Аннотация: Иногда душа нуждается в чём-то одном, но хочется видеть совершенно другое
Огромный концертный зал наполнялся переливами музыки от старого, но ещё верного своему делу рояля, что уже помаленьку начинал заполняться пылью изнутри, сколько не ухаживай за ним и сколько не восхваляй, насколько же он ещё прекрасен и великолепен. Новой похвалой старые раны не залечишь. Голубые глаза бегают от нотного листа до пожелтевших клавиш, с каждым морганием задерживаясь всё больше в темноте, дабы лучше ощутить весь спектр и буквально чувствовать своей душой, каждой её частичкой, всё то, что так аккуратно и старательно было выписано на бумаге той ночью, когда юная дева осталась без сна. Хотелось скорее уже отыграть весь этот кошмар ночной глади перед призрачными зрителями, что уже готовы были и сами поскорее убежать к кому-то пить чай с яркими десертами, и отправиться в тёплую, мягкую, может даже и жестковатую из-за неудобной конструкции, кровать, дабы поскорее ощутить отдых всеми частями тела, которые так этого заслужили. Ноги, которые подсказывают ритм, когда лучше сделать паузу, когда лучше подзатянуть, даже если композиция того не требует, но так будет лучше; руки, которые уже покрылись множеством мозолей и высохли из-за неприятного химозного воздуха, а ногти все обломались; спина, что уже много часов находилась в одном положении, помаленьку забывая о том, что такое разминка, казалось вот-вот неприятно щёлкнет при малейшем движении или попытке снять напряжение.
Первая, вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая, седьмая, восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая, двенадцатая, тринадцатая... Не то. Ладно, первая, вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая, седьмая, восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая, тринадцатая, четырнадцатая... Слишком долго держала паузу. Первая, вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая, седьмая, восьмая... Слишком быстро. Первая, вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая, седьмая, восьмая, тринадцатая, двадцатая, пятая, первая, третья... Стоп, что? Ещё раз! Первая, вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая, седьмая, восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая, двенадцатая, тринадцатая, четырнадцатая, пятнадцатая, шестнадцатая, семнадцатая, восемнадцатая, девятнадцатая... Уже почти... двадцатая, двадцать первая, двадцать вторая, двадцать третья, двадцать четвёртая, двадцать пятая, двадцать шестая, двадцать седьмая, двадцать восьмая... Ну, ну... Давай же... двадцать девятая... тридца... Да провались ты пропадом!
И так раз за разом. Внутри все эмоции и чувства перемешались в одно целое, как и эти ноты, чтоб им гореть в аду, плыли в глазах в одну неясную кучу, которую даже прочесть казалось уже подвигом, за который полагается в тур по миру отправить! Какая вообще степень маразма была у того, кто это смог придумать и записать? Покажите этого сумасшедшего, что же с ним сейчас, интересно узнать, стало. В дом хи-хи-ха-ха определили? Или оставили бедолагу мучиться с прорехой в голове? Хотя мог ли тогда человек с дыркой в голове выдумать такое, за что бы весь мир его полюбил... Но ведь многие великие люди так и жили, и творили, и умудрялись уходить в употребление некоторых веществ за бешенные деньги, заработанные творчеством, разве нет? Тогда можно ли предполагать, что и Аврора сможет добиться всемирного уважения, как пианистка? Композитор? Женщина? А если тоже воспользуется те ми же способами получения вдохновения, что и другие, в том числе мужчины? Можно ведь просто прикрыться болезнью и принимать всё, что хочешь, и никто не осудит, так ведь? Так? Или нет? А кто знает? Бог если только... но есть ли ему до этого дела? Каждый раз, смотря в окно на небо, один верующий невольно бы задумался: "Да что же это за Бог-то такой... Несколько тысяч лет назад Он создал мир и вложил в него жизнь, создал подобного себе, но что же из этого вышло? Войны, страдания и предательство - разве это тот рай, о котором нас учили и обещали нам его дать? Разве нет?". Его голос звучал угнетённо, словно он хотел прямиком достучаться и остаться безнаказанным за сказанное. "Как можно верить тому, кто не вмешивается в судьбы людей?". Слова молитвы казались ему теперь пустыми звуками, что лишь создавали сплошную иллюзию того, что он может быть услышан, может быть помилован лично Им... Он вспомнил о своих молитвах: горьких просьбах о помощи во времена бед и лишений, как неоднократно он искал утешение в вере - а взамен получал лишь молчание. Жестокое, бессердечное и безразличное.
"Где же ты был", - продолжил он с нарастающим раздражением, собираясь рвать глотку в ночной глуши своей деревушки, не боясь никакого осуждения. - "Когда мой друг лежал на грани смерти? Где была твоя милость для тех несчастных детей на улицах города? Ты разве уж не слышал крики беззащитных своих творений? А как же то, что Бог слышит детские молитвы лучше? Или забыл? Ты сидишь там высоко на облаках и смотришь вниз с безразличием". Верующий вдруг внезапно почувствовал как его гнев накатывает волной: "Ты даровал людям свободу выбора! Но что значит эта свобода для тех, кто живёт в нищете или страдает от болезней? Как ты можешь оставлять своих последователей один на один с их бедами? Мы что ли в них виноваты? В болезнях и возможности войн мы виноваты? Если уж виноваты одни, так не позволяй себе наказывать и других". У него возникла мысль о том, что люди сами сотворили этот мир - от их решений зависит всё, а Бог лишь наблюдает за этой игрой без правил, лишь иногда подогревая свой интерес природными бедствиями. "Может быть", - прошептал он едва слышно, но самому ему казалось, что он прокричал это прямо в небо, - "ты просто не знаешь боли человеческой или предпочитаешь оставаться незамеченным среди шумного мира? Решил тихонечко набедокурить и понаблюдать? Да ты ведь и сам был человеком! Вспомни! Пойми!". Эти размышления терзали его душу, вера начала трещать по швам, как старое хлопковое платье, сшитое самым бездарным швеёй в мире.
Он вспомнил слова священников о любви Божией: "Но где же эта любовь тогда?". Его сердце наполнилось разочарованием. Разве может быть настоящая любовь той силы, которая позволяет допускать бесконечные страдания тем, кто не сделал совершенно ничего? Почему за грехи одного расплачиваются тысячи, а то и миллионы? Почему совершил грабёж один, а повесили другого со всей семьёй? С ощущением глубокой, как океан, печали он осознал свою беспомощность, ведь даже если бы он мог отвергнуть эту идею Бога - куда бы тогда делась надежда на лучшее? Надежда на то, что завтра всё прекратиться и будет всё, как прежде? Она же была единственной нитью связи с чем-то большим... Но мозгу было сложно согласиться с этим странным, как этому верующему казалось, парадоксом. "Бог бесполезен", - заключил он, наконец, про себя, ставя окончательную точку на своей истории и своей душе. И хотя эти слова были полны боли и противоречий внутри него самого, они рождали новую свободу мыслей, свободную от ожиданий божественного вмешательства и готовую принять реальность такой, какая она есть - со всеми её мрачными оттенками жизни.
Тише-тише, читатель, не утомляйся вопросами, давай вернёмся к прежнему.
Пшеничного золота волосы рассыпались по крышке, маленький лоб тихо стукнулся, а гортанный стон пронёсся так стремительно, но незаметно. Из зала исчезли призрачные зрители, которых себе представляла всеми силами Аврора, пытаясь понять, какие же эмоции они все будут испытывать от такого скверной игры. Вон тот в шляпе и с тростью, кажется, кривит нос и щурит глаза; та дамочка с губками-бантиками удивлённо распахивает глаза и опускает руки, которые приготовила для аплодисментов, смущённо поглядывая на дочь; а та бабушка на галёрке сейчас вот-вот разрыдается, утыкаясь в плечо своего супруга. Такую композицию и так осквернить! Стыд! Позор! Выгоните негодяйку со сцены живо! Бесчестие! Талант и все годы жития музыкой точно испарились вмиг, оставив красавицу одну под светом мелкой свечи. Ещё чуть-чуть и она... Ну вот, потухла. Она сидела посреди сцены как застывшая статуя: её тело было охвачено холодом страха и горечи мести судьбы. Она чувствовала всем телом долгие часы репетиций - каждый аккорд звенел радостью ожидания триумфа; каждая нота была пронизана надеждой на признание. И что осталось теперь? Пустое пространство вокруг неё звенело тишиной, как остриём ножа. "Почему?" - шептала она себе под нос. "Почему именно сейчас?". Её голос звучал хрипло от невыразимого стыда. Она хотела бы сбежать - убежать от всего этого бесполезного спектакля жизни; но ноги словно приросли к сцене, её место здесь было определено, как местом кончины, где она смогла бы трагически закончить жизнь, отдать свою душу в руки тому, в кого уже начинала слабо верить, хотя до этого момента жила Им, и прослыть на ближайшие, тускло освещённые фонарями, улочки, как "позорница музыки, поплатившаяся за всё в эту же минуту".
Да разве ж так можно? Уже завтра весь этот зал будет заполнен людьми с разных концов света, ожидающих чистое и самое оригинальное исполнение такой старой классики, которого они и не слышали нигде, и они наверняка будут разочарованы в своих потраченных деньгах и времени. Все они выйдут со скандалом, что это самое что ни на есть варварство - так издеваться над инструментом и памятью! Да как эту непутёвую ещё на эшафот не пропустили?! Люди столько лет создавали то, что должно жить вечно, то, что должно быть всегда неизменным, но подаваться по-новому, то, что увековечили, чтобы память об истории оставалась жива, а сейчас это всё будет в пух и прах разрушено... Они пришли за вдохновением, за искусством без помех, а вместо этого увидят только горечь провала. Она вспомнила слова своего преподавателя: "Музыка - это язык души. Не бойся говорить тем языком". Но как же ей говорить завтра? Как передать свои чувства через ноты, когда сердце сжимается от страха, а руки забыли всё напрочь, как пьяные? С отчаянным вздохом, понимая всю свою никчёмность и бездарность, девушка взяла пальцами подсвечник и мелкими шагами направилась в коридор, где уже поджидал директор театра.
- Наше юное дарование! Как успехи? К тебе снисходят величайшие музыканты и озаряют своим светом твою душу? - мужчина весело и нежно взял женскую ладонь в свою и закружил в танце большого коридора, издававший эхо примерно то же, что и в зале.
- Ох, Месье... Вы возлагаете на меня слишком большие надежды! Так ведь нельзя.
- Милочка, кто сказал, что нельзя? Покажи мне немедля этого негодяя, и я тут же заставлю его извиняться перед тобой на коленях!
- А Вы, видимо, всё не вникли во французский дух? Всё также остаётесь прежним россиянином, как и родились? Тут несколько другие порядки.
- Ну и что? Чтобы жить во Франции необязательно быть коренным французом. Русский есть состояние твоего внутреннего понимания мира и собственная философия, а не то, где ты родился. Порой даже те, кто родился под покровом лунного света, падающего на улицы Парижа, не могут в полной мере понять всю ценность искусства, что дают нам самые одарённые. - мужчина отпустил девушку, поправил шляпу и с более тихим, спокойным тоном продолжил: - Чайковский. Я тебе говорил о нём. Пробовала играть? Гениальная личность. Работая над своим музыкальным развитием в тихой библиотеке, я мог часто наблюдать его там же за историческими данными. Он вновь создавал то, что не создавал ещё никто, думал так, как никто не думал. Этот труд не имеет цены, ведь разве имеет смысл ставить цену тому, что итак очень высоко, не так ли? Разве уж можно ли ставить цену тому, что не уплатит ни один знатный богатей, какую бы огромную сумму он не предлагал?
Девушка его перебила, шкрябая в руках старый подсвечник.
- А если уж так случилось, что один богатейший, какого свет не видовал, предлагает цену ту, которой можно весь мир купить? Тогда что?
Директор почесал в раздумьях седину, подбирая правильные слова.
- Тогда тут можно узнать истинную душу того, кому это всё богатство предлагают. Давай на минутку представим двух людей, от Бога одарённых самым что ни на есть талантом к искусству, величайший дар, но один живёт практически в нищете, перебирается с крошки на крошку, выступает на публику, рад любой отработанной копеечке, но душа у него намного больше того, что он представляет из себя внешне, если видит кого-то более нуждающегося, то уступит ему, пусть и будет потом желудок болеть, что опять ничего не получил, хотя возможность была.
- А что же второй? С ним что?
- А он как раз-таки, милая моя, наоборот, не имеет за своей творческой душой ничего ценного. Творить-то творит, только души там... С гулькин нос! - последнюю фразу директор произнёс на родном языке, но девушка притворилась, что всё поняла. - Зато внешне... Ох, внешне... Павлин! Да и причём натуральный! Фрак на каждый день новый вот только с иголочек, галстуки на каждый случай шились новые, и шляп не стеснялся.
- И к чему же Вы ведёте?
- Да-к к тому, дамочка Вы моя белокурая, что имеющий душу, когда ему предложили деньги, и, между прочим, не малые, чтобы он продал всё то, над чем работал, не знал бы горя и бедности до конца дней, отказался от всего этого и после умер голодной смертью. Но тот, чьё богатство не знало границ, согласился. С радостью всем сообщил, что продаёт свои труды за огромнейшие деньги и ещё больше увеличивает свой капитал. Понимаешь разницу?
- Не совсем, если честно... Почему он просто не согласился продать свои работы за деньги? Мог бы и дальше заниматься тем, чем хотел, в чём проблема? Да и почему бы не стать ещё богаче, когда ты итак уже больно богат, что карманы рвутся? Не обижайтесь, но Ваши рассуждения сейчас смысла никакого совершенно не имеют...
- А разве же дело этой истории только в деньгах?
- А разве нет? Тогда для чего же Вы привели этот пример с бедным и богатым? Проще ведь привести пример с двумя бедными или двумя богатыми, или вовсе не упоминать их финансового положения.
- Так как раз-таки для того, чтобы показать тебе эту грань между тем, чтобы просто показать свои картины миру, стать известным и узнаваемым, и наглухо и простодушно продать свой дар. Бедный, безусловно, дурак, раз не взял деньги, в которых он нуждался, но у него была прежде всего честь, за которую он держался руками и ногами! Честь человека искусства! А богатый, конечно, промышлял в экономике и знал, как можно ещё заработать, но, увы, не церемонился: раздавал свой дар направо и налево за деньги, как куртизанка! Но это не значит, что наоборот быть не может. Тут всё зависимо от ситуации, человека и того, какая перспектива его ожидает.
- А Вам, я так понимаю, только честь и важна? А если человек болен и ему требуется лечение? Что ж ему теперь отказываться и умирать в мучениях?
- Да!
- Вы про честь?
- Нисколько. Так ты поняла, про что я тебе говорю?
Аврора заправила светлые, как только вставшее летнее солнце на небосклоне, волосы и слегка покачала утвердительно головой, вежливо улыбаясь и показывая, что она всё впитала, как новенькая хлопковая тряпочка. Было ли так на самом деле? Поняла ли она смысл всего того, что ей сказал директор театра? Ей и самой предстояло это узнать, но, возможно, чуть позже. На данный момент в своей светлой, но потухшей голове, она поняла лишь то, что директор вновь учит других тому, чего сам не смыслит и не имеет даже малейшего представления об этом. Правда ли знал он Чайковского? Вряд ли. В его словах звучали громкие фразы о традициях и мастерах прошлого, но разве можно было действительно понять глубину их музыки через призму нынешний шаблонных интерпретаций? Аврора вспомнила свои занятия с преподавателями: они всегда подчеркивали важность индивидуальности в исполнении, что ей и предстояло завтра пройти. Каждый аккорд должен был исходить из внутреннего мира музыканта, каждая нота должна была говорить о чем-то личном. Она вдруг ощутила прилив решимости, ныне не знакомой ей самой, что заставил её быстро зажечь свечу, распрощаться с директором театра, которому, уже было ясно самой девушке, она не интересна, а лишь её талант, и побежать обратно в концертный зал, где она уже представляла, как начнёт вновь хорошо играть. Могла ли она вообще подозревать о том, что её ждёт? В самых глубоких мечтах может быть, но не шибко. Все же мы любим помечтать, что когда-нибудь с нами произойдёт то, чего не случится никогда. Например, как однажды вечером, сидя на бульваре, подойдёт раз какой-то незнакомый господин, заведёт тему о необходимости веры, и понесётся рассказывать, что вздумается, что дьявол подскажет, дабы соблазнить прекрасную светлую, как утренняя роса в свете солнца, душу на грех и отречение от Высшей силы и от Него. Что ж делать-то тогда? Согласиться из вежливости? Принять слова и сделать, как он велит? Но ведь внутри будет борьба: благородный и честный разум будет спорить с сердцем, трепещущее лишь об одном, что так нельзя, ведь это единственное и неповторимое, благодаря чему ты можешь проснуться, познавая этот мир с каждым днём всё больше и больше, и заснуть, погрузившись в чудный мир фантастических творений, что могли наблюдать самые первые люди. Как можно отвергать то единственное святое чувство - веру в Господа, создавшего рай на земле, создавшего человека и дав ему свободу выбирать, даже зная, что он согрешит? Это словно предать самого себя. И всё же сомнения начнут пробуждаться, мысли о том, что может быть проще просто уйти в тень многоцветного мира удовольствий будут терзать душу, подкупая чужой интерес заиграться в этом, словно в карточной игре, где ты лишь тройка, если уж не двойка, всё зависит лишь от того, кто ты такой: козырь или нет. Никто не хочет иметь с тобой дело, людям всегда нужны карты больше и больше, чтобы иметь надежду на выигрыш. А если все большие карты окажутся бесполезны? Ты будешь очень кстати, если имеешь очень выгодную особенность. Но что если нет? Жди ненависти и словечек, что можно было вытянуть и получше. А может быть именно этот разговор на бульваре станет искрой для нового понимания? Разве случайный встречный способен открыть глаза на истину? В этом противоречии скрыта печальная красота жизни: сквозь призму страха потерять свои идеалы расцветает надежда найти новые пути к спасению. Не только несомненная вера служит опорой, иногда именно вызов самим себе становится движущей силой. Так или иначе, этот вечер останется в памяти, когда момент столкновения внешнего мира с внутренними переживаниями стал особенно остр, как свеженький нож с рынка, только купленный, свежезаточенный нож с красивой рукоятью, плавной гравировкой в виде волн... Но ведь незнакомец уйдёт так же внезапно, как и появился, однако его слова будут звучать долго после его исчезновения, словно там эхо есть, как в церкви, в которой недавно Аврора молясь, поклялась, что коль подастся на чары дьявольские, не сумеет отгадать, где к ней явлен Он с искренней помощью, а где ну тот, что специально подстраивается под тебя и заманивает, ставя условия, умолчав, так и отдаться в руки тому, кому с детства верна непоколебимо и всю Книгу читала в перерывах.
Резко вбежав в зал, юная красавица запрыгнула на сцену с лучезарной улыбкой, привнося света среди рядов гораздо больше, чем свеча или вся люстра, которая прямо сейчас так ярко горела. Погодите, а почему она горит? Она ведь не должна гореть! Она должна гореть завтра, в присутствии зрителей, среди которых будет всё бывшее французское дворянство, самые знатные люди, что могут себе позволить такое роскошное развлечение, да и сам директор поприсутствует с радостью, оценивая, насколько сильно он сможет заработать с этого представления. Почему именно сейчас она аки солнце горит и проясняет небольшой участок сцены, где барышня прямо сейчас должна сидеть и каждую ноту в точности отыгрывать, словно она импровизирует на ходу? Неважно! Пока есть силы, пока есть вдохновение и мысль - надо играть! Завтра уже никто спрашивать не будет, почему такая красивая миледи и так бездарна! Быстро переключив внимание на инструмент, подбежала, чуть было не обронила свечу, небрежно поставила её на крышку, что подсвечник несколько раз из стороны в сторону прокатился, всё-таки устояв на месте, поставила упавшие ноты и, недолго думая, начала...
Чисто. Чисто. Чисто! Как же чисто сыграно! Неужто ей только этого и не хватало? Только лишь капли смелости от разговоров про какую-то странную "философию" с русским директором и всё?! Как же это было просто... Каждый пальчик был занят своим делом, руки то и дело плавали над клавишами, спина не гудела при том же положении в осанке, ножки даже в покое не оставались, всё время отстукивали свой ритм от пятки к носку и обратно, глаза бешено в лихорадке бежали по строкам от ноты до ноты. Первая, вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая, седьмая, восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая, двенадцатая, тринадцатая, четырнадцатая, пятнадцатая, шестнадцатая, семнадцатая, восемнадцатая, девятнадцатая, двадцатая, двадцать первая, двадцать вторая, двадцать третья, двадцать четвёртая, двадцать пятая, двадцать шестая, двадцать седьмая, двадцать восьмая, двадцать девятая, тридцатая, тридцать первая, тридцать вторая, тридцать третья, тридцать четвёртая... тридцать пятая, тридцать шестая, тридцать седьмая, тридцать восьмая, тридцать девятая... сороковая! Сорок? Неужели... Правда ли? Не может быть! Разве уж такое возможно? Её руками точно кто-то правил. Раскрыв глаза в шоке, девица смотрела на свои руки, пытаясь вникнуть в факт того, как она чисто, без запинок и прочего сыграла то, ради чего так старательно убивала своё время и терпение. Не находилось обыкновенных слов, дабы описать это чувство ёмко и внятно, но всё же, сквозь комок горла, что предупреждал о вот-вот подступающих росинок-слёз, она прокричала на весь концертный зал:
Je ne peux pas y croire!
Подпрыгивая радостно на носочках, прямо как балерина на выступлении, что махает изящными ножками и растирает их в кровь, показывая всему залу лучшую сторону искусства, Аврора не могла всё смириться с тем, что в зале был кто-то ещё. Кто-то явно ей помог, ведь не могла же она за секунду вновь обрести те силы и веру в себя. Может ноты специально кто-то подменил, чтобы подставить и опозорить завтра перед тысячью, а то и десятком тысяч, зрителей? Кто-то хотел или хочет, чтобы в неё все презрительно кидали тряпки, заставляя начищать им дорогие, прямо как вся её жизнь, туфли? Нет. Она точно могла сказать, что прямо сейчас за ней кто-то стоит. Человек. Мужчина. Парень. Совсем мальчишка. Смутное ощущение, словно он был ей нужен...
Всё также стоя спиной к этому роялю, возле которого она так весело скакала от счастья, Аврора ощутила слишком уж странное присутствие кого-то чужого. Чужой, но некто очень похожий. Характерный звук скрипящей кожи стула оповестил о том, что некто сел и уже готовился было сыграть что-то, точно не то, что заявлено в нотах, но как тут неведомая сила заставила барышню обернуться и взглянуть на того, кто заставил её сердце забиться быстрее и вдруг остановиться. Перед ней, словно из тени, возник юноша с яркими карими, словно свежий лесной летний орех, глазами, полными уверенности и озорства. Его волосы были идеально уложены, хоть местами и виднелось неопрятность, а на губах играла загадочная улыбка. Он смотрел на неё с таким интересом, как будто видел не просто артистку на сцене, а саму душу этого театра.
Аврора замерла в ожидании, прокручивая в голове мысли о том, кто он, почему его взгляд был настолько пронзающим. Он не выглядел как обычный проходимец или работник театра. Одет во что-то подобие хитона, но завязанного особенным образом, что это выглядело как новаторская мысль дизайнеров, которые решили внедрить свою моду в этот скучный бренный мир чёрных костюмов, сюртуков, фраков, чтобы всем было чем похвастаться хотя бы новым. Не отрывая взгляда от мужчины, хотя наверное стоило бы допросить его и прогнать, но она не решалась сказать и слова, красавица присела рядом. Достаточных размеров мужская ладонь взяла маленькую женскую и навела на клавиши, помогая расставить пальцы именно так, как она это сделала буквально пару минут назад. Неужели? Неужели это... нет! Быть не может! Юноша, точно по волшебству, заставил пальцы девушки двигаться, помогая слегка своими руками, направляя в нужное русло и преобразовывая музыку в нечто прекраснейшее, что даже великие композиторы бы вряд ли смогли изобразить.
Закончив вновь играть, Аврора, чуть запинаясь в словах от страха, проронила:
- А Вы... Вы...
- Я тот, кого ты хотела видеть прямо в этот момент, когда тебе понадобилась помощь. Ты захотела меня увидеть, и я не смог бы бросить на произвол судьбы столь прекраснейшее... творение.
Его слова звучали до тошноты странно и пошло, будто что-то его вот-вот выдало, но... Нет! Сомнений быть никак не может! Это именно Он! Значит, всё-таки, слышит девичьи мольбы Господь... Она остолбенела сидя, пытаясь осмыслить происходящее. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Словно под напором невидимой силы она ощутила лёгкий холодок по спине - то был не страх, а предвкушение чего-то необычайного. Каждый звук его голоса резонировал с её внутренним миром, слова обретали плоть и кровь, про что он упоминал своим ученикам. Она вспомнила о своих самых искренних желаниях и надеждах: о любви и защите, о том светлом будущем, которое она рисовала в своих снах и вечерами перед иконами. Он говорил так уверенно и ясно, что каждое слово проникало глубже её сущности. И хотя разум протестовал против этой безумной идеи, верить тому, кто мог быть не тем за кого себя выдаёт - душа её тянулась к этому божественному откровению. Глаза голубизны реки заблестели и чуть было не налились слезами, когда девушка, вдруг подскочив, опустилась на колени, принявшись целовать руку Его, с надеждой и испугом маленького зверька глядя прямо в глаза и пытаясь найти в себе смелость хоть что-то сказать. Не так себе она представляла приход того, кто в трудную минуту давал веру на лучшее. Его другая рука потянулась к голове юной девы, поглаживая золотистые кудри и ангельски улыбаясь. Он чувствовал верно, что деву терзают многие волнения и страхи. Но самое главное, что её не могло отпустить и впивалось, как тернии - завтра. То, что должно решить ей судьбу и дальнейшую жизнь. Сыграет - обеспечит своей семье хорошее будущее и устроит карьеру пианистки. Не сыграет - так и провалится в нищету дальше, а ведь нищим стать позор... С таким-то талантом!
Пусть и прошло уже около получаса их молчания, но она всё ещё не могла поверить в то, что видит прямо сейчас. Но всё же какие-то сомнения её посещали, что не всё так уж и гладко. Ей нужно было всегда быть начеку, даже во время вечерних молитв. В один из таких вечеров в её мать бес засел, пообещав и до младшенькой добраться. В тот же день и погорела сама. Взяла в приступе бешенства свечу, да и подожгла юбку из хлопка, пропитанную свежеразлитым маслом. То уж был не человек, а бегающий огонь из грехов и лживых покаяний. Вслед за матерью начинала сходить с ума и Аврора, чувствуя с каждым днём, как... этот... всё ближе и ближе. Сейчас же она уверена, что перед ней именно Он!
Как верующий вновь обрёл веру, сидя на бульваре и понимая, смотря на людей, таких разных, лживых и правдивых, грешных и будущих жителей рая, что светлая вера в Бога вновь наполняет его грудь, точно нежное пробуждение от долгого сна.
"Я вспомнил времена, когда моя вера была сильна и искренняя, какой свет не видовал. Каждый день начинался с молитвы, каждый вечер заканчивался благодарностью за прожитые мгновения. Однако потом пришли сомнения: мир казался слишком жестоким, а события - хаотичными и несправедливыми. Я задавался вопросами о смысле жизни и месте человека во вселенной и иногда мне казалось, что ответов не существует, как и Бога. Но сегодня всё изменилось. Я ощутил присутствие чего-то большего... именно той силы, которая ведет нас через бурю жизни, защищая от всех преград и помогая встать на путь истины и правды. Взглянув на небо с его бескрайними облаками и яркими лучами солнца, я наконец осознал, что даже среди трудностей есть место для надежды, пусть иногда и казалось, что мольба бесполезна и Он просто безнадёжен... Да отрежут мне язык за такие слова! Вернуться к вере оказалось проще простого, она была всегда рядом, но просто скрыта под тяжестью вопросов и страхов, которые мы не в силах контролировать и одолевать, будучи обыкновенными смертными. Внутри меня возникло ощущение покоя, я осознал свою связь со всем живым вокруг меня: с природой, людьми и вселенной в целом. Теперь мне хочется делиться этой новой находкой с окружающими, рассказывать о том, как важно сохранять надежду даже в самые тёмные времена! Я понимаю отныне, что вера не всегда означает отсутствие сомнений или страха, она скорее обретает силу именно тогда, когда мы сталкиваемся лицом к лицу со своими внутренними демонами. Я поднял глаза к небесам и произнёс тихую молитву благодарности за возвращение света в мою жизнь, за ту любовь и поддержку от Бога, которые никогда не покидали меня по-настоящему. И хотя путь вперёд может быть тернистым, теперь я знаю: у меня есть крепкая опора внутри себя, моя вера стала якорем в бурном океане краткой жизни. С каждым днём эта новая уверенность будет расти внутри меня подобно семечку - пусть маленькому на первый взгляд - но способному вырасти в большое дерево под правильным уходом. Дерево надежды и любви к себе, другим, миру! И Богу...".
Он пообещал ей помочь. Пообещал избавить от всего, что может причинить вред. Но ведь чтобы не чувствовать более страданий, необходимо отдать себя Ему в объятия и... Не это ли он имел в виду? Нет, он точно обещал ей защитить! Он же... Он ведь... Ну...
***
Тёмное пространство, не имеющее ни начала, ни конца. Аврора лишь гуляет по своему сознанию, не находя даже намёка на сон. Предстояла долгая прогулка. Пройдя вёрст пять, она услышала какие-то странные шорохи. Что это? Наверное опять соседская кошка забралась домой через окно... Это походило на пытку, специально созданную для того, чтобы вырвать её из тихого бреда. Шорохи становились всё громче, и постепенно Аврора осознала: это не кошка. Тени вокруг неё начали сгущаться, их формы принимали зловещие контуры. Сердце забилось быстрее, словно предчувствуя опасность.
Когда она остановилась и прислушалась, ей показалось, что в этих шорохах скрывается что-то большее - шёпот голосов, которые звали её по имени. Эти голоса были знакомыми и чуждыми одновременно, они пробирались в её разум как зимний ветер сквозь щели старых окон. От напряжения она обхватила себя руками, пытаясь найти хоть каплю тепла среди этого бесконечного холода. Но тьма продолжала давить на неё со всех сторон, она чувствовала себя пленницей собственных мыслей. Собравшись с силами, Аврора сделала шаг назад, дабы убежать скорее. Кажется ли ей, или действительно тени начали оживать? Вокруг мелькали силуэты с искривлёнными лицами и горящими глазами, их злобные ухмылки заставляли кровь стынуть в жилах. Бежать уже было поздно, но она пыталась. Их смех резонировал в её голове, как отголоски ужасающего кошмара. Они окружили её со всех сторон, их руки тянулись к ней, словно желая поймать и заполучить её душу. Девушка ощутила на себе их ледяные прикосновения, холод проникал в самую глубину её сердца. Она пыталась закричать, но звук застревал у неё в горле, невыносимый страх лишал сил. Постепенно она поняла, что среди демонов стоял ещё один - именно Он во всей своей мощи и великолепии. Его облик завораживал и одновременно пугал, он выглядел как воплощение тьмы с проницательным взглядом, который мог видеть каждую слабость. Её сердце колотилось всё быстрее, казалось, что каждый удар рвал пространство вокруг неё на части. Она боролась изо всех сил против этих мрачных созданий, думала о своей семье, друзьях и о том свете жизни за пределами этого кошмара. Но чем больше она сопротивлялась им внешне, тем сильнее демон выжимал из неё силу внутри. Он жаждал ее отчаяния.
Внезапно Аврора распахнула глаза в холодном поту вся бледная, точно смерть. В груди больно кололо как от осинового кола, зрачки резко сузились, голубые глаза стали практически белыми, дыхание участилось настолько, что, казалось, вот-вот сердце выпрыгнет и разорвётся на куски. Свеча на столе всё также горела, давая небольшой источник света, дабы быстро оглядеть пыльную комнату на наличие тех же мыслительных демонов, что душили своими культяпами, что больше похожи на сучья ветхих деревьев. Изображение в глазах дрожало, пытаясь сфокусироваться на чём-то одном, но выходило паршиво из-за тряски головы. Адреналин в крови был слишком высок, из-за чего даже моментами клонило в сон. Грохот с боку. Девушка моментально развернулась в сторону шума и вжалась в угол кровати. То упала икона, которая даже при сильном землетрясении или чрезмерной активности внутри дома вплоть до трясок и бросания посуды в стены не падала никогда. Даже просто снять и протереть её изнутри от пыли казалось подвигом.
***
Огромный концертный зал наполнялся людьми, всякого разного вида, поведения и состояния: вот музыкальный критик в шляпе цилиндре с тростью и длиннющими усами, на которых ещё остались следы от выпивки; а там высокая белокурая дамочка со странным макияжем и маленькой кругленькой шляпкой на прилизанных волосах держит дочку на руках, театрально показывая ей большую люстру и рассказывая историю театра, а девочка, кажется, лет пяти, и рада посидеть у мамы на ручках с карамельной конфетой; бабушка в старинном платье, вероятно, оставленном ей матерью или старшей сестрой, вместе с супругом направлялась на галёрку, желая сверху рассмотреть и слушать всё получше. Сколько бы им лет не было, мужчина так и остался настоящим джентльменом: и шторку пододвинул, вперёд свою даму пропустил, руку ей подал. А ведь люди любят-то! О! И вот ещё! Молодой парень жену в щёку и руку как целует, говоря слова любви:
Tu es mon coeur, tu es mon âme, tu es ma vie...
Аврора, стоя за кулисами в нежном розовом платье с корсетом, всё не могла перестать поправлять его. Передние пряди волос то и дело выпадали из причёски, что ещё больше нервировало барышню. Из-за ночного кошмара ужасно хотелось спать, веки были слишком тяжелы для неё, но нужно было держаться, выступать же через пару минут! Она уже прекрасно осознавала для себя, что её ждёт, но хотела надеяться на лучшее, что это окажется просто напросто её воображением и она выступит достойно, обеспечит своему братцу хорошее образование и сможет зажить спокойно. Только вот что покоя не давало с той ночи: та упавшая икона, которая после как к полу прилипла! На утро она и вовсе исчезла. Ей просто хотелось верить и знать, что она переволновалась и всё будет хорошо...
Свет гаснет, в зале наступает гробовая тишина, все в ожидании того, ради чего отвалили бешеные деньги. Разве можно в этот ответственный момент подвести себя, подвести директора, весь театр и Париж? Нет! Ни в коем случае! Всё будет идеально.
Всё! Будет! Иде! Аль! Но!
Никто не сможет прервать сие событие, это должно привнести что-то совершенно новое в мировую музыку... Нельзя оплошать.
Когда лишь свет люстры стал единственным освещением над сценой для пианистки, то в зале уже можно было услышать, как кто-то кашляет, вздыхает, нервно поглядывая на часы. Жуть! Первая нота. Вторая. Третья. Четвёртая. В концертном зале слышно только переливы музыки старого, но верного своему делу, рояля. Тело барышни было подозрительно расслабленно, руки легко ориентировались на мышечную память, всё игралось верно. Иногда можно было немного сымпровизировать, что вызывало только восторженные вздохи у бывшей французской знати и аплодисменты. Даже тот критик не удержался от рукоплескания. Музыка буквально пронизывала всё помещение насквозь, проходила в каждого зрителя, заставляя их сердца биться в такт играющему музыканту. Но что самое главное: не было Его... Ещё вчера вечером она и хотела, чтобы он ей помог, но после уже поняла, что она зря согласилась, но делать обещанного пока не стала, вдруг обойдётся.
Тридцать пять. Тридцать шесть. Тридцать семь. Тридцать восемь. Тридцать девять. Сорок... И вновь зал погрузился в тишину. Одна пара рук начала аплодировать. За ней вторая, третья, десятая, сотая, тысячная...
- Браво! Эта девочка гениальна!
- Великолепно! Где вы ж раньше утаивали её?
- Parfait!
Где-то директор театра аплодирует сам себе в своей гениальной схеме.
Забрав множественные букеты поклонников и комплименты от критиков, Аврора счастливая выбежала на улицу, забежала на бульвар и села на ближайшую скамью, упиваясь собственным великолепием.
- Наслаждаешься? - внезапно возник голос рядом. - Не забудь только отплатить, как следует.
То был... "Он"... или уже точнее "этот"? К чёрту местоимения!
- Ты... ты!!!
- Я?
- Ты... - Аврора кое-как подбирала слова от злости. - ты обманул меня!
- Я тебя не обманывал, попрошу заметить... - дьявол закурил папиросу, отвлекаясь зрительно на внешнюю среду. - Ты сама нуждалась во мне, вот я и пришёл.
- Что? Неправда! Я ведь...
- Хотела видеть своего Бога? Вот именно, пойми разницу, дорогуша... Не всегда то, что мы хотим видеть, нам необходимо. Ты нуждалась в свободе выбора, которую я тебе дал, и...
- Да ты ведь просто принял облик Божественный! Бесстыдник!
- В этом и есть моя задача: обманывать людей, чтобы те шли на грех.
- Но ведь я...
- Ещё не грешила? Знаю, дьявольская канцелярия работает прекрасно.
Тяжело вздохнув, девушка решила не медлить:
- Зачем ты пришёл? Чтобы снова запутать меня? У тебя нет ни совести, ни стыда!
Он сделал глубокую затяжку и отпустил дым в воздух с таким видом, словно наслаждался каждым моментом её гнева.
- Совесть и стыд - это твои человеческие понятия. Я предлагаю тебе свободу выбора... но за каждое решение придётся платить цену. И не бывает дешёвых удовольствий. Разве что самая дешёвая женщина в публичном доме... Да и то заплатишь цену денежную, плюс цену здоровья.
Аврора почувствовала раздражение, нарастающее комком в горле.
- Свобода выбора?! Если бы не ты, мне вовсе не пришлось бы делать этот выбор! Ты играешь судьбами людей ради собственного развлечения!
Он посмотрел на неё с интересом:
- Разве это развлечение? Для меня это больше похоже на искусство! А ты - талантливый музыкант своего существования. И именно поэтому я тут: чтобы вдохновлять тебя совершать великие поступки или принимать самые трудные решения... Да и к тому же я тебя ни к чему не принуждал, я дал тебе только один намёк на то, что тебе сделать, чтобы моя задача осталась выполненной. Видишь ли, у нас тоже есть свой баланс, и если этот баланс не соблюдать, то будет разруха! Тогда придётся заплатить тем, кто к этому отношения не имеет.
Она вздохнула и скрестила руки:
- Но цена слишком высока!
Дьявол наклонился ближе:
- Так ведь именно этим мы и занимаемся: преображением через жертвы. Неужели ты думаешь о своих потерях сейчас? Ты здесь как звезда среди мрачного небоскрёба жизни, все восхищаются тобой теперь!
Аврора замерла от его слов. Внутри неё боролись чувства: радость от признания и страх потери себя.
- Может быть... может быть так оно и есть... Но я добилась этого сама! Вчера ты мне помог, вот уж спасибо, но сегодня...
Он улыбнулся таинственной ухмылкой:
- А что сегодня? Сегодня я тебе помог. У нас с тобой была договорённость, что я тебе помогаю, а ты отдаёшь себя всю мне.
- Не было такого!
- Было, не пытайся отвертеться. Да и к тому же вспомни, что ты каждый раз обдумывала в церкви на исповеди или службе?
Голубые глаза залились слезами, белки глаз покраснели, веки распухли.
- Ну-ну... Иди домой, там всё будет. Ты рано или поздно это сделаешь, не переживай...
Чуть позже увезли тело девушки в розовом праздничном платье, что уже замаралось кровью. Из груди торчал необыкновенной красоты кинжал, что буквально горел, стоило к нему притронуться.