Совсем маленькой я любила смотреть в калейдоскоп. И восхищалась, как из нескольких цветных стеклышек получается каждый раз новый удивительный узор. В этой книге - несколько рассказов: придуманные истории и подсмотренные в жизни, о молодых и о стариках, грустные и веселые, но всегда светлые. Они разные, как стеклышки в калейдоскопе. Я собрала их в книжку - для вас.
Надеюсь, что чтение моей книги доставит вам несколько приятных минут. А еще я хочу, чтобы ваша жизнь была полна яркими разноцветными событиями, и чтобы они складывались в непременно красивый узор, и чтобы хоть иногда вас посещало ощущение чуда. Как в детстве.
Ирина Верховцева
Три женщины, три песни, три судьбы
Дамокловым мечом, гигантским многолапым пауком раскачивается над нами депрессия. Она подстерегает нас на каждом шагу. Если верить психологам, жизнь любого человека состоит из череды кризисов, и каждый из них неминуемо ведет к депрессии. А сезонные беды - осенние дожди, зимняя темень и весенний авитаминоз! А сложные жизненные перипетии, как-то: семейные ссоры, двойки оболтуса-сына, набор лишних килограммов живого веса и неудачная стрижка! Густым твердым градом сыплются на наши головы всевозможные неприятности. Поступление на работу и выход на пенсию, начало отпуска и конец его, слишком пристальное внимание начальства и его равнодушие - все, буквально все, может вызвать депрессию. И нигде не скрыться, никуда не убежать. Не миновала эта участь и Марину Сергеевну, только депрессия на нее напала не модная - телевизионно-журнальная, а самая настоящая, медицинская.
Вся сознательная жизнь Марины Сергеевны проходила в школе, где она сначала, как все, училась, а потом, после соответствующей университетской подготовки, преподавала русский язык. Если в большинстве профессий люди до старости ходят просто Светами и Ленами, то в учительской среде всех, не исключая и едва оперившихся, величают по имени-отчеству, и даже между собой, приватно, учителя частенько называют друг друга полным именем. Вот и Марина Сергеевна звалась так без малого двадцать лет. Замуж она вышла рано, в девятнадцать, за ровесника - студента авиационного института, с которым познакомилась на дискотеке в своем общежитии. Он был невысокий, крепенький, как молодой гриб-боровик, и светловолосый. Марине нравились светловолосые люди, ей казалось, что они сами излучают свет. У него были мальчишечья челка и смешная привычка дуть на нее, отчего челка подскакивала и ложилась на место. А еще у Семы был красивый бархатный голос, и он умел ласково смотреть в глаза и трогательно смущаться, когда смотрела она. Одним словом, не влюбиться в него было невозможно. Считается, что студенческие браки непрочны, но Марина Сергеевна и Сема жили дружно и спокойно. В самом начале семейной жизни Сема уговорил ее сделать аборт, потому что нужно было прежде доучиться и встать на ноги, и Марина Сергеевна, покладистая и робкая по натуре, согласилась. Когда же доучились и на ноги встали, оказалось, что она больше не может иметь детей. Конечно, в школе ей хватало детской колготы с избытком, но хотелось хоть одного своего, родного. Марина Сергеевна начала ходить по врачам - обследоваться, лечиться. Она перепробовала все, на что хватало денег и фантазии эскулапов. Не помогло ничего. В душе Марина Сергеевна считала себя виноватой и изо всех сил старалась, чтобы пострадавшему из-за ее неполноценности Семе жилось комфортно. Другой женщине, может, и не понравилось бы, что муж куда-то уезжает на выходные с друзьями или задерживается где-то после работы, а вот Марина Сергеевна никогда не упрекала его - пусть живет, как хочет, лишь бы ему было хорошо. Казалось, что все уже отлажено и устроено, и ничего не изменится, но вдруг месяц назад, в мае, Сема объявил, что уходит к другой. Марина Сергеевна настолько была ошарашена этим известием, что не сразу поняла, что случилось.
- Как? К кому? Почему? - спросила она.
Сема уходил к какой-то своей сотруднице, о существовании которой Марина Сергеевна даже не знала.
- Я должен уйти, у нас будет ребенок, - ответил Сема каким-то чужим глухим голосом. И добавил:
- Беременной женщине нужна поддержка. Тебе этого не понять.
И вот эта последняя фраза Марину Сергеевну доконала. Не то, что уходит, не то, что к другой, а про ребенка. Она машинально помогла Семе собрать вещи, закрыла за ним дверь и легла на диван лицом к стене.
Нет, она не собиралась сдаваться. Пока были уроки, потом экзамены, ей даже удавалось держать себя в руках, но когда начались каникулы... Бороться с тоской стало все труднее, одолевали горькие мысли, и справиться с нежданной бедой не получалось. Считается, что когда люди расходятся, виноваты оба. Это не всегда так: бывает, что виноват кто-то один, бывает - никто не виноват. Марина Сергеевна то винила себя, то обижалась на Сему. Тот несколько раз звонил.
- Марина, нам нужно поговорить. Ты что молчишь, Марина?
Марина Сергеевна ждала звонка, каждый раз придумывая, о чем они будут говорить, и надеясь, что все разъяснится, и этот кошмар закончится, но услышав его голос, отключала телефон. Комок подступал к горлу, накатывала обида, не давая сказать хоть слово. Когда звонки прекратились, стало совсем плохо. Постепенно она почти перестала есть, перестала выходить из дома, и ее обычным состоянием стало лежание на диване лицом к стене. Легче становилось лишь к вечеру, когда было ясно, что еще один день прошел, и можно уснуть и ни о чем не думать, хотя и спалось плохо - просыпалась среди ночи и плакала. Когда появились мысли, не выброситься ли из окна, Марина Сергеевна испугалась и пошла к невропатологу.
- Молодая ты еще для таких болезней. Что с тобой дальше-то будет? Микстуру я, конечно, выпишу, а уж если не поможет, иди к психиатру, - сказал врач.
Микстура действовала отупляющее, от нее клонило в сон, но настроение лучше не становилось.
Как-то забежала на минутку подруга, и, увидев, что творится с Мариной Сергеевной, осталась на весь день.
- Что это ты так раскисла из-за своего дорогого Семочки? Поверь мне, не стоит он того! Обыкновенный козел и кобель.
Марина Сергеевна не терпела жаргонизмы, вообще грубых слов. В эпоху, когда мат признан едва ли не достоянием нашей культуры и украшением речи, она, воспитанная на русской классической литературе, хоть и чувствовала себя динозавром, но не могла смириться с грубостью.
- Ты биолог. Тебе, возможно, известно животное, соединяющее в себе этих двух, а я таких не знаю, - отвечала Марина Сергеевна.
- Животных таких нет, а вот мужиков - сколько хочешь, и твой Сема - один из них, - парировала подруга. - Так, решено. Хватит тебе страдать. Тебе нужно сменить обстановку. Поедешь на море, в Крым. У меня есть телефон чудесной Мариванны, сейчас позвоню; с билетами проблем не будет - еще не сезон; чемодан собрать помогу.
Крым Марина Сергеевна любила с детства. Первый раз она ездила туда с матерью в трехлетнем возрасте и запомнила ту поездку на всю жизнь. Они жили в Алупке. Она помнила крутые ступеньки, ведущие к каменистому пляжу, широкую лестницу к кафе, где они обедали, смуглого усатого парня в белом халате, который стоял возле лестницы и продавал пирожки, детскую площадку в парке, мальчишку - хозяйского сына, варившего раков в котелке на костре, разведенном прямо посреди двора. Будучи взрослой, она еще раз, уже с Семой, отдыхала в тех местах и узнала и дорогу к пляжу, и лестницу, и детскую площадку. Удивительно, но и парень в белом халате стоял на своем месте и продавал пирожки. Правда, тропинка оказалась не такой крутой, лестница - не такой широкой, а площадка - не такой большой. Не изменился только продавец пирожков: он по-прежнему был усат и смугл. Благодаря Марине Сергеевне и Сема пристрастился к Крыму. Они ездили туда каждый год, и каждый год считали, что в последний раз, а в следующем году отправятся куда-нибудь еще, но когда приходил очередной отпуск, обнаруживалось, что где-то в Крыму они еще не были, а где-то хочется побывать снова, и они опять отправлялись в Крым.
Марина Сергеевна ехать согласилась, и уже через несколько дней она стояла посреди уютного южного дворика, окруженного предназначенными для отдыхающих сараями и сараюшками, и приветливая хозяйка всей этой недвижимости Мария Ивановна, Мариванна, как представилась она сама, рассказывала ей, как чудесно у нее отдыхать. Марине Сергеевне отвели каморку в двухкомнатной пристройке над хозяйским гаражом. Входы в комнаты были отдельные, из узкой открытой веранды. Окна выходили во двор, а с веранды сквозь густую зелень можно было разглядеть море и громоздившуюся сбоку куском слоистой халвы скалу. Марина Сергеевна сходила на море, искупалась в ледяной воде, вернулась, разложила вещи, вышла на веранду. Тут же вышел сосед по пристройке.
- А я Вас видел утром. Вы сегодня приехали? Давайте знакомиться. Меня зовут Игорь, Игорь Ярославич.
- И Вы, конечно, профессор или бизнесмен.
- Почему Вы так решили?
- Все мужчины, которые пытались со мной познакомиться на юге, всегда представлялись именно так.
- Смешно, но Вы почти угадали: я доцент, преподаю математику в университете.
- Я полагаю, что математики - люди воспитанные, и не будут мешать другим отдыхать.
- И опять вы правы. Математики - тихие придурки. Извините, я просто хотел познакомиться.
"Что со мной? Нахамила незнакомому человеку. Надо взять себя в руки", - подумала Марина Сергеевна. А вслух сказала:
- Это Вы извините меня, я просто немного устала.
Перед сном она, убежденная безбожница, молила бога: "Помоги мне! Ты же видишь, как я мучаюсь. Сделай так, чтобы мне стало лучше, помоги!"
Лучше не становилось. Марина Сергеевна купалась в море, гуляла по набережной, разговаривала с соседом, тоска неотступно следовала за ней. "Понесло меня на море, - думала Марина Сергеевна, - когда нужно было к психиатру идти". Она вспомнила, что раньше, в другой жизни - с Семой, она любила ездить на экскурсии, и купила билет на поездку в Бахчисарай.
На экскурсию отправились рано утром, дорога предстояла долгая. Большую часть пути ехали вдоль моря, потом свернули в горы с грязно-белыми меловыми откосами на дорогу, по которой, наверно, еще в средние века скакали всадники, тряслись повозки, шли усталые путники.
Дорога длинная, трудная. Оксана то закручинится, а то забудет про свою беду: она так далеко и не ездила никогда, ей интересно по сторонам глядеть. Молодая она, любопытная. Сначала всадники верхом с луками, саблями и ятаганами, за ними тащится повозка. Татары лошадей жалеют, не торопят. Повозку, мугудек по-татарски, трясет на горной дороге. Впереди заблестела морская гладь. Раньше девушка жила в украинских степях, не то что моря - захудалой речки не видела, а тут столько воды и тоже конца-края нет, как у родной степи. "Остановитесь, - стала просить, - позвольте умыться". Главный татарин что-то сказал своим, повозка остановилась. Показал знаком: иди, мол, а сам за ней пошел, только чуть поодаль. Оксана зашла по щиколотку в море, умыла лицо, набрала пригоршню воды - попить. А вода-то горькая, соленая. Выплюнула скорей, а татары смеются. Вернулись к повозке. Татарин вытащил флягу с пресной водой, протянул полонянке. Хоть и басурмане, нехристи, а дивчину не обижают: кормят, поят, заботятся, как о родной. А может, ханского гнева боятся: везут-то они девушку хану, а если заболеет в пути, - осерчает хан, беда! Повернули в горы. Потянуло холодом - наступил вечер. А с ним пришла и тоска по дому, по родным. Страх напал - что-то будет? Страшно, а плакать боится. Татарин показал жестом: спи, отдыхай. Легла, свернулась калачиком и не удержалась, заплакала. Татарин укрыл чем-то теплым, похлопал по плечу, заговорил непонятно, тихо. Оксана уснула.
Утром ехали по ущелью, у подножия гор с грязно-белыми боками. С одной стороны на пологом зеленом откосе паслись горные козы - красивые, грациозные.
- Ой, смотрите, козы! - не удержалась Оксана.
- Караджа, - сказал татарин, согласно кивнув.
- Значит, так у них коз называют, надо запомнить, - подумала девушка.
Постепенно поднимались все выше и выше. Вот и близок конец пути - вдали на горе уже можно разглядеть крепостные стены.
- Кырк-Ор! - сказал татарин, указав на крепость.
Долгая дорога подействовала успокаивающе. Въехали в Бахчисарай. Узкими улочками мимо низеньких домишек добрались до Хан-сарая. По каменному мостику через речку Чурук-Су прошли к тяжелым воротам с пестро расписанной башней, украшенной резным изображением двух сплетающихся змей - фамильным гербом династии Гиреев. Вошли в широкий, вымощенный камнем двор, огляделись. Хан-сарай снаружи показался довольно скромным. Кто-то презрительно хмыкнул: "Тоже мне дворец!" Видно, у него дача покруче резиденции ханов, а Марине Сергеевне сразу понравилось: она любила все, что имеет прошлое. Ее завораживали как тайны старинных улиц и зданий, так и судьбы людей, проживших долгие годы, видевших то, что не видела и не знает она. А может, просто сказались скрытые глубоко татарские корни русской по документам и воспитанию Марины Сергеевны, что, впрочем, неудивительно. Как метко заметил один из лидеров страны: "Копни любого русского - появится татарин". Подошла бойкая девушка-экскурсовод, сходу заученно затараторила, как будто включила невидимый тумблер: "Нашим взорам открываются: слева - мечеть, кладбище с пышными надгробьями и двумя мавзолеями, далее конюшни; справа - парадные залы, жилые покои, дворики с фонтанами и остатки гарема..." Вспыхнувшее было оживление прошло. Опять накатила тоска. Как скучно. Зачем все это ей? Что ей делать? Как жить? А девушка говорит без остановки, однообразно, как на машинке шьет: та-та-та-та-та... Когда-то Марина Сергеевна подрабатывала экскурсоводом и знала, как надоедает каждый день говорить одно и то же. А люди, ведь, ждут от тебя интересного рассказа, и нужно оправдывать их ожидания. Вот и улыбаешься радостно, как лучшим друзьям, включаешь свой тумблер, а дальше по накатанной дорожке: "Справа вы видите..., слева просматривается..." Снова попыталась слушать. "Первоначально столицей независимого Крымского ханства становится древний город-крепость Кырк-Ор, расположенный на плато горного отрога. Название Кырк-Ор означает "сорок укреплений". Позже, когда столица переносится в Бахчисарай, народная этимология переименовала Кырк-Ор в Чуфут-Кале, что в переводе означает...", - стрекотала девушка.
- Кырк-Ор! - сказал татарин, указав на крепость.
Заехали внутрь. Кругом камни, улицы узкие, кривые, не везде и повозка пройдет, на дороге глубокие колеи от проездов кованых колес. Опять напала тоска: как тут жить - в чужом краю, что с нею будет? Привели в большой дом, велели ждать. Потом подтолкнули легонько в дверь, и Оксана очутилась в светлой комнате с низким длинным диванчиком-сэтом вдоль стены. На диване в подушках полулежал небольшого роста человек - видно, сам хан, возле него стояло несколько мужчин. Хан подозвал полонянку к себе, и она, робея, подошла. Хан встал, посмотрел внимательно, потрепал по щеке и что-то сказал. "Нитка жемчуга, неслыханный алмаз", - были те слова. Оксана ничего не поняла, но почувствовала, что понравилась хану, доброе сказал. Потом явился незнакомый человек и повел ее за собой. Ее привели на женскую половину - в гарем. В большой комнате - такие же диванчики вдоль стен, в центре - шестигранный столик (курсю по-татарски) с большим медным кувшином, украшенным чеканкой, на стенах вышитые полотенца висят. На сэтах сидят женщины с покрывалами на головах и в чудных платьях, подвязанных красивыми ткаными поясами - кто с рукоделием, а кто так, без работы. Поодаль восседает важная толстая старуха, поглядывает на всех, как царица. При появлении Оксаны женщины оторвались от своих дел и стали ее рассматривать, переговариваясь между собой. А окна в комнате на такой высоте, что только небо в них и видно, как в каменном мешке сидишь. И так тяжело стало на душе, невыносимо. "Опять чужие лица, непонятная, незнакомая жизнь, - подумала девушка. - Ночью сбегу отсюда, заберусь на крепостную стену и спрыгну. Гора высокая, камни внизу острые, закончатся мои мучения". Обернулась Оксана, видит: старуха смотрит на нее с укоризной, глаз не отрывает, как будто мысли ее прочитала. Потом старуха приказала что-то одной из женщин, все сразу расселись на диваны, замолчали, а та распевно, не спеша начала рассказ. Все слушают внимательно, с интересом, а старуха время от времени головой кивает и приговаривает: "Ага, ага...". Конец рассказа всех расстроил, некоторые стали вытирать слезы, только на лице старухи мелькнула довольная улыбка.
Вошел евнух с подносом, полным крупной, почти черной черешни. Женщины засуетились, принесли табурет, набросали вокруг него подушек. Евнух поставил поднос на табурет и ушел. Женщины расселись прямо на полу на подушки, стали брать спелую ягоду. Странно, чудно. Старуха подошла к Оксане, неожиданно заговорила с ней на ее родном языке:
- Ты что не ешь, дочка? Садись, не стесняйся. Поешь ягод, и пойдем спать.
- Ты знаешь мой язык, бабушка?
- Я давно живу, много знаю, - ласково усмехнулась старуха. - А ты, я вижу, так горюешь, что не хочется жить?
- Как ты догадалась, бабушка?
- Я давно живу, много знаю, - повторила старуха.
Тем временем женщины куда-то ушли, наверно, в другую комнату - спать. Старуха взяла Оксану за руку, повела за собой. Они уселись на полу, стали есть черешню.
- Почему все женщины плакали? - спросила Оксана.
- Потому что Зейнеп рассказывала очень печальную повесть о дочери хана Джаныке, которая бросилась вниз с крепостной стены, когда отец не захотел отдать ее замуж за любимого.
- И разбилась насмерть?
- И разбилась насмерть, - подтвердила старуха.
- Почему же тогда ты улыбалась, когда слушала этот рассказ?
- Потому что я и есть та самая Джаныке.
Одиноко, неуютно чувствовала себя Марина Сергеевна в толпе экскурсантов, но за группой ходила, боялась отстать. Потоптались у невзрачного фонтана "Сенсебиль", известного как "Фонтан слез". "Только гений Пушкин мог разглядеть в нем что-то романтическое, - подумала Марина Сергеевна, - хотя, если быть точной, привлек его внимание не сам фонтан, а легенда, связанная с ним". Прошли в летнюю беседку. Низкие диваны с подушками по периметру, окна с цветным стеклом, красный в золотом обрамлении потолок, в центре - небольшой бассейн с фонтаном. Поднялись в Золотой кабинет. Внутреннее убранство оказалось роскошным: красный ковер, красные стены, деревянный потолок, украшенный тонкой резьбой, обилие позолоты, множество окон с цветным стеклом, золотистый свет, заливающий комнату. Умели ханы создавать себе праздник - все ярко, нарядно. Поневоле залюбуешься. До слуха Марины Сергеевны дошло:
"В Чуфут-Кале сохранился мавзолей XV века - прекрасный образец малоазийской архитектуры, - рассказывала девушка-экскурсовод, - гробница Джаныке-ханым, дочери того самого Тохтамыш-хана, который сумел захватить Москву уже после Куликовской битвы. Имя этой женщины овеяно легендами. Согласно одной из них здесь похоронена девушка-военачальница, погибшая при защите Кырк-Ор, по другой - Джаныке умерла, добывая воду для жителей осажденной крепости, по третьей - она бросилась со скалы, когда отец разлучил ее с возлюбленным. Кто считал ее родной дочерью Тохтамыша, кто - приемной. Но все сходились на том, что погибла она молодой. В действительности Джаныке-ханым умерла в преклонном возрасте, дожив до глубокой старости, что большой редкостью было в те времена". Эта случайно выхваченная из монотонного тарахтения удивительная история вдруг зацепила Марину Сергеевну, восхитила и поразила ее. "Вот молодец эта Джаныке, - подумала она, - всех провела. Ее сто раз похоронили, а она себе жила-поживала, да еще умудрилась всех сверстников пережить", и представилось, как сидит эта старуха в подушках, в дорогом расшитом наряде и посмеивается, когда слушает истории о себе.
- Потому что я и есть та самая Джаныке, и, как видишь, я жива и здорова, и дай бог каждому жить так долго и счастливо, как довелось мне.
- Как же так? Объясни, - попросила Оксана.
- А что тут объяснять? Люди любят сказки. Пусть сочиняют, пусть слушают. Кто над чужой бедой плакать научится, тот добрее станет.
- И нет ни слова правды в этой сказке?
- Правда в том, что так горевала я, что не хотелось мне жить. Кинулась я к крепостной стене, чтобы спрыгнуть с нее на острые камни. Да поймали меня ханские слуги, привели домой. Хан велел запереть меня и стеречь. И молчать велел о том, что случилось. Но слухи быстрее ветра летят, и нет для них ни дверей, ни замков. Видно, прослышали о моем поступке люди, вот и сложили легенду.
- А как же ты?
- Сначала тосковала, плакала. Потом пришла весна, вышла я на веранду, посмотрела вокруг. Темнело уже, а внизу под горой все бело от яблоневого цвета, и небо будтопрозрачным розовым платком укрыто. Как можно от такой красоты отказаться? С тех пор столько весен прошло, а каждый раз радуюсь, что живу. И ты, дочка, живи и радуйся. Сейчас тяжело тебе, но ты привыкнешь. А хана не бойся. Хан с врагами злой, с женщинами он не воюет. И еще скажу тебе, а ты послушай. Каждый человек поет свою песню. Людей много, а песня у каждого своя. Ты старайся, красиво пой, чтобы себе в удовольствие и людям на радость. В жизни всего много будет - и хорошего, и плохого, а хорошего больше. Ты только пой, не робей.
Так и сидели они, и разговаривали - старая татарка Джаныке-ханым и совсем еще юная казачка Оксана. Как мать и дочь. Как подруги. И у каждой своя песня, своя судьба.
Рассказанная экскурсоводом история про дочь Тохтамыш-хана чудесным образом подействовала на Марину Сергеевну. "Что же я так раскисла? - подумала она. - Разве с уходом мужчины кончается жизнь? И почему я так обижаюсь на него? Ему, наверно, тоже непросто было все сломать, и любил он меня, я это точно знаю. А те злые слова он, может, сказал, чтобы отрезать себе путь к отступлению. Пусть у него все сложится, пусть растит своего ребенка, пусть будет счастлив. Я привыкну, я найду, чем жить. "Человек рожден для счастья, как птица для полета". Можно по-разному относиться к главному пролетарскому писателю, но в этом он прав - человек рожден для счастья. Я буду счастлива, обязательно буду, просто оттого что живу". И встрепанным шалым воробьем вылетела из сердца боль.
На обратном пути водитель включил Окуджаву. Простые мелодии, не лишенные шероховатостей стихи, слабый то ли юношеский, то ли старческий голос, а все вместе - пронзительно и глубоко, неповторимо. Говорят, он в жизни был самым обычным человеком, как все. А послушаешь - нездешний, неземной.
Вернулись поздно. Спать не хотелось. Марина вышла на веранду. Сосед уже стоял у перил, смотрел на море.
- Я Вас потерял, Вас не было весь день. Я вижу, вы любите путешествовать. А Вы были когда-нибудь в Гурзуфе? Там прекрасный парк, там бывал Пушкин, там дом-музей Чехова. Там кто только не был из наших великих. Вам, как филологу, было бы интересно. А давайте поедем туда вместе! Ну, соглашайтесь!
- А давайте поедем! - сказала Марина.
Потом она долго стояла под струями душа, и только когда легла в постель, поняла, как устала, и какой сегодня был редкий хороший день.
Ей приснился Ханский дворец, но не такой, каким он видится сейчас, а роскошный, богатый, как бы глазами средневекового человека. Сама она сидит в красиво убранной комнате на полу на подушках, она молода, тонка и черноволоса. Не такая, как теперь и не такая, как была в молодости, но точно знает, что эта она. Рядом с ней - старуха в расшитой татарской одежде. На табурете - поднос с темной крупной черешней. Они едят ее не спеша, смакуя каждую ягодку. Старуха ест и приговаривает: "Ничего, дочка, ничего. В жизни много всего будет и плохого, и хорошего, а хорошего все же больше. У тебя красивая выйдет песня, ты только пой смелее, не робей". Марина ест ягоду за ягодой и все спокойней и радостней у нее на душе. А сбоку сгрудились, заглядывают в окно любопытные молодые горы. Почему-то за окном яблони в цвету, хотя уже давно наступило лето. Все бело от яблоневого цвета, и только сверху пастельно-розово дымится закат. И как в детстве, волшебно сладка черешня, и снова хочется жить.
Прогулка к горному озеру
Когда стоишь на какой-нибудь вершине...,
ты вдругчувствуешь, хотя бы на несколько
минут, что достигистинного человеческого
состояния, и это состояние -предощущение
полета или счастья.
Ф. Искандер. Стоянка человека.
Люблю я крымские дороги. Кого-то на них укачивает, кто-то говорит (и совершенно справедливо), что они опасны, а я люблю. Путаные, витые, как арабская вязь, непредсказуемые, как наша жизнь: то вверх, то вниз, то ровный участок, то неожиданный крутой поворот, а то вдруг море - как подарок. Мое не проходящее с годами любопытство не дает мне спокойно коптеть на пляже, оно так и тянет меня в путь - к новым местам, к новым впечатлениям. Я уже лазила в средневековую крепость и ходила по знаменитой горной тропе и можжевеловой роще, а теперь мне захотелось "убить двух зайцев": увидеть что-то новое и красивое, и чтобы это было приятно и легко. Старушка, продающая билеты на экскурсии, посоветовала: "А вы поезжайте на горное озеро. Чудесная прогулка, вы не захотите возвращаться!" И теперь я еду в небольшом полосатом автобусе в компании девятнадцати таких же любителей путешествий и мускулистого, спортивного вида экскурсовода по имени Андрей.
Дорога идет по долине среди виноградников, потом - круто в гору и вниз. За перевалом едем вдоль горного хребта. Ненадолго в левых окнах автобуса появляется море и два небольших курортных поселка, потом сворачиваем направо, в горы и уже по серпантину поднимаемся все выше и выше.
"Мы все поедем к озеру единой дружной семьей", - оповестил нас экскурсовод. Слова у него выскакивали невпопад, сбиваясь в случайные группы, подобные нашей единой дружной автобусной семье впервые видевших друг друга людей. "Справа перед нами распростерлись своими безбрежными вершинами горы, а слева вы видите ржавую крышу нашего всемирного тенора Шаляпина. Да, да, не удивляйтесь. Здесь у него была дача, здесь он жил и пел свои бессмертные арии..." Не знаю, как другие, а я так удивлялась.
Мы остановились на окраине небольшого села, прилепившегося к горной гряде.
- А где же озеро? - стали спрашивать самые нетерпеливые.
- Будет, будет вам озеро - в конце пути, - улыбаясь, заверил нас Андрей, - а сейчас мы единой дружной семьей пойдем вдоль ущелья любоваться водопадом, а потом уже доберемся до озера. А после озера всех ждет сюрприз!
И он, не оглядываясь, молодо, весело и упруго, как мячик из известного детского стишка, запрыгал с камня на камень.
Сначала дорога была сносной, относительно ровной, потом полезли по отвесной металлической лестнице, а когда забрались на небольшую площадку над обрывом, я ахнула. Дальше тропа шла круто вверх. То есть тропы как таковой не было вовсе. Были беспорядочные нагромождения каменных глыб, были узкие редкие уступы по самому краю обрыва, и где-то внизу виднелось дно пересохшей горной речки. В длинном списке моих дарований нет ни одного хоть как-то, хоть косвенно связанного с физкультурой и спортом. Особенно страшило, что потом нужно будет еще и спускаться, а даже мне известно, что это гораздо труднее. Захотелось сесть на какой-нибудь камень и подождать, когда группа, нагулявшись вдоволь, вернется, но было стыдно пасовать в самом начале пути.
- А теперь внимание! - зычно крикнул наш проводник. - Идем за мной след в след, все помогают друг другу, а я помогаю всем! Не волнуйтесь, вы все застрахованы!
Не скажу, что это сообщение сильно обрадовало.
И мы полезли - гуськом, след в след, как было велено. Группа была разношерстная: человек восемь молодых, несколько человек средних лет, семейная пара и полноватая женщина лет сорока с дочкой-тинейджером. Девочка была хорошенькая, с милым вздернутым носиком, но явно больная - с умственным развитием и реакциями дошколенка. Ей все ужасно нравилось, она скакала и кричала, и все ее тактично сторонились. Старше всех, пожалуй, лет шестидесяти, была крупная женщина из тех, что "коня на скаку остановит". Она шла на удивление легко, напролом, как танк. С ней была маленькая внучка, которую наш проводник на трудных участках пути нес на руках.
Впереди меня оказалась худющая девчонка, кажется, из Тулы. На каждой особенно крутой каменной ступени она оборачивалась и подавала мне руку. А мы уже не счесть сколько веков ругаем современную молодежь!
Последний подъем перед водопадом оказался самым жутким, может, потому что я уже порядком устала, и сердце билось где-то в горле, и ноги отказывались идти.
- За мной! Все дают мне кисть! Со мной еще никто ни разу не убился! - бодро гаркнул наш проводник. У меня мелькнула мысль, что я-то и открою счет.
- А можно подождать вас здесь? - спросила я.
Экскурсовод внимательно посмотрел на меня и неожиданно ласково сказал:
- Обратно мы пойдем немножко другой дорогой. Не бойтесь, я Вам помогу.
И я вдруг поняла, что хороший, правильный мужик этот Андрей, и система ценностей у него редкая для нашей товарно-денежной жизни, но правильная. А то, что возникает иной раз путаница в словах, так это такая ерунда, что и внимание не стоит обращать.
Водопад оказался низкорослым и маловодным, так себе, ничего особенного. Молодежь кинулась к нему купаться. Алгоритм купания был таков: сесть у подножия, прижаться спиной к горе, чтобы попасть под холодные струи воды, и визжать; что и было проделано всеми желающими.
Потом мы поднялись еще немного вверх по пологому склону и повернули в сторону от водопада. "Немножко другая дорога" шла по заросшему кустарником-шибляком плато. Узкая тропка вилась между кустами шиповника и кизила. То и дело попадалась скумпия с синевато-зелеными листьями и серебристыми соцветиями- метелками. Внизу трава давно пожухла, а здесь радовала глаз сочной зеленью, украшенной лиловым шалфеем. Откуда-то тучей налетели бабочки - крупные, с прозрачно-голубыми крыльями. "У меня с ними уговор, - пояснил наш экскурсовод, - когда я веду группу, они слетаются сюда со всей округи". На большом сером камне, как искусно выполненная брошь, сидела зеленая ящерица. Вот уж кто образец изящества и хороших манер! Посмотрев немного на нас, она грациозно и с достоинством удалилась.
Шибляк кончился, мы дошли до края плато. "Я хотел вам это показать", - сказал Андрей. Мы стояли на краю обрыва, на высоте 434 метра над уровнем моря, в самом сердце гор. Под нами и над нами громоздились складками горные гряды, внизу, между ними вилось то самое ущелье, по которому мы недавно шли, и везде, куда ни посмотришь, - огромные каменные глыбищи. Наверно, когда-то боги-олимпийцы примчались сюда, в Тавриду, на своих быстрых колесницах поиграть, показать свою силушку, разбросали все, а прибрать за собой забыли. И на фоне серо-бежевых камней - шапки настоящего чуда природы - ярко-зеленой судакской сосны, растущей на голых откосах скал. Великолепие царства гор невозможно описать, это нужно хоть раз увидеть. В моей памяти этот день всегда будет стоять особняком - как единственный и неповторимый.
Потом мы спустились обратно в урочище и пошли к селу по уже знакомым местам. Вопреки моим опасениям это оказалось не так страшно. Может, я уже устала бояться, а может, грела мысль, что путешествие близится к концу, но скакала по камням я довольно легко, и когда подавала руку Андрею по его требованию, то даже не опиралась на нее, и он каждый раз хвалил меня: "Ма-а-ла-дец! Ха-а-ра-шо!"
Время от времени ко мне подскакивала Аня, чтобы поделиться впечатлениями. Меня почему-то любят животные, дети и такие бедняжки, как Аня.
- Андрей такой сильный, такой добрый! Он мне помог! А почему он такой сильный?
- Потому что он спортсмен, альпинист, - говорила я
- Да-а? - удивлялась Аня.
Через несколько минут все повторялось.
- Он такой добрый, он мне помог! А почему он нам помогает?
- Потому что он спортсмен, альпинист. Потому что он за нас отвечает.
- Да-а? А я думала, что он просто хороший.
- Конечно, хороший, а как же.
- Да-а? А я первая догадалась! - радовалась Аня. - А мы полезем сюда в следующий раз?
- Давай сначала в этот раз вернемся.
На спуске было всего два драматичных момента: первый, когда Аня наскочила на меня сзади, и мы с ней чуть не сорвались вниз, и второй, когда ее мать на узком выступе над пропастью вдруг легла всем телом на скалу, распростерла руки и не хотела двигаться с места. Я видела, как напрягся Андрей, как он протягивал ей руку, слышала, как он уговаривал ее шагнуть к нему. Когда она, наконец, оторвала левую руку от камня и подала ему, все вздохнули с облегчением.
Через три с половиной часа от начала "прогулки" мы возбужденные и довольные, что остались живы, уже стояли у своего полосатого автобуса.
- Так где же озеро? - спросите вы.
Вот и мы, опомнившись, спросили.
Наш неутомимый проводник широко улыбнулся и небрежно махнул рукой в сторону.
- Видите небольшой пригорок? Вот за ним горное озеро. Туда три минуты ходу, обратно две. Даю вам двадцать минут, идите любуйтесь, купайтесь, наслаждайтесь, и не забудьте про сюрприз.
Если бы попасть на озеро сразу, возможно, было бы по-другому, но после всего увиденного и пережитого горное озеро большого впечатления на нас не произвело. Да и не озеро это было, а скорее пруд в окружении гор, пиала с водой на самом дне.
В этом селе почти в каждом доме кормят туристов, для местных жителей это важная статья доходов. Нас пригласили в вымощенный камнем двор под обвитый зеленью навес и угощали пловом. Андрей торжественно внес сюрприз, которым оказались три пластиковых бутыли вина местного производства. Народ оживился и загомонил. И тут только я поняла, чем пахло от нашего экскурсовода еще в самом начале пути - от него пахло сюрпризом. Наступили короткие южные сумерки. Откуда-то явился суровый бойцовый кот с драным ухом и широким, необычного фасона, носом, сел на скамью немым укором. Все кинулись его кормить. Андрей разливал вино в одноразовые стаканчики и выкликал немудреные тосты:
- За туристов-экстремалов!
- За дружбу народов!
- За нашу единую дружную семью!
- За наши прекрасные крымские горы!
- За наше прекрасное Черное море!
- За наше урочище!
И уже на посошок - самый длинный:
- За нашего виртуального водителя Витю, который хоть и не может разделить нашу радость, поскольку он за рулем, но все равно прекрасный человек!
А между тостами Андрей пел под гитару туристские песни. Пел, как положено: с завываниями, паузами в самых неожиданных местах и эффектным бряцаньем по гитарным струнам. Подпевать ему было трудно, потому что он временами перескакивал в другую тональность и путал слова, но мы старались, подпевали. И худющая девчонка из Тулы вдруг вышла на середину террасы и стала танцевать - красиво, профессионально. Все смотрели и улыбались. Молодежь радовалась, потому что прогулка получилась "прикольной", любители выпить - сюрпризу, а немолодые тетеньки, вроде меня, - что все-таки дошли до того худосочного водопада и, главное, - что вернулись. Никогда не понимала я безбашенных экстремалов, в том числе и альпинистов-спелеологов: для чего нужно рисковать жизнью, карабкаясь на скалы и спускаясь в пещеры, а теперь поняла. Для того, чтобы потом вот так сидеть под навесом и петь туристские песни, и радоваться, что дошли до цели и, главное, - что вернулись.
А когда садились в автобус, худющая девчонка из Тулы сказала:
- Я так счастлива!
И Анечка восторженно подхватила:
- И я! И я! Я теперь счастлива на-всег-да!
Где ей с ее бедной слабой головкой понять, что жизнь путаная и витая, как арабская вязь, и непредсказуемая, как крымские дороги: то вверх, то вниз, то ровный участок, то неожиданный крутой поворот, а то вдруг, как подарок - море, и что ничего-то в ней, в жизни, не бывает навсегда. Хотя, по большому счету, не так уж это и плохо.
Кулинарный рассказ
1
Городок как городок, тихий, скромный, зеленый. Одним боком притулился он к старой зелено-бурой горе, чтобы уютнее было дремать. У горы были мохнатые бока, поросшие чабрецом и дикой клубникой. Вообще-то клубнику здесь никто по имени не называл, в Городке ее почему-то звали ягодами. Просто ягоды и все. Так и говорили хозяйки:
- Я сварила на зиму малину и ягоды.
- А я ягоды еще не варила.
Летом в Городке было солнечно и жарко, зимой - морозно и снежно. В то далекое время люди, видно, еще не догадывались, что снег с дорог можно убирать. На заснеженных тротуарах горожане протаптывали тропинки, по которым и шагали друг за другом, гуськом. Тропинки пересекались, сходились и расходились, образуя объемное белое кружево.
Городок мудрить не любил, жил просто и естественно. Осенью - ржавые кленовые листья под ногами, зимой - сугробы по пояс, весной - реки талой воды, а потом золотые радостные одуванчики на всех газонах. Глава Городка мучился аллергией и устраивал на них ежегодную облаву, но наступала очередная весна, градоначальник чихал, а непобедимые одуванчики снова цвели, куда ни глянь.
Городок гордился тем, что когда-то ветер красной пролетарской революции занес сюда бравого Ярослава Гашека, который здесь изрядно похозяйничал будучи комендантом и оставил после себя небольшой музей, кажется, единственный в мире.
Городку повезло больше, чем многим его собратьям, обшарпанным и немытым. В 50-е годы прошлого века недалеко от него нашли крупное месторождение нефти. Со всей страны сюда съехался веселый молодой народ - геологи, и под бодрую песню "Главное, ребята, сердцем не стареть" они принялись взрывать, бурить, устанавливать нефтяные качалки, а заодно и наряжать Городок в современные здания и уютные скверы. Но Городок себе не изменил. Сначала он, конечно, удивился поднятому вокруг него шуму-гаму, встрепенулся было, но потом успокоился, повернулся на другой бок и опять - то ли уснул, то ли задумался о чем-то своем, провинциальном.
Мы так долго описывали Городок, потому что мы его любим, а кроме того, именно здесь и жила Алена, о которой пойдет рассказ.
2
Алене повезло: у нее было редкое по тем временам имя, к тому же она с детства была хорошенькая, что немаловажно для девочки, да еще веселая и смышленая. Не удивительно, что в нее все время кто-нибудь влюблялся.
Открыл счет толстый Саша Меньшиков. Как-то в школе на перемене он отозвал Алену в сторону и торжественно пообещал защищать ее и провожать до дома. Защищать, правда, было не от кого, но Алена согласилась. Она жила далековато от школы, а вдвоем идти веселее. По дороге они заходили в кулинарию, где галантный кавалер покупал два тягучих розовых пряника. Пряники были большие, размером с ладонь, так что разговаривать было некогда до самого дома. А по воскресеньям ходили сначала в кино, а потом к Саше в гости, и его мама поила Алену чаем с вишневым вареньем. Мама была курносая, худенькая, очень симпатичная, Алене она нравилась. Но когда летом перед четвертым классом Саша с мамой уехали жить в Москву, Алена о них быстро забыла, некогда было вспоминать.
В школе Алена училась хорошо, но ни один предмет особенно не выделяла, разве что любила, когда задавали на дом сочинения. Долго обдумывала, что и как, заваливали письменный стол книжками, читала, писала, зачеркивала, переписывала, и этот процесс почему-то нравился ей несказанно.
Кроме обычной школы, у Алены была еще и музыкальная. Сначала она, как абсолютное большинство детей, занятия музыкой не любила. Да и с преподавателем ей не повезло: дали самую старую учительницу в школе. Имя у нее было длинное, изысканное - Екатерина Константиновна, но все ученики побаивались ее строгого вида и звали за глаза старухой Роговой. Ей было лет семьдесят, а по мнению Алены так все сто пятьдесят. Худая такая, жилистая, с удивительно беглыми для ее возраста пальцами в крупных серебряных кольцах и надтреснутым старушечьим голосом. Одним словом, у всех учителя, как учителя, - молодые, красивые, а ей достался какой-то старинный драндулет. Старуха Рогова торчала в школе с утра до вечера и целый день либо муштровала учеников, либо музицировала сама, но и в перерывах без музыки жить у нее не получалось, все время напевала что-нибудь классическое. Представьте, идет этакий антиквариат по скрипучему школьному коридору и дребезжит из Даргомыжского: "Мне минуло шестнадцать лет..." Смешно. К тому же у нее была дурная привычка: ей мало было занятий по расписанию, она еще вызывала учеников по телефону, когда ей заблагорассудится. Кто похитрее отлынивал от дополнительных уроков, а Алена врать не любила, брала нотную папку и уныло трусила заниматься. А потом еще сидит над душой, "помогает" пением: "Тарья-та-та, тарья-та-та". Алена думает, что все уже, отмучилась на сегодня, а нет, старуха Рогова не унимается: "Повтори-ка со второй лиги". И снова: "Тарья-та-та, тарья-та-та..."
Однажды Алена заболела. Она сидела дома с компрессом на шее и книжкой, без конца полоскала горло и пила чай с малиной. И вдруг поняла, что скучает по своей старой учительнице. Та несколько раз звонила Алене, давала советы, как лечить кашель. А когда Алена пришла, наконец, на занятия, старуха Рогова вдруг подошла к ней и обняла, прижала к своему острому жесткому плечу, и с тех пор Алена ее никогда так не называла, даже мысленно, только Екатериной Константиновной.
С какой лавиной людей нас сталкивает жизнь! Кого-то мы выделяем, сходимся поближе, дружим, вроде бы любим их. А вот разойдутся пути, и не вспомним ни разу. И как мало тех, кто действительно близок. Алене всю жизнь не хватало рано ушедшей матери; студенческой подруги Ленки, которая, слава богу, жива, только далеко; не хватало Екатерины Константиновны.
Все-таки музыкальную школу Алена полюбила и ходить туда стала с удовольствием. Оказалось, что она способная и музыку чувствует, и пальцы у нее быстрые, и низкие ноты получаются особенно глубокими. Екатерина Константиновна хвалила ее, звала Аленушкой. Алена даже подумывала о продолжении музыкального образования, но подвели руки: слишком узкая кисть, слишком короткий мизинец. Технически сложные произведения такими руками не сыграть.
У дверей Алена обычно сталкивалась с одноклассником Олежкой. Только не подумайте, что он специально приходил ее встречать, да никогда. Просто случайно так получалось, мимо шел. Они жили в одном районе. Олежка отличался повышенной болтливостью и трещал всю дорогу, как сорока, не давая Алене вставить хоть слово.
Музыкальная школа была старая, с деревянной лестницей и тесными коридорами. Классы малюсенькие, перегородки между ними тонкие, звукоизоляции никакой. Как зайдешь, со всех сторон музыка: фортепиано, скрипка, баян, гобой. А концертный зал был хороший, с немецким роялем. Выпускные экзамены проходили там. Екатерина Константиновна посоветовала Алене приходить до уроков и заниматься, чтобы привыкнуть к инструменту. Они ведь, как люди, все разные, у каждого свой характер.
Был май - самый чудесный месяц в году, когда по утрам дымчато-синий воздух, когда первая клейкая листва, когда горько и душно цветет черемуха. Алена вставала в шесть часов, а в семь уже брала на вахте ключ от зала, распахивала окна, чтобы впустить весну, и играла для себя, для редких ранних прохожих, для старых тополей, для веселых синиц, оживших после трудной зимы... В любом человеческом сердце есть копилка счастливых мгновений. У Алены где-то на донышке этой копилки остались эти сизые майские утра с солнечно-зеленой молодой листвой, белозубый рояль и музыка - для всех.
Умнейший и образованнейший Александр Блок разрешил все споры. "Сначала была музыка",- написал он в своем дневнике. "Музыка есть сущность мира. Мир растет в упругих ритмах". Она всегда была и всегда будет. Из всех искусств самое недолговечное - искусство слова. Язык динамичен, скоротечен. Мы ругаем своих детей: они не хотят читать Гоголя. А им непонятен роскошный язык 19 века с предложениями на полстраницы, смешны людские метания и страдания двухвековой давности. Живопись живет дольше. Мы сознаем величие старых мастеров, но, как это ни кощунственно звучит, чаще умом, не сердцем. И только музыка благодаря своей абстрактности вечна. И каждый может услышать что-то свое, понятное и близкое ему. У Алены были в жизни периоды, когда ей не хотелось читать книги, ходить в театр, но музыка с ней всегда.
3
Аленина школа считалась лучшей в Городке. Старшие классы были сборными, с различными уклонами. Алена пошла в математический. Математику она не то чтобы любила, но ладила с ней. Графики строились у нее беспрекословно, производные брались сами. Ершистые задачи по стереометрии иногда артачились, но в конце концов сдавались.
Максим пришел к ним из другой школы. Коренастый, с правильными чертами лица, основательный и не по годам взрослый. Поначалу ему было трудно, и он попросил Алену помочь ему с учебой. Так они и подружились.
Жил он с матерью, которая работала диспетчером на автостанции, была, видимо, женщиной радушной и веселой и поэтому частенько принимала у себя дома коллег-водителей. Максим о матери никогда плохо не говорил, но и в гости одноклассников не приглашал - стыдился. Редко, но бывает, что сын, насмотревшись на пьяную жизнь родителей, хочет во что бы то ни стало стать другим. Максим был умен, серьезен и честолюбив. А еще он был, как говорила Алена, "настоящий".
По осени школьников отправляли на уборку урожая. Только соберется Алена тащить тяжелое ведро, а он рядом:
- Ален, я сам.
Зимой они откапывали школу от снега, каждый свой участок. И опять Максим тут как тут:
- Ален, я сам.
Алене стало интересно ходить на школьные дискотеки, ей понравилось танцевать. Классная руководительница даже проводила с Максимом беседу: нельзя же все время приглашать одну и ту же девочку, другим-то обидно.
Аленину кулинарию отремонтировали, поставили столики, и они иногда заходили туда поесть мороженого из грубых стеклянных вазочек.
На семейном совете было решено, что Алена после школы отправится в Казанский университет изучать только-только просочившуюся в страну кибернетику. Максим поехал к сестре в Уфу. Разумеется, они договорились писать и звонить. Но у кого из семнадцатилетних есть время куда-то звонить, кому-то писать, когда столько дел, столько интересного вокруг?
4
Говорят, будто толстый мальчик Саша Меньшиков сейчас живет в Нью-Йорке, будто у него прорезался композиторский дар, и он теперь пишет музыку в стиле "кантри", чем и зарабатывает себе на хлеб.
Олежка Михайленко поступил в московский вуз и сходу женился на москвичке. Он всегда был умный и жутко обаятельный.
У Максима сразу как-то не задалось. Сначала он, как порядочный человек, женился на продавщице овощного магазина, которая вместо одного обещанного чада родила ему двойню. Потом началась перестройка, и он, как и многие другие, потерял работу. Но несмотря на вечно недовольную овощную жену и драчливых отпрысков, несмотря на свою неожиданную профессиональную ненужность, Максим духом не пал. Он забросил свой краснокорый диплом на антресоли и начал торговать. Дело постепенно пошло все лучше и лучше, и теперь на центральной улице Городка у него свой магазин, напичканный холодильниками, пылесосами, телевизорами и прочими техническими чудесами.
И только Алена не достигла никаких высот, разве что в кулинарии. Тут она ас, это любой подтвердит. Мы слышали, что читатель устал от вечного нытья русских литераторов, и хочется ему позитива. Поэтому скажем, что кастрюльной жизнью своей Алена вполне довольна. "Коль нет цветов среди зимы, так и грустить о них не надо". Хорошие слова, правильные. Нужно почаще повторять их, чтобы не забывались.
Да, мы не сказали главное! У Алены есть чудесная дочка. Она еще мала, но уже видно, что человек растет хороший - справедливый и умный. Пусть будет счастливой.
Gaudeamus igitur
Посвящается Лене Павлик
Университет
Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus!
Это слова старинного студенческого гимна на латыни. А дословный перевод такой:
Итак, давайте веселиться,
Пока мы молоды!
А дальше там про тягостную старость, про безжалостную смерть. В общем, новоиспеченной студентке Алене слова не нравились. А мелодия - чудо: и торжественная, и озорная одновременно. Есть еще вольный перевод на русский язык, вот он хороший.
Поступила Алена легко. Письменную математику сдала, а на устной ей повезло: экзаменатор попался из типичных математиков - невредный и с юмором. Поспрошал про то, про се, нацарапал левой рукой корявую "пятерку" и отпустил с миром. И все - она студентка, и, между прочим, одного из старейших университетов страны, 1804 года рождения. Университета, в котором работали Лобачевский, Бутлеров, Завойский, Арбузов, Чеботарев... Университета, в котором учились Л. Толстой, Балакирев, Хлебников, Аксаков. Кстати, С.Т.Аксаков был в числе самых первых студентов. Сначала университету отдали часть помещения гимназии и зачислили в него 33 лучших гимназиста возраста от 13 до 20 лет. Среди них и оказался будущий известный писатель. Разделения на факультеты тогда не было, и все студенты вынуждены были слушать и высшую математику, и химию, и классическую литературу, и анатомию, и историю.
Когда Алена поступала, в университете было 9 факультетов. Самый молодой, можно сказать, новорожденный - ее. И пять корпусов - три старых и два высотных, новых. Все корпуса в одной кучке, только геофак подальше. Перед главным, самым старым зданием - небольшая площадка с памятником В.Ульянову, обрамленная скамейками и деревьями. У студентов она называется "сковородкой". А Аленин семнадцатиэтажный корпус напротив. Но прежде, чем о студенческой жизни рассказывать, нужно хоть немного о Казани поговорить. Как того справедливость требует.
"Стара, коса, стоит Казань"
Запятую после "коса" Маяковский поставил. Бог знает, зачем она ему понадобилась; может, сказалась привычка жить наперекор правилам. А в остальном все верно. Казань стара, Казань коса, а все стоит. Потому что умна, хитра и предприимчива. Вот совсем свежий пример. Прослышала Казань, что готовятся пышные празднества в честь юбилея Санкт-Петербурга, и сразу смекнула: настало время решительных действий. Вам будет триста лет, а нам - тысяча. И тут же нашла на территории Кремля старинную монету 1005 года. Неубедительно? Откопала в Кремле остатки жилищ и погребений того времени. Недостаточно? А вот вам следы ремесленной деятельности за пределами Кремля. Доказала, убедила, получила деньги. Метро построила, больницы переоснастила, принарядилась к празднику. И не то удивляет и восхищает, что монета одна-единственная в мире, да еще чешская, да еще именно тысячелетней давности, а то, что нашли ее вовремя. Ай да Казань!
А когда Алена там училась, Казань гораздо моложе была. Но кого только она не помнила, не видела. В Казани проездом был Пушкин, собиравший материалы для исторического романа о Пугачеве. Было это в сентябре 1833 года. В "Горловом кабаке" он разговаривал с суконщиком Бабиным, родители которого были свидетелями тех событий, ездил за город к Троицкой мельнице - на место, где находилась главная ставка Пугачева с войском в 20 000 человек. Поэтесса А.А.Фукс оставила любопытные воспоминания о том, как гостя у них, Александр Сергеевич рассказал, что одна кофейная гадальщица на Невском проспекте напророчила, что он кончит жизнь неестественной смертью, и что он был совершенно уверен, что предсказание сбудется. И представьте себе, Пушкин, оказывается, не любил писать прозой. "Как жалки те поэты, которые начинают писать прозой; признаюсь, ежели бы я не был вынужден обстоятельствами, я бы для прозы не обмакнул пера в чернила", - сказал он хозяйке дома.
В Казани в семье писца земской управы родился Шаляпин. Здесь он впервые вышел на сцену. В Казань приехал учиться молодой А. Пешков. Совсем рядом с Алениным домом у красной кирпичной стены Федоровского монастыря, что на высоком берегу Казанки, отчаявшийся и измученный нуждой, он выстрелил себе в грудь. Неоднократно в Казани бывал Маяковский.
Казань - крупный промышленный центр и порт на берегу Волги, миллионный город. В Казани средневековый Кремль с башней Сююмбике - одной из самых высоких падающих башен в Европе. Город хоть и старинный, но огневой, мобильный. Жизнь там бьет ключом, только поворачивайся. Но обо всем в двух словах не расскажешь. Когда-нибудь отдельно напишу. А пока, как поется в студенческом гимне, - Vivant nostra civitas! Да здравствует наш город!
Будни
Поселилась Алена вместе со своей новой подругой Катей удобно - в самом центре Казани, в десяти минутах ходьбы от университета. Пройдешь вдоль трамвайной линии до Площади Свободы, свернешь между зданием КАИ и магазином Мирумир на узкую улочку, еще две минуты, и ты дома. (Мирумир кормил всю округу, потому что других продуктовых магазинов поблизости не было, и назывался так местными жителями из-за прикрепленного над его дверью одноименного лозунга, написанного, разумеется, в два слова). А можно мимо химфака идти, пересечь Большую Красную, а потом дворами.
Студентки снимали малюсенькую комнату в старом деревянном доме, в квартире, которая прежде была частью большой залы. Зато теперь в этой бывшей большой зале уместилось целых три квартиры, кухня и коридор с жестяными деревенскими умывальниками. Вопрос с горячей водой решался просто: налил ее в умывальник и пользуешься. И никаких тебе профилактических отключений. Для капитальной помывки на соседней улице есть баня, а в бане нравы бесхитростные: по женскому отделению, как у себя дома, расхаживает старик-слесарь дядя Коля с гаечным ключом наперевес. Только направишься с тазом за водой, а он тут как тут: "Погодь, дочка, я щас кран гляну. Текет чевой-то". И тут хоть ругайся, хоть смейся, а хоть внимания не обращай. Алена с Катей в баню ходили по два-три раза в неделю. Тихонько крались из дома, чтобы не попасться на глаза сварливой соседке Ольге Михеевне. А та все равно выследит и шипит им в спину по-змеиному: " Ш-ш-ш... Все моетесь, деньги тратите. Ненормальные какие-то. Ш-ш-ш...".
Хозяйкой квартиры была сухонькая старушка Фаина Львовна, совершенно не приспособленная к быту, и с ней все время случалось что-нибудь фантастическое. Если она бралась варить макароны, то через некоторое время они выстреливали из кастрюли, как из рогатки, и разлетались по кухне; если пыталась достать какую-нибудь посудину из буфета, то он опрокидывался. При этом вся посуда оказывалась перебитой, а Фаина Львовна целехонькой. Причем, судя по ее рассказам, она такой не в старости стала, а была всегда. А наряжаться любила! В свои-то восемьдесят лет! На зиму сын купил ей в детском магазине синее пальтишко с цигейковым воротником. Уж она крутилась у зеркала так и сяк, уж она радовалась: "Ой, девчонки, какая я стала хорошенькая! Теперь украдут меня. Как Бэлу".
Однокашники у Алены оказались людьми нескучными и очень разными. Например, Игорь Рубцов. Он никогда не писал на лекциях и заваливал сессию, хотя умный был парень. А потом возьмет у Алены тетради, разберется, и все сдаст, да еще на стипендию. Была девчонка с феноменальной памятью, которая мало в чем разбиралась, но училась всегда хорошо. Она говорила, что, ей достаточно прочитать текст, и у нее прямо стоят перед глазами страницы учебника и тетради, и она воспроизводила их на экзаменах один к одному. Была девушка, которую шутники-родители назвали Земфирой, при том, что она уже была Ивановной и Горшковой. Она была на редкость просто устроена, и Алена даже ей завидовала. "Ой, девчонки, я сегодня так хорошо выспалась, теперь бы поесть для полного счастья" или "Ой, как мы хорошо поели, домой приеду, посплю". А поскольку ела и спала она каждый день, то и счастье у нее было перманентным, и вид всегда довольный. Была одна большая интеллектуалка. С ней Алена на скучных лекциях играла в буриме.
Сначала Алена только на лекции ходила, но постепенно освоилось, и дел стало невпроворот, иной раз даже не до учебы было. Это домашние казанские студенты жили с мамами-папами, за ними приглядывали, им условия создавали, в сессию вся семья на цыпочках ходила, телевизор не включала, правильное питание им обеспечивала. А Алена сама по себе была. Вечером надо бы лекции прорабатывать, а они с Катей в клуб самодеятельной песни идут или в кино, в выходные - к кому-нибудь в гости: то в общежитие, то домой, то на дачу. А уж в сессию, конечно, с утра до вечера в библиотеке сидели. Она в университете красивая, просторная, одно удовольствие там заниматься, когда, конечно, припрет.
Алена полюбила просто по городу гулять, особенно вечерами по набережной Казанки - до Кремля и обратно. И удивительное дело, у нее часто деньги просили на улице: дети у киоска на мороженое, несчастные старушки возле аптеки на лекарства. Вокруг столько народу, а останавливают ее. Особенно бесталанными были женщины средних лет: и наводнение у них, и пожар, а венцом всему - тяжелая болезнь и нужда в деньгах - на лечение. Однажды Алена спросила парня из пригорода, которого, по его словам, только что ограбили, и которому не на что было доехать до друга, чтобы занять у него денег на электричку:
- Почему вы остановили именно меня? Что, дурковатой кажусь?
- Нет, - ответил парень, - у тебя лицо доброе.
Алена дала ему мелочь на троллейбус, а потом неожиданно для себя сказала:
- А если друга дома не окажется? Возьмите еще.
Тот посмотрел удивленно, но деньги взял. А Алене смешно стало: слукавил парень, все-таки дело не в лице.
Подруга Катя
С Катей Алена познакомилась, когда вступительные экзамены сдавала. Сначала она Алене не понравилась - трещотка какая-то. А потом оказалось - классная девчонка. Они в одну группу попросились, одну на двоих комнату стали снимать, и так все пять лет вместе и жили. Катя была болтушкой и хохотушкой. Зато над книгами и фильмами любила поплакать. Только начнет читать, и уже слышатся всхлипы. "Да над чем ты опять плачешь?" - удивляется Алена. А Катя и ответить не может, так ревет. В то время на экраны вышел фильм "Москва слезам не верит". Алена и Катя с трудом попали в кино, отстояв огромную очередь, а по выходе из кинозала пришлось снова идти за билетами, потому что Катя как начала плакать где-то в начале фильма, так и проплакала до конца, и ничего толком не видела