Через сутки после операции, когда меня наконец-то впустили в палату, когда я ввалилась туда, обвешенная пакетами, гремящая баночками с бульоном и соками, прячущая за старательной деловитостью панику и пронзительную жалость, меня ожидал сюрприз.
Рыжий, круглолицый такой сюрприз. Сидел на топчане и болтал ногами и языком одновременно.
- Ой, здрассти-тётя-Нин, я - Милка!
- Кх...э. здравствуйте, Мила.
- Ма, она все время тут. Спала на каталке, представляешь? - прояснил ситуацию сын (деточка моя маленькая, что же с тобой, лицо зеленое, глаза ввалились, на лбу кровоподтек...).
- Я сказала, что я "от Фарита Шакирзяновича", меня так мама научила. Мне и разрешили. Я этого "Шакирзяновича" целый час зазубривала, даже на ладони написала, - хихикала девчонка, совершенно довольная собой.
- Эм. Эльфийка? - решила проявить осведомленность я.
- Не. Друидка, - улыбнулся Вадька. - Её дерево - рябина. Правда, ей подходит?
Действительно, подходило.
- Мила - это сокращение. Полностью - Миляуша.
- Как-как? - удивилась я.
- Ми. Ля. Как ноты. Ми-ля. У-ша. Как уши, ушат, ушанка. А все вместе - Миляуша, что значит Фиалка. Прикинь, ма, рябина, покрытая фиалками. Красиво.
Покрытая фиалками рябина смотрела открыто и радостно, ничуть не смущаясь ни меня, ни соседей по палате, ни белесых больничных стен, словно это совершенно естественно, словно она каждый день проводит в интенсивной терапии около полуживых одногруппников.
"А где Ани?" - хотела спросить я. Слава богу, не спросила. Позднее мы узнали, что семья Ани уехала из города очень быстро, буквально через несколько недель после происшествия. Уехали в спешке, увезли дочь, не дав ей попрощаться с друзьями, ничего никому не объяснив. Отчасти я их понимаю. Отчасти.
Отцу и бабушке мы решили ничего не говорить. От папашки проку в любом случае мало, а у Вилоры проблем и без нас полно. Зачем ей без толку нервы мотать? Что она может? Прийти в отделение с котом-Парацельсом? Сомнительное мероприятие: оздоровительный эффект кота даже с таким именем, на мой взгляд, сильно преувеличен. Чтобы не врать совсем уж нагло, решили ограничиться рассказом о сломанной ноге. Тем более что нога действительно была сломана. И нога в том числе.
По ночам дежурил Феликс.
- Я же мать! Я должна!
- Ты - женщина. Думаешь, Вадьке в радость, если ты ему будешь судно приносить?
- Но я же...
- А я - брат, - Фелька закатывал глаза и жаловался потолку: - Ну надо мне на голову: мамашка - курица, в натуре. Кудах-кудах. Иди домой, спи. Суп вари. Картошку протирай, через что ее протирать положено? Через ситечко? Вот и дуй к ситечку, сил моих нет! Должна она, понимаешь...
Толпами прибредали ребята из клуба, из секции, из группы, из класса. Дома у нас скопилась гора апельсинов и краснобоких яблок, продукты мы несли не в больницу, а из.
Регулярно забегал Тимур.
Рыжая Милка торчала в больничной палате безвылазно, забросив учебу в институте (легкомысленно отмахивалась: ерунда, нагоню!). Я смотрела на нее, скрывая сочувствие. Эх, доча моя золотоглазая, ничего тебе не светит! Первая любовь - страшная штука. Она отпечатывается где-то в сетчатке, в подкорке, она навсегда вмуровывается в подсознание, она заставляет всю жизнь искать свое подобие в толпе прохожих. Она меняет формулу крови. Вадька обречен влюбляться в смуглых и черноволосых, в нежных восточных красавиц, в карие нездешние глаза.
Порадуйтесь вместе со мной: я опять оказалась идиоткой.
Как это иногда классно, понять, что ты - душераздирающая, самоуверенная, непонятно отчего решившая, что знаешь о жизни все - дура, да, дура.
Вадик выкарабкивался тяжело. Полтора месяца по больнице, две операции, лекарства, уколы, системы, костыли. Первое время появлялись из милиции, что-то по тысяче раз переспрашивали, записывали, исчезали.
Потом позвонил Тимур:
- Антонина Андреевна, дело закрыли.
- Как закрыли? Почему?
- Помните, вчера в программе "Город" аварию показывали? На кольцевой джип перевернулся, загорелся? Помните?
- Ну вроде бы...
- Это тот самый джип, четыре человека, никто не выбрался.
"Гореть им в аду! В аду! В аду!"
Господи-боже-мой...
Я проснулась ночью, внезапно, толчком, словно по пронзительному звонку неслышимого будильника. Даже так: сначала резко села и открыла глаза (причем решительно ничего не увидела - чернильная темнота, ватная тишина в квартире, если не считать сопения кота где-то в районе подушки) и только потом проснулась.
"Гореть им..."
Ну не может же быть, что за чепуха лезет в голову!
Легла, укрылась, свернулась калачиком, попыталась опустить ставшие непривычно самостоятельными веки. Нифига. Глаза таращились в никуда, что-то высматривали в стопроцентном мраке. Закройтесь, ребята, картинка-то не изменится.
"Гореть им..." Черт, неправда, не хочу.
"Гореть им..."
Да что ж такое! Осеннее обострение?
Сон наотрез отказывался возвращаться.
Мои проклятия исполняются. Из-за них гибнут люди. Ой, мамочки. И поговорить ведь не с кем. Засмеют, либо закидают дурацкими советами.
Трезвомыслящая материалистка-Светочка посочувствует, посоветует отдых, прогулки перед сном, ванны с экзотическими и местными травами, какие-нибудь не слишком кардинальные, легонькие снотворные. А сама будет аккуратно и ненавязчиво присматривать: не скатывается ли подружка в шизофрению, не начинает ли буйствовать, кидаться на людей, писать письма президенту о заговоре сионистов против ее кота. Не пора ли принимать меры.
И будем мы, как две параноидальных старых девы следить друг за другом: она - за моим предполагаемым психозом, я - за ее шпионскими действиями. Так действительно с ума сойти недолго, постоянно подозревая и подглядывая.
С Татьяной все наоборот.
Таник у нас - девушка внушаемая, податливая, как она сама себя характеризует - "существо с тонкой организацией", она находится в непрекращающемся духовном поиске, всё время буквально за шаг, даже за шажок до полного, широкомасштабного, всеобъемлющего просветления.
Наверно, грех смеяться. Не от хорошей жизни, вообще говоря. Не от хорошей жизни Танька постоянно ищет источник сил, света и истинного знания и припадает к нему со всей искренностью, во всей открытостью совей одинокой души.
Первым Танькиным увлечением была нумерология. У меня как раз народился Вадим, и Татьяна, добросовестно обсчитавшая все святцы, донимала меня требованием назвать сына Гавриилом, совершенно убежденная, что в этом случае ребенку светит стать не меньше чем мировой знаменитостью, кажется, великим скрипачом или художником. И с тех пор на каждую Вадькину разбитую коленку реагировала одинаково: "А назвали бы Гаврюшей - был бы цел-здоров-невредим".
Потом была эпоха гороскопов, и мы выслушивали тарабарщину про Черную Луну в третьем доме. По правде говоря, до сих пор не знаю, почему луна - черная, почему про нее требовалось говорить с особым придыханием, так, чтобы заглавные буквы ощущались на слух: "Черная! Луна!". Осталось загадкой, что она там делала, в этом третьем доме, и на какой улице стоит этот самый третий дом.
Нам со Светкой было просто иронизировать... иронизировать всегда просто. Танька одинокая, живет с престарелыми и очень больными родителями, работает на полторы ставки лаборанткой и отказывается что-либо в жизни менять. Если ей проще жить, зная, что Черная Луна пришла в гости к Марсу с бутылкой самогона и домашними пирожками - нам ли вякать. Нам ли.
Когда советские (ещё) партийные лидеры стадами повалили в православные храмы, научившись осенять крестным знамением те самые лбы, которые совсем недавно сурово морщились при слове "церковь", когда они, сведя глазки к переносице, стали бормотать "аминь" теми самыми ртами, которые только-только кричали "опиум для народа!", Танька тоже приняла крещение.
Не потому, что слепо следовала за первыми лицами (рожами-мордами-физиономиями) нашей загадочной страны. Скорее из интереса, раньше ей и в голову не приходило идти в храм, сказано нельзя - значит нельзя, комсомол ответил "есть" и ни разу не задумался. Теперь сказали "можно" и даже вроде бы "нужно". Духа противоречия в Таньке было мало, наивного кошачьего любопытства - много.
Через какое-то время подругу перенесло в католичество. Какой-то "Ковчег Спасения" или как его там, не помню точно, легко завладел ее вниманием. Наши российские батюшки закостеневшие в правильном, незыблемом, одеревенелом православии не могли конкурировать с веселыми, общительными, шумными и непосредственными католиками, поющими на своих, таких искренних и неформальных сборищах. Эти ребята были привозными, и их идеи и манера поведения тоже были возбуждающе не-наши. В них было много от профессионального коммивояжера, они умели подать и продать свой продукт. Танька купилась.
Тоже, впрочем, ненадолго. Сейчас, насколько я знаю, она прислушивается и принюхивается к сайентологии. Все-таки техническое образование дает о себе знать: Танюхе хочется не простой констатации, мол, бог есть, "неисповедимы пути", верь и не всовывайся. Она жаждет объяснений, она хочет если не доказательств, то хотя бы логичности и какого-то соответствия ее знаниям о мире, полученном в химическом вузе. И, кроме того, она всегда была без ума от Тома Круза.
Так что рассказать Таньке о мучающих меня страхах и сомнениях - значит, получить нехилую порцию жарких рассуждений о повышении духовного осознания. Нет, не сейчас.
Если позвонить Вилоре, то придется рассказать ей всю предысторию, и сознаться, что мы сознательно дезинформировали любимую бабушку. Что будет - не берусь даже предсказывать. Жесточайшая обида - наверняка. Как минимум.
Впору стучаться к Ягаше, тем более это как раз ее конек - заклятия и проклятия, наведенная порча и наложенные чары.
- Ма? Ты что? Не спишь? - сунул в комнату нос младший сынище. Вадик уже чувствовал себя неплохо, ночные дежурства больше не требовались.
- Да понимаешь, вчера Тимур позвонил...
- А, Тимур. Гы. По-моему, он к тебе клеится.
- Что??? Ты с какой полки упал? Как к тебе в голову пришло?
- Ага. Шумишь. Значит, сама чуешь, что клеится, - заключил невозмутимый ребенок. - Вот и хорошо. Одобряю.
- Прекрати немедленно! Слушать не желаю такую несусветную ахинею! Он звонил сказать, что Вадькино дело закрыли. И вообще он меня младше лет на десять.
- Закрыли, слышал, авария на кольцевой. Так им и надо, ублюдкам. Жаль, они мне в руки не попались. А десять лет - это только у тебя в голове, - сын ловко уклонился от брошенной подушки. - С головой у тебя, известное дело, нелады. Ну да ничего, Тимур мужик крепкий, справится.
Ерунда.
Ерунда?
Нет, конечно, ерунда. Ерундовая, смехотворная, архиглупая, бессмысленная, фантастическая ерунда.
Просто заботливое дитятко решило отвлечь меня от тяжелых мыслей.
И, по совести сказать, ему удалось.
Я же женщина. Я бы поняла, почувствовала. Женщина всегда чувствует. А может, я особо-тупая, нечувствительная, заторможенная, некондиционная женщина? Черт! Ну Фелька, ну поросенок, остатков душевного покоя лишил.
Конечно же, за мной ухаживали мужчины. Наверно. Когда-то. Не помню.
Может быть, я была сверх меры задета уходом Андрея, его изменой, его предательством, как я тогда это называла. Может быть, я слишком надеялась, что он одумается и вернется - надежда совершенно детская. Непонятно, откуда во мне, матери двоих сынов, было столько первосортной наивности, с чего я вообразила себя героиней индийского фильма, с танцами, переодеваниями и непременно счастливым финалом. Так или иначе, мужчин вокруг себя я не замечала, попытки контакта, если они и были, игнорировала. (Подлетел космический кораблик к планете, попищал на разных частотах, потранслировал картинки и символы, интуитивно понятные всякому разумному существу: два плюс два, молекулу воды, сердечко, пронзенное стрелой. Подождал. Нет ответа. Полетел дальше, отправив на базу сообщение "на этой каменюке жизни нет".)
Как пообще проявляется внимание мужчины к женщине? Вспомнился разговор:
- Баба Глаш, а за тобой мужчины ухаживали?
- А то! Я ж сказывала тебе: пастух увивалси. Тишкой звали. Эдакий лютой, чуб на сторону, я за водой, а он из-за плетня глядит, скалится.
- Так ухаживал?
- И так, и эдак. Всяко. Братке моему нос расквасил, чтоб меня не забижал.
- И что? Чем дело кончилось?
- А ничем. Магазин-то, чай, не закрылси еще? Пойду яичушек куплю. Совсем мне, Нинуля, от кошек житья нет. Сварю яичушко, только коцну скорлупку об стол - все тут как тут. Не достается мне. Всё им, паразитам.
- Но как же...
- Вот так вот. По звуку узнают, что я яичушко луплю. А ты знай - жди.
- Рыцаря на коне?
- Дурная ты девка, хочь и грамотная. Жди, говорю. Скоро уже.
И я действительно хотела советоваться с этой темной бабулей? Спрашивать её о тайных силах и сверхспособностях? Кажется, мне действительно надо отдохнуть. Вот выпишется Вадик, вот убежусь... убедюсь? убежусь, что с ним все в порядке... махну куда-нибудь... к морю. К солнцу. В Египет. Чтоб жарко, и пальмы, и думать только про крем после загара. И всё. И никаких черных коней, одни верблюды на фоне прирамид.
"Гореть им в аду!" Неужели я правда это сказала? Неужели исполнилось по сказанному мной?
И что?
Так им и надо, как сказал Феликс?
А вдруг не все четверо - законченные негодяи? Вдруг хоть в одном еще оставалось, еще теплилось что-то человеческое?
Равноценно ли это: мой сын жив, а четыре человека погибли, страшно погибли?
И кто я, чтобы судить?
Не хочу такой ответственности, не надо, не хочу. Дед, дед почему тебя нет рядом...
Кот Капс бодал меня в плечо, в шею, в щеку. Урчал и теребил лапой, обижаясь на невнимание. Всходило солнце, я лежала в позе эмбриона и думала, что жизнь как-то слишком велика для такой маленькой женщины.