Евгений Андреевич уже проснулся, когда вдруг раздался длинный, настойчивый звонок. Так мог звонить или нетерпеливый, или беззастенчивый человек. "Наверное, опять кто-нибудь из домоуправления или контролер электросети", -- поморщился Евгений Андреевич.
Он недовольно открыл дверь, готовый сделать, кто бы там ни был, резкое замечание, но застыл удивленный: на площадке стояли вихрастый парень в замасленном пиджаке и двое белобрысых, сероглазых и улыбающихся во весь рот мальчишек. На обоих были куртки с "молниями", синие береты, лихо сдвинутые набекрень. У того, что повыше, -- чемоданчик в руке, у другого -- рюкзак за спиной.
-- Здравствуйте, дядя Женя!
Евгений Андреевич, наконец, пришел в себя, широко раскинул руки, обнял сразу двух мальчишек и расцеловал в горячие запыленные щеки.
-- Встреча произошла в сердечной обстановке... Так и передам Ольге Андреевне. Ну, а я, простите, побежал. Тороплюсь. До свидания, чижики.
И застучал каблуками вниз по лестнице.
Пока ребята о чем-то перешептывались, умывались и приводили себя в порядок в ванной, Евгений Андреевич взволнованно ходил по комнате. Как ни ждал гостей -- все-таки они приехали неожиданно. Молодец Оля -- сдержала обещание, отпустила ребят.
Оля -- младшая и единственная сестра Евгения Андреевича. Сколько сил он отдал ей, сколько дум передумал о ее будущем. И все оказалось напрасным. Нет, не по его вине...
Трудное было время. Умерла мама. Оля училась тогда в седьмом классе. Едва закончила его -- заболела. Больше двух месяцев она находилась на краю гибели. Выходили. Евгений Андреевич сделал все, чтобы Оля закончила десятилетку, чтобы была сытой и одетой не хуже других, чтобы, наконец, когда она получила аттестат зрелости, могла спокойно подготовиться в архитектурный институт, о котором всегда мечтала.
И она поступила туда. Но проучилась недолго: совсем неожиданно для Евгения Андреевича собралась замуж за выпускника-сельхозника, длинного, тощего, конопатого агронома.
Евгений Андреевич даже заболел от этой новости. Он просил, умолял Олю не глупить, не ломать своей жизни, получить образование, крепко встать на ноги и потом уж, если никак не обойтись, делать этот шаг.
Оля все-таки не послушалась, вышла замуж и уехала в какую-то глухую деревню, куда не ходили поезда и не летали самолеты.
Евгений Андреевич довольно холодно простился с сестрой, а ее "конопатому сельхознику" не только не подал руки, но даже не взглянул в его сторону.
С тех пор прошло много лет. Оля изредка писала письма, скупо сообщала о своем житье-бытье, о детях, о том, что закончила какое-то там училище, что ли, и работает заведующей птицефабрикой; что у нее пропасть всякой работы, так что не только скучать, но и письма написать некогда. Евгений Андреевич морщился и мрачно хохотал, читая про "заведующую" и про "птицефабрику". "Что за любовь к гиперболам! Любой курятник, любую ферму называют фабрикой, комбинатом! Заведующая!.. Эх, Оля, Оля..." И снова хохотал невесело и горько.
Он отвечал ей кратко и сухо, а мужу -- ни слова, ни поклона, будто и не было его на свете. Никак не проходила обида на "конопатого сельхозника", погубившего жизнь сестры, упрятавшего ее в какой-то дикой дыре.
За это время Евгению Андреевичу довелось увидеться с Олей всего лишь трижды. Последний раз -- месяц назад. Забежала она к нему буквально на час -- торопилась на завод за каким-то оборудованием для своей птицефабрики.
Оля очень волновалась, то и дело всхлипывала, глядя на крепко сдавшего брата, на его холостяцкую квартиру. Сквозь слезы, с пятого на десятое, сообщала все, какие вспомнились, новости. Евгений Андреевич слушал Олю, глядел на ее натруженные обветренные руки, на ноги в заляпанных грязью сапогах, на пестренький платок, спадавший с плеч, на поношенный плащ, который она держала на коленях, и жалость жгла его сердце.
Евгений Андреевич вздохнул трудно, заглянул участливо в глаза сестры.
-- Нелегко, поди, живешь, а? Поди, концы с концами не сводишь?
-- Да нет, все в порядке. -- А потом неожиданно засмеялась смущенно и доверчиво. -- Ты же знаешь, какие мы все, женщины: сколько ни будь денег -- всё кажется мало. И одеться хочется покрасивее, и в квартиру мебель получше...
"Ну, ну, вижу, -- подумал Евгений Андреевич. -- Вижу, как приоделась, и в квартире, наверное, не краше". Сказал вслух:
-- Обижает тебя?
-- Кто, Федя? Ну что ты! Нет. Он славный...
-- Ладно, ладно, -- буркнул Евгений Андреевич. -- Знаю я их, этих славных... За воротник-то закладывает?
-- Бывает. Но в общем он не очень большой любитель.
"Пьет, -- решил Евгений Андреевич. -- Пропивает, наверное, последнюю копейку. А она скрывает. Да и что ей остается делать?"
-- Ты вот что, Оля... Ты только не стесняйся... У меня есть деньги... Если нужно...
Оля прикусила губу, в глазах сверкнули слезы.
-- Почему ты не веришь мне? Мы живем не хуже других. Нисколько... А он -- хороший человек, работящий, внимательный... Любит меня, детей...
-- Ну, полно, полно. Чего уж там... -- хмуро согласился Евгений Андреевич и, чтобы переменить разговор, спросил о детях.
Оля сразу повеселела, заулыбалась.
-- Да что дети? Бегают, шалят, учатся. Паша уже в шестой класс пойдет, а Леня -- в четвертый. Послушные, по дому все делают...
Евгений Андреевич представил себе почему-то замурзанных, с большими грязными ушами и мокрыми носами, запуганных и туповатых мальчишек. "Да и что они могут узнать, что смогут доброго увидеть там? Бедные дети. Дорого же платят они за безрассудство своих родителей".
-- Знаешь что, Оленька, я через две недели иду в отпуск, отправь ко мне ребят. Пусть поживут у меня, пусть мир, как говорится, посмотрят. Ребята уже совсем взрослые, а в городе еще не были. Нехорошо.
Оля запротестовала, что-де трудно ему будет с мальчиками, что они еще все-таки маленькие, принесут много лишних забот и помешают ему, но Евгений Андреевич не захотел слушать никаких возражений.
И Оля уступила. Она сказала, что отправит ребят попутной машиной.
Евгений Андреевич нетерпеливо поджидал племяшей и готовился к их встрече, придумав и расписав на бумаге грандиозный план походов по городу и его окрестностям. Он даже прочел историю своего края, изданную местным издательством, чтобы быть вооруженным до зубов.
И вот они приехали, его племяши.
Евгений Андреевич с интересом разглядывал их. Вид у ребят был никак не туповатый и не запуганный. Уши и носы оказались тоже вполне нормальными и чистыми. Это не столько обрадовало дядю, сколько удивило.
-- Ну, хлопцы, -- сказал он, закончив осмотр, -- давайте обживайтесь, а я -- на кухню. Будем готовить, как говорят немцы, фриштик. Знаете, что это?
Пашка рассмеялся:
-- Завтрак.
-- Ого, молодец!
Фриштик оказался не очень вкусным и обильным: глазунья, масло, кофе.
Евгений Андреевич бодро призывал:
-- Нажимайте, нажимайте, братцы, не стесняйтесь. Однако ребята не торопились нажимать, выпили по чашке кофе и полезли из-за стола.
-- А глазунью?
Ленька поморщился и довольно откровенно заявил:
-- Яйца нам дома надоели. И масло тоже.
У Евгения Андреевича дернулась правая бровь.
-- Вот как?! Чем же, извольте, вас кормить?
-- А не знаю, -- беспечно ответил Ленька. -- Мороженым. -- И захохотал.
Пашка ткнул брата в бок:
-- Ладно тебе...
Евгений Андреевич пожевал губы, решительно тряхнул головой.
-- Ну-с, братцы, -- сказал он, оглядывая комнату, как полководец поле предстоящей битвы. -- До обеда отдохнем, а потом двинем в походы по городу... У нас есть что посмотреть, есть чем гордиться. Познакомлю вас со всеми историческими местами, с архитектурными памятниками и так далее. Побываем, конечно, в музее, в театрах, на стадионе, на выставке. Совершим экскурсию на "Ракете" по Оби. Ну как, устраивает вас такой план?
У ребят загорелись глаза:
-- Устраивает, дядь Женя!
Евгений Андреевич прошел в "красный" угол, где было средоточие его радиотехнических средств, хлопнул ладонью по телевизору, спросил небрежно:
-- Надеюсь, вы знаете, что это за аппарат? Ленька засмеялся, а Пашка ответил скромно:
-- Конечно, знаем... только у нашего "Атланта" экран немного побольше. Сорок пять сантиметров по диагонали. А у вашего "Рекорда"?
Евгений Андреевич несколько смутился:
-- Понимаете ли, как-то не довелось... Не поинтересовался... В общем аппарат хоть и старенький, но надежный, работает, как часы...
-- А это магнитофон? -- спросил с любопытством Ленька. -- Ух ты, не видел еще такого. "Нота"... Наверно, последней марки?
Евгений Андреевич медленно потер подбородок, ответил как-то виновато:
-- Это магнитофонная приставка. Она, так сказать, работает только в содружестве с этой вот радиолой... Ленька протянул разочарованно:
-- А-а!..
Евгений Андреевич решил защищаться.
-- Воспроизводимость звука радиолой лучше и чище. Когда я брал "Ноту", именно этим руководствовался...
Племяши охотно согласились: может быть. Но так и остались равнодушными и к "Ноте", и к радиоле "Сириус". Пашка направился к книжному шкафу, а Ленька подошел к окну, лег грудью на подоконник и заглянул вниз.
-- Ух ты -- высоко как! Дядь Жень, а сколько метров отсюда до земли?
Евгений Андреевич тяжело сел в кресло.
-- Не знаю, брат, не мерил... Метров двенадцать, пожалуй.
-- Ну да! Больше. У нас пожарная вышка -- двенадцать.
-- Ну, пятнадцать.
-- Нет, метров двадцать.
Ленька с минуту повертел головой и соскочил на пол.
-- Высоко, а ничего не увидишь: дома и дома. На нашу вышку заберешься -- ахнешь! Даже Макаровку видно. Тринадцать километров от нас. И озеро Малиновое...
Евгений Андреевич слушал Леньку, а сам раздумывал: чем бы занять племяшей, что им еще показать? А Ленька вдруг развспоминался.
-- Эх, и рыбы там, на Малиновом! Карась -- во! И лещ. Карп попадается. Мы с батяней как-то целый рюкзак наловили. Пуда два... Не верите? Вон хоть у Пашки спросите... Пашка, помнишь? Тогда у нас еще на заимках мотоцикл сломался.
Пашка в это время увлеченно рылся в книжном шкафу, ответил, не оборачиваясь:
-- Помню. Много наловили.
-- Видите? -- Ленька победно глянул на дядю.
-- Ну, и как справились? Ленька засмеялся радостно.
-- Хорошо справились! Мама такого пирога испекла -- язык проглотишь!
Евгений Андреевич усмехнулся.
-- Я не про то. Ты говоришь, мотоцикл сломался. Дотолкали до дому?
Ленька даже руками развел.
-- Дотолкали?! Да у нас батяня... Он, хоть давай самолет, исправит. Доехали. Еще как!
Евгений Андреевич снова усмехнулся. "Ишь ты -- батяня! Придумали же..." Спросил:
-- Мотоцикл-то, поди, недавно купили?
-- Этот, с люлькой, в позапрошлом году, а "Ковровец" -- давно. Батяня его Пашке подарил. Пашка уже и ездить научился, да батяня не разрешает пока.
Евгений Андреевич тяжело поднялся с кресла и без прежнего энтузиазма произнес:
-- Ну что ж, пойдемте, братцы, побродим по городу... А пообедаем, пожалуй, в столовой.
Ленька не мешкая побежал в прихожуюобуваться, а Пашка с сожалением расставил книги по местам, сказал дяде:
-- Хорошие у вас книги. Интересные. У нас таких нет. Даже в библиотеке.
Евгений Андреевич обрадовался этим словам, как дорогому подарку, засуетился, хлопнул Пашку по плечу.
-- Ну, это ты, брат, загнул малость... Про библиотеку... А в общем, верно, есть кое-что...
За неделю дядина программа была выполнена больше чем наполовину. Ребята побывали в музее и в огромном Дворце спорта, где в самую жару смотрели настоящий хоккей с шайбой. Здорово понравилась им выставка и спектакль в ТЮЗе, и совсем ошеломила прогулка на "Ракете". Какая скорость! Никогда не думалось, что можно захлебываться воздухом!
В общем впечатлений -- хоть отбавляй.
Однако городская сутолока утомляла. Пыль, лязг трамваев, сумасшедшая трескотня мотоциклов, беспрерывный рев автомашин, от которого и ночью нет спасения; какая-то тяжелая теснота на улицах, толкотня в магазинах, в столовых, в автобусах... Ребята устали и поскучнели. Все реже и реже стали выходить даже во двор. А на второй неделе вдруг заявили твердо: домой.
Евгений Андреевич растерялся, огорчился несказанно:
-- Да вы что, братцы?! Впереди столько интересного! Поживите. Ну хоть с недельку еще?
-- Нет, -- сказал Ленька. -- Скучно у вас тут. Ни речки, ни леса. Ходишь, как дурак, среди домов.
-- Верно, -- задумчиво подтвердил Пашка. -- А у нас сенокос уже, наверно, начался. А, Лень?
-- Конечно, начался. Батяня говорил: через неделю, мол. А мы здесь уже вон сколько живем.
Пашка вдруг оживился, глаза заблестели.
-- Ох и жарко сейчас нашим -- все на лугах. Торопятся. Погода, вишь, какая -- в самый раз. С ночевьем, поди, а? Вечером кулеш на кострах варят... И песни поют...
-- А перепелки: "Спать пора, спать пора!.." На Черемшанских лугах их полно, перепелок. Помнишь, Паш, как в прошлом году ловили их?
И они, споря и радуясь, вспоминали о чем-то интересном и дорогом для них, забыв все на свете.
Слушает Евгений Андреевич племяшей и видит себя таким же белоголовым мальцом, с одной помочей через плечо, на речке с удочкой... Вода тихая, гладкая, а в ней перевернутый лес, что растет на той стороне, а в ней еще горят утренние звезды... Было ли это? Когда он, в самом деле, видел небо, всё сразу, далекое и огромное?
Поднял голову Евгений Андреевич, словно чужими глазами обвел обжитую квартиру, и показалась она ему серой, неуютной, тоскливой...
-- ...Дядя Никифор, наверное, получил новую самоходку и обкатывает уже...
-- Интересно, батяне сменили коня или нет? Карька ведь совсем охромел.
-- Сменили, небось. Председатель когда еще обещал. Слышь, Паша, а ты на конзавод поедешь?
-- Еще бы! Сразу же. Гаврилыч просил помочь... Пегас уже здорово подрос... Эх, и рысачок будет! Из "Красного знамени" приезжали -- отойти от него не могли. Пристали: продайте, мол.
Ленька испугался:
-- А если продадут?
-- Как же! Гаврилыч сказал: только со мной. А я, говорит, дорого стою.
Ребята засмеялись. Ленька совсем разведрился, обернулся к Евгению Андреевичу.
-- Поехали с нами, дядь Женя, а? Ух и поживем! На рыбалку сходим. Или в лес. Грибов там -- заплачешь, что не соберешь всех. Рысаков наших посмотрите. У нас конюшня -- во! Золотую медаль имеем. А, дядь Женя?
Вечером Евгений Андреевич позвонил Оле, чтобы прислала машину.
-- Ты уж прости, Оленька, может, и я с ребятами, а?.. Такое тут дело...