Рихтер Виктория. По ком гремит гром

По ком гремит гром.

Из всех низких чувств, страх -- самое низкое.

У. Шекспир

А потом наступил страх.

Он черной тенью выполз из темных уголков подсознания, сковав сердце ржавыми цепями и стерев остатки разбойничьего задора и азарта совершённого преступления. Воля забилась в уголок темной клетки, оставив разум на растерзание голодному зверю.

Страх не появился из ниоткуда, он был всегда. Как напоминание постыдной человеческой слабости, как затаившийся коварный враг. Он терпеливо выжидал, когда кончится дурманящее действие алкоголя и наступит время трезвого рассудка. Страх жалил в самое сердце, оставляя после себя лишь терпкую тьму.

Страх был повсюду. Заполнил собой каждый дюйм беззащитного тела, просочился в каждый его уголок и вынес некогда сильному, свободному существу свой безжалостный приговор.

Вернер сжался в клубок на просторной кровати. За окном шелестел ветер, пели беззаботные птицы, грело просыпающуюся землю молодое весеннее солнце. С поля доносились чьи-то голоса, не иначе как соседи вывели собак на утреннюю прогулку.

Но Вернер этого не слышал. В его ушах набатом звучал стук собственного сердца, а распахнутые настежь голубые глаза слепо устремились в стену, словно пытаясь её загипнотизировать. В памяти безумным калейдоскопом пронеслись события прошлой ночи.

Неужели они действительно это сделали? И главное, неужели он в этом участвовал? И не просто участвовал, а в каком-то смысле был организатором учиненного действа. Это он, захмелев от непривычной дозы алкоголя, громко возмущался нововозведенным лагерем для беженцев, разжигая в таких же пьяных соратниках пламя давно копившейся ненависти.

Как развивались дальнейшие события Вернер помнил крайне смутно. Он не помнил, как они оказались на другой окраине их небольшого, разлегшегося среди полей города, не помнил, как бутылки пива в руках сменились коктейлями "Молотова" и кто из товарищей раздобыл это щедрое угощение посреди ночи. Но одно врезалось в память невероятно прочно -- звон стекла и жар пылающего, как высушенный знойным летом лес, здания.

Вернер ещё глубже вжался в мягкий матрас, будто в глубине его притаилась машина времени, способная повернуть события прошлой ночи вспять. В глубине души ещё теплилась слабая надежда, что произошедшее -- просто дурной сон, разыгранный одурманенной алкоголем фантазией.

На тумбочке затрепыхался телефон. Вернер автоматически нажал на экран и прислонил к уху прохладную металлическую коробочку.

-- Да?

-- Эй, Верненр, дружище! Ты там живой после вчерашнего?

-- Да...То есть...после чего? - это был глупый вопрос. Вернер и сам прекрасно понимал, что Вольфганг, а звонил именно он, имеет в виду.

-- Только не говори, что ты был так пьян, что ничего не помнишь! - к огромной скорби Вернера, он не был тогда так пьян, - Мы весь город на уши подняли! Ха, все только и кричат про банду радикалов, спаливших новый беженский лагерь! Уху, все антифа и либералы просто слюной изойдутся обсуждая злых немецких неонацистов!

-- Нет, стой, Вольф, только не по-телефону! - в Вернере говорила не разумная предосторожность, а удушающий липкий страх.

-- Ай, пожалуй ты прав. Я сейчас к тебе сам приеду, обсудим без лишних ушей. Хе-хе, - товарищ задорно рассмеялся напоследок и отключился, не дав Вернеру возможности отказаться от нежеланного визита.

Вернер впился пальцами в коротко стриженную черепушку. Надежда на то, что смутные воспоминания -- всего лишь сон, испарилась.

Так значит всё было: пиво, громкие речи, огненная смесь и полыхающее в ночи здание.

Сердце стучало в висках, а душа притихла где-то в районе ступней.

Их видели, точно, видели. Их уже ищут. Его уже ищут! Всё пропало! Пропало! Он сам всё погубил! Что же делать?

Что ему теперь делать!?

***

Привычная, ничуть не изменившаяся со вчерашнего вечера, в отличии от жизни обитателя дома, обстановка немного упокоила Вернера. Отогнала голодного зверя от загнанной души. Разве может так размеренно жужжать чайник, когда вся жизнь катится под откос? Конечно нет! Это было бы уже слишком. А значит, не так все и плохо... Правда?

Вернер укорял себя за постыдный порыв слабости.

Он -- немецкий национал-социалист совершил вчера не иначе как настоящий подвиг во благо своего народа. А сегодня, заместо того, чтобы радоваться успешной акции и гордиться сделанным, он забился в кровать и все утро провел, трясясь за свою шкуру.

Каждый уважающий себя правый хотя бы раз призывал окружающих отказаться от принятых в обществе норм и ценностей: бросить институт, послать к чертям высокооплачиваемую работу, открыто вступить в противостояние с леваками и либералами. В теории все звучало просто прекрасно, а на практике... На практике Вернера знали, как любезного молодого человека, ответственного сотрудника и законопослушного гражданина. И хоть национальное самосознание иногда подбивало его плюнуть в жидовскую рожу жирного начальника, а бравый дух национал-социализма толкал руку к ножу при виде арабских соседей, Вернер на корню душил такие позывы и оставался в глазах окружающих таким же обывателем, как и они.

Это давалось ему нелегко: натягивать на лицо фальшивую улыбку и любезно соглашаться с откровенной ложью -- это вам не листовки расклеивать, нужны годы тренировок и стальное терпение.

Никто ничего не узнает. Он продолжит дальше трудиться на своей престижной должности, продолжит здороваться с ненавистными соседями, выплачивать кредит за машину и свой уютный домик на окраине города, будет ходить в те же магазины, гулять по тем же улицам -- в общем, ничего ровным счетом не изменится.

Вскрикнул дверной звонок. Наверное, Вольф уже приехал. Быстро он, однако.

Вернер потянул ручку вниз и отпер замок:

-- Быстро ты, Каме... - слова застряли в глотке, а в груди что-то ухнуло.

На пороге стоял полицейский:

-- Герр Вернер Мейер? Проедемте со мной. У нас есть к вам пара вопросов.

На кухне засвистел вскипевший чайник.

Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков.

Нет, философ, я тебе возражаю. Это самый страшный порок.

М.А. Булгаков "Мастер и Маргарита"

В кабинете было светло и чересчур чисто. Такая стерильная чистота соответствовала скорее операционной, чем полицейскому участку. Не так представляешь себе место, где звучит людское горе, берется под конвой свобода и одним росчерком решаются судьбы. Всё здесь казалось бесцветным, каким-то протертым и обезличенным.

Обстановка действовала угнетающе -- уж лучше темно-серый подвал со стальными решетками. Так сразу стало бы ясно, чего ожидать. А сейчас Вернер бессмысленно водил глазами по белому кабинету, не зная, за что зацепиться блуждающим взглядом. Держаться непринужденно стоило ему адских усилий. И чем дольше молчал полицейский, что-то отмечая в протоколе, тем труднее становилось Вернеру.

Ожидание сводило с ума. Наилучшим выходом казалось окно, занимающее всю противоположную стену кабинета. За ним все также праздно светило солнце и тянулось за горизонт бездонное небо.

Не за что было уцепиться глазами. Хоть за какую-нибудь безделушку, за маленькое пятнышко на идеально-белой стене, хоть за обрывок облака -- как на зло не было даже этого. Ничего на что бы Вернер мог мысленно опереться, схватиться как за спасательный круг, ничего, что вывело бы его из тягучего оцепенения и вернуло ясность в гудящую голову.

-- Итак, Герр Мейер, - полицейский неторопливо поднял на Вернера узкие пыльные очки, - что вы делали прошлой ночью?

Глаза у полицейского тоже были бесцветными и до неприличия обычными. Никакого вам прожигающего насквозь взгляда или хищной улыбки опытного дознавателя.

-- Ничего, - Вернер даже не вспомнил о том, что можно отказаться от дачи показаний и потребовать адвоката. Или все ещё надеялся, что речь пойдет не о вчерашнем преступлении?

-- Что, совсем ничего? Ну вы же сами понимаете, что такого не бывает, - от притарной вежливости слуги закона тянуло блевать. Какое к черту "вы"!? Вернеру хотелось, чтобы полицай орал на него благим матом и клацал перед лицом табельным оружием. Тогда у парня появился бы отличный повод больше не стыдиться своего страха.

-- Понимаю.

Полицейский нахмурился и нервно сжал в руках ручку. "Может бить будет?" - с надеждой подумал Вернер. Но, очевидно, бить его никто не собирался.

-- Я бы посоветовал вам сотрудничать и говорить правду. Иначе придется опрашивать ваших соседей, родственников, коллег по работе, чтобы кто-то из них подтвердил, где вы были вчера ночью...

Сердце сжали знакомые ледяные пальцы. Только не это! Если к соседям или на работу нагрянет полиция с допросами, можно будет забыть о старательно созданном образе примерного бюргера. А если все узнают о том, что он правый радикал... Тогда все пропало: престижная работа, уважение, тихая жизнь в благополучном районе. Вернер уже слышал, как ему в спину летит презрительное "наци" , а на каждом столбе красуются антифашистские листовки с его портретом. Что ему останется? Продать любимый дом, покинуть насиженное место, переехать подальше и молить Богов, чтобы в новом пристанище не всплыла старая история. Жизнь летела в пропасть. Рушилось по кирпичикам построенное благополучие. И...

Это случилось незаметно. Как говорится, само собой. Не было раскатов грома, не сверкали гневно молнии, не разверзлась земля под ногами. Небо осталось таким же безмятежно голубым, а солнце не собиралось заходить на востоке. Язык его не отсох и не отвалился, после того, как с него слетели изобличающие друзей слова. На голубые глаза не накинулись вороны, когда они с собачьей покорностью посмотрели на служителя системы. Не обратились пеплом русые волосы на трусливо склонившейся голове. Пульс слегка участился, вспотели дрожащие руки, но сердце все так же продолжало биться, а кровь бежала по венам.

Его предательство не показалось миру чем-то из ряда вон выходящим. Предательством вообще уже давно никого нельзя было удивить. Не первый раз товарищи продаются в угоду благополучию, не первый раз отступаются от идеи в минуту трусости.

Вернер не был особенным, не был первым и не был последним.

Но менее отвратительно от этого, почему-то, не становилось...

Трусливый друг страшнее врага, ибо врага опасаешься, а на друга надеешься.

( Л.Н. Толстой)

-- Нет, это невозможно.

-- Не доверяешь моему опыту?

-- Я доверяю своим соратникам.

Вольфганг встретился с адвокатом сразу после того, как его выпустили из кабинета следователя. Он мог бы сразу потребовать защиты, но в его ситуации это было равносильно добровольному признанию. Поэтому Вольфганг выслушал предъявленные, пока ещё не официально, обвинения в одиночку, стараясь сохранять спокойствие и категорически всё отрицая.

Нет, он не встречался с друзьями. Нет, он не был вблизи лагеря для беженцев. Нет, ни он, ни его товарищи ничего вчера ночью не сжигали. С чего вы это вообще взяли, герр полицейский? Да, можете поспрашивать у соседей и на работе. Ха, ему плевать, что кто-то узнает об его идеалогии -- благородных идеалов негоже стыдиться.

Его отпустили через пару часов, так ничего и не добившись. Вольфганг отправил Вернеру сообщение, что не сможет приехать, и сразу же связался с адвокатом.

И теперь они сидели на веранде в полупустом кафе, так и не притронувшись к безнадежно остывшему кофе.

-- Послушай, я много раз вел подобные дела и не стал бы просто так обвинять кого-то из вас. Но такие подробности: сколько человек, кто именно, с какой целью -- точно получены не от случайных свидетелей, - адвокат -- немолодой мужчина с первыми штришками седины в темных волосах и рябью морщин на угловатом лице, озабоченно хмурился.

-- Откуда такая уверенность? Какая-нибудь внимательная бабка приметила подозрительную группу молодых людей, пересчитала, запомнила пару деталей -- мы ведь особо не маскировались, да передала все сведения полиции. Они все сравнили и вышли на нас, город то небольшой. Имена выяснили, адреса раздобыли -- каждый может при большом желании такую информацию достать, а полиция тем более. А уж когда дело касается злых и страшных "правых", так они поднапрягутся, будь уверен. Вот и весь сказ. А парни мои тут ни при чём, - Вольфганг готов был признать любую версию, кроме предательства товарищей.

Адвокат тяжело вздохнул, подбирая слова, которые могли бы переубедить сидящего перед ним молодого идеалиста. Но что он мог сказать? Как объяснить увлеченному игрой в протест двадцатилетнему парню, что товарищи не всегда соответствуют образу книжных мушкетеров? Как заставить принять жестокую, горькую реальность, в которой вчерашние друзья сегодня стреляют в спину и отправляют гнить на тюремных нарах?

-- Вольфганг... Я знаю всех вас почти с самого детства. И, поверь, мне тоже больно от того, что кто-то из вас оказался малодушен и подставил остальных. Но ты обязан признать это! Не ради себя, но ради своих товарищей, которые рискуют поплатиться свободой за бесчестный поступок другого. Ты не можешь просто закрыть глаза и сделать вид, что ничего не произошло! Ты должен знать, кому доверять, а кого опасаться! Чтобы выбраться из этой передряги, вы должны держаться друг за друга, стоять на своей позиции и действовать общим фронтом, но предатель одним своим словом способен все испортить, разнести в прах всю нашу линию защиты. Поэтому так важно вычислить его как можно быстрее! - закончив свою пламенную речь, адвокат уперся в парня непреклонным взглядом, следя за его реакцией.

Вольфганг не спешил отвечать. Он рассеянно смотрел в заплывшее мякотью облаков небо, будто ища подсказку в его бескрайней глубине. Но подсказки не было, надо было самому принимать решение. Таково бремя предводителя -- самостоятельно принимать решения, отбросив в сторону личные переживания и горести, руководствуясь лишь благом общего дела. Заткнуть плаксивое сердце и слушать лишь расчетливый голос разума. Растоптать свою веру во имя свободы других.

-- Ты прав. С самого начала был прав. Глупо это отрицать. Тот, кому мы доверяем, тот, кто пил и смеялся вместе с нами, в трудную минуту оказался подлецом. Но как понять кто? Как отличить предателя от верного соратника? По беспокойному взгляду? По дрожащим пальцам? По неуверенной походке? Нет, если бы все было так просто!

-- Нет предположений, кто бы это мог быть? Ты ведь хорошо их знаешь. Кто способен на такое? Может один из твоих ребят всегда был немного ... кхм... трусоват?

Вольфганг судорожно сжал голову руками:

-- Это всё моя вина. Задача лидера -- обеспечить безопасность отряда и не допускать в его ряды ненадежных людей. Как я мог упустить подлеца и труса среди своих бойцов? Возможно ли вообще не заметить продажную крысу среди товарищей? Но я же не вчера родился и кое-что понимаю в людях. Или нет? Потому что даже под страхом смерти не смог бы сейчас назвать среди нас того, кто на такое способен.

-- И всё-таки, я уверен, что это один из твоих парней. Присмотрись ко всем ещё раз.

-- Я не смогу доверять ни одному из них...

-- Возможно, мне удастся разузнать о нём через своих знакомых в полиции.

-- У меня к нему только один вопрос...

-- А пока не подставляйся и не усугубляй ситуацию.

-- "Почему?"

-- Не привлекай к себе внимания.

-- Я хочу посмотреть ему в глаза, в эти поганые лицемерные глаза и...

-- Я не хочу, чтобы ты или твои ребята угодили за решету.

-- Размазать по асфальту его лживую рожу! - Вольфганг яростно ударил кулаком по столешнице, выплеснув всю скопившуюся в нем ненависть.

Официантки и немногочисленные посетители удивленно уставились в его сторону, а адвокат лишь тяжело вздохнул.

Дело обещало быть трудным.

Да, жалок тот, в ком совесть не чиста.

(А.С. Пушкин)

Националист всегда готов умереть за четь и свободу. Националист -- синоним верности и самоотверженности. Националист никогда не отступит и никогда не предаст.

Вернер всегда считал себя истинным националистом, но люди, как известно, проверяются в делах. И проверку он не прошел.

Он ещё не осознавал со всей тяжестью, что совершил. Да, сболтнул лишнего полицейскому. Сбросил груз ответсвенности на плечи соратников. Но, честно, в этом есть и их вина. Какого черта, они втянули его во всю эту историю? Кто додумался притащить коктейли "Молотова" и сунуть в его до беспамятства пьяные руки? Эта акция с самого начала была опасной и безрассудной, и то, что рассказал он, могли рассказать полиции любые свидетели, которые видели их в ту ночь.

На секунду Вернер и сам поверил своим оправданиям. А потом глаза его уперлись в густы молочные тучи, из-за которых на парня укоризненно взирал лик древне-германского Бога. Вернер судорожно моргнул и видение развеялось, но заткнуть проснувшуюся совесть уже не получалось.

Он и не заметил как прошел нужную улицу и очутился на ухабистой проселочной дороге, уходящей в бескрайнюю даль полей. Травы клонились к влажной земле, а худенькие дикие цветы призрительно отворачивали от него свои разноцветные головки.

Земля всё знает -- подумал он. Набирающийся сил молодой ветер уже разнес весть о его подлом поступке по лесам и лугам. И теперь каждая травинка, каждый колосок взирали на него с осуждением. Нечего было ждать понимания от природы, её законы -- справедливее и строже человеческих, не знают пощады к трусам и отступникам. Родная земля радостнее приняла бы его смерть, но выбор был сделан и, гонимый возмущенным шепотом неслышимых голосов, Вернер поплелся домой.

У калитки его уже ждал Вольфганг. Он напряженно смотрел на качающиеся в потоках ветра алмазные листья, будто ожидая от них ответов на извечные жизненные вопросы. Облака в небе потемнели и тень от них хмурой печатью легла на бледное лицо парня.

По спине Вернера струился холодный пот, а коленки дрожжали так, что любому сразу должно было стать очевидно, что совершил их неразумный обладатель. Но Вольфганг был слишком занят своими мыслями, чтобы обратить внимание на неуверенную походку друга. Если бы он знал, кто стоит перед ним и кому он собирается доверить свои переживания, ни секунды бы не остался стоять у злощастной калитки. Но Вольфганг не знал, поэтому как обычно поприветствовал соратника и прошел с ним в дом.

Вернер не мог избавиться от навязчивого ощущения, что его деаяние стало достоянием всего света, и, погруженный в себя Вольфганг только и ждет момента, чтобы изобличить предателя. В небрежно сунутой в карман руке Вернеру мерещился нож, готовый привести в действие суровый приговор чести, а в померкших глазах соратника он читал тоску невольного палача.

И тем не менее Вернер хватался за тонкую соломинку надежды, изображая гостеприимство и абсолютное спокойствие. Может если не обращать на проблему внимания, она исчезнет? А может вонзится клинком в согнутую страхом спину.

Вернер старался поменьше размышлять о горьком будущем, мешая в чашке растворимый кофе. К сожалению чашка была слишком мала, чтобы в ней утопиться.

Подав соратнику горячий напиток, Вернер неловко присел напротив, не решаясь первым начать разговор. Он не чувствовал себя хозяином положения, хоть и находился в собственном доме. Казалось, прикажи Вольфганг оставить его одного, Вернер бы улетучился во двор, даже не подумав присмерить наглого гостя.

Наконец Вольфганг прервал ставшую неприличной молчаливую паузу:

-- У меня для тебя очень плохая новость.

Сердце Вернера екнуло, пальцы запрыгали в нервной чечетке:

-- Какая?

-- Среди нас есть предатель, - к счастью или к сожалению, Вольфганг в этот момент рассматривал витееватый кофейный узор на дне фарфоровой чашки и не увидел, как в ужасе расширились светлые глаза Вернера.

Он также не видел, как побелели пальцы соратника, больно впившиеся в деревянную столешницу. Посмотри он Вернеру в глаза, и тот бы не выдержал и бросился на колени, моля о прощении и пощаде для его несчастной жизни. Но по воле ли рока, судьбы ли, этого не произошло, и Вернер смог выдавить из себя единственный вопрос, который бы расставил все точки над I:

-- Кто?

-- Не знаю. Поэтому я здесь. Даже представить не могу, кто из наших парней мог оказаться настолько бесхребетным трусом, что раскололся на первом же допросе.

Внутри у Вернера всё сжалось: нет, друг, это был даже не допрос. Он предал их сразу, как только полицейский появился на пороге его дома. Да, теперь Вернер точно знал это: страх завладел его разумом ещё до того, как его привезли в участок. В тот самый момент, как Вернер открыл дверь перед представителем правопорядка в душе его всё было решено. Произнесенные в участке обличающие слова стали лишь логическим завершением драматической постановки под названием - трусость и предательство.

Но вслух он этого конечно же не произнес.

-- Вижу для тебя это тоже потрясение. Ты бел, как снег, - грустно заключил Вольфганг.

-- Да, - кротко кивнул Вернер, благодаря небо, что Вольфганг не умеет читать мысли и не догадывается об истинной причине его бледности и выступающей на лбу испарины.

-- Вспомни, не замечал ли ты за кем-нибудь из наших неких странностей? Может кто делился с тобой страхом потерять работу, желанием покинуть движение? А? Хоть что-нибудь? Любая мелочь на счету.

-- Нууу... дай подумать, - Вернер лиходарочно соображал, что ему ответить.

Он понимал, неважно, на кого он укажет и тем самым сделает подозреваемым, тот будет абсолютно невиновен - ведь истинный предатель сидел сейчас на его кухне. Но лукавый демон страха шептал ему, что если Вольфганг не получит сейчас хоть какой-либо зацепки, подозрения его могут обратиться и на самого Вернера. А там докопаться до истины может стать лишь делом времени. Что тогда? Осуждение, избиение, а может даже смерть? Нет, слишком ценна была его жизнь, слишком приятна, слишком успешна. Вопреки всем громким лозунгам, Вернер не готов был рисковать ей.

-- Я вот тут вспомнил, недели три назад мы с Риком разговорились и он вроде как жаловался, что из-за нашей деятельности может лишиться одних выгодных клиентов. Помнишь, его заказчиков, представителей какого-то огромного концерна? За их счёт его фирма держится на плаву, к тому же приносит приличный доход.

-- Да, помню... - Вольфганг задумался.

Рик был частным предпринимателем, что является не таким уж частым явлением в националистической среде, к тому же Рик относительно недавно пришел в движение и носил в себе отпечаток сытого среднего класса, так презираемого в большинстве своем бедными правыми. На роль предателя он подходил как никто другой.

Но истина была в том, что предателем Рик не был. Не был и трусом. Светлый, добрый сын немецкого народа, он может и не отличался радикализмом, но был готов многим пожертвовать ради Родины и идеи, в которую искренне верил.

Вернер знал это, как и Вольфганг. При других обстаятельствах предводитель никогда бы не заподозрил товарища в малодушии.

Но сейчас ситуация была критической, и Вольфганг был на пороге отчаяния. В душе его ядовитыми плодами зрели стыд и злость на самого себя за то, что он не смог предвидеть и отвести от них беды. Но помимо этого в душе его скреблось ещё более мерзкое чувство: страх. И Вольфганг ненавидел себя за это.

И как переполнившая глиняный сосуд вода, ненависть эта желала выплеснуться наружу.

-- Знаешь... - Вольфгангу необходимо срочно было остаться наедине со своими мыслями, - я подумаю над тем, что ты сказал, Вернер. А теперь мне нужно идти.

- Да, да, конечно. Созвонимся там... потом, - Вернеру и самому нетерпелось поскорее выпроводить соратника.

Вольфганг молча прошел к выходу и замерев на мгновение на пороге, кинул на Вернера рассеянный взгяд:

- До скорого.

На секунду их глаза встретились. Сердце Вернера затрепыхало в висках, ноги подкосились, а пальцы онемели.

Но Вольфганг вновь не обратил на это внимания, видать судьба сегодня былаособенно не благосклонна к нему. Дверь за его спиной захлопнулась.

***

Он был трусом и предателем. Теперь к его заслугам прибавилась ещё и подлость. Тяжело осознавать, что ты не соответствуешь собственным идеалам, а понимать то, что ты их полная противоположность и вовсе невыносимо.

Больше всего Вернеру хотелось просто исчезнуть, провалиться сквозь землю, словно его никогда и не было в этом мире.

Не успели стихнуть шаги Вольфганга, как Вернер пулей кинулся к выходу в сад. Оставаться в доме было невыносимо, будто сами стены насквозь пропитались его мерзкими мыслями.

Он сел, а скорее упал на деревянные ступени терассы и облокатился спиной о щершавую стену.

Небо налилось синевой, предвещая скорую непогоду. Из-за темных туч местами пробивалось солнце, и Вернеру казалось, что оттуда вот-вот выедет на огненных конях Одинова рать. И сотни мечей славных предков вознесутся над его повинно склоненной головой.

На невысокой ограде напротив него неподвижно сидел орёл. Хищные птицы часто охотятся в полях окружающих город и безбоязненно приближаются совсем близко к человеческим жилищам.

Карий глаз птицы пристально следил за каждым движением Вернера, словно и она уже знала о его злодеянии.

Орёл - священный символ немецкого национализма, но птица смотрела так осуждающе, что Вернеру захотелось швырнуть в неё камнем.

-- Не смей меня винить! - он сам не заметил как заговорил вслух, - у меня тоже есть право на ошибку! Все могут ошибаться! Все!

Вернер уткнулся лицом в ладони и ощутил прохладную влагу на щеках.
Последний раз он плакал будучи ребенком.

Орла же мало волновали людские слёзы, он не знал жалости ни к человеческим слабостям, ни к человеческому раскаянию. Птица в последний раз обвела острым взглядом весенний сад и безшумно исчезла за кронами деревьев, клонившихся под порывами ветра.

Надвигалась буря.

Цена любого предательсва -- это всегда чья-то жизнь

( Стивен Кинг)

5.

Первой мыслью было поговорить с Риком с глазу на глаз. Одному, без лишних ушей.

Второй: позвонить адвокату и попросить его провести доверительную беседу. Возможно, юридические уловки помогли бы вывести предателя на чистую воду.

Но в душе зарождалась третья мысль: не терять времени и свершить самосуд вместе с соратниками, ставшими жертвами предательства как и он.

Разум взывал подумать и не рубить с плеча, но пылающее жаждой справедливости сердце уже всё решило.

Он отправил каждому из своих бойцов короткое сообщение:
" Встречаемся в полночь на нашем месте. Важно. Быть всем."

Последним он написал Рику.

***

"Всё или ничего" - с такой мыслью Вернер прочитал строки присланные Вольфгангом.

Он не хотел встречаться с соратниками, которых ещё вчера считал чуть ли не роднее собственных родителей. Он знал, что не сможет посмотреть в глаза ни одному из них и этим непременно выдаст себя.

Но внутренний голос подсказывал, что не придти уж точно означало самолично подписать себе обвинительный приговор.

Вернер сидел в темноте посреди словно ставщего чужим дома. Мысли успокоились. Мандраж сменился безразличием. Внутри он уже вынес себе обвинительный приговор. Оставалось лишь услышать его оглашение от тех, кого он некогда считал друзьями. И чьего доверия оказался недостоин.

" Я не буду оправдываться. Просто признаюсь. Может хоть не убьют. Конечно не убьют. Я же свой как ни как. Синяки, даже переломы - они заживут. Но хоть совесть очищу, иначе я больше этого не вынесу.

Да, так будет вернее всего."

Он выходил из дома с уверенностью в принятом решении. Впервые за сегодня гордо подняв голову.

***

В глубине леса притаилось священное место. Обтесанные годами камни образовывали круг вокруг широкой поляны. Много веков назад древние германские предки собирались здесь на Тинг - для обсуждений и судов.

Вольфганг любил это место за его значение для немецкой традиции и с удовольствием собирал тут своих соратников. Он ощущал, что сила и мудрость пращуров всё ещё таилась в старых камнях.

Устроить суд над предателем именно здесь показалось ему очень символичным. Так поступали арийские вожди прошедших столетий, веря, что Боги помогают им принять справедливое решение. Он надеялся, что они помогут и ему.

В полночь все были в сборе. На каменной площадке развели костёр.

Рик стоял среди остальных, обсуждая проведенные допросы. Вольфганг пристально следил за ним, пытаясь заметить нечто, что могло выдать в нём подлеца. Но парень держался как и все остальные: немного взволнованно, но свободно и уверенно.

Последним подошёл Вернер и всталь немного поотдаль.

Дальше ждать было бессмысленно. Час истины пришёл.

В кармане куртки завибрировал телефон, но Вольфганг нажал на сброс, даже не взглянув на экран.

Не сейчас. Слишком тяжелый момент, слишком важный.

Все смотрели на него в ожидании. И он заговорил:

- За последние сутки нам всем изрядно потрепали нервы. Я знаю, что каждого из вас неоднократно допросили, а некоторых даже хотели сразу задержать, - он старался говорить непринужденно, но речь всё равно выходила пафосной - у них на руках нет никаких доказательств.

Он сделал многозначительную паузу.

- Кроме одного: признания и показаний одного из нас.

Националисты зашумели. Все семь голосов слились в возгласах недоверия и возмущения. Вольфганг жестом призвал их к тишине, давая понять, что ещё не закончил.

- Я не верил, что кто-то из нас мог пойти на такое. Но, видят Боги, предатель среди нас. И вместе с нами они будут судить его на этом Тинге.

Мужчины стояли молча, и свет костра освещал их решительные, жесткие лица, полные решимости вершить правосудие. В беззвездной ночи повис единственный вопрос: "кто?"

Вернер сделал шаг вперед и собирался заговорить, но Вольфганг опередил его:

- Рик, что ты можешь сказать в своё оправдание?

Соратники отшатнулись от Рика, образовав вокруг него полукруг. Никто даже не усомнился в словах вожака.

Нет, они не были плохими людьми. Они просто были людьми. С их страхами, слабостями, заблуждениями. День был тяжелым, и всем хотелось чтобы грозящая потерей свободы история поскорее закончилась. Они были бессильны изменить произошедшее, но могли отвести душу, покарав того, кто подвёл их. Сил разбираться у них не осталось.

Рик пристально посмотрел в глаза Вольфгангу. В них не было ни тени уверенности.

- Ты знаешь, что я не виновен, - это были его последние слова.

Вольвганг ударил первым.

Удар вышел торопливым и смазанным, будто наносящий его и не хотел бить, просто боялся показаться нерешительным. Рик лишь слегка пошатнулся, но не уклонился. Даже не прикрыл голову руками.

Остальные один за другим присоединились к вожаку.
По-началу они били нерешительно, но потом вошли в раж и уже не думали о том, что перед ними на земле лежит их товарищ.

Кровь орасила древние камни, но Боги издавна судившие по справедливости, были не на стороне националистов. Лики пращуров устремились на настоящего виновного, и он каждой жилкой ощущал этот взгляд.

***

Вернер словно окаменел. Всё происходящее вокруг казалось не настоящим, он даже на минуту подумал, что спит и видит кошмарный сон.

Будто в замедленной съёмке он видел лежащего на земле Рика и окруживших его парней. Удары отдавались глухим набатом в висках. А в голове застыла одна мысль:

" Это должен быть я. Это я во всём виноват."

И тут он почувствовал нечто совсем уж странное. Будто множество глаз смотрели на него. Он оглянулся, но кроме его и товарищей на Тинге никого не было. Но ощущение не проходило, наоборот с каждой секундой становилось всё навязчивее.

Над лесом прокатился раскат грома. В небе сверкнула молния. Запахло дождем. И тогда он понял.

Правосудие ещё не свершилось. Оно ожидало его. Пламя костра пригнулось к земле, склоняясь под порывами ветра. Лес затих, бросив на камни черные тени.

Тот, кто живёт с именами древних Богов на устах, будет и ответ держать пред ними. Даже если людской суд его минует.

Теперь Вернер знал, чьи взгляды устремлены на него. И он не мог их вынести. Он ринулся прочь.

Лес расступался перед ним, впереди, в поле, словно эшафот вздымался холм. Ноги, более не подчинявшиеся ему, несли его туда.

В вышине огненными рунами бушевала гроза.

Вернер застыл на холме, подставляя лицо холодным каплям дождя. Над головой его разверзлось небо и воззнесся ярый меч.

- Виновен, - прошептал он.

Сверкающий поток устремился к земле.

Раскаяние в постыдных делах есть спасение жизни.
(Демокрит Абдерский)

6.

Над лесом прокатился раскат грома. Тяжело дыша, Вольфганг оторвался от побоища и огляделся вокруг. Первое, что он увидел, был Вернер. Он стоял в свете костра. Лицо его было бело как снег, на нём застыл животный ужас, голубые глаза смотрели в пустоту.

- Эй, Вернер! - окликнул его Вольфганг.

В этот момент Вернер, будто подчиняясь чьему-то беззвучному приказу ринулся в лес.

- Вернер! Ты куда? - крикнул Вольфганг, но новый громовой раскат заглушил его слова.

По спине мужчины пробежал холодок. В сердце закралось осознание того, что вынудило товарища бежать. Медлить было нельзя.

- Хватит! Достаточно! - рявкнул он, и для убедительности резким рывком оттолкнул пару ребят от замершего на земле Рика.

Все вопросительно уставились на него,

переводя дыхание. Адреналин в крови быстро утих, в глазах появились первые искорки недоумения и раскаяния. Не дав этим искоркам перерасти в пламя, Вольфганг произнес:

- Расходимся.

Никто не шелохнулся.

- Я сказал: уходите быстро! - почти закричал он.

Стараясь не встречаться друг с другом взглядами и ни в коем случае не смотреть на лежащего среди камней товарища, националисты скрылись среди деревьев, не обмолвившись ни словом.

В кармане куртки опять загудел мобильник. Непослушной рукой Вольфганг поднес его к уху.

- Это Вернер! - адвокат не стал тратить время на приветствия.

В груди что-то оборвалось. Теперь всё окончательно встало на свои места. В его мыслях застыл грустный взгляд Рика. Честный, чистый взгляд.

Не было даже ненависти к Вернеру, дважды предавшему: сначала их всех, а потом Рика в частности. Была только злость на самого себя за роковую ошибку.

-Только не делай глупостей! Слышишь? Действуем строго в рамках закона! - адвокат, несмотря на весь профессионализм, заметно нервничал.

Они могли его убить. Они хотели его убить. Не проверив, не разобравшись, не дав оправдаться. Как стая диких зверей, рвущая на части слабого сородича. И всё по его вине. Из-за нестоящих мальчишеских замашек вождя, решившего вершить правосудие.

- Что ты молчишь? Ты меня вообще слышишь? - адвокат повысил голос.

Он заварил эту кашу и он один будет её расхлебывать. Хватит подвергать друзей опасности, предводитель и так затянул их в слишком глубокую трясину.

- Я всё исправлю, - сказал он тихо, но четко и бросил трубку, уже не слыша отчаянный возглас адвоката.

***

Потом он не мог вспомнить, как дотащил Рика до больницы через пол города. Не понимал, почему не вызвал скорую и почему никто не вызвал полицию, видя эту жуткую процессию. Единственное, что он отчетливо помнил: липкая кровь друга на руках и его тяжелое прирывистое дыхание.

В больничном коридоре было пусто и стерильно чисто. Среди этой безупречной белизны он казался себе ещё более грязным и ничтожным. И дело не только во внешнем виде.

Часы тянулись бесконечно. Он, кажется, даже успел пару раз забыться беспокойным сном. Наконец из палаты, где находился Рик, показался медбрат.

- Ну и досталось вашему брату, - сочувственно покачал он головой.

Вольфгангу пришлось солгать, что Рик его брат, ведь как родственник он мог без труда оставаться рядом с ним. Благо документы никто спрашивать не стал.

- Как он? Очнулся? - с надеждой спросил Вольфганг.

- Он в сознании. Жить будет. Можно сказать повезло: жизненноважные органы не задеты. Пара рёбер сломана, сотрясение мозга. Но парень молодой, крепкий, быстро оправится.

- Можно к нему? - голос мужчины дрогнул. Он хотел увидеть соратника и убедиться, что тому ничего не угрожает. Но боялся, что стыд и раскаяние за произошедшее не позволят ему смотреть другу в глаза как раньше. Он боялся увидеть ненависть и презрение в этих глазах.

- Можно, проходите.

Вольфганг нерешительно зашел в палату, тихо прикрыв за собой дверь.

На фоне больничных простыней Рик казался ещё более бледным, а синяки и ссадины на его лице наоборот более темными.

Вольфганг присел на стул возле кровати, он знал, что если не щаговорит сращу, то остатки решительности непременно покинут его.

- Мне так жаль... - он сам не узнал собственного голоса: глухого и тихого, - это лишь моя вина. Я ошибся. Непростительно.

Рик молчал, не сводя с Вольфганга глаз.

- Парни никогда бы на тебя не подумали. Но я... Вернер сказал, что... - Вольфганг замялся. Все его извенения и нелепые оправдания звучали просто смешно. Имеет ли он право надеяться на прощение? Вольфганг думал, что нет.

Он глубоко вдохнул, собираясь с мыслями, и продолжил:

- Я пойду в полицию и во всём сознаюсь. В том, что я тебя избил, в том, что я один совершил поджог. Я облажался и подставил вас всех, особенно тебя... - он наконец осмелился посмотреть на друга.

В глазах Рика не было ни ненависти, ни презрения, лишь знакомая грусть.

- Я рад, что ты пришёл. Правда, - произнес он с легкой улыбкой.

- Я никого не виню. Это просто был не наш день, - он произнес это искренне и обыденно, так, что у Вольфганга заболело в груди, - Не надо жертвовать собой, это бессмысленно. Мы выкарабкаемся, но только все вместе.

Не было в мире слов, чтобы выразить благораность, что почуствовал Вольфганг. Он аккуратно прикоснулся к плечу Рика.

- Ты прав. Спасибо...

В кармане завибрировал телефон. Снова звонил адвокат.

- Ответь, - сказал Рик, - наверное, это важно.

Вольфганг нехотя нажал на зеленый значок, заранее чувствуя, что не услышить ничего хорошего.

- Да?

- Вернер мертв, - голос адвоката был спокоен и от этого новость прозвучала ещё более ужасающе.

- Как? - только и смог спросить Вольфганг.

- Молнией ударило. Сегодня ночью.

В голове почему-то возникла абсолютно нелепая мысль:

"Вот гром и поразил"

Они и Риком растерянно переглянулись. Осознание произошедшего ещё не пришло в полной мере.

И всё же. Несмотря ни на что, Вернер был их другом.

Это был определенно не их день.

Оставить комментарий © Copyright Рихтер Виктория (v.hilscher@gmx.net) Размещен: 31/08/2019, изменен: 31/08/2019. 43k. Статистика. Глава: Проза Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Эта история - о невыносимом ожидании расплаты, которая во много раз страшнее самого наказания. Это муки совести, утрата рассудка и причудливое переплетение скандинавской мифологии и русских поверий. Это история о предательстве и прозаичной человеческой трусости. Это повесть о святых идеалах и обыкновенных материальных ценностях.

Рихтер Виктория : другие произведения.

По ком гремит гром