Раздался нечленораздельный вой, дверь распахнулась, и из своего евро-ремонтированного кабинета в наш российско-ободранный коридор вылетел зав кафедрой, совершенно без лица. Вся его голосовая энергия, видимо, ушла в первый, на зависть Тарзану, вопль, и по коридору он пронесся уже молча, только кулаками в воздухе тряс.
- Похоже на то, - тоже шепотом ответил завхоз и поскреб затылок.
Последнюю неделю у завкафа из элегантного, зеркального, встроенного в стену бара стало загадочным образом пропадать эксклюзивное содержимое.
Нет, бутылки-то оставались на месте, с виду - нетронутые: запечатанные, некоторые даже залитые сургучом... А вот начинка...
Французский дорогущщий коньяк оказывался крепким кофе, подарочный виски - сладким чаем. Даже в шоколадных конфетах вместо ликера обнаруживался клюквенный кисель. А уж во что превратилось коллекционное шампанское - за столом лучше и не говорить.
Кафедра с коллективно отвисшей челюстью наблюдала за этой серией душераздирающих преступлений. Версии выдвигались самые фантастические, но ни одна не подтверждалась.
Больше всех происходящим была расстроена Оленька.
Во-первых, в ее обязанности входила уборка в нехорошем кабинете, и потому первые подозрения пали на нее. А во-вторых, она была новичком и острее других воспринимала кафедральные события.
Оленьку-маленькую зачислили в штат примерно полгода назад.
К моменту ее появления на кафедре уже имелись две Ольги.
Лабораториями заведовала Ольга Арсеньевна, дама зычная и крупная. Она была супругой какого-то бизнесмена, а на работу устроилась, дабы развеяться от домохозяйственной скуки.
Непогрешимо-платиновые волосы Ольга Арсеньевна укладывала в сложноподчиненную прическу; истинное лицо скрывала под слоем дорогой косметики. Количество золотых побрякушек на бизнесменше явно превышало предельную нагрузку при перемещении тяжестей, установленную для женщин нашим заботливым государством.
Молодой доцент Лисичкин звал завлабиху Хищной Хельгой и утверждал, что она - несомненно, бывшая валькирия. Изгнанная из Валгаллы за склочный характер и неодолимую тягу к интригам.
Хищная Хельга проплывала по лабораториям габаритным фрегатом под парусами от Кардена и оставляла после себя двенадцатибалльный по Боффорту вихрь французского элитного парфюма.
Ее боялись и не любили
Кроме того, была Ольга Семеновна, она же - тетя Оля, иногда даже - баба Оля.
Ольга Семеновна числилась в лаборантках с момента основания кафедры в тыщща восемьсот, или даже семьсот каком-то году. Ее ровесниками были резной шифоньер, забитый пыльными трехгорлыми колбами и неопознаваемый портрет какого-то местного химического гения в рассохшейся раме.
Человеком баба Оля была неплохим, но жутко нудным.
Народ тщетно укрывался по углам от ее нескончаемых, как лента Мебиуса, рассказов, полных натуралистических подробностей: о болях, блуждающих из локтя в колено и обратно, о вросшем куда-то не туда ногте, о мигрени и прострелах в пояснице.
Ольгу Семеновну не боялись. Но и любили не особо.
Все в мире закономерно, считал доцент Паша Лисичкин. Он легко подводил теоретическую базу под разнообразные жизненные явления. Когда стало известно, что на место ушедшей в декрет Гульнары берут третью Ольгу, доцент Лисичкин спрогнозировал, ее-то в коллективе непременно будут любить.
А потом добавил задумчиво: "превышение ПДК по Ольгам, однако...".
Ерунда началась на второй неделе работы Оленьки-маленькой.
Первой каплей стала именно капля.
Она отделилась от потемневшего потолка и со злорадным чпоком приземлилась на клавиатуру хитрого Цейсовского прибора под названием Пармоквант.
Через полчаса капли превратились в струйки, потекло сразу в семи или восьми местах. Баба Оля и Оленька-маленькая метались с тряпками и ведрами; ведер не хватало и в ход пошли тазы, колбы и эксикаторы... Хищная Хельга сорвала голос и отдавала распоряжения то сиплым хрипом, то хриплым сипом. А Пал Петрович, бормоча "Шредингер твою формулу!", взял лопату и побрел на крышу - скидывать подтаявший снег.
Собственно, явление было бы заурядным и для марта вполне предсказуемым, если бы не один нюанс: текущая с потолка жидкость благоухала французскими духами! Той самой исключительной, от-кутюрной "Мадемуазель кто-то там", которую для Ольги Арсеньевны выписывали чуть ли не спецсамолетом из Парижа.
Месяц вся кафедра дышала волнующим, интимным, восточным. Постепенно запах выветрился, и история начала забываться. А в апреле произошло новое ЧП - полетели приборы.
В смысле сломались.
В смысле - показывать стали полную ерунду.
Нажимаешь на калькуляторе два плюс два равняется....
А он выдает: ВЕСНА!
2 + 2 = ВЕСНА!
И трижды три - тоже ВЕСНА! И логарифм двадцати двух по основанию четыре - все едино - ВЕСНА!
рН раствора - ВЕСНА!
Сопротивление в цепи - ВЕСНА!
И даже часы на стене высвечивали ВЕ : СН.
Слава богу, всего день безобразие длилось. Когда пришли ремонтники, два плюс два уже чинно равнялось четырем и о весне не вспоминало.
А еще через месяц случились бабочки.
В понедельник утром Ольга Семеновна открыла свою лабораторию - и села на пол. Сказать, что там были бабочки - это ничего не сказать.
Там трепетала крылышками радуга. Там перелетал со штатива на штатив июльский закат и шевелила усиками декабрьская заря. Там по аналитическим весам бродил фейерверк. Нашлось место и россыпям драгоценностей, и павлиньим перьям, и китайским шелкам.
Пока баба Оля хваталась за сердце, Оленька-маленькая бегала за валидолом, а Хищная Хельга драла в клочья телефонный справочник, не в силах решить, куда звонить: на биофак, в ветеринарный институт, в зоопарк или тривиально - в милицию, доцент Лисичкин распахнул форточку.
Позже, когда приехали специалисты и телевизионщики, он делал лицо тапком и говорил, что хотел пустить свежий воздух для помирающей Ольги Семеновны.
А вечером объяснил Оленьке: выловят ведь - и в хлороформ. Жалко!
Так прошла весна. А начало лета ознаменовалось кражей. В компьютерном классе исчезли все мышки.
Вопиющий случай, результатом которого было малоприятное и малоэффективное общение с милицией, а также - установка новой сигнализации и нескольких камер видеонаблюдения.
Однако кража есть кража, особого удивления она не вызвала. Не принимать же всерьез теорию Паши Лисичкина о том, что мышки ушли самостоятельно, через дырку около плинтуса? Впрочем, дырку на всякий случай закрыли фанерой.
И вот в сентябре - новое жульничество, с оттенком издевательства над начальством.
Каждое утро завкаф в компании Хищной Хельги начинал с просмотра записей наблюдательных камер. Но в их поле зрения попадали только толстые осенние мухи.
А содержимое бутылок по-прежнему улетучивалось. Точнее - трансформировалось в катастрофически безалкогольное.
Нервы у всех были на пределе.
Однажды утром доцент Лисичкин занырнул в комнату, служившую складом - вотчину Пал Петровича.
--
Петрович, я принял решение. Кидаюсь грудью на амбразуру. Надо спасать кафедру!
--
Оно, Паш, конечно. Обстановка раскаленная, как паяльник. Дурдом полный, работать невозможно. Но что мы можем-то?
--
Очень просто: я женюсь на Оленьке! Петрович, рот закрой, я серьезно.
--
Э...э...м. Кхм. Нет, оно дело хорошее, но при чем тут...
--
Я же тебе объяснял уже: у нас превышение ПДК по Ольгам. Хельгу не уволишь, у нее связи. Бабу Олю жалко. Остается один вариант. Будет дома сидеть, детей воспитывать. А еще, Петрович... понимаешь... люблю я ее...
--
С этого бы и начал. Ох, Пашка, язык у тебя без костей. Кольцо-то купил?
--
Не, я лучше купил, вот, смотри, - Лисичкин сунул руку за пазуху и вытащил трехцветное усатое нечто. Нечто счастливо заурчало. - Утром на птичке купил. Олькой зовут. Думаю, невеста не устоит.
Через год Пал Петрович, хитро щурясь, допытывался у Пашки Лисичкина:
- Ну и как ПДК по Ольгам? Жить не мешает? У тебя ж жена Ольга, дочь Оленька и кошка опять Олька?
Молодой папаша Лисичкин загадочно улыбался и молчал.
Зав кафедрой налил себе зеленой газировки "тархун" (с некоторых пор он не держал в кабинете спиртного) и посмотрел на листок заявления о приеме на работу.
Северцев Павел Юрьевич, 72 года рождения, женат.... кандидат технических... сыну три года... Почему бы и нет?
И вывел внизу заявления залихватский начальственный автограф...