Веселова Ольга Георгиевна : другие произведения.

Дар планеты Х

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  В кают-компании космического крейсера "Король Вселенной" по вечерам бывало тепло и уютно, как дома. Видно, проектировщики так и задумали этот небольшой салон, обставили его в духе гостиной в далеких домах звездолетчиков. Здесь не оглушала музыка, не ослепляли спецэффекты. Даже свет включался приглушенно-желтый, как дома, при настольной лампе, в кресло хотелось забраться с ногами и просто слушать, как кто-нибудь вспоминает о Земле...
  Впрочем, так было раньше, во всех предыдущих полетах маленького экипажа из четырех человек. У них уже столько накопилось за душой... Хватило бы на долгие вечера воспоминаний в прокуренной донельзя, знакомой до боли "компашке", как они ее называли.
  Но теперь что-то неуловимо изменилось. Повисла выжидательная тишина. Капитан корабля Юр (рыжий Юр-конквистадор, прозванный так за упрямо выступающую волчью нижнюю челюсть и такую же хватку, неважно, кто бы ни вставал поперек дороги его четверки: всякая норовистая пьянь в кабаках на Млечном пути или инопланетные феномены), этот молодой еще, но обветренный всеми космическими бурями мужик только пожевал тонкими уродливыми губами, окинул каюту быстрым взглядом. Складки у рта с выпирающей челюстью стали еще резче, почти старческими. Дверь неслышно отошла в сторону - и перед ним предстала со всей очевидностью совершенно невозможная в условиях полета картина.
  Он увидел, как Алан, его самый родной человек с детства, ближайший дружбан на свете, сидит в "компашке" вдрызг нализавшись, ноги на спинке кресла, и при этом бессмысленно матерится на всё и на всех, поводя кругом, как бык, головой. Глаза всё наливались, еще мгновение - и бык ринется напролом. Что он хотел бы доказать, достичь, исправить - этого он не смог бы членораздельно объяснить, по крайней мере сейчас. Такого до сих пор еще не бывало. Юр круто затормозил.
  "Интеллигенция" (как они называли Персея, своего поэта, которого снисходительно любили и им же гордились перед другими экипажами), эта самая Интеллигенция с пышной вьющейся копной вдохновенных каштановых волос надо лбом давно уже стучала (или стучал) авторучкой по столу, но Алан никак не давал начать, задевал Игоря и, Юр заметил тревожный признак - взгляд Алана постепенно разгорался тяжелой, тупой и бычье-непреклонной угрозой.
  - Да дайте же вам объяснить, в конце-то концов! - лицо Персея уже пылало от напряжения, тонко выточенное, горбоносое, нервное, губы плохо слушались.
  Внезапно все разом обернулись и замерли. Хотя Юр никого не перекрикивал - его голос раздался в этом гаме тихим рычанием леопарда: "Так. Всем молчать!" Жилистая высокая фигура с наклоном вперед и руками, готовыми в любой момент выхватить оружие, в мгновение ока стало центром внимания в мертвой тишине. Даже Алан как-то попритух и быстренько неловко убрал задранные вверх ноги, заодно и растер сигарету.
  Молниеносный взгляд белесых глаз Конквистадора в сторону Интеллигенции: "Продолжай!"
  - Я остановился на том, что мы приближаемся к планете, пока обозначенной Икс, порядковый номер... Из-за облачного слоя сведений о ней у нас было мало. Но наконец-то данные зондов получены и обработаны компьютерами. Температура, состав атмосферного воздуха, наличие воды и ее химизм - всё приемлемо для землян. Даже поверхностный анализ микрофлоры не внушает опасений, хотя микробы и вирусы еще будут изучаться. То есть, по решению Главного мозга корабля и одобрению капитана мы высаживаемся на планету, производим биологическую и социальную разведку, затем земные переселенцы...
  - Не, заткнись, Интеллигенция, мать твою... Хорош уже этого трепа... - пьяно забубнил опять Алан. Да, во, кстати! На Сером Карлике как сделали? Высадили одного разведчика, помните, того козла грёбаного, того самого, у которого папаша в Комитете Звездоплавания жопу отсиживает. Пошлялся он эдак часок по поверхности со своим "шмайсером" - и, глядишь, за "геройство" сопельку получил. Почему бы и нам так не поступить? Вот Игорек - во всех отношениях подходящая кандидатура!
  - Ну и нажрался же ты сегодня!
  - Подожди, Игорь, - тихо и зловеще сказал капитан. - Нам пока что балагана хватит. А ну, Алан, давай выйдем, покурим.
  Персей с Игорем переглянулись. Алан неожиданно быстро, задевая за мебель, неуклюжий, покорно потащился к выходу. За ним, как грозное предзнаменование, сгорбившись, в обтянутом черном комбинезоне с желтой полосой у горла, двинулся Рыжий Юр, сжав челюсти так, что под худыми скулами поигрывали жилы. Несколько метров прошли по коридору молча. Алана качнуло, и он ввалился в дверь с изображением сверкающих струй и обнаженных девиц, которые усиленно разыгрывали восторг от процедуры мытья, попутно демонстрируя длинные и тощие тела. "Игорь еще, мудак, понацеплял тут плакатов! Мало ему своей каюты", - промелькнуло раздраженно на самом краю сознания Юра.
  Алан, как за спасение, ухватился за умывальник, плескал и плескал холодной водой в свое курносое лицо, наконец, отфыркался, обмахнулся рукавом и устало-безразлично прислонился к шкафу с грязным бельем. В умывальной комнате пахло странной смесью французских парфюмов и мужских заношенных носков, да плюс безбожно несло ничем не истребимым запахом курева.
  Алан на глазах раскисал, вот уже совсем сломался и с видимым мученьем стоял, полуприкрыв веки, задрав вверх подбородок. Казалось, он ждал удара в челюсть, ждал и не боялся, потому что где-то там, внутри, горела и жгла куда более сильная боль, и было уже в сущности плевать на всё вообще, это только видимость жизни, только ее осколки. Наконец он открыл свои серые большие глаза, хоть и нездорово опухшие, и продолжал все так же тоскливо смотреть куда-то мимо Юра.
  Тот не спеша взял у него сигарету, оба молча задымили. Долго, в странном оцепенении молчали, никто не начинал неизбежный, как казнь, разговор.
  - Я не напишу рапорта, - глухо сказал Юр. - Мы все всё забудем. Но что же, слышишь, что тебя толкнуло? Какая муха укусила в задницу? В условиях полета... Да я должен отдать тебя под трибунал. Где ты спирт взял? Что с тобой, черт побери, творится?
  Он схватил и с силой встряхнул Алановы плечи, всё продолжая всматриваться в его бледное курносое лицо, пытаясь найти причину и не находя. Тот, плотный и низкорослый крепыш, вырвался, снова жадно приник губами к крану с водой, утерся и тихо сказал, комкая сигарету в крошево:
  - Эх, дурак я, не успел перевестись в другой экипаж. А теперь видишь, как все вышло...
  - Ну, не тяни. Говори уже до конца.
  - Да очень простая история. Помнишь, меня отправили во внеплановые полеты - какое-то дурацкое повышение квалификации или типа того. На четыре месяца. А когда я вернулся, то Сольвейг, моя Сольвейг, была с другим. Вот и всё. Старо, как мир. Я не знаю теперь, как жить дальше.
  Юр оторопело молчал. При его-то быстрой реакции на любые неожиданности инопланетного бытия почему-то вдруг постичь такую простенькую житейскую драму он не мог. А память, странно смеясь, тут же подкинула такую яркую картинку-воспоминание, как финал любовного фильма по роману слащаво-восторженной писательницы. Свадьба! Алан в серебристом комбинезоне выпускника Звездной Академии, широкоплечий, глупо-юный и ужасно важный в этот день. Собственнически крепко сжимает своей большой ладонью тонюсенькую руку Сольвейг, потомственной аристократки, так странно противоположной ему во всем. Юр не помнил ту музыку, то шествие родственников с цветами, те летящие над землей авто. Ему больше запомнился развивающийся, несущийся видением за новобрачными шлейф (или фата?) невесты, ее длинные, с помощью каких-то косметических ухищрений отрощенные волосы - черную волну до самых пят: кукла Барби! Ее полупрозрачное пенистое платье, которое казалось сгустившимся облаком, стыдливо закрывающим ее наготу, и, наконец, лицо, лицо женщины, в которую Юр не был влюблен, нет, но забыть это резкое, характерное лицо с оленьими глазами он не смог уже никогда.
  - Сольвейг... - только и смог пробормотать он. - Неужели?
  Алан, устало откинувшись, сидел на каком-то ящике, сигарету он совсем искрошил в пальцах, да и курить ему больше уже не хотелось. Снова подкатывала тошнота - "как у беременного таракана" - сказал он про себя. Перед глазами (все равно, открой их или закрой) стояла одна и та же картина. Вот он приехал тогда, подошел к двери, заранее чуть улыбаясь, неслышным прикосновением - отпечатком пальца открыл кодовый замок, быстро прошел пару комнат, и... остановился, не понимая. Прямо перед ним на их постели со средневековым прозрачным балдахином лежали двое. Не прикрытые ничем. Не боящиеся ничего. Они не видели ничего и никого, кроме друг друга. Не видели, не знали и не хотели знать. Выразительные, как у танцовщицы, руки Сольвейг гладили мускулистую мужскую спину, эти руки говорили, кричали о любви лучше любых слов, а губы ее так несыто впивались в его шею и плечи, тело так исступленно извивалось в такт ему, что у Алана не осталось даже сил вскрикнуть. Он не мог дышать, не мог хоть словом или жестом прервать это блаженное клятвопреступление, и только расширенными зрачками продолжал смотреть на голое атлетическое мужское тело поверх тела своей жены, слушать их задыхающиеся, восторженные вздохи, словно апеллирующие к богам, словно призывающие их в свидетели. Он видел жадную радость самки, которая сжимает до боли своего самца, примитивную радость, но, наверное, самую главную в жизни... А с ним, с ним всё было как-то не так... А может, это лишь казалось теперь. Он тогда ничего этого не думал и не понимал. Он даже еще не хотел их убить. Это пришло потом. Потом была та дурацкая драка. Впрочем, нет, не надо, хватит, нет сил вспоминать опять...
  - Алан, - глухо, своим бубнящим голосом произнес Юр. Дернул за рукав. - Алан, послушай, кто это был? Я его знаю?
  - Игорь.
  - И-Игорь? И ты...
  - Нет, как видишь, я не убил его. Почему - не знаю. Хотя я мог бы. И сейчас могу. А мой сын, он теперь тоже с ними. Пока не вырастет. Я имею право только видеться с ним. Изредка.
  - Они что, поженились?
  - Да. Вскоре. Никого не пригласили в свидетели.
  Юр долго смотрел в полумертвое лицо с серыми щеками. Глаза вдруг оживились.
  - Слушай, Юр. Скажи мне, только правду. Если не знаешь, выясни. Кто это отослал меня на летные курсы, когда все остальные были на месте? Кто? Какая мразь это сделала? Из Комитета Звездоплавания, конечно? Какая б..., я хочу знать! - голос его дошел до крика.
  Юр вздохнул.
  - Нет, Алан, этого я выяснять не стану. И тебе не советую. То, что случилось, надо пережить и идти дальше. Идти своим путем. Я всегда был твоим другом. И сделаю для тебя всё, что в моих силах. Сейчас ты мне еще дороже, чем был, Алан. Но послушай, что я тебе скажу - это приказ! Не смей трогать Игоря. Мы все повязаны. И, если он свалится в пропасть на планете Икс, ты протянешь ему руку.
  - Да, командир, - прошептал Алан. Хмель покинул его, не принеся облегчения.
  
  Сначала, по законам ознакомления, разведракета, полыхнув, ушла от корабля, который продолжал летать по орбите, и начала виток за витком описывать вокруг планеты Икс.
  - Да это же какой-то рай, посмотрите! - Игорь потрясал только что составленными картами. - Зеленые массивы, какие огромные! Никем не вырубленные. Атмосфера - мечта. Как у нас была в эпоху динозавров. Мы не совсем к такой привычны - но ничего.
  - Накаркаешь еще динозавров нам тут, - буркнул Юр. Почему-то великолепие синих океанов этой новой земли в безднах космоса, ее зазывно-зеленых материков с бурыми пятнами пустынь и полярное сверканье полюсов его не вдохновляло. При каждой высадке в новый мир он становился мрачно собран, и (друзья знали) в такое время лезть к нему с разглагольствованиями не стоило. Но Игорь, геолог, все-таки не удержался.
  - Вот именно, по всем признакам это как раз та эпоха. А точнее скажу, когда спустимся. Давай-ка сперва до высоты двух километров.
  - Ага, только смотри, чтоб какая-нибудь дылда на нас там случайно не наступила во время вечернего променада, - улыбнулся кудрявый поэт.
  - А ты, Персей, кстати, что себе думаешь, биолог хренов? Где хотя бы гипотезы? Опять стишки заели, как блохи? "Тоска полей, да всхлипы журавлей..."
  - Юр, - с упреком вздохнул Персей.
  - Ладно, прости, дружище. Просто пора поднапрячься. Так что там динозаврики?
  - Я уже имею кое-какие представления о флоре и фауне, однако не спешу...
  - А мне надо иметь представление о возможной опасности при высадке! - гаркнул Юр, снова переходя с дружеских ноток на командирские.
  - Это где-то юрский период, - снова встрял Игорь, - как раз для таких монстров, как ты, Юр, - сам смеясь своему каламбуру. - Да не волнуйся ты так, старина. Царство рептилий, зарождающиеся млекопитающие. Никаких людей. Тебе, как социологу, просто нечего будет делать. Но, конечно, - он чуточку устрашился свирепого взгляда и движущихся желваков Юра и добавил скороговоркой, - конечно, без лазерной пушки и аннигиляторов...
  - Этот герой без атомной бомбы не сунется, мать его за ногу... - раздалось сонное бурчанье Алана. Он протиснулся в рубку, заспанный, опухший, в трехдневной щетине. Невыразительное лицо Игоря обернулось к нему, как всем показалось, с ответной насмешкой. Не дав никому ничего вякнуть, Юр властно протянул руку к панели управления.
  - Снижаемся. Хватит уже наблюдений и этого словоблудия. Второй пилот, занять свое место! - скошенный в сторону Алана бесцветный глаз Юра метал молнии. Все притихли.
  Перед обзорными экранами пошло море синевы. Облака, милые, мохнатые, как снежные материки, будто земные. Наконец - водная гладь с зябким стальным отливом, и вот - твердь земная, то есть неземная: лес, равнины, за ними снова перелески. Дичь, безлюдье, но, Боже, как тянуло туда, как же хотелось встать ногами на траву, вдохнуть прелый болотный дух, увидеть, услышать птиц в вышине. Под неусыпный гул приборов в рубке корабля Юр отдавал последние распоряжения людям и роботам-андроидам. Все торжественно примолкли перед предстоящей высадкой в неизвестность.
  А планета нарастала, поглощала их маленький катер, как огромная надвигающаяся неизбежность. Она всё приближалась, разная на разных экранах: сине-зеленая, фиолетовая, где-то, наоборот, солнечно-слепящая, она надвигалась, раскрывая себя, вбирая в себя, роднилась с ними, оставаясь загадочно-грозной, той, что предстояло понять и полюбить.
  
  Первые шаги по незнакомой земле, Terra Incognita, всегда даются с трудом, нужно себя пересилить, даже самым смелым. В эти минуты больше чем когда-либо ощущаешь, что земля эта чужая, она может и не хотеть принять тебя, пришельца, наконец, она может оказаться коварна...
  Алан еще ничего толком не рассмотрел в ранних сумерках. Прожектора умышленно не включали, не решаясь нарушать гармонию первозданного мира своей бесцеремонностью. Алан тихо прильнул к иллюминатору и засмотрелся на малиновый закат над холмистой равниной с дальней полоской леса на горизонте. Все уже выкарабкались, Алан вылезал последним. Ему предстояло выпустить целую фалангу андроидов, похожих на примитивных людей рыцарственного вида, а те должны были задраить люки. До чего же тяжело сидела амуниция на ослабевшем, как после болезни, теле. Алан нескладно поворачивался, ступал, зацеплялся своим широким красно-белым костюмом, шлем-скафандр казался ему сегодня душным, где-то у горла чесалось, но приходилось терпеть. "Эх, земные браточки-пьянчужки, теперь и я понимаю, что такое отходняк. Э-хе-хе, родимые, а впрочем, провалитесь вы, болезные, туда-то и туда-то..." Всё тошнотно-ноющее существо Алана требовало немедленных перемен, рывка в омут с головой.
  Он немедленно напал с бранью на идиотов роботов, которые в общем-то правильно всё делали, просто чересчур уж обстоятельно и "по инструкции".
  - Да мать вашу... - разорался пилот и пнул одного ногой. К счастью, нецензурщины эти красивые серебряные рыцари совершенных форм выше человеческого роста в полтора раза не понимали и продолжали методично делать свое дело, по-своему прекрасные, угловатые, лишенные человеческой пластики движений. "Тупицы. Если б вам еще и покладистость какую-нибудь запрограммировать... Размечтался..."
  - Ну быстрей же, уроды!
  Голова у Алана раскалывалась, искать рассол уже было поздно, а в иллюминатор видно было, как команда во главе с бодро шагающим Юром мельтешила далеко впереди. Силуэты резко темнели на фоне розового неба. Раздражение вдруг начало стихать, когда Алан, вопреки всякой логике, вдруг засмотрелся на огромный, сияющий малиновыми полосами здешний небосвод. Такой земной закат. И лес. И всё-всё. Как в детстве. Бабушка говорила о таком небе: "Завтра ветер будет". И это всегда сбывалось.
  Он догнал своих. Не так уж и трудно. Притяжение, правда, чуть больше земного, но ничего, потопаешь - и быстро привыкаешь. Пристроился в шеренгу. Сзади, придерживаясь дистанции, шел строй вооруженных андроидов. С каждым шагом равнина все больше раскрывалась чащей, холмы расступались, местность понижалась, начинались ручьи и болотца. Даже что-то вроде здоровенных лягушек не давало себя разглядеть, металось под ногами, потревоженное чеканным шагом землян. Но Алан чутко вслушивался: нет, кваканья не было слышно. Это что-то не то, это скорее сухопутные рыбы, ведь они же были в древности, надо будет завтра разглядеть. А вот это... Тьфу, мерзость - Алан отдернул ногу. Существо обвило ее. То ли змея, то ли угорь какой-то. Звездолетчик, мучимый похмельем, прекрасно знал, что костюм неуязвим, бояться нечего, но судорога отвращения непроизвольно свела желудок, и остатки обеда еле удержались на месте.
  "Пиявка" смачно шлепнулась и тут же растворилась в чернеющем жирном иле. "Так и кишат", - Алан потянулся закурить, но даже такую святую потребность души помешал удовлетворить скафандр.
  А глаза, уши, да сами чувства человеческие жадно искали чего-то своего, родного. Этого нельзя побороть. Так обманывался Алан уже столько раз. Вот сейчас (он чуть улыбнулся сам себе), ну конечно же, так и ждешь, что вот из-за того дальнего холма побредет в сторону деревни мычащее вечернее стадо, коровы с тяжко отвисшим выменем... Потянется неторопливо...
  Он одернул себя: "Похмельный синдром? Совсем плох. Глюки уже пошли, кажется? Нет! Стадо. И впрямь стадо. И из-за того самого холма". Алан сморгнул. Сказал в диктофон:
  - Слушай, Конквистадор, вот и первые заслуживающие внимания объекты - или можете сдать меня в вытрезвитель.
  Тут у всех в шлемофонах зазвучал вопль Игоря:
  - Да это же динозавры, олухи вы! Присмотритесь только, какого они размера! Я же говорил - юрский период!
  - Тогда уж меловой, ты, тупица, - не выдержал Алан.
  - Внимание! Боевая готовность! Андроиды - в авангард и по флангам! - рявкнул Юр.
  - Живой Диснейленд! - прошептал, как ребенок, Персей.
  - Отставить эмоции! Отходим за холм. Наблюдаем.
  Стадо размеренно приближалось. Это и вправду были гиганты. Наклоненные вперед, ожившие темные фигуры в меркнущем свете, они шли цепочкой, словно материализованные с экрана виртуальные творения. Алану все это шествие до сих пор еще в похмельной мути казалось полуреальным. Веская поступь огромных лап с когтями, дрожанье земли, всё более ощутимое, этот наклон вперед высоченных шей, эти до смешного маленькие передние лапки и мощный, казалось, живущий отдельно нервный хвост с утолщением в виде булавы на конце, служащей убойным оружием. Они неумолимо нарастали.
  "Так идут величавые хозяева своего мира, своей эпохи", - сказал Персей. Завтра, он знал, у него сложатся про них стихи, пока он еще будет спать, подсознанье само споет ему предрассветную балладу. Тогда Персей еще не знал, как ошибался насчет царей этого мира.
  Вечерняя разведка, таким образом, была скомкана и быстро закончена. Но на сей раз большие задачи и не ставились. Отряд пропустил далеко вперед стадо идущих на задних ногах диплодоков (Персей точно не был уверен и тут же начал рыться в компьютере, чтобы их классифицировать). Притихшие остальные долго еще не сводили глаз с их высоченных, как дома, пупырчатых спин, покрытых гребнями-гривами, вплоть до хвостов. Они мирно и уверенно удалялись, живые горы, даже не замечая под ногами такую мелочь, как человек. Поэт увидел что-то судьбоносное в их шествии, Юр и Алан задумались, один только Игорь улыбался и потирал руки.
  Сверчки и цикады, такие знакомые своим детским цвириньканьем, звонким хором провожали еще один день планеты Икс. Черные горбы таяли на горизонте, растворялись в закате. По команде капитана вся экспедиция повернула к разведракете. Нужно было переночевать и обдумать план дальнейших действий.
  
  Затем снова начались тщательные воздушные облеты планеты, высматривание наиболее благоприятных для высадки зон. Игорь уже составлял подробные карты, когда вдруг странная, необъяснимая деталь заставила его вскрикнуть нечто нецензурное, броситься к фотоаппаратуре, замахать руками, чтобы развернули корабль назад, да побыстрее.
  Они летели на предельно малой скорости и высоте, так что видели на экранах все наземные объекты. И вот на планете динозавров, птиц и всякой копошащейся под ногами земноводной нечисти, на первобытной, дремлющей в миллионолетнем сне прародине какого-нибудь будущего человечества он увидел, до боли в глазах всматриваясь, снова и снова возвращая ракету, снижая ее кругами, увидел и снял... здание, похожее на завод. Труб, правда, не было, но из отверстий в крыше шел пар, приборы уловили отчетливый стук работающих машин. Вот вспомогательные механизмы копошатся на дворе, вот склады, куда они тащат продукцию. Серое бетонное здание с корпусами и переходами напоминало также тюрьму. Возможно, это была даже крепость, так как строение окружала неприступная стена, в бойницы которой смотрели какие-то подобия пушек.
  - Ничего себе - видение индустриального пейзажа!
  Когда прошел первый взрыв эмоций, отзвучали удивленные возгласы и скороспелые предположения, Юр побарабанил пальцами по иллюминатору, помолчал при всеобщем внимании, криво усмехнулся своим волчьим ртом и картинно прорезюмировал:
  - Интересно, интересно... Что ж, видать, мы тут не первые завоеватели. И придется иметь дело с какими-то придурками (он еще раз глянул на серого бетонного монстра, что-то прикинул в уме, прищурив один глаз, и выдал безапелляционно), - с придурками где-то на уровне нашего двадцатого века, агрессивными "покорителями миров".
  - Прощай, идея безболезненной колонизации!
  - Вот и конец чудесной идиллии, легенде о девственном мире...
  - Заглохни ты, Персей. Ну и что? Если они - двадцатый век, к примеру, то не забывайте, что мы-то - двадцать второй! Как шарахнем их в случае надобности! Неужели уступим им такие богатства, ископаемые...
  - Узнаю тебя, Игорек. Сначала шарахаешь, а потом думаешь. Не забывай - они здесь первые.
  - Алан, - одернул Юр, - хватит, мы уже переходим на личности. - И подумал про себя: ?Да, разладилась наша компашка, расклеилась. Нет той слаженности, чего-то такого, что нас всех роднило. Игорь словно раздробил нас на четыре осколка. Теперь каждый за себя. Что же нам нужно, чтобы стать опять прежней командой? Какая беда? Какая чужеродная страшная сила должна появиться, чтобы мы слились опять воедино, в один слаженный организм?"
  
  Алан шел в одиночестве при поддержке четырех роботов-андроидов. Этих четких ребят наподобие рыцарей в шлемах, каждого с ломовой силой автомобиля, он пропустил вперед, как при наивысшей степени опасности. Сам топал сзади, придерживая на пузе ненавистный лазерный аннигилятор, который нещадно оттягивал своей лямкой шею. Хорошая штука в бою - враги просто испаряются в беззвучной синеватой вспышке, да и почти не требует подзарядки. Вот только тащит ее, когда она бьет по ребрам...
  Алан раздраженно ступал на кочки, проваливался в коричневатую жижу в своем зеленом маскировочном комбинезоне (уже без космического скафандра), промок до колен в этом дурацком болоте с камышами и змеями, истощил запас всей земной матерщины и выдохся наконец:
  - Хорош, стой, покурим, - заорал он на роботов. - Долбаная планетка: тут как в джунглях Вьетнама!
  Андроиды покорно застыли на корточках, с прямыми спинами, все в одинаковых позах. Алан плюхнулся на взгорке, где посуше, и "развернул" карту на маленьком сиреневом экране. Сигарета уже начинала жечь пальцы, когда он разобрался: так-так, немного севернее, еще пару километров. Там с воздуха заснято было селение. "Б...ские комары или как вас там! У-у-у, твари, кусаются!" Он взвыл и с удовольствием растер по щеке красный след какой-то летающей кровососки. "Это уже вообще непонятно. Стали бы владельцы завода-крепости жить в допотопной деревушке с удобствами во дворе? Да они бы хоть городишко соорудили на худой конец". Кто-то еще, какая-то третья эпоха заявляла о себе на этой планете Икс. "Действительно, Икс", - подумал Алан, устало-сонно затягиваясь дымом.
  Через час они все-таки дотопали поперек камышовых речушек к сухому, слегка возвышенному плато. Пошли луга в бело-сиренево-желтых россыпях цветочков, гудящие шмелями в заспанно-сладостном летнем оцепенении. Непреодолимо хотелось потянуться и прилечь. За лугами уже виднелись низкие хатки этого самого непонятного Алану селения. В бинокль он видел полосатые поля, согбенных людей с мотыгами, повозки и каких-то медлительных животин вроде впряженных гигантских гусениц с серым мехом. Все-таки люди! Ну да, кроманьонцы, не иначе. Длинноволосые, в хламидах из кож или грубых домотканых одеяниях, фигуры поменьше - в белых хитонах, головы обмотаны шалями.
  Подойдя ближе, он лучше рассмотрел в бинокль крылья мельницы вдали, глинобитные домики южных и солнечных краев, крытые камышом немудреные постройки, орудия древнего ручного труда, животных: то странных, червеобразных, то даже мелких динозавров в ярме, то вдруг самых обычных собак, которые, совсем как наши, чесались задними лапами от блох, выкусывали их, смешно сморщив нос и урча от удовольствия, потом, подняв лапу, лихо поливали тростниковые заборчики.
  Алан еще долго и обалдело приглядывался к деревне. Он приблизился со стороны зарослей. Показываться ему пока не хотелось. Интуитивно тянуло спрятаться и понаблюдать. Слишком уж не вязалась в его сознании эта странная смесь эпох, то бишь эволюционных этапов, в одну целостную и ясную картину. А когда что-то не клеилось, познаваемый мир не хотел укладываться в привычные стереотипы, Алана это начинало тихо бесить. Но взорваться здесь же привычным спасительным набором ненормативной лексики он боялся и только усерднее прильнул к биноклю, со вздохом теребя сигарету, которую тоже не решался зажечь. Пришлось залечь в зарослях. Алан с завистью посматривал на своих бронированных помощников. Никаких потребностей - просидят в засаде хоть до второго пришествия.
  Незаметно раздражение начало стихать. Алан как будто читал древнюю полустертую летопись, какие-то фрагменты ее так и уходили от понимания, окутанные мраком воскрешенной древности, но его всё больше захватывала чужая, примитивная, как детская игра, жизнь. Вот с лаем бежит стая псов, ну совершенно земных. Лапушки, мохначи, симпатяги черно-белые с задранными колечками хвостов. Алан их так любил!
  А это уже что-то невиданное: на накатанной тележными колесами раздряблой, в лужах, дороге показался динозавр, не особенно крупный, всего с двухэтажный дом. Он мчался, дико вскидывая задними лапами, подкорчив под грудью передние, чем-то напоминая походкой и киванием на каждом шагу курицу. Приближалось, нарастая, его фыркающее дыхание - ни дать ни взять огнедышащий дракон. Брызги разлетались из-под когтистых лап, целые фонтаны. Так и ляпнуло прямо Алану по щеке. Здорово взбодрило, тут же вернуло к действительности. "Это тебе не биологический музей, окстись!"
  Из оцепенения он-таки вышел. Но что же делать? Разобраться в такой ахинее он явно не мог, не хватало знаний. А те, кто мог бы попытаться, биолог с геологом, ушкандыбали вместе с капитаном глазеть на этот завод, чтоб он провалился! Тут же на помощь всплыла самодельная, дилетантская такая теорийка: а может, такой уж это мир, в котором запросто могут уживаться одновременно и динозавры, и люди, и собаки? Ладно, тут лучше помолчать в тряпочку, пусть выскажутся авторитеты.
  Динозавр поравнялся с Аланом, пушечное хлопанье по лужам смешалось с дребезжаньем и лязгом. И тут только землянин разглядел: монстр, оказывается, был запряжен, он покорно, как тяжеловоз, тащил здоровенную повозку, груженую лесом. Толстенные бревна промелькнули мимо, прогромыхала длинная арба, и всё скрылось, остались лишь расхлюстанные лужи да заляпанная физиономия высунувшегося из кустов Алана.
  Следом, почти сразу же, показалась еще одна быстрая колесница. Маленький, прыткий, не больше лошади динозаврик с острым хвостом-шилом, зеленый, только голубоватые ряды пупырышек вдоль тела, бойко несся, запряженный в коляску. В ней стоял, держа вожжи, мальчишка лет четырех и на удивление ловко управлял, по-хозяйски покрикивая. Откуда у него столько силы? Как он может подчинить себе такую мощную, норовисто летящую вперед зверюгу из того страшного дикого хаоса, из младенческого сна планеты, с которым человек вообще несовместим?
  От этой ахинеи Алан снова ощутил острую потребность в рассоле. Голова давно уже не болела, а тут начала просто раскалываться и пульсировать. Он сам себе казался полнейшим идиотом, к тому же смертельно усталым, когда обтирал грязное лицо, всё провожая глазами этого непостижимого голого малыша на колеснице Фаэтона. У того (Алан успел разглядеть) по-детски трогательно выпирал животик, бедра обматывала белая ткань вместо трусиков. Совершенно земной некрасивый мальчишка, даже похож на Аланова двоюродного брата со старого фото: такая же круглая морда, припухшие глазки и ежик белобрысых волос над выпуклым лобиком. Малый еще раз воинственно вскрикнул что-то типа "ну, пошла, проклятая", рывком дернул вожжи, и зелено-голубая рептилия послушно взвилась на дыбы (только что не заржала), рванула с новой силой, вот колесница уже скрылась, топот стих.
  "Гипноз - не иначе. Ну как бы он удержал вожжи ручонками? Тут мужик еле справится! При таком-то скакуне! Планетка Икс... Сколько еще у тебя припасено загадок?"
  Алан долго блуждал в окрестностях деревни. Рассматривал сквозь различные увеличители дома и людей, скот и орудия труда. К удивлению своему он так и не заметил коров или свиней, хотя ожидал их увидеть как непременный атрибут сельской жизни. Были лишь какие-то непонятные толстомясые твари да еще зубастоклювые допотопные птицы в загончиках, больше похожие на летающих ящеров. В конце концов Алан насытился вдоволь этими идиллическими картинками и порядочно подустал от живописной местной буколики. От обилия новизны интерес как-то начал притупляться.
  Пилот с удовольствием потянулся, сбросил аннигилятор, зевнул и немного размял затекшие от лямки плечи. Потом уселся покурить в зарослях остролистых деревьев с синеватой лакированной листвой. Наконец-то можно хоть чуть расслабиться. Тени резных листьев успокоительно трепетали в знойном дневном мареве, сам воздух так волнующе, знакомо и незнакомо пах, тени ископаемых мельтешили в лиановых дебрях и снова начали казаться виртуальными порождениями сказочников-компьютеров...
  Чтобы не заснуть, Алан встряхнулся и упрямо начал тыкать в клавиатуру, отрываясь только, чтобы сладко, с хрустом зевнуть. Его интересовало одно: как взвесит бесстрастный мозг машины всю сумму накопившихся фактов. Каково же будет резюме, любопытно знать. Однако расслабляться здесь, даже под прикрытием родных дуболомов, которым явно не хватало еще людской прозорливости, оказалось удовольствием, которое могло стоить жизни.
  Внезапно в сонном стрекотанье раздался режущий слух вопль, и на человека с компьютером метнулся потревоженный маленький динозавр, до сих пор незаметный в шевелении листвы. Буро-зеленоватая истошная тварь (и где их хваленая медлительность?) атаковала рывком, всей своей красной зловонной пастью, куда ловчее, чем киношные монстры, испустив крик, уже молниеносно склонилась, вот видны ее желтые заостренные клыки, слышен запах, не сравнимый ни с каким животным, всё ближе примеряясь к врагу, при этом нещадно лупила длинным, тонким на конце хвостом. Алан успел-таки опередить на доли секунды удар хвоста и щелк зубов, увернулся, отпрянул, сам не заметил, как сжал в руках аннигилятор. Из-за воплей-рыков он даже не услышал, как рванул сиреневой вспышкой раздавленный компьютер. Только рептилия судорожно дернула обожженной трехпалой ступней. Алану в ужасе казалось, что он страшно медленно шарит по стволу, не в силах найти спуск, тогда как в ситуацию наконец-то врубились андроиды. Один из них спокойно, будто играючи, выпалил в оскаленного динозавра белым лучом плазмы и, когда тот с изумленным непередаваемым воплем обернулся к нему и замахал маленькими передними "ручками", до сих пор не догадавшись, что умирает, другой серебряный робот схватил его сзади, и - хрястнули кости.
  Позвоночник был сломан. Еще секунда - и зеленый ящер забился в агонии, хвост, как живой, продолжал колотить отчаянно, только всё слабее. Шея выгибалась в попытке подняться и бессильно опадала. В воплях, как из тысяч валторн, звучали ноты неимоверной тоски по прошедшей жизни, Алан вдруг подумал, совершенно такие же, как у всех, разумных, неразумных, как когда-нибудь у него самого...
  Он стоял, опустив аннигилятор. А в теплых струях лесного шевелящегося воздуха, в шорохах жизни еще несся всей Вселенной понятный крик надежды, жажды продления рода и раздирающей боли. Алан заткнул уши. Голова снова начала болеть. Отошел как можно дальше, но этот жалостливый протест против так несправедливо оборванной жизни еще несся за ним, хотя реже и реже, замирая.
  Он скривился, в голове пульсировало. Необъяснимое чувство вины набором ругани и куревом не отгонишь. "Что-то я расклеился, как салага форменный, совсем плох. Эх, братцы-кролики, тунеядцы-алкоголики..." Неожиданно обернулся, взглянул, дернулся всем телом. "Наверное, это была самка. Испугалась за свою кладку драгоценных яиц. И надо ж было ей сунуться!"
  Компьютер так и не успел дать ответ на вопрос Алана: не могли ли при таком раскладе люди и собаки быть завезены сюда с другой планеты?
  Пилот медленно брел по редколесью. Топтал армейскими ботинками змей, вспугивал мелких крокодилов, которые охотились, застыв как бревна, в неглубокой реке с болотистыми берегами. "Вроде Австралии", - подумал почти машинально. - "Да, кстати, так эти сельчане... если они завезены сюда и брошены для выживания, то кем же? Уж не теми ли "завоевателями природы", чей заводишко пыхтит в предгорье?"
  Алан дошел до конца сырого тропического леса и сунулся было на освещенную солнцем равнину, но предпочел сначала затаиться за стволом, который, как спирали, обвивали лианы. Андроиды застыли по движению его руки.
  Впереди, на выгоревшей местами равнине, паслись огромные диплодоки - сероватые малоподвижные горы с гребнями. Собственно, Алан плохо разбирался в палеонтологии и сказать точно, диплодоки ли это, не смог бы. Да какая разница? Он просто не помнил других названий и разновидностей, хотя когда-то и зубрил всё это в академии.
  Кое-кто из мастодонтов лениво отходил в сторону, один укладывался, другой топтался на месте вокруг своей оси. Но, заметил Алан, все они были собраны в круге какого-то определенного диаметра - ни один не забредал слишком далеко, не отбивался от стада, даже резвые детеныши-подростки не разбегались познавать мир, - их всех удерживала невидимая граница.
  Интересно, их держит что-то или кто-то? И где же тогда этот невидимый пастух?
  И тут он заметил знакомую детскую фигурку в белой набедренной тряпочке. Мальчонка бежал со стороны леса за холм. Алан ускорил шаги наперерез ему. Взглянул вниз с травянистого взгорка, незамеченный, и тут же успел присесть в густых полынных зарослях.
  Там, за холмом, стояла, как ему показалось, высокая девчонка в белом, раздуваемом ветром хитоне. Ее черные волосы уносило дуновение степи. Она поймала их и спрятала под белую шаль. Вытянувшись в струнку, вскинув руки, вся несомая ветром в своем лебедином одеянии, она стояла и словно бы пела или читала стихи куда-то вдаль, где застыли холмы серых рептилий, плескались волны диких трав да синели полоской горы.
  Алан подумал, что сейчас она взмахнет руками и улетит. Его бы это даже не удивило.
  - Может, все-таки она держит стадо? Как? - подумал вдруг Алан и усмехнулся своей гипотезе. - И что же они с ними делают? Зачем пасут? Неужели едят, как коров?
  Мальчонка подбежал, прижался к ее стройному бедру, она обвила его одной рукой за шею, другой словно что-то указала вдаль. И - странное дело - один из самых отдаленных "серых холмов" лениво, как бы не по своей воле, двинулся к стаду, недовольно порыкивая, подымая голову, вертя ею и извергая снова и снова трубный свой крик.
  "Пришла коза до воза. Неужели эта девчонка вправду управляет ими? Нет, что-то я сегодня впал в поэтический маразм, у Персея хлеб отбиваю".
  И вдруг его кольнуло в самое сердце воспоминание: "Сольвейг! Как она похожа на Сольвейг! Эти черные волной волосы, тяжелые, будто хлынувший поток блестящего шелка. До чего непередаваемое ощущение - гладить их и прижимать к щекам льющуюся прохладу, чувствовать только им присущий запах. Сольвейг!"
  Алан еще не видел лица женщины. И вдруг пошел, побежал к ней. Будь что будет!
  Он тихо вскрикнул - она обернулась. Опять сердце кольнуло ощутимой болью. Нет, это не Сольвейг. И только теперь он понял ясно, как в левой стороне груди что-то сжимает и тихо ноет с тоской того умирающего динозавра (поиронизировал сам над собой Алан). "Но если бы и Сольвейг, то что? Очнись, дурак, у нее есть теперь этот жизнерадостный кретин, любитель баб и спиртного во всех космопортах Системы..."
  На Алана смотрела изумленная юная мордашка. Смугленькая, какая-то беззащитно-доверчивая. Ну конечно же эти широко распахнутые глаза создавали сходство с ребенком. Наивные глаза человека, который даже и не подозревает, что может быть обманут. Небесные глазищи на темном, словно египетском личике. Белая шаль, складки хитона по стройным ногам статуи. Нежные, застывшие в воздухе руки. Такой вошла она в его сознание, такой и осталась навсегда. Малыш с недоверием насупился, обвил ручонками ее ноги, еще сильнее прижался. В этот момент Алан почувствовал, что это ее сын. Только совсем на нее не похожий. И еще осознал, уже совсем интуитивно, что она - повелительница гигантов - его совершенно не боится.
  Невольно любуясь скульптурной группой, Алан машинально покрутил в грудном кармане приборчик - синтезатор речи разумных существ, попытался настроить его на биополе смуглой пастушки. Это оказалось удивительно легко: ее мозг прямо излучал, изливал потоки какой-то эмоциональной энергии. С таким явлением Алан еще не сталкивался. "Так вот что держит, что подчиняет ей зверей. Своей нежностью и ласковым зовом она поведет за собой любого, заставит динозавра, как бобика, бежать и повизгивать. А я, что же я для нее? Она окликает, она спрашивает..."
  Сигналы становились все четче по мере того, как настраивался прибор. Алан мельком, краем сознания вспомнил, как его учили налаживать контакт - что-то смутное о дружбе и сотрудничестве, нет, кажется, сначала теорема Пифагора. Да пошло оно все к такой-то матери! Неожиданно для себя Алан выпалил то, что сказал когда-то своей первой девчонке, когда ему было четырнадцать, а ей тринадцать:
  - Ты очень красивая. Как тебя зовут? - и не верил еще, что получит ответ.
  - Заргия.
  - Ты нравишься мне! Я никогда не видел таких глаз, как у тебя. А это твой сын? Или братишка?
  - Сын. Визинг.
  - Ты еще совсем юная, как девочка. Кто же твой муж, он из этой деревни?
  Брови ее изумленно вздернулись. При слове "муж" она почти испуганно отшатнулась.
  - У меня нет мужа. Если ты спрашиваешь об отце Визинга, то он из йергсингов.
  - Что-что? - не понял Алан. Но в этот момент его нагрудный приборчик истолковал ему: высшая раса, повелители, боги.
  - Это не те, что завод построили? А откуда они? Наверное, не с этой планеты? Пришельцы?
  - Они - с неба! - Заргия благоговейно подняла глаза кверху и личико ее сделалось грустно-покорным. - А мы - их ничтожные рабы. Но он, светлейший, первый из йергсингов (тут ее глаза сверкнули чисто женским лукавым самодовольством, видно, общим для этого пола во всей Вселенной), он выбрал меня, снизошел до меня. Ко мне никто не смеет приблизиться, все чтут меня. Он иногда прилетает к нам проведать сына.
  - И что, когда-нибудь он заберет его к себе, в свою высшую расу, на другую планету?
  - На небо, да, с собой. Несмотря на то, что он бескрылый.
  - Какой-какой? А они, что ли, с крыльями?
  - Ну да! Неужели ты не видел йергсингов?
  - Нет.
  - А кто ты? Я смотрю, ты не из деревни. Да и одет не по-нашему. И у тебя слуги. Ты - знатный. Но у тебя нет крыльев - значит, ты не йергсинг.
  - Нет, я не йергсинг, слава богу. Но я тоже с неба. Мы прилетели сюда с далекой-далекой планеты. Вряд ли ты сможешь понять, где моя родина и как это далеко.
  - В последний раз Хорм, сын Джейна, говорил мне о вас. Вы летали на ракете над Йормейей (Землей, перевел прибор, планетой). Он предупреждал, что вы - опасные завоеватели, чтобы мы боялись вас и не разговаривали с вами.
  - Так ты уже нарушила запрет? - засмеялся Алан.
  Личико потупилось, но синие глаза тоже смеялись. С чисто женским лукавством девчонка повела в его сторону взглядом, - ну ни дать ни взять пятиклассница, которой удалось надуть учителя.
  - Откуда ему узнать - он в Замке. Да и все равно я тебя не боюсь. У меня есть сила. Ты видел, как я управляюсь с пейри? - она махнула на динозавров рукой. - Благодаря моей силе я знаю, кто подходит ко мне, злой или добрый, что у него на уме, что у него в прошлом... Знаю даже вот о тебе, например: ты будешь думать обо мне теперь часто-часто...
  "Ну и ну... Уж совсем по-цыгански. Приворожила! - усмехнулся Алан. - А, впрочем, и впрямь телепатка..."
  
  Алан ураганом ввалился в ракету. Двери не вышибал ногами только потому, что они успевали автоматически распахиваться перед ним сами. Он напоминал переполненную новостями бочку, которая сейчас лопнет по всем швам и разольется бурным потоком, если ей не дать вовремя опорожниться.
  Перед его глазами в "компашке" заседала вся команда, и в довольно неожиданном виде. Перед братвой на столе стояли хрустальные рюмашки, бутылка водки, почти уже вылаканная (правда, всего одна), простецкий закусон холостяцкой пирушки - какая-то рыбка в консервах, хлеб, огурцы. Рожи были умиротворенные и, похоже, явно в ладу с окружающей неразберихой.
  - Эй, вы чего, охренели, что ли? Мне так нельзя было, а сами...
  - Ну подумаешь, по двадцать капель. День рождения же все-таки. Командира! Уговорили Конквистадора нашего! Даже Интеллигенция чуть-чуть надрамшись, посмотри! - хихикал Игорь, жестом приглашая садиться и гостеприимно подвигаясь.
  - Ой, ну я уже вообще стебанулся тут! В этом болоте точно офигеть можно! Забыл, ну! Юр, дружбан, ну прости. Поздравляю тебя, старый хрыч! Чтоб ты был здоров!
  Юр поднялся навстречу. Улыбка вдруг сделала его лицо совсем не хищным, словно он просто притворялся и тянул свою нелегкую лямку. Алан порывисто обнял его сутулые жилистые плечи. Немного постояли обнявшись. Помолчали. Похлопали друг друга по спинам (от чего кто-нибудь похлипче свалился бы с ног), ласково и долго посмотрели в глаза только им одним понятным взглядом, словно никого и не было рядом. Как в детстве, постукались лбами. Потом Алан плюхнулся за стол выпивать свою штрафную.
  Он отдувался, фыркал, напряжение трудного дня сходило с него, как статическое электричество.
  - Ну давай, разражайся потоком "вечерних новостей".
  - Щас, подождите, не знаю, с чего начать. И вообще, дайте пожрать.
  - А мы тут, понимаешь, выловили одного хмыря местного с того заводишки...
  - А он был с крыльями? - так и взвился Алан, килька застряла в горле.
  - Нет, обыкновенный такой мужичонка в тряпье.
  - Значит, это из деревни. А я думал, на заводе одни механизмы.
  - Людей там мало, в основном роботы. Но кое-кто все же работает. И у них там, - продолжал Юр с кислой миной, - отнюдь не руководящая роль, - скорее как у биологически чутких механизмов. Кстати, наш Игорек так и изнывал от желания пообщаться...
  - ...и поэтому, недолго думая и несколько фамильярно...
  -...огрел аборигена по башке в целях установления контактов.
  - Ну вы даете! А иначе нельзя было? - Алан все еще ковырял за щекой в поисках неудачно застрявшей кильки.
  - Кстати о птичках, - раскраснелся от возбуждения Игорь, - чвего ты чистоплюйствуешь, Кукурузник (прозвище Алана еще с училища, очевидно, за простоватость)? Результат-то отличный! Тут же нацепил ему на голову "Сканер-2200", парень полежал малость, прибор позудел минут пятнадцать, и вот тебе вся ценнейшая информация - как на ладони!
  - Хорошо, что я не видел твоих штучек-дрючек! - буркнул посерьезневший Юр.
  - Ну хотя бы что за информация?
  - Да хотя бы то, что все эти жители деревни - такие же, как мы, люди. Они, конечно, не помнят этого сами, но в их наследственной памяти заложено, что несколько поколений назад их завезли на эту планету. Кто? Те, кто отобрал их собственную. Копию Земли. Для своих корыстных целей, разумеется. Вышвырнули, переселили, депортировали, так сказать, как в сталинские времена. Чтобы не мешались под ногами при грабеже планеты. Что ж, молодцы йергсинги! Я восхищаюсь! А что качается этих худосочных переселенцев, то они, как вы понимаете, на девяносто процентов погибли, не вынесли здешней специфики, а те, кто еще жив, потихоньку вымирают или приспосабливаются, мутируют, обретают сверхчувствительность, телепатические таланты, на кустарном уровне, кстати...
  - На таком уровне, кстати, что девчушка убьет тебя, козла, единым взглядом, не сморгнув.
  - Откуда ты все это...
  - Я тоже кое-что узнал об этом народе. Из обследования деревни, из общения с девушкой.
  - Что? Девушкой? Такое чмо, как ты, и уже успело? Ну ты и половой гангстер!
  Алан бросил только один презрительный взгляд на Игореху и продолжал:
  - А те, кто делает планеты своими колониями, вышвыривая при этом законных хозяев в дикие миры на выживание, это, как она назвала, йергсинги. Люди с крыльями. И сволочи, думаю, еще те.
  Алан только сейчас заметил, что при последних словах стукнул по столу, остатки спиртного потекли из перевернутой рюмашки под его рукав. Он обвел глазами товарищей. Интеллигенция, вдохновенно откинув кудри, поднял гордый профиль.
  - Ну что ж, столкнемся лбами за сферу влияния?
  - Доложим на Землю, каков будет приказ, - уже сурово сказал рыжий Юр, неистово поигрывая желваками на ввалившихся щеках. По сжатым кулакам ясно видно было, как он пытается подавить в себе конквистадорские наклонности.
  - Мы должны помочь этому угнетенному народу освободиться из-под ига крылатых, - убежденно сказал Алан.
  - Гип-гип-ура! - завопил Игорь.
  - Это, знаешь ли, вопрос философский. Ты задумывался: а имеем ли мы право вмешиваться? Мы можем непоправимо нарушить баланс сил на исторической арене, в аспекте будущего планеты...
  - Заткнись, Интеллигенция. Уж от тебя я этого не ожидал, - вмиг ощетинился Алан.
  Тут Игорек снова потянулся к остаткам в бутылке:
  - Нет, мы непременно пустим-таки пух и перья с крылатых товарищей. На перины!
  - Так, слушай меня, Кукурузник, - начал Юр тоном доведенного до тихого бешенства преподавателя, который все еще сдерживает себя и говорит нарочито спокойно, рассудительно, стараясь не взрываться. - Слушай, помнишь, тебя еще в академии прозвали Алан-баран за упрямство? Так вот ты, кореш ты мой дорогой, как бы ты ни вбил себе в голову идею освобождения угнетенного народа, тебе придется эти "шапкозакидательские" настроения бросить. Лозунг "Броня крепки и танки наши быстры" хорош был для советских коммуняк 30-х годов XX века (да и то, кстати, история преподнесла им жестокий урок в 41-м году). Брось, давай не повторять их ошибок. Защитник эксплуатируемых, Че Гевара ты мой, не забывай, что нас здесь всего четверо. Мы - разведчики, и только! Мы не устанавливаем сферу влияния.
  - А роботы? А техника?! Да мы по сравнению с ними...
  - Мальчишка! Молчать! - теперь уже рявкнул Юр. Хорошо, что Игорь успел вовремя допить водку. Пустая бутылка подпрыгнула и покатилась - жилистая рука с рыжими волосами властно опустилась на стол.
  - И, вот что, еще одно: о девушках. Никаких личных контактов с местным населением. Или кому-то напомнить "Кодекс поведения на исследуемых объектах"? Отныне все усилия направляем на сбор информации. С завтрашнего дня я и Интел... то есть Персей отправляемся с целью получения как можно более подробных данных о завоевателях-йергсингах.
  - Да их тут мало, они - наблюдатели.
  - Не перебивай! Алан и Игорь - на поиски полезных ископаемых. Заслуживает ли вообще планета внимания. Чтобы примерный план размещения природных богатств был готов через две недели.
  - А на хрена? Если мы не будем ту ни с кем воевать, то...
  - Слишком много ты, Кукурузник, разговариваешь. Все это нужно для отчета на Землю. И ведь мы не знаем в конце концов, каков будет приказ.
  - Вдруг пришлют подкрепление, и разгорится звездная война? - иронически усмехнулся бледными губами Персей, а потом задумчиво опустил подбородок в подставленную ладонь.
  Наутро Алан прекрасно выспался, даже немного опух от сна. Неловко, стараясь попасть в штанины зелено-пятнистого комбинезона, тщетно прыгая на одной ноге, он буркнул Игорю, который в это время тщательно скоблил физиономию, подтыкая языком то одну, то другую щеку:
  - Полезные ископаемые будешь сам искать. Врубился? Лопату в зубы и - вперед!
  - Совсем опух? Не понял, а ты?
  - Ж...й нюхаешь цветы! Иду, куда "труба зовет". Урою, падла, если будешь соваться в мои дела!
  
  Этим утром, новым утром своей жизни, Алан проснулся от необычного звука. И сразу не мог сообразить, что это такое. Не было привычного зуммера будильника - одно лишь уютное пощелкивание и квохтанье, как когда клюют птицы, возня, шорохи, лай, запах чуть подгорелой каши с золотистой корочкой, залитой маслом. Он перевернулся на другой бок, поджал ноги и попытался снова уйти в забытье, навеянное откуда-то из детства. Только что к нему являлась бабушка во сне. Так хотелось удержать ее, вернуть всю ту сладкую ауру сна...
  Те далекие годы... Бабушка, его бабушка. Это она так хлопотала у плиты, пока он еще спал... Это она нежно тормошила и звала кушать, когда уже и так запах печеностей и жаркого захватывал, чаровал и тянул к столу. Его крестьянская бабушка... Потом жена уже ничего не готовила - всё делали роботы. И запахов таких не было. Эмансипированная Сольвейг использовала наилучших поваров-киборгов европейских фирм в новомодной кухне из Италии. Но запахов таких уже не было.
  Сон куда-то рассеялся сам собой. Алан обалдело поднял голову. Неужели это всё правда? Всё, что было минувшей ночью? И он теперь тут, в маленькой допотопной избе из глины, где по полу бегают и квохчут птицы вроде кур, а в углу на соломе возятся теплыми комками новорожденные щенки. Неужели всё это не сон? И женская фигурка у плиты - это она?
  Так похожая на Сольвейг со спины, такая же хрупкая, даже прическу такую из своих непомерных черных волос Сольвейг иногда делала - узел на затылке, как у древних римлянок, а из него - пышный хвост рассыпающихся кудрей. Только представить Сольвейг у плиты! Алан усмехнулся. Да еще у глиняной печки!
  Из дверки пахнуло дымом - горячим, древним, давно-давно позабытым. Женские руки ловко подкидывали поленья, светясь при этом красно-медным отсветом. Алан, не в силах оторваться, смотрел в очаг. Там был целый мир, как на сцене, подсвеченного алого и умирающего серого цвета, мир со своими шелестами, потрескиваниями, мир навсегда забытого живого тепла. Зажигала так печку когда-нибудь бабушка? Наверное, нет, конечно же нет. Может, это вообще память предков? Не все ли равно?
  - Заргия! Моя! Ты - моя... (он не мог подобрать слов) жена, любимая, желанная, добрый гений... Нет, все это казалось какими-то пошлыми, надуманными литературными штампами. Он не смог бы толком высказать, не умел и не пытался. Но он уже знал: вот это вот тепло, которое сейчас льется от ее очага к нему, ведет его за собой, словно пещерного человека, все это было в миллионолетних далях точно так же - сливалась горячая любовная сила с игрой огня, залога жизни. И это тепло уже захватило все его существо до последней клеточки, стало его теплом.
  - Моя, моя Заргия. Не отдам никому, никакому крылатому. Ты знаешь, ты совершила чудо: вынула занозу из моего сердца. Теперь мне совершенно не больно вспоминать о Сольвейг. Просто так, как все говорят о своих бывших женах - спокойно-иронично...
  Он обращал к ней этот мысленный монолог. И знал, что она слышит его. Но молчит. Она - стыдливо-немногословна.
  Из углубления печи появилась глиняная миска с бобами и мясом. Алан сглотнул слюну, но сонное оцепенение все еще держало в своих тисках. Тоненькая фигурка в белом коротком подпоясанном платьице все еще продолжала возиться у плиты, видно, хозяюшка старалась накормить его посытнее из своих нищенских запасов.
  Вдруг чье-то маленькое замерзшее тельце скользнуло к Алану в подмышку, под одеяло из овечьих шкур.
  - Малыш, ты где так замерз? Ну грейся, дурачок. Как тебя - Визинг? Странное имя, непривычное. Важное какое-то. Я тебя лучше буду звать Витюшкой. Хочешь быть Витькой?
  - Ага, - сверкнули в улыбке два больших белых заячьих резца, совсем как у матери. Белобрысый ежик сразу спрятался под теплой кучерявой шкурой. Новоиспеченный Витюха скорчился на боку, поджав ножки калачиком. Алан провел рукой по его нежной, как персик, в пушке, лобастой головенке. Он забыл уже, как пахнут детские волосы, какие они на ощупь. Давно, кажется, в прошлой жизни, он гладил так же ладонью черную головенку сына, Олежки, красивого мальчика, у которого были бархатные глаза Сольвейг. Совсем непохожего. И все-таки такого же трогательно маленького, с тем же запахом ребячьим, каким-то сладким, молочным. Давно-давно забытое ощущение...
  У Алана что-то защемило в гортани, защекотало в носу, словно он сейчас заплачет. Но этот сладостно-печальный спазм прошел, и он долго лежал, боясь пошевелиться и отнять руку. Под ладонью было тепло, там посапывал его новый, неожиданно обретенный малыш, как будто вьюгой принесенный, неисповедимыми путями шагнувший к нему...
  Заргия уже ставила глиняную посуду на грубо обструганный стол. Ее мелодичный голос совсем не нарушал течения мыслей.
  Алан лежал все так же, опершись на локоть, другой рукой обнимал сынишку, взгляд его был каким-то отсутствующим и сосредоточенным на своем.
  - Я вас никому не отдам. Вы еще увидите нашу Землю!
  Заргия в своем коротеньком голубоватом хитоне из льна подошла, улыбаясь. Все время что-то нежно тараторила. Алан понял, что не вслушивался, ему просто было приятно, как от птичьего щебетанья.
  - Да, прости, ты говоришь, идти завтракать? - он потянулся изо всей силы, хрустнул суставами, напряг мощные округлости бицепсов, еще раз зевнул, прикрыв рот рукой, и беззаботно, как в детстве, заявил: "Вставать лень".
  Она тихо засмеялась. Присела на край постели из бараньих шкур, потерлась губами о небритые щеки Алана, кудри накрыли его лицо - темные, игривые, как живые. Хитон распахнулся сбоку, обнажая до самого верху ее точеную ногу. Землянин уже хотел с грубоватой нежностью ухватить ее и увлечь в библейски древний альков, но ему помешало тельце спящего Витюшки, который перевернулся во сне, безмятежно раскидал лапы, так спокойно, как настоящий первенец в объятиях своих веселых молодых родителей.
  Заргия чуть отстранилась, настороженно улыбаясь, все время вглядываясь ему в глаза, как будто желая понять, не раздражит ли его чужой ребенок. Волна черных кудрей все еще немилосердно щекотала аланову шею, он накручивал нежные завитки на свои пальцы и с новым интересом разглядывал женщину при утреннем свете.
  "Такая юная. Ну сколько ей? Восемнадцать, не больше. Так когда же она родила? Что же получается? Это животное, работорговец пернатый, ее взял лет в четырнадцать-тринадцать? Ну и скотина! На малолетку его потянуло. Уже за одно это хвост повыдергать".
  - Заргия, слушай. Мне все-таки нужно поговорить с тобой. Прямо сейчас.
  Она пластично, как танцовщица, ластилась к его руке щекой и губами, заискивающе, чуть униженно, готовая в любой момент прильнуть, ловя в глазах малейшее желание, прихоть повелителя. "Рабыня из султанова гарема, - подумал в этот момент Алан, - на каково бы ни было твое прошлое, я заставлю тебя его забыть, перенесу тебя в другой мир, к другой судьбе, разбужу в тебе человека..."
  - Подожди, давай поговорим. Я не всё понимаю насчет тебя, Заргия.
  Она удивленно откинулась. Что еще, может, каких-то новых ласк, любовных игр хочет повелитель, может, не угодила чем-то этой ночью?
  - Вот ты говорила, что отец твоего ребенка - самый главный йергсинг, царь ихний вроде бы. Так?
  - Да.
  - И я так понял, что ты гордишься этим, что ты ждешь его к себе, хочешь, чтобы он забрал сына, сделал великим человеком в их обществе и тому подобное... Так или нет? Правда это?
  Она рывком отодвинулась, будто от удара током.
  - Нет, все не так. Я - дура. Не всегда меня воспринимай всерьез. Я просто это говорила, - она вытянула руку, как бы защищаясь ладонью, - говорила это все чужому, неизвестному, еще нелюбимому. Понимаешь? Наверное, хотела внушить уважение, что ли. Ты ведь мог быть послан и от йергсингов тоже. Я тебя еще совсем не знала. Лишь смутно ощущала исходящую от тебя доброту.
  - Хорошо. Ну а почему все так изменилось? Ведь по сути дела ты предала этого старого хрена.
  Она вздрогнула. Видно было, как его слова причиняют ей боль. Опустила голову на руки.
  - Я его никогда не любила. Он взял меня, как вещь, не спрашивая моей воли (мы все здесь их вещи). Научил угождать себе. Потом забыл вообще. Я перестала его интересовать. Он страшно хотел ребенка, до поры до времени оставил его со мной. Я ему не нужна. Ему нужен теперь только сын. За ним он прилетит когда-нибудь. И навсегда отберет его у меня. Видишь ли, если он - царь, как ты говоришь, то я царицей не буду. Меня он так и оставит здесь.
  - Ты будешь МОЕЙ царицей, дурочка! Ну иди ко мне, маленькая, девочка ты моя. Как же тебе паршиво здесь живется, как трудно и одиноко. Слушай внимательно. Твоя прежняя жизнь кончилась. Это я тебе говорю. Ты будешь со мной. Я не допущу...
  - Подожди! А Визинг?
  - Ну разумеется, мы улетим все вместе. Хочешь жить у нас на Земле? Жить там, где тебя никто не унизит, никогда? Быть моей женой? Женушкой моей любимой!
  Но вместо ожидаемого восторга на полудетском личике с открывшимися белоснежными резцами вдруг пробежала тень, глаза потухли, смотрели уже в сторону, они как-то стали глубже, наполнились отрезвляющей печалью.
  - Нет. Он никогда не отдаст Визинга. С ним у него связаны грандиозные планы. Видишь ли, их Библия (так образно перевел прибор) гласит о том, что Визинг должен стать их царем. Он - избранный. Он - божий посланник. Он призван спасти их расу от вымирания. Будущий повелитель, который сам погибнет за свой народ. Мессия. Страдалец. Вот какую ему уготовили судьбу.
  Она помолчала. Алан еще не находил слов.
  - Я не хочу! - вдруг вскрикнула девчонка. Алану так хотелось снова любоваться, как ее глаза-озера, то серые, то синие, плещут любовью, бесконечной глубиной женской преданности и ласки. Но они закрылись, зажмурились, закрылись ладонями, рот свела уродливая судорога плача. Алан ощутил острую, совершенно реальную боль в грудной клетке. "Что это? Ее боль - моя боль? Телепатия? Или любовь? А может, любовь и есть проникновение чужой мысли, чужой души в тебя?" Его словно обдуло холодным ветром. Он вдруг остро, до озноба, ощутил трагедию слабого, одинокого, маленького существа, девочки-матери, низведенной до уровня скота, использованной для какого-то биологического эксперимента... Существа, которое некому защитить. По крайней мере, до сих пор некому было...
  Она вытерла тряпьем покрасневшее лицо, шмыгнула носом, притихла. Глядя в окно, куда-то за колодец, в начинающийся с краю села лес, тихо сказала:
  - Плетью обуха не перешибешь. Мы ничего не можем.
  - Еще как можем! Ну какая же ты у меня дурочка. Вот такая вот неграмотная у меня жена маленькая. Ну как же тебе разъяснить, что ты еще просто не знаешь нас, землян. Пойми и запомни: мы сильнее твоих козлов пернатых, мы...
  - Подожди! Ты не представляешь их силу. Она не в оружии, как у вас, она - во внушении.
  - Ничего. Разработаем защиту. Направим роботов. И не с таким сталкивались. Главное - ты согласна?
  - Подожди. А Визинг? Здесь ему не жить. В деревне его травят, называют проклятым. А как же ему будет там?
  - Не понял. У вас же много телепатов. За что травят? За то, что он сын ненавистного?..
  - За то, что он - мутант (ей с трудом далось это слово, она словно подавилась им и бросила испуганно-испытующий взгляд на Алана). А люди всегда готовы убить тех, кто не похож на них.
  - Мутант? - Алан рывком откинул нагретую дыханием малыша шкуру, - дитё как дитё! Чего ты клевещешь? Ну, правда, голова у него очень большая, лоб особенный. Он просто умничка, башковитый парень, ну разве нет?
  - К сожалению, слишком. Он уже - как взрослый. Умом. Уже сейчас. Но это не мое. Потом узнаешь. Увидишь. Поймешь.
  
  Сколько же дней прошло? Сколько времени он провел в маленькой хижине с тростниковой крышей и немудреным хозяйственным двориком на отшибе от деревни? Пять дней, что ли? Неделю? Время для него перестало существовать. Была только она, одна, единственная женщина на свете. Он упивался обладанием ею, как в мифической древности, на бараньем руне, под стрекот сверчка, в пахнущем дымом тепле живого очага.
  Упивался он и отцовством. Потерянным и вновь подаренным судьбой. Вот и сейчас малыш Витюха идет рядом с ним показывать лесные дебри - что-то вроде своей детской игровой площадки. При его-то пронырливости и бесстрашии он, как мальчик-паинька, как папин сынок, не вынимает свою липкую ручонку из большущего кулака Алана. И тот понимает: ведь так хочется быть рядом с папой! Ведь у него нет отца, как у других мальчишек в деревне. Хоть они и пьяницы, и дерутся, но он так завидовал тем, кто мог гордо пройти по улице, держась за сильную руку отца... А Алан, ухмыляясь на него сверху вниз, думал про себя: "Подарок ты мой. Подарок планеты Икс".
  Конечно, упоительный сон не бывает бесконечным. Много тяжких мыслей уже заставляло Алана не раз теребить и лохматить свою русую густоволосую башку. Он прекрасно понимал: пора к своим. Объяснить всё Юру. Он поймет. Поворчит, конечно, может, по мозгам съездит, но поймет и всё замнет.
  Но как же бросить их здесь? Этих двоих... Алан представил мысленно, как две фигурки машут ему руками, стоят у своей хатки, а он удаляется. Исполнять свой долг. Какой долг? Какой долг может быть выше долга перед ними? На этом месте своих рассуждений Алан обычно скрежетал зубами и становился в тупик.
  Значит, выходит, надо покориться судьбе. Инструкция не разрешает. Надо с женщиной расстаться. А у нее по воле какого-то хвостопера вшивого отнимут ребенка (хоть бы взглянуть, что за чучело такое с хвостом и в перьях!) Значит, мы все трое должны друг с другом расстаться. Но зато я буду примерный разведчик и законопослушный член экипажа. Гип-гип-ура! "А вот вам! Выкусите!" - сделал Алан непристойный жест в сторону какого-то невидимого судьи.
  "Пошло оно всё! И этот Юр тоже хорош, в конце концов. Сам уже в разладе с самим собой. От подавляемой ярости (ему так хочется действовать, он прирожденный воин) только зубами скрипит да кулаками лупит - по груше в спортзале. У самого руки чешутся навести тут шмон на этой планетке, пустить в ход аннигиляторы, нейтронные пушки, антигравитаторы, отряд роботов и так далее. А приходится вести себя, как выпускница института благородных девиц".
  Что ж делать? Алан понимал, конечно: командир - лицо должностное. Ему держать отчет перед Комитетом Звездоплавания. Без соблюдения Законов и Инструкций - ни шагу. Без совета с Землей - никакой политической самодеятельности. Иначе можно и на планете ссыльных оказаться... Вот и крутится Юр, и курит, как бешеный, и двурушничает, пытаясь сдержать собственное чувство справедливости.
  "Но я, я-то совсем другое. А эти двое - моя семья. Лучше сдохну, но не отдам их! Не подчинюсь ни земным законам, ни, тем более, законам этого захолустья Вселенной, этой планетенки занюханной, на задворках истории.
  Да, я знаю, в любом обществе проходит много веков рабства, бессилия, социальной несправедливости, всяческого подавления человеческой личности, прежде чем общество созревает до того, что доходит до идеи самоценности индивидуума, личности. Начинает чтить Человека как начало всех начал, мерило всех мерил. И всю деятельность направляет на благо человека, на защиту его прав. До этого времени планетенке Икс еще, наверное, коптеть тысячи лет.
  Но почему же я, представитель расы высокого гуманизма, почему я должен смириться с архаическим дерьмом вместо разумного строя в этом обществе? Почему я должен безропотно отдать ихнему социальному уродству (вместо гуманного социума), отдать самое дорогое, что у меня есть?"
  И Алан снова прошептал свою любимую фразу: "Да пошло оно всё... все эти уставные заморочки..."
  Когда-то в Академии, он вспомнил, они проходили по литературе какие-то древнегреческие трагедии. Его уже тогда бесило: конфликт, как правило, был в столкновении гражданского долга и личного счастья человека. Тупицы! Ведь общество живее хорошо, если каждая личность счастлива. И каждая трагедия кончалась тем, что герой жертвовал счастьем во имя идеи - то бишь воли богов. "Да пошли они все! Нет ничего выше любви и семьи!"
  Ради этого Алан ощущал себя в силах разнести полчища любых хищных рабовладельцев-захватчиков с других планет да, в конце концов, восстать и против своего командира, и земного чиновничества. "Пошли вы все", - не замечая, вслух бубнил Алан.
  Он и чувствовал себя в последнее время иначе. Более важным и ответственным. Пусть для кого-то там он - ничто, но для малыша - самый сильный, умный и дорогой. Значит, надо и быть таким. Неужели можно разочаровать его? Теперь он не просто шел по планете Икс, а держал в руке потную шестипалую ладошку. Это ко многому обязывало.
  Белобрысый пират здешних мест что-то бесконечно болтал, пока Алан думал про себя. Ему так хотелось все рассказать своему новому папе. И как кататься на динозавре верхом, и даже как ловить его и запрягать, и какие лучше всего ягоды и грибы в этом году уродились, кстати, какие съедобные, какие - нет, и про своего единственного в деревне товарища, маленького хромого Гнешика, такого же, как он, изгоя; и как они тайком подкармливают в норке за деревней раненого молодого панейри (Алан не понял), тот уже привык к ним и не рычит...
  Алан шел по просеке в джунглях. Теперь, наоборот, за руку его вел здешний Маугли в белой повязочке на бедрах, гордый своей ролью аборигена-экскурсовода, бывалого и всезнающего. Наверняка он воображал в этот момент себя проводником нового папы, такого беспомощного и нескладного в лесу.
  Мальчик скользил бесшумно, как зверек, мог исчезнуть внезапно, раствориться, слиться с лиановой сумятицей, затеряться в мгновение ока где-то наверху, в сплетении стволов, в гроздьях ядовито-розовых глициний, чьи стебли, как удавы, обвивали стволы. Алану становилось тошнотно-дурно от одного запаха этих гигантских гроздьев, они не только вульгарно-ярко выглядели, но и пахли так, как будто на них вылили цистерну духов.
  Только Витюху это не смущало. И впрямь пропал куда-то. Алан растерянно оглянулся - вот он уже снова материализовался из-за коричневато-зеленого папоротника в рост человека. Цивилизованный землянин невольно залюбовался его движениями: как грациозно, как привычно скользит, ни одна колючка не заденет его босую ногу.
  Алан с недоумением воззрился на свои высокие ботинки военного образца, которыми он, как танками, давил, хрустел и обращал в бегство пернатую и земноводную мелюзгу. Его до сих пор еще не покидало чувство нереальности происходящего. Двойственности, тройственности, может, еще большего дробления на грани. Этот дикий ребенок, смесь двух цивилизаций, плод еще более дикой планеты, которая, в свою очередь, стала смесью юрского и современного периода, планеты-паноптикума...
  Почему же он упорно, всеми чувствами воспринимает Витюшку как земного мальчишку, так похожего на брата Шурку, смешного, милого деревенщину, всегда немного пахнущего кислым молоком, с выжженным от солнца ежиком надо любом и облупленным носом? Как, бывало, он приезжал к бабушке, как они вместе воевали против соседского задрипаного дома со злющими мальчишками... С этим никогда-никогда, сколько бы Алан ни жил, он не смог бы смириться. Это засело вечной занозой. Первые пробные полеты... И - почему? Почему?..
  - Дай руку. Тут уже нельзя быть раззявой, - строго сказал Витек, ручонка с силой ухватила за локоть.
  - А? Что? Ну-ну! Ты чё, экскурсовод, за меня волнуешься? У меня же пушка. Смотри, если надо, как вмажем!
  - Твоя беда в том, что ты не чувствуешь, пока не станет видно. А тогда бывает уже поздно.
  - Да иди ты, Сусанин, не мудри, - огрызнулся беззаботно Алан. Внезапно он споткнулся о гибкий, как змея, корень, огляделся в мрачном сумраке леса, увитого лианами и плющом с лакированными листьями. "Кто это сказал такую фразу, что я не чувствую, пока не станет видно? Как тонко он подметил различия между ими и нами! Неужели это Витюха?"
  В голове зазвучал тихий голос Заргии с оттенком давно пережитой и неисправимой горечи: "Он мутант. Он уже взрослый по уму". Действительно, - остановился Алан, - может ли четырехлетняя шмакодявка так рассуждать, так высказываться?"
  - Как ты сказал? Повтори!
  - Ты на меня обиделся? Прости, я только хотел предостеречь. Не злишься? А?
  Он прижался горячей щечкой к алановой кисти и заглянул в глаза снизу вверх. Какой-то смутный душевный дискомфорт у Алана не проходил, но он погладил ребенка, растерянно улыбаясь, притянул к себе, присел, потерся об него лбом. А сам все думал: "Нет, он-таки говорит как тринадцатилетний, не меньше. Шмакодявка. От горшка два вершка, а туда же". Потом облачком налетело легкое раздражение: "Ишь, говнюк малый, строит из себя. Меня поучать собрался. Телепаты они все тут великие! А Заргия - она ведь просто мать. А матери всегда ее ребенок кажется небывало умным и развитым, прямо вундеркиндом. Дитё как дитё. Распустился тут без отца".
  - Э, Сусанин, так что я должен, собственно, чувствовать?
  - То, что я знаю уже давно.
  - Чего темнишь? Ну!
  - Впереди равнина. Вон за теми деревьями.
  - Ну и?..
  - Там смерть.
  - Да иди ты! Какая еще смерть? Твоя мама даже динозавров заставляет слушаться, как собачонок.
  - Мама - да. Но я с таким не справлюсь.
  - Ну а я на что? Как по-твоему?! А? Не дрейфь, салага, - и он покровительственно похлопал витькину спину с выпирающими лопатками. Однако тот реагировал непривычно. Он вдруг посерьезнел и повзрослел на глазах, ничего не осталось от щебечущего воробьеныша.
  - Идем, пока не поздно, домой.
  Но Алан шагал вперед, все приглядываясь к мальчику. Теперь это был воин, пусть малюсенький, из племени пигмеев, но воин, весь напряженный, чуткий, знакомый с каждым звуком и дуновением. Он пошел впереди Алана, пригнулся, немного расставил руки, чтобы не дать этому лопуху-землянину вылезти вперед. Пилот в душе потешался: ну ладно, пусть салага пошустрит, чем бы дитя ни тешилось...
  Равнина и впрямь проступала уже впереди. Местность менялась. За последними купами деревьев показались отдельные мохнатолапые сосны, только теперь редкие. Вдали они исчезали совсем, начиналась травянистая пологая отмель, которая тянулась к водоему. И все это на фоне необъятно раскинувшегося золотого, насыщенно жаркого заката. Грустный птичий клекот напомнил об уходящем роскошном и суетном лете, клин каких-то птиц мерно таял в медовом солнечном пожарище, с каждым взмахом прощаясь. Алана охватила земная грусть. "Интересно, куда улетают здешние перелетные птицы?"
  Почти совсем на горизонте, где дымка мягко таяла и краски неба выцветали, вздымались и ритмично склонялись к воде два черных силуэта - шеи-удавы гигантских рептилий со змеиными головками, в воде угадывались очертания их туш.
  У самых ног Алана вдруг шмыгнуло что-то юркое на тонких быстрых лапках и с хвостиком-шилом. Крохотный динозаврик. И как они все называются, не упомнишь. Бегун тащил в похожей на зубастый птичий клюв пасти кусок окровавленного мяса, который свисал, как красная тряпка.
  Алан вздрогнул от толчка. Маленький воин указывал и пихал его в ту сторону, куда сейчас нужно было глядеть. Его припухшие глазки иронично щурились: ты же хотел опасности!
  Только сейчас Алан сориентировался. Шилохвостое существо урвало кусок мяса из лежащей тут же, неподалеку, туши травоядного динозавра средних размеров. Серо-зеленоватый утконосый ящер метров пяти длиной лежал, разодранный кем-то неумолимым. Он был еще жив, когда от него рвали куски мяса, только уже не шевелился.
  Алан поморщился. Он начал уставать от тупо-зверского здешнего колорита. Краем глаза успел отметить только, каким жалостливым, страдальчески-людским движением свесилась вбок на длинной шее голова, как подкрючены передние лапки. Но тут же переключился на треск, возню и оглушительные победно-яростные рыки в стороне. Звуки рвались из-за деревьев слева. Стволы ломались, будто ими хрустел, один за другим выворачивая, пьяный бульдозерист.
  Алан поднял наизготовку аннигилятор, Витюшке гаркнул - сидеть в кустах, сопроводив это быстрым и злым жестом свободной рукой, сам бросился бегом. "А чё, интересно тут, даже и размяться можно", - весело мелькнуло в голове. Впрочем, успело только мелькнуть, потому что тут же ближайшие сосны перед ним с гулом и комьями земли подломились, вывернутые, как ошарашено пронеслось в обалдевшем алановом мозгу, захлестнутые какой-то чудовищной змеей, нет, не змеей, хвостом, который походя сбил их, продолжая утюжить кустарники.
  Казалось, еще миг - и дерево хряпнет прямо на голову Алана. Вот оно уже валится, вот спружинило совсем рядом: слава Господу, только опрокинуло, с треском и грохотом накрыло его ломающимися ветвями кроны, вышвырнуло из рук тяжелый аннигилятор. Оглушенный и полураздавленный тяжелыми ветками прямо поперек груди, аж дыхание перло с хрипом, Алан лежал тихо. Сначала пытался отдышаться. Только бы укрыться, уменьшиться, выжить!
  Рев неясного за деревьями боя какой-то крушащей всё громадины и ее жертвы то приближался (и Алан вжимался в землю, съеживался: вот еще миг, и тебя - как таракана каблуком), то отдалялся чуть в сторону, тогда рождалась надежда. "Но, Боже, какая боль! Как же выползти?"
  Сквозь ломаное переплетение ветвей и игл ясно стало видно, как гигант метров шести над землей, этакая башня с окровавленной зубастой башкой и маленькими зловещими желтыми глазками, рвет задними когтистыми лапами, каждая в два человеческих роста высотой, крушит и раздирает зубами живое брюхо поверженного врага - серо-зеленого травоядного. А тот еще борется, еще надеется, но кишки его уже выпущены, уже трепещут в агонии конечности и жалкий предсмертный крик летит к закату, в небесные выси. Таким же небесно-золотым отсвечивают уже незрячие закатившиеся глаза.
  Тираннозавр сделал свое дело, - подумал вдруг с неожиданной ясностью Алан. - Почему тираннозавр, да еще Рекс? Ах да, это же последняя персеева лекция. Он там спорил с Игорем, доказывал, что здесь уже не юрский период, а ближе к меловому. Кто там уже водится, Алан забыл, помнил только главного - тираннозавра. Смешно, что это в мозгах мелькает - лекции какие-то. Да кто бы он ни был и в каком периоде - как же теперь вылезти?
  "Боже, помоги, помоги, милосердный! Какие бы мы ни были развитые, всемогущие, покорители и так далее, но когда ты - вот такой вот жалкий человечишко полураздавленный, а над тобою крушит всё и неистовствует хвост чудовища... Оно еще тебя просто не заметило. А сейчас эта пасть с капающей кровью может обернуться прямо к тебе... Господи! Как мы жалки, люди! Спаси! Я буду делать одно лишь добро в этом мире. Я всех прощу..."
  Бредовый треск смешался с воплями, чавканьем и хряпаньем ломаемых костей. Этот звуковой фон не исчезал, не ослабевал, он лишь притуплялся, притуплялся до полного безразличия в тухнущем сознании... Сколько еще все это длилось секунд, минут, десятков минут? Грудь, раздавленная, дышала все трудней. Каждый вздох - хрип, и боль, боль, боль... "Не могу уже! Сколько еще тянуть так? Нет, не могу! Сдохну тут! Господи! Никто ведь не поможет. Юр, где ты? Юр! Боже, Боже, великий, всемилостивейший! Я не умею молиться. Не умею. Я - дурак. Прости же меня, дурака такого. Я выучу молитву. Я буду говорить с Тобой так, как говорили древние - веря в тебя бесконечно и падая в пыль перед Тобой, перед одним лишь Твоим именем. Я буду, слышишь меня, буду верить, буду до конца дней моих молиться Тебе. Я все понял, Господи! Просто нужно было жить иначе, нужно было помогать, любить и прощать, спасать тех, кто нуждается во мне. Всю жизнь... Я, Господи, неужели я вижу Тебя? Не может быть! Я вижу облик Твой... Может, я умираю, но теперь мне уже ничего не страшно. Мне так легко".
  Хрипы при каждом вздохе сопровождались нарастающей мукой в сломанных ребрах, но Алан перестал замечать что-либо вообще. Его смутному, на грани сна и пробуждения взгляду, когда одновременно веришь и не веришь, видишь бредовые видения и думаешь, в это время думаешь что-то про себя, оцениваешь, рассуждаешь - и все же спишь, вот такому его полубезумному взору предстал там, в синеющей выси неба, над золотом заката, там, в вышине, меж ветвей, где сгустилась синь великая, без края, без пределов, там для него одного (он знал - никто больше не видит), там для него озарился лик Божий. Только Алан не мог ни с чем его сравнить. И никогда-никогда никому не рассказал бы об этом. Это знал только он и Тот, к Кому он взывал.
  Внезапно тьма, заволакивающая сознание, начала отступать, словно синева поредела, словно наркоз начал гаснуть. "Ну и боль же! Дай мне силы вынести до концы", - бормотал Алан.
  "Нет! Нет! Неужели все-таки такова воля Твоя?" Он не слышал своего крика. На фоне желтого западного неба сквозь сосновую хвою было видно, как нажравшаяся, ошалевшая от крови морда величиной с кабину бульдозера, всё не в силах остановиться, словно улыбаясь дьявольской улыбкой, нависла над деревом, которое придушило и спрятало Алана. Еще шаг, и...
  Он закрыл глаза. Но тут же открыл. Что это? Безумие какое-то! Кто-то еще вышел на сцену древней комедии мироздания. Здесь есть Бог, есть дьявол, есть я, грешный, так кто же, кто это еще? Алан сначала услышал, а потом увидел, как сбоку от него легким бегом, как быстрый зверек, мелькнул мальчик в белой набедренной повязке. Не успел Алан, собрав последние силы, с кровью выхаркнуть из себя крик: "Нет!" - как маленькая фигурка Витюшки сначала завопила пронзительно, затем швырнула камнем в пасть гиганту, по сравнению с которым казалась жалким комариком. Эта уверенная в себе фигурка обнаглела до того, что медлительно соображающее чудовище, как тяжкий танк, как домина на двух ногах, начало разворачиваться к нему, огрызаясь в гневе. Красными рубинами сверкнули в свете заката его пьяные кровью глазки, мокрая, тоже в крови, чешуя блеснула рыжими закатными красками.
  Он повернулся нескладно, как на шарнирах, и все быстрей двинул свой корпус с малюсенькими ручками, зато с громадными ногами, двинул его, все ускоряясь, вперед, за дерзким малышом. Алан хлебал собственную кровь, плакал и хрипел, кричал, зажмуривался и снова смотрел вперед, захлебываясь в попытке остановить, исправить, отогнать...
  "Но что это? Бред? Я умер? Или сошел с ума? Сказка! Нет, этого не может быть! А-а-а!"
  В мгновение ока Витюшка со смехом, будто ужасно довольный, что за ним гонится охотник величиной до неба, загоготал дико, яро, все более страшно, смехом безумца, и вдруг... (Алан из последних сил выплюнул розовую пену изо рта, но уже не мог кричать, звука не было, как в немом кино). Всё враз стихло - и динозавр, и мальчик. И вдруг потемневшее совсем уже небо прорезала ослепительная вспышка энергии, полоса, луч, белый шипящий луч непонятно откуда взявшейся здесь мощи. Он бил слепящей белой плазмой прямо из груди мальчика. Из того странного шрамчика, похожего на закрытые веки глаза, который Алан видел у него на солнечном сплетении и принял за незажившую ранку. Третий глаз! Третий глаз мутанта открылся! Он бил смертоносным лучом, бил с шипением, померкло небо, он бил прямо в открытую пасть ничего не смыслящего тираннозавра!
  Тот даже не увернулся, не обратился в бегство. Пока медлительная туша сообразила - страшный запах паленого мяса клубами докатился до Алана. Он задыхался, но видел, как динозавр скорчился, уже без крика, лишь с ревущим бульканьем и шумом опадающих тонн веса. Вот глыба, которой только миг назад еще не было преград в этом первозданном мире, уже забилась в агонии. "Как бы не сшиб Витьку своим бьющим хвостом! Помоги же ему, маленькому!"
  Но в этот момент малыш четко нацелил луч смерти в сердце извивающемуся колоссу, прожег его грудь, обуглил, сделав в ней черную воронку, из которой уже не хлестала запекшаяся кровь. Наступающая тьма (или это в глазах меркло), паленая вонь, позывы на рвоту, смесь видимого с бредом... Алан не слышал уже, как рухнул, наконец, неподвижный тираннозавр рекс, гроза и ужас мелового периода, царь природы, сгубленный венец естества на своей молодой планете.
  Сознание начало возвращаться где-то через полчаса. Небо еще не успело совсем потухнуть, только вылиняло, угасло. Стало холодно. Вместе с сознанием вернулась и боль в груди при каждом вздохе. Ветви всё так же накрывали его и душили.
  Вдруг Алан услышал давно забытый звук, такой нелепый сейчас, - треск рации. И еще более нелепый и необъяснимый голос Витюхи, который настойчиво, временами всхлипывая, вызывал кого-то.
  Алан усмехнулся устало, чуть-чуть, почти безразлично. Теперь он уже ничему не удивлялся, никакому мутанту, никакому перевертышу. Здесь можно было ожидать всего. Даже того, что увидишь перед собой маленького дикаря в набедренной тряпочке, который деловито управляется с твоей рацией, тычет крохотным грязным пальчиком и со всхлипом выкрикивает:
  - Юр, это ты? Командир! Юр, ты слышишь меня? Отзовись, Юр! Алан...
  Видно, ответ тут же последовал, потому что уже совсем другим голоском малыш начал щебетать какие-то разъяснения.
  "Нет, лучше я снова провалюсь во тьму, потому что тут охренеть можно... Откуда вся эта бредятина? Откуда шмакодявка моя маленькая может знать наш язык, шифр, координаты?"
  И тут же нахлынула новая волна - какой-то неизъяснимой теплоты. Спазм сдавил горло. "Витюшка, сынок..." Даже складывать эту мысль в слова, строить из кирпичиков обычных понятий, не хотелось. Она просто лилась в его мозг, лилась каким-то свежим весенним потоком, как облегчение, как надежда после всего пережитого, как спасительный покой. "Витюшка, поросенок ты мой белобрысый..."
  Алан ничуть не удивился, когда в следующий миг просветления услышал знакомый шум мотора, увидел сквозь дрожание и радужные лучи своих слез севшую прямо на полянке "НЛО" (как они в шутку называли маленькие дискообразные разведкатера). И уж, конечно, фигуру Юра собственной персоной, Юра, бегущего к нему со всех ног, а впереди Витюшку с вытянутой рукой - что-то лопочет, указывает пальчиком. Снова маленький, обычный. "Никакой не мутант. Дитё как дитё. Только теперь - мое дитё".
  Раненый пилот не мог бы разобрать, чего больше в Юровых отрывистых речах: команд, ругани или угроз. И желваки на тощих щеках так и ходят. По мановению его руки отряд андроидов моментально поднял сосну. "О, какой вздох! Сколько воздуха! Но какая боль..."
  А в глазах Юра (Алан только сейчас заметил сквозь яростную брань и упоминание всех кар вплоть до трибунала), а в глазах - слезы. Слезы, растертые кулаком, и снова предательски льющиеся по рано постаревшим щекам. И какая-то благодарная радость.
  
  До чего же все-таки здорово выздоравливать (какой каламбур)! Наш герой, лентяй по натуре, обожал с детства это состояние. Когда ты лежишь, вокруг тебя все радостно хлопочут, как бабушка когда-то, благодарная уже за то, что ты ее не покинул. Вокруг стоит благоговейная тишина, от тебя ничего не требуется, все улыбаются тебе и щадят от жизненных потрясений - а ты лежишь и уже не мучаешься, не пугаешься, ты вознагражден за пережитое. Вознагражден покоем и беспечной ленью.
  Каюта в разведракете - такая привычная, обжитая, как дом, или это подсознательно хочется спрятаться, скрыться от ужасов дикого мира, охреневшего мира вокруг, спрятаться, выжить, успокоиться, зализать свои раны. Здесь всё родное, земное (слишком уж много неземного ранило его сознание), здесь всё, как дома: и занавески в розовый узорчик, и стол с грудой неубранных кассет, чашки чая, кофейник да старый товарищ-выручалочка "Пентюх" несметного поколения, тоже земного производства...
  А сквозь занавески опять закат - тоже знакомый, малиново-палевый с золотисто поджаренными облачками. Не хватает только бабушкиного голоса. Как мешаются мысли, какая путаница воспоминаний, но их нельзя назвать хаосом - каждое ярко окрашено чувством. Детство, учеба, космос... Образов самых разных и несопоставимых людей... Все они словно проходят мимо чередой. Каждого Алан видит и слышит, каждому откликается по-новому, потому что время стирает болезненные грани злобы и возмущения, всё становится мягче, подергивается дымкой философского прощения. А то, что там, на Земле, было просто само собой разумеющимся и мало ценилось, вдруг стало дорогим и смакуемым в подробностях воспоминанием.
  Хорошо вот так лежать. Ничего уже не болит. Слабость. Но и она - часть блаженной лени. Если не делать резких движений, то грудь вообще в порядке и дышать здорово. Хорошо потрудились ребята - главный хирург-андроид и биолог Персей. Совмещение выверенной, идеально точной машины и человеческого непредсказуемого творческого начала. Что лучше? Нужно и то, и другое. И потому в земной медицине уже давно пришли к такой практике: делать операции совместно - человек и робот, творец и исполнитель, гениально дополняющие друг друга.
  Но что-то все-таки начало врываться в ауру спасительного послеоперационного покоя. Какие-то звуки извне, смутное беспокойство. Шум хлопающих за окнами кожистых крыльев размахом в три метра с цепкими шипами на суставчатых окончаниях, зубастый метровый клюв этакого летающего крокодила. Видение мелькнуло перед круглым иллюминатором каюты, когда Алан отдернул занавеску. В вечереющем небе над равниной мелового периода улетала, сипло каркая, стая крылатых ящеров, вдали черных, будто нарисованных тушью на китайском шелку, перед окном - золотисто-коричневокожих. Величественные взмахи крыльев этих хозяев закатного неба неуловимо напомнили Алану об обреченности мира гигантов, которые так и не сумеют когда-нибудь приспособиться, чтобы выдержать жесточайшую борьбу. А что же тогда люди-переселенцы в этом мире? Какова их судьба, рабов йергсингов?
  От эпического спокойствия алановой блаженной лени не осталось и следа. Неуютно сжалось сердце, забилось неровно. А что же люди в жалких деревушках с мельницами, такие, как Заргия? Ну пусть даже они устоят против животного мира. Она говорила, многие из них уже обладают даром внушения и смогут защитить себя. Эволюция, постепенно, из поколения в поколение безжалостно убивая неспособных, дает им хотя бы паранормальные способности. Таким образом, выжившие будут мало похожи на людей, у них разовьется много дикого, много страшного, скорее всего, пострадает и их мораль...
  Но есть же еще большее зло, чем меловой период с его "чувырлами". Это, так сказать, еще милая первобытная сказка. Но есть же йергсинги. Мало того, что они переселили этих несчастных сюда, но и отнятой планеты им мало, ненасытным. Мало им той, что они забрали, коптящей, изуродованной земли с исчерпанными ископаемыми, с зараженным воздухом и вымирающей растительностью. Мало им погубленной атомными сварами полубезумной праматери собственной цивилизации. А ведь это могла бы быть близкая нам по разуму, похожая жизнь. И что с ней стало? Они вымирают, наказанные за грехи свои. А жители Йормейи, как они сами назвали свою планету Икс, знают, что их все равно не оставят в покое. Нет, что-то назревает, носится в воздухе, период взаимного изучения на расстоянии, видно, приходит к концу. Что дальше? Какое столкновение? И все равно - уж лучше бой, чем скрытая закулисная возня.
  И вот, словно в ответ на смутные, первые после пробуждения тяжко-реальные, избавленные от спасительного наркоза мысли Алана послышалась какая-то перепалка в коридорах корабля, беспомощно-ершистый детский крик:
  - Пусти меня! Как ты смеешь? Ты - урод, железяка ржавая! Ты вообще не человек - пугало на побегушках! Как ты смеешь меня не пускать к моему папе?
  И вдруг раздался детский вопль:
  - Па-па!!!
  Всего одно слово. Но в нем столько жажды справедливости, столько ненависти и боли, такой призыв и вера в него, Алана! "Надо скорее к трапу. Дурак этот часовой-андроид! Витюшку не пустить! Что ему, Юр, что ли, запретил? Тоже, кретин рыжий. Скорее! Ой, как же встать-то? Грудь, оказывается, еще порядочно ломит при движениях, аж дышать трудно. В глазах темнеет. Ну, ничего. Хоть по стеночке как-нибудь, руками за стол, за кресло, вот и дверь. Скорее! Надо скорее! А то мой милый сынулька разнесет, если взбеленится, и андроида на металлолом, да еще и переплавленный, и самое ракету разрежет, как жестяное корыто..."
  Алан ковылял по коридору, держась за мягкую обивку стен, как ни спешил - все же останавливался, закрывал глаза, в которых все время предательски темнело, сжимал голову (она наполнялась мутяще-потусторонним шумом), но все же продвигался по коридору к выходу. Его опередил Персей. В синем комбинезоне биолога с вечной своей нестриженной каштановой шевелюрой он метнулся на крик и через минуту уже вел раскрасневшегося Витюшку за ручку навстречу Алану.
  Маленький дикарь и здесь не ударил лицом в грязь. Шел по ковровой дорожке так, будто всю жизнь только и ходил по коврам грязными ножонками, или просто клетки наследственной памяти в его мозгу сохранили понятия о "лучших домах Филадельфии". Он гордо и независимо шагал, не замечая окружающего и не желая им восхищаться с открытым ртом невежды. Персея это немало удивило.
  Но вот из-за поворота коридора показался Алан. Остановился. Его руки впились в поручень, он сгорбился, чтобы не упасть. Персей не успел опомниться, как существо в повязочке на бедрах отпихнуло его и громкоголосой молнией ринулось к Алану. Поэт смущенно наблюдал эту сцену, ему даже захотелось опустить глаза и тихонько уйти. Никогда еще к нему самому, старому холостяку (как он подшучивал на дружеских пирушках), никогда еще к нему не тянулись так детские лапы, не обвивали так пылко, ножонки не карабкались по нему, как по дереву, так не сияла орущая от счастья мордаха. Никому он еще так не был нужен...
  "Какое же это, оказывается, простое счастье... А у меня его не было... Женюсь, обязательно женюсь, в конце концов, вот только прилечу... Мне тоже нужен сын. Или дочка, - вдруг подумал он мечтательно. - Кто это говорил: "девочка с голубым бантом"? Мой папа, кажется, а родился я..."
  Персей с тихим вздохом повернул к себе. Он чувствовал тот толчок душевных сил, который будил в нем необъяснимую энергию творчества. Смутные еще мысли, которые всколыхнул горячей вспышкой вулкан любви, воспоминаний, ассоциаций и тоски, тоски по Земле, - мысли эти польются сейчас стройно и причудливо-странно, с украшениями метафор, а порой с подкупающей простотой живых сравнений и рифм. Персей ушел сам в себя, тихо скользнул в каюту, больше всего опасаясь, как бы переполняющим его существо стихам сейчас не помешали выплеснуться каким-нибудь начальственным окриком.
  Вот уже счастливые отец с сыном нагляделись друг на друга, нахохотались без причины, наобнимались, натискались, немножко потузили друг друга кулаками, так что присевший на корточки Алан взвыл от боли в ребрах. И тогда вдруг наступила тишина. И в этой тишине словно вмиг очнувшийся Витюха внятно сказал, потупившись:
  - Маму похитили.
  - Как? Что такое? - не понял Алан. Только через какую-то секунду, поморгав, он ощутил, наконец, подступившую ярость бессилия, желание завыть, разнести все вокруг, броситься в погоню, еще даже не выслушав...
  - Прилетел Хорм, сын Джейна, с ним было пятеро. Они не за ней прибыли.
  - А за кем? Говори же! - заорал Алан, не сдерживаясь больше. Лицо исказилось. Он схватился за свою пылающую голову, чтобы предательское гуденье в ней не дало упасть. "Только не это. Только не сейчас". Голос Витюшки прозвучал ясно, как звучит всегда самая страшная и нежеланная истина:
  - За мной. Ему нужен я.
  - Что же было? Говори скорей, не мучь.
  - Мама называет такие моменты: "Я немного погорячился".
  - То есть? Ты... Тот луч, да?!
  - Да.
  - И чем все кончилось?
  - Запахло палеными перьями, и кое-кто уже не упорхнул обратно.
  - А твой отец? Он жив?
  - Да. Он пытался меня разоружить...
  - Чем? Как?
  - Ты не поймешь... Бой телепатов... Внушение! Это страшная сила. Любой подчинится. Но, когда я (он смущенно запнулся), ну, словом, "горячусь", тогда я сильнее всех. И даже его. Он трусливо рванулся удирать. Еще немного - и он бы обуглился. Но в этот момент он схватил стоящую рядом маму в заложницы и загородился ею от меня. Он смеялся моему бессилию. Когда он смеется, у него видны желтые клыки...
  - И что? Что ты сделал?
  - Я бы сгорел сам, если бы не смог разрядиться. Полоснул лучом телохранителей. От них остался только пепел. И убежал. Меня рвало. Сразу ослаб после всего, что произошло. Мне надо было где-то отлежаться. Ведь после ЭТОГО силы сразу не восстанавливаются. Надо спать. Долго спать. Я ушел в джунгли.
  - И где же ты спал? Там ведь опасность на каждом шагу?
  Малыш усмехнулся и продолжал спокойно свою взрослую речь. Алан даже не заметил, что говорит уже не с ребенком.
  - Я знаю джунгли. Знаю, где можно укрыться. Высокое дерево, брошенная нора. Лес всегда меня спасет.
  - А как же мама? Она у него?
  - Я не мог, пойми, - он передернулся всем телом и припал к аланову плечу. Тот в задумчивости гладил его шелковую голую спинку и растерянно смотрел перед собой невидящими глазами.
  - Подожди, салага, не дрейфь. Ну успокойся же (он больше успокаивал самого себя). Что-нибудь придумаем. Давно уже пора нам с ними померяться силами. Это столкновение назрело. Вот потерпи немного. Командир скоро будет. Он ушел с... (он хотел произнести Игорем, но почувствовал, как его мутит от этого имени. До сих пор мутит. Хотя можно было бы уже и успокоиться). Они ушли вдвоем. Придут - соберем совет экипажа. Зачем он схватил Заргию, а Витюнь, как ты думаешь? Шантажировать? Поменять на тебя? А вот им, работорговцам...
  - М-да. Постарается надавить...
  - Можешь ты объяснить мне в конце концов ясно, зачем, слышишь, зачем ты им понадобился? Чего они хотят от тебя? Чем ты их можешь спасти? Что за хреновина такая?
  Пацаненок долго молчал, постукивал пальцем по стеклу виртуального аквариума, напряжение спадало, он вдруг почувствовал нервное изнеможение, и так захотелось уйти от всех болезненно животрепещущих тем. Но Алан продолжал испытующе смотреть на него и ждать ответа. А если уж отвечать на такой вопрос, так исчерпывающе. И вот он с неохотой заговорил, сначала тихо, еле внятно, потом все громче, будто распаляясь внутренней болью.
  - Помню... Мои первые воспоминания... Когда-то, я был совсем маленьким, мать упрашивала Хорма не отнимать у нее ребенка. Плакала. У меня брали какие-то анализы, всё тянули из меня по трубочкам кровь. Восхищенно восклицали что-то непонятное. Я еще мало что понимал. Тоже плакал. Смутно помню. Потом он оставил меня и исчез надолго. Но перед уходом сказал, что, когда я подрасту, и во мне во всей полноте разовьются свойства...
  - Какие?
  - Наверное, гибрида двух рас. Тогда он меня заберет.
  - И ты каким-то образом должен спасти его народ?
  Витюшка с глазами всепонимающего зверька из лабораторной клетки приник к аланову плечу, обвил шею и молчал. Долго сидели так. Алан, чуть покачиваясь, гладил приникшее к нему существо. Оно все меньше казалось ему маленьким, иллюзия исчезла. Он знал, что ласкает совсем взрослого мальчика - чудное порождение враждующих планет. Знал - и тем яростнее (пусть жизнь за это положить придется) не мог, не хотел его отдать.
  - Что ты чувствуешь, телепат? Что с Заргией?
  - Ее берегут, как приманку. Она сейчас в одиночестве. Ее не трогают. Молится Эунемейну. Ждет тебя. И боится за тебя.
  - А за тебя?
  - Меня мысленно хоронит.
  - И все-таки почему? - взвился на ноги Алан. - Почему? Что за жертва такая?
  Он не видел, что за спиной его в двери каюты стоял Юр. Временами выпячивал нижнюю челюсть и поводил белесыми глазами. Мальчик давно ощутил его присутствие и, повернувшись к Юру в ответ и на его тоже вопрошающий взгляд, спокойно сказал:
  - Видите ли, если я чего-то не знаю, то додумываю сам. У меня есть наследственная память многих поколений йергсингов. И, кроме того, когда я видел в последний раз отца (он вдруг запнулся на этом слове, но продолжал), я сумел считать психограмму его мозга, то есть, чтобы всем было понятно, - мысли, знания, намерения, мотивы... И вот что я узнал: раса йергсингов действительно вымирает. Древняя раса покорителей большей части Галактики начала по необъяснимым причинам исчезать. Они уже почти не могут воспроизводить себе подобных. Я еще не понял: или они сами чем-то навредили себе, или другая возможная причина. Слишком много им повстречалось планет со страшными, неизученными факторами, слишком много произошло неизлечимых генных мутаций после путешествия к центру Галактики и в антимир. Когда-нибудь я разберусь в этом вопросе. Сейчас же их срочно, по тревоге созванный Научный Совет нашел только одну панацею от всех бед - кровь гибрида. Гибрида двух звездных рас. Гибрид этот веками не рождался. Его ждали под угрозой полного исчезновения.
  - Кровь гибрида? - воскликнули хором Алан и Юр.
  - Кровь состоит из клеток. Каждая живая клетка путем генной инженерии может быть легко превращена в половую и послужить для оплодотворения. Их раса воспрянет. Наполнятся инкубаторы биоускоренного клонирования. Представьте, сколько крылатых - целеустремленных конквистадоров Галактики - ринутся в недалеком будущем на покорение периферии звездной спирали, коль центр оказался неизведанно коварен. Они завоюют, они покорят, зажмут железной перчаткой протестующий вопль таких народов, как мы с мамой... Не сомневайтесь.
  - Почему они будут так жестоки? - по-детски наивно прошептал про себя Алан.
  - Да потому, что у них не будет ни отца, ни матери. Они никогда не увидят ласки, никогда никого не полюбят. Они будут уроды. В тысячу раз большие уроды, чем я. А я предвижу... - малыш вещал теперь, как истеричный предсказатель, выставив вперед руки и глядя невидящими глазами в пелену ирреального мира, один из вариантов будущего, в одному ему доступную даль. - Тысячи, миллионы клонов, крылатое воинство... Гибель гуманоидных цивилизаций, бессильных им противостоять. Война за нашу Галактику, за все благоприятные для жизни секторы. Неисчислимые, неисчерпаемые жертвы... Мрак и вымирание...
  Вдруг он словно очнулся, взглянул на ошарашенных, безмолвных Алана с Юром, и сказал уже совсем трезво, словно встряхнувшись, с чуть грустной отрешенностью:
  - А ведь всё так просто. Нужно всего лишь убить одного человека. И тогда не будет ничего этого. Ничего не случится, понимаете? Вымрут дряхлые йергсинги, не в силах больше сделать взмах крыльями. Расцветут поселения наших людей на Йормейе. Алан поведет под венец счастливую и юную жену. Она забудет о том, что у нее был ребенок...
  Он крепился изо всех сил, только детские пухленькие губки все же выдали его - покривились и запрыгали, он отвернулся.
  - Нет! - захрипел Алан. Казалось, его зубы сейчас раскрошатся, с таким скрежетом свело челюсти. Он обессилено покачнулся под грузом слишком уж тяжелой ноши. Да, поистине легче было бы не ведать... Биоритмы тела и духа вдруг вошли в какой-то неразрешимый диссонанс. И крепко сбитое тело пилота начало сползать с края дивана, глаза на бледном лице закрылись. Спасительное забытье должно было окутать его раны, увести прочь, прочь от мира бед и вечной безысходной горечи... Прочь.
  Он не успел бухнуться на колени. Его подхватили одновременно Витек и Юр.
  
  Проводить заседания Совета всем казалось куда уютнее в "компашке", чем в конференц-зале звездолета, всегда чинном и пустом. Там проходили лишь занятия по слаженности действий андроидов, по их координации и синхронности с мысленными посылами людей.
  Зал команда не любила. Но и в "компашке" сегодня почему-то не пахло прежним уютом. Она вдруг стала похожа на кухню, в которой навсегда исчез запах дивных и сладких земных пирогов с капустой. Сегодня даже живые трепетно-шелковые колибри в большой клетке, которые там обычно порхали по ветвям, раздражали Юра и казались ему похабными лоскутиками проститутошных нарядов.
  Экипаж еще вчера переместился с поверхности планеты на свою основную базу - в звездолет. Так было безопаснее. Корабль имел защиту невидимости и служил укрытием от возможных ударов врага. Здесь можно было спокойно провести Совет, решить все насущные вопросы. Да и, кроме того, на время поместить больного Алана в спасительную камеру анабиоза в невесомости.
  Юр еще раз обвел глазами "компашку", ностальгически вопрошая у ее стен, где же тот мир, согласие и веселый смех их неразлучной четверки, что звучали здесь.
  Память тут же подкинула то фото, которое висело над его столом на Земле. Четверо молодых еще, недавно начавших свой первый разведполет парней обнялись, тесно сблизив головы перед объективом, кто-то кого-то обнял, кто-то стукнул в этот момент по плечу. Рожи хитрые, задорные, такое молодые... и так им всё кажется лихо, гладко на пути. Они рванули в космос как четверка коней, и их уже не остановить, и плевали они на все трудности и проблемы, от которых потом затрещит командирская башка. "Эх, шальная четверка! Как же я вас всех любил! Может быть, люблю и сейчас. Но только как же вдруг стало тяжело. И дело не во всякой чуждой сволочи, дело в нас... Словно лихая наша колесница вдруг притормозила на всем скаку, и нет больше сил лететь с былой блаженной бесшабашностью. Чего-то теперь уже нет..."
  Юр, не замечая, барабанил пальцами по столу, выстукивал единственный мотивчик, который знал с детства на пианино. При этом он то прохаживался, то снова подходил и барабанил. Чинно усесться не позволяли взведенные нервы. Наконец приоперся на край стола, немного сгорбил свою жилистую спину да так и стоял, горько закусив выпирающую челюсть волка, и всё барабанил, глядя и не видя перед собой единственного из четверки, который, как раз наоборот, сидел развалясь весьма вольготно и курил. Его, по-видимому, не смущала официальность обстановки.
  Юр поймал себя на мысли, что начинает, как и Алан, ненавидеть Игоря, вот эту вот хитровато-веселенькую мелкотравчатую физиономию с прищуром мутных глаз (если бы портретист взялся за дело, то в отчаянии бросил бы кисть - ему не за что было бы ухватиться, ни одной характерной черты). А главное, сейчас он начал замечать: до чего же нутро этого человека вылезало, выпирало, сквозило из него, как тесто из квашни, во всех его внешних проявлениях, даже сейчас, даже в манере курить и сплевывать.
  Только Юр собирался одернуть себя и призвать к бесстрастной объективности, как к нему быстро подошел Персей.
  - Ну? Что с Аланом?
  - Всё нормально. Теперь он скоро поправится. Я проверил все параметры. Пока - сон, полный покой.
  - А ребенок?
  Персей улыбнулся.
  - Это же маленький вампир. Накинулся на наши компьютеры. Несколько дней я не мог его уложить спать и заставить поесть. Не отрывался, пока не высосал из них, наверное, всю информацию. Ну и зрелище, я вам скажу: эта кроха подложила две подушки, чтобы достать, и... ручонки так и бегают... Кто его учил? А сейчас (детство все-таки) - представляете: играет с андроидами в войну, командует, орет, как генерал.
  - Они же запрограммированы на подчинение только нам!
  - Я уже понял: для него нет невозможного. Надо бы все-таки посмотреть (Персей озабоченно оглянулся), чтобы он не разнес корабль.
  - Ладно, начнем. Уже и так задержались. Садись, протоколируй, Персей.
  Тот включил компьютер. Пальцы заскользили по клавишам. Голубовато-сиреневый свет озарил тонкое лицо, губы все еще удивленно-весело улыбались, словно Витюха так и не шел из головы.
  - Проводим Совет не в полном составе. Тем большая ответственность лежит на каждом из нас за принятые решения, - начал Юр. - А обстановка такова, что ждать нам подсказок или прямых директив ни откуда не приходится. Разыгравшаяся космическая буря уничтожила все наши попытки связаться с Землей. Пока все это не закончится, мы должны были бы ждать. Но ждать нельзя. Так что будем решать всё сами, на свой страх и риск.
  - А кто будет отвечать? - проскрипел Игорь, продолжая ковырять мизинцем в боковых зубах.
  - Решения коллективные, и ответственность - тоже, - резко повернулся от экрана Персей.
  - Только шкуру сдирают всегда с командира, - стараясь быть миролюбивым, подытожил Юр. - Итак, - начал он, немного задумавшись, по-прежнему опираясь на стол спаянными пальцами веснушчатых рук. - Обстановка накалилась. Врага мы еще не видели в глаза, однако он действует, надо сказать, в своих интересах, абсолютно не считаясь с нашим присутствием на планете.
  - Ха-ха! Было бы смешно, если бы он считался с алановыми сексуальными пристрастиями!
  - Мразь! - Персей вскочил так резко, что Юр даже не успел открыть рта, остановить его. Перед глазами командира грудью столкнулись никогда еще не ссорившиеся люди.
  - Интел-ли-ген-ция! - запел Игорь, тоже встал, хотя лениво, вразвалку, он был чуть выпивши, понял Юр. - Ну, и что дальше? Где твои аргументы? Вот эта вот поэтическая "мышца" (он ухватил Персея повыше локтя), увы, слабый аргумент против красного пояса.
  - Так. Балаган окончен. Сесть на свои места! - Юр сам удивился силе и спокойствию своего голоса. - Ты, Игорь, оскорбил только что уже двоих наших товарищей. Осталось оскорбить только меня. Но предупреждаю: как командир я расстреляю тебя на месте. Имею право.
  - Ша, тихо, я никого тут не оскорблял. Это всё шуточки, так сказать, умственная разминочка, как на КВНе. Но, если уж на то пошло, то мнение свое я имею и требую слова!
  - Слово предоставляется геологу экспедиции.
  Игорь встал, немного прошелся, демонстративно размял бицепсы.
  - Ну что ж, если кратко - планета представляет из себя лакомый кусочек. Тут есть и газ (для нефти рановато, но она будет), и замечательные руды. Я далеко не всё еще разведал, лишь так, поверхностно, но подозреваю, что дальнейшие поиски дадут нам медь, кобальт, золото. Это далеко еще не весь список. Так вот, кстати, йергсинги никогда не упустят такую планету. Сначала они просто, как в дикий мир, вышвырнули сюда жителей какой-то там дыры, быстренько и по-деловому растащили ее богатства, а потом спохватились, что и планетка Икс хоть и диковата, но плодовита. Вот они и нацелились на нее. А жители им не помеха. Да они, кстати, все равно обречены на вымирание. Больно мало их осталось. Но это уж по части социолога (жест в сторону Юра). Мой вывод: такую планету лучше не трогать. Боюсь, что неприятностей будет больше, чем пожинаемых плодов. Слишком уж давно и сильно йергсинги в нее впились, костьми за нее полягут. Во всяком случае, пока нас тут четверо - нечего и думать о военных действиях. Это была бы авантюра в духе рыцарствующего нашего Кукурузника. Что касается вышеупомянутого пылкого товарища, местного секс-символа: хоть мне тут и запретили о нем говорить - видите ли, ну как же, приболел, сердешный, придавило малость - но я все же скажу. И скажу прямо, нравится вам это или нет. Он тут, видите ли, семью завел, бабу с ребенком облюбовал. Чудесно. Но этот ребенок нужен йергсингам, и они его не отдадут ни за какие коврижки, несмотря на всякие там ваши "цуцини-муцини" на тему о гуманизме и праве. И в результате что же? Пересраться нам сейчас - с кем: с древнейшей цивилизацией покорителей Галактики? Ради того пацана? Мягко выражаясь - тупо. Гибельно. Йергсинги хоть и вымирают, но еще держат в страхе не одну провинциальную планетку. В общем, я категорически против каких-то тут затеваемых конфликтов. И Земля никогда не даст столь безумный указ.
  - Значит, отдать мальчика на смерть?
  - Нечего тут витийствовать, Интеллигенция, не на съезде Союза писателей! Не наши это проблемы! А что касается сексуально озабоченного товарища, который успел тут обрасти родственными связями...
  Юр вскочил, бледный и грозный, тяжело дыша. Растопыренные руки напоминали жесты готовой к бою гориллы. Чуткий взор Персея тут же уловил - грань перейдена, ему наступили на сто-то страшно больное в душе. Но голос прозвучал на удивление тихий, с хрипотцой и дрожью сдерживаемой ярости; впрочем, удержать эту волну, несущую его, он уже не мог:
  - Притормози, коллега. Память захромала? С чего все началось? Уж не ты ли, еще более озабоченный, увел его жену? Почему он остался один?
  Видно было, как под рыжими волосами на виске вздулась синяя вена и неистово пульсировала.
  - Ах вот как! - взвился Игорь. - Слушайте, вы, лохи недоделанные: сами холостяки старопердячие, так жаба давит, что я женился? Заколебали своими моралями! Да я чуть ни с самой алановой свадьбы трахал его Сольвейг, просто этот козел не знал...
  Резкий, как катапульта, выпад рукой, удар ребром ладони - и раскрасневшийся Игорь со стуком рушится на ковер, за ним - перевернутый стул.
  - На красный пояс всегда найдется черный, - недобро сузившимися глазами Юр взглянул на дело рук своих. Все рябины на его вспотевшем лице выступили с небывалой четкостью. В глазах застыла отрешенная боль.
  Персей хотел кинуться, поднять Игоря, уже вскочил, но его остановил властный жест Юра, его раздраженный голос, впрочем, всё более спокойный и задумчивый.
  - М-да... Не для протокола. Всё сегодняшнее заседание... м-да... С одним оратором покончено. Да не переживай ты за него, сам очухается, это удар не смертельный. Мне интересно, вот без протокола, что скажешь ты - биолог, врач, "ум, честь и совесть", так сказать, нашей экспедиции. Пусть твое мнение будет решающим. Я - друг Алана, люблю его, и это, наверное, лишает меня объективности. Скажи ты. И я не стану с тобой спорить.
  - Не слишком ли ты большую ответственность на меня взваливаешь, Юр, хотя бы и без протокола? А впрочем, ты и сам видишь: всё и так решено. Разве не так? Ты всё в душе решил. Я - тоже. Можно было бы, конечно, пофилософствовать на тему "имеем ли мы право вмешиваться", привести доводы "за" и "против". Но теперь, согласись, наше мнение склоняет в одну сторону самое важное из всего, что есть на свете.
  Юр так и впился своим цепким взглядом в глаза Персея. Нечасто при его деятельности приходилось постигать истины морального порядка. Он весь напрягся, жила на виске снова вздулась.
  - Да, так о самом важном... Не помню сейчас дословно, это из Достоевского, Федор Михалыча, так вот, это о том, что весь наш мир со всем его барахлом не стоит слезинки ребенка.
  Юр облегченно вздохнул.
  - Согласен с тобой. И с Федор Михалычем. Я тоже думаю, - он спокойно уселся, только мучнистая бледность не сходила со щербатого лица, еще резче подчеркивая огненно-рыжую шевелюру, - думаю вот о чем, - он неспеша закурил. - Вот мы разведали этот странный закуток Галактики, схожий с нашим в прошлом. Ведь в дальнейшем, позже или раньше, даже если мы здесь погибнем, но сюда все равно когда-нибудь нагрянут наблюдатели Планет Свободного Кольца, всякие там правоведы при поддержке войск межпланетного реагирования. Йергсингов все равно когда-нибудь поставят на место, подрежут крылья их агрессии, а лучшим их силам помогут выжить. Наверняка решат и их генетическую проблему. Все это в будущем. А сейчас...
  - А сейчас дождемся, Алан оклемается...
  - Ну, с Богом.
  В рукопожатии скрестились крепко две ладони: узловатая, с плоскими ногтями, покрытая рыжим волосом, и другая - удлиненная, с ломкими пальцами музыканта, нервная, беспомощная, как все благородное на свете. В обеих пульсировало тепло.
  
  Вот уже около часа Алан и Витюшка кружили по окраинам леса вокруг замка. Тот стоял в середине небольшой заболоченной равнины, окруженной лесом. Витюшка привел землянина и безошибочно указал этот монолит серого камня с башенками (ну ни дать ни взять средневековое видение). Так и кажется, что сейчас по звуку рога опустится навесной мост и из обложенного камнями полукруглого зева хлынет закованная кавалькада, всхрапнут ретивые кони, выставляя кожаные с бронзой нагрудники, сверкнут в утренних лучах все разом панцири и мечи наголо, а молодой король впереди с плюмажем из перьев вздыбит победно арабского скакуна. А рог будет всё звать, и сверкающая фаланга с топотом и звоном промелькнет, чтобы скрыться навеки, такая реальная, что обдаст песком из-под копыт, и долго еще в замирающем бряцании наплечников будет раздаваться затихающий вдали воинственный клич да застынет в воздухе запах конского пота.
  Вот топот затих - Алан протер глаза. "Что-то Интеллигенция перестарался с наркозами, не иначе, глюки уже какие-то пошли, тематические виденьица, так сказать..." Не успел он это подумать, как смущенная, но хитрая морда Витюхи с виноватой улыбочкой просунулась из-под его локтя, ручонки обхватили его за пояс - выше он не доставал. Припухшие Витькины глазки смеялись и сияли:
  - Не злись, ладно, пап? Наркозы тут ни при чем. Это я иногда так играюсь: представлю что-то из памяти моих предков, да еще навяжу кому-то свое представление. А потом смотрю, как он пучит глаза и шарахается.
  - От тебя ни одной мысли не скроешь. Ты, засранец малый, даже знаешь, наверное, хочу ли я в туалет?
  Витюха предпочел не отвечать. Его увлекла смородина на кустах. Или просто что-то похожее. Он с наслаждением запихивал себе в рот гроздья красных ягод, измазал полморды и не собирался прекращать свое занятие. Алан тоже попробовал ягодку - весь рот переполнился слюной, лицо перекосилось. Фыркнул и отошел.
  - И как ты эту дрянь ешь? Только что в корабле такое фруктовое суфле подавали - и после него эту кислятину.
  Витюха не спорил, продолжал свое занятие тихо, но весело. Алан снова взялся за оптику. Нужно было как можно лучше вычислить место для нападения на замок. Он уже смотрел и так, и этак, заходил с разных точек, то со стороны болота, то леса, все никак не мог понять план замысловатого строения. "И сколько ж этой громадине лет?" - подумал про себя. Внезапно услышал ответ, аж вздрогнул:
  - Домишко не древний. Всего лет пять. Но построен под средневековье. Папочка, видишь ли, обожает замки с привидениями.
  - Так, Витюха, мы о чем с тобой договаривались? Не читать мысли! Это неприлично. Все равно, что подсматривать в туалете. Чтоб больше этого не было! Когда я скажу, тогда и ответишь.
  - Да я ж тебе помочь хочу.
  - Ну, и?..
  - Давай нарисую план этой хибары с наворотами, только и всего.
  - А откуда ты, гад, его знаешь? Ты что, был там? Я тут пыхчу, понимаешь ли, а он смеется.
  - Да не был я там. Я просто вижу его, понимаешь? Сосредоточиваюсь, закрываю глаза - и вижу. Вот смотри, - он начал чертить палочкой на выбранном поровнее кусочке земли, но трава все же мешала. - Замок окружен с одной стороны лесом, с другой - болотистой равниной. Здесь ров - главный вход, здесь - боковые, вот - подземный...
  У Алана уже начинало вырисовываться представление о будущем штурме, но рисунок он хотел бы иметь получше. Пока землянин в раздумье рассматривал, как Витюха выводит чертеж, тот внезапно застыл в неудобной позе от напряжения, боясь пошевелиться. Замер. Отчаянно замахал на Алана руками, когда тот попытался что-то расспросить.
  - Тихо!!! Там! Там, в замке!
  - Да что такое? Кто там?
  - Тихо, замри. Его голос. Ну да, это Игорь. То-то он слинял куда-то. Сука!
  После нескольких минут гнетущей тишины и непонятного Алану вслушивания (сам он, кроме шума ветвей под ветром, милого лесного убаюкивания да замирающего пересвиста вдали, ничего не слышал, сколько ни вглядывался в сизо-лиловую меркнущую надменную громадину, чарующую наивной вычурностью своих башенок и балюстрад, неприступную, на грани понимания), мальчик вдруг вскрикнул:
  - Дай рацию. Быстро!!! - в его тоне было что-то такое недетски тревожное, как отголосок надвигающихся судеб, что Алан послушно протянул ему коробочку с антенной. Через пару секунд пацан уже кричал с натугой в голосе (вдруг не поймут, на поверят, промедлят):
  - Юр! Слышишь меня, Юр. Не теряй ни мгновения! Поднимай ракету в воздух. Вы оба в разведракете? Взлетайте! По вас сейчас выстрелят из замка. Взлетайте немедленно!
  Алан никак еще не мог настроиться на новую волну тревоги и каких-то быстрых действий.
  - Да что ты мелешь, сынок? Мы и так часто меняем дислокацию...
  - Ты еще не понял? Да, прости, конечно... Я-то всё вижу и слышу, что там делается.
  - Ну, что же ты видишь?
  - Игорь предал нас! Он только что сообщил координаты разведракеты. Скорее на орбиту, к кораблю!
  - Игорь? Что ты говоришь? Не может быть! Он там? - все еще топтался на месте Алан.
  В мозгу не укладывалось. Ну была ссора, ну получил по шее... Но чтоб такое... Вокруг - так мирно и тихо. Чуть темнеет, меркнет лес вокруг. Какая-то трогательная пичужка выводит свои трели на дереве с красными гроздьями, видно, спать собирается. Тиринькает, звенит, словно на хрустальной гармошечке играет. Лес притих, шуршит, готовясь ко сну. Со стороны болота потянуло вечной сырой тоской. Аланов взгляд все приковывал замок. Он уже не злился на Витюшку, что тот невольно снова навязал ему свои видения из средневековья отцовской планеты: рыцари в латах, дамы в ниспадающих на лица белых вуалях, куртуазные ухаживания, смертные схватки на турнирах, менестрели под балкончиками, всюду пылкость, древнее благородство, древнее велеречие, понятия чести, и вдруг... Игорь с бегающими глазками морской свинки, Игорь, нашептывающий, как убить его товарищей...
  Алан еще недодумал, недочувствовал. Его созвучный вечерней гармонии настрой вдруг грубо и неумолимо оборвал нарастающий гул. С каждой долей секунды звук усиливался, становился ревом, вибрировал в ушах, оба захлопнули их ладонями, задрали головы. Теперь Алан с горькой отчетливостью узнал этот вой вылетающего снаряда. Одна из башен превратилась в пушку. Вслед за звуком оба онемевшие (присев на корточки, Алан прижал к себе малыша) они увидели ослепительную вспышку в полнеба, яркую, оранжево-розовую, с огненными искрами фейерверка.
  Голубовато-лиловое небо Йормейи сразу померкло и съежилось. "Война, насилие, кровь, смерть - началось! Первая война на планете динозавров", - тоскливо екнуло замерло и быстро, нервно забилось аланово сердце. Наверное, гены древних пахарей Земли повелевали ему ненавидеть всяческую бойню, где бы она ни происходила.
  Когда зловеще-яркий фейерверк потух, снаряд унесся, Алан рывком вскочил, малыш все еще жался к ногам. Оба следили, как прикованные, за снарядом, его режущей небо траекторией. Где-то вдали, за лесом, поднимался огненный столб. Алан не успел даже еще ничего шепнуть, даже помолиться мысленно, закусил до крови нижнюю губу да сильно притянул к себе мальчонку.
  Еще миг - и они четко увидели в лиловеющем небе со звездами, как от вздымающейся в космос ракеты наперерез снаряду, что мчал ей смерть, вылетел такой же снаряд. Пересечение! Вспышка! Оглушительный взрыв! Стало бело, как днем, осветилась каждая хвоинка в лесу.
  - Молодец, Юр! Так их!!! - оба голоса, детский и взрослый, слились в крике, хохоте, насмешках, снова в веселом сумбурном крике.
  В огне и дымном круге облаков сначала ничего не было видно. Нет, вот она! Ракета! Цела! Идет на орбиту. Уменьшается, становится светящейся черточкой в высоте.
  - Ура! - снова заорали мужчина и мальчонка. Потом, разом оглянувшись, побежали к сврему вездеходу. Алан кинул последний взгляд на замок. Где-то в сердце его строений вспыхнул тусклый свет стрельчатого окошка, словно зажгли свечу.
  
  Они шли вдвоем. Не раз уже им так случалось ходить в атаку. Страхи, колебания, какие-то мыслимые "за" и "против", даже возможное прощание с жизнью и тоска по ней - всё осталось позади. Они шли твердо и уверенно, потому что так считали нужным, не могли жить иначе. А что там дальше: случайная гибель, плен, раны, победа или поражение, а может, бои не на жизнь, а на смерть с земным начальством всех рангов - им было уже наплевать. Они решились. Они пошли.
  Легче всего, конечно, было бы разнести замок с воздуха, так, чтоб камня на камне не оставить. Но тогда где-то в потаенной комнатушке со сводчатым каменным потолком погибнет Заргия. Оставалось одно - штурм.
  Казалось, все нападающие - одни лишь андроиды. Закованные в блестящий серебром металл, в шлемах с прозрачным забралом, с излучателями в руках они, такие бесстрастные в повседневной жизни, медлительные, слишком правильные, логичные до занудства, казалось, лишенные темперамента, творческого огонька, необходимого в бою, эти "жестянки", которых плохо воспринимал Алан, сейчас вдруг преобразились. Он сам залюбовался их слаженными действиями из укрытия. Удивился было, но тут же подумал, что они ведь и создавались для войны.
  Стоя за каменным утесом под прикрытием леса рядом с замком, Алан и Юр, оба в бронежилетах под серым камуфляжем, на головах - легкие шлемы, наподобие автодорожных, не пробиваемые ни одним современным оружием, оба вооруженные аннигиляторами, ждали, когда отряд андроидов внесет панику и привлечет на себя все силы врага. Договорено было, что Персей в корабле удерживает Витюху от безнравственного зрелища кровавой бойни. Удерживается до последнего. Вмешается он сам только в том случае, если они погибнут. И доведет дело до конца.
  А вот и йергсинги - первые ласточки. Совсем как описывал их Витек. Алан так сильно высунул голову, что Юр дернул его назад. Наконец-то враги показались воочию. Бьют с зубцов стен и из бойниц чем-то похожим на лазерные лучи - светлыми, почти невидимыми при солнце нитями.
  Алан с горечью подсчитывал, сколько андроидов уже полегло под стенами. Правда, выстрелы нее всегда бывали удачны, иногда железные рыцари снова поднимались и упрямо, лишенные боли и страха, шли в атаку. Но если система самосохранения робота не успевала залатать повреждения и отрегулировать внутренние схемы - он горбился, ронял оружие, брякался грудой металла. Вон два уже лежат, дымятся, воняют горелой изоляцией, покоробленные. На лице, нижней его части, что видна из-под забрала шлема, так же, как у людей, гримаса бесконечного удивления.
  Алан нетерпеливо теребил ствол аннигилятора. Это ожидание сводило его с ума. Верные, безропотно идущие на смерть андроиды всё падали со скрежетом и звоном, в то время как выстрелы были ярки, но почти беззвучны. "Почему я не жалел и не любил их тогда, когда было еще не поздно? Вот они гибнут тут за нас, за людей, за мою любовь. Гибнут без единого слова упрека, столкнувшись с представителями отталкивающе чужеродного мира. Ведь они же тоже наши товарищи, да, пожалуй, почестнее некоторых из нас..."
  - Смотри, Алан, сколько тварей высыпало на стены. Ребята их хорошо отвлекли.
  В этот момент нападавшим удалось сделать небольшой взрыв. С железным лязгом о крошащиеся камни рухнули массивные кованые ворота. Сразу же поток серебристых рыцарей с неумолимой механической мощью, лишенной сомнения или опаски, ворвался в замок. Вот уже оттуда, из глубин, донеслись лязг, команды, вопли защитников, грохот сооружаемых баррикад. В этом грохоте, казалось, эхом взвыл весь замок. Йергсинги-стражи на стенах яростно звали друг друга и жестикулировали. "То-то же, закрутились, как тараканы на сковородке, - повеселел Алан. - Были бы совсем похожи на людей, обыкновенные людишки, если бы не эти серые с сединой крылья, как у огромных орлов, растущие на спинах вместо лопаток (и не мешают они им двигаться? - я бы за что-нибудь зацепился) да странные, обтягивающие головы черные шапочки, как у пловцов".
  Лишь только они появлялись на гребнях стены или взлетали в воздух, андроиды наловчились без промаха косить их, так что лишь синеватые облачка, будто уходящие души крылатых, быстро рассеивались ветром, как память о воинах.
  Но Юр не радовался, наоборот, с возрастающей тревогой следил за боем. Андроиды всё уменьшались в числе, а взамен испарившихся вспышками йергсингов из недр замка появлялись всё новые, взлетали на стены, серо-черные птицы-люди в плащах, которые неслись, как знамена, развеваясь под их распахнутыми крыльями, шлемы с забралами напоминали у них загнутые птичьи клювы. Похоже, крылатое воинство всё пребывало.
  Юр вызвал резерв - группу тяжелых роботов на гусеницах для пробивания стен. "Пока они еще прибудут, надо продержаться полчаса".
  - Кукурузник, давай, вперед! Здесь и без нас управятся.
  Они торопливо обежали левое крыло, прячась, пригибаясь за пристройками, каменными и деревянными. Алан лихорадочно вспоминал, где же должен быть тот подземный ход, что так уверенно чертил ему Витек. Маленький мерзавчик никогда не ошибался.
  Юр первый спрыгнул и пригнулся в какой-то незаметной яме под стеной. Подергал замок, потом просто выбил дверцу с чуть заметным на ней гербом. Оглянулся на мгновение, скрылся в темноте. Вот они уже бегут с фонарями по все расширяющемуся ходу. Под ногами каменные плоские плиты, покрытые по краям плесенью. Стены в мокрых зеленых подтеках. Алан поскользнулся, но не упал. Успел ухватиться за склизкую стену.
  Они долго еще двигались во тьме, всё медленнее, всё менее уверенно. Победный настрой как-то начал испаряться, звук собственных гулких в каменном лабиринте шагов начал угнетать. Все явственнее мерещилось, что вот они попались, сами забрались в ловушку, из которой нет и не будет выхода. Но они все же продолжали упорно идти, только теперь тяжело и хрипло дыша.
  - Давай, прибавь шагу. Вспоминай план. Где мы сейчас?
  - В центре, в подземелье под замком.
  - А где выход в покои?
  - Да хрен его разберет.
  Юр с размаху двинул плечом в дверцы тайных каморок. Но там были или хозяйственные склады, или (Алану стало не по себе, до спазмов в желудке, как ни подготавливался он, идя в это логово) многие кельи забиты были полуистлевшими трупами, порой желтеющими скелетами с извечными улыбками черепов. Скелетами без крыльев, успел отметить Алан. "Неугодные, мученики, восставшие? Кто они? Непременный атрибут подобных замков... Возможно, мы пополним число экспонатов, если не повезет..."
  - Скорее, вот выход! - зло рявкнул Юр.
  Лесенка вверх. Люк не поддается. Уперлись вдвоем. Все ржавое и тяжелое, словно строению и впрямь тысячи лет. Откуда же тогда это жуткое правдоподобие и запах забытых подвалов со скелетами, взывающими к отмщению?
  Они мчались теперь по коридорам первого этажа. На душе становилось все хуже. Алан все время мысленно ругал себя и приструнивал, по раздражению Юра видел, что и тому не лучше. "Что же это? Неужели психотропное оружие?" Алан как-то не верил в него до сих пор, ему казалось, что уж кто-кто, а он этому не поддастся, не потеряет свое внутреннее я. "Но почему вдруг так хочется выть, бросить оружие, биться об стену, забыть, забыть обо всем?.. Нет, я вам не поддамся, не на того нарвались, пошли бы вы подальше, птички хитромудрые".
  Алан сопротивлялся всеми силами. На какие-то минуты овладевал собой, ему становилось легче. Попробовал думать, размышлять о постороннем: "Что за маньяк мог соорудить такую, подобную феодальным, руину? Сумасшедший или неисправимый романтик? Скорее душевнобольной с навязчиво-романтическим бредом. Вот только не вполне безобидным... Витька говорил, у этого Хорма (он, конечно, никакой не царь, всего лишь здешний наместник) желтые клыки... Алан представил себе эту безумную физиономию с клыками, и на него повеяло налетом ужаса, как в детстве, от древних сказок о Синей Бороде. "Да что же это? Я и впрямь схожу с ума! Мне страшно. Впервые за много лет такой ужас холодной удавкой стискивает все нутро. Сумасшедший, да, сумасшедший... Мы все тут сходим с ума! Да, все. И Юр тоже, он только притворяется. Ему тоже, как и мне, хочется сейчас упасть в этом бесконечном, бессмысленном коридоре под стеной, в коридоре, из которого вообще НЕТ выхода, нет, понимаете? И хохотать! Хохотать... Это и есть безумие... безволие... когда тебя ведут, а в тебе ничего не протестует... Безумие... безволие... Я теряю нить... Юр, слышишь, Юр, да что же это с нами? А, Юр, почему?.." Ответа не было.
  Они уже не бежали, а плелись, почти совсем обессиленные, ноги двигались как бы отдельно от разума. "И зачем плестись дальше?" Камни под ногами, камни сверху, нависают с потолка, одинаковые стены. Им вдруг начало казаться, что все путается, вся эта серая кладка стен, пол, потолок, верх, низ, череда факелов, и куда идти - уже не понять, не вспомнить. И зачем идти? Ведь весь этот коридор тонет вдали в темноте, сливается в перспективе... Цель? Цели уже нет. Есть глухие стены и отчаяние... Где-то, слышишь, размеренно каплет с потолка. Или это стучит метроном? Тупая боль... беспамятство... равнодушие...
  Шаги их становились всё медленнее, движения тяжелее, в глазах появилось отупляюще-пьяное выражение. Аннигиляторы с лязгом упали. Разбились последними брызгами света ненужные фонари. В отсветах факелов, в их тревожной игре трагически изломленные тени начали падать, будто подрубленные, даже не взмахнув руками. Оба астролетчика уже не ведали, как где-то в подвале замка в простой комнатке почти без мебели, с одними лишь экранами компьютеров, старый йергсинг удовлетворенно улыбнулся, почти такой, как в алановых кошмарах. Он не привык проигрывать. Рука в перчатке ткнула в панель управления. Десяток крылатых, обтянутых черным, тут же ринулись стаей, схватили спящих землян и потащили в нижний ярус подземелья. В полную тьму. Ни один мускул не дрогнул на безмятежных лицах пленников. Они не сопротивлялись.
  
  В это время в ракете Персей потерял связь с наступающими. Система радаров теперь надежно защищала временную базу от ударов с воздуха. Но Персей, зашвырнув бесполезную рацию, уже сам был готов рвануть туда, к товарищам. "Плевать на опасность, только бы не разъединиться, не потерять их". Он начинал метаться, не имея никакого плана действий и в душе тоскливо понимая безнадежность своих попыток. Опять схватил рацию, начал который раз вызывать командира поочередно с Аланом. Надо было что-то делать, иначе он начинал уже ощущать приближение той бессильной паники, которую сам в себе ненавидел, вытравливал ее из себя, как слабость, как синдром интеллигентщины, но все же временами поделать с нею ничего не мог.
  Чувствовал, как им уже завладевала эта липкая власть одиночества в чужом недобром мире. Рывком обернись - вот оно, подкрадывается, окружает.
  "Неужели, - и эта мысль леденила, - неужели Алана с Юром уже нет? Нет, значит, никого. Я один. Только не поддаться, только не ослабеть. Корабль надежный. Я доведу его и сам. Но нет! Нет! Я не смею даже думать, что они погибли! Нет! Землю буду рыть, но найду их!"
  И снова страшное, холодное, необоримое: "Но ведь ты же один. В этом мире. Один! Оглянись".
  - Нет! - намеренно спокойно вслух сказал Персей. - Я не смею их отпевать раньше времени. Мало ли что могло случиться? Спокойно, спокойно. Как нас учили регулировать эмоции в критической ситуации? Надо подумать, всё взвесить. Значит, так. Хоть я и один, но я сумею ударить по этому осиному гнезду...
  - Подожди, Персей, - раздался неожиданный, пронзительный в тишине детский высокий голосок (Персей аж подпрыгнул и мотнул головой, настолько не ждал ответа на свой монолог), - ты не один, Персей. Ты забыл про меня. Я еще ни разу вас не подвел и не обманул. Уж прости меня за чтение мыслей. Папа говорит, это некрасиво. Прости, но иначе я бы не разобрался, что творится в твоей душе. Подожди, Персей, не делай глупости. Бить по "гнезду" еще рано.
  Биолог стоял и расширенными глазами смотрел на ребенка. Ну конечно, совсем забыл о малыше, хотя бы и гениальном. Карапуз все в той же набедренной повязочке, уже грязной, с босыми исцарапанными ножонками, искусанный комарами, а коленки совсем сбиты. Невольная, неуместная мелькнула мысль: неужели мы не могли сшить ему хоть одежонку из камуфляжной формы! Всё некогда. А ребенок-то голый. Война! Будь она...
  Тем временем этот самый ребенок, ничуть не удрученный своим экстравагантным гардеробом, уже деловито напяливал через плечо лямку брезентовой сумки.
  - Дай мне, Персей, рацию.
  - Т-ты что? К-куда?
  - Я иду, Персей. Ты еще не понял? Я же сразу говорил, не нужна эта атака. Должен был пойти я один и помериться с ними силами.
  - А... что...
  - Они оба живы. В плену. Это и априори можно было вычислить. У Хорма силы воздействия хватит на полк солдат, ему свалить с ног...
  - Кого? Что он с ними сделал? Какая сила? Не понимаю!
  - Психологическая. Я же тебе объяснял. Успокойся. И слушай, Персей. Я иду. Не возражай. Времени нет. Ты должен, наконец, понять, что кроме меня здесь никто не справится. Я не сомневаюсь в твоем мужестве, Персей, но ты станешь еще одним пленником Хорма. Только и всего. Тут нужна сила - сила, которую породил он сам, утроенная мутациями, да, кроме того, вышедшая из-под контроля в результате эксперимента по биоускоренному развитию мозга... Впрочем, сейчас не до рассуждений, некогда. Слушай...
  - Подожди! Над тобой это проделали? Этот эксперимент?
  - Представь себе. Я - не просто урод, гибрид, мутант, но еще и результат внедрения научной разработки на мозге. Что, разве не заметно? - недобро усмехнулся мальчик, до того недетски страшно, что Персей отшатнулся, как от оборотня. - Слушай внимательно. Если через два часа я не подам тебе сигнал, что мы в порядке, то бей по этому замку, круши нещадно. Значит, нас уже нет. Засекай время, Персей. И... пожелай мне удачи.
  - Какой же ты несчастный, малыш! - вырвалось у Персея. - Но помни, у тебя есть мы. Если надо будет, и я готов стать твоим отцом.
  Витюха на мгновение прижался к Персею, ткнулся лицом в его ладони, потом быстро, сдерживая нервную дрожь в губах, заговорил:
  - Я тебя тоже люблю, Персей. Но не хорони моего папку Алана... - он не удержался, всхлипнул, не договорил и кинулся к выходу.
  
  Для людей всегда, во все века, было самым страшным из кошмаров очнуться в гробу. В каменном саркофаге, в слепой тьме, всеми забытыми, зарытыми заживо ощутили себя астролетчики во чреве подвалов непонятного замка. Сверху - зубцы на фоне неба с облаками (ну чем не легенда давних веков, каменная сказка), зато внизу замок оказался подобен открывшемуся аду, дантевскому подземелью, возрожденному ужасу древности, который, как представлял Алан, теперь остался только для киношников.
  Впрочем, кошмар душевных невзгод порой обретал, хоть и в кромешной слепой темноте, вполне зримый образ. Он одинаково маячил перед мысленным взором как Алана, так и Юра. Это был смех желтозубого йергсинга.
  Он являлся к ним уже несколько раз. Сначала в смутно пробуждающемся сознании, потом - всё четче, будто желая начать иронический диалог. "Что за страшило? Или это дурной сон?" - еще сопротивлялось, не хотело верить аланово внутреннее я. Надо проснуться, стряхнуть с себя его путы, и тьма уйдет, и он вместе с ней. Но, как он ни сопротивлялся в себе самом, бессилия невидящих глаз, боль чьей-то насмешки не уходила.
  - Что за злой волшебник? Ты тоже его видишь? Дешевая инсценировка, - пробурчал, моргая во тьме, Юр.
  Сейчас они оба видели одно и то же, нечто расплывчато виртуальное и все же зримое, не такую похмельную муть, которую можно отогнать напряжением воли. Перед ними настойчиво маячило морщинистое тощее лицо с глубоко запавшими в коричневых безднах глазами. Вот только глаза отнюдь не старческие. Они сияли, жгли, допытывались, клещами тянули из тебя все нутро с потрохами, от них не скроешься, не уйдешь. И одновременно эти гипнотические глаза смеялись, уничтожающе уверенно смеялись над тобой. Образ завершали обтягивающая, словно резиновая, черная шапочка по-птичьи с клином на лбу, и та самая желтизна клыков, тот оскал, что сразу бил по чувствам и не оставлял никакого сомнения - перед тобой отнюдь не представитель гуманного разума... Надеяться на взаимопонимание нечего.
  Наверное, поэтому Юр, собрав все остатки отчаянного как у смертника мужества, презрительно пшикнул, даже слюни полетели во тьму, а потом хрюкнул, давясь истерическим хохотом:
  - Слушай, Кукурузник, то бишь Ромео ты наш, а это же, кажется, тот самый старпер, у которого ты жену... того...
  - Меня Бог простит. Она ж ему во внучки годится, - подыграл Алан.
  - И как, ничего девочка?
  - О! Ты что! Да еще так соскучилась по мужчине!
  - Ну, так и понятно: у дедульки, видно, проблемы с потенцией. Эх-хе-хе... м-да, "виагру" надо пить. Патентованное земное средство. Можем наладить им транзитные поставки на планету, если уж очень попросят.
  И когда в подобном словоблудии, в бесшабашном юморочке начала исчезать животная слабость обреченности и забрезжила вдруг неизвестно откуда взявшаяся лихая дерзкая сила, тогда и волны чужеродного навеянного страха ослабли, отхлынули. Оба вздохнули: отпустило.
  Алан заметил вдруг, что не ослеп. Под дверью теплилась на грани видимости тоненькая полоска света - наверное, от факела в коридоре, пусть очень далекого, но это подтолкнуло Алана подползти к спасительному свету, словно из щели шел сквозняком чистый воздух взамен этого смрада умирания в склепе.
  Алан нащупал дверь, перекладины, железное кольцо. Всё скрипело, "ржавое, со свалки истории, как и сам хозяин", - промелькнуло в голове.
  В этот момент он ощутил другую налетевшую волну, неподвластную каменным преградам, словно материализованную эмоцию, - "песню души", сказал бы Персей.
  Алан улыбнулся, прижавшись лбом к двери. "Девчонка моя, это ты. Ну кто же другой умеет так звать, так ласкать и любить? Я не пойму, что ты хочешь мне сказать, но воспринимаю твое послание. В нем - любовь и, конечно же, поддержка! Не знаю, слышишь ли ты меня, я не телепат, но ты все равно услышишь, ты вроде доброй феи, ты все понимаешь. Мы с тобой - так ведь, родная? - мы обязательно вырвемся отсюда. Ты еще не знаешь землян. Мы с Юром и не в такие передряги попадали. Маленькая моя! Мы снова будем вместе. И я буду щекотать тебя, трусиху, крутить в воздухе и носить на руках по цветущему полю, пока не споткнусь и мы оба не упадем в душистую постель из трав... У нас всё еще будет, я знаю..."
  Затем потянулось мрачное, однообразно отупляющее молчание - долгое, как пустота, как бездна. "Страшило", видимо, решило дать им время "созреть" и не удостаивало больше своим вниманием. Заргия притихла, не в силах больше прорваться сквозь стены. Молчание это гнало прочь сон. Оно то взыгрывало волной надежды, предчувствием вот-вот каких-то перемен, то снова оборачивалось дном колодца - и некуда больше идти в пустоте.
  - Я вот что думая, - сказал негромко своим бубнящим голосом Юр, - этот старый импотент ведь именно того и добивается, чтобы мы начали здесь биться головой об стену, а может быть, срывать друг на друге злость. Так не доставим ему этого удовольствия.
  - Елки-моталки! Слу-у-у-шай, а как жрать-то хочется! Никогда не думал, что так проголодаюсь, аж в животе бурчит.
  - Вечно ты, Кукурузник, кишкоблуд... - Юр не договорил. Голова болела, какая-то снотворная тошнота опять клонила в безразличие, в сон... или смерть, только уже совсем не страшную, потому что ожидание смерти, как известно, страшнее самой смерти. А это ожидание что-то больно затянулось.
  Юр устроился поудобнее, лег на бок, локоть под голову. Алан продолжал сидеть, откинувшись к стене.
  - Нет, не может он нас бросить. Он придет, - сказал пилот уверенно, глядя на светлую полоску как на талисман.
  - Кто?
  - Сам знаешь. Он спасал уже нас всех. И не раз. А тогда, с динозавром, - ты не представляешь, Юр, что это было! На что он способен...
  - Да, я видел останки. Но не будет же он штурмовать замок! А атака андроидов, видно, все же захлебнулась. Думаю, перебили наших ребят. Игорек, возможно, постарался, выявил их слабые места.
  Сказать что-то в ответ Алан не успел. Невероятно обострившимся, как у слепых, слухом он уловил шелест крадущихся босых ног по коридору. Постучал в дверь на всяеий случай, но сердце уже заколотилось неистово.
  - Пап, вы там? - раздался голосок, который он подсознательно ждал.
  - Витюнька, дитятка ты моя! Я же знал! Знал!
  На самом деле Алан никак не смог бы представить, что не видимая ни для кого живая тень промелькнула у входа в замок через выбитые ворота, по обломкам андроидов просочилась в зал, вырвала из кобуры на заднице у охранника лучевой пистолет, с его помощью убрала, как картонных солдатиков, ничего не подозревающих стражей у входа в подземелье одного за другим, тихо, но весело, а затем, материализовавшись, пошлепала босыми ногами к глубинным темницам.
  Чутье экстрасенса вело мальчишку до нужной двери со ржавым кольцом. Он ощущал аланово присутствие, его настроение, мысли, даже голод и Юра, лежащего тоскливо рядом. Одно яростное усилие где-то в мозгу, глаза - как дуло пистолета, и замочная скважина вспыхнула ослепительным в подземелье маленьким взрывом. Грохот прокатился под сводами, заакуался, разрастаясь. Секунда - и дужка замка болтается уже сама по себе. Дверь с лязгом распахивается. Алан вываливается, как медведь после спячки, еще ослепший, протирает глаза, но тут же с криком вздымает сынка выше своей головы, подкидывает, целует морденку, животик, маленькие грязные, с ямочками, пухлые ладошки. Юр стоит сзади, хмурится притворно, немного смущенный, и, наконец, тоже хохочет.
  Коридоры мелькают один за другим. Тупики, залы, кухни, жилые покои с мебелью малинового бархата (успевает заметить Алан на бегу), винтовая лестница в башню, оттуда - галерея, ведущая в другое крыло. Юр бежит как на тренировке - поджарый, злой, стиснув зубы, верхняя губа в капельках пота, весь устремленный вперед, легкий и мощный, как готовый к прыжку леопард, несмотря на свое уродство прекрасный в этом беге, как модель для художника-баталиста.
  За ним, сопя, размашисто мчится Алан, взмок, на ходу с гаканьем кого-то "оформляет" алебардой, схваченной со стены, даже не глядя на проломленную черепушку птицеобразного юноши со струйкой крови и беспомощным взглядом дивных глаз. Сплевывает на ходу. На мгновение задерживается - выхватывает лучемет убитого и догоняет Юра. Витька бежит сзади, не отстает, только оборачивается назад в нкжный момент, чтобы выпалить в преследователей. А они-таки уже появились на изломе коридора. Зло сощуренные взрослые глаза с детскими складочками, удовлетворенное кряканье - три вспышки - три крылатых фигуры с прожженными, запекшимися дочерна грудью и головами в предсмертных воплях роняют шлемы с клювами, летят сумбурной кучей друг на друга, один шлем катится по лестнице, звук смягчен бардовым ковром.
  Движением заправского ковбоя победитель сдувает дым с дула, бурчит про себя: "вашей же пукалкой..." Вот уже мальчонка хладнокровно мчится дальше, палец на спусковом крючке. Снова шум сзади, бегущие фигуры, крики ярости. Он с наслаждением палит - еще, еще и еще. Все падают как игрушки, как мишени. Ему нравится. Ему всё легче убивать. Даже странная веселость проступает лихорадочным румянцем на детских щеках.
  Галерея ведет в маленькую пристроенную сбоку здания башенку, изящную, всю в висячих архитектурных излишествах, уходящую витым конусом книзу. Здесь, все подумали одновременно, и заключена Заргия, но резко притормозили и оглянулись за подтверждением на Витюшку. Тот безошибочно подбежал к двери. Алан, не в силах ждать, опередил его, кинулся, вышиб дубовую резную дверь (подстать башне) одним ударом кованого в шнуровке ботинка.
  Когда антикварная деревяшка провизжала и повисла на одной петле, все застыли. Даже чуть растерялись. Бешеный ритм последних минут неестественно замер, только хриплое дыхание Алана нарушало тишину. Все застыли, молчание, нелепая растерянность, лишь у него вырвался какой-то сдавленный стон.
  Посреди драпированной шелком комнаты в коврах, с кроватью под балдахином и резным столиком красного дерева, в кресле сидела Заргия. Она вся извивалась, связанная, руки заломлены назад, волосы, откинутые волной со спинки кресла, струились по розовому атласу. Красиво вздернутое вверх личико на детской изломленной шейке смугло-бледно, рот перехвачен черной тесьмой. Серое муаровое платье разорвано на месте шнуровки впереди, обнажая удивительно зрелую белеющую грудь.
  Она одними глазами с немым криком устремляется к Алану. Светлые глаза молят, вопят, плачут, говорят без слов. В этот момент остолбеневший Алан и двое позади него замечают фигуру с крыльями ворона, словно выведенную черной тушью. Знакомый незнакомец.
  Он возникает как-то неестественно тихо, нереально, как фокусник из-за занавесей, и склоняется над Заргией, картинно облокотясь на спинку кресла. Глаза в коричневых провалах по-прежнему смеются.
  - Вот и вы тут, друзья мои. Ну что ж нам остается? - говорит ласково-спокойно. - Значит, давайте торговаться.
  При этом он, собственно, не говорит вообще звуковой речью, ему лень разжимать рот. Слова его льются прямо в мозг, но доходят яснее, чем вбиваемые гвозди.
  - Торгаш хренов. И чем ты собрался торговать? Женой?
  - Совершенно верно, командир, угадали. Вот эту вот бабенку вы можете забрать себе. Или вашему Кукурузнику. Или всем вместе. Желаю удачного использования. Мне эта вещь больше не нужна. Но мальчика вы мне отдадите. В противном случае...
  В его руке блеснул лучемет, маленький пистолет, который он, изображая насмешливое настроение, подкинул и поймал. Все вздрогнули, только Алан уловил чуть заметный трепет длинных пальцев в сиреневых перчатках.
  - Я убью ее даже и так - взглядом. И не промахнусь, в отличие от вас. Думайте, думайте, потомки обезьян с планеты Земля.
  - Планета Земля уже много веков не торгует людьми.
  - Это эмоционально, Юр, - раздался детский голос с ноткой разочарования. Но вдруг взрослый смысл слов заставил забыть о возрасте, о забавном внешнем виде. Малыш как бы рос на глазах, стал значительным, и все затихли от его слов. Затихли, пораженные. Никто не ждал этого.
  Вот он выступил вперед - и мужики расступились. Он стоял впереди один, голенький, как статуэтка Маугли, упрямый и немного усталый. Это была та усталость, которая отличает людей, намного умнее окружающих. Усталость от невозможности втолковать им с их страстями всё то, что знает и понимает он, и поэтому он бесстрастен.
  - Посмотрите-ка на вот это существо планеты Дэвс! - он нагло указал пальцем на Хорма. - В нем не осталось ничего человеческого, хотя предки его и были людьми. Так что, командир, с ним надо говорить прагматическим языком рационального мышления, он понимает лишь если речь идет о выгоде, выигрыше, власти над Галактикой на конечном этапе.
  - Предки были людьми? Что? Я не ослышался? Ты глупец! Мы - йергсинги планеты Дэвс - есть и будем венцом эволюции птиц, а не мартышек, как твой новый папочка и ему подобные. Я - орел, а не сентиментальная макака с убогим интеллектом, подобная вам, землянам. Перешедший на нашу сторону перебежчик хоть как-то умеет приспосабливаться. У него есть шанс стать хотя бы нашим слугой. Что до командира - то это просто орангутанг на задних ногах, не больше...
  Мальчик поморщился от слишком долгой речи и с раздражением перебил:
  - А теперь слушай меня, вдохновенный певец рационализма. Давай конкретнее. Я тебе нужен для того, чтобы "упасть в отцовские объятия"?
  Йергсинг угрюмо молчал, не снисходя больше к словопрению. Он, казалось, впервые увидел и с нескрываемым интересом изучал этот феноменальный интеллект, блеснувший сейчас перед ним своей гранью, интеллект, который уже смог скрестить с ним шпаги.
  - Ну, впрочем, - продолжал Витюха все спокойнее, все увереннее, - это всего лишь словесная фиоритура, маленькая иллюстрация для землян-гуманистов Тебя-то этим не пробьешь. У меня для тебя припасена другая бомба. Что задергался, глазки забегали? Думаешь, я не вижу твой страх? Не бойся, бомба информационная, а впрочем, от нее тебе станет еще хреновее, чем от килограмма тротила. Слушай же, Хорм, сын Джейна. Внимательно слушай. Ты сам породил свой быстроразвивающийся разум. И предметом моих изысканий в последнее время было как раз ваше эволюционное развитие. Я искал исходное звено. Нет, поверь, не с целью развенчать ваш миф об орлах-прародителях (а такой наивной верой грешат, кстати, почти все варварские племена любых планет). Вовсе не для этого! Я хотел помочь вам. Спасти вас. Я же - ваша плоть и кровь. Решить задачу, которую вы не решили. Вы ее не решите и убив меня. Потому что у вас неправильные исходные данные. В том, что я открыл, заслуга не только моя. Биолог дал мне базу данных их компьютеров и, таким образом, вооружил всем потенциалом биологической науки Планет Свободного Кольца. Я еще не разработал генетическую теорию спасения вашей расы, но уже стою на исходной точке, с которой надо начинать. Я доказал как дважды два, что вы - такие же люди, как земляне. Истоком вашего эволюционного пути от животного к разумному существу служит тоже примат. И ваши предки были обезьянами, пока одна ветвь не начала развиваться.
  Глядя на фанатичный, с кровью, с болью смешанный огонь протеста в глазах Хорма, голый малыш вдруг тоже сумел придать своим глазам невиданную раньше силу, силу подавления (чего? - чужой личности, наверное). Хорошо, что земляне стояли не напротив него. Тот, кто взглянул бы сейчас в его глаза, надолго потерял бы волю и собственное я, и, низведенный до ничтожества, отшатнулся бы в испуге.
  - Молчи, - сказал он тише обычного со странным взглядом исподлобья, - молчи и вспоминай. Наследственную память свою повороши. Давай, давай, шевели извилинами. Припоминаешь тот "бум" на планете? Когда средневековые фанаты Дэвса, полуученые-полусектанты, сделали вас всех летающими? У вас ведь была одна страна, одно общее управление, одна культура и религия. Вас изменили искусственно по образу и подобию вашего пернатого бога, какого-то там орла, как его, не помню, - не важно. Только природа не терпит, чтобы ее насиловали! Она жестоко мстит. Искусственные гены не выдержали многовекового воспроизведения. Вот причина вашего вырождения. Доказательства? Последнее поколение уже почти бескрыло, шестьдесят процентов умерло при рождении, остальные продолжают вымирать. Много мутантов, хотя вы их и прячете, и убиваете. Да, я согласен, настало время задергаться. Или я что-нибудь не так изложил? Ты неглуп, Хорм, и должен понять: вас не спасти клонированием. Вас можно спасти только вернув к первоначальной генетической основе. А помочь вам в этом...
  - Нет, - прошептал Хорм, бессмысленно озираясь вокруг. - Нет! Нет!
  Шепот перешел в стон, протяжный звук уже вырывался из горла, клокотал, - видно, его память, память древних поколений, все же хранила звуковую речь горя или радости. И все, кто был в башне, кто неподвижно стоял, застыв с лучеметами в руках, и маленький, как пророк, Витюшка с протянутой вперед рукой - все эти безмолвные люди ощутили одновременно, как корчится Хорм от нанесенного удара, хотя внешне он вроде бы застыл неподвижно, руки судорожно впились в спинку кресла, разрывая розовый атлас, пальцы скребли и сжимались.
  - Не-ет! - взвыл он. Глупец! Сумасшедший выродок! Нет! Этого не будет! Ересь мутанта! Уничтожить... Бред... Бред... - теперь он словно отметал одной рукой что-то от себя в бессилии.
  Еще миг - и он, как пружина после сжатия, с силой распрямился. Глаза изливали яд, челюсть тряслась. Удар по нервам - все ощутили: теперь дело решают секунды - кто кого. Даже доли секунд. Кто стоял еще, застыв (реакция не срабатывала), кто полез за оружием, Витька уже знал, его пистолет бесполезен, кончилась энергия. И потому взгляд его начал меняться, глаза наливались смутным, нечеловеческим, чему еще не придумано название...
  Хорм бросил взгляд вверх (люди сжали в это время спусковые крючки, дыхание участилось) - там, из-под потолка комнаты, сходила винтовая лестница с причудливыми перилами. Сейчас оттуда в мгновение ока уже планировали трое черно-серых с крыльями, как треугольные дельтапланы, да один, без крыльев, перепрыгивал через перила лестницы, четко занося ноги, ловким движением уже целясь в Алана. Игорь! Да, он. Только в птичьем одеянии. С ходу стреляет. Почти у алановой головы, сзади, шипит и валится сожженная штукатурка, горят клочья шелковых обоев.
  Витька поймал, успел поймать взгляд Хорма, взгляд, парализующий землян, перехватил его, парализовал в ответ, смял, сжег своею ответной безумной силой, краем глаза успел еще в какое-то мгновение отметить, как ужаленный Хорм запрыгал, затряс кистью, обхватил ее, мотал, дул на нее. Но нельзя же было задеть кресло, где замерла, вжавшись, Заргия. "Как тесно. Не развернуться".
  Но все это - только край Витькиного сознания. Алан и Юр все еще не успевают прицелиться в летящие фигуры, только рывком еще ведут дулом вверх. Зато Витюшка взглядом-молнией, в котором лишь одно - испепеляющая ненависть, своим взглядом-ударом бьет без промаха, жжет сияющей, раскаленной материализованной местью. Какие-то невиданные, не испытанные им никогда еще чувства кипят в груди, вздымаются, через мозг, глаза льются шипящим потоком. "Вот тебе, Игорек! Ты папку моего, Алана, убить хотел, всех нас, а вот тебе, крыса, получи!"
  Неистовый вопль сжигаемого заживо тела. Звук падения через перила лестницы. Мгновение - и тренированное человеческое тело превращается в жалкий мешок паленого мяса, костей и животной боли.
  А взгляд-месть, взгляд-нож мечется уже вверху, описывает огненный зигзаг в воздухе быстрее человеческой реакции. И вот один за другим, заметавшись под потолком, опаленные - у кого вспыхнул плащ, кто с визгом машет пылающими крыльями, закрутившись в агонии - по очереди тяжко шмякаются об пол хормовы убийцы. Выстрелы Юра с Аланом запаздывают и прожигают потолок.
  Еще лихорадочными глазами Витюшка смотрит, как последний рухнул мешком, прямо на Игоря. Тот лежит, неестественно вывернув руку, из локтя торчит поломанная кость. Лицо (отметил бросившийся на помощь Алан) - красно-черное, между растопыренными отчаянно пальцами что-то неясное, вытек лопнувший глаз.
  Алан отвернулся, забыв обо всем, и на минуту закрыл лицо руками. Вонь от перьев и горелого мяса душила, будто зажгли курятник.
  Когда непреодолимое желание вырвать, вывернуться наизнанку, избавиться от этого запаха, этих ощущений, взвыть, убежать, очиститься начало стихать и трезвое ощущение происходящего немного вернулось к Алану, он вытер слезы на глазах (он сам не знал, от дыма ли или от горя по человеческим жизням), взглянул с дрожью на Витюху, с каким-то невольным, не мог в себе это подавить, отвращением к нему. Краем сознания отметил: нет, это не тот его самый страшный луч, боялся, видно, задеть мать, это просто глазами... На что он способен...
  Шатаясь, подошел к Заргии. Кажется, Юр и Витюха кинулись уже вперед, догонять убегавшего Хорма, но он все же хотел сначала освободить ее, убедиться, что она жива, он не мог иначе.
  Она по-прежнему связана, бьется в кресле, как серебристая рыбка, которую поймали и вышвырнули на берег, бьется, извиваясь всем своим худеньким телом. Алан вышел из оцепенения, попытался разорвать тесьму, всё шарил по карманам в поисках ножа, но его, как назло, сейчас не было. Алан отчаянно теребил и рвал веревки, они чуть ослабли, но так и не поддались. Заргия закрыла глаза и спокойно ждала, чуть вздрагивая.
  Пока он мучился с веревками, жгучая, настойчивая мысль гвоздем засела в мозгу: как же это все произошло? - убить людей, спокойно, как мух! Он пытался разорвать зубами путы, ломал ногти - синтетические веревки не поддавались. А мысль всё билась над одним и тем же: "Так что же это было? Неужели глазами? Вот этими серыми обычными детскими глазенками? Дрожь берет... Глазами чудовища... Конечно, сейчас нет смысла догонять и заглядывать ему в глаза. Этого уже не увидишь - дьявольская сущность только на миг показалась и спряталась. Теперь он сидит, как ни в чем не бывало, на плечах у Юра. Вместе мчатся за метнувшимся удирать Хормом. Но это же смертоносное оружие, живой лучемет, живая бомба неизведанной еще силы. Мальчонка мчится вперед по коридору, туда, вглубь замка, добить, уничтожить-таки источник зла... А сам он? Господи, что же он сам? Уж не исчадье ли ада? И это я, я вытащил такого монстра на свет божий на этой страшной планете..."
  Алан чувствовал, как его лихорадит. Лицо горело. Пальцы плохо слушались, в голове вертелось: добро - зло, прав - неправ, смешалось всё: его природное отвращение к убийству, любовь, необходимость, месть... "На что мы имеем право, на что нет? Где критерии? Где же нравственный эталон? Господи, подскажи! Помоги нам..."
  Алан успел сорвать только черную тесемку с лица Заргии и быстро, словно проверяя, провести по нему рукой. Еще раз обвел комнату в отчаянии глазами: ножа нигде не увидел, а шарить по обгорелым трупам не мог. Лихорадочная потребность бежать за товарищами, не отстать, быть с ними рядом в последнем бою не давала ему стоять на месте. Он так и подпрыгивал от нетерпения.
  - Я бегу. Я должен, прости. Нет ни минуты. Я вернусь очень скоро!
  И кинулся вдогонку. Там, в высоком сводчатом коридоре, куда еще проникал через высокие окна вечерний сиреневый свет, Хорм расправил свои старые крылья и полетел под самым потолком, казалось, медленно и с трудом. Коридор не давал пространства развернуться, взмыть вверх, набрать скорость. Трое преследователей мчались за ним на расстоянии метров двадцати, не отставая.
  - Эй, ты! - зазвенел детский нахальный крик, "автор" явно не был обременен сыновним уважением. - Эй, ты, птичка! Мозги-то и впрямь куриные. Посмотри на свой замок! Посмотри повнимательнее (йергсинг нервно дернул головой в сторону на лету). Ты ничего не замечаешь несуразного? Он ведь - под средневековье. Смотри, сколько в нем лесенок и низких ходов! Разве он для крылатых? Он - для двуногих. Он - для людей. Для тех, кем вы были еще пятьсот лет назад. Можно было бы и догадаться, убожество!
  Словно от удара лучеметом птицечеловек затравленно зыркнул взглядом запавших, как могилы, глаз. В последний раз поддал крыльями, рванулся вперед и оказался в затемненной комнате с экранами и циферблатами. Противоположная от двери стена на высоте метров пяти, под самым потолком, переходила в пульт управления. Старик с разлету выбил кулаками стекло и начал, лихорадочно оглядываясь, давить на красные кнопки. Одна, другая, третья...
  Только сейчас достигшие дверей Алан и Юр с Витькой на плече увидели, услышали, осознали, что он делает. Выстрел Юра - промах! Фокусник увернулся, хохоча, нажал еще одну кнопку.
  Один за другим раскатисто, гулко, неправдоподобно раздавались взрывы. Башня за башней, стены одна за другой падали, взлетали и сыпались россыпью глыб, подымались цементной пылью. Всё ближе, всё реальнее, всё громче. Стены уже трескались совсем рядом, пол зашевелился под ногами землян. Смерть, гибель под камнями уже, казалось, выглядывает совсем близко, выказывает свой смеющийся лик с оскалом клыков сумасшедшего йергсинга.
  Он рывком оглянулся, новым взмахом крыльев выровнялся в воздухе, успел нажать еще кнопку, по-прежнему смеясь. И в этот момент рука, нажавшая кнопку, на глазах превратилась в обугленную серо-зеленую кость скелета. Глухой гортанный рык вырвался мгновением позже, когда уже бесформенная масса в перьях валилась с высот сводчатого потолка. "Молодец, пацан, без промаха!" - мелькнуло в голове Юра. А вой йергсинга все несся, ширясь, отдаваясь эхом под обломками сводов, в уцелевших еще узких коридорах и бойницах. Казалось, стонут в смертельной, безнадежной, полной ненависти тоске все души вымирающего мира крылатых, откуда-то из адских бездн взывают о мщении... Как вдруг:
  - Мама!!! - звериным визгом закричал Витюшка. Снова стал на глазах маленьким, жалким. Он вдруг забыл о мести. Спрыгнул на пол, побежал назад по коридору, которого уже не было, всё скрежетало, осыпаясь. Вместо прохода здесь царил лишь хаос только что упавших глыб да неосевшая еще пыль разрушения. От нее невозможно было дышать. Нельзя было видеть. Маленькая фигурка Витюшки распласталась по обломку стены. Пройти дальше он не мог. Да и знал уже, знал больше, чем земляне. Сигнал души, биоток его матери навсегда заглох в его мозгу.
  Он и не верил, и рвался туда, всё разгребая пальчиками каменную крошку, даже не видя, как пальцы оставляют кровавые следы на битый камнях. Он и не верил все еще до сих пор, не хотел верить, но он же и знал. Ему дано было знать такое. Он уже знал.
  Алан тупо смотрел на него. Тоже пытался пробиться. И вдруг все понял. Понял по обессилено распластавшемуся на камнях тельцу. Руки скрючились, застыли. Раздался детский плач.
  Когда Юр подбежал, аланово лицо тоже было все в крови и пыли, словно он бился о камни. Он не обратил внимания на Юра и продолжал кричать какому-то невидимому богу:
  - Почему же я не развязал ее?! Как же ты допустил?! А-а-а!!! Почему? По-че-му!!! - ритмично бил кулаком, не замечая крови. Он хотел уже удариться лбом об острый угол, но Юр ухватил его за плечи, не дал размахнуться и оттащил назад.
  Мимо, со стороны комнаты с пультом, строем проходили роботы-андроиды, земные, знакомые великаны, четким шагом невозмутимых военных машин. Их, оставшихся в резерве, привел подоспевший Персей. Он сам шел сзади. Последние несколько роботов тащили связанного и усыпленного Хорма. Обгоревшие крылья волочились драными перьями под лязг металлических ног о камни. И у бредущего в задумчивости Персея в буре перемешанных и противоречивых чувств, как ни странно, не было желания добить врага, утвердить победу, выкорчевать зло, не было упоения или законной гордости. На лице с широко распахнутыми немигающими глазами застыла лишь бесконечная, бескрайняя и бездонная, как космос, философская грусть - неохватная, как чернота со звездами. Ох, уж эта печаль, вечная человеческая печаль от бесплодности попыток что-то потом изменить в той нелепой концовке, которую подкинула сама жизнь... Вечный вопрос: кто виноват? А как бы мы поступили, если бы можно было все вернуть?..
  Внезапно зашевелился, оторвался от стены, к которой приник, повернул лобастую голову измазанный в пыли маленький мутант. Прошептал, как во сне, словно себе самому, словно лечил гипнозом свою безумную боль, словно успокаивал себя:
  - Сейчас. Я наберусь сил, я сконцентрируюсь и сожгу его.
  - Нет! Неожиданно безапелляционным тоном сказал Персей. - Судить его будет Верховный суд Планет Свободного Кольца. Тебе не дано это право.
  Внезапно встал Алан. Пошатнулся. Лицо в крови. Вытер рукавом. Размазал белесую пыль с кровью. В последний раз зажмурился, как бы прощаясь с тем образом, над которым рыдал сейчас, открыл глаза и сказал на удивление тихо:
  - Выбирай. Или ты будешь моим сыном, или останешься маленьким чудовищем, достойным Хорма, - чудовищем, которому понравилось убивать! Одно из двух.
  - У меня нет больше никого, кроме тебя! - Витька с плачем бросился к Алану. - Я буду с тобой! Я приму все нравственные законы твоей планеты! - Ребенок припал к ногам землянина. - Не бросай меня, папа!
  - Это закон не моей планеты, это закон всех гуманных планет Кольца.
  
  Эпилог
  
  В космопорте близ Москвы сегодня царила суета. Отсюда часто отправлялись транспортные ракеты в освоенные уже миры - к дружественным звездным расам или к собственным колонистам, покинувшим густонаселенную Землю. Отлет транспорта с грузом и пассажирами не был тут редкостью. После того, как человечество справилось с временем и пространством, решило титаническую задачу, о которой так много гадали на заре звездоплавания, полеты даже в самые дальние уголки Галактики перестали вызывать такую сенсацию, как еще век назад. Они стал чем-то планомерным и само собой разумеющимся.
  Человечество все расширяло достижимый мир. И на пути своего повзросления и утверждения во Вселенной сталкивалось с другими цивилизациями, похожими и непохожими, процветающими, жалкими или враждебными.
  Оживление вокруг готовящегося к старту трансгалактического крейсера "Триумф" сегодня как-то выходило за рамки обычного. У лестницы-подъемника толпились и парламентарии, и даже кое-кто (тщательно охраняемые) из членов Великого Совета - правительства Объединенной Земли. Подальше, за рядами спецслужб, начинались все прочие: родственники с их эмоциями, друзья и зеваки. Разумеется, не обошлось и без всепланетарного телевидения, представители которого с камерами и профессиональной пробивной силой пролезали чуть ли не между ног у присутствующих и оказывались у самого подъемника, откуда их уже не успевала оттеснить охрана.
  Улетающее дипломатическое посольство Земли торжественно вышагивало к трапу, в последний раз улыбаясь, поднимая в приветственном жесте обе сжатые руки и потрясая ими. Камеры строчили, стараясь увековечить этот момент, толпа провожающих подалась вперед, так что силовикам пришлось туговато в их старании придержать чинную церемонию в рамках порядка.
  Какие-то шумные, невероятно пестрые девчонки, по последней моде все бритые и в одежде из разноцветных лоскутиков, бросились с визгом, затискали, засыпали букетами молодого дипломата, посла Земли, который шел во главе процессии. Охранники рванулись было оттолкнуть поклонниц, но парень сам унял телохранителей-шкафов одним лишь властным жестом, после чего милостиво заулыбался своим юным фанаткам, прижимая руками охапки роз.
  Поклонницы не только просили автографы, но обнаглели до того, что полезли с ним целоваться. Он и это не отверг со снисходительной улыбкой на некрасивом лице. Он сумел, непонятно как, из приставаний охреневших от сексуальной раскованности девиц сделать себе рекламу, еще больше запомниться, полюбиться зрителю - жителю Земли.
  Он ничуть не испугался напора лезущих с визгом очаровашек, выбрал из них самую ходовую, которая расставила руки для объятий и уже кричала: "Возьми меня, я вся твоя!" Когда зрители уже думали, что ее сейчас вышвырнет парнишка-телохранитель, двухметровый дуболом, молодой дипломат в безукоризненном традиционном костюме при галстуке вдруг (изумленно-радостный дружный вопль толпы!) без всякого стеснения обнял девушку, как будто вокруг никого и не было, привлек к себе, томно прикрыв глаза, и поцеловал долгим, как в голливудских фильмах, страстным поцелуем, пусть чуть-чуть деланым, пусть для публики, но удачно, до замирания, до рева и визга провожающих всех рангов артистично, ничего не скажешь, и в меру раскованно.
  После такого "представления", без тени смущения, молодой круглолицый блондин, позируя перед камерой, пригладил свои торчащие ежиком волосы, поправил съехавший галстук и сказал с ноткой грусти:
  - Я никогда не забуду Землю. Это моя вторая родина и добрая мать. Не забуду земных девушек! Их красоту! Я всех вас люблю, - и послал вокруг воздушный поцелуй.
  - Визинг! Постойте, Визинг! Умоляю вас! - к нему пробивалась, нещадно толкаясь локтями, еще одна тележурналистка. В ее энергичном лице сквозило что-то лисье, хитроватое и пролазливое, рыжевато-пшеничные волосы вились пышно вздыбленной копной до плеч. Плащ распахнулся, открывая лилово-сверкающее платье и костлявые ключицы. - Всего несколько слов для "Москоу трибюн". К вам было не подойти...
  Он милостиво улыбнулся, хотя краем глаза сверился с экраном, на котором исчезающие до отлета минуты сверкали на темном, как небо, фоне.
  - Дорогой наш Визинг! - торопливо тараторила "лисичка" в микрофон. - Все мы знаем, что вы летите во главе дипломатической миссии на Йормейю, планету, где вы родились двадцать четыре года назад. Двадцать лет из них вы провели на Земле. Разрешите спросить - и это, я думаю, будет интересно всем нашим зрителям - какие чувства движут вами? Почему именно на Йормейю пал ваш выбор? Ведь всем известно, что с вашим талантом и популярностью вы могли бы в скором времени баллотироваться в Великий Совет, вам это и предсказывали. Здесь вас ожидала фантастическая карьера!
  - Благодарю вас и телезрителей за такую безоглядную веру в меня. Где бы я ни был, я никогда вас не разочарую, потому что буду помнить глаза провожавших меня. Вы спрашиваете, почему я начинаю свою карьеру с Йормейи? Конечно, может быть, и перспективнее было бы работать на Земле, но я не мог иначе. Кто же, как не я, будет печься сейчас о моей планете? Не забывайте, что, когда я улетал оттуда, мой народ, подавленный, идущий вспять в своем развитии, попросту вымирающий, жил там где-то на уровне кроманьонских поселений. Сейчас он развился, приумножился благодаря Земле и стал хозяином своей планеты. Но без помощи всего Кольца ему еще не встать на ноги, не покорить, не цивилизовать свой мир, не вывести на ступень среднего развития планет Кольца. Для этого я и еду, если кратко...
  - Но с вашей потрясающей талантливостью вы могли бы возглавить любую науку, любую область знания. Всем известно, что еще в подростковом возрасте вы занялись генетикой - и в результате спасли вымирающую цивилизацию йергсингов на планете Дэвс. Объясните нашим телезрителям, почему вы стали политиком? Об этом было много писем, многие интересуются. Почему вы отвергли научную карьеру, которая сулила вам грандиозный успех?
  - Потому что я не вижу науки важнее, чем наука о том, как людям жить друг с другом (перефразируя Толстого), другими словами - наука установления братского понимания между разбросанными во Вселенной народами. Надо научить разумные существа не подавлению и уничтожению, а любви, привить им психологию цивилизованного всегалактического братства.
  - Наше время истекает, но скажите еще... - она не успела договорить.
  В толпе возникла какая-то сумятица, охранники кого-то отталкивали, сразу несколько голосов кричали и доказывали вразнобой что-то неясное, шум, угрозы, толчки всё усиливались. Молодой дипломат (а его уже тормошили и поторапливали, хватали сзади за фалды пиджака солидные коллеги из посольства с объемистыми животами и лысинами) все же рванулся на звук голосов.
  - Визинг, дорогой! Пять минут до подъема трапа!
  Его чуть припухшие, усталые глаза вдруг оживились, словно он спрыгнул со сцены и оказался в своей настоящей жизни, глаза эти искали кого-то среди мечущихся людских лиц. Он недовольно вырвал полы своего пиджака и пошел на крики. Перед ним расступались коридором. Еще миг - он увидел кого-то, весь вспыхнул. Исчезла наигранная респектабельность, щеки покрылись лихорадочным румянцем. "Лисичка" с камерой успела протиснуться и запечатлеть, как он инстинктивно рванул тугой галстук на шее, какой у него стал нездешний, странный взгляд, как будто он, как в воду с головой, свалился в свое детство, увидел что-то только ему одному знакомое и страшно дорогое. Сейчас он был совершенно вне этой толпы, этого приветственного шума.
  - Ну наконец-то... Ты! - прошептал он почти про себя, но от "лисички" укрыться было невозможно, она и эти слова запечатлела для какого-то будущего (еще не знала сама) сенсационного репортажа.
  А старательный охранник в лилово-пятнистой форме с прозрачной каской в этот момент пнул автоматом, вытесняя в толпу, седого крепыша-мужчину, который все рвался и доказывал. Визинг только чуть опустил голову, мгновение - быстрый набыченный взгляд - и охранник отлетел, ничего не понимая, хватаясь за автомат в панике, отброшенный в сторону силой, равной силе буйвола.
  - Это ты. Я знал. Почти год тебя не было.
  Парень протянул руки и крепко сжал седого мужчину, заметно ниже его ростом. "Постарел еще больше, вон морщинистый какой, курит, как паровоз, залысины вон уже какие", - подумал он. И сказал:
  - Я так ждал тебя. Что же ты в последнюю минуту?..
  - Витюха! Салага, ну ты вымахал, пока меня не было! Да, видишь, задержали меня, из экспедиции ведь, вчера вечером только прилетели, боялся, не успею.
  Он все похлопывал дюжую спину в пиджаке, отстранял от себя дорогое лицо, смеялся, разглядывал сына, снова прижимал, не переставая приговаривать:
  - Сынишка, детенок ты мой родной! Как я тебя давно не видел!..
  - Хочешь, я задержу вылет?
  "Лисичка" аж подпрыгнула, это был именно тот материал - о личном, трепетном и интересном для всеобщего смакования. Чуть не выронив камеру, вся обратилась в слух.
  - Не надо, Витюнь. Я лечу с тобой. Устроишь меня по знакомству?
  - Ну о чем речь, конечно.
  "Лисичка" навела объектив прямо на лицо Алана, когда тот говорил:
  - Знаешь, пора мне на Йормейю. Давно я там не был. Надо. Могиле поклониться. Твоей матери.
  - Там, где могила, сейчас растет крупный город - будущая столица. О маме знают, только много выдумывают. Складывают легенды.
  Визинг решительно взял отца под руку и повел к ярко освещенному ковровому трапу. Им больше никто не преграждал дорогу. Алан шел немного смущенно, в ярком свете прожекторов космопорта, под неусыпным сопровождением телекамер (куча коллег уже оттеснила "лисичку"), шел, втягивая голову в плечи. Визинг - напротив, как рыба в воде, гордо выпрямился, снова стал немного позировать на публику, сейчас он чарующе-белозубо улыбался, щеки по-прежнему в красных пятнах нервного возбуждения, но рука уже поднята властным приветственным жестом, глаза уже обводят восторженную толпу удовлетворенно-уверенным взглядом.
  Алан обрадовался, когда всё, наконец, закончилось, и они оказались в роскошной каюте вдвоем. Запах лаванды, серо-лиловые ненавязчивые невесомые драпировки ("что-то непонятное, в новом стиле, эх, старею, - думал Алан, - в прежнее время такого в наших жестянках не было"), кресла мягкие, как пух, полулежачие, сиреневые, охапки цветов, вазы, золото, лепнина на стенах... Алан смутился еще больше от всей этой нежащей красоты, вроде убранства дорогого отеля. Присел лишь на краешек. Закашлялся. В последнее время он кашлял все больше и тяжелее.
  - Отец, лечиться надо. Ну что ж это? Столько курить!
  - Да, да. А впрочем, я не мог тебе сказать там, при толпе, но меня уж, видно, лечить поздновато. Сам понимаешь... Это была моя последняя экспедиция. Теперь уж списали. Так что скоро я окажусь, наверное, рядом с моей женой, с моей любимой. Пора. Нечего жалеть.
  - Что ты говоришь такое? Никогда не думал, что ты можешь заболеть. Но я...
  - Это неизлечимо, сынок.
  - Но ты же сам говорил, что у меня "не голова, а дом советов", - улыбнулся с натугой Визинг. - Я возьмусь за это. Я решу эту задачу. Ты будешь жить. Ты знаешь уже, что, если я за что-нибудь всерьез берусь...
  - Не надо, сынок. Не это сейчас главное. Я вот что хотел тебе сказать. На при толпе. Не при журналистах.
  Алан прокашлялся, похлопал по карманам, затянулся с облегчением. Казалось, стряхнул усталость и неловкость.
  - Вот что. Я потом сразу же лечу на планету ссыльных. Такое дело. Помоги брату своему. Ты теперь все можешь. Олег сослан. Что-то натворил. Но он ведь хороший мальчишка. Помнишь его? Вы виделись только в детстве... Да, увы! Я тоже редко и мало бывал с ним. Не растил, не следовал за каждым шагом, не ласкал, не наказывал, не остановил вовремя...
  - А мать?
  - Что мать? После смерти Игоря Сольвейг как с цепи сорвалась. Все не могла себе найти кого-то. Сплошные любовники, сплошные метанья и трагедии, две попытки самоубийства, дурь всякая. Слышал, колоться начала. Разве ей было до пацана? А мне она его упорно не отдавала. Словно не она передо мной, а я перед ней в чем-то был виноват.
  - Послушай, отец. А ведь Сольвейг не должна была узнать, что это я... сделал ее вдовой?
  - Нет. Мы приняли решение еще тогда, по пути домой. Она не должна была знать. И тебе не следовало получить на Земле сразу же такого врага. И даже Игорь... Его память... Мы не хотели... По отчетам экспедиции он просто погиб в бою. Его ведь даже наградили посмертно.
  - Только не думай, что она ничего не понимала и не чувствовала. По тому, как она ненавидела нас, препятствовала контактам...
  - Больше всего она ненавидела меня, - уверенно заключил Алан.
  Визинг не возразил, хотя в уме смутно пронеслось: "Тебя - да, конечно, по свойству человеческой психологии мы не терпим тех, кому сделали зло. А вот меня... Ты не можешь постичь этого, разумеется. Но однажды, когда мы с ней впервые увидели друг друга, я прочел всё в ее глазах. Мне хватило мгновения. Достаточно было только лишь встретиться взглядом... Она испепелила бы меня, если бы обладала моими возможностями. Да, вот так-то вот... Впрочем, зачем мы все это разворошили? И отчаянная в своей ярости самка, и те убийцы, что она ко мне подсылала... Смешно! Кто меня смог бы убить, когда я чую приближение киллера за версту и могу (очень гуманно) просто устроить ему небольшую вспышку диареи плюс промывание мозгов... Но тебе, отец, не надо обо всем этом знать".
  Визинг тоже сел, оперся руками о колени, стал невесело смотреть в иллюминатор, как убирают трап, как прерывается последняя связь с Землей, слышатся последние команды: "Всем лечь в антиперегрузочные кресла, экипажу занять места..."
  - Знаешь, отец, мы все перед Оленей виноваты: Сольвейг, Игорь, ты, я. Он оказался никому не нужен. И я, наверное, больше всех виноват, потому что занял его место.
  - Перестань. Не надо так. Просто, сынок, я тебе скажу, не мудрствуя лукаво: видишь ли, всё хорошо не бывает. Ты только помоги ему. Обещаешь?
  Визинг припал своим огромным выпуклым лбом к плечу отца и долго сидел, закрыв глаза. Со дня смерти матери подобная опустошающая боль не касалась ни разу его сердца. А что такое боль? Вот эта необъяснимая, давящая, раздирающая грудь? Это, наверное, та же любовь, только когда любимого нет с тобой ли ему плохо. Перед закрытыми глазами будущего вершителя планетарных судеб, сменяя один другого, всплывали образы. Мать. С ее оливковой кожей, синеглазая, волоокая, совсем девчонка, младше, чем он сейчас... Робко, по-детски кутается в свою цветастую коричневато-красную шаль с бахромой. Тонкие ручки перекрещены на груди каким-то сиротским жестом. Она вся, ее длинный холщовый хитон пропах дымом из очага. И вечно со страхом смотрит на небо, ждет грядущей беды. А он, маленький, - боже, как он цеплялся за нее, панически боясь отпустить хотя бы край ее холщовой юбки, стараясь хотя бы прижаться щекой к колену, ухватить за тонкую кисть. Ему сразу становилось надежно и тепло. Но он страшно быстро рос. И уже стал перехватывать ее взгляд в небо, ее ужас и бессилие.
  Визинг и сейчас содрогнулся, душащий ком спазмом сжал горло, воспоминание воскресило вновь (он просто физически почувствовал), как и почему в его детской груди росли, бушевали и, наконец, вырвались неуправляемые силы сжигающей его мести, ненависти, и в то же время желание справедливости и любви, которой жаждало его маленькое существо. Мама! Моя девочка-мать! А тебя-то я и не сумел защитить.
  А вот уже другой образ. Тоже дорогой. Это же брат Олежка. Вечно хохочет. Такой добрый, такой весельчак. Он сразу принял Витьку как родного, ничуть не шарахаясь при слухах о том, что это малолетний убийца, инопланетный монстр... Как хорошо он умел смеяться - заливисто, тепло! Какой выдумщик был и обжора! Маленький жизнелюб. Казалось, он никого вообще не ненавидит. Толстый мальчишка со смешинками в черных глазах... Как же незаметно он отдалился. Втянули, должно быть, в наркомафию, скорее всего так... Если спасти его, то сейчас, не теряя ни минуты, пока на его душу навсегда не легла печать колонии.
  А вот Алан. Тот, молодой, что когда-то протянул к малышу Визингу свои мощные ладони, как-то по-хозяйски взял на руки, поднял на такую высоту, с которой кружилась голова и в груди что-то страшновато-сладко замирало...
  "Ты боялся, отец, что я вырасту маленьким чудовищем, - думал Визинг, намеренно бередя свою душевную рану, - видишь, я научился плакать. Я научился любить".
  - Внимание. Одна минута до старта! Всем приготовиться!..
  Антиперегрузочные кресла мягко поглотили тела пассажиров. Теперь оба, отец и сын, смотрели в иллюминатор, вернее, в небо - розовое от земных огней, всё гуще, всё лиловее кверху и, наконец, черное со звездами там, где пролегал их путь.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"