Аннотация: Рассказ о детстве, переживаниях и детских играх.
ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСТВЕ
В день своего восьмилетия, в 1943 году я пошел учиться в первый класс в ту же начальную школу N 4, в которой работала мама. Школа размещалась в небольшом аккуратненьком красивом кирпичном особнячке, ранее принадлежащем какому-то монастырю. Кстати говоря, в нашем городе Угличе Ярославской области было более десятка различных церковных сооружений, которые в то время не функционировали, а наиболее крупные монастыри были приспособлены для продажи керосина и других хозяйственных нужд.
В 1946 году, когда я учился уже в третьем классе, здание школы заняла администрация города, а нашу школу N 4 расформировали, передав весь коллектив в среднюю школу N 1.
Моей первой учительницей в начальных классах все четыре учебных года начальной школы была Мария Ивановна Смирнова, женщина среднего возраста, крупного крестьянского телосложения с ровным и мягким характером. В нашем классе обучалось около сорока учеников, но она умело справлялась с такой оравой, поддерживая порядок и дисциплину на уроках.
В те годы в первый класс приходили дети в возрасте восьми лет. По сегодняшним меркам такой возраст для начала школьного обучения считается поздним, а подготовка к школе интенсивно проводится в детском садике по специальной программе. Может это и правильно, но тогда обучение зиждилось на инструкциях Надежды Крупской -- жены Ленина, у которых своих-то детей не было.
Мне помнится, что при моём посещении детского сада особой подготовки к школе не проводилось. Да и мама не считала необходимым давать какие-либо знания заблаговременно, чтобы я не выглядел "всезнайкой" среди своих сверстников в классе и не потерял интерес к учебе.
Хотя я физически был маленький и щупленький, но в интеллектуальном отношении не отставал от общего развития детей своего возраста. Учиться мне было не в тягость, но особого рвения к учёбе я не проявлял.
По результатам успеваемости был твёрдым середнячком, хотя четвёртый класс закончил без "троек".
В третьем классе меня приняли в пионеры, но, как ни странно, что-нибудь запоминающееся от пионерского движения у меня в памяти не осталось.
В школе после занятий я, как правило, не задерживался. Иногда, правда, заходил в школьную библиотеку, которой заведовала старшая сестра мамы Еротиида Александровна Соколова, весьма глубоко эрудированная, вежливая, скромная женщина. Она разрешала мне, в порядке исключения, пройти в хранилище с книгами, чтобы покопаться в книжных шкафах и на стеллажах. Забравшись по стремянке к самому потолку, я с удовольствием просматривал много интересных книг и журналов, в том числе и старинных книг в толстых переплётах с золотым тиснением. В библиотеке почему-то всегда стоял жуткий холод, и растянуть надолго удовольствие ознакомления с книгами было трудно. Мне думалось, что когда всё наладится, тогда уж начитаюсь вдоволь.
Четыре учебных года начальной школы особых воспоминаний не сохранило. Приятельские отношения с ребятами моего класса во внеурочное время после занятий поддерживать мне не удавалось из-за удалённости от места моего жительства до школы, вблизи которой проживали большинство моих соучеников. После окончания четвёртого класса наши жизненные пути круто разошлись, и дружеские связи были вообще утеряны.
Несмотря на то, что с той детской поры прошло более шестидесяти лет, тем не менее, я помню многих девочек и мальчиков нашего класса, судьба которых мне совершенно не известна. По памяти я назову имена некоторых своих одноклассников в период учёбы в школе с 1943 по 1947 годы. Мальчиков в нашем классе было мало: Антонов, Соловьёв, Гена Коровин, Витя Коровин (однофамильцы), Коля Ерохин, Феликс Узилевский, Женя Волков, Чернов и Железняков. Количество девочек в классе превышало число мальчиков в два раза, но фамилии многих из них совершенно забылись. Однако назову: Мартынову, Щаникову, Бедарёву, Казакову, Воронину, сестёр Сопиловых, Паутову, Колбасову.
Третий класс Угличской средней школы N1, 1946 год.
Верхний ряд, четвёртый слева -- Коля Верюжский
Непродолжительное время в моём классе учился Марик Авруцкий, а его старший брат Боря -- на два класса старше. Это были дружные, покладистые, спокойные и очень воспитанные ребята. Их отец работал на Угличской ГЭС и, видимо, занимал высокую должность. Семья размещалась в отдельном небольшом одноэтажном особнячке с прилегающей к нему садово-огородной территорией, огороженной забором.
Боря и Марик возвращались из школы всегда вместе. Иногда случалось так, что этот маршрут мы преодолевали вместе, поскольку их дом находился на пути моего следования домой. Постепенно мы подружились и были случаи, когда они приглашали меня к себе. Родителей мальчиков я никогда не видел. Главной хозяйкой была бабушка, которая являлась строгой и требовательной воспитательницей для ребят. Как правило, мы резвились во дворе, где места для беготни и всевозможных игр было предостаточно. Но однажды мы залезли на крышу большого и крепкого сарая, чем вызвали большое неудовольствие бабушки. После этого случая Боря, как бы извиняясь, мне объяснял по секрету, что в такое сложное время у них в сарае находится свинья с поросятами.
Помню об одном неформальном школьном мероприятии, которое организовала наша учительница Мария Ивановна Смирнова. В те годы во время войны в Угличе находилось несколько полевых госпиталей, размещавшихся в бывших административных и школьных зданиях, в которых в огромном количестве лечились и проходили реабилитацию раненые фронтовики. Однажды весной 1944 года Мария Ивановна предложила нам, ученикам, пойти в один из госпиталей, чтобы оказать им внимание и пожелать быстрейшего выздоровления.
В нашем классе и в школе в целом никаких кружков, занимающихся художественной самодеятельностью, не было, поэтому показать своё умение: сплясать, спеть или продекламировать стихи никто не был готов, а с пустыми руками вроде бы идти было неудобно. Мария Ивановна предложила, что лучшим подарком будут лесные весенние дары. Это было такое неожиданное предложение и поначалу оно вызвало у ребят недоумение, и даже сомнение. Я тоже подумал, ну что мы там кроме шишек и палок найдём ранней весной в голом лесу, где ещё снег, пожалуй, полностью не сошёл, да и талой воды -- по колено.
Для того, чтобы развеять все наши сомнения, Мария Ивановна убедительно заключила, что каждому предоставляется свой шанс придти к раненым со своим весенним подарком. Я, однако, посчитал эту задачу трудно выполнимой, но был вынужден подчиниться.
Однажды в погожее солнечное и тёплое весеннее утро вместо классных занятий мы всем классом отправились в ближайший к городу лесок. Ребята, перебрасываясь между собой короткими репликами о своих находках, постепенно разбрелись по весеннему лесу. Чуть ли не сразу послышались визгливо-радостные крики девочек, которые находили какие-то первые весенние цветочки, как потом оказалось, это были подснежники, ландыши, лесные фиалки. По всей вероятности, такие цветы мне тоже попадались, но они меня не интересовали.
Время шло, а я безрезультатно бродил по лесу, выискивая места посуше и очень надеясь найти первую лесную землянику. Переходя от одной полянки к другой, наконец-то, мне действительно повезло, когда стали попадаться красные и ещё не полностью созревшие с белыми бочками малюсенькие ягодки земляники, которые так необыкновенно пахли лесом, весной и вообще новой возрождающейся жизнью.
На первых порах я несказанно обрадовался, что мне сопутствует удача, но затем я ничего не мог найти, и на дне моего стаканчика по-прежнему одиноко лежали всего несколько ягодок.
Однако к тому времени, когда Мария Ивановна стала нас звать к себе, мне всё-таки постепенно по чуть-чуть удалось наполнить всего лишь половину стаканчика земляникой. Собравшись вместе, мы увидели успехи каждого, и я понял, что мои результаты никуда не годятся, и от этого стало очень обидно. В плохом настроении из-за неудовлетворительного результата своего лесного похода я уже не намеревался никуда идти, чтобы не испытывать своего позора.
По возвращению из леса мы направились к одному из госпиталей. Мария Ивановна, договорившись с администрацией госпиталя, быстро распределила ребят, кому идти в какую палату. Я же продолжал стоять в стороне, не зная, что мне делать и как поступить дальше. Вдруг неожиданно для меня подошла женщина в белом халате (вероятно, это была дежурная медицинская сестра) и сказала, чтобы я шёл вместе с ней. Мы поднялись на второй этаж и долго шли по длинному коридору.
Я с большим волнением ожидал увидеть забинтованных по самые глаза, без рук, на костылях, израненных и лежащих в бессознательном состоянии фронтовиков, каких неоднократно видел в кинофильмах.
Наконец мы остановились перед дверью одной из палат и медицинская сестра, постучавшись, спросила разрешения войти. Открыв дверь, она вошла в помещение и, легонько подтолкнув, поставила меня на средину палаты. Я обмер от неожиданности, увидев в небольшой двухместной по-домашнему чистенькой, аккуратненькой с занавесочками комнате двух красивых, молодых, жизнерадостных, улыбающихся женщин. Одна стояла около окна, а другая сидела на стуле около кровати. Одеты они были в стандартные больничные халаты -- это единственное, что говорило о их принадлежности к госпитальным больным.
Медицинская сестра что-то сказала о школе и тут же вышла из палаты, оставив меня одного. Я был так растерян и смущён, что не мог ничего произнести, продолжая держать в руках свой заветный стаканчик с земляникой. Наконец, справившись со своим волнением, я поставил свой скромный презент на ближайшую тумбочку и тихо произнёс:
-- Вот... это... Вам...
В следующий момент произошло то, что привело меня в ещё большее смущение. Мой маленький подарок вызвал у девушек-фронтовичек бурный восторг и невероятную радость. Конечно же, не в самом подарке было дело, а в том внимании, которое к ним проявлено. Возможно ни то ни другое, а просто-напросто на них подействовал мой жалкий, затрапезный, гаврошистый вид.
Одна из них подошла ко мне, легонько, с нескрываемой нежностью обняла меня за плечи и подвела к тумбочке. Когда она открыла дверцу тумбочки, я увидел невероятную по размерам, чуть ли не в полбуханки, пышную, с коричневой корочкой краюху белого-пребелого хлеба. Мне тогда показалось, что такое предстало моему взору впервые в жизни. Отрезав огромный ломоть, она протянула его мне и сказала:
-- Возьми, мальчик, это тебе от нас.
Как бы мне хотелось порадовать маму таким хлебом! Я, не отрывая взгляда, смотрел на это невероятное чудо, а в голове проносились мысли: "Разве можно такое допустить, чтобы что-то взять у защитников Родины! Ведь везде и кругом требуют: -- "Всё для фронта, всё для победы!". Если я сейчас пойду на компромисс и возьму этот хлеб, то каким-то образом предам тех воинов, которым действительно нужна помощь. Да и сейчас наша невыносимо трудная жизнь -- разве не ради непременного разгрома фашистов".
-- Ну, возьми же, мальчик, возьми, не стесняйся! -- продолжал настаивать приятный девичий голос.
Я уже тогда хорошо знал цену хлебу, когда приходилось долгими часами простаивать в очередях, постоянно делая отметки на ладонях чернильным карандашом своего номера, чтобы получить, причитающуюся по карточкам очередную чёрно-серую с отрубями слипавшуюся, как глина, строго нормированную пайку.
Выдержать неожиданно свалившееся на меня испытание было невыносимо. Во мне боролось с одной стороны -- чувство патриотического долга жертвовать всем во имя победы, а с другой -- сиюминутное желание голодного пацана стать обладателем невероятного богатства -- куска белого хлеба. Я был как в тумане, но вдруг развернулся и, сдерживая слёзы, выбежал из палаты.
Теперь, по прошествии многих десятилетий, думаю, что я устоял от искушения, отказавшись от такого неожиданного подарка, хотя, возможно, обидел замечательных девушек-фронтовичек в их искренних намерениях.
В те военные годы я совершенно не знаю и не помню, чтобы при школе или по месту жительства организовывалась и систематически велась какая-либо внеклассная работа с детьми.
Располагая достаточно большим свободным временем, после школьных занятий, которые для начальных классов проводились в первую смену, я был предоставлен сам себе.
Придя домой из школы, перво-наперво я самостоятельно выполнял письменные задания. Иногда пролистывал учебники, где надо было выучить какие-нибудь теоретические вопросы, но чаще всего не делал даже этого. Зимой в замороженной комнате на чтение и зубрежку терпения уже не хватало.
Как ни странно, лучшим средством согреться для меня было пребывание на свежем морозном воздухе, где было раздолье: то ли бегай на лыжах или коньках, то ли играй в снежки, то ли катайся на санках, то ли просто шалопайничай. Возвращаясь вечером домой с такого гулянья, разгорячённый и возбуждённый, я срывал шапку с головы, от которой густо валил пар, и уже не думалось ни о холоде, ни и голоде, и такое минутное удовлетворение создавало обманчивое впечатление, что все житейские трудности -- сущий пустяк.
Но в действительности было далеко не так.
Непрерывный изо дня в день в течение нескольких лет процесс накопления усталости, при отсутствии реальной перспективы улучшения условий жизни, при общем истощении физических и психических сил не мог не сказаться на здоровье мамы. Я видел и чувствовал, что происходит что-то ужасное и непоправимое, но ничего не мог поделать. У мамы возникло какое-то общее заболевание: она исхудала, осунулась, потемнела, даже постарела и стала выглядеть старше на двадцать, а то и более, чем в свои не полные 45 лет.
И вот однажды произошел случай, который вверг меня в какой-то безумный страх. Возвратившись из школы, мама, не снимая зимнего пальто, осторожно присела прямо на кровать, затем откинулась на спину и, закрыв глаза, замерла на короткое время и вдруг тихо, почти шепотом, делая промежутки между словами, проговорила:
-- Всё... я больше не могу... Нет никаких сил... Я умираю...
Услышав такое, я очень испугался. Мной овладел непреодолимый ужас надвигающейся беды. Мне тогда показалось, что я потерял способность соображать и не понимал происходящего. По всей вероятности, я стал что-то говорить, чтобы успокоить маму. Однако мама лежала с закрытыми глазами, ничего больше не произносила, дыхание её было очень слабым.
Прошло какое-то время... Наконец мама приоткрыла глаза и, как будто вернувшись в реальную жизнь, также тихо спросила:
-- Скажи, Коля, сможем ли мы продержаться ещё?..
Обрадовавшись, что мама заговорила, я энергично с подъёмом стал убеждать её в том, что, конечно, мы продержимся, выживем и переживём все трудности.
Возможно, мой необузданный энтузиазм бесшабашной уверенности на благополучное будущее подействовало на маму положительно. Мне почудилось, что неведомая опасность миновала. Хотя некоторое время мама, как бы собираясь с силами, всё ещё продолжала лежать на постели...
Совершенно очевидно, что в те годы мама действительно чувствовала себя неважно, порой упоминала, как бы невзначай, о появляющихся иногда болях в животе: возможно, это было обострение гастрита или даже язвенной болезни желудка. Однако я не припомню во время войны такого случая, чтобы мама обращалась к врачам или проходила какие-либо медицинские обследования. Все возникающие недомогания и болезни, как говорят сейчас, переносила на ногах.
Для меня в моральном и психологическом отношении этот жизненный эпизод стал чрезвычайно переживательным, поэтому-то он запечатлелся в моей памяти на всю жизнь. Я понял тогда, как мне дорога мама, что непременно обязан её поддерживать и, по возможности, помогать, а расстраивать своими выкрутасами и тем более недостойным поведением не должен и не имею права.
К моему глубочайшему сожалению, по причине своего недомыслия, может быть из-за неопытности, а, возможно, поддавшись авторитету старших по возрасту уличных приятелей, я все-таки попадал в такие ситуации, которые, хотел бы или не хотел, расстраивали маму и доставляли ей большое беспокойство. Она очень боялась того, чтобы я не попал под "дурное влияние улицы". В конечном итоге мне, по большому счёту, всё же удалось избежать неблагоприятных ситуаций, однако полностью их исключить было не возможно.
Перезнакомившись со всеми ребятами из ближайших соседних домов, мы вместе придумывали всякие игры и развлекались, как могли. У нас образовалась достаточно дружная и весёлая компания до десятка, а иногда и более пацанов: Славка Смирнов, Владька Коровин, Владька Скорняков, три брата Васильевы, два брата Балакиревы, два младших брата Мешалкины, два брата Крутовы, два младших брата Брянцевы и я. В большинстве своём мы были почти ровесники с разницей не более двух-трех лет. Во всяком случае, в любой день ватага из пяти-семи мальчишек всегда была в сборе, центром которого был достаточно обширный двор, достопримечательностью которого был великолепный, уникальный своей древностью, в несколько человеческих обхватов дуб, дома Улисовых, где, главным образом, и происходила наша дворовая жизнь. Взрослые достаточно благосклонно относились к нашим, порой, слишком шумным играм, видимо, удовлетворяясь тем, что мы находимся у них на виду, а не шастаем по базарным торговым рядам и не высматриваем, где что плохо лежит.
Среди соседских семей были замечены несколько девочек, но они для нас были совершенно безразличны и, естественно, не принимали участия в наших играх и не посвящались в наши дела.
Помнится, что среди подвижных игр, когда нужно было быстро бегать, проявлять сноровку и ловкость, у нас были популярны, как мы их называли: "салки" и "прятки" -- наиболее широко известные среди детских забав, каждый вид из которых с целью их усложнения предусматривал некоторые изменения условий игры, но не требовал какого-либо технического оснащения.
Игры с мячом были наиболее интересны, но тогда требовалось наличие одного мяча и бит по количеству играющих. Для игры в так называемый "штандер" достаточно было наличие только одного мяча, размеры которого, в принципе, не имели особого значения, но чем меньше по величине, тем лучше. Игра начиналась с того, что оговаривались все необходимые условия и ограничения. Затем группа играющих вставала в круг, в средине которого находился водящий, выбранный вначале по традиционной "считалке", а затем -- по ходу игры. Водящий должен как можно выше подбросить мяч вверх и назвать имя одного из участников игры, стоящих по кругу.
Тот игрок, чьё имя прозвучало, становился новым водящим, который с нетерпением должен дождаться, когда запущенный вверх мяч опустится, поймать его и громко крикнуть это непонятное слово "штандер". Все участники игры, в том числе и предыдущий водящий, ставший обычным игроком, должны за то время, пока мяч находится в полёте, разбежаться как можно дальше в разные стороны, а лучше всего, если удастся спрятаться за какое-либо укрытие.
Услышав истошный крик водящего: "Ш-т-а-н-д-е-р!!!", все участники должны остолбенеть и не шевелиться в той позе, в которой застало их это гипнотическое слово. Водящий, с гордостью и неприкрытой радостью победителя должен выбрать себе "жертву", назвать имя этого игрока и бросить в него мяч.
При этом могло произойти три варианта: первый вариант -- мяч попадает в выбранного игрока, тогда этот игрок безоговорочно становиться очередным водящим; вариант второй -- мяч не попадает в выбранного игрока, тогда водящий не меняется, и игра продолжается дальше; вариант третий -- выбранному игроку удается ухитриться и поймать запущенный в него мяч, тогда водящий также остаётся прежний, а игрок, поймавший в руки мяч, получает один положительный бонус. Согласно предварительным договоренностям бонусом может служить любой условие, например, не становиться новым водящим в случае последующего проигрыша. Продолжительность игры определялась самими участниками.
Игра в лапту у нас проходила по двум способам: первый способ -- традиционный и хорошо известный, когда участники делились на две команды: одна команда была разыгрывающая, другая -- водящая, которая располагалась в поле и в соответствии с правилами препятствовала разыгрывающей команде добиться успеха; второй способ -- круговой, когда участников игры было недостаточно для традиционной лапты, тогда определяли условия для игры в круговую лапту.
Для круговой лапты необходимо, чтобы все игроки имели свои личные биты. Водящий определялся обычным порядком, а все остальные игроки должны были нарезать небольшие обусловленных размеров круги на земле, которые должны сохранить за собой от посягательств водящего.
Задача водящего состояла в том, чтобы в процессе игры надо было бросить мяч в игрока, стоящего в своем круге так, чтобы завладеть территорией игрока. Это достигалось двумя путями: первый путь -- водящий бросал мяч в выбранного игрока и попадал в него, тогда водящий переходил в разряд игроков, и занимал территорию проигравшего, который в свою очередь становился новым водящим; второй путь -- игрок отбивал своей битой брошенный в него мяч, но если делал это не очень ловко и мяч откатывался слишком близко от его территории, то он мог выбежать и отбить этот мяч подальше.
При этом мяч мог оказаться вблизи от территории другого игрока, который, опасаясь прямого попадания водящего мячом с близкого расстояния, также старался выбежать из своего круга и ударить по мячу, отбивая его в безопасное место. Водящий, наблюдая беспорядочную беготню игроков, которые стали покидать свои территории, должен принять решение: или бежать за мячом, чтобы наверняка поразить ближайшего игрока, или занимать ту территорию, которую неосмотрительно оставил игрок, выбежав для отбития мяча. Кто быстрей проанализирует и оценит обстановку, проявит ловкость и хитрость, тот и окажется победителем, а проигравший становится водящим.
Игры в волейбол и футбол нам были, конечно, известны, но совершенно недоступны из-за отсутствия мячей. Кирзовый волейбольный мяч, которым играли на площадке в городском саду взрослые ребята, нам, пацанам, только разрешали принести, если он случайно вылетал за её пределы. Пиная, чаще всего босой ногой, консервную банку или туго набитый сеном или ватой и перевязанный веревками тяжелый комок тряпья, весьма с большим приближением можно было назвать такую игру футболом. О баскетболе тогда мне ничего не было известно. Впервые эту экзотическую, как мне показалось, игру я увидел в году 1944 или даже 1945 в "Парке культуры и отдыха имени А.М.Горького", когда приезжал в Москву к старшему брату мамы Соколову Виталию Александровичу (дяде Вите).
Была у нас ещё такая игра, которая называлась "чижик". "Чижиком" служила деревянная болванка длиной не более 10-15 см и толщиной около 3 -5 см в форме прямого цилиндра или прямого параллелепипеда с заточенными концами по обеим сторонам. "Чижик" устанавливался на "кону", который выбирался на твёрдом грунте и представлял собой очерченный квадрат со сторонами не менее 30х30 см.
Игра заключалась в следующем. Из числа желающих в игре для начала путём счёта выбирался игрок, который будет водить в поле. Остальные игроки со своими битами по очереди подходили к "кону" для участия в игре. Каждому игроку предоставлялась возможность ударить по заостренному концу "чижика" так, чтобы он, описывая в воздухе замысловатую дугу, улетел подальше в поле.
Если водящему удавалось поймать летящий "снаряд", то счастливчик сразу переходил в число игроков и становился в конец очереди на подход к "кону" для удара, а неудачник выходил в поле в качестве нового водящего.
Если водящий не мог поймать "чижик" в воздухе, то он с одной попытки должен был забросить "снаряд" в "кон", а игроку предоставлялась возможность воспрепятствовать этому, отбивая своей битой "чижик" на лету от попадания в заветный квадрат.
Однако, если всё-таки удавалось забросить "чижик" в "кон", то водящий становился игроком, а в поле выходил проигравший в качестве нового водящего.
Затем к "кону" для выполнения удара по "чижику" подходил очередной игрок, и игра продолжалась. Самым интересным в этой игре, на мой взгляд, было то, что наиболее сноровистые и ловкие игроки могли отличиться и заработать поощрительные бонусы.
Каждый игрок, прежде чем ударить по "чижику", как правило, произносил на удачу "магическое заклинание":-- "Чижик, чижик, где ты был?.. На Фонтанке водку пил... Выпил рюмку, выпил ...". На этом месте игрок делал паузу, производил удар по "чижику", который взлетал в воздух, крутясь и кувыркаясь по непредсказуемой траектории, а игрок, улучив подходящий момент, старался несколько раз на лету подбить его и начинал вести счет "выпитым рюмкам": -- "Две... Три... Четыре...Пять...". Какое количество дополнительных "рюмок выпил" его "чижик", столько игрок получал льготных бонусов, которые являлись его запасом прочности в ходе продолжения игры в случае проигрыша. Правда, далеко не многим удавалось "напоить" своего "чижика".
Мама меня всегда предупреждала, чтобы я не забывался и играл в эту игру внимательно и осторожно, поскольку летящий с большой скоростью "чижик" представлял определенную опасность из-за возможного получения травмы. Во многих играх, да и просто в шалостях, конечно, были царапины, ссадины, порезы, синяки, шишки, которые считались у нас обычным явлением и не вызывали особого беспокойства.
Вот, например, как по незнанию и неопытности, я, будучи в первом летнем лагере, забрёл в малиннике, где обнаружил в зарослях огромный серый шар, который ради любопытства попытался разрушить и тут же жестоко поплатился. Продолжая мирно собирать малину, я был атакован огромным количеством потревоженных и необычайно злющих обитателей этого, как мне тут же стало ясно, осиного гнезда. Я бросился бежать, продираясь сквозь кусты малинника, и, безнадёжно размахивая руками, пытался отбиться от преследуемых меня безжалостных тварей. Но было тщетно. Испытывая нестерпимую боль от жалящих укусов, я в изнеможении упал, уткнувшись лицом в землю, и закрыл голову руками. В таком положении я лежал довольно долго, пока не прекратилось жужжание этих жестоких насекомых. К вечеру у меня даже поднялась температура, на голове и других открытых частях тела вздулись болезненные опухоли, которые, изменив форму моей головы и выражение лица, долго оставались заметны и я крайне медленно возвращался в прежние размеры и состояние.
Первое, пожалуй, своё значительное и ощутимое повреждение я получил в результате нашей мальчишеской выдумки под названием "Высекание огня", которую игрой-то можно было назвать с большим приближением.
Вероятно, такая игра в наших мальчишеских головах зародилась в результате наблюдений за курильщиками, которые из-за отсутствия в те годы спичек прикуривали свои закрутки с помощью кремниевых кресал.
В такой необычной игре участники подбирали каждый себе понравившийся по весу и форме камень, которых везде было великое множество, выходили на средину дороги, мощёную булыжником и каждый по очереди бросал свой камень на мостовую в надежде получить огненную искру. Если бросок у кого-то получался удачный, то высекался целый сноп искр, что приводило в неописуемый восторг всех ребят. Каждому хотелось отличиться, чтобы его бросок был посильней и искр было как можно больше.
Как бы то ни было, но в этой игре незримо ощущался какой-то революционный пафос: во-первых, нам уже тогда было известно, что "из искры возгорится пламя"; во-вторых, "булыжник - оружие пролетариата".
Однажды, когда всё было как обычно, в результате броска без предупреждения одного нетерпеливого игрока, помнится, что это был Славка Смирнов, его камень раскололся, и большой отскочивший кусок попал мне в лицо и рассёк правую щеку.
Игра, естественно, прекратилась, и я поплёлся домой, где, как нарочно, никого не было. Кровь долго не останавливалась, а я весь в дорожной пыли, грязный и испачканный кровью, не знал, что мне делать. Наконец, поздним вечером пришла уставшая и измученная мама с полевых работ, где занималась картофельными делами. Увидев меня в таком состоянии, она очень расстроилась, но не стала ругать и кричать, а с горечью посетовала, что своим поведением я доставил ей большое беспокойство и тревогу.
Пытаясь оправдать произошедшее нелепой случайностью, мне, тем не менее, было стыдно за своё безалаберное поведение, принёсшее маме очередную порцию волнений и переживаний. Постепенно рана на лице заросла и образовавшийся на её месте шрам через многие годы вообще не стал виден, затерявшись под моими усами.
Надо отметить, что такая рисковая игра у нас не прижилась. Причиной послужил, можно сказать, ещё один более опасный случай, когда однажды принимавший участие в такой игре Валька Воронин, потеряв чувство опасности, не успел отбежать от приближающегося грузового автомобиля и угодил прямо между колёс грузовика.
Всё это произошло на моих глазах. Ребята, которые были рядом, и я в том числе, были потрясены случившимся. Машина, не останавливаясь, уехала, а Валька остался лежать с раскинутыми руками на дороге. Мы подбежали к нему и увидели, что он, к нашему счастью, был цел и невредим, только по лицу, от полученного удара, текла маленькая струйка крови. Наконец, он приподнялся, держась за голову, и направился самостоятельно домой. Валька жил на соседней улице, был нам хорошо знаком, но постоянным членом нашей компании не был. Через несколько дней, оправившись от полученного шока, он был полностью в норме, и мы его видели в школе и гуляющим на улице, а о произошедшем случае даже не вспоминали.
Продолжая разговор о нашем времяпрепровождении и дворовых играх, по справедливости следует упомянуть, что у нас были весьма популярны игры, когда основным техническим оснащением игрока являлся нож. Ножи у каждого из нас были всякие разные. Например, для игры на земле удобней было использовать легкие складнички, а для бросания на расстояние в цель более подходили ножи с утяжелённой ручкой и острым длинным лезвием.
Одной из популярных игр на земле была такая, когда на свободном месте вычерчивалась территория, которая делилась в равных долях на всех игроков. По результатам счёта определялась последовательность действий игроков. Задачей каждого игрока состояла в том, чтобы захватить у соседей как можно больше земли и, в конечном итоге, стать полным "завоевателем" всей территории.
Игрок, стоя во весь рост и держа свой нож за лезвие, должен был метнуть его так, чтобы нож воткнулся лезвием в землю, тогда "завоеватель" отрезал кусок земли соседской территории по линии, совпадающей с направлением плоскости лезвия ножа, и присоединял её к своей территории. Такая "агрессия" могла продолжаться до тех пор, пока оставшаяся территория позволяла игроку, терпящему фиаско, стоять одной ногой на своей территории, с которой он смог бы начать своё победное шествие. Если такая возможность отсутствовала, то этот игрок, как проигравший, выбывал из игры.
Однако мог случиться такой вариант, когда нож втыкался в землю, но "захватчик", стоя на своей территории, не дотягивался до противоположной стороны захватываемой территории, чтобы прочертить линию захвата. Такая "агрессия" считалась аннулированной, а ход передавался следующему игроку в порядке очереди.
Если нож был брошен неумело и не воткнулся в землю, то этот игрок передавал право броска следующему по очереди.
В случае, когда нож неожиданно, явно по ошибке, вдруг вонзался в свою территорию, то "захватчик" вынужден был отрезать соответствующий кусок "своей" земли в пользу этого соседа, а ход также переходил к следующему игроку в порядке очереди.
Вспоминаю, что у нас была также популярна парная игра с ножами, когда два виртуоза, соревнуясь между собой, показывали действительно чудеса ловкости владения ножом, выполняя несколько десятков бросков из разных положений: стоя или сидя, с рук, с плеча левого и правого, с локтей, с головы и так далее, добиваясь того, чтобы нож непременно втыкался в землю.
Как-то получалось само собой, что у каждого из нашей компании появились легкие ножи-складнички, но многие имели ножи побольше и потяжелей. Дело даже доходило, что некоторые владели штыками и тесаками, но такое холодное оружие в играх не использовалось.
Помню, что в соседнем доме, у Сусловых, появились новые жильцы, которые, правда, прожили не очень долго. В этой семье был мальчик Феликс такого же возраста, как и мы, который, по воле случая, оказался со мной в одном классе. Он имел явное желание влиться в нашу компашку, но по каким-то причинам появлялся среди нас не очень часто. Одевался он в полувоенную одежду: френчик цвета "хаки", застёгнутый на все пуговицы; на ногах -- хромовые сапожки по размеру ноги.
Со мной Феликс был иногда откровенен, надеясь, что я не разболтаю всем и каждому то, что он доверяет мне под большим секретом. Он говорил, что у него собрана целая коллекция трофейного немецкого холодного оружия: клинки, сабли, палаши, штыки, тесаки и всевозможные ножи. В его запасах, как он говорил, имелось много чего интересного. Ему, наверное, очень хотелось, если не похвастаться, то хотя бы ознакомить кого-нибудь из своих друзей-товарищей с имеющимся у него "добром". К себе домой он меня никогда не приглашал, но довольно часто приносил с собой посмотреть, что-нибудь из своих запасов. Так, например, показывал клинки, штыки, ножи, различные наградные фашистские кресты. Однажды, вдруг раздобрившись, он подарил мне приличный нож, которых у него, как он сказал, несчётное количество, и никто не заметит исчезновение одного из общей большой кучи.
В разговорах со мной Феликс поведал, что отец его военный и служба его связана с охраной пленных немцев. Со своей стороны, я никогда не задавал каких-либо уточняющих на эту тему вопросов. Теперь-то мне совершенно ясно, что отец Феликса являлся офицером НКВД и по роду службы имел возможность собрать для сына, для себя и семьи всё то, что его могло заинтересовать. Только сейчас, более чем через шестьдесят лет, я снимаю с себя обет молчания.
Для того, чтобы научиться бросать нож на расстояние требовались длительные тренировки. Лёгкий нож даже средних размеров не хотел в воздухе переворачиваться, да и силу броска к нему трудно было подобрать. Нож с утяжеленной ручкой из-за смещенного центра тяжести при броске в воздухе делал вращение на 1800 и 3600 в зависимости от расстояния до цели и силы броска.
Такие игры мы старались проводить не на виду у взрослых и без присутствия самых маленьких. Найти уединенное место для нас не составляло труда. Мы уходили в дальнюю часть огорода, выбирали отдельно стоящее дерево или широкую доску в заборе, а иногда собирались у тыловой стенки подходящего для таких игр сарая. Победитель определялся по количеству набранных баллов, если бросали ножи по заранее подготовленной мишени, или по количеству попаданий из установленного числа бросков.
Самыми популярными в летнее время у нас всё-таки были игры, связанные с деньгами. Обычная "расшибалка", часто называемая нами "орлянка", не требовала никаких технических приспособлений, кроме как денежной наличности в виде небольшого количества монет и биты. У каждого игрока непременно была своя "счастливая" бита, которую, как правило, отливали по специальной форме из свинца. Если у кого-то не было денег на руках, то такие безденежники оказывались в числе болельщиков. Игра в долг также не разрешалась.
Перед началом игры устанавливалась минимальная ставка. Каждый игрок ставил деньги в размере определенной ставкой на "кон", который приобретал вид столбика монет, располагаемых ("решкой" - вверх, "орлом" - вниз) в строгой последовательности по достоинству и размерам.
Через "кон" проводили первую черту, служившую для определения очерёдности непосредственной борьбы за деньги. Вторая черта, отстоящая от первой на расстоянии трёх-пяти метров, являлась рубежом, от которой игроки в порядке добровольно установленной очереди или определённой по счёту, производили броски к первой черте на "кон".
Тот игрок, который при удачном броске попадал непосредственно в "кон", разбивая или разваливая стопку монет, то независимо от того, какие монеты перевернулись на "орла", а какие -- не перевернулись, однозначно становился победителем и обладателем всей суммы, находящейся на "кону". Но такие счастливые моменты выпадали не каждому и довольно-таки не часто. Удачник становился на какой-то период объектом мальчишеской зависти и восхищения.
Если кто-то из игроков не добрасывал до черты с "коном", то, согласно предварительной договоренности, либо исключался из игры без возвращения денег, либо выставлял на "кон" дополнительно двойную или тройную ставку, увеличивая тем самым общую сумму выигрыша. В этом случае игроку предоставлялась возможность повторного броска.
После того, как все участники игры совершили броски своих бит в сторону "кона", тогда по их расположению определялась последовательность разбивать непосредственно "кон". Первым такое право приобретал тот игрок, чья бита после броска легла ближе к "кону".
Теперь наступал кульминационный момент игры. Задача каждого игрока заключалась в том, чтобы от одного удара по монетам, находящихся на "кону", перевернулись на "орла", тогда они становились собственностью этого игрока. При неудачном ударе битой по монетам, когда все они оставались лежать на аверсе, право на удар переходило к следующему игроку. Игра продолжалась до того момента, когда все монеты, находящиеся на "кону", приобретали своего владельца.
Другая игра на деньги в так называемую "стенку" не особенно пользовалась у нас популярностью, хотя и в неё иногда играли с интересом.
Главная трудность состояла в подборе необходимого места для игры. В ближайших наших дворах удобных асфальтированных площадок около домов найти было трудно, а играть в траве или на глинистых и строительных буграх - бесполезно.
Смысл этой элементарной по простоте игры, не требующей никаких вспомогательных средств, кроме своих длинных пальцев на руках, заключался в следующем. Желающие принять участие в игре в порядке установленной очереди подходили к стенке и ребром монеты любого достоинства наносили необходимой силы удар. Монета от удара отлетала на территорию, предназначенную для игры.
Следующий игрок старался нанести удар своей монетой таким образом, чтобы она легла как можно ближе от первой монеты или любой другой, находящейся на "кону". Поставив большой палец на свою монету, и растопырив всю пятерню, игрок старался другими пальцами достать первую и другие монеты, оказавшиеся на этот момент в игре. Те монеты, которые были накрыты игроком, переходили в его собственность, и он вместе со своей монетой изымал их из игры. Если игрок не мог дотянуться пальцами своей руки до ближайших монет, то он, оставляя свою монету в игре, предоставлял право удара следующему участнику игры. Случалось так, что в игре находилось достаточно много денег, но удача приходила тому, кто имел большие грабки.
В ненастную погоду и осенне-зимними вечерами мы отдавали значительное время безудержной карточной игре, насчитывающей более десятка различных названий и вариантов, перечисление которых не имеет смысла, так как названия их хорошо всем известны. Если играли на деньги, то только на копеечные суммы. Иногда, правда, как заранее договаривались, приходилось рассчитываться проигравшему вместо денег щелчками по лбу или лёгкими ударами карт по носу.
Однажды со иной произошел случай, когда я в компании с братьями Мешалкиными заигрался в карты до глубокой ночи.
Семья Мешалкиных проживала в соседнем доме Коровиных в полуподвальном, заплесневелом, не просыхаемом ни летом, ни зимой, сыром помещении.Туда можно было попасть с улицы, спустившись в тёмный проём вниз по шатким ступенькам, и, пройдя в кромешной темноте по хлюпающему настилу свободно лежащих досок длинного коридора, и на ощупь найти заветную дверь их жилища.
В тот зимний вечер взрослых Мешалкиных дома не было, никто нас не подгонял. Мы были предоставлены своим эмоциям и, вполне очевидно, потеряли контроль реального времени. Азартно играя в полутьме при свете не ярко горящей керосиновой лампы, мы вдруг услышали стук в дверь, и на пороге неожиданно появилась моя мама. Увидев её в крайне встревоженном состоянии, я понял, что произошло что-то неладное, но никоим образом не связанное с этим моим времяпровождением. Оказалось, однако, что именно в поисках меня мама оказалась здесь, а я, стало быть, в очередной раз допустил грубый прокол в своём поведении.
Обеспокоенная тем, что я не возвратился домой с гулянья как обычно вечером, мама предприняла попытки моего поиска, обегав всех соседей и обыскав все возможные потаённые места наших сборищ, и была в полном отчаянии, что не может нигде меня найти.
В очередной раз у меня с мамой был серьёзный разговор, вывод из которого я сделал, что надо всегда предупреждать: куда идешь, где будешь находиться, и на какое время будешь отсутствовать. Этим правилом, усвоенным с детства, я стараюсь руководствоваться до сегодняшнего дня.
Я не помню, чтобы мы в ребячьей компании ссорились между собой по крупному так, чтобы дело доходило до драк с мордобоем и, не дай бог, с применением кастетов или ножей. Хотя какие-то стычки, безусловно, происходили, но они заканчивались миром также быстро, как и неожиданно возникали. Но какие-то прикладные средства защиты и обороны у каждого из нас, по большому секрету, имелись и мы, естественно, гордились наличием таких вещиц. Совершенно не вызывало удивление, когда у кого-нибудь из ребят помимо осколков от бомб и снарядов вдруг появлялись не только пустые гильзы, но и боевые или трассирующие винтовочные патроны, даже зенитные снаряды и снаряды авиационных пушек. К счастью обращение с ними в нашем кругу не привело к непредсказуемым последствиям, хотя нам было известно, что такие факты имели место.
К небезопасным увлечениям, пожалуй, можно отнести нескрываемый интерес к самодельным пистолетам, называемыми в нашей среде "поджигами" или "самопалами", которые выпиливались из куска деревянной доски, а в качестве ствола служила крепко прикрученная проволокой металлическая трубка. В такой ствол, в лучшем случае, засыпался порох или, чаще всего, сернистые головки, счищаемые со спичек, которые плотно утрамбовывались и укреплялись бумажным пыжом. С тыльной стороны ствола делалось небольшое служащее для запала отверстие, к которому подносилась горящая спичка.
С замиранием сердца приходилось ожидать мгновения, когда огнеопасная масса, находящаяся в стволе, загоралась, происходил громкий хлопок, и из ствола вылетало пламя огня, сопровождаемое облачком дыма. Распространяемый запах сгоревшего пороха приятно возбуждал и незримо вносил уверенность в самую твою сущность, что ты воин, охотник, защитник. Только что пережитое чувство тревожного ожидания, смешанное с мимолётным страхом, оставалось где-то в прошлом, и можно было гордиться тем, что ты одержал маленькую победу.
Те ребята, которые были постарше на пять-шесть и более лет, выглядели этакими ухарями, носили кепочки-восьмиклинки, в открытую при взрослых курили, но к нам были снисходительны и не обижали, считали нас малолетками и в свой круг "интересов" не допускали.
А "интересы" у них, порой, были такие, которые вызывали уже свой профессиональный интерес у милиции. Доподлинно, однако, могу сказать, что некоторые из знакомых мне соседских ребят, например, старшие братья Мешалкины или Брянцевы, руководствовались неписанным воровским правилом: "Не воруй там, где живешь, и не живи там, где воруешь!". Скажу даже больше, мне известно, что они сами, используя свои методы, вставали на защиту тех соседей, которые вдруг подвергались воровскому нападению "чужаков".
Мы их воспринимали одновременно с некоторым страхом и подобострастием, непроизвольно перенимая отдельные "замысловатые" словечки и некоторые манеры поведения (например, плевать как можно дальше сквозь зубы), свидетельствующие, по нашим понятиям, о самостоятельности и независимости.
В нашей ребячьей группировке роль негласного предводителя взял на себя Лёвка Васильев, который одновременно опекал двух своих младших братьев. Он был ненамного нас постарше и ростом повыше, но не слишком сообразительный, поскольку несколько раз оставался учиться на второй год даже в начальных классах. У него, если вспомнить, были некоторые способности к рисованию. Несколько позднее он даже делал попытки поступить в Московское Строгановское училище и посылал на конкурсный отбор свои картины. Пик его обучения завершился седьмым классом уже после окончания войны. Выше должности дамского парикмахера местной цирюльни у него карьера не вышла.
А тогда в старшую возрастную группу уличных ребят он не был допущен, хотя с ними общался постоянно и нахватался кое-каким элементам их хулиганского поведения и разговорного жаргона.
Он был главным инициатором всех наших как хороших, так и сомнительных проделок. В разговорах с мамой о том, как я провел тот или иной день, с моего языка не сходили отзывы, сказанные, чаще всего, в превосходной степени:-- "Лёвка сказал то-то... Лёвка сделал так-то... Лёвка научил тому-то... С Лёвкой ходили туда-то ...".
Мама не запрещала мне с ним поддерживать отношения, но настоятельно предупреждала, что Лёвка, как бы сейчас сказали, из неблагополучной семьи, и может научить дурному, как, например, стянуть или присвоить себе чужое, поэтому я должен сначала хорошенько подумать, прежде чем следовать его советам.
Действительно, однажды произошел случай, который полностью подтвердил опасения мамы, а я бесповоротно разочаровался в порядочности Лёвки. Кумир был низложен со своего недосягаемого пьедестала.
Сопутствующие обстоятельства этому событию были следующие. У нас на втором этаже дома в сенях находился чулан, толстая дубовая дверь которого накрепко закрывалась на внутренний замок и, поэтому, по всей вероятности, местная шантрапа от этого не имела покоя и спокойствия. Особенностью запорного устройства было то, что при каждом повороте большого массивного ключа, имеющего сложную резную бородку, раздавался громкий мелодичный звук.
Следует заметить, что в нашем чулане ничего ценного не хранилось, кроме старой домашней утвари: изношенной и пришедшей в негодность одежды, обуви, распаявшихся медных самоваров, сковородок, чугунков, кастрюль, ухватов, керосинок, примусов и других предметов бывшего употребления, которые не представляли какого-либо интереса, а годились, разве только, для сдачи в утиль.
Лёвка решил проникнуть в этот чулан, действуя на меня методом шантажа и запугивания. Под каким-то предлогом орава мальчишек во главе с Лёвкой пришли ко мне домой, но из-за невыносимого холода обстановка здесь совершенно не располагала к каким-либо играм. Я попытался уговорить ребят, что дома нечего делать и лучше всего будет, если мы пойдём гулять на улицу. Тем более, что, по моим предположениям, вот-вот с минуты на минуту мама должна была возвратиться домой из школы.
Мне сразу не понравилось нахальное поведение Лёвки, когда он, обследовав всю квартиру и не найдя ничего для себя интересного, стал настойчиво требовать, чтобы я открыл чулан. Несмотря на мой категорический отказ, Лёвка по-прежнему упорно настаивал на своём требовании и неожиданно для меня пустился на бесстыдный шантаж: он нарисовал несколько рисунков непристойного содержания и разместил их в комнате на недоступной для меня высоте в разных местах.
Я в беспомощной злобе метался по комнате, пытаясь уничтожить эти постыдные рисунки, но он не давал мне этого сделать. Пацаны, которые в это время находились рядом, были безучастны к происходящему, возможно, из-за боязни вызвать неудовольствие своего "вожака" и молча наблюдали, чем закончится это противостояние. Находясь в состоянии полного унижения и глубокой фрустрации под чудовищным психологическим давлением и напором этого подлеца, я смалодушничал и достал требуемый ключ от чулана.
Лёвка выхватил ключ из моих рук и, стремглав, бросился в сени к чулану. Все ребята с нескрываемым интересов последовали за ним. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сорвать и уничтожить скабрёзные рисунки. Выбежав в сени, я услышал мелодичные звуки открывающегося замка и увидел, как этот вымогатель скрылся в тёмном проёме чулана.
Мне показалось, что прошла целая вечность, пока этот шантажист находился в чулане. На самом деле пролетело всего несколько минут и случилось чудо, которое я ждал с нетерпением. По лестнице на второй этаж поднималась мама. Она, как потом рассказывала, услышала по музыкальному звуку, что открывают чулан, это её удивило и насторожило. В последующий момент все непрошенные гости с позором были изгнаны.
Я был, конечно, расстроен, но несказанно рад, что справедливость восторжествовала и наглому лёвкиному беспределу был положен конец. Мама видела, что я сам переживаю по поводу случившегося. В воспитательных целях, как обычно делала, не прибегая к физическим наказаниям, ограничилась долгим и полезным для меня разъяснением.
Мама, как я думаю, старалась меня приучить к самостоятельности и более серьёзному поведению, которое, по её мнению, должно было выражаться в повышенном и целеустремлённом желании к знаниям, общении с детьми более интеллектуальных наклонностей. При любом удобном случае пыталась показать реальную опасность непредсказуемого уличного стадного поведения нашей детской компании. Постоянно ставила мне в пример одного мальчика, который, по всей вероятности, был одного возраста со мной, а, может даже, старше на год-два. Мне, однако, было странно его видеть, когда он появлялся на улице, непременно чинно ходивший, держась за руку своей мамы. В каких-либо мальчишеских играх я никогда его не замечал.
Мне говорили, что он наш дальний родственник по фамилии Соколов и, дескать, надо поддерживать родственные связи, но на меня это не действовало. Я тогда категорически отказывался не только заводить дружбу, но даже знакомиться с таким домашним мальчиком-паинькой и вообще, по моему мнению, "маменькиным сыночком".
Я, как и прежде, всё свободное время проводил на улице в компании своих ребят. Мы чаще и чаще не ограничивали себя играми во дворе, а находили другие способы своего досуга.
Значительное время в летний период проводили на Волге. Некоторые ребята, например, Скорняков, Коровин, Смирнов, Васильев, научились хорошо плавать и осмеливались переплывать Волгу на более пологий и песчаный левый берег и, слегка отдохнув на песочке и согревшись на солнышке, возвращались обратно также вплавь. Остальные, в том числе и я, приобретая навыки держаться на воде, пока барахтались около берега, не удаляясь на большое расстояние.
Во многих семьях, как я уже упоминал, были свои лодки, приспособленные для рыбной ловли, и некоторым ребятам изредка доверяли на них покататься. В таких лодках мы размещались по пять-шесть человек и пускались в плавание.
Если замечали, что какой-нибудь пароход заходит в шлюз или готовится отойти от дебаркадера, то, рассчитав момент, когда судно окажется на чистой воде и прибавит ход, мы обязательно предпринимали попытки подплыть как можно ближе к нему, чтобы покачаться на максимальной волне, исходящей из-под колёс парохода ( в те годы ходили колёсные пароходы, такие как, например, "Роза Люксембург) или из под винтов новейших тогда теплоходов "Иосиф Сталин", "Климент Ворошилов", "Сергей Киров". Порой удавалось подгрести так близко к пароходу, что даже, бывало, с мостика парохода в мегафон кричали с предупреждением об осторожности.
И всё-таки такая смелость вознаграждалась захватывающим чувством, когда наиболее сильный первый вал воды, вырывающийся из под винта теплохода, подкидывал лодку вверх на самую вершину волны, а в следующее мгновение бросал её вниз. Задача удалого "шкипера", сидящего на вёслах, заключалась в том, чтобы поставить лодку перпендикулярно к волне. Вероятность переворота лодки тогда становилась минимальной, зато достигался максимальный эффект, когда нос лодки вздымался вверх, а корма лодки находилась в самом низу. В следующий момент всё происходило наоборот.
Иногда мы уходили за несколько километров от города на тихую Улейму, правый приток Волги, заросшую местами камышом, желтыми кувшинками и белыми лилиями, где загорали, плескались и забавлялись на неглубокой воде, разгоняя стайки маленьких уклеек и прочих мальков. Здесь не надо было демонстрировать умение хорошо плавать, и тогда все были в равных условиях.
По примеру взрослых мы иногда вместе с ними участвовали в ночных рыбалках (от вечерней до утренней зари), но чаще организовывали такие походы самостоятельно. Место для рыбалки выбирали на берегу Волги, уходя на несколько километров вниз по течению в сторону Золоторучья, названному, по преданию, в честь императрицы Екатерины Второй, которая, по устному преданию, якобы, со своей свитой посещала Углич и после очередного шумного загула потеряла в этих местах своё золотое кольцо.
Мама, надеясь на то, что никаких происшествий не должно произойти, в чём я её клятвенно заверял, разрешала и мне принимать участие в таких мероприятиях, видимо, не столько из-за надежды на мой большой улов, сколько ради развития у меня серьёзного мужского чувства добытчика.
Мне удалось смастерить, хотя и примитивную, но свою удочку. Я научился по-рыбацки крепить крючок, размещать на нужную глубину грузило и поплавок, правильно нацеплять на крючок червяка, обязательно поплевав на него перед тем, как забросить леску. В течение всей ночи мы не спали, сидели и грелись у костра, рассказывая какие-нибудь, в том числе и рыбацкие, истории, и периодически проверяли свои удочки.
К утру мой улов, в лучшем случае, составлял несколько штук ершей и окуньков, пригодных разве только для голодной кошки. Однако мама, чтобы поддержать мой "победный" дух и старания в рыбацком деле, сдержанно хвалила и даже пыталась приготовить что-нибудь пригодное для еды из моей мизерной добычи. Как бы то ни было, но заядлым рыбаком-любителем я так и не стал.
Недостаточный свой интерес к чтению книг я пытался восполнить просмотром кинофильмов. Во всяком случае, мне было комфортнее находиться зимой полтора-два часа в кинозале, где температура было более-менее терпимой, чем дрожать от холода в промёрзлой комнате дома.
Надо заметить, что мама, по всей видимости, это понимала и ни разу не отказывала мне в деньгах для приобретения билетов в кино. Тем не менее, чтобы лишний раз не беспокоить маму своими просьбами, я старался киношные деньги всячески экономить. Например, в нашей компании (и другими группами ребят) использовался приём коллективного прорыва нескольких пацанов в зрительный зал без билетов. В момент, когда заканчивался предыдущий сеанс, и открывались двери для выхода зрителей, несколько юрких смельчаков, стремглав, прошмыгивали в зал и мгновенно рассредоточивались в разных его местах. Если строгие контролёры замечали одного-двух "замешкавшихся зайцев", которые исполняли роль отвлекающих, то они тут же выдворялись. Остальным, которым удавалось прорваться и оставаться незамеченными, приходилось прятаться под креслами между рядами, за портьерами, в нишах, за колоннами и даже на сцене и тихо дожидаться, когда зрители следующего сеанса заходили и заполняли зал. Только тогда скрывающиеся выходили из своих укрытий и растворялись в общей массе зрителей.
Второй способ прохода в зал был более благородный, когда незаметно от неусыпного взгляда главного администратора, наблюдающего за общим порядком, удавалось вместо билета вложить в руку контролёра аккуратно сложенный или закрученный в трубочку рубль. Контролёр, не разворачивая полученный свёрточек, такого пацана быстро пропускал в фойе. Поскольку продаваемые через кассу билеты не имели нумерации мест, то расположиться в зрительном зале не представляло никаких трудностей.
За эти годы мне удалось пересмотреть все демонстрируемые наши отечественные и трофейные кинофильмы. Чаще всего мама интересовалась, какой очередной кинофильм я посмотрел, и иногда просила рассказать его содержание. Это она делала, как я думаю, для того, чтобы в пересказе я развивал свою разговорную речь, и с этой целью она часто исправляла неправильно произнесённые мною слова и даже целые фразы.
В зимний период в военные и послевоенные годы в лесах Ярославской и ближайших к ней областях развелось большое количество волков. О фактах нападения хищников на колхозный и домашний скот широко оповещалось. С целью борьбы с лесными разбойниками проводились специальные облавы. Однажды мы с ребятами были случайными свидетелями, когда мужчина привёз на санях и сдал в "Заготпушнину" три здоровенные туши волков,убитых в последние дни охотниками. В качестве вознаграждения сдатчик получил кучу денег, да ещё набрал огромное количество охотничьих принадлежностей.
Разузнав кое-какие подробности, мы поначалу даже обрадовались возможностью получения дармовых денег. Нам разъяснили, что "Заготпушнина" принимает не только медведей, волков и лис, но и всякое другое пушное зверьё, в том числе дохлых собак и кошек. Под предлогом освобождения города от бездомных и больных животных я и ещё кто-то из ребят несколько раз проводили, правда, не афишируя перед взрослыми, так называемые санитарные акции. Но оказалось, что эта благородная, на первый взгляд, деятельность не принесла для нас прибыли: за дохлую собаку нам давали три рубля, а труп кошки оценивали всего в один рубль. И от этой затеи нам пришлось отказаться из-за мизерного дохода при больших затратах своих сил.
