|
|
||
Юрий Вересов
CЕКСУАЛЬНОСТЬ ОТЧАЯНИЯ
Букет незабудок на могилу Генри Миллера
"Вся страна -- это беззаконие, жестокость, взрыв, дьявольщина.
Это -- в воздухе, в климате, в ультраграндиозном ландшафте, в
каменных лесах, лежащих горизонтально, в быстрых обильных реках,...
в буйных урожаях, в чудовищных плодах, в смеси донкихотских кровей,
в дребедени культов, сект, верований, в противостоянии законов и
языков, в противоречивости темпераментов, установлений, потребностей
и запросов...Природа берет свое. Природа побеждает. Всюду одна и
та же глобальная потребность убивать, разорять, грабить. Внешне они кажутся
замечательными, воспитанными людьми: здоровыми, оптимистичными,
мужественными. А внутри изъедены червями. Крохотная искра -- и они
взорвутся."
Как вы думаете: о какой стране идет речь? О России 90-х? Совершенно
верно. С той лишь поправкой, что написаны эти строки в Париже,
в середине тридцатых годов нашего века, и посвящены, в принципе,
Америке. Автор -- сын германских эмигрантов Генрих Мюллер.
Генри Миллер "по-американски".
Первое, что возникает в воображении -- кентавр,
рассекающий облака монументальным фаллосом; горилла,
радостно ощущающая рост крыльев. Таков общий вид Генри
Миллера. Еще при жизни его назвали "божественным
порнографом", "гением мастурбации" и прочими
"лестными" эпитетами, не уловив суть этого странного
ангела. Как Джойс, он был запрещен; как Толстой, был
персоной нон грата среди ортодоксов.
Время всех рассудило.
Чтобы понять Генри, необходимо побывать в его шкуре.
Пожить в Америке начала века или в России на его
финише. Почти задохнуться в железобетонной фальши,
вариться в соке желудочного рая и в последний момент,
нахлебавшись досыта отравы, вырваться на свежий воздух
-- в голод, одиночество, бездомность. Он творил в
жуткой обстановке, но животная сила этого фольксдойче
родила такие мощные сексуальные образы, что забыть их
невозможно.
За свою долгую жизнь Генри написал множество книг, но
прославился двумя. Эта парочка -- "Тропик Рака" и
"Тропик Козерога". Какой из "тропиков" лучше, спорят
до сих пор. По-моему, лучше второй -- более зрелый.
Хотя, как уверяют астрологи, Рак -- внутреннее
"наоборот" Козерога -- недалеко от него ушел.
Сам Генри не был в восторге от своего гороскопа. Он
очень жалел, что "не успел" на один день и не родился
под созвездием Стрельца -- "а все лишь потому, что у
моей матери была ухватистая матка". Мать он не любил:
"недостаточно тонкая", она подавляла его отца. Отцу он
сочувствовал. "Мои родители -- люди нордического типа,
то есть раса идиотов", -- сообщает Генри. Их
ограниченность он точно разглядел в страхе перед
попыткой заглянуть себе в душу, "смердящую изнутри".
По той же причине он не любил Америку, из которой
сбежал в Париж, восемь лет проработав в крупной
телеграфной компании менеджером персонала. Этой
ненависти (или любви) и посвящен "Тропик Козерога".
Есть два изобретения, созданного мужчинами для
мужчин: философия и порнография. Исключая войну,
автомобили, игру "в очко" и политику, неизбежно
приходишь к двум этим вещам, предназначенным
исключительно для внутреннего пользования. Книги
Генри воплотили то и другое сполна. Его проза
подчеркнуто маскулинна, и если вы заметите даму за
чтением Генри, вы можете "уличить" ее в избытке
мужских гормонов. Не случайно читатель Миллера --
представитель сильного пола, и хотя сей разряд весьма
неоднороден по своей внутренней структуре, если
зачитываются и ханжи, и разгильдяи, и интеллектуалы,
и лица с неопределившимися вкусами. Отсутствие
полюсов, высокоморального горлопанства, иллюзии добра
и зла (ибо добро и зло поданы так субъективно и
наплевательски, что становится ясно: автор переболел
этой корью еще в детстве) -- все перечисленное
притягивает к нему тех битых жизнью счастливцев, кто
не остался до ста лет с менталитетом подростка.
"Плюс", "минус", "свои", "чужие", "черное", "белое" и
так далее не имеют для Генри постоянного значения. Он
изменяется в доли секунды.
Скромняга Миллер же считал себя писателем. "Я всего
лишь человек, записывающий историю своей жизни", любил
он повторять, но, насколько я понимаю, это удел богов.
Вообще, к богам его тянуло. Людская юдоль, семья,
ремесло писателя -- такое же тщетное, как другие
ремесела -- не могли привлечь его всерьез. Он выбрал
секс как смотровую башню -- не политику, не религию,
не философию, хотя преуспел бы в каждой из этих
отраслей жизни; он выбрал самое необъятное и мощное,
что есть на планете, ведь в сексе есть все
перечисленное плюс все, что бы ни было.
С помощью секса он боролся с тоской, обязаловкой и
страданием. Секс как идея -- и как чавкающая
влага, как огонь в жилах, как притяжение и
приключение. Секс везде: в главной идее --
бессмысленности страданий, в отдаленности от
родительской любви, в смачной пище, в наглом
выклянчивании денег, тупой работе и бесчетных изменах
жене, в душащем его творчестве (ибо нельзя быть поэтом
в Америке, -- повторяет он), а также у могилы
почившего в бозе знакомца, измотавшегося состраданием
всех, когда Генри-дитя вдруг осознал, что он, Генри,
жив, бесповоротно жив, и в радостной истерике выпустил газы
прямо у гроба.
Попытка понять, что такое смерть, кончилась для него
провалом. Он чуть не подавился в пивной, где попытался
представить себе, что это значит -- перестать дышать.
Простые и витиеватые перетрахи, с кем попало, по воле
воображения, устремляют его куда-то в зенит, куда --
он сам не знает. Чистейшее, как медицинский спирт,
отчаяние пьянит его и прочищает мозги самым роковым
образом. Однако то мозги автора, а не читателя.
Последний, пробуя книгу "на зуб" впервые, местами не
может справиться с бешеными перепадами одухотворенного
либидо.
Генри -- извините за банальность -- человек во всей
его высоте и мерзости. Он то впадает в паранойю
печали, то захлебывается от счастья в
умопомрачительных эмпиреях, при чем все искренне, все
серьезно. Скачки "Козерога" -- не для слабонервных.
У маразмирующей фабулы романа одно оправдание: "разве
что эта сумасшедшая страна". Сон по два часа в сутки,
три-четыре оргазма, служба, на которой он "увольняет и
принимает как проклятый", а несчастные идут
сплошным потоком, из некуда девать, все расы и
сословия, и на всех -- печать гнили; рваная сорочка,
аборты жены, истерики, проблемы, девственницы,
самоубийства, соседка в кимоно -- и живое безумие,
секс, точно змея, жалящая себя в хвост, точно выход
бесноватой энергемы. Он убедился: все люди
несчастны. "Потому что они тупые ублюдки... не
способные сойти с колеи", добавляет он в запале. Его
попытки помочь им кончаются пшиком. Он не мог помочь
даже себе, пока не покинул прокрустово ложе
"проклятой Богом системы".
Гений -- это всего лишь пролетарий собственного духа.
Он всегда скандален, всегда "не в строку". Там, где
живет человек вроде Генри, всегда располагается центр
ада. Счастливые совпадения в тех местах крайне редки,
существуя только в мифах. Столь безобразным способом
Мир творит Литературу.
Однако Генри выжил -- вопреки дьяволу и людям.
Ангел мимикрировал в сатира, приспособился для виду и
жил в козьей шкуре, пока хватало терпения, среди
несчастных созданий, отупевших от сраха перед смертью,
нищетой, болезнями, карой небесной, начальством,
безработицей и мнением разных ублюдков. Победив в себе
панику, он воплотился в самого себя -- в нечто
невероятно живое, бесконечно чувствительное, и в
одновременно -- ни то, ни другое; одним словом, в
Приапа. Город стал его публичным домом, то есть опять же --
самим собой. Утро начиналось с дверей, открытых в
общественный Бордель; далее следовали легкие закуски,
напитки, обед и разговоры; танец не кончался. Позже он
поднимался наверх, в номера, где имел весь мир,
расплачиваясь временем и талантом. Сон был падением в
безгрешность. На следующей день все повторялось,
однако напитки становились крепче, закуски --
обильнее, болтовня сводила с ума, а секс лишь повергал
в усталость. Лавина росла, и Приап решил бежать,
сбросив на землю шкуру, рога всучив сатирам, а душу
оставив себе. Книги Миллера -- это, в сущности, его
шкура, рога и копыта. Сам автор давно простил всех, прощен
Создателем и исчез еще до того, как закончился абзац.
Жизнь непобедима.
География, биография и другие частности -- вещи
малозначительные для космополита времени и
пространства. И все же, как говорится, "дорог писатель
к эпохе". Особенно, когда местные достоевские за
столько лет так и не разродились чем-либо выдающимся,
кроме констатирования всеобщей деградации и
литературной разновидностью мазохизма. Как бы то ни
было, 26 декабря исполняется 108 лет со дня рождения
Генри Миллера, величайшего российского писателя конца
ХХ века.
|