Засуха в доме была три дня. Специальной машине никак не удавалось откачать... ох, оставлю подробности за кадром.
Засуха была три дня, и нам пришлось напроситься на помывку к Вилоре Федоровне.
- Только не шумите, - попросила она с порога, - Андрюша спит, - и на мой немой вопрос пояснила: - От теперь здесь живет. У меня. Уже месяц.
Все оказалось печально и просто: Инна и Андрей официально развелись. ("И уже давно, Нинуля. Разве тебе мальчики не говорили?"). Делить квартиру Инночка не хотела ("И её можно понять, правда? Только ремонт сделали, и вообще это такая морока...") и выплатила мужу, теперь уже и для нее - бывшему, компенсацию. Предполагалось, что Андрей приобретет себе новое жилье, но как-то так получилось, что деньги он потратил. Или потерял. Или их украли. Или-или-или. Не в характере свекрови выпытывать, где деньги. Это сын. Он пришел домой. Больше вопросов нет.
Когда отмытые внуки разбежались по своим эльфийско-богатырским делам, Вилора разрешила себе заплакать. Нет, не разреветься до красного носа и поплывших глаз, как сделала бы я. Эта уникальная женщина даже рыдала с достоинством королевы в изгнании.
- Если честно, Нинуля, я не знаю, что делать. Не знаю. Он пьет. Все время, не переставая. Машину разбил. Работать бросил. Выходит из дома только чтобы купить... И снова пьет.
Что я могла сказать? Сделать? Вымыла посуду и позорно сбежала.
Дед мой, человек суровый, кадровый военный, к пьяницам снисхождения не имел и меня учил тому же.
- Доча, запомни: пьёт тот, кто себя жалеет больше, чем других.
- Говорят, это болезнь...
- Врут. Эгоизм пока в справочник фельдшера не вписан. Хотя - ты права, не излечим. Ленку-продавщицу знаешь? Всю жизнь на диете сидит, а задница на восемь кулаков, - дед демонстрировал свой кулак. Ленкина пятая точка выходила неохватной, - Та же болезнь. "Не могу себе отказать" называется.
- Тебе легко говорить, ты не пил никогда, - подначивала я.
- Зато курил, дурак, по молодости. По пачке "Беломора" в день смолил, пока не понял.
- Что понял, дед?
- Что твоя бабушка и мать твоя беломорным дымом дышать не должны. А как понял - всё, как отрезало. Враз.
- Сильный ты, деда. Не все ведь такие.
- Нет, доча. Тут не сила. Тут любовь, - тихо отвечал дед и замолкал, надолго.
Эх, дед-дед...
Наверно, ты знал о любви что-то такое, чего не знаю я.
Казалось бы, откуда? О какой вообще любви речь, если вас с бабушкой Ольгой сосватали? Тебе было семнадцать, ей девятнадцать, и вы были незнакомы. Совсем незнакомы, даже не видели друг друга до самой свадьбы. Где любовь, какая любовь, ау?
Твои неохотные ответы на мои расспросы ничего не проясняли.
Все мои допытывания заканчивались одинаково: сначала ты коротко, по возможности односложно отвечал мне, потом махал рукой и уходил к себе. Запирался.
Я сама пробовала домыслить, сочинить, представить, как все получилось у вас с бабушкой (Олёнкой, как ты её называл), но фантазия моя буксовала. Даже в фантазиях, наверно, нельзя подсматривать, когда личное и только для двоих.
Мне, по молодости, процесс сватовства представлялся мне стыдным и унизительным. Взрослые собрались, договорились, решили всё за двух бессловесных, покорных чужой воле недо-людей. Идите, не рыпайтесь, плодитесь-размножайтесь.
Ну в прошлом, дедо-бабушкинском веке, снисходительно думала я, еще ладно. Мы, современная молодежь, никогда бы не допустили... Детали того, что не допустили бы мы, были путаными и жаркими, думать о них хотелось, но не позволяла гордость.
Я вышла замуж в большой, очень большой степени для того, чтобы доказать всем (Кому всем? Себе? Тебе, дед? Тому, кто наблюдает сверху и не нуждается в доказательствах?), что я могу сделать это сама.
Тоже мне подвиг, думаю я сейчас.
Тогда казалось, подвиг.
Он же столько лет не смотрел на меня!
Не смотрел, как не смотрит нормальный десятиклассник на дурочку-пятиклашку. О, я помню, я очень помню, какой он был на последнем своем звонке! Волосы длинные, как у битлов - скрежет зубов завуча, раздраженный рык директрисы. Андрей мой, Аристархович, здорово похож был на Джона Леннона, только темноволос, да еще круглых очков не хватало. (Сейчас, спохватившись, думаю: как коммунистическая Вилора позволяла сыну эти буржуинские лохмы, этот полосатый шарф до пола, эти черные свитера, эти брюки клеш? Тоже загадка.) Тяжело было нашей директрисе: мальчик с первого класса шел на медаль, как Матросов на амбразуру, приходилось мириться с нелепой челкой, из которой торчал такой же нелепый острый нос, с возмутительным отсутствием галстука, с хамским прогуливанием физкультуры.
Он по-прежнему не смотрел на меня, когда я заканчивала школу. Помню, я уходила на выпускной, плыла на цыпочках по размякшему асфальту: платье в крупных сиреневых букетах, босоножки не в цвет, соседкина помада на губах и старательно накрашенные ресницы. А он уезжал в стройотряд, в Астрахань, к арбузам и солнцу. Рюкзак, гитара, равнодушный взгляд: вскользь, без интереса - по моим босоножкам, по цветам на платье. Я проревела весь выпускной.
И вдруг, на втором курсе, в летнем институтском лагере, у костра:
- Привет, соседка. Не узнаёшь, что ли? Можно с вами посидеть?
Носатый аспирант с Философии казался загадочным до невозможности, мои подруги пооткрывали рты, я взлетела к облакам.
Он пел хорошее: Окуджаву, Никитиных, Матвееву. Но играл плохо, да и пел не очень чисто. Слабенько. Я заметила. Даже с облаков.
И вот, через полгода, неожиданно: он пытается целоваться и зовет меня замуж, а я - до паралича боюсь его маму, боюсь огорчить деда, боюсь ошибиться, сделать глупость и не понимаю: это любовь? Вот это - любовь? Прочему же тогда все так обыденно, и нет ничего, о чем пишут книги? Где кружение головы? Где желание видеть его каждую минуту? Восторг от прикосновения - где? Целоваться мне не понравилось.
Потом снежной лавиной навалилась свадьба, как-то сразу получился Вадька, почти в то же время умер дед, и стало уж совсем не до любви. Выспаться бы и не проследить молоко.
И вот теперь, тихо и не в первый раз переругиваясь с Татьяной ("Нинка, неужели ты этому козлу еще и денег даешь?" - "Не ему даю, а Вилоре." - "Это одно и то же!" - "Нет." - "Ты святая или блаженная?" - "Я ей стольким обязана, не сосчитать." - "Обязана, обязана. И, в первую очередь, этим козлом обязана!" - "Ты не забыла, что он мальчишкам - отец?" - "Я-то не забыла. А он?"), я думала в десятитысячный раз: а была она, любовь?
Вспоминала и не могла вспомнить.
Может, я и не способна, может, я родилась с каким-то дефектом, может мне и не дано вовсе - любить?
Или мой принц на вороном коне еще в пути?
Вообще принцу положен белый конь, но то ли я лицом не вышла, толи год на белых коней неурожайный... Смеюсь. Вороного коня мне нагадала баба Глаша, давно.
Я несла домой что-то дамское, легкомысленное, кажется, молоток и пакет с гвоздями. А может, ножовку и пакет с шурупами.
Мы с детьми затеяли ремонт, одновременно и обучаясь, и уча друг друга. Я многое умела или понимала, как делать. Без испуга залезала в розетки и выключатели (всё детство у деда в мелких подмастерьях), умела работать мастерком и шпателем (стройотрядовская наука), красить и клеить могла тем более. Немного пасовала перед деревяшками, просто не всегда с ними справлялась. Ведь женщины зачастую проигрывают мужчинам в строительно-домашне-монтажных делах только из-за слабости бицепсов и прочих трицепсов. А я к тому же ростом метр с кепкой, гвоздь забиваю только с двадцати частых, деликатных, гномьих ударчиков.
Вадька же - в папу - вымахал подъемным краном, Андрюхин наследственный нос - балочной стрелой. Я объясняла технологию, Вадик прикладывал силу, результат выходил немного кривоватый, но прочный.
Феликс же рос непонятно в какую родню, может, в мою, и ещё не определить было, каким он станет - остановится в росте или, наоборот, ускорится в старших классах (как в результате и случилось). Он был нетерпелив, вертляв, болтлив и неаккуратен, больше мешал, чем помогал. Зато он - неизвестно откуда - приносил информацию:
- А здесь нужно присобачить малярный уголок, - бросал он, пробегая из комнаты в комнату.
- Стоять! Какой уголок?
- Ну с дырочками такой. Железный. Не буду стоять. На дюбелях. А так у вас все обвалится, обвалится, обвалится, - мелкое чучело строило рожи брату. Брат мрачнел, - А под подоконником надо монтажной пеной зафурыкать. Что вы ничего не знаете-то, отсталые как Ягаша. Мать, не смотри на меня с выраженьем. Пена такая, в баллончике как дезодорант, чтобы лучше пенилась - надо намочить.
- Что намочить? Баллончик?
- Ыыы. Стенку. И свои руки-крюки! Ой, мамочки, чего он дерется, я тоже могу!
Впрочем, я отвлеклась. Я несла домой какие-то гвозди-шурупы-саморезы, соседка как всегда, стояла у окна, на подоконнике две кошки, на полу в ведре - старые валенки и яблоко.
- Готовишься?
- Здрассте, баб Глаш.
- Готовишься, говорю?
- Не поняла. К чему? Ремонт у нас.
- Ты смотряй, готовься. Жди.
Я уже привыкла, что бабушка порой говорит невнятное, "заговаривается". Считая старушку немного невменяемой, я не удивлялась и быстро забывала услышанное.
- Чего ждать?
- Не чего, а кого. Лыцарь к тебе едет, в белом доспехе, сам на вороном коне, - она показала в окно настолько серьезно, что я на мгновение поверила, что от Сыромясинской рощи к нашему дому и впрямь скачет всадник на черной лошади. Честное слово, я была настолько одурманена, что выглянула в окно, но увидела, что и ожидалось: случайных прохожих, дворовых собак, пыль, грузовик, сломанную песочницу. Сознание вернулось ко мне:
- Баб Глаш, а почему на вороном? Должен на белом. Я точно знаю, каждой женщине положен принц на белом коне.
- Кем положен? Куды положен? Ты меня не путай. Сказано: на вороном. Иди, жди.
Я пошла ждать.
Понятное дело, тема моего рыцаря и прилагающегося к рыцарю коня веселила нас с девчонками долго.
Конь единогласно трактовался как автомобиль.
- Ты сразу в зубы гляди, - советовала знающая Светик, - если не иномарка, то нафиг такого коня.
- Не слушай ее, - бурчала Татьяна, - был бы конь... Главное не конь...
- У твоего-то бывшего как раз черный "японец", - подливала масла Светочка.
- Про Андрея не упоминай, не вариант.
- А что? Нонка его бортанет, я тебе точно говорю. Не сейчас - так через год. Тут-то он к тебе и приползет. Вот тебе разом и конь и рыцарь.
- Нет, нет и нет. Я на эти грабли второй раз не наступлю.
- Ой, вот не надо. Ты - известная Флоренс Найнтингел. Притащится, поплачет тебе в широкое плечо, - Светка с выражением глянула на мои цыплячьи плечики, - ты и растаешь.
Оказалось все не так. И он не притащился, и я не растаяла.
Информация от Вилоры поступала неравномерно, порциями и всплесками.
Андрей кодировался, не пил, работал - она звонила часто, заходила охотно, рассказывала радостно.
Потом - вдруг - звонки прекращались, наступала затяжная тишина. Иногда на месяцы.
Я звонила сама, но спрашивать об Андрее не получалось, язык мой в эту сторону как-то не поворачивался. А свекровь молчала.
Потом, в новый светлый период потихоньку выяснялось, что бывший пропадал на неделю, и всю эту неделю были поиски: сначала по друзьям, потом по больницам и моргам, а потом ниоткуда появлялся Андрей, побитый, в грязном и рваном, без денег. Рассказать, где был неделю, не мог. Или не хотел. И начинался новый запой.
Подруги находили мне телефоны новых врачей, кодирующих гипнозом, иглоукалыванием, нейролингвистически, по японской методике и по методике Иманбаева, лекарствами, двадцать пятым кадром.
Казалось, все без толку.
Бывший муж - алкоголик. Господа психологи, консилиум, "вы хотите об этом поговорить?"
Поговорим.
Больше всего меня поражало мое же собственное равнодушие. По большому счету мне было всё равно. Всё-рав-но.
В какой момент пришла эта усталая холодность? Почему я не заметила, когда она появилась? Вроде бы еще позавчера я злилась и досадовала, слыша о жизни Андрея, о его успехах и достижениях. Кажется, только вчера (Светка не слышит?) примеривала мысль, что он вернется...
О, мне нравилась, очень даже нравилась эта мысль. Я вдоволь наигралась с ней: увлеченно планировала, как арктически-холодно отвергну я ухаживания: Снежная Королева, римейк, просмотр только для избранных.
Я смаковала, как гордо укажу Андрею на дверь. Рыдающему, всенепременно рыдающему Андрею. Залитому горючими слезами.
Горючая жидкость - это как раз с высоким содержанием спирта, между прочим. Или бензин-керосин-ацетон и прочие ЛВЖ.
Вот только указывать никому никуда не пришлось, может, это меня и взбесило? Но тогда было бы бешенство, а не скучная пустота.
В пустоте одинокими мелкими насекомыми пролетали: сочувствие Вилоре (приправленное гадким, нечестным "сама виновата", клянусь, я старалась так не думать, но иногда думала); злорадство (ты нас бросил, а вот теперь тебя бросили, каково?), гордость (меня тоже бросили, а я не сломалась), стыд (мне проще было не сломаться, у меня были дети), злость (без пояснений), страх (придется мальчишкам мыкаться с пьянью-папашей, сколько его Вилора тащить сможет?).
Но всё это так, жужжало над ухом секунду-две и растворялось в свинцовом, чуть брезгливом безразличии: живи как хочешь, только не трогай нас.
Нам и без тебя весело.
Когда в семье два пацана, веселуха обеспечена бесперебойная. И если вы иногда ревете в близлежащую подушку - это просто от неумения веселиться. Как краевед говорю.
Где-то в это время мои сыновья влюбились. Разом.
Как сговорились, бисовы дети, чтоб мать доконать.
Я поначалу не поняла, что происходит, никто же не придет с официальным заявлением. А неплохо бы:
Любимой ма
от сына Феликса
З А Я В Л Е Н И Е
Прошу не нервничать, поскольку я ухожу гулять до утра. Прошу также выдать одноразовое пособие на покупку цветов (розы, 3 шт.). Основание: сегодня, в 12 дня я влюбился в одноклассницу Наташку.
Дата. Подпись.
Сначала я заметила, что сложнее стало попасть в душ. Он все время кем-то занят, и раздается оттуда то "шоу маст гоу о-о-он!" (значит, внутри Феликс), то "ели мясо мужики, пивом запивали...", музыкальные предпочтения Вадьки меня пока не радовали.
Увеличился расход дезодорантов и моющих средств. Участились случаи внеочередной почистки зубов. Вырос стиркооборот рубашек. Раньше их приходилось отвоевывать с применением угроз и холодного оружия: "Я в ней только два дня ходил, ничё не грязная, отстань, мать, у тебя чистюльские закидоны".
События происходили в целом не секретные, просто о ней как-то забывали, не удосуживались сказать. Стеснялись, наверно, немножечко. Не умели еще говорить о таком. Сама и виновата, раз не научила.
Я думала, слава богу, выросли детки. Ну и, если смотреть в целом, была права. Выросли.
Если бы ребенок был один, я продолжала бы пребывать в счастливой материнской эйфории. Выпестовала, мол, деточку. Аккуратист получился, в прадеда Петра Иваныча.
Когда сынов двое, у матери повышаются шансы на достоверную информацию.
- А что, Вадька опять к своей Ани ушел? - всовывал голову в кухню меньшой. - Я тогда его плеер заберу.
- Тут салат готов и котлеты дожариваются, будешь? - осторожно реагировала я. - К какой Ане, Поляковой? -
- Котлетам - да, салатам - нет! Не к Ане, а к Ани, прочисть ухи, мать.
- Поняла-поняла, Ани. Зря от салата отказываешься, "зимний", с колбасой. Ани не помню, редкое имя.
- "Зимний" буду. Будем брать "зимний". Вилки наголо! Ани - эльфийка, ты должна помнить, она на Вадькином дне рождения была.
- Помнить? Ну да. Там целая армия завалилась, разве всех упомнишь! Гномы, тролли, орки. Штук восемь эльфиек крутилось и две, если меня не пришиб склероз, валькирии. А разве Ани - эльфийское имя? Или она полностью - какая-нибудь Аниэль Тили-мили-рили-энь?
- Не, она натуральная Ани. По паспорту. Точно говорю.
Теперь в толпах приходивших гостей я прицельно высматривала Ани. Высмотрела.
Хороша была Ани. Смуглая, тонкая. Глаза карие, огроменные, смеющиеся. Ресницы без всякой туши - веером, нижние веки чуть припухшие. Взглянешь один раз - и весь день в голову будут лезть ягодные, вишне-черешне-смородиновые сравнения.
Убила бы.
Сын перестал есть, постепенно приобретая окончательное сходство с подъемным краном. Хмурился. Хамил. Среди вороха фантастики на его столе был замечен томик Ованеса Туманяна, в качестве закладки - тетрадь по химии.
"...Коль не суждена ты мне никогда -
Не стерплю тогда, кровь пролью тогда,
В горы я уйду, сгину без следа!
Эй, полночь - глаза!
Эй, море - глаза!
Погублю себя
Я из-за тебя! ..."
Черноволосую эльфийку Ани не интересовал мой сын. Ну объясните мне кто-нибудь, как это? Как такое вообще может быть?
Вот когда я узнала, что такое настоящая беспомощность. Вы думали, это когда вас бандиты приковали к батарее? Нифига. Беспомощность - это когда сын влюбился, безответно.
Тревожно названивал Вадькин тренер Тимур: мальчик пропускает занятия, поговорите с ним, вы же мать! Сначала звонил, потом явился лично. Забавный молодой человек полуазиатской наружности, невысокий, крепкий, коротко стриженый, с геометрической татуировкой на шее. Внешность, вполне подходящая для кимоно и татами. Мне непонятно было, почему он так переживает из-за моего сына, мне всегда казалось, что Вадька не делает особых единоборческих успехов, да и сложение у него неподходящее. Добиться внятного ответа от тренера-Тимура я не смогла, он был неразговорчив, просидел на кухне несколько часов, сумрачно пил зеленый чай, потихоньку спуская круассаны со сгущенкой под стол, коту Капсу. Воспитанника своего он так и не дождался. Вадька явился поздно, груда сморщенных чайных пакетиков в ведре его впечатлила, он пообещал возобновить тренировки и обещание, надо признать, сдержал.
На младшего стрелы Эрота произвели совершенно обратное действие. Есть он стал вдвое больше, к тому же у него как раз шел период бурного роста, за сутки это чудовище вытягивалось сантиметров на десять, натуральный бамбук. И в голове у него было так же пусто, как в бамбуковом полом стебле, так мне казалось. Но не пугало.
Ну исписал ребенок подъезд дразнилками, ну приходила жаловаться мама Наташки со второго этажа: на сушеных тараканов в почтовом ящике, на привязанную к дверной ручке дохлую крысу.
Подумаешь. В четырнадцать лет дохлые крысы - это нормально.
Я была уверена, что в жизни шебутного и переменчивого Фельки будет сотня Наташ, всяких-разных. Дурой я была, опять же.
Одна оказалась Наташа, и на всю жизнь.
Открыв дверь на очередной звонок Наташиной мамы, я заметила в коридоре удивительную сцену. У окошка стояли и мирно, как две закадычных подружки, разговаривали баба Глаша и Вилора Федоровна. Между ними по подоконнику, беззвучно разевая крохотный розовенький рот, бродил черный котенок. Идиллия, нафиг. Я даже перестала слышать взвизгивания будущей своей сватьи.
Вилора подняла голову, помахала мне ладошкой:
- Добрый день, Нинуля. Я минут через десять к тебе поднимусь. Угостишь кофе?
- Да, конечно, - ответила я, и добавила, уже Фелькиной почти-тёще: - Я его обязательно накажу, не сомневайтесь. Обязательно.
- Как накажете? За что?
Кажется, я что-то прослушала.
- Ну за всё. За всё это... - я сделала неопределенный жест рукой, продолжая наблюдать за невероятным поведением Вилоры: та взяла котенка на руки, осторожно погладила пальцем за остреньким ушком. Зверь зажмурился и замолчал.
- Странная вы какая-то, - задумчиво сказала мама Наташи, - я Феликса хвалю, вообще-то... Наташа упала с велосипеда, палец сломала, ваш сын ее в травмпункт отвел... А вы...
Впоследствии выяснилось, что Наташа упала не сама по себе, а столкнувшись со встречным великом. На котором ехал, разумеется, Фелька. И что виновато было мое чадушко стопроцентно, поскольку выпендривалось, держа руль ногами. И что самому ему в травмпункте наложили два шва на распоротую ногу, а пострадавший в результате ДТП велосипед требовал серьезного ремонта, а лучше - экстренного выкидывания. Но Наташиной маме эти подробности на всякий случай не сообщили.
Свекровь появилась у меня не через десять, а через верных шестьдесят минут. Я дважды осторожно выглядывала в коридор, пожимала плечами, тихонько закрывала дверь. Кофе остыл.
- Нинуль, ты только не смейся. Мне самой смешно, когда подумаю. Или не смешно?... Если честно, не очень мне смешно, не очень.
- О чем вы, Вилора Федоровна, я не пойму.
- Андрей... - вздохнула Вилора.
- Опять?
- Увы, милая, увы. Опять.
- Ой... - огорчилась я. - И что делать будете? Снова кодировать?
- Отчаялась я, Нинуля. Руки опускаются. Никогда в знахарок не верила, но других вариантов не вижу. Всё ведь перепробовали: и методы разные, и клиники всякие. Безрезультатно.
- И вы к Яга... к бабе Глаше?
- Я же просила: не смейся...
- Вилора Федоровна, вы же грамотная женщина, - хотела сказать я. Не сказала. Иногда у меня получается вовремя заткнуться.
- Обещала помочь она, - со странной усмешкой продолжила свекровь. - Помочь... Не скажу, как. Кота вот дала, - свекровь кивнула на свою сумочку, стоящую у стены.
Я заглянула туда и увидела то, что уже давно обнаружил изумленный Капс-лок: на дне, свернувшись клубочком чуть большим пудреницы, дремал давешний черныш.
- Парацельсом назову. Филиппом Ауреолом Теофраст-Бомбаст фон Гогенгеймом. Да у тебя же кофе убегает! Внимательнее нужно быть, Нинуля. Ну вот, вся плита грязная. Пойдем мы, пожалуй. Чует мое сердце, что сегодня у тебя нормального кофе не дождешься.
И ушла. Прижимая ридикюль с котом Парацельсом.