Верещагин Олег Николаевич : другие произведения.

Забери меня, мама...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 6.06*11  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта небольшая повесть сюжетно примыкает к сборникам рассказов "Будьте бдительны!", "Крылатая сотня" и "Тамбовские волки". В общем - война кончается победой России и других национальных сил человечества. Взгляд глазами янычара...

   []
Где ты, Мать?..
   Как мне встретить тебя, где искать?
   Почему далеко до родного крыльца?!
   Почему не могу даже толком
   припомнить лица?!
   Кто обрёк нас друг друга
   по свету искать?!

М.Семёнова. "Где ты, Мать?!"

   КУРАТОРУ ПРОЕКТА "ЯНЫЧАР" ТРЁХЗВЁЗДНОМУ ГЕНЕРАЛУ *********.
  

СПЕШНО. СЕКРЕТНО.

  
   В связи со сложившейся в последнее время политической и военной обстановкой, а так же в целях соблюдения режима секретности рекомендуется направить материал, достигший возраста 14 лет, для участия в боевых действиях по постсоветскому периметру, а так же на территории Южной Америки, Германии, Франции, Балкан и Великобритании. Оставшийся материал, персонал, не имеющий оранжевого допуска, документы и учебный комплекс подлежат немедленному уничтожению, персонал, имеющий оранжевый допуск - эвакуации по известному вам адресу.
   К исполнению в трёхдневный срок.

Вашингтон. МО США.

ПОДПИСАНО:*******

   27 апреля 201... года.

1. Абрикосы и боеприпасы.

   Банку абрикосов нашёл Кнутте. Всегдашняя пронырливость ему не изменила - пронырливость плюс любопытство. Мы уже давно были отрезаны от своих, поддерживая подобие связи по "уоки-токи" - эфир почти забили помехи, так что мы не то что абрикосов - мы галет и патрон получить не могли, пробавлялись тем, что находили во всех этих развалинах, бывших некогда турецким городом Адана. Благо, найти тут можно было что угодно, когда дела шли ещё неплохо, в городе располагалась крупнейшая перевалочная база, снабжавшая войска ООН на юге России. Конечно, найти можно что-то при условии, что вы не страдаете особой брезгливостью и непреодолимым отвращением к гниющим, кишащим червями и вонючим трупам.
   Но всё-таки банка абрикосов - не та вещь, которую можно найти просто так. Мы перебегали тихую улочку, когда Кнутте вдруг запнулся - и я думал, что его угрохали-таки... но он уже бежал дальше, неловко прижимая к себе большую яркую банку. Что это - мы рассмотрели уже в доме, куда ввалились через пролом в стене. Тут танк мог бы пройти запросто.
   Пригибаясь, чтобы не маячить в окнах, мы устроились вдоль стены, чтобы отдышаться - Стёпка и Кнутте со снайперками, Лесь и я с гранатомётами, Алан, наш командир, с автоматом при подствольнике и пулемётчик Борька. Раньше было больше - но вы попробуйте, повоюйте с русскими как следует. Посмотрим, что получится...
   - Посмотрим, - Кнутте уселся, зажав ногами в раздолбанных лёгких берцах банку и доставая из чехла на поясе нож. Выглядел он жутковато, как и все мы: комбезы с обрезанными выше колен штанами на голое тело, лёгкая панама, налокотники-наколенники (иначе никак, если то и дело приходится плюхаться "всем прикладом", чтобы уйти от огня). Берцы. И отовсюду торчат магазины, гранаты, обоймы, лезвия, тросы и прочая дребедень.
   - Где ты, мой ангел-хранитель, - мурлыкал Борька,
   Возьми, если можешь, меня к небесам...
   Убежал
   я из дома,
   бродил по сказочным мирам...
   Я прошу, забери меня, мама,
   С улиц городских
   Обратно домой!
   Я послушным и правильным стану -
   Я хочу домой, а здесь я чужой...
   Песня была на русском, который мы все отлично знали, и давно потеряла смысл - первоначальный смысл, с которым она пришла откуда-то из прошлого. Её пели просто потому, что она ещё затрагивала в наших душах какие-то живые струнки. Песня была о каждом из нас, в конце концов...
   - Абрикосы, - ликующе, хотя и негромко заявил Кнутте, сияя веснушками и глазами. - Настоящие абрикосы, ребята...
   ...Мы съели эти абрикосы, по очереди вылавливая их грязными пальцами из банки, а потом долили в сок воду из фляжки Алана и выпили его. Потом Кнутте осторожно выставил банку на подоконник - и её, наискось раскромсанную пулей, шмякнуло в стену напротив. Выстрела мы не услышали - били, как обычно, из "винтореза". Мы, не сговариваясь, повскакали и бросились через соседнюю комнату, успев выскочить в коридор, прежде чем сразу в два окна влетели снаряженные напалмом гранаты из РПГ - пламя клубами шарахнуло в коридор, но бессильно расплющилось о стену. Напалм горел, освещая нас коптящими, чёрными струями, похожими на огненную... огненную тьму.
   Не останавливаясь, мы промчались коридором и выбежали во дворик, где, словно апофеоз войны, громоздилась, задрав все четыре ноги в небо, облепленная мухами туша коровы. При нашем появлении этот мерзкий рой взметнулся и с реактивным гудением атаковал нас со всех сторон... и я подумал, что понимаю, почему древнего злого демона называли Повелителем Мух - мерзких тварей, жиреющих и вольготно чувствующих себя на войне...
   ...Мы успели опять - вбежали в скалящийся арматурой подъезд, и с печальным хлюпаньем мина, упав во дворик, разметала корову в мелкие клочья, липко повисшие на стенах. Вторая и третья мины разорвались у стен.
   - Ушли, - сказал Алан. Каштановые волосы его налипли на лоб наискось. Невдалеке, за домами, начали лупить из автоматов и пулемётов, потом тявкнули и уже не умолкали несколько скорострелок.
   - Кого-то давят, - хрипло выдохнул Лесь. - Пошли?
   - Если турки - то сейчас лапки задерут, - процедил я. Этих "союзников" я ненавидел паталогически после того, как неделю назад они угнали у нас трофейный ГАЗ-66, выбросив из него троих раненых пацанов - угнали, чтобы выбраться из города, который должны были защищать вместе с нами...
   - А если нет? - возразил Лесь. - Надо идти. Слышь, Алан?
   - Пошли, - Алан взял "интерармс" навскидку и пошёл через разрушенные комнаты, хрустя щебнем. Я на ходу завёл руку за спину и ощупал стабилизаторы двух гранат к своему РПГ-7 - больше их не стало. Надо бы отыскать ещё пару штук... Где ты, мой ангел-хранитель...
   Бой оставался слева; шныряя из дома в дом, мы обходили его по дуге, выбираясь в тыл атакуюзим. Скорострелки продолжали дробно реветь, но теперь уже и они не могли заглушить автоматную трескотню. Трупы тут валялись вообще настилом - обезображенные, размозженные, рваные шквальным артогнём и авиабомбами. Три четверти потерь наши горе-союзнички несли от русских "грачей" и 250-миллиметровых штурмовых орудий-самоходок, разваливавших целые дома одним снарядом.
   Дом, в который мы выбрались, представлял собой чудом уцелевшую двухэтажную коробку с рухнувшими перекрытиями - всё, что провалилось внутрь, солидной кучей высилось в центре, как некий погребальный курган. Около стены лежали два русских трупа - аккуратно так, плечо в плечо, и над ними чёрно-бело-жёлтым пятном висел наспех насаженный на палку флажок - для похоронных команд. Подальше, в рваном проёме, был установлен на разлапистой треноге КПВ-14,5, около него лежали ещё двое русских, и как раз когда мы вылезли - точнее, влезли через бывшую дверь - пулемёт дробно зашёлся очередью.
   - Есть! - почти непроизвольно вырвалось у Борьки, и BHI-PKM в его руках подпрыгнул, словно от радости встречи. Я стрелял через другое окно, но это было уже не нужно - Борька очень хороший пулемётчик. Спотыкаясь на грудах мусора, мы перебежали дом, на бегу рассредотачиваясь по окнам.
   Русские сориентировались мгновенно. Они лежали и сидели на улице, вдоль завала из кирпичей и бетонных обломков, тут же стояли и молотили по развалинам напротив три "шилки". И с десяток человек с перекошенными лицами уже бежали к дому.
   - Быстро! - рявкнул Алан. Стёпка выстрелил дважды, Кнутте - один раз, фланговые упали, выпустив оружие, остальные залегли с разбегу. Я тоже успел прицелиться - мой РПГ певуче грохнул, и граната врубилась в корму башни "шилки". Лесь стрелял тоже, удачней - "его" ЗСУшка, которой он угодил в движок, вспыхнула густым пламенем. Отстранившись, я перезарядил гранатомёт, присел, перебрался на другую сторону окна. Борька и Алан открыли огонь из трофейного пулемёта - и почти тут же от стен полетели целые куски. 23-миллиметра - это вам не шутки; Лесь схватился за лицо, залившееся кровью, Кнутте успел броситься наземь. Снаряды "шилок" пробивали стену, как марлю.
   - Лови! - вывернувшись, я выпустил гранату и тут же, перекатившись, распластался по камню.
   - Попал! - крикнул Стёпка и, выстрелив три раз подряд так быстро, что одиночные слились в очередь, прыгнул за груду щебня.
   - Быстро, уходим! - Алан помог подняться Лесю. - Скорей, ребята! Борька, прикрой!
   Борис, отступая последним, сёк оконные проёмы длинными очередями, не давая русским высунуться. В окна влетели несколько ручных гранат, но мы уже перебрались в соседний дом - более-менее целый.
   У Леся оказалось в нескольких местах разбито осколками кирпича лицо. И осталась у нас одна граната - его, уже заряженная в гранатомёт.
   - Посидите здесь, - предложил я, - а мы с Кнутте поищем гранаты.
   - И жратву поищите, - напомнил Алан, доставая из кармана бинт и с хрустом срывая упаковку. - Не ввязывайтесь ни во что...
   - Больше чем мы уже ввязались, не получится, - засмеялся Кнутте.
   - Без боеприпасов мы пустое место, - сказал Лесь. - Слышите?
   - Слышат они, слышат, - проворчал Алан. - Не дёргай мордой, бинтовать мешаешь.
   - Как же не дергать, если больно? - Лесь потянул воздух сквозь зубы. - Ты коновал, командир.
   Гранатомёт я оставил.
  

2. Забери меня, мама.

   Из свёрнутой взрывом колонки била нехилая струйка воды, уже промывшая себе русло среди развалин - рукотворный ручеёк. В смысле - натворила это, скорее всего, мина. А выпустили её люди.
   Попить тут хотели не мы одни. Вокруг лежало не меньше двадцати трупов - очевидно, все они считали, что им повезёт больше, чем предыдущим. Ошибались... Насколько можно было увидеть - их всех грохнули из снайперки. А что - очень удобно: сиди себе где-нибудь в развалинах и лови мух на мёд...
   Не исключено было, что снайпер и сейчас тут сидит. Вот что я подумал, лёжа за камнями и пытаясь высмотреть кого-нибудь в слепых окнах и развалинах вокруг. Кнутте делал то же самое, но в прицел своей снайперки. А пить очень хотелось. Да и, кроме того, я видел за плечами одного из убитых брезентовую русскую сумку, из которой торчали аж четыре гранаты.
   Во многих местах блестели битые стёкла - и кто знает, не было ли среди этих бликов посвёркиванья прицела? Мы лежали молча и тихо страдали, пока к колонке не вышли из развалин четверо русских - обвешанных фляжками, с закатанными рукавами, без шлемов, но оружие каждый нёс наизготовку. Трое - молодые, здоровые мужики, четвёртый - седоусый, сухощавый, с погонами прапорщика. Пока один наполнял фляжки, остальные совались под струю и ржали, а усач достал сигареты и с видимым наслаждением задымил. Ни о чём серьёзном они не говорили - прост орали, радовались тому, что живы. Сегодня - ещё живы. И тут я их понимал. И был солидарен с ними. Другое дело, что они были живы и побеждали. А мы...
   Сегодня - живы. Вот сейчас. И мы, и они. Я повернулся и, посмотрев в глаза Кнутте, шепнул:
   - Не стреляй...
   Он и не собирался. Просто смотрел, и в глазах была тоска.
   Русские ещё поплескались и ушли - исчезли среди развалин. Непонятно, почему - но я решился.
   - Пойду, - буркнул я, поднимаясь на ноги.
   - Стой, дурень, - попытался меня удержать Кнутте, но я махнул рукой:
   - Ла-адно... - мне в самом деле было как-то по барабану, подстрелят меня сейчас, или нет. И кстати, почему-то не верилось, что подстрелят.
   Перешагивая через трупы, я пошёл к свороченной колонке. Ощущения взгляда, которое меня спасало десятки раз, не было, и чувство безопасности окрепло. Я наклонился над убитым с гранатами, стащил тяжёлую сумку, проверил - это точно были гранаты к "семёрке", две противотанковых, две осколочных. Так же неспешно закинув её за плечи, я подошёл к воде, напился и наполнил фляжку. Махнул рукой - Кнутте кинул мне свою, я налил и её. Убитые турки вокруг были вооружёны немецкими G3A3, их патроны к нашим "интерармсам" не подходили.
   - Ничего нет, - негромко сказал я и показал рукой, что надо уходить. Кнутте поднялся - и тут же грохнули два выстрела, один в один. Два выстрела из самозарядки PGS2 - это я определил, уже лёжа на земле.
   Сильнейший удар в спину опрокинул меня ничком - я даже не успел выставить руки - на подавшийся мягкий труп турка. Я упал и замер, застыл в неудобнейшей позе, окаменел, омертвел. В неподвижности был сейчас хотя бы мизерный шанс на спасение.
   Спину начало ломить, под комбезом побежала кровь. Похоже, спасли меня гранаты - пуля пробила одну и ранила в спину, но легко... Краем глаза я видел Кнутте - он лежал между двух камней, навалившись на свою винтовку и неудобно изогнувшись - словно силился встать после мощного пинка в пах. Из светловолосого затылка булькала пузырями кровь, растекалась двумя ручейками.
   А ведь мог и мне выстрелить в голову. Или граната могла сдетонировать.
   Ночью не уползу. У него наверняка ночное видение. Понять бы - где он, скот, прячется... Ведь нарочно сделал так - подловил, чтобы Кнутте встал! А до этого старался даже не смотреть в нашу сторону! Кнутте-Кнутте, дружище, как же ты так?..
   - Кадр! - голос был молодой, слегка насмешливый. - Да, да, ты... покойничек. Я же вижу, что ты живой, так хватит половичком прикидываться. Я тебе могу сейчас ноги прострелить... или вгоню пулю в пах и лежать оставлю. Бросай-ка оружие подальше и вставай, поговорим немного.
   Говорили по-английски, и без русского акцента. Я продолжал лежать, стиснув зубы, хотя уже понимал, что это - не "покупка". Гаже я себя не чувствовал ни разу в жизни. Вставать было страшно, тошно и противно. Лучше, наверное, умереть.
   Но умирать не хотелось - очень не хотелось.
   Ребро левой ладони обожгло - пуля ударила в щебень совсем рядом с рукой. Я не двинулся.
   - Следующая - под левую коленку, - предупредил тот же голос. - Если ты покойник - тебе это не повредит.
   Я перевернулся на спину и встал, оставив автомат лежать.
   - Ремни, - скомандовал снайпер. Я положил руки на поясной ремень. Руки дрожали. Но ещё более противной была внутренняя дрожь - трясло всё тело, все внутренности. Я пытался скрыть эту унизительную трясучку, но ничего не получалось.
   Если бы я сейчас имел хотя бы малейшее представление о том, где снайпер - я бы попытался выхватить "беретту" и убить его. Но я даже по голосу не мог определить его местоположение - и, стиснув зубы, снял и отбросил ремни со снаряжением. Спину резало, и кровь текла теперь уже к пояснице. Поднять руки было выше моих сил, и я стоял неподвижно, пошатываясь от страха и подкатившей тошноты. Выстрелит? Нет? Сейчас выстрелит - и я, наверное, звука не услышу... Или не выстрелит?
   Снайпер, всё ещё держа меня на прицеле, вышел из полуобваленного подъезда в полусотне метров от меня. Без шлема, с повязкой на рыжих волосах, лет двадцати пяти. Ствол винтовки не шевелился, и мне его чёрное отверстие казалось огромным, как морское орудие.
   Это и правда был не русский, доброволец Славяно-Британского Корпуса, присланного русским новым английским королём в обмен на какие-то концессии в Средней Азии. Наверное, канадец. Он положил винтовку стволом на плечо. Я дёрнулся к своей амуниции - но увидел, что снайпер уже держит в левой руке "браунинг", он достал пистолет из открытой кобуры под мышкой. В СБК снайперов набирали в основном из числа полуграмотных ублюдков с Северо-Западной Территории, они и в школу-то часто не ходили, зато ходили на охоту с семи-восьми лет и стреляли изо всего, что может стрелять. А были добровольцы с курсов английской морской пехоты, куда наоборот брали весьма образованных во всех отношениях людей. Похоже, этот был как раз из таких. И убить меня ему могли помешать только какие-то соображения - вовсе не морального плана...
   Мне кажется, мы стояли так очень-очень долго. Даже не минуты - часы, и в голове у меня было пусто-пусто. "Вся жизнь" не спешила припоминаться и "проноситься перед глазами". На самом деле, конечно, прошли какие-то секунды. И канадец спросил:
   - Жить, наверное, хочешь?
   Без издёвки спросил, почти равнодушно. Я не удержался - длинно вздрогнул всем телом и ответил - челюсть прыгала:
   - Х-хо-хочу...
   Получилось смешно и жалко. Поэтому, когда он спросил:
   - Очень хочешь? - я справился с собой и тихо ответил:
   - Очень хочу.
   - Ну, попроси меня, - предложил канадец. - Как следует попроси. Может, пожалею.
   Пределы есть у всего. По крайней мере - для нас. Для тех, кого воспитывали в той школе. Жить, конечно, великолепное занятие. И на самом деле - очень хочется. Что я прожил - пятнадцать лет? Но, если бы я попросил - дальше пришлось бы уже не жить, а так... существовать.
   - Пошёл ты... - предложил я и объяснил, куда именно он должен идти.
   - Ладно, - согласился он без злобы. Что-то прикинул, чуть сощурив глаза и, покачав головой, сказал: - Нет, не нужен ты мне. Молись, если хочешь.
   Не знал я ни одной молитвы. Да и не до этого мне было - потребность сходить в сортир сравнялась с желанием жить по значимости. Почти против воли я свёл колени, чтобы хоть как-то подавить позыв и - с ужасом и отвращением - понял, что, когда он меня убьёт, я обделаюсь. Я видел обосранные трупы - клянусь, ничего унизительней и гаже на войне, чем тело, валяющееся в своём дерьме, пропитавшем штаны, не встретишь. В ушах у меня бушевал ураган, я ничего не слышал, а видел только пистолет, наведённый мне в лицо. Какое будет позорище...
   - Сволочь фашистская, - сказал я, не услышав своих слов, но зная, что произнёс их.
   Потом канадец упал. Я непонимающе проводил его взглядом, увидел, как его тело несколько раз дёрнулось и замерло. Потом - увидел Стёпку, идущего к нам с винтовкой в руке. Он что-то говорил на ходу - я не слышал по-прежнему ничего, кроме рёва и грохота в ушах.
  

3. Трупы.

   Кнутте мы оттащили под стену и, заложив обломками кирпичей и кусками бетона, засыпали сверху мусором, щебнем и землёй из воронок. Своих мы старались хоронить - хоронить хотя бы так. Правда, это трудно было назвать могилой. Алан поднял кусок кирпича и, кроша его, написал шероховатыми алыми буквами на бетонном блоке, нависшем над могилой, по-английски:

КНУТ ВАЛБЕК

   Я никак не мог избавиться от ужасающего ощущения, что рядом точно так же написано:

СЛАВКА ДЭНВЭННИ

   Обычно у меня такого не было... но сейчас уж слишком близко прошла смерть. Мне даже головой пришлось помотать, чтобы эти буквы исчезли, растворились... Салютовать, конечно, никто не стал - мы берегли патроны и свои головы. А перед тем, как уйти, мы напились всё из той же свёрнутой колонки и поменяли воду во фляжках...
   ...Адану брали в основном русские и греки при поддержке немалого количества самой разной техники. Турецкий гарнизон по численности превосходил штурмовавших почти в два раза, техники у турок тоже хватало - не хватало мужества. Фактически брошенные Соединёнными Штатами, занятыми своими проблемами, они ничего толком не могли противопоставить врагу кроме кратковременных вспышек религиозного фанатизма, разбивавшихся о русских, как мощный стеклянный блок о тонкую стальную плиту.
   В Адане было немало и ООНовских солдат из самых разных армий - в основном, впрочем, тоже полностью деморализованных событиями в мире - и наёмников из ЧВК. Они тоже не горели желанием сражаться. Но всё-таки люди, не спешившие поднимать руки при первых выстрелах, ещё были. На них оборона и держалась. Мысли о том, что фашисты могут победить, были тяжелы. Мне с детства внушали, что демократия - вершина человеческого развития. Поэтому особенно больно было видеть, как демократия не может себя защитить. И мне было стыдно, что в моих жилах - кровь народа, с которого началось отвержение демократии. Русских...
   ...Нас спасали ноги - если кто-то задерживался на месте дольше двух-трёх часов даже не ведя огня, его непременно засекали спецназовцы и наводили либо авиацию, либо артиллерийский огонь, после чего штурмовые группы добивали тех, кто оставался в живых, раньше, чем они успевали опомниться. Ещё одним нашим врагом, таким образом, стал тяжёлый недосып - за время темноты приходилось три-четыре раза менять место. И это при том, что ночное передвижение едва ли не опасней, чем дневное.
   Мы меняли место второй раз. В подъезде, куда мы вошли, как и везде, были трупы. На лестничной площадке сидел, свесив голову к плечу, американский танкист. На полу рядом лежал "беретта", такая же, как у нас. А между глаз чернел затёкший высохшей кровью пролом. Кровь была и на оскаленных зубах, и на тронутой гниением коже. Широко раскинутые ноги - от колен и ниже - были грубо перетянуты покоробившимися бинтами.
   - Застрелился, - сказал Алан, садясь наискось от трупа. Ему никто не ответил, всё и так было ясней ясного. Скорей всего, он один уцелел из экипажа танка - с перебитыми ногами дополз сюда, кое-как перебинтовался, а потом начал загибаться от гангрены, жажды и тоски и, не вынеся всего этого, пустил себе пулю в лоб.
   Мы попадали кто где стоял. Я отпихнул мешавшую руку - она мёртво отодвинулась - и прислонился затылком к нагретой стене. Всё. Нет меня...
   ... - Переходим? - я открыл глаза. Ребята возились в полумраке - луна шпарила вовсю, неподалёку что-то горело. Лесь помотал головой, приложил палец к губам, показал на одну из многочисленных пробоин, а сам метнулся к соседней.
   Перехватив РПГ, я перекатился к пробоине. По улице, легко переваливаясь через завалы, медленно ползли три "спрута". За башнями лёгких танков поворачивались прикрытые самодельными бронекабинами спаренные трофейные "вулканы". Следом уступчатыми линиями шли пехотинцы. Временами они заглядывали в места, казавшиеся им подозрительными.
   - Уйдём? - спросил Лесь. Алан помотал головой:
   - Примем бой. Ударим и отойдём... Сигнал - граната Славки.
   - Мой - тот, что дальше, - сказал я Лесю, устраивая на плече гранатомёт и проверяя, чтобы сзади была дыра, а не стена. "Спрут", в который я целился, накренился на левый борт - и я выстрелил.
   Граната попала точно в правую сторону корпуса, под башню. Бросив РПГ, я откатился влево, вскочил на колено и, держа автомат одной рукой, открыл огонь наугад. Два "спрута" горели - как раз когда я выглянул, вспыхнул и третий; упали целившийся в нашу сторону гранатомётчик и его напарник - Стёпка сработал. Я кувыркнулся, меняя магазин, зарядил подобранный РПГ второй гранатой, выпустил её с колена по нескольким перебегавшим солдатам.
   - Уходим, они справа! - крикнул Борька, перекрывая огонь своего пулемёта воплем - и тут же несколько тромблонов, влетев в дыры, разорвались, врезаясь в потолок.
   - Помоги Борьке! - крикнул Алан, вытянув руку. Стёпка слева от меня, лёжа на спине, зачем-то с силой ударял обеими ногами в стену - снова и снова. Свистнули пули, Алан дёрнулся всем телом, издав неясный всхлип, а его вытянутая рука словно бы стала короче... Стёпка, хрипя, перевернулся на живот, начал нашаривать свою винтовку. Лесь, стоя на коленях, стрелял из автомата, протянув его обеими руками вперёд, словно подарок...
   - Борька! - крикнул я, краем сознания отмечая, что не ранен. Но помогать ему было уже поздно, незачем. Пучок осколков снёс Борьке весь затылок - он лежал рядом с подоконником, пулемёт - поперёк спины, вокруг головы - каша из мозга и крови.
   - Алан, он готов... Алан?!
   Наш командир, согнувшись, прижимал правую руку к животу. Комбез пропитала кровь - она толчками била из обрубка, и Алан зажимал руку, сведя пальцы кольцом.
   - Ввввввсё, - выдавил он. - Руку...
   Его кисть, срезанная очередью ниже сустава, лежала на полу - белая, с согнутыми пальцами.
   - Стёп, уводи Алана! - крикнул я, поднимая РПГ. - Лесь, прикрой их! Скорей, ребята!
   Фигуры русских мелькнули в проломе слева. Я швырнул туда гранату. Ребята уже выскочили наружу. Я бросил в проём вторую - последнюю - гранату и метнулся следом за своими.
   Двое русских выскочили из-за угла совсем рядом со мной - доплюнуть... Подавив желание метнуться обратно, я вскинул автомат в правой руке, выпустил истошную, длинную, неприцельную очередь. Я не сглупил - один русский свалился на спину и пополз, подволакивая ноги, второй с неясным криком отшатнулся за угол и несколько раз выстрелил в ответ, уже не видя меня. А я рванул следом за нашими - и смог скрыться в развалинах, хотя пули, выпущенные вслед, рванули мне левую руку ниже плеча.
   Ребята далеко не ушли. Стёпка волок Алана, Лесь шёл следом и едва не выстрелил в меня, услышав шаги.
   - Живой, - сказал он с облегчением. Улыбнулся сквозь бинты. - Тебе руку распороло.
   Я наконец посмотрел. Кровь, казавшаяся чёрной, текла с обеих сторон - пуля просекла край мышцы навылет, кожа вздулась твёрдым рубцом.
   - Потом, - поморщился я. - Алан, ты как?
   Он сидел на камне, и Стёпка, то и дело дёргая головой - у него из ушей вяло текла кровь - перебинтовывал ему эту нелепую, какую-то смешную культю мокнущим бинтом. Рука была перехвачена тросиком, чтобы остановить кровь.
   - Великолепно, - сказал он. Губы нашего командира жалко задрожали, потом он заставил себя улыбнуться, но всё-таки не сдержался, заплакал. - Как же мне теперь? Что мне теперь делать?! Застрелиться осталось! Страшно, чёрт...Так всех нас в трусов превращает мысль,
   И вянет, как цветок, решимость наша... - он снова засмеялся, начал клониться в сторону.
   - Промедола нет, - сказал я, положив руку ему на колено.
   - Очень больно, - пожаловался он. - Стрелять я теперь не могу. Бросайте вы меня, ребята. Отлежусь и выберусь как-нибудь.
   Мы промолчали, глядя, как две крепкие, нахального вида собаки в полосе лунного света, рыча, рвут труп.
   - Гггггггг... - заклинило Стёпку. Он мучительно перекосился, пытаясь что-то сказать и тыча в руку Алана. Потом сплюнул досадливо.
   - Гангрена, - кивнул я. - У тебя гангрена будет, Алан. Попробуем вместе к нашим выбраться. А оттуда эвакуируем тебя...
   - Куда? - хмыкнул Алан. - Эвакуируют. И новую руку пришьют. И ООНовскую медаль повесят - большую, чтобы малолетнего дурака издалека видно было...
   Он отстранился... и вдруг, левой рукой ловко выхватив "беретту", выстрелил себе в сердце.
  

4. На штурм.

   Аэропорт русские десантники захватили с вертолётов - ударные Ми-28-е засыпали его НУРСами, а потом с Ми-8-х, оснащённых ВКП1., высадились штурмовые группы. Бой ещё шёл, а на ВПП уже приземлялись "антеи" с основным десантом при технике. В данный момент греческая бронеколонна проламывалась на соединение с удерживающими аэродром.
  
   1. Выдвижные комплексы прикрытия - монтируемые в количестве 1-2 шт. на транспортных вертолётах Ми-8 дистанционно управляемые блоки, каждый из которых состоит из четырёх 12,7-мм пулемётов и одного АГС-17. Это не фантастическое допущение - такие разработки были сделаны в СССР в конце 80-х годов. На вооружение "армии" РФ они, естественно, не попали.
  
   В начале обороны у полковника Лафферти было пятеро офицеров и полторы сотни нашего брата. Штаб Лафферти, располагавшийся в руинах мечети, сейчас напоминал смесь госпиталя и эвакопункта. Собралось всего человек сорок, половина - раненые, из них не меньше трети - тяжело. Офицеров осталось всего двое, и один из них умирал - над ним возился сам Лафферти - в полевой форме, с автоматом за спиной. Офицера этого я знал плохо...
   - А, Славка, - сказал Лафферти, вставая и глядя на нас сонными глазами. - Привет, Славка... Теперь что, ты командуешь? Алан где?
   - Убит, - сказал я. - Со мной Лесь и Стёпка, оба ранены. Остальные тоже убиты.
   - Ты, я гляжу, тоже ранен? - присмотрелся он.
   - Да ерунда, - искренне ответил я. - Нам поесть бы.
   - Вон там ящики с консервами... Вот что. Слава... - Лафферти помедлил, провёл рукой перед глазами. - Сейчас пойдём отбивать аэропорт.
   Я огляделся. Усталые лица, грязные, окровавленные бинты...
   - Пойдём, - согласился я. - Только пусть боеприпасов подкинут.
   ...За мечетью, около клином выстроенных танков - их было десятка два, "абрамсов" - офицер из ЧВК, держа в руке гарнитуру связи, сипло и яростно орал в лица застывшим перед ним турецким офицерам по-английски:
   - Вы этот объект прохлопали! Вы! Но вы у меня, так вас, передом пойдёте, передом, попрёте, передом, ясно вам?! Аллах пиндык - и передом попрёте, обратно брать! Кто повернёт - я того сожгу, бочкой с бензином гореть будете, твари помоечные, бочкой! Русские может ещё промажут, я не промажу, я вот не промажу! Вот вы передом прёте, ваша пехота ножками за вами, а уж потом - мои! А то взяли моду - на нашем горбу в свой ссаный рай! К гуриям!
   "Зачем? - вдруг подумал я. - Ну зачем? Даже если мы обратно этот аэропорт возьмём... что маловероятно... Ну возьмём. Ладно. Возьмём. Сколько мы его удержим? Час? Полсуток, сутки? Неделю? Что за это время изменится? Федералы в США победят серых и пришлют свежие дивизии? Всё равно, - меня посетила жуткая мысль. - Мы же не выиграем. Что-то сломалось. И аэропорт они возьмут, и выйдут к Средиземке. Турки сдадутся. А нас просто перебьют, потому что сдаваться нас не научили. Так зачем всё это?"
   Мимо прошла пехотная колонна - тоже готовилась к штурму. Она тянулась, тянулась, а неподалёку над развалинами ходили, то и дело окутываясь пусковым дымом, и весело отваливая то вправо, то влево, "грачи". Одни уходили, подлетали другие, снова били в какие-то цели на земле, на передовой...
   Наших машин в небе не было. С того момента, когда "Джорджа Буша" утопили в виду Никосии греческие ракетные катера и русские самолёты с сербскими, болгарскими и македонскими экипажами.
   - Держи, Славка, - услышал я за плечом и обернулся. Клара - коротко подстриженная под мальчишку, голые руки в ссадинах, лицо в пороховой копоти - протягивала мне бутерброд - галеты с консервированным мясом между ними - и кружку с шипучкой. - Хорошо, что ты живой вернулся.
   - Смешная ты, - сказал я. Кто его знает, почему так сказал; Клара сморщила носик и откусила от своего бутерброда. Снайперка у неё была под мышкой. - Никто у нас не живой. Все мёртвые. Ты. Я. Лафферти... город этот.
   - Да? - она привстала на цыпочки и поцеловала меня в угол губ. - Мёртвые не целуются... Правда, я сейчас вонючая... - она засмеялась.
   - Не чувствую, - искренне сказал я. Клара мне всегда нравилась, сколько я себя помнил. Кое-кто из наших мальчишек, правда, хмыкал и говорил про неё, что она "безотказная". Да я и сам знал, что с ней переспала половина отряда. Но по-моему это происходило просто потому, что нам было уже наплевать и времени оставалось мало. Я с ней таких отношений не имел, а мою первую девчонку (с которой у нас всё получилось совершенно случайно), Никс, в начале боёв в нелепейшей рукопашной на базаре зарубил лопаткой русский пехотинец. Я и лицо-то Никс практически забыл уже - помнилась только великолепная, сияющая улыбка - в этой улыбке была вся её жизненная философия. И ещё помнилось, во что превратил эту улыбку пришедшийся поперёк лица удар отточенного стального полотна...
   - Хочешь, я тебя ещё поцелую? - просто спросила Клара. - Не спеши отказываться. Сейчас мы пойдём брать аэропорт...
   - Спасибо, - мягко прервал я.
   Она доела бутерброд и, кажется, хотела что-то сказать - но тут Лафферти резко, длинно засвистел, сзывая всех нас к себе...
   ...В строй встали даже раненые. Когда стоишь в строю, то легче думается и не так досаждает бессмысленность предстоящего. Нет, всё-таки это не может быть бессмысленно! Не может так быть. Даже если мы проиграем - те, кого мы убьём, не пойдут дальше, не будут убивать где-то ещё. Человек должен сражаться со злом до конца. Даже если оно побеждает. Должен сражаться, чтобы сохранять самоуважение. Это достаточная причина - во всяком случае, для меня - достаточная - чтобы идти в бой, который заведомо проигран. И для тех, с кем я стою рядом - тоже достаточная.
   Лафферти прошёлся влево-вправо, молча ткнул в нескольких, которые еле стояли. Все знали - сейчас спорить бесполезно, но черноволосый, тонкий, как струна, Канто, умоляюще сказал:
   - Позвольте... с ребятами...
   Лафферти стеклянно посмотрел на него, ничего не сказал, только сделал резкий жест: из строя! Я, глядя на это, мысленно проверил себя - нет ли во мне жутковато-неконтролируемого желания выскочить из строя и рвануться - куда подальше... Нет. Я пока ещё владел собой и верил в то, что делаю.
   Тридцать четыре человека остались в строю. Плюс Лафферти и ещё один офицер. Лафферти положил автомат стволом на плечо, ещё раз обвёл нас взглядом и коротко скомандовал:
   - Пошли.
  

5. Давай, пацан!

   Русские вызвали штурмовики раньше, чем наши союзнички начали атаку. Мы видели, как горбатые машины взлетали прямо с ВПП захваченного врагом аэродрома, под неприцельным, суетливым танковым огнём. Не набирая толком высоты, они неслись над развалинами и били по переулкам, где скопились техника и солдаты. Над аэропортом в струях горячего воздуха ровно "стоял" чёрно-жёлто-белый прямоугольник фашистского флага. Десантников видно не было, но они, конечно же, были там. Ждали нашей атаки на своих боевых местах...
   Придерживаясь за скобу, я сидел на броне, уперев ногу в её грань и держа РПГ на плече. БМП была американская, "брэдли", десант - бойцы из ЧВК. Ни каски, ни бронежилета на мне по-прежнему не было. Зачем они? Наёмники, сидевшие вокруг, почти все курили.
   Один из "грачей" свалился на крыло и тяжело рухнул куда-то в развалины. Этого ждали, словно сигнала - в БМП повелительно захрипела рация, и наша машина двинулась вперёд, взрёвывая форсажем и дробя гусеницами кирпичи, доски и куски бетона.
   Потом хлынул дождь. Какой-то тропический, проливной, жуткий, совершенно несообразный в этих засушливых местах. Я вымок сразу и насквозь, но это меня мало беспокоило, а на гранаты мои были напялены пластиковые пакеты, обвязанные шпагатом по стволу. Тёплые, пахнущие пряностями струи полосовали броню и нас, державшихся на ней.
   - Бегут! Бегут! - заорал кто-то из наёмников, а офицер, сидевший за башней, покрыл всё трёхэтажным русским матом и, подхватив пулемёт, резанул очередью под ноги целому стаду турок, с перекошенными лицами и через одного без оружия вывалившему из развалин.
   - Назад, пидарасы! - перестав стрелять, гаркнул он, а БМП продолжала переть носом на толпу. - В бой! В кашу разомну, вонючки!
   Наверное, мы на БМП выглядели страшней русских. Они, эти наши союзнички - как обезьяны: чего вижу - того и боюсь... Мамочки, а ведь ещё недавно я считал, что мы должны "помочь"! Кому помогать-то?! Нам бы кто помог...
   Короче говоря, мы погнали их перед собой - опять-таки как стадо баранов. Самоходка, шедшая метров за сто от нас, вдруг замерла, окутавшись огненным вихрем - в неё попала ракета, выпущенная, наверное, с "грача". То же самое произошло с БМП, двигавшимся чуть дальше - видно было, как взрывом слизнуло с брони людей, а саму машину разворотило, как жестянку.
   Я не боялся, что в нас попадут. Не знаю - почему, но не боялся, и всё тут. Не было страха ни грамма. Костры подбитых машин неистово полыхали под бешеным дождём, а впереди, метров за триста, турецкая пехота уже плотной шевелящейся массой лезла на вал, образованный стенами разрушенных домов. Лезла - и падала в разрывах и под очередями, и снова лезла, и стреляла...
   Пушка "брэдли" задёргалась, поливая огнём какую-то невидимую мне цель и оглушительно гремя - по носовой броне забарабанили - бесшумно в грохоте боя - стреляные гильзы. Наёмники посыпались влево и вправо, офицер, дёрнув меня за плечо, прокричал:
   - Со мной пойдёшь, мне труба твоя нужна!
   Я кивнул, соскакивая следом. Мы побежали, держась у левого борта.
   Нашу БМП подбили как раз когда она влезла на вал - ракета влетела ей точно под брюхо. Взрывом посрывало люки - механика, башенный... Корпус содрогнулся, как боксёр от удара в челюсть. БМП застыла.
   - Хана, - прохрипел офицер. - Отдрочила своё старушка... - он говорил по-русски и, как видно, не удивлялся, что я его понимаю. - Пошли, пацан, подыхать...
   - Пошли, - без эмоций согласился я.
   За валом начинались службы аэропорта. Офицер вскрикнул:
   - Что делают! Что делают, сволочи!
   Я готов был заорать вместе с ним. Русские, засевшие в службах, косили атакующих турок, как сорную траву и выжигали технику - одну коробку за другой, нанося по каждой три-четыре удара одновременно. Уцелевшие танки вместо того, чтобы отойти и бить из орудий, зачем-то ломились через здания, обрушивая их и вспыхивая от попаданий. Навести порядок в этом бурлящем гавне просто не представлялось возможным. Оставалось рассчитывать на штурмовые группы наёмников, пошедшие третьей волной.
   Наша группа перебежками двигалась вперёд, укрываясь за развалинами и подбитой техникой. Никто не стрелял, чтобы не привлечь к себе внимания раньше времени.
   А дождь всё лил.
   - Справа сто на два часа - пулемёт! - прохрипел офицер. - Давай, пацан! Давай!
   Я упал на колено, поднимая РПГ. Пулемёт не заметить было трудно - виден ствол в разрушенной бойнице, а дальше, в полутьме - движение теней. Пулемёт почти непрерывно выплёвывал рыжий сноп пламени... Спуск... огонь! Граната влетела в бойницу, и оттуда рвануло разрывом.
   - Вперёд, мать их в бога душу! - заорал офицер, бросаясь в атаку. Я перекинул РПГ за спину и, перехватив автомат, ринулся следом.
   Полетели, хлопая прямо в воздухе, ручные гранаты - наши и нам навстречу. Пронзительно взвизгивала и чмокала, попадая в людей, картечь из подствольников. Наёмники с руганью подгоняли турок. Медный разрыв ударил в глаза; вскинув руки, словно в изумлении, прямо передо мной упал кто-то из наших...
   В зале ожидания русские встретили нас огнём - они отошли на середину зала, за баррикаду из скамей, стульев, торговых автоматов, кассовых аппаратов и трупов. Огонь был такой яростный и плотный, что турки начали откатываться, но наёмники снова "подпёрли" их, и мы ворвались в помещение, стреляя в ответ. Русские были совсем рядом, в нескольких десятках метров, я видел их оружие, их перекошенные лица под шлемами или лихо заломленными голубыми беретами.
   Во время таких вот боёв так и кажется, что в живых не останется никого. Тем удивительней, что при работе сотен стволов с обеих сторон убитых - довольно мало. Это только в кино "наши" всегда попадают - на самом деле выпускают три, пять, шесть магазинов, чтобы хоть кого-то завалить. Русские, к сожалению, стреляли намного точней и лучше турок... Убитые и раненые валились на пол, по гранитным замусоренным плиткам растекалась кровь и прыгали гильзы...
   Двоих десантников - в том числе одного с длинноствольным ручным пулемётом - я свалил, так как стрелял намного лучше не только турок, но и русских. Поэтому и в меня начали бить прицельно и загнали за колонну, из-за которой я мог отстреливаться толь ко вслепую и слушать, как по мрамору колотят русские пули - к счастью, колонна была из настоящего камня, а не из гипсокартона...
   - Пацан! Ты живой?! - ко мне перекатился офицер, командовавший группой наёмников. - Вот хорошо... - он дал из-за колонны длинную очередь. - В атаку бы этих обрезанных поднять, да ведь пока поднимешь - угрохают... - "уоки-токи" на его плечевом клапане что-то просипел, он вслушался и смачно сплюнул. - Всё, амбец. Танки к ним подходят.
   Этого можно было бы и не говорить. Несколько пятнистых плоских "спрутов" с вызывающе намалёванными на лобовой броне крылатыми эмблемами подкатывали к зданию. Турки без команды поднялись и слепо рванули обратно, падая под усилившимся огнём русских.
   - Всех перехерашат, как слепых щенят, - с горечью сказал офицер, наблюдая, как из вполне целого "абрамса", стоявшего за развалинами таможенного блока, резво сигает и бежит экипаж. - Люки им надо было позаваривать... вввввояки... Отходим, ребята!
   В следующую секунду колонну перебило пополам снарядом и верхняя часть обвалилась. Я, здорово оглушённый, неподвижно наблюдал, как один из "спрутов", неся на носу выгнутые конструкции стальных оконных рам, вошёл прямо в зал. Десантники - человек десять - шли за ним и стреляли от бедра веером, небрежно меняя строенные бутерброды магазинов. Танк размазывал по каменному полу трупы и, победно взрёвывая, как страшное хищное чудище, скользил по этой жиже, вертел плоской башней...
   - Га-ди-на-а... - выдавил я и выпустил гранату прямо в крылатую эмблему.
   У-у-уммп! Танк содрогнулся и встал. Вот так! И мы тоже можем! Я зарядил гранатомёт снова.
   - Пацан, отходи! - офицер стоял на колене и бил по русским - одной бесконечной, яростной, ненавидящей очередью. Не подпускал их, отталкивал от нас, отводил свою и мою смерть... - Уходи, пацан! Кувырком!
   Почти никого из живых наших в зале не было. Дико торчали фигуры задравших руки турок, да отстреливались, прикрывая своих, несколько наёмников. Быстрые, резкие, победоносные - десантники кишели везде; в зал вошли ещё два танка.
   - Уходи, пацан!..
   - Нет! - крикнул я. - Вместе!
   Офицер повернул ко мне изломанное болью и гневом лицо, не переставая стрелять. И крикнул:
   - Тогда давай, пацан! Давай, сынок!
   Мы оба давно говорили по-русски, забыв про английский...
   - Бросай оружие! - проревел кто-то. Уверенно и вызывающе, убеждённый в том, что мы так и сделаем.
   - Н-на! - ответил я, с наслаждением выпуская последнюю гранату прямо в десантников и хватая автомат. - И это - на, на, на!..
   - Молодец, сынок! - крикнул офицер и, крутнувшись вокруг себя, вытянулся, подёргиваясь, на полу - горлом, бурля, хлынула чёрная кровь...
   - Сдавайся! - резко, повелительно прозвучал тот же голос. - Бросай оружие, щенок!
   Они бежали ко мне со всех сторон - что-то крича и уже не прячась от моих очередей - всё равно я не мог попасть во всех... Нас разделяли какие-то метры. Наверное, надо было что-то крикнуть. Но я так и не придумал - что.
   Поэтому просто бросил на окровавленный пол между собой и русскими ручную гранату. И со смехом прокрутил на пальце кольцо.
  

6. Живой.

   Вторая атака захлебнулась ещё на валу - русские пристрелялись точно по гребню не меньше чем из двадцати пулемётов и открыли огонь из миномётов, после чего турки просто скатились обратно в развалины, бросив занятые позиции и теряя людей на всём пути в относительную безопасность.
   Клара нашла Леся - мальчишка затягивал зубами на плече неловко наложенную повязку. Клара, присев рядом, помогла ему и спросила:
   - Где Славка?
   - Дэнвэнни? - уточнил Лесь. - Я его видел, когда мы в зал вошли. Потом - не знаю, отступали... Убит, наверное.
   - Не может быть, - тихо сказала Клара. Лесь посмотрел на неё, как на сумасшедшую и промолчал. Что тут было говорить-то? "Не может..." - Ну не может же быть, его искать надо...
   - Ты что, заболела?! - не выдержал Лесь. - Там фашисты, кого искать?! Как?!
   Клара посмотрела сквозь него пустыми глазами и ушла. Лесь сплюнул. Чёртова девчонка - теперь чувствуешь себя так, словно и впрямь бросил Славку! Он поискал взглядом Стёпку, но потом вспомнил - с короткой, хотя и острой вспышкой горечи - что того убило во второй атаке прямым попаданием мины... "Сползать, что ли? - подумал он. Приборов ночного видения Лесь не боялся - трупы тут стынут медленно, да ещё пожары - на экранах - сплошной фон... Он бы, пожалуй, даже рискнул сползать за русскую линию обороны. Но Славка ведь наверняка убит. Потрогать его труп: да и найдёшь ли? А если и жив - то, конечно, в плену...
   Лесь снова сплюнул. На языке вязнул привкус горелого сандала - под дождём истекала тягучим дымом роща неподалёку от аэропорта. Лесь привык к тому, что тех, кто только что был рядом, убивают. И всё-таки... всё-таки...
   ... - Товарищ капитан. Товарищ капитан.
   Штабс-капитан Федосеев просыпался с трудом. Голос адъютанта не содержал угрозы, заставившей бы Федосеева вскочить, несмотря на хронический недосып и тяжёлое перенапряжение последних двух суток. Значит, реагировать немедленно не требовалось, и штабс-капитан вяло шевелился, надеясь поймать ещё хотя бы пару минуток сна. Потом открыл глаза и сел.
   Отблески пожаров дрожали на мелко вибрирующих остатках стёкол в стальных рамах. Десантники большей частью спали на позициях. Несколько человек всматривались в ночь снаружи через оптику. Рота сегодня потеряла тридцать девять человек убитыми и девятнадцать - тяжелоранеными; и 200-х и 300-х отправили в пакгаузы аэродрома, чтобы вывезти при первой возможности. Может, уже и вывезли. Федосеева так или иначе волновало лишь то, что у него - всего половина роты, а смена будет только в полдень. И неизвестно, когда пробьётся греческая колонна. Они близко, близко - их можно видеть в улицах в километре от аэродрома - но этот километр! На сколько он растянется во времени? Сколько жизней возьмёт ещё?..
   - Товарищ капитан, с той стороны двое, - доложил адъютант.
   - В плен? - хмуро буркнул Федосеев. - Гоните их, а то нам скоро придётся сдаваться в плен своим пленным...
   - Э... никак нет, товарищ капитан, - адъютант позволил себе пожать плечами. - Не в плен... Да вы посмотрите сами, товарищ капитан.
   - Так кто это? - удивился штабс-капитан, вставая.
   - Посмотрите сами, товарищ капитан, - продолжал твердить адъютант.
   - Тебя что, заклинило? - Федосеев нахлобучил "сферу". - Ну где они там у тебя?..
   ...Надо сказать, Федосеев довольно сильно удивился, увидев в боковом помещении - бывшем ресторанчике - двух подростков. Он не мог для себя никак определить наличие у противника бойцов такого возраста - и не из турок! Кто такие, откуда... Но расспросить не представлялось возможным - раньше штабс-капитан видел их лишь в бою или после него - мёртвыми. И не слышал, чтобы хоть один попал в плен. Прислонившись к косяку плечом, десантник с нескрываемым удивлением изучал обоих: стройную рыжую девицу с большими синими глазищами (похожими на глаза блудливой и опасной сиамской кошечки) и угрюмого белобрысого крепыша (которого увлекавшийся до войны фенотипами Федосеев определил как поляка), настороженно зыркавшего по сторонам. Оружие у них, конечно, отобрали. Оба - в мешковатых драных и грязных комбезах и удобных лёгких берцах (порядком покоцанных). И тоже оба - в ссадинах, синяках, пыли и грязи.
   - Шли с белым флагом, товарищ капитан, - доложил старшина-десантник из караула, выправка и возраст которого подсказывали, что он из кадрового, ещё довоенного состава.
   - Приятная встреча, - сказал Федосеев. - Чем обязаны визиту? Готов выслушать любую глупость.
   - Мы хотим попросить, чтобы вы позволили забрать нашего товарища, - девчонка говорила по-русски без акцента, совершенно ровно и правильно. - Он тут, в зале. Скорее всего - убитый.
   - Что?! - если Федосеев считал, что уже удивился, то теперь выяснилась вся глубина его ошибки. - Это что, дурная шутка?
   - Это вполне серьёзно, - покачала головой девчонка. - Мы просим разрешения забрать тело нашего друга.
   Штабс-капитану Федосееву было двадцать два года. В России у него рос сын, которого капитан ни разу не видел. Но штабс-капитан воевал шестой год, он когда-то - ещё школьником! - лишился привычной жизни, дома, родителей и младшей сестрички, он побирался и крал у оккупантов, видел, как люди умирают от пуль, голода, ран, как они сходят с ума, как горят русские города... Он давно разучился сочувствовать врагу. Но сейчас - может быть, впервые за всю войну! - он почувствовал что-то вроде жалости. Совершенно неожиданно для себя. Он знал, что это опасное чувство и поддаваться ему нельзя, пока не добит враг. Но всё-таки сказал:
   - Можете искать и уносить его, если найдёте...
   ...Лесь чувствовал себя погано, и это ещё мягко сказано. Десантники - те, которые не спали - смотрели на ребят волками, и эти недобрые взгляды сопровождали их повсюду, куда бы они ни пошли. Молодой - на пару-тройку лет старше Леся - парень, сидевший около просунутого в импровизированную бойницу пулемёта, молча показал, как отрежет Лесю голову.
   Своих убитых русские убрали. Среди куч наваленных турецких трупов были видны наёмники. Лежали там и несколько ребят из отряда Лафферти. Чтобы избавить Клару от этого зрелища, Лесь предложил:
   - Погоди тут, я сам поищу. Не бойся, они нас не тронут.
   Он имел в виду русских. Клара посмотрела удивлённо - она думала явно не об этом.
   - Нет, ничего, - сказала девчонка немного невпопад. - Смотри внимательней, Лесь, пожалуйста.
   - Я смотрю, - послушно согласился Лесь.
   Труп офицера-наёмника - с простреленной головой, на полу в луже густеющей крови. А подальше...
   А подальше лежал Славка. Лежал там, куда его отбросил взрыв, выбивший в каменном полу щербатую воронку. Обрезанные штанины и ноги - от паха до берцев - были в крови, оба наколенника - раздроблены. Лицо Славки было спокойным, рот - чуть приоткрыт.
   - Он, - коротко сказал Лесь. Клара с каким-то бульканьем втянула воздух. Подошёл старшина, спросил:
   - Нашли?
   - Да, - ответил Лесь.
   - Забирайте, - старшина качнул головой. - Подорвал себя и наших, двоих наповал, переранило человек пять. Храбрый пацанчик.
   - Мы все такие, - вызывающе сказал Лесь.
   - Кто спорит, - спокойно согласился русский. - Вашу бы храбрость - да на людское дело... Ладно, давайте, тащите его. Носилки дать?..
   ...Носилки были удобные, лёгкие и прочные. Впрочем, Славке, подумал Лесь, конечно всё равно, на каких носилках его тащат. Хоть волоком. Мёртвый он. Мёртвый.
   - Я-а-а... жи... вой...
   - Что?! - Лесь чуть не уронил носилки. Клара обернулась, лицо у неё стремительно побелело.
   - Кто это? - сорвано прошептала она. - Кто... сказал?!
   - Я... живой... - рука Славки слабо шевельнулась.
   - Господи! - вскрикнула Клара. И залилась слезами...
   ...Комбинезон, трусы и кроссовки вместе со снаряжением со Славки пришлось срезать лентами. Он был посечён осколками ниже пояса почти сплошь, и в нескольких местах - выше, оба колена раздроблены, пробиты ступни и повреждены половые органы.
   Но он был жив.
  

7. На тропе.

   Из пяти подожжённых нами наливников я записал на свой счёт один. Лесь - два. Но зато на мне была БМП - "тройка", следовавшая в голове колонны. Я подшиб её первой же гранатой, очень удачно.
   Греки из охраны колонны разбегались по обочинам, стреляя по горам. Несколько человек, прикрываясь корпусом ведущей огонь БМП, возились с буксировочным концом, намереваясь выдернуть подбитую машину с дороги и вывести из-под огня остальные наливники.
   Мы бы добили колонну - точно, будь у нас побольше "наших" гранатомётчиков. Турки не имели никакого представления о правильном прицеливании. А главное - они боялись. Они боялись тех, с кем шли воевать. То ли их так напугали за последнее время, то ли - всегда боялись. Треть охраны колонны, кроме того, была вооружена "печенегами", а у всех автоматчиков были ГП-90, из которых нас буквально засыпали "прыгунами".
   В нашей группе гранатомётчиками были Лесь, Рэнд и я. Снайперами - Клара и Олег. Командовал группой Кирилл; плюс были два пулемётчика - Витька и Отто. Все вместе мы входили в отряд того же Лафферти - все, кому удалось выбраться из Аданы на восток Турции. Из тех, кто участвовал в защите Аданы, уцелело человек восемь, не больше. Плюс я - после горного госпиталя, где, на удивление врачей, поправился после множественных осколочных довольно быстро...
   ... - Они уже наверняка вызвали вертушки, - процедил Кирилл, перезаряжая автомат - он пользовался не "родными" 30-зарядными магазинами "интерармса", а трофейными 70-зарядными "барабанами" от ручных пулемётов. Кирилл приложился и, выпустив гранату из М203, ловким движением перезарядил и его. - Надо отходить - провалилось дело.
   Он был прав. Из пяти наших нападений на колонны четыре заканчивались именно так. Провалами. Более того, в двух случаях из этих четырёх нас долбали вертушками или мы при отступлении на путях отхода напарывались на вовремя высаженные мобильные группы фашистов - вооружённые АГСами, крупнокалиберными пулемётами и дальнобойными снайперками, они осёдлывали высоты и обстреливали нас на тропах, валя турок десятками. Погибали и наши ребята - в основном благодаря нам туркам удавалось вырываться из таких засад... впрочем - не всегда. Наше счастье, что греки - тут в основном были они - не очень хорошо умели воевать в горах. И уже если они ухитрялись гонять турок ссаными трусами, то представьте себе, что творилось, когда сюда перебрасывали русских горных стрелков 4-й армии, совсем недавно размазавшей Афганистан в кровавую лепёшку...
   - Уходим, - резюмировал Кирилл и что-то скомандовал по-турецки. Турки с лихой готовностью начали стягиваться со своих позиций и, пригнувшись, уходить за камни. Мы продолжали постреливать, ожидая, когда утащат тяжёлое оружие. Турки его бы давно бросили, но в самом нашей плодотворной деятельности здесь Кирилл, не говоря худого слова, шлёпнул троих, бросивших на позиции миномёт ради спасения своих драгоценных овцелюбивых жизней. Странный был парнишка этот Кирилл - худой, остролицый, выносливый, как вол и очень-очень спокойный. По школе в Штатах я его почти не помнил.
   Эх. Где они - Штаты? Где моя страна, которая хотела добра и справедливости для всех поровну? Неужели такова судьба всех, кто искренне и бескорыстно...
   - Всё, пошли, - Кирилл резко свистнул. Отто всё ещё стрелял, но снизу и левее уже слышалось "элла-элла!" пошедших в контратаку греков. - Пошли, я сказал, - даже тут его голос остался ровным.
   Мы почти опоздали - пара 28-х вывалилась из-за скал впереди своего звука, заплутавшего в расщелинах и среди камней, и начала молотить по тому месту, где мы только что лежали, реактивными снарядами. Меня всегда убивало количество вертолётов у фашистов. Сволочи, и где только наклепали?! Ведь казалось, что наши их раздавили, эта проклятая Россия, вечный оплот фашизма, была уже оккупирована и поделена между разумными хозяевами... ну как, как, как такое могло получиться?! Нам бы хоть парочку, хоть "ирокезы", хоть пугнуть! Хотя, как те же русские говорят: "Пугала баба лешего в лесу - да сама в болоте утопла!"...
   ...Скорым шагом, почти бегом, мы нагнали хвост турецкой колонны. Они тащились, растянувшись насколько возможно, и излишне громко гнали какую-то пургу. От манеры болтать на переходах их не смог отучить даже Кирилл.
   Пронзительно-алый, кровавый шар солнца только-только поднялся над горизонтом как следует. На тропе бушевал ветер, сухие, похожие на кости, растения мотались, с шорохом тёрлись друг о друга. На откосах пощёлкивали сбитые ветром камешки, заставляя напрягаться.
   Мы шли молча, чуть поотстав; Кирилл - в хвосте. Они всегда находился на самом опасном участке. Мы с Кларой шагали перед ним - оглядываясь, я видел, как наш командир щурится на солнце, держа автомат на локте. Он не просто любовался восходом - он что-то высматривал.
   - Яки, - медленно сказал он в ответ на мой вопросительный взгляд.
   - Что? - я всмотрелся. Небольшое стадо мохнатых яков неспешно и уверенно двигалось вверх по склону метров за четыреста от нас, выше. - А. Вижу.
   Яки вдруг резко свернули - продолжили двигаться так же неспешно и спокойно, но уже не вверх, а параллельно нам.
   - Засада, - вдруг произнёс Кирилл, помертвев лицом и резко, пронзительно засвистел, вобрав нижнюю губу.
   Поздно. И его свист, и крики турок перекрыл размеренный грохот двух КПВ, бивших со склонов накрест - пули в крошку дробили валуны и разрывали турок в кровавые куски. В их грохоте почти потерялся сухой треск "тридцатки" - гранаты короткими цепочками ложились тут и там под ноги нашим "союзникам".
   Я не знаю, сколько турок погибло буквально в первые две-три секунды. Знаю только, что почти все пулемётчики, оба офицера и расчёты тяжелого оружия были уничтожены мгновенно. У нас первым шёл Лесь - и тоже получил пулю. Я видел, как он согнулся пополам и, боком рухнув на камни, завозился на них.
   - Прикройте! - закричал я нашим - они все успели залечь и вели бешеный ответный огонь во все стороны. - Я его вытащу!
   Бросив гранатомёт Кларе, я пополз по-пластунски к Лесю. Из оставшихся в живых турок больше половины побросали оружие и тянули руки вверх, словно воображали себя поддерживающими небо; остальные бестолково палили, толком не укрывшись - и один за другим смолкали под настоящим ураганом огня, рушившимся с обеих сторон тропы. Сквозь огонь до меня доносились полные издевательской насмешки выкрики "элла!" греков, которые расстреливали нас, как на полигоне.
   Я добрался до Леся. Он мелко дышал, придав обе руки к животу, крови было совсем мало, и я похолодел, но, устроившись рядом, пропыхтел ему на ухо утешающее:
   - Сквозная... с вентиляций даже лучше...
   - Не смеши, больно, - попросил он, кривясь. - Зря приполз, угрохают...
   - Ты меня мёртвым не бросил, а я тебя что, живого должен? - спросил я, пропуская руки ему под мышки и переваливаясь на спину.
   - Это Кларе спасибо... Гранатомёт дай, я его сам потяну...
   - Какой тебе ещё гранатомёт...
   - Мой, мой, и так всё тяжёлое им достанется...
   Я кое-как ногой подтянул гранатомёт, Лесь вцепился в него, как в спасательный круг. Пуля резанула левый висок - шла в глаз, наповал, но я как раз выгнулся, подтягивая Леся, и пуля с треском расколола камень. Ответного выстрела я не определил, но зато увидел, как метров аж за четыреста от нас на склоне выкатилась из-за камня и проехала немного вниз фигура в сером "горном" камуфляже. Я вывернул шею - Клара показала мне ладонь и устроилась удобней, намереваясь снова целиться.
   Потом её убили.
   И я видел это.
   В неё попала пущенная навесом осколочная граната - попала в спину, между лопаток, и вырвала почти весь позвоночник с кусками рёбер и лёгких.
   Я отвернулся и продолжал тащить Леся, стараясь не думать о том, что видел. К счастью, тут было совсем недалеко - я смог убраться из-под пуль сами вытащить Леся.
  

8. Пещерные люди.

   Обвал прошёл в полукилометре от пещеры, отозвавшись в горах рёвом и грохотом, словно несущаяся в долину толпа нечисти. Пламя костра заколебалось, наши тени на стенах заплясали тревожно.
   В пещере было довольно сносно, а снаружи - холодно, температура упала до минусовой. Подняв воротники курток, мы сидели около огня, возле которого разогревалась тушёнка и закипал котелок с кофе. Витька, устроив пулемёт между колен, пошмыгивал осторожно носом.
   - Ты что. Простыл? - излишне резко спросил я.
   - Я? Не-е... - протянул он и прикоснулся ладонями к огню. Я встретился взглядом с глазами Кирилла. "Боится," - было написано в его взгляде, я кивнул.
   Дела наши были плохи. Клара была убита, Лесь умирал от перитонита, и помочь ему мы уже не могли. Мы пытались вызвать вертолёт, но с базы в молодой насмешливый голос ответил по-русски, что сюда можно не звонить, свободных вертолётов нет. Оставалось дохнуть.
   Мне было ещё тяжелее от мысли, что и Клара и Лесь спасли мне жизнь, они были моими друзьями - а я ничего для них не сделал. Если бы я мог - я бы отдал полжизни Лесю. Но где совершаются такие мены? Он умирал, лёжа на своей куртке у огня. Умирал, и уже не стонал, хотя ещё утром, когда мы вошли в пещеру, он не мог удержаться - настолько сильна была боль. Я покосился - глаза Леся были закрыты, чёрные искусанные губы полураскрыты, лицо имело зеленоватый оттенок. Умирает...
   Олег - молчаливый белокурый парнишка с голубыми глазищами и длинными пушистыми ресницами, которым позавидовала бы любая девчонка - достал из костра обгорелую ветку, помахал ею в воздухе, потом - дунул. Провёл по каменной стене чёрную линию, потом начал писать. Задумчиво, словно что-то очень важное.
   СОЮЗНИКИ - СВОЛОЧИ, - появилось на стене. Олег бросил ветку в костёр догорать и носком ботинка поворошил угли с краю - они вспыхнули неуловимыми язычками пламени, но быстро потухли и лишь рдели малиновым светом.
   - Хоть бы боеприпасы нам забросили, - сказал Отто тоскливо. - Или они вдруг сами за нас воевать собрались?
   - Хорошая шутка, - одобрил Кирилл. - Только они сейчас о другом думают - как мир заключить так, чтобы им Анкару оставили... для компактного проживания. Впрочем, могли бы понять, что мира им никакого уже не будет, даже если они нас с потрохами продадут. Русские уйдут - придут иранцы или курдюки. И будет турчатам совсем весело...
   - Продать они нас не посмеют, - буркнул я. - Но и пользы от них никакой...
   - Ребята, - позвал Лесь.
   - Что?! - я сразу обернулся к нему, наклонился. - Леська, что тебе?
   - Попить, - попросил он. - Не могу больше, всё внутри спеклось.
   Я дотронулся до его лба, поразившись, какая холодная и мокрая кожа. Кирилл одними губами сказал:
   - Дай. Он сейчас умрёт.
   Я отстегнул фляжку с ремня и, свинтив колпачок, вставил горлышко между зубов Леся. Он несколько раз жадно глотнул, вытолкнул горлышко.
   - Спасибо, Славка, - он улыбнулся уже снова высохшими губами. - Вот видишь, зря ты меня вытащил.
   - Да ладно, - ответил я, вешая фляжку обратно. Что ещё-то можно было сказать?
   - А я тебя не вижу, - спокойно ответил Лесь. - Темно вокруг... - он умолк, только слышалось неровное дыхание, потом вдруг отчётливо произнёс: - Обидно. Так обидно... Я... - он не договорил, а потом совсем тихо добавил - вроде бы ни к селу ни к городу: - Где ты, мой ангел-хранитель? - и вздохнул... а я понял, что больше он не дышит.
   - Умер? - голос Витьки дрогнул.
   - Подбери сопли, - мрачно посоветовал ему Отто.
   - Я ничего... - поспешно сказал Витька. - Он умер, да?
   - Умер, - ответил я спокойно, хотя мне очень хотелось заорать и изо всех сил ударить кулаками в стену, чтобы разбить себе кулаки в кровь. Не знаю, что бы я выкинул - но в перпендикулярном коридоре раздались шаги, и вошёл Рэнд. Перед ним тащился, весь нервно подёргиваясь, турецкий офицер.
   - Что за новости? - спросил Кирилл, поднимая глаза.
   - Он говорит, что еле нашёл нас, - указал на турка подбородком Рэнд. - Говорит, что греки засекли, где мы укрылись, а он опередил их на десяток минут...
   Турок судорожно закивал. Видно было, что его просто корчит от страха.
   - Чёрт, и это - офицер, - презрительно сказал я.
   - К дьяволу его моральные качества, - Кирилл одним глотком выпил кофе. - Всё, уходим вниз! Скорей, ребята, скорей!
   Я задержался на полминуты. Нельзя было просто так уйти от Леся - и, прежде чем поспешить к выходу из пещеры, я закрыл его лицо капюшоном куртки и... и сунул под тело гранату без чеки. Покупочка для дурачков - но вдруг?..
   Ребята уже вышли на тропинку, когда я подошёл к выходу. Потом с обеих сторон начали стрелять.
   При первых же выстрелах т урок согнулся пополам и огромными прыжками, как заяц, с таким же верещанием рванулся к кустам. Почти тут же попали в Кирилла - пули, угодив в левое плечо, развернули его на сто восемьдесят, брызнула кровь...
   - А-ай! - тоненько закричал Рэнд, схватился за левый бок и упал. Кирилл, правой рукой выхватив "беретту", крикнул:
   - Стой, сучара! - и выстрелил несколько раз подряд. Турок словно получил пинка в крестец - выгнулся, раскинул руки, пробежал ещё несколько шагов и рухнул на тропу. Кирилл ещё трижды выстрелил в прозрачное вечернее небо и повалился на спину - из груди била кровь.
   Витька что-то выкрикнул, махнув рукой в сторону пещеры, а сам вместо того, чтобы бежать, начал стрелять очередями по широкой дуге, пытаясь прикрыть бегущих обратно Олега и Отто. Но я знал, что времени им не хватит. Не хватит...
   Два шага обратно, бегом за поворот, дальше по коридору - и меня не найдут... да и не будут искать. Я буду жив... а их - их убьют. Убьют, как убили Витьку - несколько пуль попали ему в голову, и мозг брызгами разлетелся по тропинке ещё до того, как он упал и забился... Два шага...
   Обо всём этом я думал, уже стреляя из автомата по тем местам, где засёк вспышки. И я далее Олегу и Отто те две секунды, которых им не хватало, чтобы вбежать в пещеру.
   В ту же секунду стало ужасающе тихо. Никто больше не стрелял. Лишь свистел вечерний ветер, да стонал, пытаясь ползти к пещере, Рэнд - за ним тянулся широкий чёрный след, он повернул к пещере даже не испуганное, а удивлённое лицо... потом щёлкнул один-единственный выстрел, и Рэнд уронил голову на сгиб руки, словно уснул.
   - Что дальше, Славка? - спросил Олег. Они с Отто дышали слева и справа от меня, словно пробежали не двадцать метров, а двадцать километров.
   - Назад, - скомандовал я на подсознании - и, едва мы поравнялись с нашим костром, как за поворотом ахнул спаренный взрыв напалмовых гранат. Огонь метнулся из-за угла, но тут же потерял силу. - Вот так вот... А теперь идём дальше.
   Но далеко "дальше" мы уйти не успели. Хорошо ещё, что не напоролись - тихий разговор и шорох шагов донеслись спереди, и мы подались назад.
   - Ловушка, - шепнул Отто. Я кивнул и, присев, начал растягивать поперёк коридора тросик контрльки.
   - Поставь там несколько гранаток в ряд, - спокойно попросил я Отто. - И вот это, - я перебросил ему четыре шашки тротила, обмотанные пластырем с галькой под ним. - Всё? - Олег различимо кивнул в полутьме. - Тогда пошли.
   Мы дошли до очередного поворота, за которым находилось ответвление - именно в нём мы так удачно устроились на ночлег, когда сзади рвануло с такой силой, что потолок, пол и стены, казалось, меняются местами.
   - Впоролись, - сообщил я, чувствуя, как злая улыбка невольно растягивает губы. - Теперь повоюем...
   Сказал я красиво. А вот сделать было труднее. Мы устроились за поворотом, вслушиваясь и готовясь открыть огонь, но услышали вдруг спокойный голос, с сильным акцентом, но без запинок говорившим в мегафон по-английски:
   - Ну как? Сходили в гору? Уже вернулись? Говорить можно, слышите?
   - О чём?! - крикнул я в ответ. - А сходили мы и правда неплохо - вашей засаде понравилось! Как сюрприз?!
   - Это не цена, - спокойно ответил говоривший, - потому что это война. Теперь вы выходите и сдавайтесь.
   - Заходите и берите, - предложил я. Грек засмеялся:
   - А зачем? Мы сейчас пустим газ. И всё. У вас три минуты есть. Вот с этого момента.
   Снова стало почти тихо, лишь различались какие-то неясные команды - то ли отдалённые, то ли просто отдаваемые негромким голосом. Я выдвинул из-за угла кепи - пуля швырнула его в сторону. Снайперы - и, судя по всему, хорошие...
   - Что будем делать? - спросил Олег. Он сжимал в руках свою снайперку и явно - как и Отто - молча признавал меня, как командира.
   - Мы сдаёмся? - сказал я.
   - Что?! - вырвалось у Олега, а Отто положил руку на кобуру "беретты", его глаза сузились.
   - Спокойно, - остановил их я. - Лагеря для пленных в России, это неблизко. По пути попытаемся бежать и драться дальше. А здесь просто погибнем без смысла.
   - Да, - Отто отпустил кобуру. - Если нас не прибьют сразу... но ты прав. Надо сдаваться...
   ...Бросить автомат я себя заставить не смог - положил, держа за ремень, а сверху опустил снаряжение, после чего поднял руки. Олег и Отто сделали то же самое, и мы замерли плечо в плечо, глядя, как ос всех сторон к нам подходят, направив русские автоматы, греки в серой форме.
   Я засмеялся. Искренне засмеялся.
   Турки боялись их. Но и они боялись тоже - мы приучили их бояться нас.
  

9. Тюрьма на колёсах.

   Ничего хуже, чем этот поезд, в который нас запихнули на станции в Тбилиси, я в жизни не видел.
   Нет, достаточно хреново было и до этого. Уже хотя бы потому, что нас сунули в кузов грузового "форда", закрыли двери и... не открывали, судя по часам, который Отто упрятал в ботинок, больше трёх суток. День и ночь мы ещё могли различать. Днём было дико жарко и душно, мы обливались потом и сходили с ума от этой жары. Зато ночью корпус из дюраля остывал мгновенно, и мы кучей сбивались в угол, накрывались куртками, но всё равно то и дело просыпались. Ни воды, ни еды, ни подобия туалета не было - к концу пути мы реально умирали от жажды, а созданный нами в силу естественных потребностей запах, казалось, впитался в нас навсегда.
   Судя по всему, грузовик двигался по горным дорогам, останавливаясь, впрочем, довольно часто, но явно не на ночлег - заправиться и ещё зачем-то. самое ужасное - мы постоянно ожидали нападения на колону наших же. Одно попадание гранаты - и нас ждут два вида смерти. Либо нас милосердно прикончит взрыв - либо мы зажаримся заживо в этой микроволновке. Но на колонну никто не напал. Это значило, что наши дела совсем плохи, может, и нападать некому уже... а я не мог заставить себя не радоваться, что я жив...
   ...Снаружи была жарища, пыльная улица и беспощадный свет, заставивший нас крепко зажмуриться и застыть. Греки из охраны нас не торопили, и мы, проморгавшись, разглядели полуразваленное здание, над которым повис фашистский флаг. Отто разглядел его первым и вздохнул:
   - Русские. Хоть можно будет воды попросить.
   На развалинах работали местные, грузины. Работали вяло, с оглядкой на нескольких человек в неизвестной мне белой с алым форме, то и дело подбадривавших работающих матерной вычурной бранью.
   Наши конвоиры, как я понял, были отпускники - греки, но из России, ехавшие куда-то на Кавказ в свою деревню. Настроение у них было по этой причине радостное, кто-то наконец-то сунул нам большую флягу с водой, которую мы тут же опустошили до последнего глотка, ещё кто-то что-то сочувственно сказал и передал пачку галет - мы её немедленно съели и запили водой из второй протянутой фляжки. Совсем молодой - на два-три года старше нас - греческий офицер отдал какие-то бумаги тоже молодому русскому офицеру в бело-алой форме - и мы, кажется, перешли под русскую юрисдикцию.
   Нас взял под конвой пожилой - сильно пожилой - мужик опять-таки в бело-красной форме. Рация у него была на месте и с автоматом - какой-то складной и укороченной моделью "калашникова" - он обращался вполне на уровне. Конечно, втроём мы бы с ним справились... да и поодиночке - тоже. Но потом что? Кругом было ещё с десяток таких...
   Наш конвоир повёл нас в обход полуразрушенного здания вокзала. Мы свернули за него по свежеасфальтированной тропинке и двинулись вдоль путей. Всё было прямо-таки пасторально - дедушка с внучками на прогулке. Но у дедушки был автомат, а внучки чувствовали себя невероятно гадостно. Потому что шли под вражеским конвоём.
   На втором пути, за широким перроном из выщербленных бетонных плит, разгружалась какая-то воинская часть - сотни человек гомонили во всю мощь, люди в пятнистой форме и мягких фуражках шли, бежали, разговаривали, пели, просто сидели на ограждении и даже маршировали... На каждом вагоне было нарисовано ненавистное чёрно-жёлто-белое знамя. Несколько человек с гроздьями фляжек, размахивая ими и смеясь, пробежали неподалёку от нас в город, даже не посмотрев в нашу сторону, а меня скрутила тоска. Эти ребята были из другой жизни. Мы по тому же самому городу шли как пленные...
   ...Шагать пришлось довольно долго. Везде велись восстановительные работы, наш конвоир то и дело здоровался с какими-то знакомыми... И только теперь, в этой мирной в общем-то обстановке мы полноценно ощутили, в каком положении находимся.
   Не меньше чем через полчаса мы добрались до одного из путей, на котором стоял грязно-охряного цвета эшелон - вагоны, запертые снаружи, были пронумерованы большущими белыми цифрами. Около них прохаживались всё те же люди в бело-красной форме, с укороченными "калашниковыми". Наш конвоир направил нас к небольшому зданию из белых блоков с большими окнами. Над входом снова висел русский флаг, стоял около лавки часовой.
   - Давайте, заходите, пацаны, - указал стволом автомата конвоир. - Да смелей, смелей.
   Домик оказался обычным офисом, в котором старший лейтенант флиртовал с женщиной-старшиной - оба были всё в той же форме. Когда мы вошли, они дружно приняли деловой вид - красивая в самом деле женщина уставилась на нас, а офицер плюхнулся за стол у окна и очень сосредоточенно начал перекладывать какие-то бумаги.
   - Пленные, значит, - взяв под козырёк своей фуражки с яркой кокардой (мечта, блин, снайпера...), доложил наш конвоир. - Греки привезли, - он отдал бумаги.
   - Опять дети... - старшина щёлкнула компьютером. - Ладно, погодите, сейчас отконвоируете их дальше... - она вполне дружелюбно посмотрела на нас. - Давайте-ка, ребята, имя, фамилию, отчество, если есть, возраст и всю антропометрию, какую помните... Ну вот с тебя, - она кивнула на Отто.
   Вообще такие данные про себя пленным, насколько мы знали, сообщать разрешалось. Но я всё-таки, дав о себе сведения, спросил хмуро:
   - Зачем вам это?
   - А ты как думаешь? - ловко работая пальцами и не глядя на пульт, спросила женщина. - Надо же знать...
   - ...какого сорта удобрения из вас получатся, - вмешался старлей, поворачиваясь на стуле и серьёзно рассматривая нас голубыми жёсткими глазами. - Кожа опять же, ливер, тудым-сюдым...
   - Коля!!! - совершенно неуставно поморщилась женщина, и я понял, что у неё над офицером солидная власть. - Вас надо обуть, одеть, кормить, не дай бог - лечить. Вот и всё. Первый вагон, - кивнула она нашему конвоиру, - я сообщу, их примут.
   - Угу, - он козырнул снова. - Пошли, пацаны.
   Мы отошли метрво на двадцать, и конвоир нас остановил.
   - Вот чего... - с неожиданным смущением начал он. Вздохнул, покачал головой. - Вы... это... значит... Ну, комбезы свои это... с ботинками... Их мне не отдадите?
   Я присвистнул. Олег нахмурился. Отто хмыкнул. Конвоир заторопился:
   - Не, вы не думайте, что я ворюга там или мародёр какой! Не! Я по-честному. Вас на месте оденут-обуют, - слово, я знаю. Просто у меня внуков двое, да двоих девочек мы со старухой подобрали, сироты... А одежда, обувь - они ж по аттестату. На всех не хватает, вот я чего... Я всё честно - за ботинки по банке тушёнки, за комбезы - по буханке хлеба, да ещё банку помидорок дам, самосолки - вечером к поезду поднесу, как заступлю... Еда-то вам нужней будет... Вы думайте, пацаны.
   Он говорил искренне, а в глазах читалась отчётливая, постоянная тяжесть озабоченного домашними делами человека. Если честно, я его даже пожалел... С другой стороны, одежда нам будет нужна для побега, да и оставаться в рубашках и трусах как-то... неудобно. Мы словно бы отказывались от нашей службы. Но сомнения разрешил Олег, взвешенно сказавший:
   - Чёрт его знает, ребята, как там, - он указал на поезд, - будут кормить. А голодные... - он многозначительно умолк.
   - К тому же, он, кажется, не врёт, - по-английски сказал Отто. - Если честно, мне его жаль, какой из него враг - с четырьмя детьми на руках.
   - Мы согласны, - резюмировал я. - Только уж не обманите, это ведь легко будет...
   - Не, не! - помотал он головой. - Всё по-честному...
   Тем не менее, мы довольно нелепо чувствовали себя, раздеваясь. Земля, правда, была очень тёплой, босиком стоять на ней было даже приятно, а потом Олег, раздевшийся первым, заткнул рубашку в трусы и пробежался на месте, изображая разминку. Отто, сидевший на земле, и я - рассмеялись.
   - Что, ментяра, крысятничаешь? - раздался протяжный, насмешливый голос. Мы разом повернулись на него.
   К нам тихо подошли пятеро солдат, одетых в мешковатые тёмно-зелёные с белым маскхалаты, штанины которых были с напуском заправлены в мягкие, с гибкой подошвой, сапоги. В движениях всех пятерых сквозила какая-то ловкая, вкрадчивая развалистость - так ходят опытные бойцы. Одинаково загорелые, не очень высокие, с насмешливыми тёмными глазами - лишь один был синеглазый блондин. Они подошли вплотную и встали полукругом: усач лет сорока с автоматом через плечо и свободно висящей на правом запястье короткой тугой плетью с наборной рукояткой; молодые мужчины по 25-30 лет, один с РПК, другой - тоже с автоматом. И двое мальчишек на год-полтора старше меня, один с автоматом, другой со снайперкой. Все скалили крепкие очень белые зубы, и у всех одинаково выбивались из-под сбитых набекрень небольших меховых шапочек - не по сезону, жарко же! - роскошные чубы.
   - Пленных грабим? - спросил усач, и плеть в его руке словно ожила. Наш конвоир как-то сжался, заморгал. Я даже не знаю, почему вступился - может быть, уж слишком жалко он выглядел...
   - Мы сам, - буркнул я.
   - Са-ами?! - усач поднял брови. - Сами, а? - он обернулся к своим.
   - Да ладно, пошли, есаул, - со смешком тронул его за плечо пулемётчик. Они обошли нас двух сторон, словно какие-то неодушевлённые препятствия, и пошагали дальше.
   - Терцы, - с непонятной интонацией сказал конвоир. То ли зло, то ли... уважительно, то ли всё вместе - не разберёшь...
   ...Ох, как не хотелось нам входить в этот вагон! И не то чтобы он особенно мрачно выглядел - нет. Просто это был... это была тюрьма. За этой большой дверью на роликах кончалась свобода - дальше её нужно будет добиваться силой. Нас никто не толкал в спину, не пинал, не бил - открывший дверь часовой стрельнул у нашего конвоира папироску и оба с наслаждением закурили, о нас словно забыв.
   Я посмотрел на своих ребят и не удержал тоскливого вздоха:
   - Ну что, пошли, что ли?
   Когда дверь с шумом и лязгом захлопнулась за нами, мы невольно резко обернулись, и на меня лично в тот момент навалилась такая тоска, что на миг показалось - сейчас остановится сердце. В вагоне было относительно светло и очень воняло - дерьмом, потом, мочой... короче, местом, где безвылазно находится довольно много людей, и находится долго. Под ногами шуршала солома. Мы даже оглядеться не успели - послышались весёлые (!!!) голоса:
   - Мать твою, это ж наши!
   - Ещё трое!
   - И тоже изнасилованные фашистской сволочью!
   - Сегодня подрём!
   - Ёп... Олежка! Полланд! Живой?!
   - Эй, привет, вы откуда?!
   Отлегло. Отпустило...
   ...В вагоне были только наши. Из школы. Двенадцать пацанов, три девчонки, все - более-менее нам знакомые. Кое-кто сидел тут уже месяц, кормили так себе - они меняли барахло на еду у охранников-ментов (так мы узнали, кто нас охраняет и что это за форма). Кроме того, все подыхали от скуки и тоски, а так же от запаха - в качестве санузла предлагалось четыре ведра, гордо выстроившиеся в ряд у стены. Куда нас повезут - никто не знал, но все не скрывали, что при первой возможности сбегут хоть с Северного полюса. Кое-кто мрачно предрекал, что нас наберут полный вагон, да и шлёпнут при большом стечении народа, но таких почти не слушали - чего возиться-то?..
   ...Вечером дверь отъехала в сторону, и часовой, вглядываясь внутрь, спросил:
   - Где тут новенькие? Хлеб, консервы, помидорки - от Васильича...
  

10. Остановка в пути.

   Мы ехали уже четверо суток, пятые, простояв после нашего прибытия ещё сутки. Ехали со страшными остановками - ползли, можно сказать. Или стояли, или перецеплялись. Было жарко и хотелось есть - воды давали вдоволь, но еды - буханка хлеба в день на троих и по банке консервов на двоих. Консервы были наши, из Штатов. Холодные, и не разогреть.
   Охраняли нас в дороге уже не менты, а пионеры - мальчишки примерно наших лет из фашистской военной организации. То ли людей у русских не хватало, то ли это засчитывали как службу или практику, что ли... Ребята были, надо сказать, крепкие и одеты щеголевато даже: синие береты с кокардами, рубашки ковыльного цвета с непонятными знаками различия, алые галстуки, белые ремни, синие брюки с большими накладными карманами и высокие чёрные берцы. У каждого - пистолет ПММ в открытой кобуре и карабин СКС, только с непривычно маленьким магазином, зато - с откинутым для устрашения штыком. В сочетании с откровенно неприязненными взглядами это и правда выглядело угрожающе. Все попытки наладить с ними деловые отношения свелись к первой и последней - когда нам передавали очередную порцию еды, один из наших парней попробовал заговорить с часовым, стоявшим у вагона. В ответ часовой молча и очень быстро двинул его прикладом в пах. Потом сказал несколько матерных слов, плюнул и нацелился в нас из карабина, рявкнув с настоящей злостью - в голосе, но ещё больше - в глазах:
   - Назад!
   Я такие глаза видел. Люди с такими глазами убивают так же легко, как дышат - и пофик, что убийце и жертве по шестнадцать лет. У нас у самих глаза такие, только мы сейчас в плену. И это не самое умное дело - злить караульных.
   Кроме жары и голода нас донимало безделье. Для восемнадцати подростков в этом чёртовом вагоне было мало места и мало развлечений, поэтому мы развлекались, как могли: пели песни хором и поодиночке, играли в карты, сделанные из отслоенных от стен кусков краски, рассказывали друг другу всё на свете, без конца перетягивали найденную в соломе палку, в обязательном порядке по утрам занимались боевой разминкой - именно в обязательном порядке, чтобы не опуститься, тем более, что иногда накатывало желание лечь и даже глаз не открывать. Короче, всеми способами убивали время - и говорили о побеге.
   Но именно говорили. Реальной возможности бежать не было - пол, потолок, стены набраны из хорошего дерева, а у нас даже перочинных ножиков не имелось. Световые люки забирали мощные решётки - не приклёпанные, а вделанные в дерево...
   ...Было одиннадцать часов по часам Отто - одиннадцать часов пятого дня нашей поездки, когда состав в очередной раз тормознулся. Мы думали, естественно, что нас снова перецепляют - ил пропускаем какой-то эшелон. Но совершенно неожиданно дверь отъехала в сторону, и один из конвоиров буркнул, держа в руке карабин:
   - Любуйтесь.
   И надо сказать - было чем. Во-первых, внутрь хлынул свежий воздух. Но даже на него мы обратили меньше внимания, чем следовало.
   Наш поезд - грузовые вагоны, наш - в конце - стоял даже не на станции, а - если можно так сказать - в чистом поле, перед мостом через речку в окаймлении задумчивых плакучих ив. На жёлтом пляжике купалось несколько местных пацанов и девчонок; к ним, на ходу снимая амуницию, шли наши охранники. Подальше, среди кустов, двое мальчишек, стоя по колено в воде, удили рыбу. Напротив нашего вагона, за великолепным заливным лугом, виднелись дома - небольшая деревушка в окружении садов. А за нею громоздились к небу лесистые холмы - до самой синевы.
   Мы сгрудились в дверях, теснясь, чтобы всем хватило места. Две наших девчонки заревели и, покосившись, я увидел, что и Олег плачет - молча глотая слёзы. Увидев, что я смотрю, он жалко улыбнулся и хотел что-то сказать, но я молча отвернулся.
   Странно. Меня охватило ни с чем не сообразное, но отчётливое ощущение дежа вю. Я видел это место. Видел, точно - на картинке или... Я помотал головой - ощущение исчезло. И крикнул конвоиру:
   - Не будь козлом, скажи, где мы!
   Тот буркнул, не оборачиваясь:
   - Урал.
   - Уже настоящая Россия, - сказал кто-то. Часовой вдруг яростно заорал, поворачиваясь:
   - Тут везде Россия! От самого Средиземного! Поняли, сволочи?! Поняли?! - и, сплюнув, отвернулся, словно ему было мерзко с нами говорить. Да так, наверное, оно и было взаправду...
   - А дальше-то куда? - спросила Вера, третья девчонка, у неожиданного знатока.
   - Если дальше на восток - то Сибирь. А на запад - центральные области, где война была.
   Больше никто не болтал - все просто стояли и смотрели на эту красоту, особенно остро ощущая, что мы - пленные. И ещё острее становилось желание выбраться из плена.
   Конвоиры на пляже, раздевшись и составив карабины, затеяли самую обычную кутерьму на песке и в воде - с воплями, хохотом и шутливыми драками. Как это делали в похожих случаях и мы... А на насыпи около поезда стали собираться подходившие со стороны села люди - женщины и дети. Они просто стояли и смотрели. Нас им снизу было видно плоховато, они просто различали, что в дверях вагона стоят люди.
   Этого оказалось достаточно.
   Камень чудом не раскроил мне голову. Другой ударил Олега по губам, и он, вздёрнув ладони к лицу, залился кровью. Бросали и женщины, и дети - бросали и кричали что-то злое и пронзительное.
   - Прекратите! Прекратите! - начали вопить охранники, потом раздались несколько выстрелов в воздух.
   Не знаю, что меня толкнуло. Поддерживая Олега, который унимал кровь и ругался, я повернул, не закрывая своё лицо, голову к людям под насыпью. Остальные наши тоже не отошли от двери.
   Камни перестали лететь как будто сами собой. Вот упал булыжник из руки молодой женщины, уже занесённой для броска. Другая - старше - дала подзатыльник слишком рьяному мелкому мальчишке.
   - Господи, - сказал кто-то. - Это ж дети.
   Не меньше минуты мы смотрели друг на друга. Мы - пленные - из вагона. И они - русские женщины и дети - с насыпи.
   Потом они начали разворачиваться и уходить.
   Олег всё ещё стирал кровь с губ. Зубы у него были целы, да и сами губы не рассечены, а просто разбиты, но, конечно, ему было очень больно.
   - Дай пакет. - попросил я конвойного. Кроме Олега, камни пометили ещё двоих - и сильно. Русский серьёзно посмотрел мне в глаза, кажется, хотел что-то сказать, но потом просто полез в сумку на поясе и бросил мне серый пакет. Отвернулся, оперся на карабин.
   - Может, разрешат нам искупаться? - предположил кто-то. - Воняет, как от скотовоза... Они же сами нюхают, едут-то рядом...
   - Я поговорю. - предложил Ганс. Но Юстан Ружицки замотал головой:
   - Ты с акцентом порешь, пусть Славка разговаривает.
   - Поговори с ними!
   - Может, разрешат?
   - Славка, давай!
   Кивнув, я подошёл к двери и окликнул конвойного:
   - Ты не позовёшь вашего старшего? Нам поговорить...
   - Дышите воздухом, - буркнул он.
   - Ну тебе что, трудно? - настаивал я. Второй конвоир, повернувшись, рявкнул:
   - Уйди в вагон! - но первый неожиданно хлопнул его по плечу:
   - Да ладно... Серёга! - завопил он. - Серый! Иди сюда!
   Один из боровшихся на песке пляжа перекатился через плечо, поднял голову, вскочил и побежал к вагону. Не потому, что торопился, просто видно было, как ему нравится бежать - свободному, сильному, здоровому...
   - Ты чего сигналишь, как сирена? - сердито спросил он, подбежав и уперев руки в бока.
   - Пленные говорить хотят, - пояснил конвоир.
   - Чё-о-о-о?! - протянул Серёга. - Ты что, плохо спал сегодня?! - он яростно сдул каплю с носа.
   - Я ему говорил... - вмешался второй конвоир. Но тут заговорил, присев на корточки, я:
   - Послушай... - Серёга резко развернулся, но лицо у него было не злое, даже не раздражённое, а ещё не остывшее от возни, беготни и купания. Парнишка он оказался рослый, и наши лица находились друг против друга. - Ну послушай, - повторил я спокойно.
   - Чего вам? - поинтересовался он.
   - Слушай, - снова начал я, - нам уже тошно так ехать, честное слово.
   - Да что ты говоришь? - насмешливо спросил он. Я подумал, что это могло быть ошибкой - говорить с ним по-русски, он может сразу счесть меня предателем-русским. Но отступать было поздно.
   - Может, вы разрешите нам искупаться? - сделал я вид, что не слышу его реплики. - И заодно одежду постирать.
   Оба караульных издали звуки, долженствующие выражать изумление моей беспредельной наглостью. Но старший вдруг сказал:
   - Вас восемнадцать. Если кто-то побежит - будем стрелять сразу. Попытается улизнуть во время купания - перещёлкаем всех остальных. Веришь, что это сделаем?
   - Верю, - искренне сказал я. Я в самом деле верил ему.
   - Серый, ты чего?! - возмутился второй конвоир, но старший его оборвал:
   - Ладно, пусть купаются. А то ещё какую холеру привезём...
   ...Вы себе не представляете, что это такое - выкупаться в реке после того, как неделю мариновался в собственном гавне. Да нет, не неделю - больше. Плавал я очень хорошо и сейчас нырял и крутился в вожу с истинным наслаждением. Так здорово мне не было даже на пляжах, куда нас возили из школы.
   Забравшись на глубину, я выстирал трусы, потом - ближе к берегу - рубашку. Выбрался и растянулся на песке (здорово пригревало), окликнув Олега:
   - Эй, туда не суйся, там омутище!
   И впал в ступор. Какой омутище, с чего я взял? Но... я знал, что там, под ветвями ив, ледяной омут.
   Большинство наших тоже повылезали и загорали, пользуясь каждой минутой пребывания на относительной свободе. Наши конвоиры в основном сидели и лежали на песке - около составленных в пирамиду карабинов. Их оказалось восемь - с теми двумя, что у вагона... А ведь можно справиться... Нет, те двое сразу начнут стрелять , да и этих сразу так не скрутишь. Бежать надо не с шумом, а по-тихому.
   - Откуда это у тебя?
   Я поднял голову. Рядом стоял, широко расставив ноги, один из конвоиров - светло-русый, как и большинство из них (и я, и Олег), в красно-чёрных плавках.
   - Это откуда? - он ткнул в белые ниточки и точки шрамов, испещрявших мои ноги. - Граната?
   - Разбираешься, - буркнул я. - Граната.
   - Где?
   - В Турции.
   Он что-то пробормотал и, отойдя, плюхнулся на песок. Не знаю, чем уж так привлекли его мои ранения...
   Я, кажется, собрался уже уснуть, но нас всех поднял подбежавший от вагона конвоир:
   - Серый, - возбуждённо сказал он, - от деревни снова народ чешет. Наверное, слеги от заборов прихватили...
   - Там одни женщины и пацаны мелкие, - возразил Сергей, но встал и с сомнением покосился на карабины, как бы подумывая, не раздать ли их... но воздержался, лишь жёстко скомандовал нам:
   - В вагон - бегом! Там оденетесь!
   Когда нас загнали внутрь, толпа уже подваливала. На слеги то, что они несли, не походило. Люди несли еду.
   Я даже не сразу понял, что они несут её... нам.
   Охранники не мешали и, кажется, даже не слишком удивились. А вот мы сперва даже отшатнулись к задней стенке вагона, непонимающе переглядываясь - мы все знали русский, но язык этих людей вдруг стал нам совершенно непонятен. У женщин были натруженные руки и усталые лица без косметики, они все - даже явно молодые - казались пожилыми. Дети держались поодаль - они помогли донести всякое-разное, но подходить не спешили, как и мы.
   Я решился первым - не знаю, почему. Может, потому что от свёртка, который протягивала внутрь женщина в нелепой алой панамке, невысокая и плотная, как-то растерянно улыбающаяся, пахло очень вкусно? Я подошёл к двери и присел на корточки, протянул, дико смущаясь, руки за свёртком и ощущая, что остальные наши тоже отлипли от дальней стенки... но женщина почему-то не отдавала свёрток. Я с невольно улыбкой поднял глаза и посмотрел ей в лицо.
   - Славуля, - вдруг сказала она. И остались одни только глаза - глаза, заслонившие всё её лицо, усталое и некрасиво загорелое. - Славуля, маленький мой... это ведь ты?
   Я сжал свёрток, давя пирожки с картошкой... смешно, кто же печёт пирожки - с картошкой... какой знакомый запах и... и... и вкус - вкус...
   - Мама? - спросил я. И понял, что падаю наружу из вагона.

* * *

   - ...двадцать тысяч долларов. После чего ты был изъят у матери под предлогом неисполнения родительских обязанностей - у вас дома не было канализации, что для деревни естественно, и всё прошло очень просто, этого оказалось достаточно - и уже через три месяца отправлен в США.
   Капитан закрыл папку и посмотрел на сидящего напротив рослого подростка - даже скорей юношу - в плохо сидящем костюме, явно купленном совсем недавно. Покусывая щеку, юноша смотрел в стену.
   - Ты ничего не помнишь? - спросил капитан тихо. Юноша словно проснулся:
   - Я? Нет, я помню... как будто маленькими кусочками. Лицо помню... речку, дом... собаку большую... - он неумело улыбнулся. - Пирожки помню. С картошкой. И знаете - вас помню.
   Капитан вздохнул, потёр правой - живой - рукой протез левой:
   - Да, - сказал он хмуро. - Я у вас участковым был. Один на три деревни... Меня и не спросили.
   - Что же мне делать теперь? - спросил юноша. Капитан пожал плечами:
   - Да ничего. Вон тебе вид на жительство, паспорт потом справим. Тебе ещё чем повезло - как раз комиссия по реституции работать начала, вид-то сам Верещагин подписал.
   - Я не про это, - сказал юноша. - Одиннадцать лет... и эти смерти... и эта... эта ложь, которая... - он закрыл глаза рукой.
   Капитан долго молчал. Потом встал, прошёлся по кабинету. И вдруг решительно сказал, кладя живую руку на вздрагивающее широкое плечо:
   - А знаешь, сынок... вот ты сейчас открой глаза, посмотри кругом и скажи себе: доброе утро.
   - Что? - юноша отнял руку от непонимающих глаз.
   - Скажи: доброе утро, - повторил капитан. - Проснись, вставай и живи. Это просто, надо только попробовать.
   - Доброе... - несмело начал юноша, словно боясь, что это просто насмешка. Но капитан глядел внимательно и серьёзно. - Доброе... утро...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - 23 -
  
  
  
Оценка: 6.06*11  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"