Где-то в конце зимы, кажется - уже в марте, я познакомился со своим одноклассником Игорем Пасечником, которому суждено было стать самым близким другом моего подросткового детства, единственным, с кем я делился самыми заветными моими мечтами, и которые находили отклик в его душе...
В классе его не любили, особенно - мальчишки, бывало, и дрались с ним, несильно, я не помню, чтобы в детстве у нас в школе, или во дворе, или на улице дрались сильно. Считали - что он слишком задаётся и много из себя воображает, и ведёт себя заносчиво и вызывающе. И это в нём, действительно, было...
Мы в классе все звали друг друга, обычно, прозвищами от сокращения фамилии. Меня звали "Веря". Кузьмина звали "Кузя". Игорёху звали: "Пася"...
Однажды, видимо, где-то в феврале или в марте, после конца уроков, он вдруг подходит ко мне и заговорщицки шепчет мне, что слышал, как ребята хотели нас с ним после уроков избить. Я был этим очень удивлён: я никогда не был ни с кем во вражде в классе, да и нравов таких у нас в классе не было. Но я ему почему-то поверил...
У нашей 204-ой школы было тогда два входа/выхода: на Халтурина и на Мойке. Вместе с ним мы быстро перебежали по льду на другой берег Мойки, убедились, что за нами никто не гонится, и, по его приглашению, пошли к нему домой... Жил он совсем рядом: средняя парадная из трёх в доме с классическим фасадом (Дом Адамини) напротив Тройного моста, и напротив Спаса-на-Крови...
Поднимаемся по широкой лестнице (в стиле "сталинского ампира") к нему на последний, 3-й этаж; и он, близко наклоняясь, по своей обычной манере, ко мне, тем же заговорщическим голосом, произнёс мне почти на ухо, что дома никого нет, и что в кабинете у его отца можно будет что-нибудь покурить...
Зашли в его квартиру, прошли в комнату его отца... Игорёха стал копаться в большой пепельнице, в окурках каких-то папирос, кажется, более крупных, и более дорогих, чем "Беломор" (возможно, "Казбек"), выискивая что-нибудь не совсем докуренное...
И тут я достал из своего кармана помятую пачку сигарет "Яхта" с фильтром (то, что мы курили с Толиком Коханским) и предложил ему... Он мне потом рассказывал, что этим актом я его поразил до глубины души: до этого он меня считал "маменькиным сыночком"; но с того момента он меня чрезвычайно зауважал. Так мы и подружились...
...
Оба мы страшно, и страстно, до одержимости, любили книги. Но он на этом пути сумел тогда продвинуться дальше меня. Возможно, благодаря своему профессору-отцу. Он уже вовсю читал тогда современную советскую и зарубежную фантастику. Он постоянно говорил о Космосе! Грезил им! Оперировал названиями незнакомых мне звёзд и созвездий, парсеками и световыми годами...
И именно он дал мне почитать "Туманность Андромеды" Ивана Ефремова. Эта книга оставалась у меня несколько лет. Я её перечитывал множество раз. И эта книга меня перевернула... Она действительно - открыла мне Космос! И она открыла Космос - во мне самом!..
Наша с ним мечтательная фантазия била через край, совершенно безудержно, принимая самые невероятные и невозможные формы... Один раз я пересказал ему какой-то свой интересный сон, что-то в нём очень хорошо приукрасив, и изрядно добавив, "редактируя" этот свой "сон" на ходу...
И он тут же, не успел я закончить свой рассказ, прямо возопил:
"А какой мне приснился сон!.."
И он тут же, с ходу, не останавливаясь и не запинаясь, выдал мне что-то ещё более фантастическое...
И у нас с ним, с тех пор, просто завёлся обычай: как только мы с ним в очередной раз встречались, очень часто где-нибудь около клуба Ленэнерго, у Марсова поля, на пути друг к другу из наших домов, мы - тут же, наперебой, стремились рассказать друг другу эти свои "сны", совершенно точно не придумывая их заранее, а сочиняя, оба, их прямо на ходу... Оба мы, разумеется, прекрасно знали, что никакие это не сны, но оба принимали эту условность "по умолчанию"...
А рассказывали мы с ним, почти всякий раз, оба, почти один и тот же "сон", с повторяющимся общим сюжетом, лишь развивая и приукрашивая, всякий раз, разные детали; и "сон" этот был таков:
Мы с ним внезапно бежим из школы, прямо с какого-то урока, из-за какого-то конфликта с учителями и с "гадами", устроив там полный переполох. Нас преследуют учителя, и школьные "гады", а потом и милиция; но мы от всех отбиваемся, захватываем, убегая, оружие, автомобили, бронетехнику, вертолёты и самолёты, а потом - и космический корабль. И мы летим на нём - на какую-нибудь симпатичную для нас планету, иногда - на мою любимую планету Плутон...
Иногда нас преследовали и в Космосе, и на других планетах, но мы всегда успешно отбивались... Не помню, какая была любимая планета у Игорёхи, и куда летели мы с ним в его "снах"; кажется, какой-то самой любимой планеты у него не было, и он охотно соглашался на мой Плутон, как на конечную точку нашего бегства из этого опостылевшего и враждебного для нас мира взрослых и разных недоразвившихся "гадов"...
Кажется, в более поздних наших "снах" мы находили какую-нибудь подходящую планету и за пределами Солнечной системы, с хорошим климатом, с пышной растительностью, дающей обильные съедобные плоды, с вполне себе курортными условиями... В общем, это был Рай...
И что мы собирались делать там дальше, в этом космическом Раю?.. Кажется - просто "просыпались"...
Эти наши "сны" были особой формой "шаманского сновидчества" и визионерства, и они раскрывали наш с ним творческий потенциал мощнейшим образом, что я смог оценить по достоинству будучи уже лишь очень взрослым...
...
Чувство несправедливости окружающей жизни, которая давила на нас, было в нас с Игорёхой очень сильно. Нас давила обстановка в доме, давила обстановка в школе, и всё больше мы отдавали себе отчёт в том, что вся окружающая нас социальная реальность в целом глубоко несправедлива и репрессивна, что официальные идеологические лозунги и заявления очень расходятся с действительностью...
Позже мы стали обыгрывать с ним в своём воображении варианты какой-то грядущей социальной революции, какого-то восстания "хороших" ("наших") против "гадов", какие-то варианты даже гражданской войны, но всё это было ещё как-то очень отвлечённо и мало осмысленно...
Мы верили в Ленина, верили в идеалы коммунизма и марксизма-ленинизма, но всё больше считали, что слова и дела нашей власти очень расходятся. Мы видели, что почти все взрослые, которых мы знали, Хрущёва глубоко не уважают и относятся к нему очень критически... И мы сами всё больше считали, что и нынешняя власть, и весь нынешний политический и социальный строй, хотя и называются социализмом, но на практике слишком отошли от идеалов Ленина и настоящих большевиков, в пользу личных интересов правящей верхушки...
Но как это можно изменить?..
Мы больше мечтали, как от этого можно убежать...
...
Мы с Игорёхой любили гулять на Марсовом поле, где позже часто встречались с ним "у дубка": из четырёх дубов по углам Марсова поля - это был, тогда ещё небольшой, дуб, ближайший к Инженерному замку...
Потом мы больше полюбили гулять с ним в Михайловском саду, а потом регулярно ходили с ним, одно время, гулять к Инженерному замку, описывая вокруг него круги, выходили на Кленовую аллею, на Фонтанку, к цирку...
Ходили в гастроном напротив цирка, покупали там 100 грамм конфет "Кавказских" за 15 копеек, делили их по-братски, выходило где-то по 3,5 штуки на брата... Мороженое мы с ним, сколько помню, никогда не покупали, да и денег на это не было...
Позднее мы с Игорёхой очень полюбили ходить - через Кировский (ныне опять Троицкий) мост, через Неву - к Петропавловской крепости, "на Петропавловку", которая сыграла в нашей жизни огромнейшую роль... Там мы устроили наш "штаб" на чердаке у Государева бастиона. Там, на Государевом бастионе, мы с ним дали нашу клятву. Там же произошёл и мой "Прыжок с моста", с Иоанновского моста при восточном входе в крепость...
В моём мета-романе Анфиса и Ника находят этот наш "штаб". Нашу с Игорёхой клятву на Государевом бастионе я тоже подарил им. И свой прыжок с моста - я тоже целиком подарил Анфисе...
Прыжок с моста
Мы с Игорёхой прыгали в глубокий (февральский или мартовский) снег с Иоанновского моста, но не с самой большой высоты, а поближе к воротам крепости, с правой стороны...
И я высказал, было, желание, или почти готовность, прыгнуть с более приличной высоты, с левой стороны моста, у каменного "быка", что находился почти у самой кромки берега...
Подошёл, перелез через ограду... Но - не смог... Побоялся. Не прыгнул... Высоты боюсь всю жизнь...
А Игорёха пристал:
"Ты дал слово, что прыгнешь!"
Я прекрасно помнил, что никакого слова, или, тем более, клятвы, я не давал, а просто высказал пожелание: мол, хорошо бы попытаться прыгнуть здесь, где повыше...
Но Игорёха не отставал от меня:
"Нет, ты дал слово!"
Мне действительно стало как-то совестно, и я почувствовал, что отступить не смогу, нельзя уже отступать. Но и прыгнуть - не мог...
Тренировался на другой стороне, где было не так высоко и страшно, где мы уже прыгали с Игорёхой с самого начала... Но как подойду снова к тому "быку" - не могу!..
Измучился страшно...
А Игорёха смеётся - и, гад такой, не отстаёт:
"Ты должен! Ты должен! Ты дал СЛОВО!.."
Я уже дошёл до какого-то нехорошего невротического состояния...
А уже стало смеркаться...
Игорёха, наконец, сказал, уже без всякого смеха:
"Всё, пошли домой! Уже поздно! Мне влетит!.."
Я был на каком-то пике безысходного стыда и отчаяния. Я только что, зачем-то, опять, уже в который раз, прыгнул с моста справа...
Игорёха уже повернулся, чтобы идти домой... Кажется, моё подавленное состояние отчасти передалось и ему. Шутить он перестал. И говорил со мной - как бы как-то с каким-то "несостоявшимся"...
И тут со мной что-то произошло...
Что-то будто умерло во мне. Умер даже не страх - умер сам боящийся. Точнее, он не то, чтобы совсем, совершенно умер - он будто смирился со своим смертным приговором, принял его. И подчинился какой-то вдруг совершенно решительно заявившей о себе во мне Высшей Силе...
И, действительно, будто какая-то, неведомая ранее, могучая, повелительная сила, властно и беспощадно, развернула меня опять в сторону того "быка", и - повела...
Действительно, шёл как бы не я сам, прежний и слабый, страшащийся и трепещущий, не могущий совершить этот прыжок, а - меня вела эта Сила...
И эта Сила - была как бы неким огромным невидимым человеком, который вдруг обнаружился где-то глубоко-глубоко во мне - и в то же время охватил меня со всех сторон своей невидимой огромностью: спокойной, твёрдой, и какой-то очень мудрой...
Как будто этот Большой Человек уже давным-давно через всё это прошёл, и проходил не раз через подобное, и тут как бы решил просто мне это подсказать...
Этот невидимый Большой Человек напоминал мне меня самого - и как бы и был мною самим - но в каком-то моём далёком-далёком будущем. Хотя одновременно - было такое чувство, что он пришёл из какого-то бесконечно далёкого прошлого, что он живёт уже давным-давно, просто очень, страшно давно, и бесконечно умудрён этой своей огромной прошлой жизнью...
И я как бы доверился и отдался - этой его силе, спокойствию, опытности, мудрости, этой его "подсказке"...
Я шёл спокойно, как живой покойник... Как бы не своими ногами... Дошёл, перелез через решётку - и сразу, не останавливаясь и не задумываясь, прыгнул с моста вниз...
Приземлился в глубокий снег вполне благополучно...
И - тут же мои ноги подкосились от нервной слабости; и я сел, почти повалился, в снег, и заплакал...
Рядом со мной - шлёпнулся в снег Игорёха...
Спрашивает, с тревогой:
"Ты что?.. С ногой что-нибудь?.."
Я был в состоянии только отрицательно помотать головой, не переставая не то что плакать, а как-то судорожно всхлипывать...
На обратном пути к дому - через Кировский (ныне опять Троицкий) мост - почти ни о чём не мог говорить... Кажется, меня трясло и лихорадило... Игорёха хвалил и подбадривал меня...
Гордости за свой прыжок я не испытывал никакой... Я был просто страшно благодарен Судьбе, что в этот день я не стал полным трусом и ничтожеством...
...
Сколько раз, уже после неоднократного прочтения книг Кастанеды, и - про его прыжок в пропасть, я вспоминал - этот свой, ещё совершенно детский и "игрушечный", но тоже "прыжок в пропасть"... В постижение неведомой бездны...
С того места моего прыжка, на противоположном берегу Невы, был виден мой дом, а ещё лучше музей Ленина (Мраморный дворец), да и ещё много чего весьма символического на том берегу - но тогда я не думал об этом...
Над нами парил золотой ангел с Крестом - но я об этом тоже тогда совершенно не думал...
Не думал о всей символике Петропавловской крепости, Заячьего острова, да и всего Санкт- Петербурга - Ленинграда...
И о сдвиге "точки сборки", описанном у Кастанеды, я тогда ещё тоже совершенно ничего не знал...
Знаменитый теперь Заяц, который с 2003 года сидит на свае у Иоанновского моста - сидит как раз недалеко от того места, где я прыгал...
...
Конечно, здесь много смешного... Детского и смешного... И для очень многих - всё это абсолютно не серьёзно...
И - всё-таки - я прыгнул!.. Сказал - и прыгнул!..
Да, это было советское воспитание, это был дух замечательной детской, романтической, и глубоко гуманистической, литературы, также и фильмов того времени, и это был дух тогдашней советской эпохи, ещё самого начала 60-х: я дал слово - и я должен его сдержать!.. Даже если это была совсем никакая не клятва, и даже не "честное слово", почти никакое...
Но - Слово!..
Какое-то сакральное отношение к Слову - я усвоил себе уже тогда. Возможно, благодаря глубочайшему и сильнейшему "логоцентризму" всей русской натуры и всей русской культуры...
В советское время это сакральное отношение к Слову было очень сильным - до самого конца Перестройки... До самого конца советского социализма и всего Советского Проекта. До самого конца веры - в это спасительное и освободительное, несущее Правду и Справедливость, Красное Слово...
...
Сколько раз я вспоминал этот свой "Прыжок с моста"!.. Да, это лишь слабенькая-преслабенькая тень совершенно архетипического "Прыжка в пропасть" у Кастанеды. Но - реальность имеет фрактально-голографическую природу. Бесконечно большое повторяет себя в бесконечно малом...
Возможно, тогда действительно произошло (на какой-то момент) соединение моего "плотного тела" (и моего "эго") с моим "телом сновидений", с моим "двойником", если попытаться осмыслить произошедшее со мной в терминах Кастанеды...
И меня - повела Сила...
Не раз вспоминал и классическое ("Лиса и виноград"):
"Где эта ваша пропасть для свободных людей?"...
В детстве на меня произвёл сильное впечатление этот телеспектакль (1960). И больше всего - сам этот его заключительный прыжок... Со скалы - в бушующую бездну...
Тогда - в момент прыжка - я действительно почувствовал себя как бы в каком-то гораздо более обширном, более объёмном, и более могущественном теле. Которому моё физическое ("плотное") тело и моё "эго" подчинились полностью...
Подчинились, потому что это "другое тело", невидимое тело, транс-локальное тело, "квантовое тело", было - как бы Телом Закона, Телом Истины (Дхармакая?)... Телом Самого Логоса!.. И - Телом Воина, того "безупречного воина", о котором пишет Кастанеда...
Пожалуй, его можно назвать и Телом Свободы... Телом Освобождения и Открытия... В нём - весь мой страх умер. И почти умерло - моё жалкое "эго". Но - только на время...
Мои ноги воткнулись в глубокий чистый снег - действительно как вилка в розетку... Я воткнулся - в саму Мать-Природу, в саму Истинную Реальность, в Свободу и Бесконечность... Пусть это и продолжалось для меня - лишь какой-то миг...
Об этом говорил и Порфирий Корнеевич Иванов, ходивший зимой голый, как юродивый, призывая каждого человека занять в Природе "своё законное место, никем не занятое"... Но остаться там - в Природе, в Целом, в Едином, в самой Вселенной, в Бесконечном - сил мне тогда не хватило, да и не могло хватить...
Если бы я не смог тогда прыгнуть - смог бы я тогда потом (года через два-три) сбежать из дома?.. Возможно - что и не смог бы...
Мой Побег (и в 1965, и в 1966... да и в 70-е...) - это был тоже прыжок... Из царства необходимости - в Царство Свободы, если вспомнить Гегеля и Маркса... И это было законным продолжением - моего прыжка с Иоанновского моста...
Это был интереснейший опыт транс-субъективности и транс-локальности. Я чувствовал себя и внутри своего тела - и одновременно где-то вне его, над ним и вокруг него. Это в пространстве. И во времени - то же самое: я чувствовал себя одновременно и в настоящем, и как бы где-то очень далеко и в прошлом, и в будущем...
То же самое, и относительно моего "Я". Я был одновременно и внутри его - и вне его, одновременно и "Я" - и некий "Сверх-Я"...
Да, это можно назвать переживанием некой космичности... Или - антропокосмичности...
Здесь можно действительно понять, что Антропный Принцип в Мироздании - абсолютен! Человек и Космос - Одно!..
И реальное значение и смысл может иметь - только Абсолютный Гуманизм. Он же - и подлинный Вселенский Космизм...
Наш "Москвич" и поездки на Природу
Отец, где-то в это время, осуществил, наконец, свою давнюю мечту и купил легковой автомобиль: "Москвич-402".
Где-то в апреле-мае 1962 года мы выехали на нашей машине в 1-й раз за город... Кажется, это было где-то на Карельском перешейке, не очень далеко от города. Выехали всей семьёй, и, кажется, с нами был ещё кто-то...
Я почти никогда до этого не бывал за городом, на Природе, так рано после зимы. Дача ведь всегда начиналась с начала летних каникул, с первых чисел июня... Сколько было острых запахов пробуждающейся Жизни! Сколько волнующих ощущений!.. Я видел ландыши, я видел подснежники!..
Я осторожно удалился от всех подальше в лес - и развёл, с помощью тайком взятых из дома спичек, небольшой костёр... развёл - Огонь!..
Я уже тогда думал о реальном побеге из дома, и - готовился... И Огонь - это ведь было самое священное, чему поклонялись и индейцы, и все первобытные люди, все наши предки... И от Огня - скоро будет зависеть всё моё существование, вся моя жизнь!..
Позже, уже много позже, перефразируя известное высказывание Энгельса о роли труда в человеческой истории ("Труд сделал человека человеком"), я вывел несколько другую формулу:
"ОГОНЬ СДЕЛАЛ ЧЕЛОВЕКА ЧЕЛОВЕКОМ".
И великая Огненная революция - она же Солнечная революция - продолжается и воспроизводится, принимая всё новые формы, на протяжении всей истории человечества...
И победа - будет за Солнечным Человеком!..
Зелёный Гай 1
Летом мы отправились на этом нашем славном автомобильчике в путешествие на Украину. Это была родина дяди Лёши: Украина, Сумская область, село Гаврилова Слобода, посёлок (или хутор) Зелёный Гай...
Ехали из Ленинграда - по дороге на Киев, и дорога местами была совершенно убийственная. На заднем сидении нас сидело четверо, и мы меняли колёса раз пять. А погода была жаркая, дорога пыльная. Как-то доехали...
Тётя Таня, сестра дяди Лёши (здесь его все звали Лукьян) жила в Гавриловой Слободе, а до хутора Зелёный Гай было ещё несколько километров по лесной дороге, которую мы едва осилили. Там хозяйкой дома, где мы поселились, была тётя Марфа, она, кажется, была вдовой брата дяди Лёши. Там же жил её отец, дедок, как его все звали, уже очень старенький, едва ходил, но был весёлый и бодрый...
Также в этом доме одно время жили Коля, сын тёти Тани, племянник дяди Лёши, ещё совсем молодой парень, и его молодая жена Маша, с очень добрым лицом, но сильно изъеденным оспой. У них была совсем маленькая дочка...
...
Зелёный Гай... Посёлок был совсем небольшой, 26 дворов, как, помню, это говорил местный бригадир... Наша хата была крайней от леса. Электричества в посёлке не было, по вечерам зажигали керосиновые лампы (ах, этот запах!..). Была радиоточка на столбе, но она что-нибудь вещала, когда на русском, когда на украинском, лишь раз в две или три недели...