Они стояли на чёрной поверхности старого пианино "Украина" и смотрели на меня без всякого выражения. Ряд плоских мордочек. Я давно коллекционировала глиняные фигурки. Каждая - какое-то дорогое воспоминание. Ворону в платке, зажавшую под крылом батон, я купила у старичка на Андреевском спуске. Весёлый осьминог приехал со мной из Крыма. Араба в пыльной куфие привёз из Абу Гоша глиняный ослик с чёрным пятном на морде. Маленькую фигурку танцующего хасида вложил в мою руку, не говоря ни слова, нищий старик на улице Бен Иегуда в Иерусалиме. Вообще этот старик тусовался на Бен Иегуда каждый день, зимой и летом, часов по двадцать. У него было постоянное место: каменная тумба под стилизованным фонарём. Справа от него - на другой тумбе - усаживалась худосочная арфистка в очках; слева - старуха с огромной ржавой кружкой, в которую редко-редко падали жёлтые кругляши мелочи и серебристые шекели. Старуха вяло потряхивала кружкой и бормотала: мазл тов, мазл тов (счастья, счастья, удачи). Арфистка меланхолично перебирала струны, рассеивая над иерусалимскими сумерками унылый дрожащий звук. А нищий приплясывал на своей тумбе, размахивая зажатым в кулаке пучком алых ниток (такие нитки - символ удачи), и вопил во всё горло:
-Радуйтесь! Радуйтесь!
Ещё он предлагал, но не каждому встречному, выборочно, купить малюсенькую, в четверть ладони, книжицу псалмов.
Куклы стоят на фоно. Вот - ворона, вот - араб, вот - хасид, вот - всевозможные копеечные Будды. Я смотрю на них, и мне не так одиноко. Мне кажется, что не приходили в дом широкоплечие мрачные военные в рыжих армейских ботинках, не смотрели исподлобья, не переминались с ноги на ногу. Им, в сущности, ничего не нужно было говорить, этим людям: всё было ясно и так: ваш сын, или брат, или муж... Муж, ясноглазый и лопоухий, смотрел на меня с овальной фотографии. Бабушка каждый раз ворчит, что не дело держать в доме портрет покойника, ещё и напротив зеркала. Не к добру. А мне - что? Говорят, время лечит. Вот я и сижу в окруженье кукол, ожидаю, когда неслышно войдёт в двери это благословенное время, способное меня исцелить.
Ночь спустилась неслышно. Тишина разрывала уши. Сегодня даже неугомонные цикады почему-то молчали. Дима смотрел с фотографии. Я молча поставила перед его портретом чашку дымящегося кофе, с корицей, как он любил.
-Доброй ночи, милый. Сегодня.
По всем расчётам выходило, что ночь подходящая. Как только жёлтые бабкины часы прохрипели три, я распустила волосы, нарисовала шпилькой на столе магический круг, положила в центр Димкину фотографию и прошептала:
-Вернись, во что бы то ни стало мне - вернись!
Ничего не произошло. Я повторила трижды, как меня учили:
-Вернись! Вернись! Вернись! Я кольнула себя шпилькой, размазала кровь по тонкой линии нарисованного круга.
-Вернись! Пожалуйста... Мне даже всё равно - как. Но - вернись.
Мне показалось, что неровный овал, выведенный на столе, начал слегка дымиться. В комнату вступил странный звук: будто зазвенела где-то одинокая струна, высокой и тревожной нотой. Я ожидала, что услышу шаги. Шагов не было. Зато раздался негромкий стук, хлопок. Потом ещё и ещё. Я обернулась - и обомлела. Куклы стояли передо мной, выстроившись в ряд, и укоризненно покачивали головами. Внезапно ворона каркнула глухо, выступила вперёд, и протянула ко мне крыло. Оно медленно удлинялось, тянулось ко мне, вот-вот коснётся. Миг - и рядом с вороной встал осьминог, щупальца его тянулись, тянулись ко мне... Я закричала, бросилась к окну, пытаясь поймать спасительный свет звёзд. Как назло, небо было туманно, только сквозило в рваных тучах багровое око луны.
-Идём! - повелительно произнесла ворона - ты сама сказала:
Вернись любой ценой!
-Но сказано-то было не вам! - в ужасе пролепетала я
-А имени ты не назвала... - куклы надвигались, неуклонно сжимая кольцо.
-Но ведь понятно было!
-Ничего не понятно,- покачал лысой головкой маленький пузатый божок благополучия. Только пляшущий хасид не двинулся с места, он всё так же стоял на фоно, закинув вверх голову в штраймеле. Вот повернулся, и посмотрел с неимоверной грустью.
Я стояла на прилавке в арабской части старого рынка и смотрела на прохожих. Глиняная кукла в марлевом платьице и пошлой шляпке. Глаза у меня нарисованные, первым же сильным ливнем смоет - и ослепну. А Димка так и не вернулся. Иногда мне кажется, что он превратился в ветер или в стрижа. Одна отрада: жизнь глиняной куколки коротка.