Тори Вик : другие произведения.

Аномалия (главы 1-3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Светлое будущее наступило. Новое общество живет по новым законам, каждый гражданин защищен, сыт и обогрет. Обязательная процедура нановкрапления "LL-211" дает каждому шанс прожить долгую жизнь. Человечество привито "от постыдного старения". Прогресс науки и техники достиг расцвета, время войн и политических неурядиц осталось позади. Казалось бы, живи да здравствуй. Но не все в Новом обществе так безоблачно и светло. Анна-Амалия Лемешева знает это на своем опыте: много лет она вынуждена скрывать в подвале дома собственную мать. Сокрытие представителей нулевого поколения (последних "смертных"), а также стариков и инвалидов строго карается законом. Такую "обузу общества" положено сдавать в специальные клиники и центры, но Анна-Амалия не может пойти против совести и поэтому идет на нарушение закона.
Книга вышла в сентябре 2009 г. (АСТ; Северо-Запад Пресс)
  
  
  
  
  
  <Начало>
  
  Бессмертие стоит нам жизни.
  Рамон де Кампоамор
  
  
  
  Каждый раз, спускаясь в подвал, чтобы накормить собственную мать, я чувствую себя преступницей. По закону так и есть: вот уже четырнадцать лет я скрываю в доме престарелую женщину, жить которой осталось считанные месяцы, а может быть, и дни.
  По вечерам я плотно завешиваю окна, запираю двери, выключаю свет и прислушиваюсь к шепоту ночи. Тихо. Открыв шкаф в гостиной, нащупываю в полу холодную ручку люка. Рывок - и мягкий свет озаряет лицо. Я беру термос с едой и спускаюсь по лестнице в тайник.
  Тесную комнатку освещает старая настольная лампа. Мама, завернувшись в плед, сидит в кресле и читает книгу. Свет лампы золотит ее седые волосы. Она бережно держит в руках книгу из библиотеки отца и, склонив голову на бок, еле заметно улыбается пожелтевшим страницам. Она - вся там, в вымышленном мире, но сейчас, увы, единственном доступном ей.
  Услышав мои шаги, мама вся сжимается и как будто превращается в одни большие, сверкающие от страха глаза.
  - Это я, не бойся, - поставив термос на стол, я ступаю на бледную дорожку света. - Ты обещала, что будешь беречь глаза. Почему нормальный свет не включаешь? Все равно наверху не видно.
  - Уже привыкла, не могу при ярком свете.
  - Когда ты так говоришь, чувствую себя каким-то мучителем. Вот, ужин принесла.
  - Спасибо, Анечка.
  - Сделала, как ты любишь, - я открываю термос, и аромат горячей еды заполняет комнату.
  Для мамы я всегда готовлю отдельно, по старинке - на плите и в кастрюлях. Она не признает современную еду, называя ее 'химией'. Честно говоря, я не понимаю, почему она отказывается от легкой и вкусной пищи, пусть даже искусственной. Ее не нужно готовить, часами стоя у плиты, она содержит в себе все, что нужно организму. Сто раз убеждала в этом маму, но она отнекивается - уверена, что это вредно.
  Чтобы достать деликатесы, такие как натуральные овощи, фрукты и мясо, мне приходится тратить большие деньги и каждую неделю ездить на другой конец города. Но я об этом молчу - не хочу, чтобы мама чувствовала себя обузой. К тому же, она так давно не выходила на улицу, что понятия не имеет, насколько изменился мир: что овощи теперь не обязательно растут на грядках, что нет очередей в магазинах, да и самих магазинов почти не стало. Нас всем обеспечивает государство. Каждую неделю правительственная продовольственная служба привозит все продукты. Заработанные деньги мы тратим на то, без чего вполне могли бы жить - в общем, на всякую ерунду, которой непременно позавидуют знакомые и соседи.
  - Надо сказать Глебу, чтобы вентиляцию почистил и отопление проверил. Тебе здесь не холодно?
  Мама отрицательно качает головой и виновато улыбается.
  - Как он там?
  - На работе. Сказал, что сегодня будет поздно. Может быть, вообще только к утру придет. Какая-то правительственная шишка башку себе прострелила - он репортаж готовит.
  Мама берет термос двумя руками, подносит к лицу и с минуту наслаждается ароматом еды.
  - Пахнет очень вкусно. Знаешь, я ужасно скучаю по запахам и звукам. Помнишь, как раньше пекли пирожки? Какой аромат на весь дом! Ты еще маленькая была, залезешь в тесто по самые локти и тоже лепишь пирожки... такие смешные, однобокие.
  - Мам, пойдем наверх, - вдруг предлагаю я и пугаюсь своих слов.
  - Нет, Анечка, не надо. Мало ли что.
  Мама берет ложку и слабо, неуверенно ковыряет ею в термосе. Я заметила, что она стесняется кушать передо мной, прикрывает рот рукой и смущенно отводит глаза. Когда я на нее смотрю, начинаю понимать, почему все вокруг боятся стариков как прокаженных, почему правительство сгоняет 'нулевое поколение' в специальные клиники, почему тех, кто чудом избежал этого, забрасывают камнями на улицах. Наверное, не из-за того, что надо беречь ресурсы и не тратить их на старых и немощных. Не из-за того, что работающим приходится содержать пенсионеров... Просто теперь старики - как плесневелое пятно на фоне процветающего Нового общества. Они напоминают о смерти и о том, какими мы все были бы, если бы не процедура 'LL-211'.
  - Ну, хотя бы в день рождения ты сделаешь мне такой подарок? - я протягиваю маме руку, чтобы помочь подняться.
  - Анечка, доченька, прости, я и забыла. Забыла про день рождения дочки! Я даже не знаю, какое сегодня число.
  - Мама, ну ты что! Подумаешь - забыла! Ерунда все это. Сейчас почти никто не празднует дни рождения. Ни один торт не выдержит такое количество свечей.
  Но сейчас нам обеим не до шуток. Мы находимся в ужасной ситуации. И даже не потому, что моя родная мать уже который год живет в подвале, а я не сплю ночами, боясь, что кто-нибудь об этом узнает. Самое страшное то, что мы ничего не можем изменить. По крайней мере, в лучшую сторону. И помощи ждать неоткуда.
  Я усаживаюсь на пол, на маленький прикроватный коврик, обнимаю мамины ноги и кладу голову на ее колени... как в детстве, когда она по вечерам читала мне сказки. И, как в детстве, теплые руки ложатся мне на голову и нежно гладят волосы.
  - Мам, пойдем наверх.
  - Нет, лучше не надо. Ты же знаешь, чем это может закончиться.
  Но мне уже все равно. Это - моя мать. Женщина, подарившая мне жизнь, не должна сидеть в темном подвале... и если уж на то пошло, то хотя бы не в день моего рождения.
  - Все, идем, - я беру ее под руку, помогаю подняться.
  - Анечка, не надо...
  - Пойдем, пожалуйста. Никто не узнает.
  Мама с трудом встает, неуверенно, как будто только учится ходить, переставляет ноги.
  Через несколько минут мы наверху. Мама почти сразу садится на диван, я укутываю ее одеялом. В последнее время она часто мерзнет.
  В доме темно и тихо. Осторожно отодвинув штору, выглядываю во двор. Никого нет.
  Я включаю светильник, расставляю на столе чашки и наливаю чай. Мама рассматривает комнату.
  - Как все изменилось. Этой штуковины не было. И стол новый.
  - А, ерунда, - отзываюсь я. - Глебу не нравится. Он хочет что-то более современное. Говорит, наш интерьер безнадежно устарел. А мне нравятся старинные вещи.
  - Разве это старинные? - удивляется мама.
  Да, наверное, представление о раритетах и новинках у нас очень разное...
  Мама берет чашку чая и греет ладони. Золотое обручальное кольцо сверкает на правой руке. Она никогда его не снимает, несмотря на то, что отец давно умер. Я иногда думаю, неужели она до сих пор любит? Неужели в мире вообще существует такая живучая любовь? Я тоже люблю Глеба, все-таки прожили вместе шестнадцать лет. Но, наверное, со временем любовь стала другой. Вернее, не со временем, а со 'временами': теперь не принято говорить о чувствах открыто и признаваться в 'любви до гроба'. Хотя бы потому, что любить до конца будет очень тяжело. Почти невозможно. Особенно, если тебе уже полвека и прожить предстоит еще лет двести-триста... если сможешь.
  - Анечка, а сколько тебе сегодня исполняется? Тридцать шесть? Я не путаю?
  - Да, целых тридцать шесть.
  - Ой, ну ты как скажешь! Целых тридцать шесть! Совсем еще молодая. Я в твои годы уже седеть начала.
  Я невольно всматриваюсь в свое отражение в зеркале напротив. Да, молодая. Издалека и не скажешь, что мне хотя бы тридцать: в темных, почти черных волосах, нет и намека на седину, тело стройное, есть чем гордиться... Но, если подойти поближе и приглядеться, досадные морщинки возле уголков глаз и губ намекнут: 'Э-э-э, а женщина-то 'не первой молодости'. Сколько раз к косметологу хожено, а морщинки все равно есть. Видимо, нановкрапление - не панацея. Или процедура была проведена некачественно.
  - Красивая ты, Анна-Амалия, только глаза уставшие, - говорит мама.
  Да, глаза не ахти. А с чего им сиять? Когда нет проблеска счастья в жизни, то и нет блеска в глазах. Это факт.
  - Мам, можно задать тебе вопрос?
  - Конечно.
  - Почему ты решилась на эксперимент?
  - А кто ж меня спрашивал? Когда отправили на процедуру, мне было всего тринадцать. Папа хотел, чтобы я жила долго... и лучше, чем он. Кто ж из родителей этого не хочет? Представляешь, какое счастье было: у людей вдруг появилась возможность не стареть! Любыми способами старались попасть в число счастливчиков. Тогда процедура не бесплатная была, как сейчас, и не обязательная. Только для элиты, для богачей. Твой дед постарался, сделали мне по блату. Только, как видишь, не вышло ничего.
  - Почему?
  - Потому что так было задумано. Что бы там сейчас ни говорили, а наше поколение - просто подопытные кролики. Они знали, что не выйдет на нас бессмертия, только конец отодвинется немножко. На детях наших выйдет. А мы, как нам объяснили, всего лишь 'промежуточное звено', 'нулевое поколение'. Вот уже обозвали-то! Нулями!
  - Получается, обманули?
  - Да нет. Мы сами с радостью обманулись. Никто не знал, что будет потом, после процедуры этой. Когда узнали, поздно было.
  Мы молчим, пьем чай. Мама трогает обручальное кольцо на руке и продолжает:
  - Страшно, что столько людей за мечту погибло. Твой отец тоже в молодости решился на это. Какое-то время вроде и ничего, все хорошо было. Болячки отступили, о старости не думали уже. А тут раз - сердечная недостаточность. Забрали тело на экспертизу, вернули горстку пепла. Даже похоронить по-человечески не дали. И так многие умерли. Остались только такие динозавры, как я, - грустно улыбается мама, - и те вынуждена прятаться в палеозойском слое.
  - Мам, ну что ты...
  - Нет, я не в упрек... я все понимаю. Главное, чтобы у вас такого не получилось.
  - Не должно. Доказали, что тем, кто прошел процедуру в младенчестве и еще в перинатальной стадии, ничего такого не грозит.
  - Дай Бог, дай Бог...
  Вдруг в тишину врезаются звуки: кто-то набирает код входной двери. Щелчок, потом еще щелчок, предупредительный писк системы - неверный код. Я, отодвинув штору, выглядываю в окно. У дома стоит незнакомая машина.
  - Мам, вставай.
  - Кто это?
  - Не знаю.
  - Может, Глебушка?
  Я замираю в нерешительности, страх стучит в висках. Мама тоже напугана. Глеб знает код, охранная система впустила бы его и без кода, распознав по сканированию пальцев. Но кто это, если не Глеб?
  Снова щелчок - и система впускает кого-то в дом. Меня захлестывает паника, я будто вросла в пол и не могу пошевелиться. Расстояние до шкафа с люком небольшое, я моментально просчитываю все варианты и понимаю: помочь маме встать и спуститься в подвал просто не успею.
  Еще через мгновение что-то делать уже поздно - в коридоре включается свет, и я все отчетливее слышу приближающиеся шаги. В дверях, на фоне ярко освещенного проема, замирает мужской силуэт. Я протягиваю руку к чайнику и уже готова запустить им в голову незнакомцу, если он сделает еще хоть один шаг...
  - О! Здрасьте! - я узнаю голос Глеба и чувствую, как мой страх перерастает в истерику.
  - Глеб, почему ты не позвонил и не сказал, что придешь раньше! - меня трясет от гнева.
  - Нет, чтоб обрадоваться, так она еще и наезжает! Просто освободился раньше. Выпил немного - коллеги подвезли.
  Глеб заходит в комнату и растеряно смотрит на маму. Я вижу, что он в перчатках. Вот почему охранная система не впустила его сразу.
  - А что случилось?
  - Все нормально, - я стараюсь успокоиться и говорить уверенно, но слова застревают в горле. - Я пригласила маму попить чаю.
  Глеб снимает перчатки, затем пиджак, садится рядом со мной и, глядя мне в глаза, гневно шепчет:
  - Ты что, не понимаешь, что делаешь?
  - Глеб, у меня день рождения. Я хочу побыть с мамой.
  - Пожалуйста, я не запрещаю. Но почему здесь?
  - Потому что подвал - не место для встреч матери и дочки. Уже ночь, никто ничего не узнает.
  - А если узнает? Ты понимаешь, что тогда нам будет? - он краснеет, на лбу вздувается жилка гнева. - По головке не погладят!
  Мама вжимается в спинку дивана.
  - Глеб, прекрати! - я чувствую, что не могу больше выносить этот шипящий полушепот, так хочется закричать. - Ты слишком много себе позволяешь!
  - Я пойду, - неуверенно вмешивается мама.
  - Нет! Ты останешься! - говорю я. - Ты будешь спать в своей постели, в своей комнате. По крайней мере, сегодня.
  Глеб вскакивает и, как ошпаренный, убегает из комнаты. Ненавижу, когда он так делает.
  Мы сидим в тишине и допиваем чай, будто ничего не произошло. Через полчаса я отвожу маму в комнату, где она раньше жила, расстилаю постель.
  - Спокойной ночи, - говорю я и целую ее горячие руки.
  - Спокойной ночи, дорогая моя. Не ссорься с Глебом. Он тебя любит.
  Я выхожу в коридор, осторожно закрываю дверь и какое-то время прислушиваюсь. Не хочется идти в спальню, объясняться с Глебом. Мама плачет... тихо-тихо, но я слышу, и мне в который раз хочется умереть.
  
  
  ***
  На следующее утро мы с Глебом почти не разговаривали. Он встал раньше обычного, сам сделал завтрак, заварил одну чашку кофе. И все это - с такой демонстративной обидой, с таким молчаливым укором... Угрюмо уставившись в тарелку, он даже глаз не поднял, когда я появилась на кухне.
  Глеб еще вчера перед сном высказал, что я безответственная и беспечная, ничего не вижу дальше своего носа и совсем не беспокоюсь о нашем будущем. Мне нечего было ответить. Я действительно иногда сначала делаю, а потом думаю. Перечить боялась. Глеб - человек вспыльчивый, в порыве гнева может сказать и сделать что угодно. Я просто боялась за маму. Очень боялась. Больше, чем за себя.
  Допив кофе, Глеб молча встал и вышел в коридор. Я по привычке отправилась его провожать. Повернувшись ко мне спиной, он долго поправлял волосы, неспешно обувался, будто оставляя мне шанс попросить прощения первой, признаться в 'безответственности и беспечности'. Казалось, воздух в прихожей трещит от напряжения и недосказанных упреков. Я стояла рядом и не знала, что делать. Глеб уже подошел к двери, но на секунду задержался на пороге. Обернувшись, он одарил меня холодным взглядом, достал что-то из кейса и небрежно бросил на столик.
  - Это тебе. Вчера хотел сказать, но ты сделала сюрприз раньше, - пробурчал он и, не прощаясь, вышел.
  На столике лежал розовый конверт. Точно такой же, как и все те, что регулярно приходили на наш адрес уже несколько лет подряд. Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться, что там. Текст я выучила наизусть. За все годы в нем менялась только дата и время: 'Уважаемые Анна-Амалия Лемешева и Глеб Александрович Белов! Приглашаем Вас на собрание Комиссии по евгенике, которое состоится...' такого-то числа, по такому-то адресу, 'если по какой-то причине вы не сможете присутствовать в зале, просим сообщить об этом заранее'.
  Помню, с каким нетерпением и трепетом мы ждали эти конверты! Для нас это был настоящий праздник. Я купила красивый бархатный альбом ручной работы, куда вклеивала эти приглашения и каждый раз верила, что именно этот, последний конверт, станет первой страничкой, за которой потом появятся фотографии нашего малыша.
  Мы прилежно соблюдали специальные диеты для будущих родителей, ходили на консультации и ждали, ждали, ждали... Но время шло, ничего не менялось. На торжественных собраниях Комиссии по евгенике счастливый случай обходил нас стороной. Выбор падал на кого угодно, но не на нас. Глеб расстраивался, доказывал мне, что произошла ошибка или подтасовка результатов, но это ничего не меняло. Мы продолжали надеяться и исправно ходить на собрания, потому что боялись, что однажды возьмут и не пришлют этот розовый билетик в новую жизнь. В жизнь, которая будет хоть чем-то отличаться от предыдущих шестнадцати лет.
  В последний год или, может быть, два наш азарт поутих. Уже с меньшим энтузиазмом мы посещали эти помпезные мероприятия, и, признаюсь, немного радовались, если находилась уважительная причина, чтобы пропустить очередное собрание. Но даже тогда обязательно следили за происходящим в прямом эфире.
  И вот очередное собрание. Все здоровы, никто не умер - значит, надо идти. Ссора супругов, увы, не считается уважительной причиной. По крайней мере, для таких событий.
  Мои мысли прервал шум на лестнице. Сначала я не могла понять, в чем дело, ведь Глеб уже ушел на работу. Но тут вспоминала, что мама сегодня ночевала не у себя. Как стыдно! Я даже не зашла поинтересоваться, как она там.
  Осторожно держась за перила, мама потихоньку спускалась по лестнице. Я быстренько поднялась к ней и взяла под руку.
  - Почему не позвала?
  - Ты что! Я не то, что кричать, шептать боюсь.
  - А лифт на что?
  - Не умею я пользоваться вашими штучками. Мне так привычней, - отмахнулась мама.
  Меня всегда поражало, с каким упрямством она не желала осваивать современную технику. Даже если нужно запомнить назначение одной-единственной кнопки, она все равно потратит массу сил и времени, но сделает все так, как ей кажется проще и понятней. Иногда это упрямство меня раздражало и злило. Я пыталась убедить ее в том, насколько удобней, например, пользоваться аудиокнигами, а не слепить глаза над бумажными томами. Я сто раз убеждала ее надеть согревающий костюм, а не кутаться в гору тряпок. А уж говорить о чем-то более сложном даже не приходилось. Нет, и все. Так удобней, и точка.
   Иногда мне казалось, что мама таким образом цепляется за остатки прошлой жизни: не принимает настоящее, потому что оно потеснит в памяти прошлое. Так уж вышло, мама жила только им. А призрачное 'сегодня' шумело и перекатывалось гулким эхом где-то за толстыми стенами подвала, там, где она, Ольга Геннадьевна Лемешева, уже давно не значилась в списках живых.
  Оказавшись на кухне, мама сразу же попросила отвести ее к себе.
  - Неудобно чувствую себя в таких больших комнатах, - оправдывалась она.
  - Давай хоть позавтракаешь тут.
  - Ой, что-то не хочется. Всю ночь глаз не сомкнула - кошмары мучили. Прилечь бы... я лучше пойду к себе.
  - Ну, пожалуйста, останься. Посиди со мной немножко. Мне на работу только к обеду, скучно одной.
  - Ну ладно. Только недолго, - согласилась мама и присела к столу.
  - Нас с Глебом завтра вечером не будет, ты не пугайся.
  - А что такое? В гости?
  - Нет, на комиссию идем.
  - Опять?
  - Ага. Опять и снова.
  - Ой, хоть бы повезло, а то все никак.
  Когда мама или кто-нибудь из знакомых произносил это дурацкое 'а то все никак', я каждый раз чувствовала себя какой-то неполноценной. Как будто это я не могла родить ребенка, не получалось, не дано. А ведь просто не везло, катастрофически не везло. Знала я, и все знали - в этом нет ни моей вины, ни Глеба... и все равно с сожалением и жалостью повторяли это бессмысленное 'все никак'.
  - Да, надеюсь, повезет, - привычно ответила я.
  - Дай Бог, дай Бог...
  - Ну при чем здесь Бог?
  Мама посмотрела на меня осуждающе, но не решилась вступать в бесполезный спор. Мы когда-то договорились, что она не будет пытаться убедить меня в каком-то сверхъестественном вмешательстве, потусторонних силах.
  - Ты же знаешь, что это всего лишь случай. Выбор компьютерной программы. Даже если твой бог захочет, чтобы у нас появился ребенок, ничего не выйдет, - я машинально прикоснулась рукой к шее, к тому месту, где остался маленький, еле заметный шрам от вживленного имплантата. Вот и все... великий божественный замысел заткнут крошечным чипом.
  - Мне жалко тебя, Аня, - тяжело вздохнула мама.
  - Ну, перестань. Все будет хорошо.
  - Ладно, я пойду к себе, устала. Поможешь мне?
  Мы отправились в комнату и проделали все тот же путь - через шкаф с люком в подвал. Я помогла маме устроиться удобнее, включила ночник.
  - Анечка! - окликнула она, когда я уже подошла к лестнице.
  - Что?
  - Я помолюсь за тебя, и завтра все будет хорошо, - ласково сказала мама.
  Через полчаса я была готова к выходу: закрыла дом на все замки и проверила сигнализацию. Так, на всякий случай, а то развелось слишком много любителей позабавиться. Чтобы хоть как-то разнообразить затянувшуюся жизнь, многие пускались во все тяжкие, и лезли в дом не ради наживы, а за порцией адреналина. И пусть бы брали, что хотят, лишь бы не сунули нос в подвал.
  Стояла на удивление хорошая для начала осени погода. До моей смены времени было достаточно, я никуда не спешила и поэтому решила пройтись на работу пешком - всего-то несколько кварталов.
  Возле многоэтажки у парка толпился народ: человек тридцать стояли на газоне и смотрели вверх. Я подошла ближе. Как ни старалась, но там, наверху, не заметила ничего интересного или необычного.
  - Что-то случилось? - спросила я у женщины, стоящей рядом.
  - Там, на крыше, парочка...
  Я внимательнее вгляделась в вершину сверкающего здания, но опять не обнаружила ничего особенного.
  - Где?
  - Пока не видно. Спасатели с ними говорят.
  Собиралось все больше зевак. Я заметила, что у дома дежурит машина скорой помощи и служба охраны правопорядка.
  Вдруг толпа хором ахнула и замолчала. Посмотрев туда, куда были устремлены десятки глаз, я успела различить лишь темное пятно, скользящее на фоне зеркального здания. Потом последовал отвратительный звук - глухой удар с хрустом, как будто с крыши сбросили мешок рассохшихся кирпичей.
  Женщина рядом схватилась за голову и грохнулась в обморок прямо у моих ног. Я на мгновение оторопела и, присев к ней, оглядывалась по сторонам в поисках машины скорой помощи. Но врачи промчались мимо меня - спешили к подножию здания. Я машинально проверила у женщины пульс, расстегнула на ней блузку и, достав из сумки бутылку с питьевой водой, обрызгала ей лицо. Бедняга пришла в себя и, хватая ртом воздух, ощупала ушибленный затылок. Через минуту к нам подоспел врач и увел обмякшую женщину в машину скорой помощи.
  - Аномалия! - услышала я за спиной. Это был Вадим Перфилов - коллега Глеба. Он, как и многие, часто меня так называл, даже не стараясь разлепить полное имя на составляющие. Сначала я не отзывалась на это 'недоимя', а потом привыкла. - Ты что здесь делаешь?
  - Да вот, мимо проходила. Не знаешь, что случилось? - я почувствовала облегчение, что встретила хоть кого-то знакомого.
  - Да парочка идиотов сиганула с крыши, - Вадим схватил меня за руку и бесцеремонно потащил туда, где, покрикивая на зевак, суетились врачи и служба охраны правопорядка. - Позвонили прохожие, когда эти еще наверху были. Думали уже сворачиваться, ничего интересного. Но тут раз - и эти полетели. Представляешь, мы успели снять!
  Перфилов провел меня через толпу, и я увидела 'этих', о ком он говорил с таким азартом. На потрескавшемся асфальте лежало два тела: парень, застывший в неестественной позе, крепко держал девушку за руку. Ее светлые волосы слиплись от крови, изо рта по щеке стекала тонкая алая струйка. Но самое ужасное, это глаза девушки - широко открытые, смотрящие в небо, - и губы, искаженные в жуткой, чуть заметной улыбке.
  - Записку оставили, - голос Перфилова звучал где-то далеко, как эхо. - 'Будем мы жить долго и счастливо, и умрем в один день'. Сопляки! Чего наделали! Двадцать с хвостиком лет, а они... Эй, ты меня слышишь? Аномалия...
  Не в силах больше смотреть, я попятилась назад и на что-то наступила. Это был кроссовок, обычный кроссовок. Второй такой же - на ноге паренька, которого медики уже укрыли брезентом. Все звуки вокруг слились в один глубокий гул. Мир стал оранжево-бурым и поплыл из-под ног.
  
  
  ***
  Очнулась я на носилках в машине скорой помощи. Худенькая врач тонкими холодными пальцами расстегивала на мне одежду. Как только я разлепила тяжелые, как глыбы, веки, она склонилась надо мной и тихо спросила:
  - Как вы себя чувствуете? Где-нибудь болит?
  - Нет.
  - Вы ударились головой. Сотрясения нет, но ушиб будет, - врач достала портативный сканер, и по мне заскользила тонкая фиолетовая линия.
  - У вас небольшие отклонения в анализе крови, - сообщила врач и тут же сделала пометку в компьютере. - Когда в последний раз вы проходили полное обследование?
  - Давно. Я сама врач.
  - Ну и что? В нашей базе вы числитесь не просто врачом. Вы, если повезет, будущая мать. Советую серьезней относиться к здоровью.
  - Хорошо, - отмахнулась я. Меньше всего мне хотелось слушать нотации.
  - Вас отвезти домой?
  - Нет, лучше на работу.
  - Советую вам...
  - Спасибо за заботу, - перебила я, - мне уже лучше.
  За несколько минут меня домчали до клиники. Стараясь не шататься, я зашла в здание. Похоже, охранник был уведомлен о моем состоянии, потому как поздоровался и поинтересовался, не нуждаюсь ли я в помощи. Только в лифте, оказавшись, наконец, в полном одиночестве, я почувствовала себя немного лучше. Но неприятные воспоминания не отпускали: этот ужасный хруст, эти глаза и валяющийся рядом кроссовок... еще слишком молодые, почти дети. Вот тебе и врач... Сотни раз оперировала людей, ломала кости, ковырялась в трупах, но никогда не испытывала такого тяжелого чувства.
  Завидев меня в дверях, Феликс - давний коллега и условный, но все-таки начальник - бросился ко мне.
  Мы давно знакомы. Его отец был другом моего деда, когда-то они вместе работали. Когда дед умер, мне был всего год от роду, Феликсу - лет десять. Наши семьи продолжали дружить и помогать друг другу. Потом Феликс уехал учиться, делал карьеру и через много лет мы снова встретились: клинику, куда меня отправили работать после учебы, возглавлял мой старый знакомый. Я помнила его молодым парнем, который любил захаживать к нам в гости и всегда приносил что-нибудь вкусненькое. Но через много лет передо мной предстал уже совсем другой человек. Феликс поразительно похож на своего отца: такой же высокий, стройный, вечно взлохмаченный, с выражением лица обиженного ребенка. Даже очки, абсолютно не нужные ему после операции, он по привычке продолжал носить и этим еще больше походил на отца. Для Феликса очки стали обязательным предметом гардероба. Без них, по его словам, он чувствовал себя раздетым.
  - Аномалия! Ты что это? Ну, ты даешь! Все уже на ушах стоят! - возмущался Феликс. - Ты почему здесь? Я уже к тебе домой собрался ехать.
  - Я в порядке. Успокойся.
  Феликс подвел меня к дивану, и я с облегчением плюхнулась на мягкое сиденье. Перед глазами взрывались цветные пузыри. Каждый звук в ушибленной голове усиливался стократно и доставлял невыносимые мучения.
  - С тобой точно все в порядке?
  - Да. Только посижу немного. Можно?
  - Конечно. И вообще, лучше езжай домой. Сейчас вызову машину.
  - Не надо. Все хорошо, Феликс.
  Он сел рядом, замолчал и терпеливо ждал, пока я открою глаза.
  - Что случилось-то?
  - Грохнулась в обморок. Ничего особенного. Кроме причины, конечно.
  - Я наслышан уже. Марина Александровна тоже видела, была там. Прибежала, раскудахталась, как будто на премьеру сходила.
  - Это ужасно. Совсем молодые. Казалось бы, и чего? Еще жить и жить.
  - В последнее время все чаще слышу о таких случаях, - Феликс на мгновение задумался и снова принялся уговаривать меня отправиться домой.
  Устав убеждать его в том, что все в порядке, и болезненно ощущая обратное, я сдалась. Уже возле машины я вспомнила о сегодняшнем мероприятии.
  - Сегодня иду на собрание Комиссии.
  Феликс вздохнул и скорчил унылую мину:
  - Должен пожелать тебе удачи, но не буду.
  - Спасибо, я знала, что ты хороший.
  - Я расчетливый. Вот получишь разрешение, а я - ищи тебе замену. А работники знаешь как нужны! Если б еще в обмороки не падали...
  - Пока, Феликс. Держи за меня кулачки, - улыбнулась я и села в машину.
  Остаток дня прошел как в тумане. Все-таки чувствовала я себя не очень и причина, кажется, была не только в недавно перенесенном обмороке. Я приготовила ужин и спустилась в подвал. Меня слегка подташнивало, бросало то в жар, то в холод. Мама поойкала, попричитала о нынешней загрязненной до предела атмосфере и робко поинтересовалась:
  - А ты часом не беременна?
  - Ты что! Это исключено.
  - На солененькое не тянет?
  - Похоже, у тебя это главный показатель. Меня сегодня врач осматривала. Сказала бы, если что.
  Я решила ничего не говорить о случившемся, убрала остатки ужина и пошла наверх.
  Ровно в положенное время Глеб вернулся с работы. Виновато улыбаясь, достал из-за спины цветы и протянул мне. Он всегда так делал, полагая, что все обиды в жизни женщина непременно прощает за букет цветов. Чем он внушительнее по размерам, тем более виноватым себя считает муж. На этот раз по трем чахлым розочкам я поняла - передо мной невинный ангел.
  Но демонстрировать обиду было некогда и незачем. Буквально через три часа нам предстояло изображать идеальную, счастливую пару, всей душой желающую обзавестись розовощеким малышом. Последнее было правдой.
  За час до начала собрания мы вышли из дома. Глеб всю дорогу что-то рассказывал, улыбался, в общем, пребывал в прекрасном настроении. Я почти не слушала, отвечала на вопросы невпопад и думала только о том, как бы меня не стошнило прямо в машине.
  - Заедем в магазин? - Глеб был так взволнован предстоящим собранием, что даже не заметил моего состояния.
  - Какой магазин?
  - Как какой? За погремушкой!
  Это была наша старая традиция: каждый раз перед собранием мы покупали детскую погремушку или еще что-нибудь символическое. На счастье. Глупо, конечно, но мы надеялись, что это принесет удачу. В этот раз мне не до погремушек. Я с ужасом представляла, что придется провести в машине на десять минут больше.
  - Давай не поедем. Я себя плохо чувствую и хочу побыстрее оказаться на месте.
  Глеб нахмурился и замолчал. Наверное, он долго подбирал самые колкие слова, чтобы ужалить меня больнее. Что-что, а обиды мой муж не забывал никогда. Нашу вчерашнюю ссору тоже старательно положил на полочку будущих отмщений.
  - Для тебя все это ничего не значит, - наконец выдавил он. - Может, ты вообще не хочешь детей?
  Я чуть не задохнулась от обиды. И это он говорит мне, столько лет обивающей порог Комиссии по евгенике, терпящей боль в медицинских кабинетах!
  - Или ты от меня детей не хочешь? А?
  - Глеб, хватит говорить ерунду.
  Но он еще не все сказал и продолжал буравить меня едкими заготовками.
  - Конечно, есть кандидатуры более подходящие. Вот, например, господин Феликс, побогаче меня, ученый, начальник к тому же. Я уже надоел... жизнь большая, нужно успеть все... и всех.
  - Замолкни! Слышишь, заткнись! - вырвалось у меня. В тот момент я готова была растерзать Глеба на мелкие кусочки. Он измучил меня ревностью. Вокруг него существовали только соперники и враги.
  Похоже, он не ожидал от меня таких слов. Я и сама от себя такого не ожидала - привыкла во всем ему потакать, молчать и подчиняться. Он хмыкнул, скривил презрительную ухмылку и уставился на дорогу.
  Мы прибыли на собрание за полчаса до начала. Не разговаривая друг с другом, нашли места в третьем ряду, прямо у огромного монитора, который занимал чуть ли не половину просторного зала. Все вокруг суетились, нарядные, улыбающиеся, теребили в руках розовые конвертики. Казалось, сейчас на высокий подиум к трибуне, светящейся ультрафиолетом, выйдет человек в смокинге и объявит номинации на Оскар.
  Наконец, все уселись, раздался предупредительный сигнал. На огромном мониторе засияли милые личики малышей и счастливые улыбки женщин. Зал заполнила приятная музыка, вперемешку с заливистым детским смехом. От этой заставки по телу каждый раз бежали мурашки, и волнение переполняло до краев. Хотя бы ради этого стоило приходить на собрания.
  Под общие аплодисменты на подиум вышел постоянный ведущий. Он уверенным шагом подошел к трибуне и объявил:
  - Добрый вечер! Приветствуем на юбилейном, сто пятидесятом собрании Комиссии по евгенике! Возможно, сегодня настал именно ваш час! Итак, внимание на экран!
  Я все время думала, ну зачем он говорит эту последнюю фразу, да еще так торжественно: 'Внимание на экран!'. На монитор трудно не обращать внимания, тем более что сам 'конферансье' на фоне светящейся громадины выглядел жалкой козявкой в смокинге.
  На мониторе появился довольно известный человек - главный специалист по евгенике Андриана Майер. Она улыбалась неподражаемой улыбкой, а я неизменно смотрела ей в рот и думала, что на этом мониторе один ее зуб больше, чем моя голова.
  Андриана поприветствовала всех и торжественно объявила:
  - Мы верим, что в этом зале собрались достойные члены нашего общества, способные воспитать новое поколение в лучших традициях патриотизма и ответственности! - пафос просто пер из Андрианы, но жутко не шел ее смазливому личику. - Мы надеемся, что каждый в этом зале понимает, какую ответственность на себя берет. Только от вас зависит будущее нашего государства. Правительство гарантирует вам помощь и полное обеспечение!
  В тот самый момент, когда огромная, светящаяся Андриана произносила преисполненную глубокого патриотизма речь, я любила разглядывать лица сидящих в зале: завороженные, с приоткрытыми ртами, они немигающими глазами смотрели прямо перед собой и, кажется, не дышали от благоговения. Как будто к ним, на землю спустился бог и несет истину, ценнее и выше которой нет и быть не может. Удивительно, и как может вызывать трепет эта выученная наизусть речь? Заезженная пластинка. Меня поражал только размер Андрианы. Каждый раз после этих собраний мне еще долго снились кошмары, как будто она смотрит прямо на меня и кричит: 'Ты не достойна иметь ребенка! Ты прячешь в подвале старуху!', - откуда-то появлялась такая же огромная рука с аккуратным маникюром, хватала меня и выбрасывала вон из зала под общие аплодисменты. А я плакала от обиды и страха, пока не просыпалась от собственных всхлипываний.
  - Перейдем к статистике, - продолжила Андриана, но уже более сдержанным тоном. Ее лицо, как по щелчку переключателя, мгновенно стало деловитым. - За последний месяц численность населения нашего округа сократилось на пятьсот шестьдесят четыре человека.
  Это на порядок выше, чем раньше! Теперь я поняла, почему нас собрали не через три месяца, как обычно, а всего через тридцать три дня после прошлого собрания. Обычно показатель смертности по нашему округу за квартал составлял человек девятьсот, а, значит, в месяц по разным причинам погибало около трехсот граждан. Но не пятьсот шестьдесят четыре! Это почти вдвое больше!
  - Сейчас нам предстоит восстановить равновесие, - говорила Андриана. - На сегодняшнюю комиссию мы пригласили всего две тысячи семейных пар. А это значит, что право и официальное разрешение родить ребенка получит почти каждая четвертая семья.
  По рядам пронесся вздох удивления, зал взорвался овациями. Еще бы! Такого шанса на успех еще никогда не было. Глеб аплодировал вместе со всеми, дергал меня за руку, улыбался и был готов просто вспыхнуть от счастья. И только я, похоже, одна во всем зале, не понимала этой истерии. Неужели не ясно, что скрывается за всеми этими красивыми словами? Погибло больше полутысячи человек! Всего за один месяц! В мирной жизни. Но, похоже, в зале никто не задумывался о страшной статистике и, тем более, не думал о причинах. Пол тысячи смертей обернулись большой радостью для тех, кто пришел на собрание.
  - Желаю вам удачи! Верю, что вы все этого достойны!- лучезарно улыбнулась Андриана и исчезла с монитора.
  Аплодисменты стихли.
  - А сейчас главная часть мероприятия! - ведущий снова оказался в центре внимания. - Компьютер случайным образом выберет семьи, которые в ближайшем будущем смогут обзавестись малышами. Фамилии везунчиков появятся на нашем мониторе. Помимо прочего, кресла с номерами их мест в зале загорятся розовым светом. Те, кто по какой-то причине не смог присутствовать на собрании, могут следить за результатами розыгрыша в прямом эфире. Передаем им привет и желаем удачи! Все пары будут дополнительно уведомлены о результатах.
  Сотни глаз впились в монитор. Даже я занервничала.
  - Ита-а-а-ак... отбор пошел!
  Буквально через несколько секунд зал, все это время пребывающий в темноте, вспыхнул розовыми огнями. Мое белое платье тоже окрасилось в ярко-розовый цвет. Глеб бросился ко мне с объятиями.
  Первые мгновения я не могла понять, что произошло. Осознание обрушившегося счастья еще фильтровалось где-то глубоко в душе. Я так долго ждала этого дня, настолько тщательно отрепетировала счастье, что сил обрадоваться по-настоящему уже не осталось. Только чувство глубокого облегчения ухнуло в пятки.
  - Поздравляю 564 семьи с будущим прибавлением! Прямо сейчас с главного компьютера на ваши имплантаты поступил разрешающий сигнал. С сегодняшнего дня вы можете стать родителями! Не забудьте оформить необходимые документы. Удачи вам всем! - закончил ведущий и покинул веселящуюся толпу.
  Как только мы сели в машину, Глеб начал кому-то звонить. Нетерпеливо слушая длинные гудки, он завел машину и нажал на газ. Наконец, ему ответили.
  - Вадим? Это Белов. Знаешь откуда я сейчас еду? С Комиссии. Да. И знаешь что? Можешь забыть о кресле начальника отдела, - Глеб разразился хохотом. - Так что я выиграл. С тебя ящик пива! Настоящего! Понял?
  Я сидела рядом, но чувствовала себя пустым местом. Муж ни разу не взглянул на меня, он был поглощен каким-то своим, отдельным от моего, счастьем. Закончив разговор, он уставился на дорогу.
  - Глеб, где ты выиграл?
  - Что?
  - Я спрашиваю, где ты выиграл? Что за ящик пива?
  - А, - отмахнулся он, - у нас в отделе освободилось место начальника. Я и Вадим Перфилов - две кандидатуры. Но по закону повышение положено кому?
  - Кому?
  - У кого есть ребенок!
  И тут до меня дошло, почему Глеб так горячо возжелал наследника. Мы уже перестали появляться на подобных 'розыгрышах детей', просто ждали уведомления. А тут он снова загорелся, потащил меня на это собрание. И все из-за тепленького местечка...
  - Ты чудовище, - выпалила я то, что давно вертелось на языке.
  - Кто? Я? - Глеб вперился в меня глазами. - Я - чудовище?
  - Да. Ты делал это только ради повышения?
  - Нет конечно! Еще и для того, чтобы получить новый дом или вообще переехать к чертовой матери из этого вонючего городишка в нормальное место! Чтоб нам всем хорошо было, понимаешь? Дура ты, Аномалия, я ж ради тебя старался!
  - А ты спросил, хочу ли я куда-нибудь переезжать? Ты хоть раз поинтересовался, чего хочу я? Ты вообще не понимаешь, что происходит вокруг! Хоть раз задумался, что значит этот розовый конверт? - я выхватила из сумки приглашение на собрание и в ярости швырнула на руль, прямо перед Глебом. Конверт скатился и упал ему под ноги. - Это означает, что погибло больше, чем полтысячи человек! Всего за один месяц! Вдумайся в эту цифру!
  - Мне плевать! Важно то, что у нас будет ребенок!
   Тяжелый ком обиды и злобы сдавил горло. Я отвернулась от Глеба и решила больше ничего не говорить. Это все равно, что спорить со стенкой. Но слезы все равно предательски катились из глаз.
  Глеб, чертыхаясь, одной рукой пытался нашарить упавший на пол конверт.
  Я не успела понять, как это произошло. Помню только, как под самые колеса с обочины шагнула женщина. Помню ее безумную улыбку и гулкий удар о лобовое стекло. По крыше прокатился гром, завизжали тормоза, и подушка безопасности шибанула в лицо.
  - Твою мать! - заорал Глеб. - Куда ты прешься!
  Отстегнув ремень, я выскочила и машины. Женщина лежала ничком в нескольких метрах от нас. Кто-то из прохожих уже вызывал скорую.
  Я подбежала к окровавленному телу, упала на колени, судорожно пытаясь нащупать тонкое биение пульса на шее женщины.
  Глеб подошел ко мне и вопросительно кивнул.
  - Мертва, - прошептала я и зашлась мелкой дрожью.
  - Ну вот, - спокойно сказал Глеб, - теперь можно рожать двойню.
  
  ...
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"