет речки? Жарко, выкупаться бы.
   - А вот по этой улице, через кладбище - и аккурат будет прудок, - пояснила нам одна из собеседниц, и, когда мы откланялись и поспешили в указанном направлении, её подружка сказала за нашими спинами:
   - Ладненькие какие... Я своему говорю, обалдую - иди! Иди, чего тебе ещё... - и они перешли с критики мужей на обсуждение отпрысков...
   ... - Ё-моё, - сказал Мишка. - Вот поэтому я хочу, чтобы меня кремировали на хрен.
   Я этого не хотел, но при виде здешнего кладбища где-то начал понимать Мишку.
   Мы стояли на опушке дремучего леса. О том, что это кладбище, можно было догадаться только по видневшимся в сумрачной тени крестам и памятникам. Над улицей нависали кроны каштанов, кипарисов и даже тисов с голубоватой, особо мрачной, хвоёй. Утоптанная земляная тропинка терялась во мраке шагов через десять. Всё это напоминало декорации к ужастику.
   - Представляешь, - не унимался Мишка, - лежать в таком месте много-много лет. Со страху офигеешь.
   - Ну конечно, тебе только до этого и будет, - пробормотал я. - Наше что, лучше?
   Наше кладбище было лысым и в любое время года продувалось одинаково холодным ветром. Мишка подумал и выдал:
   - Там на крайняк видно, кто подкрадывается. А тут за кустами не видать ничего.
   - Пошли, - буркнул я. - Нам сказали сюда.
   - Может, они всех приезжих сюда заманивают и пожирают коллективно? - предположил Мишка. Я пожалел, что не могу заткнуть ему рот ещё порцией мороженого. А он выдал: - Йооо, смотри! - по тропинке, механическими движениями сметая нападавшие листья, двигался какой-то весь перекошенный длиннорукий горбун в чёрной одежде и шапочке. У меня мороз по коже пошёл - я почему-то боюсь изуродованных людей и больше всего меня напрягает, что мне может оторвать руку или ногу, или ещё что-то покалечить - не убить, а именно покалечить... Горбун, не обращая на нас внимания, свернул куда-то вбок и пропал. Мишка продолжал нагнетать: - Спорим, он тут главный маньяк и держит в своих руках весь город?
   С трудом удержавшись от желания плюнуть, я решительно двинулся в аллею...
   ...Странно. Снаружи кладбище казалось жутковатым (а представляю, каково тут ночью!!!). но, если можно так сказать, изнутри - оно напоминало грустноватый прохладный парк, в котором безлюдно почему-то и нигде не валяются бутылки и упаковки от чипсов. Мы с Мишкой и сами не заметили, как замедлили шаг, а он перестал прикалываться надо всем на свете. Потом тронул меня за рукав и мотнул головой, указывая на одну из могил:
   - Смотри, что...
   Я посмотрел и тоже удивился. Табличка на невысоком - по грудь мне - но украшенном всякими завитушками памятнике гласила:

ЕГО ПР?ВОСХОДИТЕЛЬСТВО

ГЕНЕРАЛЪ ОТ ИНФАНТЕРIИ

БАШЛАЧЁВЪ

?ЕОДОР ЕГОРОВИЧЪ

1800-1884 Р.Х.

МИРЪ ПРАХУ ТВО?МУ,

СЛАВНЫЙ ВОИНЪ!

   - Ничего себе старина... - я прикинул. - Это он и в русско-турецкой, и в русско-персидской, и в Кавказской, и в Крымской войне участвовал, наверное... и, может, даже в Балканской в 1877-м... Наверное, у него не было никого, раз ничего ни от жены, ни от детей не написано. Может, сослуживцы ставили, - заработала у меня фантазия.
   - А тут все могилы такие, смотри. - повёл рукой Мишка.
   Это была правда. Мы стояли в старой части кладбища - или он всё было старое. Большинство могил обозначались только маленькими холмиками, уцелевшие памятники и кресты выглядели не то чтобы неухоженными, но древними, а даты, читавшиеся на них... мама родная! Генерал от инфантерии тут был ещё младенчик. Мы обнаружили какого-то француза - непонятно, что написано, но солидно. Потом - каменный крест, где сообщалось, что есаул-черноморец Заруба "с турецькой пытки лета 1780 помре да своих не выдав и сведает о том Господь Боже." Дальше отыскалась могила с потрясающей надписью по-немецки - кто тут был похоронен, не очень ясно, но этот человек обладал хорошим чувством юмора: " Das ist alles ". (3.)
   Мы рассматривали надписи и неспешно двигались по аллее, совершенно забыв о желании искупаться. Надписи понемногу молодели, и вскоре мы оказались у калитки в заборе, за которой виднелся спуск, заросший с краёв кустами. Слева от калитки табличка на ржавом металлическом кресте извещала, что тут лежит поручик Дроздовского полка Игнатов Виктор Данилович. 1900-1919 годы.
   - Белогвардеец. - задумчиво сказал Мишка. - Девятнадцать лет.
   У нас с ним отношение к белогвардейцам было разное. Мишка считал их тормозами и отсталыми личностями, вставшими на пути неизбежного прогресса. Мне казалось, что это были, пожалуй, последние романтики войны, сражавшиеся за святое дело. У большинства наших ровесников вне стен корпуса по этому вопросу мнения не имелось вообще. Наверное, мы бы заговорили на эту тему, если бы не ощущение того, что мы не одни около калитки.
   Нет, я не скажу, что мы перепугались или ещё что-то типа этого. Но заоглядывались - и одновременно увидели стоящего между могил неподалёку старика.
   Старик был высокий, худой и прямой, одетый в серый костюм. В левой руке он держал букет каких-то цветов - не знаю, каких - а правой придерживался за ограду одной из могил. И смотрел на нас глубоко посаженными глазами с костистого, морщинистого лица. Седые волосы чуть растрепались - лысины у деда не наблюдалось, по крайней мере - на первый взгляд. Нос походил на клюв хищной птицы. На вид деду было лет семьдесят, для которых он удивительно хорошо сохранился. А во взгляде старика было не то что неодобрение, но какое-то недовольство. Мишка засопел, а я с моей тонкой душевной организацией сразу понял, что мы, скорей всего, помешали общению деда с кем-то из дорогих его сердцу покойников. Вряд ли он принял нас за кладбищенских вандалов - ребята в форме к этому не склонны - но что мы своим присутствием нарушали его одиночество - это точно. - Пошли, - я толкнул Мишку локтем. Но тут раздался голос старика - немного надтреснутый, однако внятный и звучный:
   - Извините, молодые люди. Вы бы не могли мне помочь?
   - Чем? - я остановился, Мишка тоже.
   - Меня зовут Павел Кириллович. Я кое-что привёз сюда. И боюсь, что сам не в силах...
   ...Павел Кириллович устроился на вкопанной нами скамейке, положив ногу на ногу. Мы с Мишкой сняли с забора повешенные туда куртки, переглянулись. Мишка сказал:
   - Ну... мы пошли...
   - Очевидно, я должен вам заплатить... - старик полез в карман пиджака. Я поморщился:
   - Да не надо, ладно, тут и работы-то... Вы потом лопаты сами донесёте?
   - Да, конечно, - Павел Кириллович посмотрел на поставленный около куста инструмент, который мы притащили вместе со скамейкой от машины, ждавшей у входа на кладбище. -
   Понимаете, я часто тут бываю. И подолгу. А долго стоять мне довольно затруднительно, - он улыбнулся и добавил: - Кроме того, когда я умру, а мне думается, что я умру именно здесь, мне бы хотелось сделать это сидя... - он смотрел, как мы натягиваем куртки и спросил: - Если это не тайна - вы, должно быть, кадеты? - я кивнул, Мишка тоже. - Я тоже мечтал когда-то стать - не кадетом, суворовцем, но у меня не было шансов... - он чуть повернул голову, бросая взгляд через плечо, и я заметил справа на шее длинный бугристый шрам - не морщину, а именно синеватый шрам. Я заметил, а Мишка не выдержал:
   - Ого! Чем это вас так?
   - О чем... ах, это, - Павел Кириллович опять улыбнулся. - Это мелочи. Крышкой задело.
   - Какой... крышкой? - не понял Мишка. Старик пояснил:
   - Гроба, молодой человек. Если бы не Ромка, то крышка имела бы все шансы захлопнуться.
   - Ромка - это ваш друг? - спросил я. - Вы воевали вместе, наверное?
   - И довольно долго, - кивнул Павел Кириллович.
   - Против немцев? - поинтересовался Мишка. Павел Кириллович кивнул:
   - Точно так...
   Старик промолчал. Я не знаю, почему мы не уходили - стояли и смотрели, как он поднялся, носовым платком, вынутым из кармана, аккуратно протёр табличку на памятнике с надписью "Роман Васильевич Серов, 1930-1995 г.г.", возле которого мы вкопали скамейку, подержался за него, сел обратно... Я снова глянул на табличку и, осенённый неожиданной догадкой, спросил:
   - Это он... вас спас? Он - Ромка?
   - Если хотите - садитесь, - Павел Кириллович опять опустился на скамью, и я вдруг понял по этому движению, что он и правда очень-очень стар. - Я расскажу... если хотите, - снова добавил он.

ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ

УРА ! У НАС КАНИКУЛЫ !

Глава 1.

   Финн впереди бежал быстро и размеренно. Лейтенант Шевьёв не мог не признать, что диверсант бежит лучше его и не совсем понимал, почему тот не оторвётся, не исчезнет среди заснеженных сосен, тем более, что с его собственными лыжами что-то случилось, как будто их не смазкой, а клеем облепили...
   А, да, точно! Заманивает, наверняка впереди засада! Лейтенант на бегу оглянулся. Бойцы отстали... эх, а ведь он говорил, чтобы тренировались на лыжах, говорил...
   - Тра-та-та-та! - раздалась очередь "суоми". Финн - в каких-то двадцать шагах - припав на колено за кустом, с которого сыпался снег, строчил от бедра, Шевьёв мог рассмотреть лицо диверсанта - широкое, но с какими-то стёртыми чертами... да и некогда было. Лейтенант ловко плюхнулся в снег, раскидав лыжи и мгновенно перебросив из-за плеча карабин - рраз! Это не какой-нибудь там полицейское оружие, это вещь! Тах! Тах!
   Промазал?! Как же так?! Моргнув, Шевьёв опустил оружие и понял, что сейчас разревётся. Да с такого расстояния он не мазал никогда!!! И где финн вообще?!
   Что-то тяжело рухнуло на спину. Шевьёв над самым плечом перехватил руку с финкой, выворачивая её, закрутился в снегу - лыжи мешали - и во весь крикнул голос:
   - Ингус! Ко мне!
   Хриплое рычание - пёс спешил на помощь... Лейтенант сумел чуть вывернуть шею и в ужасе замер. У насевшего на него финна не было лица - только чёрная дырка.
   - Ингус!!!
   ... - Ингус!!! - заорал Пашка Шевьёв и, подскочив на полке размеренно качающегося вагона, треснулся лбом в потолок. - Уййй...
   Внизу хихикнули.
   Пашка свесил голову.
   И встретился глазами со взглядом девчонки, сидящей на нижней полке наискосок.
   Девчонка читала "Овода". Точнее, книжка лежала у неё на коленях, а так вообще она смотрела на Пашку - уже не хихикая, даже не улыбаясь. Но по глазам было видно, что хихикнула именно она. И не над книжкой, не над чем там хихикать.
   Потом она подняла "Овода" и отгородилась им от мира, а Пашка рухнул обратно на полку.
   Лоб болел. Мальчишка потёр его - и наконец смог отделить сон от яви и вспомнить всё, что с ним происходило. Этого воспоминания было вполне достаточно, чтобы настроение немедленно поползло вверх, как подкрашенный красным спирт в градуснике на солнцепёке.
   Вчера в это же самое время он в бешеном темпе собирался, сидя на полу своей комнаты в квартире на Бассейной. Зинка ныла, чтобы её взяли тоже - безнадёжно ныла, уже давно поняла, что не возьмут, но из вредности - ныла. А мама с бабушкой помогали собираться, чем страшно сердили Пашку, если честно. Ну что женщины могут понимать в сборах при поездке в такое место, как воинская часть?! Им бы лишь бы запихнуть побольше тёплых вещей. В начале июня!!! Как будто сын и внук едет на зимовку к Папанину... (4.)
   Это, конечно, тоже было бы неплохо. Но то, что его ожидало сегодня вечером, Пашка не променял бы ни на какого Папанина. Даже странно, что мама этого не понимала!
   Женщины... Что с них взять. Лёжа на полке, Пашка презрительно оттопырил губу. Когда год назад дивизию отца перебросили в Латвию, мама ходила, как в воду опущенная (кстати, глупо - как может ходить опущенный в воду?). Ей почему-то представилась война и всё такое прочее, хотя Пашка - он как раз делал доклад в отряде о присоединении прибалтийских республик к СССР - ей пытался объяснить, что никакой войны не будет, что эти латыши, дураки, что ли, не понимают, насколько лучше жить в Советской Стране, чем под игом разных там Ульманисов (5.)? И вообще - латыши всегда были за нас! Красные стрелки, один Фабрициус (6.) чего стоил!
   Мама только отмахивалась. А ведь точно, всё получилось, как Пашка и говорил - никто даже не стрельнул ни разика. Во всех газетах только и писали, как латышский народ радостно встречает Красную Армию и приветствует Советскую Власть. Это было, конечно, правильно и понятно - но в душе мальчишки нет-нет да и шевелилось недовольство: ну что они, хоть для виду посопротивляться не могли? Какие-нибудь буржуи, фашисты тамошние из "айзсарга" (7.), про который Пашка читал... Нет, наверное, правду пишут, что все, кто против Советской Власти - или обманутые - или трусы. Большинство обманутые. Как увидели, что власть справедливая - конечно, воевать не стали. А трусы они и есть трусы...
   Пашка усмехнулся. Так он рассуждал в прошлом году. Маленький был... Ещё до того, как отца перевели в 28-ю танковую дивизию, он командовал ротой разведки в 81-м
   горнострелковом полку и воевал с белофиннами. И рассказывал, что настоящая война трудная и страшная, что финны очень хорошо умели воевать... Пашка тогда сначала удивился - как же можно хвалить врага?! - но потом рассудил, что это правильно. Со слабым врагом воевать неинтересно.
   Он так и сказал отцу. Тот долго хохотал... Пашка даже немного обиделся.
   Но сейчас обида не вспоминалась. В конце концов, он, Пашка, оказался прав - латыши сперва пустили к себе наши войска, чтобы те защитили их от немцев, а потом и вообще присоединились к СССР. (И правильно - вместе всегда лучше!) Отец получил майора за Финскую, его перевели, и он стал начштаба в 28-м разведбатальоне, который дислоцировался недалеко от Риги. А когда закончился этот учебный год - отец прислал письмо, в котором звал Пашку к себе на всё лето!!!
   Больше всего в тот миг Пашка боялся, что не пустит мама. Боялся до того, что готов был расплакаться (это в тринадцать-то лет!). Чужая страна (какая она чужая?!), военный гарнизон (а то они не жили в гарнизонах до переезда в Ленинград - и было только здорово!)... Но мама посмотрела в табель с отметками. Посмотрела на бледного Пашку (он сам не видел, что бледный). Вздохнула.
   И стала помогать собираться...
   ...Так и получилось, что вчера вечером, 8 июня 1941 года, на Витебском вокзале Ленинграда тринадцатилетний Пашка Шевьёв сел в поезд, который всю ночь вёз его в сторону советского города Риги - на верхней полке, вместе с чемоданом, в котором лежали одежда (наполовину больше, чем он считал нужным и втрое меньше, чем собирались напихать дома), бутерброды (про которые он начисто забыл), четыре книжки - про Карацупу (8.), про Тойво Антикайнена (9.), новенькая повесть про борьбу с басмачами и зачитано-растрёпанное наставление по уходу за стрелковым оружием, боксёрские перчатки и подаренный отцом финский нож.
   Честно говоря, Пашка не помнил ни того, как укладывался спать, ни того, как спал - то есть, лёг и уснул, как убитый. На него это было не слишком похоже. Засыпал он и правда легко, но перед сном любил помечтать. О самых разных вещах - мечталось как-то само собой, и иногда даже получалось намечтать сны.
   Бррр, ну и приснилось сегодня, вспомнил он. Тут не то что подскочишь и заорёшь, тут и в окно выпрыгнешь. Наверное, он во сне орал: "Ингус, ко мне!" - вот девчонка и захихикала.
   Откуда она ещё взялась на мою голову, подумал Пашка сердито. Вроде бы, когда он садился, купе было совсем пустым. Придётся теперь одеваться на полке.
   Едва он подумал об этом, как над краем полки появилась голова - совсем не девчонки, а какого-то рыжего и здорово веснушчатого парня, на вид - постарше Пашки. Он кивнул:
   - Привет, - и, понизив голос, еле слышно шепнул: - Сейчас я её уведу.
   Голова исчезла. Пашка напрягся. Внизу этот парень сказал:
   - Зой, пошли глянем лес. Вон какой.
   - Мне и в это окно видно, и вообще я читаю, - отрезала девчонка. Зойка. Имя подходящее - вредное, как и она.
   - Из тамбура виднее.
   - В тамбур нас не пустят. Отстань, Илья. Надоел. Иди и смотри один, если хочешь.
   Ясно, угрюмо подумал Пашка. Вредная, но не дура. И всё поняла.
   Он повернулся на живот. За окном и в самом деле был лес. В коридоре разговаривали - по-русски и ещё на каком-то языке, непонятном и совершенно ни на что не похожем - ни на немецкий, который Пашка честно учил в школе, ни на французский, который знала мама.
   Утро. И это, конечно, уже Латвия - и скоро они приедут.
   А на живот он лёг зря. Ой, зря-а-а...
   Пашка сел (и опять приложился о потолок, хотя и несильно). Потянулся за шортами. И окаменел.
   Девчонка, поднявшись на ноги, смотрела в окно. Частично.
   - А лес правда красивый, - заметила она. - Отличный вид.
   Лет ей, судя по всему, было столько же, сколько Пашке - а значит, она была втрое нахальней любого мальчишки этого возраста. Белое платьице с пояском, коса с белым бантом. Красный галстук. И серо-жёлтые глазищи, подлые, как у кошки. Этими глазищами она разглядывала отличный вид - Пашку, сидящего на верхней полке в трусах и с шортами в руке.
   Сказать, что Пашка её возненавидел - значит, сказать, что Ленинград - это город. Ничего не сказать.
   - Отвернись, - сказал Пашка стеклянным от злости голосом. Девчонка фыркнула и продолжала рассматривать его, как экспонат в Эрмитаже.
   На миг Пашка умер от разрыва сердца. Но потом, переведя дух, сжал зубы и соскочил с полки на мягкий коврик в проходе. Девчонка ойкнула. Рыжий парень, смотревший в окно на нижней полке под Пашкой, отшатнулся, потом что-то пробормотал
   сквозь зубы и, довольно грубо подхватив девчонку под локоть, буквально уволок её в коридор - она успела лишь протестующее пискнуть.
   Несколько секунд Пашка переводил дух, сжимая в руке шорты, как гранату. Потом начал стремительно одеваться, затормозившись только когда расчёска запуталась в чубе. Пашка зашипел и увидел себя в зеркале, закреплённом на двери - с перекошенной физиономией, загнанными глазами, дёргающего расчёску из чуба и вообще совершенно на себя не похожего. Пашка отлично знал, что похож на Тимура из кино и дорожил этим сходством, хотя никому и никогда в этом не признавался. То же, что он видел в зеркале, походило на огородное пугало.
   Он высвободил расчёску. Причесался как следует. Повязал галстук и аккуратно закрепил его зажимом в виде красной звёздочки, взял зубную щётку и коробку с порошком, после чего отодвинул дверь в коридор.
   Кажется, девчонка собиралась капнуть серной кислотой на выходящего мальчишку. Но... но почему-то не капнула. Вообще ничего не сказала.
   Это было странно. Но не более странно, чем поведение девчонок вообще.
  

Глава 2.

   Вообще-то смотреть в окно было и правда интересно. Хотя бы потому, что станции и полустанки, которые проскакивал поезд, выглядели совсем не так, как в СССР. И дело было не в надписях на двух языках сразу, а в чём-то... короче, Пашка не мог объяснить. Да и не старался - до Риги оставалось всего полчаса, и надо было неожиданно много успеть.
   Во-первых, необходимо было съесть бутерброды, на которые наткнулся Пашка, когда полез убирать "бритвенные принадлежности", как говорил отец. Кроме того, у рыжего Ильи оказалась половинка курицы и редиска, а у Зойки - волчий аппетит и не оказалось - стеснения. Она потребовала у проводника чай и деловито распорядилась продуктами, выложенными мальчишками на столик у окна.
   Во-вторых, выяснилось, что ни Илья, ни Зойка - не случайные попутчики, а едут туда же, куда и Пашка. Отец Ильи оказался заместителем комбата в 56-м танковом полку, а у Зойки - был гражданским, но там же заведовал кассой. Илья и Зойка жили в Парголово, ни разу не были на новом месте службы отцов, и их должна была встречать та же машина, что и Пашку - короче говоря, на ближайшие два месяца это было его постоянное знакомство.
   Илья Пашке понравился, хотя был старше - спокойный, обстоятельный, как пишут в книжках - флегматичный. С Зойкой тоже всё было ясно - оставалось надеяться, что этот поезд - первое и последнее место, где он, Пашка, окажется от этой заразы с бантиком достаточно близко. Правда, за импровизированным завтраком она не вредничала - то ли потому, что рот был занят, то ли набиралась сил. И даже не пошла за мальчишками, когда они выбрались в коридор.
   Тут уже было довольно много народу. Пашка сразу обратил внимание на двух офицеров - в тёмно-зелёных кителях со стоячими воротниками, украшенными красными с белой полосой нашивками, в странных высоких фуражках, похожих на кивера с оранжевым верхом. Что самое удивительно - знаки различия у них были самые обычные, красноармейские, у одного - три кубика, у другого - шпала.
   - Кто это? - спросил Пашка у Ильи. Тот ответил со знанием дела:
   - Латышские кавалеристы, видишь - верх у кепи оранжевый? Они сейчас считаются наши, территориальный корпус. А форму ещё не поменяли, только знаки различия нацепили.
   - Откуда знаешь?
   - Отец открытки присылал.
   В другом конце вагона виднелись несколько "настоящих", как подумал Пашка, командиров. Но рассматривать чужую форму было интересней. И кстати - Пашка неожиданно понял, что и на них смотрят тоже, особенно на красные галстуки. Смотрят несколько человек, смотрят добродушно и даже с каким-то уважением.
   Конечно, подумал Пашка. А как же иначе? Пионеров-то тут, наверное, ещё и не видели.
   - Слушай, - он подтолкнул Илью, - а ведь мы тут, наверное, первые пионеры.
   - Точно-о... - Илья свёл брови. - А я и не подумал, - и машинально поправил свой галстук под воротником белой рубашки (не юнгштурмовки, как у Пашки).
   Мальчишки ещё какое-то время постояли, давая собой полюбоваться гражданам освобождённой Латвии (хотя в вагоне, конечно, полно было и обычных советских людей) и, когда проводник объявил - по-русски, но с акцентом - что поезд прибывает в Ригу и господ (Пашка аж дёрнулся!) пассажиров просят приготовиться к высадке - пошли в купе.
   Он пропустил вперёд Илью - и ощутил... ощутил как будто бы тупой нож, упёршийся в спину. Ощущение было непривычным, но таким странным и жутковатым, что Пашка сразу обернулся - как будто его грубо рванули за плечо и надо дать отпор обидчику.
   И увидел глаза одного из офицеров - того, с капитанской шпалой. Холодные глаза, рассматривавшие Пашку, как мишень в тире.
   Это продолжалось одну секунду - офицер отвёл глаза.
   Но мальчишка помнил этот взгляд до того самого момента, когда вокзальная суета незнакомого города отодвинула неприятное воспоминание на второй план...
   ...Дорога через редкий горячий сосняк оказалась песчаной, ухабистой. Даже ветер казался горячим, как будто недалеко не Балтика, а Чёрное море или вообще какие-нибудь тропики. Хорошо ещё, что, кажется, недавно прошёл дождь, подумал Пашка, крепко держась за передок кузова, а то сейчас тут был бы самум.
   Встречавшая их полуторка была наполовину загружена какими-то ящиками, и молодой водитель строго-настрого приказал ребятам "сидеть смирно, а то расплющит, как тараканов". Подобное сравнение, конечно, было невероятно оскорбительным, поэтому, едва машина тронулась, как Илья и Пашка заняли дежурные места "на передке". Зойка обосновалась в кабине, причём с таким видом, как будто у неё это место оспаривали. Даже свой чемодан утащила с собой. За кукол опасается, мстительно подумал Пашка.
   Машину мотнуло снова, мальчишки треснулись плечами и засмеялись.
   - Здорово, только на танке лучше! - Илья показал вниз пальцем. - Думаешь, почему дорога такая?! Танки разбили, смотри, видишь, гусеницы, следы?! Бэтэ-семь! Сила! Лучший танк в мире!
   - Разя огнём, сверкая блеском стали,
   Пойдут машины в яростный поход! - вместо ответа загорланил Пашка. Никакими вокальными данными он не отличался, но сейчас настроение было очень хорошим - и не петь оказалось невозможно; он даже не удивился, что Илья поддержал:
   - Когда приказ отдаст товарищ Сталин
   И первый маршал в бой нас поведёт!
   Настроение было таким отличным, что Пашка готов был даже простить то, что Илья явно заносится с танкистами. Конечно, танки - это сила, никто и не спорит. Но Пашка мог бы показать Илье кое-что такое, чего не может ни один танк. А уж отец-то... Финка, которая лежит в чемодане, не сама отцу в руки прыгнула - на, дари сыночку... Отец прошёл в тех местах, где не смогли пройти танки!
   Но сейчас не хотелось об этом. Спорить ещё - зачем?! Армия одна на всю Советскую Страну. Самая лучшая, самая сильная, самая мощная армия в мире! Белофиннов - разбили! Самураев - аж два раза разбили! Выгнали из Бессарабии румынских бояр, украинцев и белорусов освободили от польских панов! Эх, вот Испания больно далеко была, не смогли помочь как следует, не хватило испанцам оружия... Пашка
   вспомнил, как четыре года назад - он был ещё совсем малёк, и они жили в Сочи - привозили в школу испанских детей. Он тогда на них смотрел и не мог поверить, что вот у них - у них по правде фашисты разбомбили дома, убили родителей, отняли родину... Как он тогда ревел дома. От злости и гнева, наверное впервые в жизни ощутив эти чувства по-взрослому. И пристал к отцу - почему не помогли испанцам?!
   Мы ещё не можем помочь всем, сказал тогда отец. Как взрослому сказал. Наша страна одна, а врагов много. Но мы обязательно станем самыми сильными - и тогда никто и нигде не посмеет отнять у детей дом. Ни у каких детей.
   И Пашка понял и поверил. Не понимал он только одного - зачем помирились с фашистами?! (10.) С теми самыми немцами и итальянцами, которые бомбили испанские города?! Он старался даже не думать так, но нет-нет да и приходила - особенно в последние год-полтора - мысль: а может, товарищ Сталин ошибся? Может... может, его обманули враги?! От этой мысли становилось жутковато, и сейчас Пашка снова её отбросил - ногой отпихнул. Вечер был жаркий, летний, впереди было немеряное время каникул, машина шла вовсю, и следы на дороге правда были следами от танков - наших танков! А других тут нет и не будет - потому что и земля эта - наша, Советская Земля!
   Поэтому, когда песня допелась, Пашка словно бы сам собой завёл другую:
   - Широка страна моя родная,
   Много в ней лесов полей и рек!..
   И снова два мальчишеских голоса почти перекрывали натужный рёв мотора, рассказывая удивлённо шумящим соснам о стране, где вольно дышит человек-хозяин...
   ...Песни хватило как раз до перегораживавшего лесную дорогу полосатого шлагбаума.
   "Выгрузиться" на КПП ребятам не позволили: "не положено", пришлось ещё немного проехаться - пока грузовик не затормозил возле складских бараков: серых, приземистых и каких-то мрачных. Оттого удивительно нездешним показался на их фоне мальчишка - малыш лет десяти-одиннадцати в сандаликах, белых гольфах, аккуратных синих бриджах, отглаженной белой рубашечке и белой же панамке. Он приветливо махнул ребятам рукой и улыбнулся и прокричал:
   - Свейки! Лаипни лудзу Латвиа!
   Пашка с Ильей даже застыли на секунду от изумления. А успевшая выбраться из кабины Зойка совсем по-детски пискнула:
   - Ой, какой латышонок...
   И смущенно прикрыла рот ладошкой.
   Малыш удивленно хлопнул глазами, и тут же его улыбка стала ещё шире, приветливее и чуть-чуть хитрее.
   - Сдрастфуйте! Вы не гофоритэ латышски, та? Изфините, - произнес он с сильным, а потому смешным акцентом. - Фы прямо из Софетской России приехали, та?
   Пашке этот прилизанный мальчик определенно не нравился. Сразу вспомнился капитан в вагоне. А вот Зойке, похоже, совсем наоборот.
   - Мы из Ленинграда, - доверительно сообщила она. - Знаешь Ленинград?
   - О, Ленинграт... - понимающе качнул головой незнакомец. - Корот Ленина. Фы, наферное, пионеры, та? Настоящие пионеры?
   - Ещё какие настоящие, - сумрачно подтвердил Илья, слезая из кузова на землю. Пашка понял, что и друг от этой встречи тоже не в восторге. Но вот Зойка, непонятно почему, буквально увивалась возле прилизанного малыша.
   - Мальчик, а как тебя зовут? Ты здесь живешь? А кто твои родители?
   Нормальный мальчишка, наверное, от такого внимания убежал бы, только пятки сверкали. А этому, похоже, нравилось быть кукленышем: он терпеливо отвечал на все вопросы:
   - Меня зофут Раймондс, я сдес жифу, да. А мой отец - офицер. Ранше он пыл офицер латышской армии, а сейчас - Красной.
   - Перекрасился, значит, - хмуро бросил Пашка, снова вспомнив взгляд капитана в поезде. Видимо, знакомство Раймондса с русским языком было не слишком хорошим, поскольку эти слова он услышал, но, похоже, не понял. Как ни в чем не бывало, мальчишка продолжал:
   - А я тоше хочу пыть пионером, но пока не знаю, что надо телать...
   - Ребята, а давайте мы его примем в пионеры, а? - предложила Зойка. - Нас же три человека, считай - звено.
   - Ага, вот так сразу и примем, - все так же хмуро ответил Илья. - Быть пионером это еще заслужить надо.
   - А чем - заслушить? - немедленно спросил латышонок.
   - Делами. Вот для начала, чем болтать, показал бы нам, куда сейчас идти. Где здесь родители наши живут?
   - А кто фаши родители?
   - Вот у него, - Зойка ткнула пальцем в Пашку, - майор Шевьёв.
   Тут уж мальчишка прямо задохнулся от возмущения. Нет, ну почему обязательно надо трепаться о других? Могла бы про своего отца сказать.
   - О! Я знаю тофарищ майор. Он живет в ТОС.
   - Каком еще ТОС? - не поняла девочка.
   - Том офицерского состафа...
   - Не том, а дом. Дэ, понимаешь? Ой. Раймондс, какой же ты смешной... Давай веди нас к этому ДОСу поскорее.
   Малыш и правда повел их по военному городку. Дорогу выбирал уверенно, сразу стало ясно, что он тут свой. Пожалуй, если бы еще и молчал, так Пашка, наверное, остался бы ему благодарен. Но вместо того, чтобы закрыть рот, латышонок со своим ужасным акцентом принялся рассуждать о разведке и героях. И Пашка, не сдержавшись, выдал ему на полную катушку: рассказал пару эпизодов о том, как отец сражался на Зимней войне. Чтобы понимал, что такое настоящий героизм. Раймондс всем видом выражал величайшее внимание и восторг. Естественно: откуда ж ему знать про настоящую войну, если Латвия ни с кем и не воевала.
   Пашка рассказал бы и больше, но тут казалось полностью поглощенный рассказом малыш вдруг прервал его на полуслове:
   - Кашется, вас фстречают. А я долшен итди, исфините.
   А взрослый флегматичный Илья сразу после этих слов заорал: "Папка!" - и бросился навстречу офицеру в стального цвета форме майора-танкиста...

* * *

   - Давайте, ребята, располагайтесь пока тут, - Григорий Данилович открыл дверь квартиры.
   - Сейчас вместе перекусите с дороги, чаю вскипятим.
   Трое друзей осматривались в служебной квартире заместителя командира батальона.
- Вы уж не обижайтесь, ребята, но сами должны понимать - служба прежде всего. С удовольствием бы вас там в Риге встретили, но - не вышло.
   - Да мы понимаем, - заверил Илья. Пашка только кивнул: чего уж тут не понимать-то. Служба - первым делом, всё остальное, включая семью - потом. Это может, в буржуйской армии командиры только о себе думают... Хотя, они ж там не командиры, а офицеры. На солдат им наплевать.
   - А шоферу я ещё шею намылю, - пообещал между тем отец Ильи. - Попросил ведь его, чтобы вас к самому ДОСу подвез - нет, всё забыл, высадил чёрт те где...
   - Да ладно, пап, - попросил разбиравший чемодан Илья, - нашли же, куда идти. Сам сказал - мы не маленькие.
   - Это вы молодцы, - согласился майор. И усмехнулся: - Юные следопыты.
   - Нам латышонок один помог, - неохотно признался Пашка.
   - Какой-такой латышонок-лягушонок? - не понял Григорий Данилович.
   - Раймондс, он нас сюда привел, - сообщила от плиты Зойка.
   Пашка возмущенно фыркнул. Не "привел", а дорогу показал. Тем более, что и без него бы справились, не заблудились бы. Не в глухом лесу.
   - Ты ж его видеть должен был, пап, он уже потом слинял, - добавил Илья. - Ну этот мелкий в панамке.
   - Ах, в панамке, - понимающе хмыкнул майор. - Латышонок, значит... Ну-ну...
   - А что? - спросил Пашка, чувствуя, что здесь что-то явно не так.
   - Разыграл он вас, ребята. На латышском Серый и вправду лопочет так, что местные часто за своего принимают, только никакой он не латыш. Сын нашего командира роты из пятьдесят пятого полка.
   Зойка звонко грохнула сковородкой.
   - Он пионер? - деловито поинтересовался Илья.
   - Конечно, - кивнул ему отец. - Вроде даже звеньевой.
   - А Зойка-то его в пионеры принимать собралась, - деланно-серьёзным голосом произнес
   мальчишка.
   Девочка снова грохнула посудой, на этот раз - чайником:
   - А сами-то... Пашка ему всю дорогу про подвиги на войне с белофиннами рассказывал.
   - А он только глазами хлопал, - недовольно добавил парнишка, сильно огорченный таким
   поворотом дела. Кому понравится, если тебя дурачат. Но оказалось, что все было ещё хуже.
   - Я ж говорю - разыграл, - пояснил Григорий Данилович. - За финскую у его батьки орден
   Боевого Красного Знамени. И Красной Звезды - за Освободительный Поход.
   - А уж как Пашка-то старался, - ехидно усмехнулась Зинка.
   - И ничего я не хвастался, - огрызнулся мальчишка, чувствуя, как предательски краснеют уши.
   К счастью, закипевший чайник спас его от продолжения разговора, но все равно чувствовал он себя очень неуютно и твердо решил, что при случае надо будет объяснить этому шутнику, что шутка получилась неудачной, а над старшими вообще шутить нехорошо.
  
  
  
   1. Презрительно-ироничный оборот "потёмкинские деревни" был пущен в обиход немцем Георгом Гельбихом в конце ХVIII века. Ни разу не побывав в Росиии, но люто её ненавидя, этот "исследователь" много распространялся о "фанерных домах" и "фальшивых городах", чтобы оболгать русский народ и лично Потёмкина. Как это часто случается, всё, сказанное иностранцем, было принято за истину и в самой России - отсюда и появился этот идиотский оборот и легенда о том, как "Потёмкин обманывал свою любовницу". В реальности при нём на отвоёванных у татар и турок южных землях были построены десятки городов, сотни деревень, поселены сотни тысяч не только русских, не только сербов, греков, болгар, спасавшихся от турок, но и множество чехов, немцев, швейцарцев, бежавших в "дикую Россию" из своих "цивилизованных стран", сотрясаемых войнами, эпидемиями, голодовками и междуусобицами.
  
   2. Сокращённо-жаргонное от "аксельбант" - витой шнур на парадной форме.
  
   3. Это всё. (немецк.)
  
   4. ПАПАНИН Иван Дмитриевич (1894-1986), российский полярный исследователь, доктор географических наук, контр-адмирал (1943), дважды Герой Советского Союза (1937, 1940). Возглавлял дрейфующую станцию "СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС-1" - советскую научную обсерваторию, впервые в истории человечества организованную на дрейфующих льдах Северного Ледовитого океана. Результаты наблюдений станций "СП-1" использовались для прогнозирования погоды и ледовых условий плавания по Северному морскому пути. "СП-1" была организована в мае 1937 в районе Северного полюса.
  
   5. УЛЬМАНИС Карлис (1877-1942), латышский политический деятель. Лидер "Латышского крестьянского союза". В 1918-34 неоднократно возглавлял правительство Латвийской республики. В 1934 произвел государственный переворот, установил личную диктатуру. В 1936-1940 премьер, затем президент Латвии.
  
   6. ФАБРИЦИУС Ян Фрицевич. Красный командир времён гражданской войны, латыш. Погиб в августе 1929 года в авиакатастрофе. Вообще "красные латышские стрелки" совершили в период Гражданской войны множество зверств против русского народа. Но Пашка, конечно, ничего об этом не знал и не мог знать.
  
   7. Айзсарг - "защита" - так называлась националистическая вооружённая организация в буржуазной Латвии, состоявшая в основном из зажиточных крестьян. Айзсарги - их насчитывалось до 30 тысяч человек - в основном боролись с революционерами и готовили молодёжь к службе в армии. Когда летом 1941 года в Латвию вошли немецкие войска, большая часть айзсаргов добровольно пошла на службу к гитлеровцам.
  
   8. КАРАЦУПА Никита Федорович (1910-1994), пограничник, Герой Советского Союза (1965), полковник (1958). В 1932-61 в пограничных войсках. Задержал и уничтожил св. 450 нарушителей границы.
  
   9. АНТИКАЙНЕН Тойво (1898-1941), один из организаторов (1918) компартии Финляндии. В 1934 приговорен финским судом к пожизненной каторге, освобожден в 1940 при содействии советского правительства. Погиб в Великую Отечественную войну.
  
   10. Пашка имеет в виду т.н. ПАКТ МОЛОТОВА-РИББЕНТРОПА, название Советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939. Договор был заключён СССР после долгих и безуспешных попыток наладить отношения с т.н. "демократическими странами". И со стороны Германии, и со стороны СССР это был хитрый тактический ход - оба государства старались выгадать время. Но простому человеку, тем более - подростку, конечно, могло показаться, что на самом деле "помирились с фашистами".
  
  
  
Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"