- Тимофей, ужинать, - раздался громкий голос матери. Он с неохотой оторвал свой взгляд от монитора, но не сдвинулся с места. Ритуал, который установился давно, предполагал, что его позовут три раза, почему-то именно сегодня его совсем не хотелось нарушать.
- Тимофей, я блинчики испекла, неужели не чуешь?
Да, теперь он ощутил аромат, доносившийся с кухни. Нечасто в последнее время его баловали вкусной домашней едой. С тех пор, как мать ушла из своего НИИ, который пустыми коридорами и запертыми комнатами стал напоминать лабиринты космической компьютерной стрелялки, и устроилась в фирму по продаже медицинского оборудования региональным менеджером, или, как она говорила, разъездным комивояжером, денег в семье стало больше, а уюта - меньше. Впрочем, особым уютом их быт не отличался и прежде. Жили они вдвоем, в небольшой двухкомнатной квартирке. Отца он не знал. Когда был маленьким и пытался спрашивать, мать обычно отмахивалась:
- Ну что ты пристал, разве у всех твоих друзей есть отцы?
Приходилось согласится, что да, не у всех. А иногда посмеивалась:
- Ты что, хочешь, чтобы у нас дома был такой дядька, как дворник дядя Петя?
Дядя Петя жил на первом этаже, здорово пил, случалось, колотил жену и дочку. Нет, такого отца он, конечно, не хотел, и разговор угасал сам собой.
Когда стал старше, спросил один раз. И получил ответ:
- Твой отец в другом городе, женат на другой женщине, у него другие дети. И давай не будем об этом. Разве нам с тобой плохо вдвоем?
Нет, вдвоем им не было плохо. Мать заботилась, как могла, делала с ним уроки, водила в дом детского творчества, в танцевальный кружок, всегда старалась быть на выступлениях. Он начал танцевать еще в первом классе, и любил это занятие. Вряд ли он смог бы объяснить, что ощущал, когда случалось лететь по сцене в костюме какой-нибудь летучей твари или эльфа.
- Маша, - восхищалась как-то после концерта одна из подруг матери, которых та старалась заманить на выступления сына, - твой мальчик - сама пластика. А какие красивые у него волосы. Почему бы тебе не отдать его в балетную школу?
- Ну что ты, в балете мужчина должен быть большим талантом или никем. Это для женщин - кордебалет, четыре маленьких лебедя. А танцевать - пусть танцует, он чувствует музыку.
Нет, ему не было плохо с матерью. Он даже не сердился, что она всегда звала его полным именем Тимофей. Имя свое он не любил, хотя рассказы матери о дальнем родственнике, в погибшем в прошлую войну при штурме маленького городка на северо-западе, как-то примиряли его с тем, что он не Вася или Сережа. А потом он сократил свое имя до полузаграничного Тим и успокоился.
Мать никогда не ныла, не нежничала с ним попусту, наоборот, даже тогда, когда их дела шли не лучшим образом, когда не платили зарплату, говорила:
- Не дрейф, Тимофей, пробьемся. Овсянка полезнее колбасы, и никогда не отравишься, - и огорчалась, видя, как он, порезав палец или оцарапав руку, всегда старательно слизывает кровь.
- Прекрати, микробов в ранку занесешь. Нет, все-таки я тебя плохо кормлю.
В школе он жил как-то отстраненно от других. То ли из-за танцевального кружка, другие-то ребята ходили на бокс, плавание или на худой конец на английский язык, то ли из-за того, что часто болел и слишком хорошо для среднего мальчишеского уровня учился. Но не били и трогали. Особенно после одного случая, когда на перемене к нему подлетел самый-самый хулиган в классе. Драться Тим не умел, да и не случалось особенно. Но тут вдруг совершенно неожиданно его кулак с силой впечатался в нос обидчика. А Тим спокойно облизал кровь с кулака и молча вышел в коридор.
- Ни фига себе, что это он? - испугались подпевалы и решили дать ему хороший урок. Приступили на следующей перемене. Тим двинулся прямо на троих, один из них попятился от неожиданности, задел плечом полочку, и прямо на голову ему рухнул горшок с геранью. Земля брызнула в глаза, застряла в коротком ежике, а Тим ударил самого ближайшего, опять разбил нос, и облизнув кровь с кулака, презрительно бросил:
- Ну что, будете еще лезть? Не знаете, что я вампир и колдун?
С тех пор кличка "вампир" прилипла к нему. Он не обижался, даже в старших классах спокойно отзывался на нее, прочел все книжки про вампиров, которые смог найти. Мать поначалу удивлялась его странноватой коллекции, ведь она-то воспитывала его на русской классике, но сочла подростковой причудой и оставила в покое, тем более, что ни безумные компании, ни выпивка парня не привлекали. Давно был заброшен танцевальный кружок, все время поглощал компьютер, сначала игры, потом дело дошло до программ. В топ-институт не попал, пришлось пойти в приборостроительный. Здесь учебой не напрягали, можно было делать сайты, кое-какие мелкие проекты, зарабатывать деньги. В последнее время они с матерью стали дальше друг от друга. Она все чаще бывала в разъездах и когда бывала дома - как будто боялась расспрашивать его, лезть, что называется в душу. Были подружки, приятели, даже девушка.
Как-то их небольшая компания пошла на пикник в лес. Все как положено, выпивка, гитара, сидение у костра.
- А давай всю ночь у костра просидим? - предложила подружка.
- Тогда надо сучьев подрубить.
- А давай я попробую, мне всегда хотелось поработать топором.
Не успел Тим возразить, как лихая амазонка рубанула подходящий сук. Тяжелая щепка отскочила, поранила руку. Он сам не ожидал, что произойдет дальше - схватил девчонку за руку, задрал кверху рукав и приник губами к ране, оторвавшись только тогда, когда та дернулась и заверещала:
- Ты что, с ума сошел, пусти сейчас же.
- Да что ты испугалась, у меня слюна целебная как у собаки, дай носовой платок, перевяжу. Действительно, кровь перестала сочиться, но девушка, более из-за испуга, чем от боли, вяло поблагодарила и полезла в палатку.
Он все сидел у затухающего костра, ощущая во рту солоноватый приятный вкус. И вдруг понял, что смотрит на костер с высоты. Ветер вздымал его волосы, холодил лицо, казалось, он летит над лесом мягким полетом ночной совы и видит внизу кроны берез, далекие огоньки ближайшей деревни. Страха не было, был восторг полета, сравнимый может быть только с тем, который он испытывал в ушедшем детстве, когда летел по сцене, следуя ритму музыки.
В себя пришел от запаха плавящейся подошвы кроссовки. С девушкой после пикника как-то разладилось, но забыть совиный полет так и не смог. Сам смеялся над собой, но мысль попробовать кровь снова и узнать, что же это было, становилась нестерпимой. Попробовал порезать палец и пить свою. Приятно, но никакого эффекта. Когда мать была в очередном отъезде, решился. Поехал на ближайший вокзал, где толклись парнишки-беспризорники, и поманил одного:
- Парень, хочешь заработать?
- А сколько дашь?
- А сколько возьмешь?
Оказалось, что это проще простого. Дома накормил мальчишку магазинными пельменями на кухне.
- Ну что, мне раздеваться или как? - спросил нагловатый паренек, который, видимо, успел пройти все стадии жизни на дне.
- Дурак, рукав засучи, - Тим достал из аптечки иглу с трубочкой и жгут. Ухмылка погасла, как перегоревшая лаппочка, видавший виды мальчишка закусил губу, и поднял глаза на сидевшего с ним рядом высокого, бледного с длинными темными волосами парня.
- Не бойся, не зарежу, кровь нужна, для опытов, давай руку.
Выпроводив трясущегося от ужаса беспризорника, судорожно, преодолевая брезгливость отхлебнул из стакана. Знакомый соленый вкус, к которому примешалось что-то особое, чему он не мог пока найти определения. Вышел в холодную октябрьскую ночь, без куртки. Полет - был, были крыши домов, видимые сверху, залитые мелкими цветными огнями трассы, холодные ветер трепал волосы, забирался под свитер. Дома, в тепле, немного придя в себя, понял: просто крови мало, нужен страх.
И все тянуло, тянуло повторить это. Стал часто бывать на вокзале, иногда, когда мать бывала дома, брал кровь прямо в глухих дворах, всегда давал деньги. Скоро все уличные мальчишки знали его, дали кличку "доктор" и уже не боялись. Нет страха - нет полета.
- Кажется, я становлюсь маньяком, надо пить успокоительное и больше работать, а сейчас пойти на кухню, пока не остыли блинчики.
Перед Новым годом, уже на третьем курсе удалось устроиться на фирму. Ремонт компьютеров, отладка программ. На новогодней вечеринке танцевать не тянуло, было что-то досадное в том, чтобы, забыв о волшебстве детского танца на сцене, извиваться под грохочущую музыку.
В холле возле пластмассовой пальмы устроились две девушки. Лицо одной из них, незнакомой, в красной блузке, под цвет румянца, светилось такой бесхитростной радостью, что захотелось замедлить шаг.
- Тим, иди к нам. Ира хочет с тобой познакомиться, говорит, что ты как раз в ее вкусе - хихикнула вторая, из соседнего отдела, которой он на днях помогал с компьютером.
И не успел он оценить обстановку, как она куда-то испарилась, а новая знакомая уже болтала о чем-то незначащем, перешла на стихи, почему-то Омара Хайяма. Он слушал, не особенно вслушиваясь, очнулся тогда, когда девушка почти строго, но от этого еще более забавно произнесла:
- Мы как циркуль на мягкой зеленой траве, головы у единого тулова две...
- Надо же, она, похоже... - но почему-то эта мысль не испугала, а даже как-то согрела, когда они вместе вышли на улицу и расстались у метро, обменявшись номерами мобильников.
Назавтра номер ее не отвечал, послезавтра - тоже, до праздника оставалось еще два рабочих дня, и он зашел в соседний отдел, где узнал, что Ира заболела, и получил номер домашнего телефона.
- А я отключила мобильник, чтобы болеть не мешали, - сообщила она, а дальше разговор что-то не клеился. Молчали, перебрасывались незначащими фразами.
После праздника, когда мать уехала в свою очередную поездку, Тим решился. Позвонил, пригласил в кино. Дома - цветы, тихая музыка, приглушенный свет, все как по книжке.
- Слушай, - неожиданно сказала она, когда они встретились на станции метро, и глаза ее весело блеснули, - а ведь тебе не кино надо, я это отлично вижу. Но к себе не приглашаю, родители сразу начнут спрашивать, кто да что, и вообще.
- А я сейчас один, идем?
Тяжелые хлопья снега падали в черные лужи, он придерживал ее за талию и думал:
--
Как добычу... Да... И так легко...
Пока она стряхивала снег с куртки, расстегивала молнию на сапогах, он только смотрел, не решаясь помочь.
- Ну ладно, - выдохнула она, входя в комнату, - выключай это нытье, и свет тоже.
Потом они долго смотрели, как за окном тяжелое небо светится розовым отблеском городских огней, как подмигивают отраженным светом шары на маленькой пластиковой елке.
- Послушай, когда я тебя увидел в первый раз... У тебя было такое лицо... Как будто ты счастливая женщина. Почему? Говоришь, нет у тебя никого, и вечеринки эти тебе не особенно...
- А я секрет знаю, его еще Толстой открыл: какой час самый важный? Тот, который сейчас идет. А какой человек? Тот, с который сию минуту дело имеешь.
- Ну ты оригиналка, Толстого помнишь, я так его со школы не открывал.
- Ну и зря. Можешь думать, что я нарочно выпендриваюсь.
Ему хотелось сказать ей еще что-то ласковое, теплое, но вместо этого он почему-то прошептал:
- А почему у тебя грудь холодная? Замерзла?
- Откуда я знаю, а что? В восточных гаремах это наоборот ценилось. Нет, про грудь я тебе лучше стишок расскажу: что же это, скажите мне люди, я ему отдалась в тишине, а он взял мои белые груди и узлом завязал на спине.
И тут Тиму стало легко и весело, так, как уже не было давно, и он не удивился, когда Ира предложила так, будто они были знакомы много лет:
- Давай оденемся и пойдем на кухню чай пить, Я запомнила, ты не пьешь и не куришь. И мне это нравится.
- Расскажи мне что-нибудь, о себе, - попросил он просто для того, чтобы не тянуть молчание, пока вскипает чайник.
- И что ты хочешь услышать?
- Ну, что угодно, про детство, про родителей...
- Да пожалуйста, - весело встряхнула короткими волосами она, затараторила, как на собеседовании, с уморительно серьезным выражением лица:
- Родилась в ноябре ... года, окончила, поступила, диплом инженера.... Родители - служащие...
- Cмеешься все...
- А что мне, хныкать? Ну, не хочешь, не надо. Давай расскажу, как мы в детстве летучую мышь поймали, она раненая была.
- Да нет, лучше ты тогда мне про мужчин расскажи.
- Ну ты, забавный, так прямо сразу. Ну ладно. Вот, никому не рассказывала. Мне 18 было, а парень был старше намного, и было мне интересно, что да как, и не заметила, как привязалась к нему, а он... Надоела ему, похоже. Девчонка наивная, без перца. Да, как-то недоглядели - и аборт... Да не смотри ты так, дальше прикольно будет. Так вот, пошла я в больницу, хорошую, родителям сказала, что к подружке на пару дней еду, в пригород. И под наркозом снится мне, что я уже оттуда вышла и с подружкой перехожу улицу, а лимузин, огромный, черный - прямо на нас. Очнулась - и вижу перед собой часы стенные на белом кафеле. И спрашиваю: - Где я? А мне отвечают - в операционной. Тут я от страха только что дышать не перестала, и думаю, значит, действительно, ДТП, и чего у меня теперь нет - ног или рук? И говорю: А как я сюда попала? Тут уже и врачиха, и медсестра от смеха чуть не рухнули: А то она не знает, как сюда попадают... Вот как. Но я с тех пор слово себе дала - больше никогда, даже не знаю почему. Ладно, хорош у тебя чай, но я пойду, пожалуй.
- Не останешься?
- Нет, знаешь ли, секс и сон - смешивать два этих ремесла есть тьма охотников, я не из их числа. Я спать люблю одна, спокойно, а если вместе - всю ночь буду пялиться в потолок, как дура. И не провожай, еще метро два часа работать будет, доеду.
Она не напрягала своими проблемами, легко откликалась на ласку, любила поболтать о самых разных вещах, не особенно заботясь о том, слушают ли ее, ничего не требовала. Но Тим чувствовал, что новизна их общения миновала, и улегшаяся было лихорадка возвращается к нему. Когда февраль превратил городской снег в слежавшуюся грязь, Тим осмелел окончательно:
--
А ты не позволишь мне попробовать...
--
Что ты еще выдумал, если плетки и наручники, то это не ко мне, да смотри, я ведь посильнее тебя буду, так что смотри, -шутливо вывернулась она из объятий.
--
Нет, я хотел бы... попробовать твою кровь...
--
Ну, уел, не зря у тебя книжками про вампиров вся полка заставлена. Давай, попробуй, я донором в институте была. Крепкие парни заваливались. А мне хоть бы что. А ты не псих, случаем, не загрызешь? - хихикнула Ира, но Тим отчетливо чувствовал ее страх, и это было важнее и лучше самой крови.
- Да, не ожидала, что меня это так заведет, - сдавленно прошептала она, когда его губы оторвались от ранки. А он думал только о том, чтобы Ира поскорее ушла, потому что тело рвалось к полету, которого не знало уже давно.
Выбежал вслед за ней, помахал рукой, огляделся, чтобы убедится, что во дворе никого нет...
Скорость, упругость обжигающего холодом встречного ветра. Снижаясь над пустынной набережной, увидел, как двое схватили припозднившуюся девчонку. Камнем вниз, эффект внезапности, и хулиганы с разбитыми носами рванули во все лопатки.
- Ну, давай, скорее отсюда, пока не вернулись, бросил он совершенно обалдевшей девчонке и быстрой походкой двинулся прочь, чтобы взлететь снова, как только останется без свидетелей:
- Вот, бэтмен местного разлива... Еще осталось подружиться с Малышом и стать Карлсоном, - издевался внутренний голос, но восторг не делался меньшим.
Казалось, это надолго. Но прошло два месяца, и он услышал:
- А знаешь, ты мне сделал подарок на день рожденья.
- Какой подарок, день рожденья у тебя ведь в ноябре?
- Самый лучший, который может сделать мужчина... У меня родится ребенок.
- Да ты что, а как же родители? Ты же все про их консерватизм говорила.
- Чепуха, мне 32 года, и я зарабатываю больше их обоих. Поворчат и даже рады будут внуку или внучке, - она говорила медленно, без обычной усмешки, а перед глазами Тима вставала картинка из сети: красивая пышнотелая женщина, с младенцем. У ребенка зеленоватая кожа, глаза черносливинами, как на рисунках уфологов, рот, полный острых игольчатых зубов. Рисунок назывался "Мадонна толерантность".
- Да ты не думай, - слышал он сквозь одуряющее оцепенение голос своей подруги, - я к тебе в жены не набиваюсь, еще не хватало, это я так, хотела, чтобы ты знал. Ну, хочешь, до утра останусь, а потом мы больше никогда не увидимся?
- Нет, лучше я тебя провожу...
Но они действительно больше не увиделись. Две недели у него не хватало храбрости позвонить или найти ее на работе, казалось, если заговорит с ней - это будет началом каких-то обязательств. А вдруг ребенок будет - как я? Ведь не поверит, если рассказать.
А потом Ира уволилась, сменила номер мобильного. И это было хорошо, потому что можно было положиться на волю случая, не искать, не вспоминать, не бояться. Только крови такой, чтобы с радостью и страхом пополам, негде было взять. Глухая тоска захлестывала, подобно грязному апрельскому дождю, не хотелось ничего делать, и только порывы ветра за окном давали вспомнить хоть на минуту о полете, о вкусе крови и чего-то такого, чему он так и не нашел определения. На какое-то время его жизнь замкнулась на цепочке дом-инстутут-работа.
- Ну, мать, ты и передачи смотришь, - как-то удивился Тим, увидев на экране блондинку в кислотной кофточке за беседой с толстой особой, которая рассказывала что-то про любовный приворот, порчу и сглаз.
- Да я не смотрю, просто на других каналах реклама, а мне кое-что заштопать нужно, вот и сижу у телевизора, чтобы не заснуть, - мать, несмотря на свои заработки, не оставила привычную бережливость, - это смешная передача, предлагают всем, кто знает о чем-нибудь необычном звонить, поучаствовать можно, позабавиться. Да половина этих колдуний и магов просто дурака валяет на экране.
Тим и сам удивился, почему эта передача и незначащий разговор с матерью как-то не выходили из головы:
-А ведь в детстве, когда я на сцене... Тоже было что-то подобное, полет, избыток адреналина, наверное. А что если позвонить, вдруг пригласят на передачу? Интересно, какие ощущения будут?
На удивление, его легко пригласили. Та самая крашеная блондинка сразу же перешла к делу:
- Так, внешность у тебя интересная. Костюм? Кожаные штаны не пойдут, лучше что-нибудь темное, из легкой ткани, подберем. Говоришь, серебро? Прикольно будет, руки в кадре все в кольцах покажем, расскажешь о себе что-нибудь этакое, про книжки - тоже можно. А кровь из флакона будешь в кадре пить?
После передачи ведущая была в восторге:
- Ну, ты даешь! Как ты двигался, будто всю жизнь перед камерой! А про кровь желанной женщины, неужели сам придумал?
Тим слушал и чувствовал себя как после удачного сеанса кровопийства, как иногда шутя назвал про себя это, хотя кровь во флаконе была неизвестно чьей и уж конечно не сохранила ни ауры страха, ни горьковатого привкуса любви.
- Слушай, давай я тебя возьму с собой на одну вечеринку. Девчонки соберутся что надо. Самые сливки. Дочки очень даже серьезных людей. Ты им понравишься, они новенькое любят. Поехали, я на машине.
Они отправились куда-то в загородный поселок, в дом, похожий на те, что показывают в сериалах про олигархов. Вечер слился для Тима в одну череду поцелуев, укусов, объятий, и прочего и прочего и прочего. Нет, сам он не пил, но его добровольные жертвы, которые сами кидались ему на шею: - Настоящий вампир! Неужели? Да ты гонишь... А ну, укуси, а то не поверю... - были до одури пьяны, и ни одна, ни одна не испытывала страха.
Утром он очнулся на своем диване. Кто и как доставил его домой, помнилось смутно. Руки, груди, губы, плечи ... одна теплая, шевелящаяся масса стояла перед глазами, будто горы разноцветных макарон. Тянущая боль в желудке, соленый вкус во рту. День провалялся, не хватало сил дойти до кухни и найти что-то подходящее в аптечке. Как кстати, что матери опять нет дома. К вечеру стало легче, но вместе с болью, казалось, ушло что-то важное, что-то, от чего он никогда бы не отказался добровольно. И сквозь боль выплыло: Никогда, никогда не вернется удовольствие от выпитой крови. Никогда не будет полета. Я становлюсь таким же, как они. Я потерял свое, то, что было доступно только мне.
Утром он кое-как собрался, с трудом написал матери короткую записку. Через два часа электричка уносила его в провинциальный город С, а вечером в известный монастырь вошел молодой человек с намерением остаться здесь надолго, если не навсегда.