Аннотация: Первый вариант истории. Это рассказ не на социальные темы, как может показаться вначале, он не о долге и не о службе, это рассказ о любви.
Женщина, как Варшава.
"Восемнадцать тысяч евро". Сумма прозвучала, и теперь Инна смотрела на своего супруга, ожидая реакции. Сама она как-то свыклась с положением и даже с суммой, радовалась, что нашлись, наконец, добрые люди, давшие ей совет. До этого момента, она чувствовала себя слепым щенком, тыкающимся в поисках материнских сосков. И ещё жило в ней непонимание, какая-то поистине детская обида и христианское смирение с жизнью. И вдруг, всё оказалось и проще и сложнее одновременно. Проще, ибо система современной жизни приобрела логическое соответствие с её подсознательным ожиданием, сложнее, по вполне прозаическим причинам, нужной суммы не было, и теперь придётся занимать деньги, и ещё нужно решить, на что собственно занимать? Какую причину указать? Или решиться и сказать правду. А не сделается ли от этого только хуже?
- Восемнадцать?- переспросил Кеша, её такой неуклюжий на вид Кеша, Иннокентий, как же забавляло её эта похожесть имён. Как же умиляло, когда он представлялся и следом представлял её. Инна видела в этом что-то мистическое, схожесть имён, схожесть характеров и судеб. Что-то такое было написано у Блаватской. В молодости Инна в тайне от своей семьи серьёзно увлекалась теософией, почти буддийскими историями о перевоплощениях, эволюции, способной каждого сделать сверхчеловеком. Повзрослев, она почти забыла её, только редкие, разрозненные факты, ещё вспоминались иногда.
- Можно кредит взять,- предложила Инна.
- Ничего не дадим,- буквально выплюнул эти слова Кеша.- Что же такое теперь? Так с нами, да?
- Придумаем что-нибудь, - неопределённо отозвалась она. Спорить сейчас не хотелось. Нравится ему, не нравится, сейчас не имело никакого значения, и эти вставания в позу, совершенно ни к месту и не ко времени. Раньше стоило думать, гораздо раньше.
- Крови моей мало?- продолжал распаляться супруг.
Кровь- любовь, самая отвратительная рифма которую придумало человечество. Возможно, именно от неё идёт такое количество бед и несчастий, люди верят в близость таких разных слов. По крайней мере, в России.
Мысль эта принадлежала не Инне, а головокружительно красивой грузинской девочке Гаяне. Правда, тогда она говорила -"в Советском Союзе", в другой, чужой теперь стране, неумолимо катившейся к своему упадку. Больше двадцати лет прошло, а она в мельчайших подробностях помнит грузинку.
Поезд остановился в Самарканде, и Инна выползла на платформу, купить каких-то сладостей, что предлагали шумные, в цветных одинакового кроя платьях узбечки. Следующая остановка будет уже в Термезе, где они попадут на военный аэродром..
Когда она вернулась в своё купе, соседки представили ей застенчиво улыбающуюся девушку. "- Гаяне"- тряхнув густой, как у пони чёлкой произнесла новенькая. Шумные, немного вульгарные женщины, ехавшие здесь резко контрастировали с нею.
Она почти ничего не ела, такая хрупкая, худенькая, тростинка с копной кудрявых чёрных волос. Лежала на верхней полке, положив головку на скрещенные руки. Инна угостила её чебуреками, девушка попыталась отказаться, но под настойчивостью новых соседок всё же спустилась.
- Не взяла, что ли?- удивилась недальновидности девушки Лариса. - А это, что ли всё твои пожитки?- кажется, только сейчас она заметила сиротского вида сумку.
- Мне хватит,- неуверенно отвечала Гаяне. Инне стало отчего то очень жаль эту наивную девочку, и она сама попросила у проводниц стакан для Гаяне, и с той минуты словно взяла на себя шефство над молоденькой медсестрой. И дело даже не в том, что она на несколько лет старше неё, просто в Гаяне чувствовалась такая острая беззащитность и в тоже время решимость, восхищавшая Инну.
Позже, сдружившись с нею, Инна узнала совершенно по её мнению нелепую историю. Гаяне сбежала из дома. Как ей казалось, неплохо подготовившись, заранее в тайне ото всех пришла в военкомат, подала своё заявление, представила свидетельство, в медучилище она была одной из самых лучших, оценки все сплошь хорошие, характеристики очень правильные, к тому же комсомолка. Она сочинила красивую речь о своём долге перед Родиной, о желании помогать и прочем, репетировала её, она продумала, что скажет, если её спросят о родителях. Но ничего не понадобилось, её взяли легко и быстро, словно в какой-то спешке, мельком заглянули в бумаги и не сказали ни одного слова о трудностях и риске. И три дня спустя, она уже садилась в состав, ей указали кому она отныне должна подчиняться и оставили одну, вместе с незнакомыми русскими девушками. Она не боялась, но чувствовала себя вначале неуютно, слушая громкий смех и крепкие слова соседок. Инна не понимала, как можно сбежать и надеяться, на встречу с каким-то солдатом по воле рока оказавшемся здесь. Совершенно детская, сказочная наивность.
- Дура ты- беззлобно говорила Инна,- сидела бы лучше с родителями и ждала. Ну куда, скажи на милость понесло? Тебе сколько? Восемнадцать? Там, что думаешь, он тебя на перроне ждать будет? Да там вообще перронов нет, и жить будешь за колючей проволокой, под неусыпной охраной. Если повезёт неусыпной.
Гаяне отвечала, что даже если и не встретит, всё равно, поможет другим, поделиться сочувствием, и может кто-то другой, пожалеет и её Георгия. К вечеру их уже загружали в военный вертолёт, огромное, чёрное нутро которого было заставлено ящиками с продовольствием, оружием, лекарствами и медицинским оборудованием. На этих самых ящиках и предлагали располагаться. Гаяне держалась рядом с Инной, а если вертолёт встряхивало то прямо за Инну.
Никто в то время не знал, что их там ждёт, Инна, приехала не по "зову сердца" как многие и не в поисках большой любви, как единицы, она точно знала, на что решается, и знала ради чего.
Свою жизнь она начала в маленьком городке Рудни, что в Смоленской области, и первые семнадцать лет провела в странном оцепенении. Казалось, жизнь здесь не настоящая, да и какой это городок? Если по его разбитым дорогам проезжают телеги запряженные лошадьми, а жители любят разводить нутрий. Ощущение, что она лишь на перевалочном пункте никогда её не покидало. Кое-как, окончив школу, она, как и большинство её одноклассниц поехала в Смоленск, казавшийся тогда центром культуры. Некоторые, правда, подались в противоположном направление, в Витебск.
Инна оказалась в зелёном, холмистом городе, где успешно поступила в медицинский. Поступала она туда за компанию, и совершенно неожиданно, в первую очередь для себя, прошла. Никогда в детстве она не мечтала стать врачом, не лечила своих кукол, не исследовала содержимое домашней аптечки, к тому же, сама, отличаясь редкостным здоровьем, просто не понимала, отчего люди столь часто болеют. Все казались ей какими-то притворщиками, что стоит играючи перенести на ногах грипп? Зачем, из-за столь мелкого недомогания, брать больничный?
Летом, Смоленск удивительно красив, если смотреть на него с верхних этажей домов, то кажется в нём совсем нет людей и машин. Только зелёные парки и особый, вкусный воздух. Вечерами, после учёбы Инна частенько гуляла по городу в одиночестве, отдыхала от суматошного института, отдыхала от шумных соседок по общежитию. Во время одной из своих прогулок, она познакомилась с Анджеем, поляком, неведомо как заброшенным в Смоленск.
Она читала скучноватые конспекты, иногда закрывая тетрадь и повторяя про себя прочитанное. Он сидел рядом с ней, курил и кажется, был полностью погружен в свои, недоступные обычным людям мысли, когда она в очередной раз прикрыла конспект, то заметила, что он смотрит на неё, смутилась и вновь уткнулась в корявые записи. Почерк её всегда был ужасен, до такой степени, что она порой не могла прочитать записанное собственноручно. Он был одет так же, как и миллионы ему подобных, и в то же время, с первого взгляда Инна заметила его чужое, иностранное происхождение. Словно, он лишь не слишком удачно замаскировался.
- К экзаменам готовитесь, пани? - и это "пани", произнесённое легко и изящно, выдавало его с головой. Инна кивнула и только спустя пару секунд ответила. У него были очень красивые, не по-мужски красивые губы, чётко очерченные, с немного пухлой нижней губой. И ещё у него были изящные очки, золотистая металлическая оправа, которая не продавалась тогда ни в одной аптеки. И Инна впервые, наверное, ощутила такой стыд за себя, за своё перешитое платье, за китайскую трикотажную кофточку, с таким трудом купленную, за смешные зелёные босоножки и отсутствие косметики, которой она всё равно не умела пользоваться. Подружки по моде тех лет наносили на себя всё, что было в наличии, ярко-розовые румяна, синие тени, малиновую губную помаду и очерчивали глаза чёрным карандашом, от чего лица превращались в нарисованные маски актёров японского театра кабуки. Дополнялось всё модной стрижкой типа "каскад", и подплечниками на блузках. Инна отчаянно хотела выглядеть так же. Но с другой стороны, собственное, не оформившееся ещё эстетическое восприятие противилось, и, хотя она твёрдо знала, что это модно, так же твёрдо, она знала, что и не красиво. В некоторой степени даже пошло, особенно пошло выглядели модные лосины в сочетании с футболкой, на пышнотелой фигуре Марины, её соседки по комнате.
Он умел быть очаровательным, ненадоедливым и очень спокойным. И никогда ничего не рассказывал о себе. Инна знала, что он работает в проектном институте, и, пожалуй, всё. Его квартира тоже молчала. Обычно бывает, что дом говорит о человеке очень многое, он хранит секреты, настроение, частички прошлого. Дом Анджея был лишен этого, с первого взгляда замечалась пустота. Это было просто место, куда приходят ночевать. Не смотря на хорошую мебель, на подобранные в тон интерьера шторы, не смотря даже на фотографии красивой молодой женщины. Фотографии старые и совершенно не советские. Женщина на них грустно улыбалась, держа на руках худенького ребёнка. Инна долго отчего-то не решалась спросить, кто она. Всё ждала, что рано или поздно он сам расскажет. Рядом с ними на комоде стояли два ангела и висел на стене простой крест. Тогда Инна узнала, что Анджей католик, до этого ей как-то не приходило в голову разделять христиан на католиков, протестантов или православных. У него всегда с собой были белые, костяные чётки с таким же простым, как и на стене крестом. Он никогда этого не скрывал и, кажется, его не смущала официальная позиция страны советов в этом вопросе.
Фотографии, крест и ангелы рядом с ними, всё это напоминало Инне алтарь, и так же окутано было чем-то таинственным и мистическим. Сама она была некрещеной, отец её, воинственный атеист буквально закипал, только при одном упоминании о религии. Мать носилась к этому очень равнодушно, носила на груди маленький крестик и жила в своём особом мире, где Инне не было места. Они никогда ни о чём и не разговаривали, Инне иногда очень хотелось поделиться чем-то с матерью, но та всегда реагировала равнодушно. Есть такой тип родителей- пофигистов, которые и не родители вовсе, а так, сопровождают детей по жизни.
Анджей знал в Смоленске удивительно красивые места, какие-то закоулки, куда редко заглядывают прохожие, знал интересных людей, подпольных художников, диссидентов, слушающих запретный "голос Америки". Люди эти собирались у кого-нибудь дома или в мастерской и долго, увлеченно спорили, иногда споры превращались в настоящие дебаты.
Инна редко принимала в них активное участие, но ей очень нравилось, как говорил Анджей. При этом было не важно, что он говорит.
Польша, родом откуда был Анджей не казалась чем-то заоблачным, как например Франция или, например Турция, путь куда уже активно прорубали первые предприниматели, которых вскоре назовут челноками. Там были такие же одинаковые дома, такой же бешенный дефицит, но она была ближе к Европе, узы её с империей виделись Инне слишком слабыми, тонкими, вот-вот готовыми разорваться. К тому же Анджей, рассказал ей, как красива Варшава осенью, рассказал о готическом соборе святого Яна, про костелы и дворцы вдоль королевского тракта, рассказывал о старой рыночной площади и храме где хранится урна с сердцем Шопена. Они лежали в постели и Инна, уютно прижавшись к его худощавому телу, слушала, слушала и словно видела всё его глазами. Каменные дома, фрески в музеях, площадь, выложенную сотни лет назад и отполированную тысячами ног. Ему хотелось поделиться с ней своею любовью к этому городу, почти разрушенному в войну и отстроенному заново. Он любил Варшаву так, как любят женщин, а для Инны лицом города стало лицо с фотографии, про себя она так и прозвала её "Варшавой".
О Шопене, он тоже рассказывал очень много. Он мечтал вернуться в свой город, Инна чувствовала это невысказанное желание, но по какой-то причине не мог этого сделать и оттого казался всегда немного грустным, как "Варшава" на его комоде.
Она любила его, мыслями, взглядом, касанием, любила его и чувствовала от этого приобщенность к небесным, эфирным структурам. Ей казалось, что она первая на земле, кто испытывает подобное. Она чувствовала гордость за себя и за него, чувствовала свою избранность им.
Пока подружки её бегали на танцы, делились своими романами и простаивали бесконечные очереди в магазинах, она любила. И ни с кем не хотела делиться, Анджей должен был принадлежать только ей, он был только её открытием. Она знала, что он уникален, других таких просто нет, ни только в Смоленске, а вообще в империи. Каждый раз, даже расставаясь на пару часов, он очень деликатно целовал её в уголки губ и если они были вместе, всегда держал её за руку, или обнимал за плечи. И никогда не стеснялся этого, таким естественным были его прикосновения, но Инне, казалось иногда, что она проснётся, и выяснится, что Анджея нет, что она его просто придумала, в стране где она выросла и которая была настолько чужой ей. Она очень этого боялась, ей каждую минуту требовалось подтверждение его существования. Она могла проснуться ночью, если вдруг чувствовала, что часть постели рядом с нею пуста. Тогда она открывала глаза, вскакивала и буквально бежала в соседнею комнату, где с неимоверным облегчением видела Анджея, работающего над чем то. Он часто работал ночью, что-то писал, чертил, проверял работы своих студентов.
В такие моменты, она неслышно подходила, забиралась с ногами в кресло и смотрела, как он работает, или читает. Если он читал, то при её появление начинал делать это вслух. Инна многому училась, тому, что никогда бы не узнала без него, он читал ей Буковского и Пастернака. Он говорил о неправильности устройства империи, и она, комсомолка, дочь родителей-коммунистов, безоглядно верила ему. Он умел убеждать, в частности, он говорил, что союз едва ли просуществует до 88-го года, ошибся он лишь на жалкие три года. Он осуждал только начавшуюся позапрошлой зимой, военную операцию в Афганистане, тогда это ещё не называли одной из самых бессмысленных войн. И ещё, он много говорил об искусстве, о непонятых, не принятых и прозябающих в безвестности поэтах, художниках, писателей. О том, как их травят, изгоняют и умалчивают потом об их славе.
Инна уехала "на картошку", всю её группу отослали в помощь пьяному, разваливающемуся колхозу. Отказаться от подобной перспективы у неё не получилось, и перед отъездом они с Анджеем много смеялись, размышляя вслух, чем именно копание картофеля должно помочь студентам-медикам. Какую такую науку, они должны были постичь работая в поле? Анджей рассказывал, что даже преподавателям приходится поработать физически. Он советовал ей просто заплатить колхозникам, и они сами сделают её работу, и ни в коем случае не горбатиться самой. А когда она вернётся, они поедут в Ялту, Анджей уже купил билеты, осталось дождаться только окончания бессмысленной практики.
Практика тянулась бесконечно, пару раз Инне удавалось съездить на телеграф и позвонить Анджею, но именно в эти моменты он отсутствовал. Когда же она похудевшая, загорелая вернулась в Смоленск, то её встречал Натан, один из знакомых-художников Анджея. Ещё не сказал он ни одного слова, не успел даже поприветствовать её, а Инна уже почувствовала, что-то здесь, в этот момент для неё разорвалось, сломалось. Она даже не сразу поняла, путаные объяснения этого вёрткого еврея, в голове образовалась пустота, стремительно засасывающая её. Натан буквально вложил ей в руку костяные бусины с крестом, и скорбно отводя глаза, сказал, что это не конец.
Буквально на следующий день, после её отъезда, его арестовали. Тогда ещё могли арестовать за антисоветскую пропаганду, что стремительно прошёл суд и его этапом отправили куда-то на север. И всё это, пока она загорала в колхозе, пока веселилась с девчонками, пока бегала на телеграф и пока сочиняла ему письма. Очень короткий месяц, в окончании своём, выбросивший её из сказки в действительность.
Уже позже последовали унизительные разборы её персоны на комсомольском собрании, где все выступающие её усиленно стыдили и по их же собственным словам, "не теряли надежды на её исправление". Кто она? Молоденькая студентка, влюбившаяся в поляка, почти на пятнадцать лет старше неё. Разве может она нести какую-то за себя ответственность?
Инна впала в депрессию, хотя тогда ещё и не знала этого слова. Ей хотелось просто лежать и ни о чём не думать, она считала своё состояние очень постыдным и боялась, что Анджей может узнать об этом. Для её жизни арест Анджея имел все возможные последствия, и, хотя каким-то чудом её не трогала даже милиции, ни говоря уже о полу мифической конторе, все остальные считали своим долгом выказать своё отношение к её беспутной и, по их мнению, развратной жизни. Её исключили из института, выгнали с позором, и это когда она уже перешла на пятый курс, когда являлась почти готовым хирургом. С общежития тоже пришлось съехать, родители, прознав, как опозорилась их дочь, просто-напросто не пустили её в дом. В какой-то момент, житейские неурядицы немного отвлекли её от мыслей про Анджея.
Осторожно, боясь его судьбы помогали ей его друзья. Инна поселилась вместе с матерью Натана, строгой, со склочным характером Раисой Викторовной, которую очень скоро называла уже "тетя Рая". И склочность её при ближайшем рассмотрении уже казалась вполне терпимой. Она же пристроила "бедную девочку, которую провёл этот поляк", в больницу, медсестрой. В благодарность Инна помогала по дому тёте Рае, готовила и это не смотря на то, что исправно платила за свою маленькую комнатку. От Анджея не было никаких вестей, каждый день Инны проходил в ожидании, и стремясь заглушить свою тоску, она чудовищно много работала. Новые коллеги, ничего не знавшие о её проблемах, только удивлялись, хватке и деловитости медсестры, очень скоро ставшей опытной операционной сестрой. Работая, она переставая думать обо всём, что находилось вне стен больницы, она полностью сосредотачивалась на очередном пациенте.
Прошло полгода, от Анджея не было вестей, словно он сгинул, растворился где-то в атмосфере и перестал быть материальным. Ещё три месяца, годовщина их знакомства, она в тот вечер была абсолютно одна, перебирала чётки и почти неслышно вела свой разговор с Анджеем. Дни её становились всё однообразнее, она уже не ждала писем. Натан тоже не ждал, он говорил, что Анджей не хочет её расстраивать, что он считает, лучше не напоминать о себе. И в этом случае, она его забудет и не станет так убиваться. В тот день Инна вышла из себя, она кричала на Натана, но на самом деле адресатом был Анджей. Она спрашивала: Как он смеет решать за неё? Кто даёт ему такое право? Как он может знать, от чего ей будет лучше?
В какой-то момент, молчаливый Натан резко её одернул. Он сказал, что был лучшего мнения о ней, а она оказалась обыкновенной истеричкой. И ушел.
Инна же решила поспешно съехать от тёти Раи к её большому недоумению, что и сделала за рекордно короткий срок. Натан потом нашел её, долго извинялся и в конце концов подарил ей портрет Анджея и её самой, на фоне окна. Она трогательно прижималась к нему спиной, а он обнимал её, и было в этой картине что-то столь ранимое, что Инна расплакалась, но Натан больше не называл её истеричкой.
Инна написала почти две сотни писем, педантично складываемые в один ящик, и не отправила ни одного, неизвестно было, куда их отправлять. В какой-то момент. Она стала замечать, что становится на редкость отчужденной от всех. Может кроме верного Натана, ставшего её единственным другом.
В апреле 85-го года, в пять часов утра пришёл Натан, соседи по коммуналке потом возмущались, но это не имело для Инны уже никакого значения. Натан вновь принёс ей горькие вести, и в этот момент, она его отчаянно ненавидела, и понимала древних тиранов, убивавших гонцов с подобными новостями. Он пришёл с двумя бутылками портвейна, и это оказалось очень кстати. Он пришел, и не переступив ещё порога протянул ей письмо. Распечатанное и уже прочтённое им.
Она прошла в свою комнату, Натан без приглашения последовал за нею. Она села на край своей кровати, и только тогда вынула вдвое сложенный листок из ученической тетради. Напряженно застыв, читала, Натану показалось, что она перечитала короткое письмо несколько раз. И только потом, спустя долгие минуты подняла голову.
- Где у тебя стаканы?- глухо спросил Натан.
- В серванте,- отозвалась девушка.
Они пили невкусный портвейн и говорили о каких-то пустяках. Перебрасывались фразами, и Инна при этом часто отвечала невпопад.
- Ты, думаешь, это правда?- вдруг спросила она.
- А ты думаешь, так шутят?- жестко то ли ответил, то ли спросил Натан.
И тогда она тихо заплакала, обхватив саму себя за плечи. Письмо прислал неизвестный ей человек, отбывавший свой срок вместе с Анджеем. Он писал немного старомодно, и в тоже врем очень коротко. Он даже не письмо писал, а сообщение. Он оповестил Натана, а через него и Инну, он писал, потому что его попросили, потому что Анджей решил известить людей, которым он был дорог. И приписка в конце -"он вас так любил". Инне малодушно подумалось, что лучше бы не было этой приписки, лучше бы вообще не было этого письма. Потому что тогда бы она никогда не узнала о его смерти, произошедшей, "по естественным причинам". Она думала об этих "естественных причинах" ещё много лет, жаловался ли он на здоровье, был ли у него в квартире какие-то особые лекарства, или сердце его просто остановилось, или какой-то незначительный тромб вдруг оторвался, или он просто не проснулся однажды? Никто ей не дал сведений, где и как был похоронен Анджей, она не являлась ни его женой, ни родственницей. Инна с какой-то злой решимостью начинала новую жизнь, заставляя себя не плакать, вряд ли бы он одобрил её меланхолию. На следующий день, она подала заявление, о своём желании отправиться в Афганистан, как опытная медицинская сестра.
Это было растянутым самоубийством, она вдумчиво и очень спокойно собиралась, она совсем не плакала, только ещё больше похудела, ещё больше заострились черты её лица, но она не плакала. Она часто перебирала чётки, но никогда не молилась в общепринятом смысле, она вела свой разговор с Анджеем, уверенная, что теперь он её точно слышит, в её веровании он занял место бога, как не кощунственно это звучит.
Инна не думала, что сделает после возвращения. Она вообще как-то не думала возвращаться, она начинала новую жизнь, но никому не сказала, что запланировала её короткой, если повезёт. Холодным майским днём, их провожали с вокзала, маленький, нелепый оркестр играл "Марсельезу", всё же их провожали на войну. Натан, до последнего пытался её отговорить, к чему активно подключилась тётя Рая, но Инна соврала ей, что за работу в Афганистане ей обещали квартиру.
Вместе с Гаяне их распределили в Баграм, в инфекционный госпиталь, где отчаянно не хватало рабочих, умелых рук. И ещё более отчаянно не хватало сочувствия и психологической помощи. Для многих поступавших сюда солдат, самым страшным было не пережить физическую боль, а справиться со смертью друзей или собственной инвалидностью.
Гаяне, казалось только попав на место и проработав пару недель, наконец поняла, что тут происходит. На четыреста мест приходилось до полутора тысяч солдат. По большей части совсем мальчишек, перед атакой- стакан спирта, и несутся как Чапаевцы с шашкой наголо, во весь рост, и стреляют их духи как яблочки в тире, кто-то подрывался на минах сам. И потом их, с оторванными руками-ногами привозили в госпиталь. Те, кто поопытнее, кто не отправился скорбным грузом домой в первые месяцы, уже не подставлялись под пули так глупо.
Медсёстры проживали здесь каждый день, как последний. Госпиталь, забор, колючая проволока, часовые, в городе комендантский час, и всё равно молодые и не очень женщины бегали на свидания. Пожалуй, только верная Гаяне и Инна никуда не ездили.
Долгое время Инна опасалась покидать территорию госпиталя, потом попривыкла. В городе больше всего людей было ранним утром. И большинство из них- мужчины. Афганцы, ходивши по улицам вовсе не выглядели убийцами, как не выглядели убийцами и восемнадцатилетние солдаты, но все они убивали. Вопрос был в том, кто первый. Но, не смотря ни на что, местные всё равно казались довольно гостеприимными, и как то не верилось, что эти улыбающиеся люди, могут с такой же улыбкой обстрелять медицинскую машину, едущую на вызов.
Выяснилось, что Гаяне красиво поёт, и теперь вечерами она развлекала своих товарок красивыми, старомодными романсами. Грузинка искала своего Георгия, с энергией, достойной по мнению Инны лучшего применения. А ещё она умела, что называется "заговаривать" солдат, редкий дар, когда, слушая её журчащий как ручеёк голос, раненые ненадолго забывали о боли, словно не чувствовали её. А с обычными обезболивающими было туго, лекарств, постоянно не хватало.
Инна тоже, если позволяло время, разговаривала с пациентами, она рассказывала о Варшаве, о той Варшаве, которую знала со слов Анджея. В ответ, ей начинали рассказывать о красоте уральских гор, о строгости и аристократизме Петербурга, о холодном и снежном Якутске. И разговоры эти тоже отвлекали.
В один день, привезли двух раненых, у одного была оторвана нога, у другого серьёзна рана в животе. Потерявший ногу находился в сознании, и всё ни как не хотел успокаиваться, постоянно спрашивая у всех -"Где братишка? Как он там?". Инна занималась другими пациентами, когда вбежала в палату растрепанная Гаяне и вцепившись в её руку, возбужденно прошептала, что Георг, её Георг здесь.
Георгом оказался солдат с оторванной ногой. Гаяне стояла рядом с ним и что-то успокаивающе говорила, он даже не удивился, откуда она вообще здесь. Его другу объективно, было гораздо хуже, не зря раны в живот считаются наиболее опасными, и грузинка, постоянно курсировала между своим, пусть без ноги, но зато в неопасности уже Георгием и его "братишкой". Оба они оказались гораздо старше, чем представляла себе Инна. Гаяне казалась совершенно счастливой, и эта её дикая, странная радость начинала утомлять Инну. Что здесь хорошего? Парень теперь на всю жизнь инвалид, хотя, может сам ещё до конца, этого не понял.
И, ещё Инна поймала себя на мысли, что завидует черноволосой грузинке. Её Георг жив, а её Анджей мёртв.
Здесь, в госпитале, её чувства притупились, так как она и хотела. Через несколько дней, когда стало ясно, что жизни второго ничего не угрожает, и почти безнадёжный пациент по милости Бога упрямо идёт на поправку, Георгий наконец спросил у Гаяне что она тут вообще делает?! Что это за романтические, розовые бредни? Казалось, он был зол на неё, и Инна его понимала, спокойнее переносить трудности, если знаешь, что дорогой тебе человек находится в безопасности.
Она улыбнулась своим мыслям, теперь, кажется, она поняла и Анджея. С некоторым опозданием, но всё поняла и, даже почти не злилась на него.
А через день погибла красавица Гаяне. Ехала с вызова и машина, в которой она находилась подорвалась на мине, разорванное, как тряпичная кукла, тело привезли в госпиталь. Инна, пока не увидела его, отказывалась понимать, что произошло, как певунья, красавица грузинка могла так нелепо погибнуть, и именно сейчас? Нужно было всё рассказать Георгу, но долгое время никто не решался этого сделать, а он, словно почувствовав что-то, просил подходящих медсестёр позвать её. И все, слаженно врали, что не знают где она, или что Гаяне очень занята.
Инна подошла к его другу, уже пришедшему в сознание, представилась. И спокойно, скучным канцелярским тоном рассказала о Гаяне, мужчина прикрыл глаза и тяжело вздохнул.
- Зачем вы мне это рассказали?
- Я не могу рассказать это Георгу.
- А мне, значит можете?
- Как мне сказать ему такое?
- Как и мне, он сильный. Вот вы, вы сами когда-нибудь теряли близких?- пытливо спросил он.
- Теряла.
- Значит, и сказать сможете,- он снова устало закрыл глаза, Инна посидела с ним ещё какое-то время, пока он не уснул. Тогда только она встала, и, выйдя из реанимации, медленно пошла в сторону палаты, где находился Георг.
Выслушав её, Георг заплакал, тихо-тихо, и вид плачущего мужчины был самым страшным зрелищем для Инны. Он спрашивал у Бога, зачем тот сохранил его жизнь и за что отнял жизнь Гаяне. Это казалось таким отчаянно-несправедливым, он офицер, он сам проливал кровь, он сам всегда готовился к смерти, но не Гаяне, только не его Гаяне. Он проклинал тех, кто позволил ей сюда попасть, тех, кто во время, как он выразился "не взял ремень и не выбил все глупости из неё". Инна бы осталась рядом, попыталась утешить, но её ждали другие.
Теперь, она вместо погибшей подруги ходила к Георгу, жизнь ему давала ненависть к афганцам. Через неделю, его отправили в союз, выздоравливать там, к военной службе он уже был не годен. Больше, они никогда не встречались. Гораздо позже госпиталь покинул его друг и командир, покинул, отказавшись от отпуска и сразу же вернувшийся в строй. Но перед этим они очень много разговаривали, Инна рассказала ему про Анджея, он ответил, что глупость так поступать, как она. Что жизнь заканчивается только с твоею смертью, но не со смертью других, пусть даже любимых. Что она продолжается, вопреки всему, и что только тут, сидя на очередной покорённой бессмысленной высоте, понимаешь это. Конечно не сразу, но понимаешь. Что жить стоит, хотя бы ради тех, кто умер.
Инна рассказала про Варшаву, и он ответил, что его мать полька, самая настоящая, только из Кракова. И он там никогда не был, хотя много слышал об этом городе. После этого, Инна прониклась особым вниманием к его судьбе. Даже нашла некоторую его похожесть на Анджея. По крайней мере, губы у него были почти такими же.
Инна пробыла в Баграми почти до самого конца, когда русские с недоумением и смешанной радостью оставляли серо-бурый Афганистан. Пустыню, где изредка попадались кишлаки, пыльные города, где люди носили почти одинаковую одежду, не меняющуюся столетиями, и где вместе с грузовиками шли по дороге печальные ослы.
Она вернулась в Смоленск, здесь давно позабыли её скандал, её встречал Натан и тётя Рая, её расспрашивали, радовались её возвращению, но сама Инна сердцем сюда ещё не вернулась. Ей казалось, она там немного одичала, все больные виделись ей притворщиками. Разве это больные? Вот в Баграми действительно были больные. По ночам, она часто просыпалась, вернувшись сюда, она вернулась в своё прошлое, где был Анджей. И в то же время это будущие, где нет Гаяне. Резкие звуки, хлопки и даже предновогодние петарды каждый раз заставляли её напрягаться. Спокойно спать помогал только фенозепам. Ей хотелось обратно, в Баграм, хотя она и понимала, всю нелепость таких мыслей.
Этот Новый год предстояло праздновать вместе с родителями, которые милостиво простили её, но которых всё ещё не простила она. Последняя рабочая смена, сразу из больницы домой, потом на электричку. Она купила конфет, мандаринов, зонт для матери, две большие курицы и случайно увиденные йогурты, начиналось последнее десятилетие двадцатого века.
Возле подъезда, где она снимала комнату, с букетом красных роз, мёрз мужчина. Увидев её, окликнул, Инна настороженно замерла.
- С наступающим вас Инна. Узнали? Это я, Иннокентий Петрович. Можно либо Кеша, либо Петрович. - Инна улыбнулась, вот кого она действительно не ожидала сейчас встретить. Она попыталась одновременно взять букет и удержать сумки, Иннокентий помог ей, взяв последние на себя.
- Что же вы тут делаете?- поднимаясь по лестнице, спросила она.
- Да вот, решил посмотреть Смоленск, вы его так хвалили.
- Так вы, что же, ко мне приехали?- изумилась Инна.
- Конечно,- честно ответил он,- с подарками.
- Как Дед Мороз. - рассмеялась она.
Пожалуй, самым привлекательным в нём, Инне казалась его мать- полька. Потом уже следовали все его достоинства. Менее чем через месяц, они зарегистрировали свои отношения. Именно "зарегистрировали", а не поженились, не было никакой свадьбы с невестой в белом, не было весёлых выкупов, они торопились, его отпуск кончался и его переводили в Саратов, оформлять всё нужно было срочно. Свидетелем выступил Натан, казавшимся Инне каким-то особенно потерянным и грустным.
Ещё через год Инна родила сына, которого вначале хотела назвать Анджеем, но устыдилась, напоминать Кеше о нём и остановилась на созвучном- Андрее. Собственно, это было почти одно и тоже, но муж её, кажется, ничего не заметил. Впрочем, ей это только казалось. Спокойно, без упрёков и нервозности, она легко меняла место жительства, Кеша получал новое назначение, она собирала вещи, выписывалась, и следовала в место новой прописки. Все эти мелкие, бытовые неудобства, казались такими незначительными, такими простыми, что она не понимала других офицерских жен, жалующихся на свою кочевую жизнь. Два раза Кеша побывал в Чечне. Один раз вместе с нею, Варшава к тому времени стала частью Европы. Анджей воплотился для неё в тёмноглазом Андрее. Вообще сын всё больше походил на Анджея и вовсе не был похож на Кешу. Кеша низкорослый, с широкой костью, голубыми глазами и большими руками. Андрей оказался высоким, тонким мальчиком, с красивыми, пухлыми губами. И, если бы Инна точно не знала кто его отец, то могла бы усомниться в его родстве с мужем. Она не могла, объяснить этот феномен, она ему тихо радовалась.
Жизнь протекала так, как жизни тысяч других женщин, она с любопытством смотрела на стремительно менявшуюся страну, находила в этом и грустное и забавное. Последний переезд неожиданно оказался в Москву, Кеше предложили преподавать в военной академии. Он согласился, тем более его поставили в очередь на квартиру, и очередь его была совсем близкой. Скитаться по общежитиям, надоело к тому времени, даже Инне.
Их очередь стояла так близко и при этом упорно не приближалась, каким-то мистическим образом их обходили другие, улыбались, получая свои сертификаты, а они ждали.
И только сейчас, Инне, наконец, удалось узнать причину. Проблема стоила восемнадцать тысяч евро, которые стоило аккуратно отдать одному из двух названных штабных генералов. Одному и он уже сам дальше поделиться с другими, и тогда следующими новосёлами станут они.
Кеша возмущался, он ни как не мог понять. Почему его, ветерана Афганской и двух чеченских войн, заставляют давать взятку? Само осознание этого, что квартиру нужно не только заслужить. Но ещё и умаслить генерала, казалась ему унизительной. Он порывался пойти к одному из двух, пойти и дать по морде.
Инна в ответ привела довод, что по другому не получится, что отказавшись, они сделают хуже только себе, да и что такое восемнадцать тысяч, в сравнении с рыночной стоимостью.
Кеша всё равно отказался идти, он стал угрюмым и обиженным. И на приём отправилась Инна, а перед этим она с большим трудом насобирала недостающую сумму.
Генералом оказался полный, с некогда красивым, а теперь оплывшим лицом лысый мужчина. Она поздоровалась, перечислила награды мужа и свои собственные, генерал молчал, затем достала из сумочки конверт. В глазах собеседника, наконец, появился интерес, он ненавязчиво отодвинул один из ящичков своего стола, Инна, вынув деньги попыталась пересчитать.
- За кого вы меня принимаете? Я вам верю, верю,- возмутился чему-то он, и Инна положила цветные банкноты евро в ящичек, который тотчас, с щелчком захлопнулся. Уже через две недели, она ездила смотреть квартиру. Совершенно голая, нет ни туалета ни розеток, но зато трёхкомнатная, большая.
Кеша всё ещё был угрюм, при вручении сертификата, ему требовалось сказать благодарственное слово в адрес России, и тех самых генералов. И сделать это в присутствие камеры, которая должна запечатлеть новых, осчастливленных офицеров. Показать, насколько эффективно работает президентский проект. И он повторял про себя "Служу России", бессчетное количество раз, что бы ненароком не сбиться и не высказать всё, что он думает об этой службе. Все по очереди, не вполне искренни говорили, сказал и он, получил в руки долгожданный сертификат, пожал руку одному из генералов. После этого возникло острое желание немедленно помыть руки.
А вечером, праздную событие, он самым безобразным образом напился.
Инна уже присматривала сантехнику, предстояло ещё много работы, но, как и Варшава, она умела создавать новое на месте руин, как и Варшава, она всё больше стремилась к Европе, как и Варшава на комоде, она чувствовала непреодолимую грусть.