Какими увидел революции 1917 года в царской России американский журналист Джон Рид, о которых он написал в 1918 году в книге "Десять дней, которые потрясли мир"
Вступление
Американский журналист Джон Рид был не только очевидцем событий, как официальный представитель Америки в царской России в 1917 году, но и непосредственным участником многих событий того времени, как специальный корреспондент западной прессы. Книгу "Десять дней, которые потрясли мир" Джон Рид написал в Америке в 1918 году. Она сделала его знаменитым на весь мир. Одновременно Джон Рид стал самым популярным журналистом и писателем на Западе на протяжении 20 - х годов прошлого столетия. В 1919 году книгу Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир" прочитал Ленин. Он оценил ее достаточно хорошо: "Прочитав с громаднейшим интересом и неослабевающим вниманием книгу Джона Рида: "Десять дней, которые потрясли мир", я от всей души рекомендую это сочинение рабочим всех стран. Эту книгу я желал бы, видеть распространенной в миллионах экземплярах, и переведенной на все языки, так как она дает правдивое и необыкновенно живо написанное изложе?ние событий, столь важных для понимания того, что такое про?летарская революция, что такое диктатура пролетариата. Эти вопросы подвергаются в настоящее время широкому обсужде?нию, но прежде чем принять или отвергнуть эти идеи, необ?ходимо понять все значение принимаемого решения. Книга Джона Рида, без сомнения, поможет выяснить этот вопрос, ко?торый является основной проблемой мирового рабочего дви?жения".
1919 год В. Ленин,
ОБЩИЙ ФОН
В конце сентября 1917 г. в Петрограде ко мне зашел иностранный профессор социологии, находившийся в России. В деловых и интеллигентских кругах он наслышался о том, что революция пошла на убыль. Профессор написал об этом статью и отправился путешествовать по стране, посетил фабричные города и деревни, где, к его изумлению, революция явно шла на подъем. От рабочих и крестьян постоянно приходилось слышать разговоры об одном и том же: "земля - крестьянам, заводы - рабочим". Если бы профессор побывал на фронте, он услышал бы, что вся армия толкует о мире. Профессор был озадачен, хотя для этого не было оснований: оба наблюдения были совершенно правильны. Имущие классы становились все консервативнее, а массы - все радикальнее. С точки зрения деловых кругов и российской интеллигенции революция уже зашла достаточно далеко и чересчур затянулась; пора было навести порядок. Это настроение разделялось и главными "умеренно"-социалистическими группами - меньшевиками-оборонцами и социалистами-революционерами, которые поддерживали Временное правительство Керенского. 27 (14) октября официальный орган "умеренных" социалистов писал: "...Революция состоит из двух актов: разрушения старого и создания нового строя жизни. Первый акт тянулся достаточно долго. Теперь пора приступить ко второму, и его надо провести как можно скорее, ибо один великий революционер говорил: "поспешим, друзья мои, закончить революцию: кто делает революцию слишком долго, тот не пользуется ее плодами...".
Рабочие, солдатские и крестьянские массы были, однако, твердо убеждены, что первый акт еще далеко не закончен. На фронте армейские комитеты постоянно имели столкновения с офицерами, которые никак не могли привыкнуть обращаться с солдатами, как с человеческими существами; в тылу избранные крестьянами земельные комитеты подвергались арестам за попытки провести в жизнь постановления правительства о земле; на фабриках рабочим 2 приходилось бороться с черными списками и локаутами. Более того,- возвращающихся политических эмигрантов не пускали в страну, как "нежелательных" граждан; бывали даже случаи, когда людей, вернувшихся из-за границы в свои деревни, арестовывали и заключали в тюрьмы за революционные действия, совершенные в 1905 г. На все многочисленные и многообразные выражения недовольства народа у "умеренных" социалистов был один ответ: "Ждите Учредительного собрания, которое будет созвано в декабре". Но массы не удовлетворялись этим. Учредительное собрание - вещь, конечно, хорошая. Но ведь было же нечто определенное, во имя чего была совершена русская революция, во имя чего легли в братские могилы на Марсовом поле революционные мученики и что должно быть осуществлено во что бы то ни стало, независимо от того, будет ли созвано Учредительное собрание или нет: мир, земля крестьянам, рабочий контроль над производством. Учредительное собрание все откладывалось и откладывалось, возможно, что его отложат еще не раз до тех пор, пока народ не успокоится в такой мере, что, быть может, умерит свои требования! Как бы то ни было, революция тянется уже восемь месяцев, а результатов что-то не видно...
Тем временем солдаты сами начинали разрешать вопрос о мире дезертирством, крестьяне жгли господские усадьбы и захватывали крупные поместья, рабочие выходили из повиновения и бросали работу... Вполне естественно, что предприниматели, помещики и офицерство прилагали все усилия, чтобы предотвратить какие-либо уступки массам на демократической основе. Политика Временного правительства колебалась между мелкими реформами и суровыми репрессивными мерами. Указом социалистического министра труда рабочим комитетам было предписано впредь собираться в нерабочее время. На фронте "агитаторы" оппозиционных политических партий арестовывались, радикальные газеты закрывались и к проповедникам революции стала применяться смертная казнь. Делались попытки разоружить Красную Гвардию. В провинцию для поддержания порядка были отправлены казаки. Эти меры поддерживались "умеренными" социалистами и их вождями-министрами, которые считали необходимым сотрудничество с имущими классами. Народные массы отворачивались от них и переходили на сторону большевиков, которые твердо боролись за мир, передачу земли крестьянам, введение рабочего контроля над производством и за создание рабочего правительства. В сентябре 1917 г. разразился кризис. Керенский и "умеренные" социалисты против воли подавляющего большинства населения создали коалиционное правительство, в которое вошли представители имущих классов. В результате меньшевики и социалисты-революционеры навсегда потеряли доверие народа.
Отношение народных масс к "умеренным" социалистам резко выражено в статье, появившейся около середины октября (конца сентября) в газете "Рабочий Путь" и озаглавленной "Министры-социалисты" "...Возьмите их послужной список:
Церетели - разоружил рабочих, вместе с генералом Половцевым "усмирил" революционных солдат и одобрил смертную казнь для солдат.
Скобелев - начал с того, что пообещал отнять у капиталистов 100% прибыли, а кончил... попыткой разогнать фабрично - заводские комитеты рабочих.
Авксентьев - посадил в тюрьму несколько сот крестьян, членов земельных комитетов, закрыл несколько десятков рабочих и солдатских газет.
Чернов - подписал царистский манифест о разгоне финляндского сейма.
Савинков - вступил в прямой союз с генералом Корниловым и не сдал Петрограда этому "спасителю" отечества только по не зависящим от Савинкова обстоятельствам.
Зарудный - вместе с Алексинским и Керенским засадил в тюрьму тысячи революционных рабочих, матросов и солдат, помог сочинить клеветническое "дело" против большевиков, которое ляжет таким же позором на русский суд, как дело Бейлиса.
Никитин - выступил в роли заурядного жандарма против железнодорожников.
Керенский - но о сем уже умолчим. Его послужной список слишком длинен..."
Съезд делегатов Балтийского флота в Гельсингфорсе принял резолюцию, которая начиналась так:
"...Требовать от Всероссийских комитетов Совета Р., С. и Кр. Д. и Центрофлота немедленного удаления из рядов Временного правительства социалиста в кавычках и без кавычек, политического авантюриста Керенского, как лица, позорящего
и губящего своим бесстыдным политическим шантажом в пользу буржуазии великую революцию, а также вместе с нею весь революционный народ..." Прямым результатом всего этого была растущая популярность большевиков...
С тех пор как в марте 1917 г. шумные потоки рабочих и солдат, затопив Таврический дворец, принудили колеблющуюся Государственную думу взять в свои руки верховную власть в России, именно массы народные - рабочие, солдаты и крестьяне определили каждый поворот в ходе революции. Они низвергли министерство Милюкова; их Совет провозгласил перед всем миром русские мирные условия - "никаких аннексий, никаких контрибуций, право самоопределения народов"; и опять-таки в июле именно они, еще неорганизованные массы стихийно поднявшегося пролетариата, снова штурмовали Таврический дворец, чтобы потребовать перехода власти над Россией к Советам. Большевики, тогда еще небольшая политическая секта , возглавили движение. В результате катастрофической неудачи восстания общественное мнение повернулось против них, и шедшие за ними толпы, лишенные вождей, отхлынули назад, на Выборгскую сторону - Сент -Антуанское предместье Петрограда . Тогда последовала дикая травля большевиков: сотни их, в том числе Троцкий , госпожа Коллонтай и Каменев,
Дж. Рид употребляет здесь слово "секта", желая подчеркнуть, что непосредственно после буржуазно-демократической революции в марте 1917 г. партия большевиков, только что вышедшая из подполья, еще была сравнительно малочисленной.- Ред.
"Сент - Аптуанское предместье" - название одного из пригородов Парижа, трудящееся население которого отличалось особенно высокими боевыми качествами во время революционных восстаний во Франции в конце XVIII века и в XIX веке. Дж. Рид сравнивает с этим предместьем известный рабочий район Петрограда - Выборгскую сторону.- Ред.
Троцкий Л. Д. (Бронштейн) с 1903 г.- меньшевик, возглавлял центристское направление ("троцкизм") в русском социал - демократическом движении. Являясь скрытым ликвидатором, организовал в 1912 г. для борьбы против большевизма ликвидаторский "августовский блок". В годы империалистической войны занимал по существу шовинистическую позицию "защиты отечества", пропагандируя лозунг "ни победы, ни поражения". Вел борьбу против ,ленинской теории победы социализма в одной стране. Летом 1917 уступил в партию большевиков. Не возражая в принципе против вооруженного восстания, предлагал ждать съезда Советов. Ленин решительно выступал против этой тактики, обрекавшей восстание на поражение. В период Брестских мирных переговоров отстаивал предательский лозунг "ни мира, ни войны". Начиная с 1920 г. вел ожесточенную фракционную борьбу против ленинской линии партии на строительство социализма в СССР. В 1926 г. возглавил "оппозиционный блок" (Зиновьев, Каменев, Троцкий) против руководства ВКП(б) и Коминтерна. В 1927 г. исключен из партии за антипартийную и контрреволюционную деятельность. В 1929 г. выслан за границу, где продолжал вести борьбу против Советского Союза и коммунистических партий.- Ред.
были заключены в тюрьмы; Ленин и Зиновьев принуждены были скрываться от ареста; большевистские газеты преследовались и закрывались. Провокаторы и реакционеры подняли неистовый вой о том, что большевики - немецкие агенты, и во всем мире нашлись люди, поверившие этому. Однако Временное правительство оказалось не в состоянии подтвердить обоснованность этих обвинений; документы, якобы доказывавшие существование германского заговора, оказались подложными ; и большевики один за другим освобождались из тюрем без суда, под фиктивный залог или вовсе без залога, так что в конце концов в заключении осталось всего 6 человек. Бессилие и нерешительность Временного правительства, состав которого непрерывно менялся, были слишком очевидны для всех. Большевики вновь провозгласили столь дорогой массам лозунг: "Вся власть Советам!", и они вовсе не исходили при этом из своих узкопартийных интересов, поскольку в то время большинство в Советах принадлежало "умеренным" социалистам - их злейшему врагу. Еще более действенным было то, что они взяли простые, неоформленные мечты масс рабочих, солдат и крестьян и на них построили программу своих ближайших действий. И вот, в то время как меньшевики-оборонцы и социалисты-революционеры опутывали себя соглашениями с буржуазией, большевики быстро овладели массами. В июле их травили и презирали; к сентябрю рабочие столицы, моряки Балтийского флота и солдаты почти поголовно встали на их сторону. Сентябрьские муниципальные выборы в больших городах4 были показательны: среди избранных оказалось всего только 18% меньшевиков и социалистов-революционеров против 70% в июне...
Сноски редактора
Зиновьев Г. Е. (Радомысльский) допускал неоднократные отступления от большевизма и в конечном счете порвал с марксизмом- ленинизмом. В период столыпинской реакции выступал как примиренец по отношению к меньшевикам-ликвидаторам и отзовистам. В октябре 1917 г. вместе с Каменевым совершил предательство, выступив против решения ЦК о восстании в меньшевистской газете "Новая жизнь", и таким образом выдал план восстания врагам. В. И. Ленин в письме к членам партии большевиков (Соч., т. 26, стр. 185) заклеймил этот поступок Зиновьева и Каменева как штрейкбрехерство и потребовал исключения их из партии. После победы Октябрьской революции Зиновьев стоял за создание коалиционного правительства с представителями меньшевиков, эсеров и "народных социалистов". Отрицая возможность построения социализма в нашей стране, возглавил в 1925 г. так называемую "новую оппозицию", вступившую в блок с Троцким. В 1927 г. исключен из партии за непрекращавшуюся антипартийную фракционную деятельность. Добившись восстановления в партии, продолжал антипартийную и антисоветскую деятельность и был вновь исключен из партии.- Ред.
Часть пресловутых "Документов Сиссона".- Дж. Рид.
Сиссон - реакционный американский журналист, выпустивший в США сборник фальшивок, сфабрикованных с целью дискредитации руководителей большевиков.- Ред.
Августовские (по ст. ст.). В Петрограде выборы были 20 августа.- Ред.
Иностранного наблюдателя мог в то время озадачить необъяснимый для него факт: Центральный Исполнительный Комитет Советов, центральные комитеты армии и флота , центральные комитеты некоторых профессиональных союзов - особенно почтово-телеграфных работников и железнодорожников - относились крайне враждебно к большевикам. Все эти центральные комитеты были избраны еще в середине лета и даже раньше, когда меньшевики и эсеры имели огромное число сторонников, теперь же они всеми силами оттягивали и срывали какие-либо перевыборы. Так, согласно уставу Советов рабочих и солдатских депутатов, Всероссийский съезд должен был состояться в сентябре, но ЦИК не хотел созывать его на тоiм основании, что до открытия Учредительного собрания оставалось всего два месяца, а к тому времени, как он намекал, Советы вообще должны будут сложить свои полномочия. Между тем по всей стране большевики завоевывали на свою сторону один за другим местные Советы, отделения профессиональных союзов и укрепляли свое влияние в рядах солдат и матросов. Крестьянские Советы все еще оставались консервативными, так как в темной деревне политическое сознание развивается медленно, а партия социалистов-революционеров вела агитацию среди крестьян на протяжении целого поколения... Но даже и в крестьянской среде начало формироваться революционное ядро. Это стало очевидным в октябре, когда левое крыло социалистов-революционеров откололось и образовало новую политическую группировку - партию левых эсеров.
В то же время всюду стали заметны признаки оживления реакционных сил 5. Так, например, в Троицком театре в Петрограде представление комедии "Преступление царя" было сорвано группой монархистов, грозивших расправиться с актерами за "оскорбление императора". Определенные газеты начали вздыхать по "русскому Наполеону". В среде буржуазной интеллигенции стало обычаем называть Совет рабочих депутатов "советом собачьих депутатов". 15 октября у меня был разговор с крупным русским капиталистом Степаном Георгиевичем Лианозовым - "русским Рокфеллером", кадетом по политическим убеждениям. "Революция,- сказал он,- это болезнь. Раньше или позже иностранным державам придется вмешаться в наши дела, точно так же, как вмешиваются врачи, чтобы излечить больного ребенка и поставить его на ноги. Конечно, это было бы более или менее неуместно, однако все нации должны понять, насколько для их собственных стран опасны большевизм и такие заразительные идеи, как "пролетарская диктатура" и "мировая социальная революция"... Впрочем, возможно, такое вмешательство не будет необходимым. Транспорт развалился, фабрики закрываются, и немцы наступают. Может быть, голод и поражение пробудят в русском народе здравый смысл..." Господин Лианозов весьма энергично утверждал: что бы ни случилось, торговцы и промышленники не могут допустить существования фабрично-заводских комитетов или примириться с каким бы то ни было участием рабочих в управлении производством. "Что до большевиков, то с ними придется разделываться одним из двух методов. Правительство может эвакуировать Петроград, объявив тогда осадное положение, и командующий войсками округа расправится с этими господами без юридических формальностей... Или, если, например, Учредительное собрание проявит какие-либо утопические тенденции, его можно будет разогнать силой оружия..."
Наступала зима - страшная русская зима. В торгово-промышленных кругах я слышал такие разговоры: "Зима всегда была лучшим другом России; быть может, теперь она избавит нас от революции". На замерзающем фронте голодали и умирали несчастные армии, потерявшие всякое воодушевление. Железные дороги замирали, продовольствия становилось все! меньше, фабрики закрывались. Отчаявшиеся массы громко кричали, что буржуазия покушается на жизнь народа, вызывает поражение на фронте. Рига была сдана непосредственно после того, как генерал Корнилов публично заявил: "Не должны ли мы пожертвовать Ригой, чтобы возвратить страну к сознанию ее долга?" .
Американцам показалось бы невероятным, что классовая борьба могла дойти до такой остроты. Но я лично встречал на Северном фронте офицеров, которые открыто предпочитали военное поражение сотрудничеству с солдатскими комитетами. Секретарь петроградского отдела кадетской партии говорил мне, что экономическая разруха является частью кампании, проводимой для дискредитирования революции. Один союзный дипломат, имя которого я дал слово не упоминать, подтверждал это на основании собственных сведений. Мне известны некоторые угольные копи близ Харькова, которые были подожжены или затоплены владельцами, московские текстильные фабрики, где инженеры, бросая работу, приводили машины в негодность, железнодорожные служащие, пойманные рабочими в момент, когда они выводили локомотивы из строя... Значительная часть имущих классов предпочитала немцев революции - даже Временному правительству - и не колебалась говорить об этом. В русской семье, где я жил, почти постоянной темой разговоров за столом был грядущий приход немцев, несущих "законность и порядок.". .Однажды мне пришлось провести вечер в доме одного московского купца; во время чаепития мы спросили у одиннадцати человек, сидевших за столом, кого они предпочитают - "Вильгельма или большевиков", Десять против одного высказались за Вильгельма.
Спекулянты пользовались всеобщей разрухой, наживали колоссальные состояния и растрачивали их на неслыханное мотовство или на подкуп должностных лиц. Они прятали продовольствие и топливо или тайно переправляли их в Швецию. В первые четыре месяца революции, например, из петроградских городских складов почти открыто расхищались продовольственные запасы, так что имевшийся двухгодовой запас зернового хлеба сократился до такой степени, что его оказалось не* достаточно для пропитания города в течение одного месяца... Согласно официальному сообщению последнего министра продовольствия Временного правительства, кофе закупался во Владивостоке оптом по 2 рубля фунт, а потребитель в Петрограде платил по 13 рублей. Во всех магазинах крупных городов находились целые тонны продовольствия и одежды, но приобретать это могли только богатые. В одном провинциальном городе я знал купеческую семью, состоявшую из спекулянтов - мародедов, как называют их русские. Три сына откупились от воинской повинности. Один из них спекулировал продовольствием . Другой сбывал краденое золото из Ленских приисков таинственным покупателям в Финляндии. Третий закупил большую часть акций одной шоколадной фабрики и продавал шоколад местным кооперативам, с тем чтобы они за это снабжали его всем необходимым. Таким образом, в то время как массы народа получали четверть фунтов черного хлеба в день по своей хлебной карточке, он имел в изобилии белый хлеб, сахар, чай, конфеты, печенье и "масло... Й все же, когда солдаты на фронте не могли больше сражаться от холода, голода и истощения, члены этой семьи с негодованием вопили: "Трусы!", они "стыдились быть русскими"... Для них большевики, которые в конце концов нашли и реквизировали крупные запасы припрятанного ими продовольствия, были сущими "грабителями". Под 'всей этой внешней гнилью тайно и очень активно копошились темные силы старого режима, не изменившиеся со времен падения Николая Второго. Агенты пресловутой охранки все еще работали за и против царя, за и против Керенского - словом, на всякого, кто платил... Во мраке действовали всевозможные подпольные организации, как, например, черные сотни, стараясь восстановить реакцию в той или иной форме. В этой атмосфере всеобщей продажности и чудовищных полуистин изо дня в день было слышно звучание одной ясной ноты все крепнущего хора большевиков: "Вся власть Советам! Вся власть истинным представителям миллионов рабочих, солдат и крестьян. Хлеба, земли, конец бессмысленной войне, конец тайной дипломатии, спекуляции, измене... Революция в опасности, и с ней - общее дело народа во всем мире!". Борьба между пролетариатом и буржуазией, между Советами и правительством, начавшаяся еще в первые мартовские дни, приближалась к своему апогею. Россия, одним прыжком перескочив из средневековья в XX век, явила изумленному миру две революции - политическую и социальную - в смертельной схватке. Какую изумительную жизнеспособность проявляла русская революция после стольких месяцев голодовки и разочарований! Буржуазии следовало бы лучше знать свою Россию. Теперь лишь немногие дни отделяли Россию от полного разгара революционной "болезни"...
При взгляде назад Россия до Ноябрьского восстания кажется страной иного века, почти невероятно консервативной. Так быстро пришлось привыкать к новому, ускоренному темпу жизни. Русские политические отношения сразу и целиком сдвинулись влево до такой степени, что кадеты были объявлены вне закона, как "враги народа", Керенский стал "контрреволюционером", "умеренные" социалистические вожди - Церетели, Дан, Либер , Гоц, Авксентьев оказались слишком реакционными для своих собственных последователей, и даже такие люди, как Виктор Чернов и Максим Горький, очутились на правом крыле... Около середины декабря 1917 г. группа эсеровских вождей частным образом посетила английского посла сэра Джорджа Быокенена, причем умоляла его никому не говорить об этом посещении, потому что они считались "слишком правыми". "И подумать только,- сказал сэр Джордж,- год тому назад мое правительство инструктировало меня не принимать Милюкова, потому что он слыл опасно левым!.."
Сентябрь и октябрь - наихудшие месяцы русского года, особенно петроградского года . С тусклого, серого неба в течение все более короткого дня непрестанно льет пронизывающий дождь. Повсюду под ногами густая, скользкая и вязкая грязь, размазанная тяжелыми сапогами и еще более жуткая чем когда-либо ввиду полного развала городской администрации. С Финского залива дует резкий, сырой ветер, и улицы затянуты мокрым туманом. По ночам - частью из экономии, частью из страха перед цеппелинами - горят лишь редкие, скудные уличные фонари; в частные квартиры электричество подается только вечером, с 6 до 12 часов, причем свечи стоят по сорок центов штука, а керосина почти нельзя достать. Темно с 3 часов дня до 10 утра. Масса разбоев и грабежей. В домах мужчины по очереди несут ночную охрану, вооружившись заряженными ружьями. Так было при буржуазном Временном правительстве в 1917 году. С каждой неделей продовольствия становится все меньше. Хлебный паек уменьшился с полутора фунтов до 1 фунта, потом до трех четвертой фунта, одной четвертой фунта. Наконец, прошла целая неделя, когда совсем не выдавали хлеба. Сахару полагалось по 2 фунта в месяц, но эти 2 фунта надо было достать, а это редко кому удавалось. Плитка шоколада или фунт безвкусных леденцов стоили от 7 до 10 рублей, т. е. по крайней мере доллар. Половина петроградских детей не имела молока; во многих гостиницах и частных домах его не видали по целым месяцам. Хотя был фруктовый сезон, яблоки и груши продавались на улицах чуть ли не по рублю за штуку... За молоком, хлебом, сахаром и табаком приходилось часами стоять в очередях под пронизывающим дождем. Возвращаясь домой с митинга, затянувшегося на всю ночь, я видел, как перед дверями магазина еще до рассвета начал образовываться "хвост", главным образом из женщин; многие из них держали на руках грудных детей... Карлейль говорит в своей "Французской революции", что французы отличаются от всех прочих народов мира способностью стоять в "хвостах". Россия начала приобретать эту способность в царствование Николая "благословенного", еще с 1915 года,- и с тех пор "хвосты" появлялись время от времени, пока к лету 1917 г. Окончательно не вошли в порядок вещей. Подумайте, каково было этим кое-как одетым людям выстаивать целые дни напролет на скованных и выбеленных морозом петроградских улицах в ужасную русскую зиму! Я прислушивался к разговорам в хлебных очередях. Сквозь удивительное добродушие русской толпы время от времени прорывались горькие, желчные ноты недовольства...
Разумеется, театры были открыты ежедневно, не исключая и воскресений. В Мариинском шел новый балет с Карсавиной, и вся балетоманская Россия являлась смотреть на нее. Пел Шаляпин. В Александринском была возобновлена мейерхольдовская постановка драмы Алексея Толстого "Смерть Ивана Грозного". На этом спектакле мне особенно запомнился воспитанник императорского пажеского корпуса в парадной форме, который во всех антрактах стоял навытяжку лицом к пустой императорской ложе, с которой уже были сорваны все орлы... Театр "Кривое зеркало" давал роскошную постановку шницлеровского "Хоровода". Эрмитаж и все прочие картинные галереи были эвакуированы в Москву; однако в Петрограде каждую неделю открывались художественные выставки. Толпы женщин из среды интеллигенции усердно посещали лекции по искусству, литературе и популярной философии. У теософов был необычайно оживленный сезон. Армия спасения, впервые в истории допущенная в Россию, заклеивала все стены объявлениями о евангелических собраниях, одновременно изумлявших и забавлявших русскую аудиторию... Как и всегда бывает в таких случаях, повседневная мелочная жизнь города шла своим чередом, стараясь по возможности не замечать революции. Поэты писали стихи,- но только не о революции. Художники-реалисты писали картины на темы старинного русского быта - о чем угодно, но не о революции. Провинциальные барышни приезжали в Петроград учиться французскому языку и пению. По коридорам и вестибюлям отелей расхаживали молодые, изящные и веселые офицеры, щеголяя малиновыми башлыками с золотым позументом и чеканными кавказскими шашками. В полдень дамы из второразрядного чиновничьего круга ездили друг к другу на чашку чая, привозя с собой в муфте маленькую серебряную или золотую сахарницу ювелирной работы, полбулки, и при этом они вслух мечтали о том, как бы было хорошо, если бы вернулся царь или если бы пришли немцы, или если бы случилось что- нибудь другое, что могло бы разрешить наболевший вопрос о прислуге... Дочь одного из моих приятелей однажды в полдень вернулась домой в истерике: кондукторша в трамвае назвала ее "товарищем"!
А вокруг них корчилась в муках, вынашивая новый мир, огромная Россия. Прислуга, с которой прежде обращались, как с животными, и которой почти ничего не платили, обретала чувство собственного достоинства. Пара ботинок стоила свыше ста рублей, и так как жалованье в среднем не превышало тридцати пяти рублей в месяц, то прислуга отказывалась стоять в очередях и изнашивать свою обувь. Но мало этого. В новой России каждый человек - все равно мужчина или женщина - получил право голоса; появились рабочие газеты, говорившие о новых и изумительных вещах; появились Советы; появились профессиональные союзы. Даже у извозчиков был свой профсоюз и свой представитель в Петроградском Совете. Лакеи и официанты сорганизовались и отказались от чаевых. Во всех ресторанах по стенам висели плакаты, гласившие: "Здесь на чай не берут" или: "Если человеку приходится служить за столом, чтобы заработать себе на хлеб, то это еще не значит, что его можно оскорблять подачками на чай". На фронте солдаты боролись с офицерами и учились в своих комитетах самоуправлению. На фабриках приобретали опыт и силу, понимание своей исторической миссии в борьбе со старым порядком эти не имеющие себе подобных русские организации - фабрично-заводские комитеты . Вся Россия училась читать и действительно читала книги по политике, экономике, истории - читала потому, что люди хотели знать. В каждом городе, в большинстве прифронтовых городов каждая политическая партия выпускала свою газету, а иногда и несколько газет. Тысячи организаций печатали сотни тысяч политических брошюр, затопляя ими окопы и деревни, заводы и городские улицы. Жажда просвещения, которую так долго сдерживала буржуазия, вместе с революцией вырвалась наружу со стихийной силой. За первые шесть месяцев революции из одного Смольного института ежедневно отправлялись во все уголки страны тонны, грузовики, поезда литературы. Россия поглощала печатный материал с такой же ненасытностью, с какой сухой песок впитывает воду. И все это были не сказки, не фальсифицированная история, не разбавленная водой религия, не дешевая, разлагающая макулатура, а общественные и экономические теории, философии, произведения Толстого, Гоголя и Горького...
Затем - слово. Россию затоплял такой поток живого слова, что по сравнению с ним "потоп французской речи", о котором пишет Карлейль, кажется мелким ручейком. Лекции, дискуссии, речи - в театрах, цирках, школах, клубах, залах Советов, помещениях профсоюзов, казармах... Митинги в окопах на фронте, на деревенских лужайках, на фабричных дворах... Какое изумительное зрелище являет собой Путиловский завод, когда из его стен густым потоком выходят сорок тысяч рабочих, выходят, чтобы слушать социал-демократов, эсеров, анархистов - кого угодно, о чем угодно и сколько бы они ни говорили. В течение целых месяцев каждый перекресток Петрограда и других русских городов постоянно был публичной трибуной. Стихийные споры и митинги возникали и в поездах, и в трамваях, повсюду... А всероссийские съезды и конференции, на которые съезжались люди двух материков - съезды Советов, кооперативов, земств национальностей, духовенства, крестьян, политических партий; Демократическое совещание, Московское Государственное совещание, Совет Российской республики... В Петрограде постоянно заседали три-четыре съезда сразу. Попытки ограничить время ораторов проваливались решительно на всех митингах, и каждый имел полную возможность выразить все чувства и мысли, какие только у него были... Мы приехали на фронт в XII армию, стоявшую за Ригой, где босые и истощенные люди погибали в окопной грязи-от холода и болезней. Завидев пас, они поднялись навстречу. Лица их были измождены; сквозь дыры в одежде синело голое тело. И первый вопрос был: "Привезли ли что-нибудь почитать?"
Внешних, видимых признаков совершившейся перемены было много, но, хотя в руках статуи Екатерины Великой против Александринского театра торчал красный флажок, хотя над всеми общественными зданиями тоже развевались красные флаги, иногда, впрочем, выцветшие, а императорские вензеля и орлы были повсюду сорваны или прикрыты; хотя вместо свирепых городовых улицы охраняла добродушная и невооруженная гражданская милиция,- тем не менее еще сохранилось очень много странных пережитков прошлого. Так, например, оставалась в полной силе табель о рангах Петра Великого, которой он железной рукой сковал всю Россию. Почти все, начиная от школьников, еще продолжали носить установленную прежнюю форменную одежду с императорскими орлами на пуговицах и петлицах. Около пяти часов вечера улицы заполнялись пожилыми людьми в форме, с портфелями. Возвращаясь домой с работы в огромных казармо - подобных министерствах и других правительственных учреждениях, они, быть может, высчитывали, насколько быстро смертность среди начальства подвигает их к долгожданному чину коллежского асессора или тайного советника, к перспективе почетной отставки с полной пенсией, а может быть, и с Анной на шее... Любопытный случай произошел с сенатором Соколовым, который в самом разгаре революции как-то раз явился на заседание сената в штатском костюме. Ему не позволили принять участие в заседании, потому что на нем не было предписанной ливреи слуги царя! На этом-то фоне брожения и разложения целой нации развернулась панорама восстания русских народных масс...
РОЖДЕНИЕ БУРИ
В сентябре на Петроград двинулся генерал Корнилов. Чтобы провозгласить себя военным диктатором России. За его спиной неожиданно обнаружился бронированный кулак буржуазии (российских олигархов) дерзко попытавшейся сокрушить революцию. В заговоре Корнилова были замешаны некоторые министры-социалисты. Сам Керенский был под подозрением. Савинков, от которого Центральный комитет его партии, социалистов -революционеров, потребовал объяснений, ответил отказом и был исключен из партии. Корнилова арестовали солдатские комитеты. Многие генералы были уволены в отставку, некоторые министры лишились портфелей, и кабинет пал (обратите внимание на то, что именно эти люди и возглавят военный поход Запада против русского народа в марте 1918 года, целью которого была военная оккупация России). Керенский попытался сформировать новое правительство при участии представителей партии буржуазии - кадетов. Партия социал - революционеров, к которой он принадлежал, приказала ему кадетов исключить. Керенский не послушался и пригрозил, что, если социалисты будут настаивать на своем, он подаст в отставку. Однако настроение народа было настолько резко и определенно, что в это время он не посмел бороться с ним. Была образована временная директория из пяти министров с Керенским во главе, которая и взяла на себя власть впредь до окончательного разрешения вопроса о составе правительства.
Корниловский мятеж сплотил все социалистические группы - как "умеренные", так и революционные - в страстном порыве к самозащите. Корниловых больше не должно быть. Необходимо создать новое правительство, ответственное перед элементами, поддерживающими революцию. Поэтому ЦИК предложил всем демократическим организациям прислать делегатов на Демократическое совещание, которое должно открыться в Петрограде в сентябре. В ЦИК сразу образовалось три направления. Большевики требовали немедленного созыва Всероссийского съезда Советов и перехода к нему всей полноты власти. Центристы-эсеры, руководимые Черновым, вместе с левыми эсерами, возглавлявшимися Камковым, Камковым и Спиридоновой, меньшевики-интернационалисты во главе с Мартовым и меньшевики-центристы , представленные Богдановым и Скобелевым, требовали создания однородного социалистического правительства. Правые меньшевики во главе с Церетели, Даном и Либером, а также правые эсеры, которыми руководили Авсентьев и Гоц, настаивали на участии в новом правительстве представителей имущих классов. Почти вслед за этим большевики завоевали большинство в Петроградском Совете, а потом и в Советах Москвы, Киева, Одессы и других городов.
Меньшевики и эсеры, господствовавшие в ЦИК, встревожились и решили, что в конце концов Ленин для них страшнее Корнилова. Они изменили порядок представительства в Демократическом совещании 2, выделив гораздо больше мест кооперативам и другим консервативным организациям. Но даже и это специально подобранное совещание сначала высказывалось за коалиционное правительство без кадетов. Только открытая угроза Корейского отставкой и отчаянные вопли "умеренных" социалистов, что "республика в опасности", заставили Совещание незначительным большинством принять принцип коалиции с буржуазией и санкционировать создание нечто в роде совещательного парламента без всякой законодательной власти под названием "Временного Совета Российской республики". В новом министерстве представители имущих классов фактически заправляли всем, а в Совете Российской республики они получили непропорционально большое количество мест. ЦИК фактически уже не представлял рядовую массу в Советах и без всякого законного основания отказался созвать Второй всероссийский съезд, который должен был открыться в сентябре. ЦИК не имел никакого намерения созвать съезд или допустить его созыв. Его официальный орган "Известия" начал намекать, что миссия Советов уже почти закончена 3 и что, быть может, они скоро будут распущены... А в то же время новое правительство также заявило, что в его программу входит ликвидация "безответственных организаций", т. е. Советов. В ответ на это большевики призвали Советы собраться на съезд 2 ноября (20 октября) в Петрограде и взять в свои руки власть в России. В то же время они вышли из Совета Российской республики, заявив, что не хотят принимать участия в "правительстве народной измены". Однако уход большевиков не принес спокойствия злополучному Совету республики. Имущие классы, стоявшие теперь у власти, явно наглели. Кадеты заявили, что правительство не имеет законного права объявлять Россию республикой. Они требовали применения суровых мер в армии и флоте с целью разгона солдатских и матросских комитетов и повели атаку на Советы. А на противоположном крыле Совета республики меньшевики-интернационалисты и левые эсеры выступали за немедленное заключение мира, передачу земли крестьянам, введение рабочего контроля над производством - фактически за большевистскую программу.
Мне пришлось слышать выступление Мартова против кадетов. Сгорбившись над трибуной, точно смертельно больной, каким он и был, показывая пальцем на правых, он говорил хриплым, еле внятным голосом: "Вы называете нас пораженцами. Но настоящие пораженцы - это те люди, которые ждут благоприятного момента для заключения мира, которые откладывают и оттягивают мир до бесконечности, до тех пор, пока от русской армии не останется ничего, пока сама Россия не станет предметом торга между империалистическими группами... Вы пытаетесь навязать русскому народу политику, диктуемую интересами буржуазии. Вопрос о мире должен быть разрешен немедленно... И тогда вы увидите, что не напрасно работали те люди, которых вы называете германскими агентами, те циммервальдисты, которые подготовили пробуждение сознания демократических масс во всем мире...". Между этими группировками метались меньшевики и эсеры, ощущая слева давление нарастающего недовольства масс. Глубокая вражда разделила Совет республики на непримиримые группы. Таково было положение, когда долгожданная весть о Парижской общесоюзнической конференции поставила во весь рост жгучие вопросы иностранной политики... В теории все русские социалистические партии стояли за скорейшее заключение мира на демократических условиях. Еще в мае (апреле) 1917 г. Петроградский Совет, которым тогда руководили меньшевики и эсеры, обнародовал известные русские условия мира. В них содержалось требование, чтобы союзники созвали конференцию для обсуждения целей войны. Конференция была обещана на август, потом отложена на сентябрь, потом на октябрь, теперь она была назначена на 10 ноября (28 октября). Временное правительство намеревалось послать на эту конференцию двух представителей: генерала Алексеева, настроенного очень реакционно, и министра иностранных дел Терещенко. Советы со своей стороны избрали Скобелева своим представителем и составили манифест, знаменитый наказ, который должен был служить ему инструкцией. Временное правительство не признавало ни Скобелева, ни его наказа; союзная дипломатия тоже протестовала. Кончилось тем, что Бонар Лоу холодно заявил, отвечая на вопрос в британской палате общин: "Насколько мне известно, Парижская конференция будет обсуждать не цели войны, а способы ее ведения...". Русская консервативная пресса была в восторге, а большевики кричали: "Вот куда завела меньшевиков и эсеров соглашательская тактика!".
А по всему фронту длиною в тысячи миль бурлила, как морской прилив, многомиллионная русская армия, высылая в столицу новые и новые сотни делегаций, требовавших: "Мира! Мира!". Я отправился за реку, в цирк Модерн, на один из огромных народных митингов, которые происходили по всему городу, с каждым вечером собирая все больше и больше публики. Обшарпанный, мрачный амфитеатр, освещенный пятью слабо мерцавшими лампочками, свисавшими на тонкой проволоке, был забит снизу доверху, до потолка: солдаты, матросы, рабочие, женщины, и все слушали с таким напряжением, как если бы от этого зависела их жизнь. Говорил солдат от какой-то 548-й дивизии. "Товарищи! - кричал он, и в его истощенном лице и жестах отчаяния чувствовалась самая настоящая мука,- люди, стоящие наверху, все время призывают нас к новым и новым жертвам, а между тем тех, у кого есть все, не трогают. Мы воюем с Германией. Пригласим ли мы германских генералов работать в нашем штабе? Ну, а ведь мы воюем и с капиталистами, и все же мы зовем их в наше правительство... Солдат говорит: "Укажите мне, за что я сражаюсь. За Константинополь или за свободную Россию? За демократию или за капиталистические захваты? Если мне докажут, что я защищаю революцию, то я пойду и буду драться, и меня не придется подгонять расстрелами". Когда земля будет принадлежать крестьянам, заводы - рабочим, а власть - Советам, тогда мы будем знать, что у нас есть за что драться, и тогда мы будем драться!"
В казармах, на заводах, на углах улиц - всюду ораторствовали бесчисленные солдаты, требуя немедленного мира, заявляя, что, если правительство не сделает энергичных шагов, чтобы добиться мира, армия оставит окопы и разойдется по домам. Представитель VIII армии говорил: "Мы слабы, у нас осталось всего по нескольку человек на роту. Если нам не дадут продовольствия, сапог и подкреплений, то скоро на фронте останутся одни пустые окопы. Мир или снабжение... Пусть правительство либо кончает войну, либо снабжает армию..." От 46-й Сибирской артиллерийской бригады: "Офицеры не хотят работать с нашими комитетами, они предают нас неприятелю, они расстреливают наших агитаторов, а контрреволюционное правительство поддерживает их. Мы думали, что революция даст нам мир. А вместо этого правительство запрещает нам даже говорить о таких вещах, а само не дает нам достаточно еды, чтобы жить, и достаточно боеприпасов, чтобы сражаться...".
А из Европы шли слухи о мире за счет России.... Недовольство еще увеличивалось известиями о положении русских войск во Франции. Первая бригада попыталась заменить своих офицеров солдатскими комитетами, как это было сделано их товарищами в России, и отказалась отправиться в Салоники, требуя возвращения на родину. Ее окружили, поморили голодом и, наконец, обстреляли артиллерийским огнем, причем многие были убиты.... 26 (13) октября я отправился в беломраморно-красный зал Мариинского дворца, где заседал Совет республики. Мне хотелось послушать Терещенко: он должен был огласить правительственную декларацию о внешней политике, которой так долго и с таким страстным нетерпением ждала страна, истощенная войной и жаждавшая мира. Высокий безукоризненно одетый и выбритый молодой человек с выдающимися скулами тихим голосом читал свою тщательно составленную и ни к чему не обязывающую речь. Ничего... Все те же общие места о сокрушении германского милитаризма в тесном единении с доблестными союзниками, о "государственных интересах России", о "затруднениях", созданных Скобелевским наказом. Терещенко закончил следующими словами, составлявшими суть его речи: "Россия - великая держава. Россия останется великой державой, что бы ни случилось. Мы все должны защищать ее, мы должны показать себя защитниками великого идеала и сынами великой державы". Никто не был удовлетворен этой речью. Реакционеры требовали "твердой" империалистической политики, а демократические партии хотели получить гарантию, что правительство будет добиваться мира. Привожу передовую статью газеты "Рабочий и Солдат" - органа большевистского Петроградского Совета: "Ответ правительства окопам. Министр иностранных дел г. Терещенко выступил в предпарламенте с большой речью по поводу войны и мира. Что же поведал армии и народу самый молчаливый из наших министров? Во-первых, мы тесно связаны с нашими союзниками (не народами, а их правительствами). Во-вторых, не следует демократии рассуждать о возможности или невозможности ведения зимней кампании: решать должны союзные правительства. В-третьих, наступление 18 июня было благодетельным и счастливым делом (о последствиях наступления Терещенко умолчал). В-четвертых, неверно-де, будто союзные правительства о нас не заботятся. "У нас имеются определенные заявления наших союзников"... Заявления? А дела? А поведение английского флота? А переговоры английского короля с высланным контрреволюционером Гурко? Об этом министр умолчал. В-пятых, наказ Скобелеву плох, этим наказом недовольны союзники и русские дипломаты, а "на союзной конференции мы должны говорить единым языком". И это все? Все. Где же пути выхода? Вера в союзников и в Терещенко. Когда же наступит мир? Тогда, когда позволят союзники. Таков ответ Временного правительства окопам на вопрос о мире".
И в это же время на заднем плане российской политики начали вырисовываться неясные очертания зловещей силы - казаки. Газета Горького "Новая Жизнь" обратила внимание читателей на их деятельность: "...Во время февральских дней казаки не стреляли в народ, во время Корнилова они не присоединились к изменнику... За последнее время их роль несколько меняется: от пассивной лояльности они переходят к активному политическому наступлению..." Атаман донского казачьего войска Каледин был уволен Временным правительством в отставку за участие в корниловском заговоре. Он наотрез отказался покинуть свой пост и засел в Новочеркасске, окруженный тремя огромными казачьими армиями, составлял заговоры и грозил выступлением. Сила его была так велика, что правительству пришлось смотреть на его неподчинение сквозь пальцы. Мало того, оно было вынуждено формально признать Совет союза казачьих войск и объявить вновь образованную казачью секцию Советов незаконной. В начале октября к Керенскому явилась делегация казаков, имевшая наглость требовать прекращения нападок на Каледина и упрекать главу правительства в том, что он потакает Советам. Керенский согласился оставить Каледина в покое и, как сообщалось, при этом сказал: "Руководители Совета считают меня деспотом и тираном... Что до Временного правительства, то оно не только не опирается на Советы, но весьма сожалеет, что они вообще существуют".
В то же время другая казачья делегация явилась к английскому послу и в разговоре с ним прямо называла себя представителем "свободного казачьего народа". На Дону образовалось нечто вроде казачьей республики. Кубань объявила себя независимым казачьим государством. В Ростове-на-Дону и в Екатеринославе вооруженные казаки разогнали Советы, а в Харькове разгромили помещение профессионального союза горняков. Казачье движение повсюду проявляло себя как антисоциалистическое и милитаристское. Его вождями были дворяне и крупные землевладельцы, такие, как Каледин, Корнилов, генералы Дутов, Караулов и Бардижи, его поддерживали крупные московские коммерсанты и банкиры (эти люди затем стали лидерами Белого движения, активно помогавшими Западу провести военную оккупацию России в 1918 - 1920 - х годах). Старая России быстро разваливалась. На Украине и в Финляндии, в Польше и в Белоруссии усиливалось все более открытое националистическое движение. Местные органы власти, руководимые имущими классами, стремились к автономии и отказывались подчиняться распоряжениям из Петрограда. В Гельсингфорсе финляндский сейм отказался брать у Временного правительства деньги, объявил Финляндию автономной и потребовал вывода русских войск. Буржуазная рада в Киеве до такой степени раздвинула границы Украины, что они включили в себя богатейшие земледельческие области Южной России, вплоть до самого Урала, и приступила к формированию национальной армии. Глава рады Винниченко поговаривал о сепаратном мире с Германией, и Временное правительство ничего не могло поделать с ним. Сибирь и Кавказ требовали для себя отдельных учредительных собраний. Во всех этих областях уже начиналась ожесточенная борьба между местными властями и Советами рабочих и солдатских депутатов. Хаос увеличивался со дня на день. Сотни и тысячи солдат дезертировали с фронта и стали двигаться по стране огромными, беспорядочными волнами. В Тамбовской и Тверской губерниях крестьяне, уставшие ждать земли, доведенные до отчаяния репрессивными мерами правительства, жгли усадьбы и убивали помещиков. Громадные стачки и локауты сотрясали Москву, Одессу и Донецкий угольный бассейн. Транспорт был парализован, армия голодала, крупные городские центры остались без хлеба.
Временное буржуазное правительство, раздираемое борьбой между демократическими и реакционными партиями, ничего не могло сделать. Когда оно все-таки оказывалось вынужденным что-то предпринять, то его действия неизменно отвечали только интересам имущих классов. Высылались казаки для водворения порядка в деревнях, для подавления стачек. В Ташкенте правительственные власти разогнали Совет. В Петрограде Экономическое совещание, созданное для восстановления подорванной экономики страны, зашло в тупик: оно не могло разрешить непримиримого противоречия между трудом и капиталом и в конце концов было распущено Керенским. Старорежимные офицеры и генералы, поддерживаемые кадетами, требовали жестоких мер для восстановления дисциплины в армии и флоте. Всеми почитаемый морской министр адмирал Вердеревский и военный министр генерал Верховский напрасно твердили, что спасти армию и флот может только новая, добровольная, демократическая дисциплина, основанная на сотрудничестве командного состава с солдатскими и матросскими комитетами. Их никто не слушал. Реакционеры, казалось, решили нарочно вызвать ярость в народе. Приближался день суда над Корниловым. Буржуазная пресса все более и более откровенно защищала его, говоря о нем, как о "великом русском патриоте". Бурцевская газета "Общее Дело" требовала установления диктатуры Корнилова, Каледина и Керенского. С Бурцевым я однажды говорил в ложе прессы Совета Российской республики. Маленький сгорбленный человечек с морщинистым лицом, с близорукими глазами за толстыми стеклами очков, с неопрятной копной волос на голове и седеющей бородой. "Запомните мои слова, молодой человек! России нужна сильная личность. Пора бросить все думы о революции и сплотиться против немцев. Дураки, дураки допустили, что разбили Корнилова; а за дураками стоят германские агенты. Корнилов должен был бы победить...". Крайние правые были представлены органами плохо прикрытого монархизма: "Народный Трибун" Пуришкевича, "Новая Русь" и "Живое Слово", открыто призывавшие к искоренению революционной демократии. 23(10) октября в Рижском заливе произошло морское сражение с германской эскадрой. Правительство под тем предлогом, что Петроград находится в опасности, составляло планы эвакуации столицы. Сначала должны были быть вывезены и размещены по всей России крупные заводы, работавшие на оборону, а затем само правительство собиралось двинуться в Москву. Большевики немедленно объявили, что правительство покидает красную столицу только для того, чтобы ослабить революцию. Ригу уже продали немцам, теперь предают Петроград! Буржуазная пресса ликовала. "В Москве,- говорила кадетская газета "Речь",- правительство сможет работать в спокойной атмосфере, без помех со стороны анархистов". Лидер правого крыла кадетской партии Родзянко заявил в "Утре России", что взятие Петрограда немцами было бы великим счастьем, потому что уничтожило бы Советы и избавило Россию от революционного Балтийского флота: "Петроград находится в опасности...- писал он.- Я думаю, бог с ним, с Петроградом! Опасаются, что в Питере погибнут центральные учреждения (т. е. Советы и т. д.). На это я возражаю, что очень рад, если все эти учреждения погибнут, потому что, кроме зла, России они ничего не принесли... Со взятием Петрограда будет уничтожен и Балтийский флот... Но жалеть об этом не приходится: большинство боевых судов совершенно развращено".
Буря народного негодования на это заявление Родзянко была так велика, что планы эвакуации пришлось отложить. А тем временем над Россией, словно грозовая туча, пронизываемая молниями, навис съезд Советов. Его созыву сопротивлялось не только правительство, но и все "умеренные" социалисты. Центральные комитеты армии и флота, центральные комитеты некоторых профессиональных союзов, Советы крестьянских депутатов и особенно ЦИК изо всех сил старались предотвратить созыв съезда. Основанные Петроградским Советом, но оказавшиеся в руках ЦИК газеты "Известия" и "Голос Солдата" ожесточенно выступали против съезда. Их поддерживала вся тяжелая артиллерия эсеровской печати - "Дело Народа" и "Воля Народа". По всей стране были разосланы делегаты, по всем телеграфным проводам летели инструкции, требовавшие от местных Советов и армейских комитетов, чтобы они отменяли или откладывали выборы на съезд. Напыщенные резолюции против съезда, заявления о том, что демократия не допустит его открытия перед самым Учредительным собранием, протесты представителей от фронтов, от земского союза, от крестьянского союза, от союза казачьих войск, от союза офицеров, от союза георгиевских кавалеров, от "батальонов смерти" *... Совет Российской республики тоже единогласно выражал неодобрение. Весь огромный аппарат, созданный Мартовской революцией в России, изо всех сил работал, чтобы не допустить съезда Советов. А на другой стороне были неоформленные желания пролетариата - рабочих, рядовых солдат и крестьян-бедняков. Многие местные Советы уже стали большевистскими; кроме того, имелись организации промышленного пролетариата, фабрично- заводские комитеты и готовые к восстанию революционные организации армии и флота. Во многих местах народ, которому не давали правильно выбирать своих представителей, собирался на самочинные митинги, где выбирал делегатов в Петроград. В других местах народ смещал стоявшие на его пути старые комитеты и выбирал новые. Подземный огонь восстания прорывал кору, которая медленно затвердевала на поверхности революционной лавы, бездействовавшей в течение всех этих месяцев. Всероссийский съезд Советов мог состояться только в результате стихийного движения масс... День за днем большевистские ораторы обходили казармы и фабрики, яростно нападая на "правительство гражданской войны". Однажды, в воскресенье, мы отправились в битком набитом паровике, тащившемся по морям грязи мимо угрюмых фабрик и огромных церквей, на казенный (государственный) Обуховский военный завод, около Шлиссельбургского проспекта. Митинг состоялся в громадном недостроенном корпусе с голыми кирпичными стенами. Вокруг трибуны, задрапированной красным, сгрудилась десятитысячная толпа. Все в черном. Люди теснились на штабелях дров и кучах кирпича, взбирались высоко вверх на мрачно чернеющие брусья. То была напряженно внимательная и громкоголосая аудитория. Сквозь тяжелые, темные тучи время от времени пробивалось солнце, заливая красноватым светом пустые оконные переплеты и море обращенных к нам простых человеческих лиц. Луначарский - худощавый, похожий на студента, с чутким лицом художника - объяснял, почему Советы должны взять власть. Только они могут защищать революцию от ее врагов, сознательно разрушающих страну, разваливающих армию, создающих почву для нового Корнилова. Выступил солдат с Румынского фронта, худой человек с трагическим и пламенным выражением лица. "Товарищи,- кричал он,- мы голодаем и мерзнем на фронте. Мы умираем ни за что. Пусть американские товарищи передадут Америке, что мы, русские, будем биться на смерть за свою революцию. Мы будем держаться всеми силами, пока на помощь нам не поднимутся все народы мира! Скажите американским рабочим, чтобы они поднялись и боролись за социальную революцию!". Потом встал Петровский, тонкий, медлительный и беспощадный: "Довольно слов, пора переходить к делу! Экономическое положение очень плохо, но нам придется приспособиться к нему. Нас пытаются взять голодом и холодом, нас хотят спровоцировать. Но пусть враги знают, что они могут зайти слишком далеко; если они осмелятся прикоснуться к нашим пролетарским организациям, мы сметем их с лица земли, как сор!". Большевистская пресса разрасталась с внезапной быстротой. Кроме двух партийных газет "Рабочий Путь" и "Солдат", стала выходить "Деревенская Беднота" - новая ежедневная газета для крестьян с полумиллионным тиражом, а с 30 (17) октября появился "Рабочий и Солдат". Его передовая статья резюмировала большевистскую точку зрения: "...Четвертая зимняя кампания была бы гибельной для армии и страны. В то же время опасность сдачи нависла над революционным Петроградом. Контрреволюционеры подстерегают бедствия народа... Отчаявшееся крестьянство вышло на путь открытого восстания. Помещики и чиновники громят крестьян при помощи карательных экспедиций. Фабрики и заводы закрываются. Рабочих хотят смирить голодом. Буржуазия и ее генералы требуют беспощадных мер для восстановления в армии слепой дисциплины. Корниловщина не дремлет. Поддерживаемые всей буржуазией, корниловцы открыто готовятся к срыву Учредительного собрания. Правительство Керенского...- против рабочих, солдат и крестьян. Это правительство губит страну... Наша газета появляется в грозные дни. "Рабочий и Солдат" будет голосом петроградского пролетариата и петроградского гарнизона. "Рабочий и Солдат" будет непримиримо защищать интересы деревенской бедноты... Народ должен быть спасен от гибели. Революция должна быть доведена до конца. Власть должна быть изъята из преступных рук буржуазии (российских олигархов) и передана в руки организованных рабочих, солдат и революционных крестьян... Программа нашей газеты - это программа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Вся власть Советам - в центре и на местах! Немедленное перемирие на всех фронтах! Честный демократический мир народов! Помещичья земля - без выкупа крестьянам! Рабочий контроль над производством! Честно созванное Учредительное собрание!..".
Любопытно привести здесь еще отрывок из той же газеты, из органа тех самых большевиков, которых весь мир так хорошо знает в качестве германских агентов: "Германский кайзер, покрытый кровью миллионов, хочет двинуть свои войска на Петроград. Призовем на помощь против кайзера немецких рабочих, солдат, матросов, крестьян, которые жаждут мира не меньше, чем мы... "Долой проклятую войну!". Как должно сделать такое предложение? Революционная власть, подлинное революционное правительство, опирающееся на армию, флот, пролетариат и крестьянство... Такое правительство обратилось бы через головы дипломатов, союзных и вражеских, непосредственно к немецким войскам. Оно заполнило бы немецкие окопы миллионами воззваний на немецком языке... Наши летчики распространили бы эти воззвания на немецкой земле...".
А в Совете республики пропасть между обеими сторонами с каждым днем становилась все глубже. "Имущие классы,- восклицал левый эсер Карелин,- хотят использовать революционный аппарат государства, чтобы приковать Россию к военной колеснице союзников! Революционные партии решительно против такой политики...". Престарелый Николай Чайковский, представитель народных социалистов, высказался против передачи земли крестьянам и стал на сторону кадетов: "Необходимо немедленно же ввести в армии строгую дисциплину... С самого начала войны я не переставал утверждать, что заниматься социальными и экономическими реформами в военное время - преступление. Мы совершаем это преступление, хотя я не враг этих реформ, ибо я социалист...". Выкрики слева: "Мы не верим вам!" Громовые аплодисменты справа.... Адамов заявляет от имени кадетов, что нет никакой необходимости объяснять армии, за что она сражается, так как каждый солдат должен понимать, что ближайшая цель - это очищение русской территории от неприятеля. Сам Керенский дважды выступал со страстными речами о национальном единстве, причем в конце одной из этих речей расплакался. Собрание слушало его холодно и часто прерывало ироническими замечаниями.
Смольный институт, штаб-квартира ЦИК и Петроградского Совета, помещается на берегу широкой Невы, па самой окраине города. Я приехал туда в переполненном трамвае, который с жалобным дребезжанием тащился со скоростью улитки по затоптанным грязным улицам. У конечной остановки возвышались прекрасные дымчато - голубые купола Смольного монастыря, окаймленные темным золотом, и рядом - огромный казарменный фасад Смольного института в двести ярдов длиной и в три этажа вышиной с императорским гербом, высеченным в камне, над главным входом. Кажется, он глумится над всем происходящим... При старом режиме здесь помещался знаменитый монастырь- институт для дочерей русской знати, опекаемый самой царицей. Революция захватила его и отдала рабочим и солдатским организациям. В нем было больше ста огромных пустых белых комнат, уцелевшие эмалированные дощечки на дверях гласили: "Классная дама", "IV класс", "Учительская". Но над этими дощечками уже были видны знаки новой жизни - грубо намалеванные плакаты с надписями: "Исполнительный комитет Петроградского Совета", или "ЦИК", или "Бюро иностранных дел", "Союз солдат-социалистов", "Центральный совет всероссийских профессиональных союзов", "Фабрично-заводские комитет", "Центральный армейский комитет"... Здесь же находились центральные комитеты политических партий и комнаты для их фракционных совещаний. В длинных сводчатых коридорах, освещенных редкими электрическими лампочками, толпились и двигались бесчисленные солдаты и рабочие, многие из них сгибались под тяжестью тюков с газетами, прокламациями, всевозможной печатной пропагандой. По деревянным полам непрерывно и гулко, точно гром, стучали тяжелые сапоги... Повсюду висели плакаты: "Товарищи, для вашего же здоровья соблюдайте чистоту". На всех площадках и поворотах лестниц стояли длинные столы, загроможденные предназначенной для продажи печатной литературой всевозможных политических партий. В обширной и низкой трапезной в нижнем этаже по-прежнему помещалась столовая. За 2 рубля я купил себе талон на обед, вместе с тысячью других стал в очередь, ведущую к длинным столам, за которыми двадцать мужчин и женщин раздавали обедающим щи из огромных котлов, куски мяса, груды каши и ломти черного хлеба. За 5 копеек можно было получить жестяную кружку чая. Жирные деревянные ложки лежали в корзинке. На длинных скамьях, стоявших у столов, теснились голодные пролетарии. Они с жадностью утоляли голод, переговариваясь через всю комнату и перекидываясь незамысловатыми шутками. В верхнем этаже имелась еще одна столовая, в которой обедали только члены ЦИК. Впрочем, туда мог входить кто хотел. Здесь можно было получить хлеб, густо смазанный маслом, и любое количество стаканов чая. В южном крыле второго этажа находился огромный зал пленарных заседаний. Во времена института здесь устраивались балы. Высокий белый зал, освещенный глазированными белыми канделябрами с сотнями электрических лампочек и разделенный двумя рядами массивных колонн. В конце зала - возвышение, по обеим его сторонам - высокие разветвленные канделябры. За возвышением - пустая золоченая рама, из которой вынут портрет императора. В дни торжеств на этом возвышении собирались вокруг великих княгинь офицеры в блестящих мундирах и духовенство в роскошных рясах.
Напротив зала находилась мандатная комиссия съезда Советов. Я стоял в этой комнате и глядел на прибывавших делегатов - дюжих бородатых солдат, рабочих в черных блузах, длиннобородых крестьян. Работавшая в комиссии девушка, член плехановской группы "Единство" , презрительно усмехалась. "Совсем не та публика, что на первом съезде,- заметила она.- Какой грубый и отсталый народ! Темные люди..." В этих словах была правда. Революция всколыхнула Россию до самых глубин, и теперь на поверхность всплыли низы. Мандатная комиссия, назначенная старым ЦИК, отводила одного делегата за другим под предлогом, что они избраны незаконно. Но представитель большевистского Центрального Комитета Карахан только посмеивался. "Ничего,- говорил он,- когда начнется съезд, вы все сядете на свои места..."
Газета "Рабочий и Солдат" в те дни писала: "Обращаем внимание делегатов нового Всероссийского съезда на попытку некоторых членов организационного Бюро сорвать съезд распространением слухов, что съезд не состоится, что делегатам лучше уехать из Петрограда... Не обращайте внимания на эту ложь... Наступают великие дни...". Было совершенно ясно, что ко 2 ноября (20 октября) кворум еще не соберется. Поэтому открытие съезда отложили до 7 ноября (25 октября), но вся страна уже всколыхнулась, и меньшевики и эсеры, видя, что они побиты, резко переменили тактику. Они принялись слать отчаянные телеграммы своим провинциальным организациям, чтобы те посылали на съезд как можно больше делегатов из "умеренных" социалистов. В то же время исполнительный комитет крестьянских Советов выпустил экстренное обращение о созыве крестьянского съезда на 13 декабря (30 ноября), чтобы парализовать какие бы то ни было действия, предпринимаемые рабочими и солдатами. Что собирались делать большевики? По городу распространились слухи, что солдаты и рабочие готовят вооруженное выступление. Буржуазная ( российские олигархи) и реакционная пресса предсказывала восстание и требовала от правительства, чтобы оно арестовало Петроградский Совет или по крайней мере не допустило бы открытия съезда. Листки вроде "Новой Руси" открыто призывали перебить всех большевиков. Газета Горького "Новая Жизнь" вполне соглашалась с большевиками, что реакционеры намереваются раздавить революцию и что в случае необходимости им следует оказать вооруженное сопротивление. Но она полагала, что все партии революционной демократии должны образовать единый фронт: "...Пока демократия не сплотила своих главных сил и пока сопротивление ее влиянию еще достаточно велико, ей невыгодно самой переходить в нападение. Но, если в нападение перейдут враждебные ей силы, революционной демократии придется вступить в борьбу, чтобы взять власть в свои руки. Тогда такой переход встретит поддержку самых широких слоев народа". Горький утверждал, что как реакционные, так и правительственные газеты подстрекают большевиков к насилию. Но восстание только расчистило бы путь новому Корнилову. Горький требовал от большевиков, чтобы они опровергли слухи. Потресов напечатал в меньшевистском "Дне" сенсационную статью с приложением карты, которая якобы разоблачала секретный большевистский план операций. Все стены Петрограда, как по волшебству, покрылись предостерегающими объявлениями, прокламациями 10 и призывами от центральных комитетов "умеренных" и консервативных партий и ЦИК, клеймившими какие бы то ни было демонстрации, умолявшими рабочих и солдат не слушать агитаторов. Вот, например, воззвание военной секции партии социалистов-революционеров: "...Снова идут по городу слухи о готовящихся выступлениях. Где источник этих слухов? Кем, какой организацией уполномочены говорящие о выступлении агитаторы?.. Большевики на запрос, обращенный к ним в ЦИК, ответили отрицательно... Но эти слухи несут с собой большую опасность. Легко может случиться, что, не считаясь с настроением большинства рабочей, крестьянской и солдатской массы, отдельные горячие головы вызовут часть рабочих и солдат на улицу с призывом к восстанию. В ужасное, тяжелое время, которое переживает революционная Россия, это выступление легко может стать началом гражданской войны и разрушения всех, созданных такими трудами организаций пролетариата, трудового крестьянства и армии... Они (контрреволюционеры.- Ред.) не замедлят воспользоваться выступлением, чтобы начать контрреволюционные погромы и в кровавой междоусобице сорвать выборы в Учредительное собрание. А тем временем европейский контрреволюционер Вильгельм II готовит новые удары... Никаких выступлений! Все на свои посты!..".
28(15) октября я разговаривал в одном из коридоров Смольного с Каменевым, невысоким человеком с рыжеватой острой бородкой и оживленной жестикуляцией. Он был не вполне уверен, что на съезд соберется достаточно делегатов. "Если съезд состоится,- говорил он,- то он будет представлять основные настроения народа. Если большинство, как я полагаю, достанется большевикам, то мы потребуем, чтобы Временное правительство ушло в отставку и передало всю власть Советам...". Володарский, высокий бледный болезненный юноша в очках, высказывался гораздо определеннее: "Либерданы и прочие соглашатели саботируют съезд. Но если им и удастся сорвать его, то ведь мы достаточно реальные политики, чтобы не останавливаться из-за таких вещей...". Под 29(16) октября в моей записной книжке находятся следующие выдержки из сообщений газет: "Могилев. (Ставка верховного главнокомандующего.) Сюда стягиваются надежные гвардейские полки, "дикая дивизия", казачьи части и "батальоны смерти". Правительство приказало юнкерам Павловского, Царскосельского и Петергофского училищ быть готовыми к выступлению в Петроград. Ораниенбаумские юнкера прибывают в город. В Зимнем дворце расквартирована часть Петроградского броневого дивизиона. Сестрорецкий казенный (государственный) оружейный завод по приказу, подписанному Троцким, выдал делегатам петроградских рабочих несколько тысяч винтовок. На митинге городской милиции Нижнелитейного района вынесена резолюция, требующая передачи всей власти Советам...". И это лишь образчик беспорядочных событий тех лихорадочных дней. Все знали: что-то должно случиться, но никто не знал, что именно.
Ночью 30(17) октября на заседании Петроградского Совета в Смольном Троцкий заклеймил утверждения буржуазных газет, будто Совет готовит вооруженное восстание, как контрреволюционную попытку дискредитировать и сорвать съезд Советов. "Петроградский Совет,-говорил он,-не назначал никакого выступления. Но если выступление будет необходимо, то мы не остановимся перед ним, и мы будем поддержаны всем петроградским гарнизоном... Они (правительство) готовят контрреволюцию, и мы должны ответить на это решительным и беспощадным наступлением...". Петроградский Совет действительно не назначал никакой демонстрации, но в Центральном Комитете большевистской партии вопрос о восстании уже обсуждался. Комитет заседал всю ночь 23(10) октября. Здесь был представлен весь интеллектуальный цвет партии, все ее вожди, а также делегаты от петроградских рабочих и гарнизона. Из интеллигентов за восстание стояли только Ленин и Троцкий. Даже военные были против. Состоялось голосование. Восстание было отвергнуто! Тогда встал со своего места простой рабочий. Лицо его было перекошено яростью. "Я говорю от имени петроградского пролетариата,- резко заявил он.- Мы за восстание. Делайте, как знаете, но заявляю вам, что если вы допустите разгон Советов, то нам с вами больше не по пути!" К нему присоединилось несколько солдат. После этого снова голосовали и восстание было решено ...
Ход обсуждения вопроса о вооруженном восстании на историче?ских заседаниях Центрального Комитета партии большевиков в октябре 1917 г. изложен неправильно. Решение о вооруженном восстании было принято на закрытом заседании Центрального Комитета партии 2.1 (10) октября 1917 года, на котором присутствовали Ленин, Бубнов, Дзержинский, .'iинопьеii, Каменев, Коллоптай, Ломов, Свердлов, Соколь- микон, Сталин, Троцкий, Урицкий. Против предложенной Лениным ре?золюции iолоеоимли Зиновьев и Каменев. Через 6 дней, 29 (16) октября состоялось расширенное заседание ЦК партии, на котором присутство?вали представители исполнительной комиссии Петроградского комитета партии, поенной организации, Петроградского Совета, профсоюзов, фаб- римiк" заводских комитетов, железнодорожников, Петроградского окруж?ного комитета партии. IIа этом заседании Ленин огласил резолюцию, принятую предыдущим заседанием ЦК. В своем выступлении Ленин под?черкнул, что объективная политическая обстановка как в России, так и в Европе диктует необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием. Ленин предложил собранию резолюцию, приветствующую и поддерживающую решение ЦК о восстании (см. Соч., т. 26, стр. 165). Резолюция была при?нята 19 голосами против 2 при 4 воздержавшихся. Зиновьев й Каменев вновь голосовали против резолюции ЦК.- Ред
Тем не менее правое крыло большевиков, руководимое Рязановым, Каменевым и Зиновьевым, продолжало вести кампанию против вооруженного восстания. Утром 31 (18) октября * в "Рабочем Пути" появился первый отрывок ленинского "Письма к товарищам" - одного из самых дерзновенно смелых политических выступлений, какие когда-либо видел мир. В нем Ленин основательно доказывает необходимость восстания, подробно разбирая все возражения Каменева и Рязанова: "...Либо переход к либерданам и открытый отказ от лозунга "Вся власть Советам", либо восстание. Середины нет". В тот же день вождь кадетов Павел Милюков произнес громовую речь в Совете республики, клеймил Скобелевский наказ, как германофильский, заявлял, что "революционная демократия" губит Россию, высмеял Терещенко и прямо объявил, что предпочитает немецкую дипломатию русской... Левые скамьи гремели негодованием... Со своей стороны правительство не могло не учитывать значения успехов большевистской пропаганды. 29 (16) октября соединенная комиссия правительства и Совета республики спешно провела два законопроекта, один из которых временно отдавал землю крестьянам, а другой требовал энергичной мирной внешней политики. На следующий день Керенский отменил смертную казнь на фронте. В тот же вечер с большой помпой открылось первое заседание новой "Комиссии по укреплению республиканского строя и борьбе с анархией и контрреволюцией", о которой в истории, впрочем, не сохранилось ни малейшего следа. На следующее утро я вместе с двумя другими корреспондентами интервьюировал Керенского 13 - последний раз, когда он принимал журналистов. "Русский народ,- с горечью говорил он,- страдает от экономической разрухи и от разочарования в союзниках. Весь мир думает, что русская революция кончилась. Остерегайтесь ошибки. Русская революция только еще начинается..." Слова более пророческие, чем, быть может, он думал сам.
Необычайно бурным было затянувшееся на всю ночь заседание Петроградского Совета от 30 (17) октября, на котором я присутствовал. Явились все "умеренные" социалисты-интеллигенты, офицеры, члены армейских комитетов и члены ЦИК. Против них страстно и просто выступали рабочие, крестьяне и рядовые солдаты. Один крестьянин рассказал о беспорядках в Твери, которые, по его словам, были вызваны арестом земельных комитетов. "Этот Керенский только покрывает помещиков,- кричал он.- Они знают, что Учредительное собрание все равно отнимет у них землю, и потому хотят сорвать его!". Механик с Путиловского завода рассказал, как управляющие закрывали один цех за другим под предлогом отсутствия топлива и сырья. Фабрично-заводской комитет, по его словам, разыскал огромные припрятанные запасы. "Это провокация,- заявил он.- Они хотят уморить нас голодом или вынудить к насилию!". Один из солдат начал так: "Товарищи! Я привез вам привет с того места, где люди роют себе могилы и называют их окопами!". Затем поднялся высокий худощавый молодой солдат с горящими глазами. Его встретили восторженными аплодисментами. То был Чудновский, который считался убитым в июльском наступлении, а теперь точно воскрес из мертвых. "Солдатская масса больше не доверяет своим офицерам. Нас предают даже армейские комитеты: они отказываются созывать заседания нашего Совета... Солдатская масса требует, чтобы Учредительное собрание было открыто точно в срок,- на который оно назначено, и тот, кто попробует отложить его, будет проклят - и проклят не только платонически, потому что у армии еще есть пушки...". Он говорил о том, с каким ожесточением проходили в пятой армии выборы в Учредительное собрание. "Офицеры, особенно меньшевики и эсеры, нарочно стараются подводить большевиков под нули. Наших газет не пропускают в окопы, наших ораторов арестовывают!..". "Почему вы не говорите об отсутствии хлеба?" - крикнул какой-то солдат. "Не хлебом единым жив человек!"-сурово ответил Чудновский. Вслед за ним выступил офицер, меньшевик-оборонец, делегат Витебского Совета. "Дело не в том, у кого власть. Беда наша не в правительстве, а в войне... но войну необходимо выиграть до всяких перемен..." Крики, иронические аплодисменты. "Эти большевистские агитаторы - демагоги!" Зал разражается хохотом. "Забудем на время классовую борьбу..." Дальше ему не дали говорить. Выкрик с места: "Да, этого вы очень хотите!". В эти дни Петроград представлял собой замечательное зрелище. На заводах помещения комитетов были завалены винтовками. Приходили и уходили связные, обучалась Красная Гвардия . Во всех казармах днем и ночью шли митинги, бесконечные и горячие споры. По улицам в густевшей вечерней тьме плыли густые толпы народа. Словно волны прилива, двигались они вверх и вниз по Невскому. Газеты брались с боя... Грабежи дошли до того, что в боковых улочках было опасно показываться... Однажды днем на Садовой я видел, как толпа в несколько сот человек избила до смерти солдата, пойманного на воровстве... Какие-то таинственные личности шныряли вокруг хлебных и молочных хвостов и нашептывали несчастным женщинам, дрожавшим под холодным дождем, что евреи припрятывают продовольствие и что, в то время как народ голодает, члены Совета живут в роскоши.
В Смольном у главного входа и у внешних ворот стояли суровые часовые, требовавшие от всех приходящих пропуск. Комитетские комнаты круглые сутки гудели, как улей, сотни солдат и рабочих спали тут же на полу, занимая все свободные места. А наверху тысячи людей сгрудились в огромном зале на бурных заседаниях Петроградского Совета. Игорные клубы лихорадочно работали от зари до зари; шампанское текло рекой, ставки доходили до двухсот тысяч рублей. По ночам в центре города бродили по улицам и заполняли кофейни публичные женщины в бриллиантах и драгоценных мехах... Монархические заговоры, германские шпионы, головокружительные планы спекулянтов и контрабандистов... Под холодным, пронизывающим дождем, под серым тяжелым небом огромный взволнованный город несся все быстрее и быстрее навстречу... чему?..
НАКАНУНЕ
В отношениях между слабым правительством и восставшим народом рано или поздно наступает момент, когда каждый шаг власти приводит массы в ярость, а каждый ее отказ от действий возбуждает в них презрение. Проект эвакуации Петрограда вызвал бурю негодования. Публичное заявление Керенского, что правительство вовсе не имело подобного намерения, было встречено градом насмешек. "Припертое к стене натиском революции,- гремел "Рабочий Путь",- правительство буржуазных временщиков (российских олигархов) пробует извернуться, швыряя лживыми уверениями о том, что оно не собиралось бежать из Петрограда и не хотело сдавать столицу...". В Харькове тридцать тысяч горнорабочих сорганизовались и приняли тот вводный пункт устава "Индустриальных рабочих мира", который гласит: "Класс рабочих и класс предпринимателей не имеют между собой ничего общего (точно также, как и в России начала 21 века) ". Организация была разгромлена казаками, многих горняков прогнали с работы, оставшиеся объявили всеобщую забастовку. Министр торговли и промышленности Коновалов послал своего заместителя Орлова прекратить беспорядки и снабдил его широкими полномочиями. Горняки ненавидели Орлова. А ЦИК не только поддержал это назначение, но и отказался потребовать вывода казаков из Донецкого бассейна... За этим последовал разгром Калужского Совета. Большевики, завоевав большинство в этом Совете, добились освобождения нескольких политических заключенных. Городская дума с согласия правительственного комиссара вызвала из Минска войска, которые подвергли Совет артиллерийскому обстрелу. Большевики уступили, но в тот момент, когда они выходили из здания Совета, казаки набросились на них с криком: "Вот что будет со всеми прочими большевистскими Советами, с Московским и Петроградским!" Этот инцидент взволновал всю Россию... В Петрограде заканчивался съезд Советов Северной области, на котором представительствовал большевик Крыленко. Подавляющим большинством голосов съезд вынес решение о передаче всей власти Всероссийскому съезду Советов. Перед тем как разойтись, съезд послал приветствие арестованным большевикам, возвещая, что час их освобождения близок. В то же время Первая всероссийская конференция фабрично-заводских комитетов 1 категорически высказалась за Советы, приняв такую резолюцию: "...Низвергнув самодержавие в политической области, рабочий класс стремится доставить торжество демократическому строю и в области своей производительной деятельности. Выражением этого стремления является идея рабочего контроля, естественно возникшая в обстановке хозяйственного развала, созданного преступной политикой господствующих классов...". Союз железнодорожников потребовал отставки министра путей сообщения Ливеровского. Скобелев от имени ЦИК настаивал, чтобы наказ был представлен Общесоюзнической конференции, и формально протестовал против посылки Терещенко в Париж. Терещенко предложил свою отставку... Генерал Верховский, не будучи в состоянии провести в жизнь задуманную им реорганизацию армии, только изредка появлялся на заседаниях совета министров... 3 ноября (21 октября) бурцевское "Общее Дело" вышло со следующим воззванием, напечатанным крупным шрифтом: "Граждане! Спасайте Россию! Я только что узнал, что вчера в заседании комиссии по обороне в Совете республики военный министр генерал Верховский, один из главных виновников гибели ген. Корнилова, предложил заключить мир с немцами тайно от союзников... Это измена России! Терещенко заявил, что предложение генерала Верховского даже и не обсуждалось во Временном правительстве. Это,- сказал М. И. Терещенко,-- какой-то сумасшедший дом. Члены комиссии от слов генерала Верховского пришли в ужас... Ген. Алексеев плакал. Нет! Это не сумасшедший дом! Это хуже всякого сумасшедшего дома! Это - прямая измена России! За слова Верховского должны немедленно дать нам ответ Керенский, Терещенко и Некрасов. Граждане, все на ноги. Россию предают! Спасайте ее!". Но на самом деле Верховский говорил только то, что необходимо побудить союзников поторопиться с мирными предложениями, потому что русская армия больше воевать не может.
Сенсация в России и за границей была колоссальная. Верховский получил "отпуск по болезни на неопределенный срок" и вышел из правительства. "Общее Дело" было закрыто... На воскресенье 4 ноября (22 октября) был назначен "День Петроградского Совета" с грандиозными митингами но всему городу. Эти митинги были назначены под предлогом денежных сборов на советские организации и советскую печать; на самом деле они должны были стать демонстрацией силы. Вдруг появилось сообщение, что казаки назначили на тот же день крестный ход в честь чудотворной иконы, спасшей Москву от Наполеона в 1812 г. Атмосфера была насыщена электричеством; малейшая искра могла зажечь пожар гражданской войны. Петроградский Совет выпустил следующее воззвание под заголовком "Братья казаки!": "...Вас, казаки, хотят восстановить против нас, рабочих и солдат. Эту каинову работу совершают наши общие враги: насильники-дворяне, банкиры, помещики, старые чиновники, бывшие слуги царские... Нас ненавидят все ростовщики, богачи, князья, дворяне, генералы и в их числе ваши, казачьи, генералы. Они готовы в любой час уничтожить Петроградский Совет, задушить революцию... 22 октября устраивается кем-то казачий крестный ход. Дело свободной совести каждого казака участвовать или не участвовать в крестном ходе. Мы в это дело не вмешиваемся и никаких препятствий никому не чиним...". Крестный ход был спешно отменен... В казармах и рабочих кварталах большевики проповедовали свой лозунг "Вся власть Советам!", а агенты темных сил подстрекали народ резать евреев, лавочников и социалистических вождей...
С одной стороны, погромные статьи монархической печати, с другой стороны, громовой голос Ленина: "Восстание!.. Больше ждать нельзя!". Даже буржуазная печать заволновалась. "Биржевые Ведомости" называли большевистскую пропаганду покушением на "основные устои общества, на неприкосновенность личности и уважение к частной собственности". Но больше всех источали ненависть "умеренно"-социалистические газеты. "Большевики - это самые опасные враги революции",- заявляло "Дело Народа". Меньшевистский "День" говорил: "Правительство обязано защищаться и защищать нас". Плехановская газета "Единство" обращала внимание правительства на то обстоятельство, что петроградские рабочие уже вооружились, и требовала решительных мер против большевиков. А Временной правительство российских олигархов в царской России с каждым днем становилось все беспомощней. Даже городское самоуправление разваливалось. Газетные столбцы пестрели сообщениями о самых дерзких грабежах и убийствах, а преступники оставались безнаказанными... Но, с другой стороны, вооруженные рабочие патрули по ночам уже охраняли улицы, разгоняя мародеров и реквизируя оружие, какое только попадало им в руки.
1 ноября (19 октября) главнокомандующий Петроградским военным округом полковник Полковников издал следующий приказ: "Несмотря на тяжкие дни, переживаемые страной, в Петрограде продолжаются безответственные призывы к вооруженным выступлениям и погромам и вместе с тем с каждым днем усиливаются грабежи и бесчинства. Такое положение дезорганизует жизнь граждан и мешает планомерной работе правительственных и общественных органов. В сознании ответственности и долга перед родиной приказываю:
1. каждой воинской части согласно особым распоряжениям в пределах района своего расположения оказывать всемерное содействие органам городового самоуправления, комиссарам и милиции в охране государственных и общественных учреждений;
2. совместно с районным комендантом и представителем городской милиции организовать патрули и принять меры к задержанию преступных элементов и дезертиров;
3. всех лиц, являющихся в казармы и призывающих к вооруженному выступлению и погромам, арестовывать и отправлять в распоряжение 2-го коменданта города;
4. уличных манифестаций, митингов и процессий не допускать;
5. вооруженные выступления и погромы немедленно пресекать всеми имеющимися в распоряжении вооруженными силами;
6. оказывать содействие комиссарам в недопущении самочинных обысков, арестов;
7. обо всем происходящем в районе расположения частей немедленно доносить в штаб округа.
Комитеты частей и все войсковые организации призываю оказывать содействие командирам при выполнении ими возложенных на них задач".
В Совете республики Керенский заявил, что Временное правительство вполне осведомлено о большевистской пропаганде и что оно достаточно сильно, чтобы справиться с любой демонстрацией. Он обвинял "Новую Русь" и "Рабочий Путь" в одних и тех же преступных деяниях. "Но абсолютная свобода печати,- продолжал он,- не дает правительству возможности принять меры против печатной лжи..." Заявляя, что большевизм и монархизм - только различные проявления одной и той же пропаганды в интересах контрреволюции, столь желанной для темных сил, он продолжал: "Я человек обреченный, мне все равно, что со мной будет, и я имею смелость заявить, что все загадочное в событиях объясняется невероятной провокацией, созданной в городе большевиками". Ко 2 ноября (20 октября) на съезд Советов приехало всего пятнадцать делегатов. На следующий день их было уже сто человек, а еще через сутки - сто семьдесят пять, из них сто три большевика... Для кворума нужно было четыреста человек, а до съезда оставалось всего три дня...
Я проводил почти все время в Смольном. Попасть туда было уже нелегко. У внешних ворот стояла двойная цепь часовых, а перед главным входом тянулась длинная очередь людей, ждавших пропуска. В Смольный пускали по четыре человека сразу, предварительно установив личность каждого и узнав, по какому делу он пришел. Выдавались пропуска, но их система менялась по нескольку раз в день, потому что шпионы постоянно ухитрялись пробираться в здание... Однажды, придя в Смольный, я увидел впереди себя у внешних ворот Троцкого с женой. Их задержал часовой. Троцкий рылся по всем карманам, но никак не мог найти пропуска. "Неважно,- сказал он, наконец,- вы меня знаете. Моя фамилия Троцкий". "Где пропуск? - упрямо отвечал солдат.- Прохода нет, никаких я фамилий не знаю". "Да я председатель Петроградского Совета". "Ну,- отвечал солдат,- уж если вы такое важное лицо, так должна же у вас быть хотя бы маленькая бумажка". Троцкий был очень терпелив. "Пропустите меня к коменданту",- говорил он. Солдат колебался и ворчал о том, что нечего беспокоить коменданта ради всякого приходящего. Но, наконец, он кивком головы подозвал разводящего. Троцкий изложил ему свое дело. "Моя фамилия Троцкий",- повторял он. "Троцкий...- разводящий почесал в затылке.- Слышал я где-то это имя...- медленно проговорил он.- Ну, ладно, проходите, товарищ". В коридоре мне попался Карахан, член большевистского ЦК . Он рассказал мне, каково будет новое правительство: "Гибкая организация, чуткая к народной воле, выражаемой Советами, предоставляющая величайшую свободу местной инициативе. Теперь Временное правительство точно так же связывает местную демократию, как это делалось при царе... В новом обществе инициатива будет исходить снизу. Формы правления будут установлены в соответствии с уставом Российской социал-демократической рабочей партии. Парламентом будет новый ЦИК, ответственный перед Всероссийским съездом Советов, который должен будет созываться очень часто; министерствами будут управлять не отдельные министры, а коллегии, непосредственно ответственные перед Советами".
30 (17) октября я, сговорившись предварительно с Троцким, явился к нему в маленькую и пустую комнату на верхнем этаже Смольного. Он сидел посередине комнаты на жестком стуле, за пустым столом. Мне пришлось задавать ему очень мало вопросов. Он быстро и уверенно говорил больше часа. Привожу самое существенное из сказанного им, сохраняя в точности его выражения: "Временное правительство совершенно бессильно. У власти стоит буржуазия, но ее власть замаскирована фиктивной коалицией с оборонческими партиями. На протяжении всей революции мы видим восстание крестьян, измученных ожиданием обещанной земли. Тем же самым недовольством явно охвачены все трудящиеся классы по всей стране. Господство буржуазии может осуществляться только путем гражданской войны. Буржуазия может управлять только при помощи корниловских методов , но ей не хватает силы... Армия за нас. Соглашатели и пацифисты, эсеры и меньшевики потеряли весь свой авторитет, потому что борьба между крестьянами и помещиками, между рабочими и работодателями, между солдатами и офицерами достигла небывалой ожесточенности и непримиримости. Революция может быть завершена, народ может быть спасен только объединенными усилиями народных масс, только победой пролетарской диктатуры... Советы являются наиболее совершенным народным представительством -совершенным и в своем революционном опыте и в своих идеях и целях. Опираясь непосредственно на солдатские окопы, на рабочие фабрики, на крестьянские деревни, они являются хребтом революции. Мы уже видели попытки создать власть без Советов. Эти попытки создали только безвластие. В настоящую минуту в кулуарах Совета Российской республики вынашиваются всевозможные контрреволюционные планы. Кадетская партия есть представительница воинствующей контрреволюции. Советы же являются представителями народного дела. Между этими двумя лагерями нет ни одной группы, которая имела бы мало - мальски серьезное значение... Это dutte finale" - последний и решигельный бой. Буржуазная контрреволюция организует все свои силы и только ждет удобного момента для нападения. Наш ответ будет решителен. Мы завершим труд, еле начатый в феврале и двинутый вперед в период корниловщины...".
Затем он перешел к иностранной политике будущего правительства: "Первым нашим актом будет призыв к немедленному перемирию на всех фронтах и к конференции всех народов для обсуждения демократических условий мира. Степень демократичности мирного договора будет зависеть от степени революционной поддержки, которую мы встретим в Европе; если мы создадим здесь правительство Советов, это будет мощным фактором в пользу немедленного мира во всей Европе, ибо правительство обратится с предложением перемирия прямо и непосредственно ко всем народам через головы правительств. В момент заключения мира русская революция всеми силами будет настаивать на принципе "без аннексий и контрибуций, на основе свободного самоопределения народов" и на создании Европейской федеративной республики... В конце этой войны я вижу Европу, пересозданную не дипломатами, а пролетариатом. Европейская федеративная республика, Соединенные Штаты Европы - вот что должно быть. Национальная автономия уже недостаточна. Экономический прогресс требует отмены национальных границ. Если Европа останется раздробленной на национальные группы, то империализм будет продолжать свое дело. Дать мир всему миру может только Европейская федеративная республика",- он улыбнулся тонкой, чуть иронической своей улыбкой.- "Но без выступления европейских масс эти цели не могут быть достигнуты пока...".
Все ждали, что в один прекрасный день на улицах неожиданно появятся большевики и примутся расстреливать всех людей в белых воротничках. Но на самом деле восстание произошло крайне просто и вполне открыто. Временное правительство российских олигархов собиралось отправить петроградский гарнизон на фронт. Петроградский гарнизон насчитывал около шестидесяти тысяч человек и сыграл в революции выдающуюся роль. Именно он решил дело в великие Февральские дни, он создал Советы солдатских депутатов, он отбросил Корнилова от подступов к Петрограду, Теперь в нем было очень много большевиков. Когда Временное правительство заговорило об эвакуации города, то именно петроградский гарнизон ответил ему: "Одно из двух,., правительство, неспособное оборонить столицу, должно либо заключить немедленный мир, либо, если оно неспособно заключить мир, оно должно убраться прочь и очистить место подлинно народному правительству...". Было очевидно, что любая попытка восстания всецело зависит от поведения петроградского гарнизона. План правительства заключался в замене полков гарнизона "надежными" частями - казаками, "батальонами смерти". Комитеты отдельных армий, "умеренные" социалисты и ЦИК поддерживали правительство. На фронте и в Петрограде велась широкая агитация: говорили, что вот уже восемь месяцев, как петроградский гарнизон бездельничает и прохлаждается в столичных казармах, а в это время на фронте армия голодает и вымирает без смены и подкреплений. Разумеется, в словах людей, обвинявших петроградский гарнизон в нежелании менять относительное довольство на ужасы зимней кампании, была известная доля правды. Но для отказа идти на фронт существовали и другие основания . Петроградский Совет опасался замыслов правительства, а между тем с фронта являлись сотни делегатов от рядовых солдат, которые в один голос заявляли: "Правда, нам нужны подкрепления, но еще нужнее нам знать, что здесь, в Петрограде, революция находится под надежной защитой... Держите тыл, товарищи, а мы будем держать фронт...".
25 (12) октября исполнительный комитет Петроградского Совета обсуждал при закрытых дверях вопрос об организации особого военного комитета. На следующий день солдатская секция Петроградского Совета выбрала комитет, который немедленно объявил все буржуазные газеты под бойкотом и вынес ЦИК порицание за его борьбу против съезда Советов. 29 (16) октябри Троцкий на открытом заседании Петроградского Совета предложил формально утвердить Военно-революционный комитет. "Мы должны,- сказал он,- создать специальную организацию, чтобы идти за ней в бой и умереть, если это понадобится..." Было решено послать на фронт две делегации для переговоров с солдатскими комитетами и ставкой - одну от Совета, а другую от гарнизона. В Пскове делегация Совета была принята командующим Северным фронтом генералом Черемисовым, который коротко заявил, что он уже приказал петроградскому гарнизону занять место в окопах и что больше говорить не о чем. Делегации от гарнизона не было разрешено выехать из Петрограда... Делегация солдатской секции Петроградского Совета просила, чтобы ее представитель был допущен в штаб Петроградского округа. Отказ. Петроградский Совет потребовал, чтобы без одобрения солдатской секции не издавалось ни одного приказа. Отказ. Делегатам грубо заявили: "Мы признаем только ЦИК. Вас мы не признаем, и, если вы нарушите какой-нибудь закон, мы вас арестуем". 30 (17) октября * собрание представителей всех петроградских полков приняло следующую резолюцию: "Петроградский гарнизон больше не признает Временного правительства. Наше правительство - Петроградский Совет. Мы будем подчиняться только приказам Петроградского Совета, изданным его Военно- революционным комитетом". Местным военным частям было приказано ждать указаний от солдатской секции Петроградского Совета. На следующий день ЦИК созвал свое собственное собрание, состоявшее в огромном большинстве из офицеров, создал особый комитет для совместной работы со штабом и разослал во все районы Петрограда своих комиссаров.
3 ноября (21 октября) огромный солдатский митинг в Смольном постановил: "Приветствуя образование Военно-революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, гарнизон Петрограда и его окрестностей обещает Военно-революционному комитету полную поддержку во всех его шагах, направленных к тому, чтобы теснее связать фронт с тылом в интересах революции. Вместе с тем петроградский гарнизон заявляет: на страже революционного порядка в Петрограде стоит весь гарнизон вместе с организованным пролетариатом. Всякие провокационные попытки со стороны корниловцев и буржуазии внести смуту и расстройство в революционные ряды встретят беспощадный отпор". Чувствуя свою силу, Военно-революционный комитет решительно потребовал, чтобы штаб Петроградского округа подчинялся его распоряжениям. Он разослал по всем типографиям приказ не печатать без его утверждения никаких призывов или прокламаций. В Кронверкский арсенал явились вооруженные комиссары и захватили огромное количество оружия и снаряжения, приостановив отправку десяти тысяч штыков, уже наряженных в Новочеркасск, штаб-квартиру Каледина... Внезапно очутившись перед лицом опасности, правительство обещало комитету безнаказанность в случае, если он добровольно разойдется. Слишком поздно. В полночь 5 ноября (23 октября) Керенский сам послал в Петроградский Совет Малевского с предложением направить представителя в штаб. Военно-революционный комитет ответил согласием, но через час исполняющий обязанности военного министра генерал Маниковский взял предложение обратно... Утром во вторник 6 ноября (24 октября) весь город был взбудоражен появившимся на улицах обращением, подписанным - "Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов": "К населению Петрограда. Граждане! Контрреволюция подняла свою преступную голову. Корниловцы мобилизуют силы, чтобы раздавить Всероссийский съезд Советов и сорвать Учредительное собрание. Одновременно погромщики могут попытаться вызвать на улицах Петрограда смуту и резню. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов берет на себя охрану революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений. Гарнизон Петрограда не допустит никаких насилий и бесчинств. Население призывается задерживать хулиганов и черносотенных агитаторов и доставлять их комиссарам Совета в близлежащую войсковую часть. При первой попытке темных элементов вызвать на улицах Петрограда смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу преступники будут стерты с лица земли. Граждане! Мы призываем вас к полному спокойствию и самообладанию. Дело порядка и революции в твердых руках...".
3 ноября (21 октября) вожди большевиков собрались на свое историческое совещание. Оно шло при закрытых дверях. Я был предупрежден Залкиндом и ждал результатов совещания за дверью, в коридоре. Володарский, выйдя из комнаты, рассказал мне, что там происходит. Ленин говорил: "24 октября будет слишком рано действовать: для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все еще делегаты на Съезд прибудут. С другой стороны, 26 октября будет слишком поздно действовать: к этому времени Съезд организуется, а крупному организованному собранию трудно принимать быстрые и решительные мероприятия. Мы должны действовать 25 октября - в день открытия Съезда, так, чтобы мы могли сказать ему: Вот власть! Что вы с ней сделаете?". В одной из комнат верхнего этажа сидел тонколицый, длин-новолосый человек, математик и шахматист, когда-то офицер царской армии, а потом революционер и ссыльный, некто Овсеенко, по кличке Антонов. Математик и шахматист, он был поглощен разработкой планов захвата столицы. Со своей стороны готовилось к бою и правительство. К Петрограду незаметно стягивались самые надежные полки, выбранные из разбросанных по всему фронту дивизий. В Зимнем дворце расположилась юнкерская артиллерия. На улицах впервые с дней июльского восстания появились казачьи патрули. Полковников издавал приказ за приказом, угрожая подавить малейшее неповиновение "самыми энергичными репрессиями". Наиболее ненавистный член правительства - министр народного просвещения Кишкин был утвержден чрезвычайным комиссаром по охране порядка в Петрограде. Он назначил своими помощниками столь же мало популярных Рутенберга и ГIальчинского. Петроград, Кронштадт и Финляндия были объявлены на военном положении.
Буржуазное "Новое Время" иронически заявляло по этому поводу: "Почему осадное положение? Правительство уже перестало быть властью, оно не обладает ни моральным авторитетом, ни необходимым аппаратом, который дал бы ему возможность применить силу... В самом лучшем случае оно может только вести переговоры с теми, кто согласится разговаривать с ним. Другой власти у него нет...". В понедельник 5 ноября (23 октября), утром, я заглянул в Мариинский дворец, чтобы узнать, что делается в Совете Российской республики. Ожесточенные споры о внешней политике Терещенко. Отклики на инцидент Бурцев - Верховский. Присутствуют все дипломаты, кроме итальянского посла, о котором говорили, что он совершенно разбит катастрофой при Карсо...
В момент, когда я входил, левый эсер Карелин читал вслух передовицу лондонского "Times", в которой говорилось: "Большевизм надо лечить пулями". Повернувшись к кадетам, Карелин кричал: "Это также ваши мысли!". Голоса справа: "Да! Да!". "Да, я знаю, что вы так думаете,- горячо ответил Карелин.- Но посмейте только попробовать на деле!" Затем Скобелев, похожий на светского ухажера, с выхоленной белокурой бородой и желтыми волнистыми волосами, извиняющимся тоном защищал советский наказ. Вслед за ним выступил Терещенко, встреченный слева криками: "В отставку! В отставку!". Он настаивал на том, что на Парижской конференции делегаты правительства и ЦИК должны защищать общую точку зрения - и именно точку зрения его, Терещенко. Несколько слов о восстановлении дисциплины в армии, о войне до победы... Совет Российской республики среди шума и бурных протестов слева переходит к порядку дня. Большевистские скамьи были пусты, пусты с самого дня открытия Совета, когда большевики покинули его, унося с собой всю жизненность. Спускаясь вниз, я думал о том, что, несмотря на все эти ожесточенные споры, ни один живой голос из реального внешнего мира не может проникнуть в этот высокий холодный зал и что Временное правительство уже разбилось о ту самую скалу войны и мира, которая в свое время погубила министерство Милюкова... Подавая мне пальто, швейцар ворчал: "Ох, что-то будет с несчастной Россией!.. Меньшевики, большевики , трудовики... Украина, Финляндия, германские империалисты, английские империалисты... Сорок пять лет живу на свете, а никогда столько слов не слыхал". В коридоре мне встретился профессор Шацкий, очень влиятельный в кадетских кругах господин с крысиным лицом, в изящном сюртуке. Я спросил его, что он думает о большевистском выступлении, о котором столько говорят. Он пожал плечами и усмехнулся. "Это скоты, сволочь,- ответил он.- Они не посмеют, а если и посмеют, то мы им покажем!.. С нашей точки зрения, это даже не плохо, потому что они провалятся со своим выступлением и не будут иметь никакой силы в Учредительном собрании... Но, дорогой сэр, позвольте мне вкратце обрисовать вам мой план организации нового правительства, который будет предложен Учредительному собранию. Видите ли, я председатель комиссии, образованной Советом республики совместно с Временным правительством для выработки конституционного проекта... У нас будет двухпалатное законодательное собрание, такое же, как у вас, в Соединенных Штатах. Нижняя палата будет состоять из представителей мест, а верхняя - из представителей свободных профессий, земств, кооперативов и профессиональных союзов...".
На улице дул с запада сырой холодный ветер. Холодная грязь просачивалась сквозь подметки. Две роты юнкеров, мерно печатая шаг, прошли вверх по Морской. Их ряды стройно колыхались на ходу; они пели старую солдатскую песню царских времен... На первом же перекрестке я заметил, что милиционеры были посажены на коней и вооружены револьверами в блестящих новеньких кобурах. Небольшая группа людей молчаливо глядела на них. На углу Невского я купил ленинскую брошюру "Удержат ли большевики государственную власть?" и заплатил за нее бумажной маркой; такие марки ходили тогда вместо разменного серебра. Как всегда, ползли трамваи, облепленные снаружи штатскими и военными в таких позах, которые заставили бы позеленеть от зависти Теодора Шонта . Вдоль стен стояли рядами дезертиры, одетые в военную форму и торговавшие папиросами и подсолнухами. По всему Невскому в густом тумане толпы народа с бою разбирали последние выпуски газет или собирались у афиш, пытались разобраться в призывах и прокламациях, которыми были заклеены все стены. Здесь были прокламации ЦИК, крестьянских Советов, "умеренно"-социалистических партий, армейских комитетов, все угрожали, умоляли, заклинали рабочих и солдат сидеть дома, поддерживать правительство... Какой-то броневик все время медленно двигался взад и вперед, завывая сиреной. На каждом углу, на каждом перекрестке собирались густые толпы. Горячо спорили солдаты и студенты. Медленно спускалась ночь, мигали редкие фонари, текли бесконечные волны народа... Так всегда бывало в Петрограде перед беспорядками. Город был настроен нервно и настораживался при каждом резком шуме. Но большевики не подавали никаких внешних признаков жизни; солдаты оставались в казармах, рабочие - на фабриках... Мы зашли в кинематограф у Казанского собора. Шла итальянская картина, полная крови, страстей и интриг. В переднем ряду сидело несколько матросов и солдат. Они с детским изумлением смотрели па экран, решительно не понимая, для чего понадобилось столько беготни и столько убийств. Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате, на верхнем этаже, шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Лазимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку. "Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону! - с радостной улыбкой сказал он.- Мы только что получили вести от полка, посланного правительством в Петроград на усмирение. Солдаты стали подозревать, что тут не все чисто, остановили поезд в Гатчине и послали к нам делегатов. "В чем дело? - спросили они нас.- Что вы нам скажете? Мы уже вынесли резолюцию "Вся власть Советам"". Военно-революционный комитет ответил им: "Братья, приветствуем вас от имени революции! Стойте на месте и ждите приказа"". "Все наши телефонные провода,- сообщил он,- перерезаны. Однако военные телефонисты наладили полевой телефон для сообщения с заводами и казармами..." В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары. За дверями дежурило двенадцать добровольцев, готовых в любую минуту помчаться в самую отдаленную часть города. Один из них - человек с цыганским лицом и в форме поручика сказал мне по-французски: "Все готовы выступить по первому знаку". Проходили: Подвойский, худой, бородатый штатский человек, в мозгу которого созревали оперативные планы восстания; Антонов, небритый, в грязном воротничке, шатающийся от бессонницы; Крыленко, коренастый, широколицый солдат с постоянной улыбкой, оживленной жестикуляцией и резкой речью; Дыбенко, огромный бородатый матрос со спокойным лицом. Таковы были люди этой битвы за власть Советов и грядущих битв. Внизу, в помещении фабрично-заводских комитетов, сидел Сератов. Он подписывал ордера на казенный арсенал - по полтораста винтовок каждому заводу... Перед ним выстроилось в очередь сорок делегатов. В зале я встретил несколько менее видных большевистских деятелей. Один из них показал мне револьвер. "Началось! - сказал он. Лицо его было бледно.- Выступим ли мы или нет, но враг уже знает, что ему пора покончить с нами или погибнуть самому".
Петроградский Совет заседал круглые сутки без перерыва. Когда я вошел в большой зал, Троцкий как раз кончал свою речь. "Нас спрашивают,- говорил он,- собираемся ли мы устроить выступление. Я могу дать ясный ответ на этот вопрос. Петроградский Совет сознает, что наступил, наконец, момент, когда вся власть должна перейти в руки Советов. Эта перемена власти будет осуществлена Всероссийским съездом. Понадобится ли вооруженное выступление - это будет зависеть от тех, кто хочет сорвать Всероссийский съезд. Нам ясно, что наше правительство, представленное личным составом временного кабинета, есть правительство жалкое и бессильное, что оно только ждет взмаха метлы истории, чтобы уступить свое место истинно народной власти. Но мы еще теперь, еще сегодня пытаемся избежать столкновения. Мы надеемся, что Всероссийский съезд Советов возьмет в руки власть, опирающуюся на организованную свободу всего народа. Но если правительство захочет использовать то краткое время - 24, 48 или 72 часа, которое еще отделяет его от смерти, для того чтобы напасть на нас, то мы ответим контратакой. На удар -- ударом, на железо- сталью!" Под гром аплодисментов Троцкий сообщает, что левые эсеры согласились послать своих представителей в Военно- революционный комитет. Уходя из Смольного в 3 часа утра, я заметил, что по обеим сторонам входа стояли пулеметы и что ворота и ближайшие перекрестки охранялись сильными солдатскими патрулями. Вверх по лестнице взбегал Билль Шатов . "Ну,- крикнул он,- мы начали! Керенский послал юнкеров закрыть наши газеты "Солдат" и "Рабочий Путь". Но тут пришел наш отряд и сорвал казенные печати, а теперь мы посылаем людей для захвата буржуазных редакций!" Он радостно похлопал меня по плечу и побежал дальше...
Утром 6 ноября (24 октября) у меня было дело к цензору, канцелярия которого помещалась в министерстве иностранных дел. На улицах все стены были заклеены прокламациями, истерически призывавшими народ к "спокойствию". Полковников выпускал приказ за приказом: "Приказываю всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказа из штаба округа. Всякие самостоятельные выступления запрещаю. Все офицеры, выступившие помимо приказа своих начальников, будут преданы суду за вооруженный мятеж. Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций...". Утренние газеты сообщили, что правительство запретило газеты "Новая Русь", "Живое Слово", "Рабочий Путь" и "Солдат" и постановило арестовать руководителей Петроградского Совета и членов Военно-революционного комитета. Когда я пересекал Дворцовую площадь, под аркой генерального штаба с грохотом проскакали несколько батарей юнкерской артиллерии и выстроились перед дворцом. Огромное красное здание генерального штаба казалось необычайно оживленным. Перед дверями стояло несколько автомобилей; беспрерывно подъезжали и уезжали все новые автомобили с офицерами. Цензор был взволнован, как маленький мальчик, которого привели в цирк. "Керенский,- сказал он мне,- только что ушел в Совет республики подавать в отставку!" Я поспешил в Мариинский дворец и успел застать конец страстной и почти бессвязной речи Керенского, целиком состоявшей из самооправданий и желчных нападок на политических противников. "Для того чтобы не быть голословным,- говорил Керенский,-я процитирую вам здесь наиболее определенные места из ряда прокламаций, которые помещались разыскиваемым, но скрывающимся государственным преступником Ульяновым - Лениным в газете "Рабочий Путь". В ряде прокламаций под заглавием "Письмо к товарищам" данный государственный преступник призывал петербургский пролетариат и войска повторить опыт 3-5 июля и доказывал необходимость приступить к немедленному вооруженному восстанию... Одновременно с этими воззваниями происходит ряд выступлений других руководителей партии большевиков на собраниях и митингах, на которых они также призывают к немедленному вооруженному восстанию. В особенности в этом отношении нужно отметить выступление председателя Совета рабочих и солдатских депутатов в Петербурге Бронштейна-Троцкого... В целом ряде выступлений статьи "Рабочего Пути" и "Солдата" по слогу и стилю совпадают со статьями "Новой Руси". Мы имеем дело не столько с движением той или иной политической партии, сколько с использованием политического невежества и преступных инстинктов части населения; мы имеем дело с особой организацией, ставящей себе целью во что бы то ни стало вызвать в России стихийную волну разрушения и погромов. При теперешнем настроении масс открытое движение в Петербурге неизбежно будет сопровождаться тягчайшими явлениями погромов, которые опозорят навсегда имя свободной России. Весьма типично, что, по признанию самого организатора восстания Ульянова-Ленина, "положение русских крайних левых социал-демократических флангов особенно благоприятно"...". Здесь Керенский огласил следующую цитату из статьи Ленина: "Подумайте только: немцы при дьявольски трудных условиях, имея одного Либкнехта (да и то в каторге), без газет, без свободы собраний, без Советов, при невероятной враждебности всех классов населения, вплоть до последнего зажиточного крестьянина, идее интернационализма, при великолепной организованности империалистской крупной, средней и мелкой буржуазии, немцы, т. е. немецкие революционеры-интернационалисты, рабочие, одетые в матросские куртки, устроили восстание во флоте - с шансами разве один на сотню. А мы, имея десятки газет, свободу собраний, имея большинство в Советах, мы, наилучше поставленные во всем мире пролетарские интернационалисты, мы откажемся от поддержки немецких революционеров нашим восстанием". Керенский продолжал: "Сами организаторы, таким образом, признают, что условия политические для свободы деятельности всех политических партий наиболее совершенны в настоящее время в России, при управлении настоящего Временного правительства, во главе которой стоит, по мнению партии большевиков, узурпатор и человек, продавшийся буржуазии, министр-председатель Керенский... Организаторы восстания не содействуют пролетариату Германии, а содействуют правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей... Для Временного правительства безразличны мотивы, безразлично, сознательно или бессознательно это, но во всяком случае в сознании своей ответственности я с этой кафедры квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству... Я становлюсь на юридическую точку зрения: мною и предложено немедленно начать соответствующее судебное следствие, предложено также произвести соответствующие аресты (шум слева не дает Керенскому говорить). Да, слушайте! - громовым голосом воскликнул Керенский,- в настоящее время, когда государство от сознательного или бессознательного предательства погибает и находится на краю гибели, Временное правительство, и я в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим...". В этот момент Керенскому передали какой-то листок "Мне сейчас представлена копия того документа, который рассылается сейчас по полкам". И он прочел вслух: "Петроградскому Совету грозит опасность... Предписываю привести полк в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Всякое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции, За председателя Подвойский. Секретарь Антонов". "...В действительности,- продолжал Керенский,- это есть попытка поднять чернь против существующего порядка, сорвать Учредительное собрание и раскрыть русский фронт перед сплоченными полками железного кулака Вильгельма. Я говорю с совершенным сознанием "чернь", потому что вся сознательная демократия и ее ЦИК, все армейские организации, все, чем гордится и должна гордиться свободная Россия,- разум, совесть и честь великой русской демократии протестуют против этого... Я пришел сюда не с просьбой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свободу... встретит единодушную поддержку всех, за исключением людей, не решающихся никогда высказать смело правду в глаза... Временное правительство никогда не нарушало свободы граждан государства и их политических прав. Но в настоящее время Временное правительство заявляет, что те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмеливаются поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной, решительной и окончательной ликвидации... Пусть население Петрограда знает, что оно встретит власть решительную, и, может быть, в последний час или минуты разум, совесть и честь победят в сердцах тех, у кого они еще сохранились...".
На протяжении всей этой речи зал гремел и бушевал. Когда бледный и задыхающийся министр-председатель смолк и вместе со своей офицерской свитой покинул зал, на трибуне стали один за другим появляться ораторы слева. Они резко и возмущенно нападали на правых. Даже социалисты-революционеры заявили устами Гоца: "Политика большевиков, играющих на народном недовольстве, демагогична и преступна. Но несомненно, что целый ряд народных требований до сих пор остается без удовлетворения. ...Вопросы о мире, о земле и о демократизации армии должны быть поставлены в такой форме, чтобы ни один солдат, рабочий или крестьянин не мог питать никакого сомнения в том, что правительство твердо и неуклонно стремится к действительному разрешению этих вопросов... Мы и меньшевики не желаем создавать министерский кризис, мы готовы всеми силами, до последней капли крови, защищать Временное правительство, но это только в том случае, если Временное правительство выскажется по всем этим жгучим вопросам теми точными и ясными словами, которых народ ожидает с таким нетерпением...". Затем выступил Мартов, полный гнева: "Слова министра-председателя, позволившего себе говорить о движении черни, когда речь идет о движении значительной части пролетариата и армии, хотя бы и направленном к ошибочным целям, являются словами вызова гражданской войны". (Аплодисменты слева.) Формула перехода, предложенная левыми, была принята. Она фактически равнялась выражению недоверия правительству:
1) Подготовляющееся за последние дни вооруженное выступление, имеющее целью захват власти, грозит вызвать гражданскую войну, создает благоприятные условия для погромного движения и мобилизации черносотенных контрреволюционных сил и неминуемо влечет за собой срыв Учредительного собрания, новые военные катастрофы и гибель революции в обстановке паралича хозяйственной жизни и полного развала страны.
2) Почва для успеха указанной агитации создана помимо объективных условий войны и разрухи промедлением в проведении неотложных мер, и потому необходимы прежде всего немедленный декрет о передаче земель в ведение земельных комитетов и решительное выступление по внешней политике с предложением к союзникам провозгласить условия мира и начать мирные переговоры.
3) Для борьбы с активным проявлением анархии и погромного движения необходимо немедленное принятие мер к их ликвидации и создание для этой цели в Петрограде Комитета общественного спасения из представителей городского самоуправления и органов революционной демократии, действующего в контакте с Врем, правительством...".
Любопытно отметить, что за эту резолюцию голосовали также меньшевики и эсеры... Однако, когда Керенский узнал об этом, он пригласил Авксентьева для объяснений в Зимний дворец. "Если эта резолюция является выражением недоверия Временному правительству,- заявил он Авксентьеву,- то я предлагаю вам составить новый кабинет". Тогда соглашательские вожди Дан, Гоц и Авксентьев совершили свое последнее "соглашение"... Они разъяснили Керенскому, что эта резолюция не означает критики действий правительства... На углу Морской и Невского отряды солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками, останавливали все частные автомобили, высаживали из них седоков и направляли машины к Зимнему дворцу. На них глядела большая толпа. Никто не знал, за кого эти солдаты - за Временное правительство или за Военно-революционный комитет. У Казанского собора происходило то же самое. Машины отправлялись оттуда вверх по Невскому. Вдруг появилось пять-шесть матросов, вооруженных винтовками. Взволнованно смеясь, они вступили в разговор с двумя солдатами. На их матросских бескозырках были надписи "Аврора" и "Заря свободы" - названия самых известных большевистских крейсеров Балтийского флота. "Кронштадт идет!" - сказал один из матросов... Эти слова значили то же самое, что значили в Париже 1792 г. слова "Марсельцы идут!". Ибо в Кронштадте было двадцать пять тысяч матросов, и все они были убежденные большевики, готовые идти на смерть.
"Рабочий и Солдат" уже вышел. Вся его первая страница была занята воззванием, напечатанным крупным шрифтом: "Солдаты! Рабочие! Граждане! Враги народа перешли ночью в наступление. Штабные корниловцы пытаются стянуть из окрестностей юнкеров и ударные батальоны. Ораниенбаумские юнкера и ударники в Царском Селе отказались выступать. Замышляется предательский удар против Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов... Поход контрреволюционных заговорщиков направлен против Всероссийского съезда Советов накануне его открытия, против Учредительного собрания, против народа. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов стоит на защите революции. Военно-революционный комитет руководит отпором натиску заговорщиков. Весь гарнизон и весь пролетариат Петрограда готовы нанести врагам народа сокрушительный удар.
Военно-революционный комитет постановляет:
1. Все полковые, ротные и командные комитеты, вместе с комиссарами Совета, все революционные организации должны заседать непрерывно, сосредоточивая в своих руках все сведения о планах и действиях заговорщиков.
2. Ни один солдат не должен отлучаться без разрешения комитета из своей части.
3. Немедленно прислать в Смольный институт по два представителя от каждой части и по пяти от каждого районного Совета.
4. Обо всех действиях заговорщиков сообщать немедленно в Смольный институт.
5. Все члены Петроградского Совета и все делегаты на Всероссийский съезд Советов приглашаются немедленно в Смольный институт на экстренное заседание.
Контрреволюция подняла свою преступную голову. Всем завоеваниям и надеждам солдат, рабочих и крестьян грозит великая опасность. Но силы революции неизмеримо превышают силы ее врагов. Дело народа в твердых руках. Заговорщики будут сокрушены. Никаких колебаний и сомнений. Твердость, стойкость, выдержка, решительность. Да здравствует революция! Военно-революционный комитет".
Петроградский Совет беспрерывно заседал в Смольном, где был центр бури. Делегаты сваливались и засыпали тут же на иолу, а потом просыпались, чтобы немедленно принять участие в прениях. Троцкий, Каменев, Володарский говорили по 6, по 8, по 12 часов в день. Я спустился на первый этаж, в комнату 18-ю, где шло совещание делегатов-большевиков. Резкий голос невидного за толпой оратора уверенно твердил: "Соглашатели говорят, что мы изолированы. Не обращайте на них внимания! В конце концов им придется идти за нами или остаться без последователей...". Оратор поднял вверх клочок бумаги: "Мы уже увлекаем их за собой! От меньшевиков и эсеров только что явилась делегация; они говорят, что осуждают наши действия, но, если правительство нападет на нас, они не станут бороться против пролетарского дела!". Гром восторженных восклицаний... С наступлением ночи огромный зал наполнился солдатами и рабочими, густой темно-коричневой толпой, глухо гудевшей в синем табачном дыму. Старый ЦИК, наконец, решился приветствовать делегатов того нового съезда, который нес ему гибель, а может быть, и гибель всему созданному им революционному порядку. Впрочем, на этом собрании имели право голоса только члены ЦИК.
Было уже за полночь, когда Гоц занял председательское место, а на ораторскую трибуну в напряженной, казавшейся мне почти угрожающей тишине поднялся Дан. "Переживаемый момент окрашен в самые трагические тона,- заговорил он.- Враг стоит на путях к Петрограду, силы демократии пытаются организовать сопротивление, а в это время мы ждем кровопролития на улицах столицы и голод угрожает погубить не только наше правительство, но и самую революцию... Массы измучены и болезненно настроены; они потеряли интерес к революции. Если большевики начнут что бы то ни было, то это будет гибелью революции... (Возгласы: "Ложь!") Контрреволюционеры только ждут большевиков, чтобы приступить к погромам и убийствам... Если произойдет хоть какое-нибудь выступление, то Учредительного собрания не будет... (Крики: "Ложь! Позор!") Совершенно недопустимо, чтобы петроградский гарнизон в районе военных действий отказывался исполнять приказания штаба... Вы должны повиноваться штабу и избранному вами ЦИК. Вся власть Советам - это смерть. Разбойники и громилы только ждут момента, чтобы начать грабежи и поджоги. Когда выставляются такие лозунги, как "вламывайтесь в дома, срывайте с буржуев сапоги и одежду!.. (Шум, крики: "Таких лозунгов не было! Ложь! Ложь!") ...Все равно, начинать можно по-разному, но кончится этим! ЦИК имеет власть и право действовать, и все обязаны повиноваться ему. Мы не боимся штыков! ЦИК прикроет революцию своим собственным телом... (Крики: "Он уже давно мертвое тело!"). Страшный, непрекращающийся шум, в котором еле можно разобрать голос Дана, когда он, напрягая все силы, выкрикивал, ударяя кулаком по краю трибуны: "Кто подстрекает к этому, тот совершает преступление!" Голос: "Вы уже давно совершили преступление! Вы взяли власть и отдали ее буржуазии!" Гоц размахивает председательским колокольчиком: "Тише, или я удалю вас!" Голос: "Попробуйте!" Рукоплескания и свист. "Теперь,-продолжает Дан,-о нашей мирной политике. (С мех.) К сожалению, Россия более не может воевать. Будет мир, но мир не постоянный, не демократический... Сегодня в Совете республики мы, чтобы избежать кровопролития, приняли формулу перехода, требующую передачи земли земельным комитетам и немедленного открытия мирных переговоров..." (С м е х, к р и к и: "Поздно!")
От большевиков взошел на трибуну Троцкий, встреченный громом аплодисментов. Все собрание встало и устроило ему овацию. Худое, заостренное лицо Троцкого выражало мефистофельскую злобную иронию. "Тактика Дана доказывает, что масса - широкая, тупая, безразличная масса - всецело идет за ним!" Гомерический хохот... Оратор трагическим жестом поворачивается к председателю. "Когда мы говорили о передаче земли крестьянам, вы были против этого. Мы говорили крестьянам: если вам не дают земли, берите ее сами! Теперь крестьяне последовали нашему совету, а вы призываете к тому, о чем мы говорили шесть месяцев назад! Я думаю, что если Керенский отменил смертную казнь на фронте, то этот поступок внушен ему не идейными соображениями. Я полагаю, что Керенского убедил петроградский гарнизон, который отказался повиноваться ему... Сегодня Дана обвиняют, что он произнес в Совете республики речь, обличающую в нем скрытого большевика... Настанет такой день, когда сам Дан скажет, что в восстании 3-5 июля участвовал цвет революции... В дановской резолюции, принятой сегодня Советом республики, нет ни одного упоминания об усилении дисциплины в армии, хотя в меньшевистской пропаганде этот пункт занимает очень важное место... Нет! История последних семи месяцев показывает, что меньшевики покинуты массами! Меньшевики и эсеры побили кадетов, а когда им досталась власть, они отдали ее тем же кадетам... Дан говорит вам, что вы не имеете права восставать. Восстание есть неотъемлемое право каждого революционера! Когда угнетенные массы восстают, они всегда правы..." Затем взял слово длиннолицый, злоязычный Либер, встреченный ироническим оханьем и смехом. "Маркс и Энгельс говорили, что пролетариат не имеет права брать власть, пока он не созрел для этого. В буржуазной революции, подобно нашей... захват власти массами означает трагический конец революции... В качестве социал-демократического теоретика Троцкий сам выступает против того, к чему он теперь призывает вас..." (Крики: "Довольно! Долой!") Затем говорил Мартов, которого ежеминутно прерывали выкриками с мест. "Интернационалисты не возражают против передачи власти демократии, но они осуждают большевистские методы. Сейчас не время брать власть..." Снова на трибуне Дан, яростно протестуя против действий Военно-революционного комитета, который послал комиссара для захвата редакции "Известий" и для цензурирования этой газеты. Последовал страшный шум. Мартов пытался говорить, но его не было слышно. Делегаты от армии и Балтийского флота встали со своих мест, крича, что Совет - это их правительство. Среди дикого беспорядка Эрлих предложил резолюцию, призающую рабочих и солдат сохранять спокойствие и не слушать провокаторов, призывающих к демонстрации, вместе с тем признавалась необходимость немедленного создания Комитета общественной безопасности, а также срочного издания Временным правительством закона о передаче земли крестьянам и об открытии мирных переговоров... Тогда вскочил Володарский, резко крича, что накануне съезда Советов ЦИК не имеет права брать на себя функции этого съезда. ЦИК фактически мертв, заявил Володарский, и эта резолюция всего только маневр с целью поддержать его гаснущую власть... "Мы, большевики, не станем голосовать за эту резолюцию!" После этого все большевики покинули зал заседания, и резолюция прошла...
Около 4 часов утра я встретил в вестибюле Зорина, За плечами у него была винтовка. - Мы выступили! - спокойно, но удовлетворенно сказал он мне.- Мы уже арестовали товарища министра юстиции и министра по делам вероисповеданий. Они уже в подвале. Один полк отправился брать телефонную станцию, другой идет на телеграф, третий - на Государственный банк. Красная Гвардия вышла на улицу... На ступенях Смольного в холодной темноте мы впервые увидели Красную Гвардию - сбившуюся группку парней в рабочей одежде. Они держали в руках винтовки с примкнутыми штыками и беспокойно переговаривались. Издали, с запада, поверх молчаливых крыш доносились звуки беглой ружейной перестрелки. Это юнкера пытались развести мосты через Неву, чтобы не дать рабочим и солдатам Выборгской стороны присоединиться к вооруженным силам Совета, находившимся по другую сторону реки, но кронштадтские матросы снова навели мосты... За нашими спинами сверкало огнями и жужжало, как улей, огромное здание Смольного...
КОНЕЦ БУРЖУАЗНОГО ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА (конец власти в царской России российских олигархов)
В среду 7 ноября (25 октября) я встал очень поздно. Когда я вышел на Невский, в Петропавловской крепости грянула полуденная пушка. День был сырой и холодный. Напротив запертых дверей Государственного банка стояло несколько солдат с винтовками с примкнутыми штыками. "Вы чьи? - спросил я.- Вы за правительство?" "Нет больше правительства! - с улыбкой ответил солдат.- Слава богу!" Это было все, что мне удалось от него добиться. По Невскому, как всегда, двигались трамваи. На всех выступающих частях их повисли мужчины, женщины и дети. Магазины были открыты, и вообще улица имела как будто даже более спокойный вид, чем накануне. За ночь стены покрылись новыми прокламациями и призывами, предостерегавшими против восстания. Они обращались к крестьянам, к фронтовым солдатам, к петроградским рабочим. Одна из прокламаций гласила: "От Петроградской городской думы. Городская дума доводит до сведения граждан, что ею в чрезвычайном заседании 24 октября образован Комитет общественной безопасности в составе гласных центральной и районных дум и представителей революционных демократических организаций: Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов, Всероссийского исполнительного комитета крестьянских депутатов, армейских организаций, Центрофлота, Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, Совета профессионального союза и др. Дежурства членов Комитета общественной безопасности - в здании городской думы. Телефоны для справок ?? 15-40, 223-77, 138-36". В тот момент я еще не понимал, что эта думская прокламация была формальным объявлением войны большевикам. Я купил номер "Рабочего Пути", единственной, казалось, газеты, которая была в продаже, немного позже удалось купить у солдата за полтинник уже прочитанный номер "Дня". Большевистская газета, отпечатанная на огромных листах в захваченной типографии "Русской Воли", начиналась крупно напечатанным заголовком "Вся власть Советам рабочих, солдат и крестьян! - Мира! хлеба! земли!". Передовая статья была подписана Зиновьевым, который был вынужден скрываться, как и Ленин. Вот ее начало: "Всякий солдат, всякий рабочий, всякий истинный социалист, всякий честный демократ не могут не видеть, что созревшее революционное столкновение уперлось в немедленное разрешение. Или - или. Или власть переходит в руки буржуазно-помещичьей шайки (российских олигархов) , и тогда это означает... кровавую всероссийскую карательную экспедицию, которая... кровью солдат и матросов, крестьян и рабочих зальет всю страну. Тогда это - продолжение опостылевшей войны, тогда это - неизбежные смерть и голод. Или власть перейдет в руки революционных рабочих, солдат и крестьян, и тогда это означает полное уничтожение помещичьей кабалы, немедленное обуздание капиталистов, немедленное предложение справедливого мира. Тогда земля обеспечена крестьянам, тогда контроль обеспечен над фабриками, тогда хлеб обеспечен голодающим, тогда конец бессмысленной бойне...".
"День" давал отрывочные сведения о событиях бурной ночи. Большевики захватили телефонную станцию, Балтийский вокзал и телеграф; петергофские юнкера не могут пробраться в Петроград; казаки колеблются; арестовано несколько министров; убит начальник городской милиции Мейер; аресты, контраресты, стычки между солдатскими патрулями, юнкерами и красногвардейцами... На углу Морской я встретил меньшевика-оборонца капитала Гомберга, секретаря военной секции своей партии. Когда я спросил его, действительно ли произошло восстание, он только устало пожал плечами: "Черт его знает!.. Что ж, может быть, большевики и могут захватить власть, но больше трех дней им не удержать ее. У них нет таких людей, которые могли бы управлять страной. Может быть, лучше всего дать им попробовать: на этом они сорвутся...". Военная гостиница на углу Исаакиевской площади оцеплена вооруженными матросами. В вестибюле собралось довольно много щеголеватых молодых офицеров. Они бродили взад и вперед и перешептывались между собой. Матросы не выпускали их на улицу. Вдруг на улице раздался громкий выстрел, и началась частая перестрелка. Я выбежал наружу. Вокруг Мариииского дворца, где заседал Совет Российской республики, творилось что-то необычайное. Широкую площадь пересекала по диагонали цепь солдат. Они держали ружья наизготовку и смотрели на крышу гостиницы. "Провокация, в нас стреляют!" - крикнул один из них. Другой побежал к подъезду. У западного угла дворца стоял большой броневик с красным флагом и свежей надписью красным "С.Р.С.Д." (Совет рабочих и солдатских депутатов). Все его пулеметы были направлены на Исаакиевский собор. Выход на Новую улицу был перегорожен баррикадой - бочки, ящики, старый матрац, поваленный вагон. Конец набережной Мойки был забаррикадирован штабелями дров. Короткие поленья с соседнего склада были сложены вдоль здания и образовывали бруствер. "Что же, тут будет бой?" - спросил я. "Скоро, скоро! - беспокойно отвечал солдат.- Проходи, товарищ, как бы тебе не влетело! Вон с той стороны придут..." - и он показал в сторону Адмиралтейства. "Да кто придет-то?" "Этого, братишка, не могу сказать",- ответил он, сплевывая. У подъезда дворца стояла толпа солдат и матросов. Матрос рассказывал о конце Совета Российской республики. "Мы вошли,- говорил он,- и заняли все двери своими товарищами. Я подошел к контрреволюционеру-корниловцу, который сидел на председательском месте. Нет больше вашего Совета, сказал я ему. Ступай домой!"
Все смеялись. Размахивая всеми своими бумагами и документами, я добрался до двери в галерею прессы. Здесь меня остановил огромный улыбающийся матрос. Я показал ему пропуск, но он ответил: "Хоть бы вы были сам святой Михаил,- прохода нет, товарищ". Сквозь дверное стекло я разглядел расстроенное лицо и жестикулирующие руки запертого внутри французского корреспондента. Вблизи стоял невысокий, седоусый человек в генеральской форме, окруженный кучкой солдат. Лицо его было очень красно. "Я генерал Алексеев! - кричал он.- Как ваш начальник и как член Совета Республики, приказываю вам пропустить меня!" Часовой чесал в затылке и беспокойно косил во все стороны, наконец, мигнул подходившему офицеру, который очень взволновался, узнав, кто с ним говорит, и начал с того, что взял под козырек. "Ваше высокопревосходительство,- забормотал он, как будто бы дело было при старом режиме,- вход во дворец строжайше воспрещен... Я не имею права..." Подъехал автомобиль, в котором я разглядел смеющегося Гоца. Казалось, все происходящее очень забавляло его. Через несколько минут подкатила другая машина. На ее передней скамейке сидели вооруженные солдаты, а за ними были видны арестованные члены Временного правительства. Член Военно- революционного комитета латыш Петере торопливо пересекал площадь. "Я думал, что вы переловили всех этих господ сегодня ночью",- сказал я ему, указывая на арестованных. "Эх! - ив его голосе звучало разочарование.- Эти глупцы выпустили большую половину, прежде чем мы решили как с ними быть..." Вниз по Вознесенскому проспекту стягивалась огромная толпа матросов, а за ними, покуда хватал глаз, были видны движущиеся колонны солдат. Мы пошли по Адмиралтейскому проспекту к Зимнему дворцу. Все выходы на Дворцовую площадь охранялись часо?выми, а западный край площади был загражден вооруженным кордоном, на который напирала огромная толпа. Все соблюдали спокойствие, кроме нескольких солдат, выносивших из ворот дворца дрова и складывавших их против главного входа. Мы никак не могли добиться, чьи тут были часовые - правительственные или советские. Наши удостоверения из Смольного не произвели на них никакого впечатления. Тогда мы зашли с другой стороны и, показав свои американские паспорта, важно заявили: "По официальному делу!", и проскользнули внутрь. В подъезде дворца от нас вежливо приняли пальто и шляпы все те же старые швейцары в синих ливреях с медными пуговицами и красными воротниками с золотым позументом. Мы поднялись по лестнице. В темном, мрачном коридоре, где уже не было гобеленов, бесцельно слонялись несколько старых служителей. У двери кабинета Керенского похаживал, кусая усы, молодой офицер. Мы спросили его, можно ли нам будет проинтервьюировать министра-председателя. Он поклонился и щелкнул шпорами. "К сожалению, нельзя,- ответил он по-французски.- Александр Федорович крайне занят...
- Он взглянул на нас.-- Собственно, его здесь нет..." "Где же он?"
"Поехал на фронт. И, знаете, ему не хватило газолину для автомобиля. Пришлось занять в английском госпитале".
"А министры здесь?"
"Да, они заседают в какой-то комнате, не знаю точно".
"Что же, придут большевики?"
"Конечно! Несомненно, придут! Я каждую минуту жду телефонного звонка с сообщением, что они идут. Но мы готовы! Дворец охраняется юнкерами. Они вон за той дверью".
"А можно нам пройти туда?"
"Нет, разумеется, нет! Запрещено..."
Вдруг он пожал нам руки и ушел. Мы повернулись к заветной двери, устроенной
во временной перегородке* разделявшей комнату. Она была заперта с нашей стороны. За стенкой были слышны голоса и чей-то смех, странно звучавший в важной тишине огромного и старинного дворца. К нам подошел старик-швейцар:
"Нельзя, барин, туда нельзя!"
"Почему дверь заперта?"
"Чтоб солдаты не ушли",- ответил он.
Через несколько минут он сказал, что хочет выпить стакан чаю, и ушел. Мы открыли дверь. У порога оказалось двое часовых, но они ничего не сказали нам. Коридор упирался в большую, богато убранную комнату с золотыми карнизами и огромными хрустальными люстрами. Дальше была целая анфилада комнат поменьше, отделанных темным деревом. По обеим сторонам на паркетном полу были разостланы грубые и грязные тюфяки и одеяла, на которых кое-где валялись солдаты. Повсюду груды окурков, куски хлеба, разбросанная одежда и пустые бутылки из-под дорогих французских вин. Вокруг нас собиралось все больше и больше солдат в красных с золотом юнкерских погонах. Душная атмосфера табачного дыма и грязного человеческого тела спирала дыхание. Один из юнкеров держал в руках бутылку белого бургундского вина, очевидно стащенную из дворцовых погребов. Все с изумлением глядели на нас, а мы проходили комнату за комнатой, пока не добрались до анфилады парадных покоев, высокие, но грязные окна которых выходили на площадь. На стенах висели огромные полотна в тяжелых золотых рамах - все исторические и батальные сюжеты: "12 октября 1812 г.", "6 ноября 1812 г.", "16/28 августа 1813 г." У одной из таких картин был прорван весь правый верхний угол. Все помещение было превращено в огромную казарму, и, судя по состоянию стен и полов, превращение это совершилось уже несколько недель тому назад. На подоконниках были установлены пулеметы, между тюфяками стояли ружья в козлах.
Мы разглядывали картины, когда на меня вдруг пахнуло слева запахом спирта и чей-то голос заговорил на плохом, но беглом французском языке: "По тому, как вы разглядываете картины, я вижу, что вы иностранцы...". Перед нами был невысокий, одутловатый человек. Когда он приподнял фуражку, мы увидели лысину. "Американцы? Очень рад!.. Штабс-капитан Владимир Арцыбашев. Весь к вашим услугам..." Казалось, он не видел решительно ничего странного в том, что четверо иностранцев, в том числе одна женщина, расхаживают по месту расположения отряда, ожидающего атаки. Он начал жаловаться на положение дел в России. "Дело не только в большевиках,-говорил он.-Беда в том, что пропали благородные традиции русской армии. Взгляните кругом: вот это все юнкера, будущие офицеры.. Но разве это джентльмены? Керенский открыл военные училища для всех желающих, для каждого солдата, который может выдержать экзамен. Понятно, здесь много, очень много таких, которые заражены революционным духом..." И вдруг без всякой последовательности заговорил о другом. "Мне бы очень хотелось уехать из России. Я решил поступить в американскую армию... Не будете ли вы добры помочь мне в этом деле у вашего консула? Я' дам вам свой адрес". Несмотря на инаши протесты, он написал несколько слов на клочке бумаги и, кажется, сразу почувствовал себя гораздо веселее. Его записка сохранилась у меня: "2-я Ораниенбаумская школа прапорщиков. Старый Петергоф".
"Сегодня утром у нас был смотр,- продолжал он, водя нас по комнатам и давая разъяснения.- Женский батальон постановил остаться верным правительству".
"Значит, во дворце есть солдаты-женщины?"
"Да, они в задних комнатах. Если что-нибудь случится, он" там будут в безопасности". Он вздохнул. "Какая тяжелая ответственность!"
Мы немного постояли у окна, глядя на Дворцовую площадь, где выстроились три роты юнкеров в длинных серых шинелях. Ими командовал высокий, по виду очень энергичный офицер, в котором я узнал главного военного комиссара Временного правительства Станкевича. Через несколько минут две из этих трех рот с резким стуком взяли на плечо, и их колыхающиеся ряды, печатая шаг, пересекли площадь, прошли под красной аркой и скрылись, уходя по направлению к молчаливому городу. "Пошли брать телефонную станцию!" - сказал чей-то голос. Около нас стояло трое юнкеров. Мы разговорились с ними. Они сказали нам, что они из солдат, и назвали свои имена: Роберт Олев, Алексей Василенко и эстонец Эрни Сакс. Теперь они уже не хотели быть офицерами, потому что офицерство было крайне непопулярно. По-видимому, они попросту не знали, что им делать. Было ясно, что им очень не по себе. Но скоро они принялись хвастать: "Пусть большевики только сунутся, мы им покажем, как драться! Они не посмеют напасть на нас, они все трусы... Но если они и задавят нас, ну что ж, каждый оставит последнюю нулю для себя...". В этот момент где-то неподалеку началась перестрелка. Все люди, какие были па площади, бросились врассыпную. Многие ложились на землю ничком. Извозчики, стоявшие на углах, поскакали во все стороны. Поднялась страшная суматоха. Солдаты бегали взад и вперед, хватались за ружья и кричали: "Идут! Идут!" Но через несколько минут все снова успокоилось. Извозчики вернулись на свои места, люди, лежавшие на земле, встали на ноги. Под красной аркой появились юнкера. Они шли не совсем в ногу, и одного из них поддерживали под руки двое товарищей. Было уже довольно поздно, когда мы покинули дворец. С площади исчезли все часовые. Огромный полукруг правительственных зданий казался пустынным. Мы зашли пообедать в Hotel de France. Только мы принялись за суп, к нам подбежал страшно бледный официант и попросил нас перейти в общий зал, выходивший окнами во двор: в кафе, выходившем на улицу, было необходимо погасить свет. "Будет большая стрельба!" - сказал он. Мы снова вышли на Морскую. Было уже совсем темно, только на углу Невского мигал уличный фонарь. Под ним стоял большой броневик. Его мотор был заведен и выбрасывал струю бензинового дыма. Рядом стоял какой-то мальчишка и заглядывал в дуло пулемета. Кругом толпились солдаты и матросы; они, видимо, чего-то ждали. Мы пошли к арке генерального штаба. Кучка солдат смотрела на ярко освещенный Зимний дворец и громко переговаривалась.
"Нет, товарищи,- говорил один из них.- Как мы можем стрелять в них? Ведь там женский батальон! Скажут, что мы расстреливаем русских женщин..."
Когда мы вышли на Невский, из-за угла выкатил еще один бронированный автомобиль. Из его башенки высунулась голова какого-то человека.
"Вперед! - прокричал он.- Пробьемся - и в атаку!"
Подошел шофер другого броневика и закричал, покрывая треск машины:
"Комитет велел ждать! У них за штабелями дров спрятана артиллерия!.."
Здесь трамваи не ходили, прохожие были редки, а света не было вовсе. Но, пройдя всего несколько домов, можно было снова видеть трамвай, толпы людей, ярко освещенные витрины и электрические вывески кинематографов. Жизнь шла своим чередом. У нас были билеты в Мариинский театр, на балет (все театры были открыты). Но на улице было слишком интересно. Мы наткнулись в темноте на штабели дров, заграждавшие Полицейский мост, а у Строгановского дворца мы видели, как несколько солдат устанавливали трехдюймовки. Другие солдаты, одетые в формы различных частей, бесцельно слонялись туда и сюда, ведя между собой бесконечные разговоры... На Невский, казалось, высыпал весь город. На каждом углу стояли огромные толпы, окружавшие яростных спорщиков. Пикеты по двенадцати солдат с винтовками и примкнутыми штыками дежурили на перекрестках, а краснолицые старики в богатых меховых шубах показывали им кулаки, изящно одетые женщины осыпали их бранью. Солдаты отвечали очень неохотно и смущенно улыбались. По улице разъезжали броневики, на которых еще были видны старые названия: "Олег", "Рюрик", "Святослав",- все имена древнерусских князей. Но поверх старых надписей уже краснели огромные буквы "РСДРП" ("Российская социал-демократическая рабочая партия"). На Михайловском проспекте появился газетчик. Толпа бешено набросилась на него, предлагая по рублю, по 5, по 10 рублей за номер, вырывая друг у друга газеты. То был "Рабочий и Солдат", возвещавший победу пролетарской революции и освобождение арестованных большевиков, призывавший фронтовые и тыловые армейские части к поддержке восстания... В этом лихорадочном номере было всего четыре страницы, напечатанные огромным шрифтом. Новостей не было никаких. На углу Садовой собралось около двух тысяч граждан. Толпа глядела па крышу высокого дома, где то гасла, то разгоралась маленькая красная искорка. "Гляди,- говорил высокий крестьянин, указывая на нее,- там провокатор, сейчас он будет стрелять в народ..." По-видимому, никто не хотел пойти узнать, в чем там дело.
Когда мы подошли к Смольному, его массивный фасад сверкал огнями. Со всех улиц к нему подходили новые и новые люди, торопившиеся сквозь мрак и тьму. Подъезжали и отъезжали автомобили и мотоциклы. Огромный серый броневик, над башенкой которого развевались два красных флага, завывая сиреной, выполз из ворот. Было холодно, и красногвардейцы, охранявшие вход, грелись у костра. У внутренних ворот тоже горел костер, при свете которого часовые медленно прочли наши пропуска и оглядели нас с ног до головы. По обеим сторонам входа стояли пулеметы, со снятыми чехлами, и с их казенных частей, извиваясь, как змеи, свисали патронные ленты. Во дворе, под деревьями сада, стояло много броневиков; их моторы были заведены и работали. Огромные и пустые, плохо освещенные залы гудели от топота тяжелых сапог, криков и говора... Настроение было решительное. Все лестницы были залиты толпой: тут были рабочие в черных блузах и черных меховых шапках, многие с винтовками через плечо, солдаты в грубых шинелях грязного цвета и в серых меховых папахах. Среди всего этого народа торопились, протискиваясь куда-то, известные многим Луначарский, Каменев... Все они говорили одновременно, лица их были озабочены, у каждого под мышкой переполненный бумагами портфель. Закончилось заседание Петроградского Совета. Я остановил Каменева невысокого человека с быстрыми движениями, живым широким лицом и низко посаженной головой. Он без всяких предисловий перевел мне на французский язык только что принятую резолюцию: "Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов приветствует победную революцию пролетариата и гарнизона Петрограда. Совет в особенности подчеркивает ту сплоченность, организацию, дисциплину, то полное единодушие, которое проявили массы в этом на редкость бескровном и на редкость успешном восстании. Совет, выражая непоколебимую уверенность, что рабочее и крестьянское правительство, которое, как Советское правительство, будет создано революцией и которое обеспечит поддержку городскому пролетариату со стороны всей массы беднейшего крестьянства, что это правительство твердо пойдет к социализму - единственному средству спасения страны от неслыханных бедствий и ужасов войны. Новое рабочее и крестьянское правительство немедленно предложит справедливый, демократический мир всем воюющим народам. Оно немедленно отменит помещичью собственность на землю и передаст землю крестьянству. Оно создаст рабочий контроль над производством и распределением продуктов и установит общенародный контроль над банками вместе с превращением их в одно государственное предприятие.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов призывает всех рабочих и все крестьянство со всей энергией беззаветно поддержать рабочую и крестьянскую революцию. Совет выражает уверенность, что городские рабочие в союзе с беднейшим крестьянством проявят непреклонную товарищескую дисциплину, создадут строжайший революционный порядок, необходимый для победы социализма. Совет убежден, что пролетариат западноевропейских стран поможет нам довести дело социализма до полной и прочной победы".
"Значит, вы думаете, дело выиграно?.."
Он пожал плечами: "Надо еще очень много сделать. Страшно много!.. Дело только еще начинается..."
На площадке лестницы я увидел товарища председателя совета профессиональных союзов Рязанова. Он мрачно глядел перед собой, покусывая свою седеющую бороду. "Это безумие, безумие! - восклицал он.- Европейский пролетариат не поднимется! Вся Россия..." Он рассеянно махнул рукой и побежал дальше.
Каменев неоднократно допускал отступления от линии большевизма и, в конечном счете, порвал с марксизмом - ленинизмом. В головы столыпинской реакции и подъема нового рабочего движения выступал как примиренец по отношению к меньшевикам - ликвидаторам и троцкистам. После февральской революции Каменев стоял на позиции поддержки Временного буржуазного правительства и его оборонческой политики, выступал против линии партии на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую. В октябре 1917 г. вместе с Зиновьевым совершил предательство, выступив в меньшевистской газете "Новая жизнь" против решения ЦК большевиков о вооруженном восстании, и таким образом выдал план восстания врагам. После победы Октябрьской револю?ции стоял за создание коалиционного правительства с вхождением в него представителей меньшевиков, эсеров и "народных социалистов". В 1925 г. вместе с Зиновьевым явился организатором так называемой "новой оппо?зиции", вступившей в блок с Троцким. В 1927 г. за непрекращавшуюся антипартийную фракционную борьбу исключен из рядов ВКГI(б). До?бившись затем восстановления в партии, продолжал антипаотийнѵто и антисоветскую деятельность и был вновь исключен из партии.- Ред.
Рязанов и Каменев возражали против восстания и испытали на себе всю страшную силу ленинской полемики. То было очень важное заседание. Троцкий от имени Военно- революционного комитета заявил, что Временное правительство больше не существует. "Свойство буржуазных и мелкобуржуазных правительств,- сказал он,- состоит в том, чтобы обманывать массы. Нам в настоящее время,- нам, Советам солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, предстоит небывалый в истории опыт создания власти, которая не знала бы иных целей, кроме потребностей солдат, рабочих и крестьян".
На трибуне появился Ленин. Его встретили громовой овацией. Он предвозвестил мировую социалистическую революцию... После него выступил Зиновьев, восклицавший: "Сегодня мы заплатили долг международному пролетариату и нанесли страшный удар войне, удар в грудь всем империалистам и, в частности, палачу Вильгельму". После этого Троцкий заявил, что на фронт уже отправлены телеграммы, извещающие о победе восстания, но ответ еще не пришел. По слухам, на Петроград движутся войска. Необходимо отправить к ним делегацию, чтобы рассказать им всю правду. Голоса с мест: "Вы предрешаете волю Всероссийского съезда Советов!" Троцкий (холодно): "Воля Всероссийского съезда Советов предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат". Мы вошли в огромный зал заседания, проталкиваясь сквозь бурлящую толпу, стеснившуюся у дверей. Освещенные огромными белыми люстрами, на скамьях и стульях, в проходах, на подоконниках, даже на краю возвышения для президиума, сидели представители рабочих и солдат всей России. То в тревожной тишине, то в диком шуме ждали они председательского звонка. Помещение не отапливалось, но в нем было жарко от испарений немытых человеческих тел. Неприятный синий табачный дым поднимался вверх и висел в спертом воздухе. Время от времени кто-нибудь из руководящих лиц поднимался на трибуну и просил товарищей перестать курить. Тогда все присутствующие, в том числе и сами курящие, поднимали крик: "Товарищи, не курите!", и курение продолжалось. Делегат от Обуховского завода анархист Петровский усадил меня рядом с собой. Грязный и небритый, он едва держался на ногах от бессонницы: он работал в Военно-революционном комитете трое суток без перерыва.
На возвышении сидели лидеры старого ЦИК, в последний раз доводилось им вести заседание непокорных Советов, которыми они правили с первых дней революции. Теперь Советы восстали против них. Кончился первый период русской революции, который эти люди старались вести на тормозах. Трех крупнейших из них не было в президиуме: не было Керенского, бежавшего на фронт через города и села, уже охваченные волнением; не было старого орла Чхеидзе, с презрением удалившегося в родные грузинские горы и там свалившегося в чахотке; не было и прекраснодушного Церетели, тоже тяжело больного, но впоследствии вернувшегося и истощившего все свое лощеное красноречие на защиту погибшего дела. На трибуне сидели Гоц, Дан, Либер, Богданов, Бройдо, Филипповский - все бледные и негодующие, с ввалившимися глазами. Под ними кипел и бурлил II Всероссийский съезд Советов, а над их головами лихорадочно работал Военно-революционный комитет, державший в руках все нити восстания и наносивший меткие и сильные удары... Было 10 часов 40 минут вечера. Дан, бесцветный человек с дряблым лицом, в мешковатом мундире военного врача, позвонил в колокольчик. Сразу наступила напряженная тишина, нарушаемая лишь спорами и бранью людей, теснившихся у входа... "Власть в наших руках",-- печально начал Дан. Он остановился на мгновение и тихо продолжал: "Товарищи, съезд Советов собирается в такой исключительный момент и при таких исключительных обстоятельствах, что вы, я думаю, поймете, почему ЦИК считает излишним открывать настоящее заседание политической речью. Для вас станет это особенно понятным, если вы вспомните, что я являюсь членом президиума ЦИК, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возложенный на них ЦИК (смутный шум). Объявляю первое заседание II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов открытым".
Президиум избирался среди общего шума и движения. Аванесов заявил, что по соглашению между большевиками, левыми эсерами и меньшевиками-интернационалистами постановлено составить президиум на основе пропорционального представительства. Несколько меньшевиков, громко протестуя, повскакали с мест. "Вспомните,- крикнул им какой-то бородатый солдат,- вспомните, что вы делали с нами, большевиками, когда мы были в меньшинстве!" Результаты выборов: четырнадцать большевиков, семь эсеров, три меньшевика и один интернационалист (из группы Горького). Гендельман заявляет от имени правых эсеров и эсеров центра, что они отказываются от участия в президиуме. Хинчук делает такое же заявление от имени меньшевиков. Меньшевики-интернационалисты тоже не могут войти в президиум до выяснения некоторых обстоятельств. Жидкие аплодисменты и крики. Голос с места: "Ренегаты! И вы называете себя социалистами!" Представитель делегатов Украины просит и получает место в президиуме. После этого старый ЦИК покидает трибуны и его место занимают Троцкий, Каменев, Луначарский, Коллонтай, Ногин... Весь зал встает, гремя рукоплесканиями. Как высоко взлетели они, эти большевики,- от непризнанной и гонимой секты всего четыре месяца назад и до величайшего положения рулевых великой России, охваченной бурей восстания.
В порядке дня, сообщает Каменев, значится: во-первых, вопрос об организации власти, во-вторых, вопрос о войне и мире и, в-третьих, вопрос об Учредительном собрании. Лозовский встает и объявляет, что по соглашению между бюро всех фракций предлагается сначала заслушать и обсудить отчет Петроградского Совета, затем дать слово членам ЦИК и представителям партий и, наконец, перейти к порядку дня. Но неожиданно послышался новый шум, более тяжелый, чем шум толпы, настойчивый, тревожный шум - глухой гром пушек. Все нервно повернулись к темным окнам, и по собранию пронеслась какая-то дрожь. Мартов попросил слова и прохрипел: "Гражданская война началась, товарищи! Первым нашим вопросом должно быть мирное разрешение кризиса. И принципиально и тактически мы обязаны спешно обсудить пути предупреждения гражданской войны. Там на улице стреляют в наших братьев! В тот момент, когда перед самым открытием съезда Советов вопрос о власти решается путем военного заговора, организованного одной из революционных партий...". Крик и шум на мгновение покрыли его слова. "Все революционные партии обязаны смотреть фактам прямо в лицо! Задача съезда заключается прежде всего в том, чтобы решить вопрос о власти, и этот вопрос уже поставлен на улицах, он уже разрешается оружием! Мы должны создать власть, которая будет пользоваться признанием всей демократии. Съезд, если хочет быть голосом революционной демократии, не должен сидеть сложа руки перед лицом развертывающейся гражданской войны, результатом которой, может быть, будет вспышка контрреволюции. Возможностей мирного выхода надо искать в создании единой демократической власти... Необходимо избрать делегацию для переговоров с другими социалистическими партиями и организациями..." Непрерывный отдаленный гром артиллерийской стрельбы, непрерывные споры делегатов... Так, под пушечный гром в атмосфере мрака и ненависти, дикого страха и беззаветной смелости рождалась новая Россия.
Левые эсеры и объединенные социал-демократы поддержали предложение Мартова. Оно было принято. Какой-то солдат объявил, что Всероссийский исполнительный комитет крестьянских Советов отказался прислать на съезд своих делегатов; он предложил отправить туда комиссию с формальным приглашением. "Здесь присутствует несколько крестьянских депутатов,- сказал он.- Предлагаю предоставить им право голоса". Предложение принимается. Слова попросил капитан Харраш. "Политические лицемеры, возглавляющие этот съезд,- страстно кричал он с места,- говорят нам, что мы должны поставить вопрос о власти, а между тем этот вопрос уже поставлен за нашей спиной еще до открытия съезда! Расстреливается Зимний дворец, но удары, падающие на него, заколачивают гвозди в крышку гроба той политической партии, которая решилась на подобную авантюру!" Общее возмущение. Слово берет Гарра : "Пока здесь вносится предложение о мирном улажении конфликта, на улицах идет бой... Эсеры и меньшевики считают необходимым отмежеваться от всего того, что здесь происходит, и призывают все общественные силы оказать сопротивление попыткам захватить власть...". Трудовик Кучин, делегат XII армии: "Я послан сюда только для информации. Я немедленно возвращаюсь на фронт, где все армейские комитеты твердо уверены, что захват власти Советами за три недели до открытия Учредительного собрания есть нож в спину армии и преступление перед народом!" Яростные крики: "Ложь! Лжете!" Снова слышен голос оратора: "Необходимо покончить с этой петроградской авантюрой! Во имя спасения родины и революции призываю всех делегатов покинуть этот зал!" Он сошел с трибуны. Рев возмущения. Многие с угрожающим видом встают к нему навстречу... Выступает Хинчук - офицер с рыжеватой острой бородкой, с мягкой и убедительной речью: "Я говорю от имени фронтовых делегатов. Армия недостаточно представлена на этом съезде, и, кроме того, она не считает съезд Советов необходимым в настоящий момент, т. е. всего за три недели до открытия Учредительного собрания...". Бурные, все нарастающие крики и топот. "Армия считает, что съезд Советов не имеет необходимой власти..." Солдаты, бывшие в зале, вскочили с мест.
"От чьего вы имени говорите? Кого вы представляете?" - кричали они.
"Центральный исполнительный комитет V армии, второй Ф-ский, первый Н-ский, 3-й С- ский стрелковые полки..."
"Когда вас избрали? Вы представляете не солдат, а офице?ров! А солдаты что говорят?" Протестующие крики.
"Мы, фронтовая группа, слагаем с себя всякую ответственность за то, что происходит сейчас и еще произойдет в будущем, и считаем необходимым мобилизовать все сознательные революционныѳ силы для спасения революции! Фронтовая группа покидает съезд... Место для боя - на улицах". Громкий выкрик: "От штаба вы говорите, а не от армии!"
"Призываю всех благоразумных солдат покинуть съезд!"
"Корниловец! Контрреволюционер! Провокатор!"-неслось из зала.
Затем Хинчук от имени меньшевиков заявляет: единственная возможность мирного выхода состоит в том, чтобы съезд начал переговоры с Временным правительством об образовании нового кабинета, который опирался бы на все слои общества. В течение нескольких минут страшный шум не давал ему говорить. Возвысив голос до крика, он огласил декларацию меньшевиков: "Поскольку большевики организовали военный заговор, опираясь на Петроградский Совет и не посоветовавшись с другими фракциями и партиями, мы не считаем возможным оставаться на съезде и поэтому покидаем его, приглашая все прочие группы и партии следовать за нами и собраться для обсуждения создавшегося положения". "Дезертиры!"
Гендельман, ежеминутно прерываемый общим шумом и криком, еле слышным голосом протестует от имени социалистов-революционеров против бомбардировки Зимнего дворца. "Мы не признаем подобной анархии..." Не успел он замолчать, как на трибуну взбежал молодой солдат с худощавым лицом и горящими глазами. Он драматическим жестом поднял руку: "Товарищи! - воскликнул он, и наступила тишина.- Моя фамилия ГIетерсон. Я говорю от имени второго латышского стрелкового полка. Вы выслушали заявление двух представителей армейских комитетов, и эти заявления имели бы какую- нибудь ценность, если бы их авторы являлись действительными представителями армии..." (Бурные аплодисменты.) "Они не представляют солдат..." Оратор потрясает кулаком. "XII армия давно настаивает на переизбрании Совета и Искосола , но наш комитет точно так же, как и ваш ЦИК, отказался созывать представителей масс до конца (середины) сентября, так что эти реакционеры смогли послать на настоящий съезд своих лжеделегатов. А я вам говорю, что латышские стрелки уже неоднократно заявляли: "Больше ни одной резолюции! Довольно слов! Нужны дела. Мы должны взять власть в свои руки!" Пусть эти самозванные делегаты уходят! Армия не с ними!". Зал разразился бурей рукоплесканий. В первые минуты заседания делегаты, ошеломленные стремительностью событий, оглушенные пушечной пальбой, заколебались. В течение целого часа с этой трибуны на них раз за разом падали удары молота, сбивая их в единую массу, но в то же время подавляя. Не останутся ли они в одиночестве? Не поднимется ли против них Россия? Верно ли, что на Петроград уже идут войска? Но заговорил этот светлоглазый молодой солдат, и все сразу поняли, что в его словах, сверкнувших, как молния, была правда... Его голос был голосом солдат - миллионов одетых в шинели рабочих и крестьян, охваченных тем же порывом, теми же мыс?лями и чувствами, как и сами они, делегаты...
На трибуне снова солдаты... Гжелыцак заявляет от имени фронтовых делегатов, что вопрос об уходе со съезда был решен лишь весьма незначительным большинством голосов, причем делегаты-большевики даже не принимали участия в голосовании, считая, что решение надо принимать по фракциям, а не по группам. "Сотни делегатов с фронта,- сказал он,- избраны без участия солдат, потому что армейские комитеты уже давно перестали быть истинными представителями массы рядовых..." Лукьянов кричит, что офицеры вроде Харраша или Хинчука представляют иа съезде не солдат, а высшее командование. "Жители окопов ждут с нетерпением передачи власти в руки Советов". Настроение стало меняться... Затем от имени Бунда (Еврейской социал-демократической партии) выступил Абрамович. Он дрожал от гнева, глаза его сверкали из-под толстых стекол очков : "События, происходящие в настоящий момент в Петрограде, являются величайшим несчастьем! Группа Бунд присоединяется к декларации меньшевиков и социалистов-революционеров и покидает съезд! - он возвысил голос и поднял руку.- Наш долг перед русским пролетариатом не позволяет нам остаться здесь и принять на себя ответственность за это преступление. Так как обстрел Зимнего дворца не прекращается, то городская дума вместе с меньшевиками, эсерами и исполнительным комитетом крестьянских Советов постановила погиб- путь вместе с Временным правительством. Мы присоединяемся к ним! Безоружные, мы открываем свою грудь пулеметам террористов... Мы призываем всех делегатов съезда..." Остаток речи потонул в буре криков, угроз и проклятий, достигших адского грохота, когда пятьдесят делегатов поднялись со своих мест и стали пробираться к выходу. Каменев размахивал председательским звонком, крича: "Оставайтесь на местах! Приступим к порядку дня!" Троцкий встал со своего места. Лицо его было бледно и жестоко. В сильном голосе звучало холодное презрение. "Все так называемые социал - соглашатели, все эти перепуганные меньшевики, эсеры и бундовцы пусть уходят! Все они просто сор, который будет сметен в сорную корзину истории!.."
Рязанов сообщил от имени большевиков, что Военно-рево-люционный комитет по просьбе городской думы отправил делегацию для переговоров с Зимним дворцом. "Таким образом, мы сделали все возможное, чтобы предупредить кровопролитие..." Нам было пора уходить отсюда. На минутку мы задержались в комнате, где, принимая и отправляя запыхавшихся связных, рассылая по всем уголкам города комиссаров, облеченных правом жизни и смерти, лихорадочно работал Военно-революционный комитет. Беспрерывно жужжали полевые телефоны. Когда дверь открылась, навстречу нам пахнул спертый, прокуренный воздух и мы разглядели взъерошенных людей, склоненных над картой, залитой ярким светом электрической лампы с абажуром... Товарищ Иозефов-Духвинский, улыбающийся юноша с целой копной бледно-желтых волос, выдал нам пропуска. Мы вышли в холодную ночь. Перед Смольным огромное скопление подъезжающих и уезжающих автомобилей. Сквозь их шум были слышны глухие раскаты отдаленной канонады. Огромный грузовик весь трясся от работы мотора. Какие-то люди подавали на него связки печатных листов, а другие при?нимали и укладывали их, держа под рукой винтовки.
"Куда вы поедете?" - спросил я.
"По всему городу!" -ответил мне, улыбаясь, маленький рабочий. Он широко и восторженно взмахнул рукой.
Мы показали свои удостоверения. "Едемте с нами!" - пригласили нас.- "Но, возможно, в нас будут стрелять..." Мы вскарабкались на грузовик. С резким скрежетом сдвинулся рычаг сцепления, огромная машина рванулась вперед, и мы все попадали назад, придавливая людей, еще взбиравшихся на наш грузовик. Промчавшись мимо костров у внутренних и внешних ворот, освещавших красным светом сгрудившихся у огня рабочих с винтовками, машина, подпрыгивая и мотаясь из стороны в сторону, вылетела на Суворовский проспект. Один из наших спутников сорвал обертку с одной связки и принялся пачками разбрасывать в воздух какие-то листки. Мы стали помогать ему. Так неслись мы по темным улицам, оставляя целый хвост раз-летевшихся белых бумажек. Запоздалые прохожие останавливались и подбирали их. На перекрестках патрули оставляли свои костры и, подняв руки, ловили листки. Иногда навстречу нам выскакивали вооруженные люди. Они вскидывали винтовки и кричали: "Стой!" Но наш шофер кидал несколько непонятных слов, и мы мчались дальше. Я взял одно из воззваний и, пользуясь редкими уличными фонарями, кое-как разобрал: "К гражданам России! Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов - Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое боролся русский народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян! Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов".
Мой сосед, косоглазый, монгольского типа человек в кавказской папахе из козьего меха, проговорил: "Смотрите! Провокаторы всегда стреляют из окон!.." Мы завернули на темную и почти пустую Знаменскую площадь, обогнули нелепый памятник работы Трубецкого и вылетели на широкий Невский, причем трое из нас стояли с ружьями наготове, приглядываясь к окнам. Улица была очень оживлена. Толпы народа, пригибаясь, бежали в разные стороны. Пушек мы больше не слышали, и, чем ближе мы подвигались к Зимнему дворцу, тем тише и пустыннее становились улицы. Городская дума сверкала всеми окнами. Дальше виднелась густая масса народа и цепь моряков, которые яростно кричали, требуя, чтобы мы остановились. Машина замедлила ход, и мы соскочили на мостовую. То было изумительное зрелище. Как раз на углу Екатерининского канала под уличным фонарем цепь вооруженных матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей, построенных по четыре в ряд. Здесь было триста-четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры - самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих делегатов съезда, меньшевистских и эсеровских вождей. Здесь был и худощавый рыжебородый председатель исполнительного комитета крестьянских Советов Авксентьев, и сподвижник Керенского Сорокин, и Хинчук, и Абрамович, а впереди всех -- седобородый петроградский городской голова старый Шрейдер и министр продовольствия Временного правительства Прокопович, арестованный в это утро и уже выпущенный на свободу. Я увидел и репортера газеты "Russian Daily News" Малкина. "Идем умирать в Зимний дворец!" восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из ее передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом, который, казалось, командовал цепью.
"Мы требуем, чтобы нас пропустили! -кричали они.- Вот эти товарищи пришли со съезда Советов! Смотрите, вот их мандаты! Мы идем в Зимний дворец!.." Матрос был явно озадачен. Он хмуро чесал своей огромной рукой в затылке. "У меня приказ от комитета - никого не пускать во дворец,- бормотал он.- Но я сейчас пошлю товарища позвонить в Смольный..." "Мы настаиваем, пропустите! У нас нет оружия! Пустите вы нас или нет, мы все равно пойдем!" - в сильном волнении кричал старик Шрейдер.
"У меня приказ..." - угрюмо твердил матрос.
"Стреляйте, если хотите! . Мы пойдем! Вперед! - неслось со всех сторон.- Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулеметами!"
"Нет,- заявил матрос с упрямым взглядом.-- Не могу вас пропустить".
"А что вы сделаете, если мы пойдем? Стрелять будете?"
"Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей..."
"Мы идем! Что вы можете сделать?"
"Что-нибудь да сделаем,- отвечал матрос, явно поставленный в тупик.- Не можем мы вас пропустить! Что-нибудь да сделаем..."
"Что вы сделаете? Что сделаете?"
Тут появился другой матрос, очень раздраженный. "Мы вас прикладами! - решительно вскрикнул он.- А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!"
Раздались дикие вопли гнева и негодования. Прокопович влез на какой-то ящик и, размахивая зонтиком, стал произносить речь.
"Товарищи и граждане! - сказал он.- Против нас применяют грубую силу! Мы не можем допустить, чтобы руки этих темных людей были запятнаны нашей невинной кровью! Быть расстрелянными этими стрелочниками - ниже нашего достоинства. (Что он понимал под словом "стрелочники", я так и не понял.) Вернемся в думу и займемся обсуждением наилучших путей спасения страны и революции!"
После этого толпа в строгом молчании повернулась и двинулась вверх по Невскому все еще по четверо в ряд. Мы воспользовались замешательством, проскользнули мимо цепи и направились к Зимнему дворцу.
ВЗЯТИЕ ЗИМНЕГО ДВОРЦА БОЛЬШЕВИКАМИ
(конец власти российских олигархов в царской России)
После этого толпа в строгом молчании повернулась и двинулась вверх по Невскому все еще по четверо в ряд. Мы воспользовались замешательством, проскользнули мимо цепи и направились к Зимнему дворцу. Здесь была абсолютная тьма. Никакого движения, встречались только солдатские и красногвардейские патрули, находившиеся в состоянии крайнего напряжения. Напротив Казанского собора стояла среди улицы полевая трехдюймовка, несколько сбитая набок отдачей от последнего выстрела, направленного поверх крыши домов. У всех дверей стояли солдаты. Они потихоньку переговаривались, поглядывая в сторону Полицейского моста, Я разобрал слова: "Может быть, мы допустили ошибку..." На всех углах проходящих останавливали патрули. Характерным был состав этих патрулей: солдатами повсюду командовали красногвардейцы. ...Стрельба прекратилась. В тот момент, как мы выходили на Морскую, кто-то крикнул: "Юнкера послали сказать, что они ждут, чтобы мы пошли и выгнали их!" Послышались слова команды, и в глубоком мраке мы рассмотрели темную массу, двигавшуюся вперед в молчании, нарушаемом только топотом ног и стуком оружия. Мы присоединились к первым рядам. Подобно черной реке, заливающей всю улицу, без песен и криков прокатились мы под красной аркой. Человек, шедший передо мной, тихо сказал: "Ох, смотрите, товарищи, не верьте им! Они наверняка начнут стрелять...". Выйдя на площадь, мы побежали, низко нагибаясь и прижимаясь друг к другу. Так бежали мы, пока внезапно не наткнулись на пьедестал Александровской колонны.
"А много ваших убито?" - спросил Яѵ
"Не знаю, верно, человек десять..."
Простояв здесь несколько минут, отряд, насчитывавший несколько сот человек, ободрился и вдруг без всякого приказания снова кинулся вперед. В это время при ярком свете, падавшем из всех окон Зимнего дворца, я заметил, что передовые двести-триста человек были все красногвардейцы. Солдат среди них попадалось очень мало. Мы вскарабкались на баррикады, сложенные из дров, и, спрыгнув вниз, разразились восторженными криками: под нашими ногами оказались груды винтовок, брошенных юнкерами. Двери подъездов по обе стороны главных ворот были распахнуты настежь. Оттуда лился свет, но из огромного здания не доносилось ни звука. Увлеченные бурной человеческой волной, мы вбежали во дворец через правый подъезд, выходивший в огромную и пустую сводчатую комнату - подвал восточного крыла, откуда расходился лабиринт коридоров и лестниц. Здесь стояло множество ящиков. Красногвардейцы и солдаты набросились на них с яростью, разбивая их прикладами и вытаскивая наружу ковры, гардины, белье, фарфоровую и стеклянную посуду. Кто- то взвалил на плечо бронзовые часы. Кто-то другой нашел страусовое перо и воткнул его в свою шапку. Но, как только начался грабеж, кто-то закричал: "Товарищи! Ничего не трогайте! Не берите ничего! Это народное достояние!" Его сразу поддержало не меньше двадцати голосов: "Стой! Клади все назад! Ничего не брать! Народное достояние!" Десятки рук протянулись к расхитителям. У них отняли парчу и гобелены. Двое людей отобрали бронзовые часы. Вещи поспешно, кое-как сваливались обратно в ящики, у которых самочинно встали часовые. Все это делалось совершенно стихийно. По коридорам и лестницам все глуше и глуше были слышны замирающие в отдалении крики: "Революционная дисциплина! Народное достояние!"
Мы пошли к левому входу, т. ѳ. к западному крылу дворца. Здесь тоже уже был восстановлен порядок. "Очистить дворец! - кричали красногвардейцы, высовываясь из внутренних дверей.-- Идемте, товарищи, пусть все знают, что мы не воры и не бандиты! Все вон из дворца, кроме комиссаров! Поставить часовых!.." Двое красногвардейцев - солдат и офицер - стояли с револьверами в руках, Позади них за столом сидел другой солдат, вооруженный пером и бумагой. Отовсюду раздавались крики: "Всех вон! Всех вон!", и вся армия начала выходить из дверей, толкаясь, жалуясь и споря. Самочинный комитет останавливал каждого выходящего, выворачивал карманы и ощупывал одежду. Все, что явно не могло быть собственностью обыскиваемого, отбиралось, причем солдат, сидевший за столом, записывал отобранные вещи, а другие сносили их в соседнюю комнату. Здесь были конфискованы самые разнообразные предметы: статуэтки, бутылки чернил, простыни с императорскими монограммами, подсвечники, миниатюры, писанные масляными красками, пресспапье, шпаги с золотыми рукоятками, куски мыла, всевозможное платье, одеяла. Один красногвардеец притащил три винтовки и заявил, что две из них он отобрал у юнкеров. Другой принес четыре портфеля, набитых документами. Виновные либо мрачно молчали, либо оправдывались, как дети. Члены комитета в один голос объясняли, что воровство недостойно народных бойцов. Многие из обличенных сами помогали обыскивать остальных товарищей. Стали появляться юнкера кучками по три, по четыре человека. Комитет набросился на них с особым усердием, сопровождая обыск восклицаниями: "Провокаторы! Корниловцы! Контрреволюционеры! Палачи народа!" Хотя никаких насилий произведено не было, юнкера казались очень испуганными. Их карманы тоже были полны награбленных вещей. Комитет тщательно записал все эти вещи и отправил их в соседнюю комнату... Юнкеров обезоружили. "Ну что, будете еще подымать оружие против народа?" - спрашивали громкие голоса. "Нет!" - отвечали юнкера один за другим. После этого их отпустили на свободу. Мы спросили, можно ли нам пройти во внутренние комнаты. Комитет колебался, но какой-то внушительного роста красногвардеец заявил, что это воспрещено- "И вообще кто вы такие? - сказал он.- Почем я знаю, что вы все не от Керенского?" (Нас было пятеро, в том числе две женщины.) "Пожалуйста, товарищи! Дорогу, товарищи!" В дверях появились солдат и красногвардеец, раздвигая толпу и расчищая дорогу, и позади них еще несколько рабочих, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. За ними гуськом шло с полдюжины штатских, то были члены Временного правительства. Впереди шел Кишкин, бледный, с вытянутым лицом; дальше Рутенберг, мрачно глядевший себе под ноги; Терещенко, сердито посматривавший по сторонам. Его холодный взгляд задержался на нашей группе... Они проходили молча. Победители сдвигались поглядеть на них, но негодующих выкриков было очень мало. Позже мы узнали, что на улице народ хотел расправиться с арестованными самосудом и что даже были выстрелы, но солдаты благополучно доставили их в Петропавловскую крепость...
Между тем мы беспрепятственно прошли внутрь дворца. Множество людей приходило и уходило, обыскивая все новые комнаты огромного здания, ища спрятанных юнкеров, которых на самом деле вовсе не было. Мы поднялись вверх по лестнице и стали обходить комнату за комнатой. Эта часть дворца была занята другим отрядом, наступавшим со стороны Невы. Картины, статуи, занавеси и ковры огромных парадных апартаментов были не тронуты. В деловых помещениях, наоборот, все письменные столы и бюро были перерыты, по полу валялись разбросанные бумаги. Жилые комнаты тоже были обысканы, с кроватей были сорваны покрывала, гардеробы открыты настежь. Самой ценной добычей считалось платье, в котором так нуждался рабочий народ. В одной комнате, где помещалось много мебели, мы застали двух солдат, срывавших с кресел тисненую испанскую кожу. Они сказали нам, что хотят сшить из нее сапоги... Старые дворцовые служители в своих синих ливреях с красной и золотой отделкой стояли тут же, нервно повторяя по старой привычке: "Сюда, барин, нельзя... воспрещается..." Наконец, мы попали в малахитовую комнату с золотой отделкой и красными парчовыми портьерами, где весь последний день и ночь шло беспрерывное заседание совета министров и куда дорогу красногвардейцам показали швейцары. Длинный стол, покрытый зеленым сукном, оставался в том же положении, что и перед самым арестом правительства. Перед каждым пустым стулом на этом столе находились чернильница, бумага и перо. Листы бумаги были исписаны отрывками планов действия, черновыми набросками воззваний и манифестов. Почти все это было зачеркнуто, как будто сами авторы постепенно убеждались во всей безнадежности своих планов... На свободном месте видны были бессмысленные геометрические чертежи. Казалось, заседавшие машинально чертили их, безнадежно слушая, как выступавшие предлагали все новые и новые химерические проекты. Я взял на память один из этих листков. Он исписан рукой Коновалова. "Временное правительство,- прочел я,- обращается ко всем классам населения с предложением поддержать Временное правительство..." Надо заметить, что хотя Зимний дворец и был окружен, однако Временное правительство ни на минуту не теряло сообщения с фронтом и провинциальными центрами. Большевики захватили военное министерство еще утром, но они не знали, что на чердачном этаже находится телеграф, не знали и того, что здание министерства связано секретным проводом с Зимним дворцом. А между тем на чердаке весь день сидел молодой офицер и рассылал по всей стране целый поток призывов и прокламаций. Узнав же, что Зимний дворец пал, он надел фуражку и спокойно покинул здание...
Мы так увлеклись окружающим, что совершенно не обращали внимания на солдат и красногвардейцев, а между тем их поведение как-то странно изменилось. Небольшая группа уже давно ходила за нами из комнаты в комнату. Наконец, когда мы пришли в огромную картинную галерею, в которой мы еще днем разговаривали с юнкерами, вокруг нас столпилось около сотни человек. Перед нами стоял огромный солдат. Лицо его было мрачно и выражало подозрительность. "Кто вы такие? - крикнул он.- Что вы здесь делаете?" Вокруг нас собиралось все больше людей. Нас пристально разглядывали. Начался ропот. До меня донеслось: "Провокаторы!", "Громилы!". Я показал наши удостоверения, выданные Военно- революционным комитетом. Солдат схватил их, перевернул вверх ногами и уставился на них непонимающим взглядом. Он явно не умел читать. Подержавши документы, он вернул их мне и сплюнул на пол. "Бумаги!" - презрительно проговорил он. Толпа стала все теснее сжиматься вокруг нас, как дикие лошади смыкаются вокруг пешего ковбоя. Я заметил вдали офицера, глядевшего очень беспомощно, и окликнул его. Он стал проталкиваться к нам. "Я комиссар,- сказал он мне.- Кто вы такие, в чем дело?" Толпа отодвинулась и заняла выжидательное положение. Я снова показал бумаги.
"Вы иностранцы? - быстро спросил офицер по французски.- Плохо дело..." Он повернулся к толпе и замахал в воздухе нашими документами. "Товарищи,- закричал он,- эти люди наши иностранные товарищи, американцы! Они явились сюда, чтобы после рассказать своим землякам о храбрости и революционной дисциплине пролетарской армии!.." "А вы почем знаете? - ответил высокий солдат.- Говорю вам, это провокаторы. Говорят, что пришли сюда смотреть на революционную дисциплину пролетарской армии, а сами расхаживают по всему дворцу. Почем мы знаем, что они тут не награбили полные карманы?"
"Правильно!" - закричала толпа, надвигаясь на нас.
На лбу офицера выступил пот. "Товарищи, товарищи! - воскликнул он.- Я комиссар Военно-революционного комитета. Ведь мне вы верите? Так вот я вам говорю, что эти мандаты подписаны теми же именами, что и мой собственный!"
Он провел нас по дворцу и открыл перед нами дверь, выходившую на набережную Невы. Перед этой дверью находился все тот же комитет, обыскивавший карманы.
"Ну, счастливо вы отделались",- прошептал он, утирая лицо.
"А что с женским батальоном?" - спросили мы.
"Ах, эти женщины!..- он улыбнулся.- Они все забились в задние комнаты. Нелегко нам пришлось, пока мы решили, что с ними делать: сплошная истерика и т. д... В конце концов мы отправили их на Финляндский вокзал и посадили в поезд на Левашево: там у них лагерь..."
И мы снова вышли в холодную беспокойную ночь, полную приглушенного гула неведомых движущихся армий, наэлектризованную патрулями. Из-за реки, где смутно чернела огромная масса Петропавловской крепости, доносились хриплые возгласы... Тротуар под нашими ногами был засыпан штукатуркой, обвалившейся с дворцового карниза, куда ударило два снаряда с "Авроры". Других повреждений бомбардировка не причинила. Был четвертый час утра. На Невском снова горели все фонари, пушку уже убрали, и единственным признаком военных действий были красногвардейцы и солдаты, толпившиеся вокруг костров. Город был спокоен, быть может, спокойнее, чем когда бы то ни было. За эту ночь не случилось ни одного грабежа, ни одного налета. Здание городской думы было освещено сверху донизу. Мы вошли в Александровский зал, окруженный галереями и увешанный затянутыми красной материей царскими портретами в тяжелых золотых рамах. Вокруг трибуны столпилось около ста человек. Говорил Скобелев. Он настаивал на том, чтобы Комитет общественной безопасности был расширен с целью объединить все антибольшевистские элементы в одну организацию - Комитет спасения родины и революции. Пока мы находились в зале, комитет был сформирован. Это был тот самый комитет, который впоследствии стал самым могущественным врагом большевиков, выступая на протяжении последующей недели то под собственным именем, то в качестве строго непартийного Комитета общественной безопасности. Здесь были Дан, Гоц, Авксентьев, несколько отколовшихся делегатов съезда, члены исполкома крестьянских Советов, старик Прокопович и даже члены Совета республики, в том числе Винавер и другие кадеты. Либер кричал, что съезд Советов незаконен, что старый ЦИК еще сохраняет свои полномочия... Тут же набрасывалось воззвание к стране. Мы вышли и подозвали извозчика. "Куда ехать?" Когда мы сказали "в Смольный", извозчик отрицательно затряс головой. "Нет! - заявил он.- Там эти черти..." Только после долгого и утомительного блуждания удалось нам найти извозчика, который согласился довезти нас. Но он потребовал тридцать рублей и остановился за два квартала до Смольного. Окна института все еще сверкали огнями. Подъезжали и отъезжали автомобили. Вокруг костров, продолжавших гореть ярким пламенем, толпилась стража, жадно выспрашивавшая у всех последние новости. Коридоры были переполнены куда-то спешащими людьми, с глубоко запавшими глазами. В некоторых комитетских комнатах люди спали на полу. Около каждого лежала его винтовка. Несмотря на уход отколовшихся делегатов, зал заседания был набит народом и шумел, как море. Когда мы вошли, Каменев оглашал список арестованных министров. Имя Терещенко было покрыто громовыми аплодисментами, радостными криками и смехом. Рутенберг произвел меньшее впечатление, но при имени Пальчинского разразилась буря криков и рукоплесканий... Было объявлено, что комиссаром Зимнего дворца назначен Чудновский.
Тут случился истинно драматический эпизод. На трибуну взбежал высокий крестьянин. Его бородатое лицо было искажено гневом. Он ударил кулаком по столу президиума. "Мы, социалисты-революционеры, настаиваем на немедленном освобождении министров-социалистов, арестованных в Зимнем дворце! Товарищи! Известно ли вам, что четверо наших товарищей, жертвовавших жизнью и свободой в борьбе с царской тиранией, брошены в Петропавловскую крепость, историческую могилу русской свободы?!" Поднялся общий шум. Крестьянин продолжал кричать и стучать кулаками. На трибуну взобрался другой делегат, встал рядом с ним и, указывая рукой в сторону президиума, закричал: "Могут ли представители революционных масс спокойно заседать здесь в тот момент, когда большевистская охранка пытает их вождей?"
Троцкий жестом потребовал тишины. "Мы поймали этих "товарищей" в тот момент, когда они вместе с авантюристом Керенским составляли заговор с целью разгрома Советов. С какой стати нам стесняться с ними? Разве они церемонились с нами после 3-5 июля?" В его голосе появились торжествующие ноты. "Теперь, когда оборонцы и малодушные ушли и задача защиты и спасения революции целиком возложена на наши плечи, особенно необходимо работать, работать и работать! Мы решили скорее умереть, чем сдаться!.." На трибуну взошел задыхающийся, покрытый дорожной грязью комиссар из Царского Села. "Царскосельский гарнизон стоит на подступах к Петрограду, в полной готовности защищать съезд Советов и Военно-революционный комитет!" Грохот рукоплесканий. "Корпус самокатчиков, присланный с фронта, прибыл в Царское и перешел на нашу сторону. Он признает власть Советов, признает необходимость немедленной передачи земли крестьянам и контроля над производством - рабочим. Пятый батальон самокатчиков, расположенный в Царском, наш..." Выступил делегат от третьего батальона самокатчиков. Под необузданные взрывы восторга он рассказал, как корпус самокатчиков всего три дня назад получил приказ двинуться с Юго - западного фронта на "защиту Петрограда". Однако солдаты заподозрили, что смысл приказа несколько иной. На станции Передольск они были встречены представителями пятого батальона из Царского. Собрался соединенный митинг, и оказалось, что "среди самокатчиков нет никого, кто согласился бы проливать братскую кровь или поддерживать правительство помещиков и капиталистов". Капелииский предложил от имени меньшевиков-интернационалистов создать особую комиссию для изыскания мирного выхода и предупреждения гражданской войны. "Нет никакого мирного выхода! - гремел весь зал.- Единственный выход - победа!" Предложение было отвергнуто подавляющим большинством, и меньшевики-интернационалисты под градом насмешек и оскорблений покинули съезд. Среди делегатов не было и тени страха.
Каменев кричал с трибуны вслед уходящим: "Меньшевики-интернационалисты внесли свое предложение о мирном выходе в порядке внеочередного заявления. Но ведь они всегда голосовали за нарушение порядка дня ради деклараций тех фракций, которые хотели уйти со съезда! Совершенно ясно, что уход всех этих ренегатов был предрешен заранее!.." Собрание решило не считаться с уходом ряда фракций и заслушало воззвание к рабочим, солдатам и крестьянам всей России: "Рабочим, солдатам и крестьянам! Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов открылся. На нем представлено громадное большинство Советов. На съезде присутствует и ряд делегатов от крестьянских Советов... Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки Временное правительство низложено. Большинство членов Временного правительства уже арестовано. Советская власть предложит немедленный демократический мир всем народам и немедленное перемирие на всех фронтах. Она обеспечит безвозмездную передачу помещичьих, удельных и монастырских земель в распоряжение крестьянских комитетов, отстоит права солдата, проведя полную демократизацию армии, установит рабочий контроль над производством, обеспечит своевременный созыв Учредительного собрания, озаботится доставкой хлеба в города и предметов первой необходимости в деревню, обеспечит всем нациям, населяющим Россию, подлинное право на самоопределение. Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые и должны обеспечить подлинный революционный порядок. Съезд призывает солдат в окопах к бдительности и стойкости. Съезд Советов уверен, что революционная армия сумеет защитить революцию от всяких посягательств империализма, пока новое правительство не добьется заключения демократического мира, который оно непосредственно предложит всем народам. Новое правительство примет все меры к тому, чтобы обеспечить революционную армию всем необходимым, путем решительной политики реквизиций и обложения имущих классов, а также улучшит положение солдатских семей. Корниловцы - Керенский, Каледин и др.- делают попытки вести войска на Петроград. Несколько отрядов, обманным путем двинутых Керенским, перешли на сторону восставшего народа. Солдаты, окажите активное противодействие корниловцу Керенскому! Будьте настороже! Железнодорожники, останавливайте все эшелоны, посылаемые Керенским на Петроград! Солдаты, рабочие, служащие, в ваших руках судьба революции и судьба демократического мира! Да здравствует революция! Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов Делегаты от крестьянских Советов"
Было ровно 5 часов 17 минут утра, когда Крыленко, шатаясь от усталости, поднялся на трибуну и показал собранию какую-то телеграмму.
"Товарищи, с Северного фронта! XII армия приветствует съезд Советов и сообщает о создании Военно-революционного комитета, который взял на себя командование Северным фронтом!.." Началось нечто совершенно неописуемое. Люди плакали и обнимали друг друга. "Генерал Черемисов признал комитет. Комиссар Временного правительства Войтинский подал в отставку! " Свершилось... Ленин и петроградские рабочие решили - быть восстанию, Петроградский Совет низверг Временное правительство и поставил съезд Советов перед фактом государственного переворота. Теперь нужно было завоевать на свою сторону всю огромную Россию, а потом и весь мир. Откликнется ли Россия, восстанет ли она? А мир, что скажет мир? Откликнутся ли народы на призыв России, поднимется ли мировой красный прилив?
Было шесть часов. Стояла тяжелая холодная ночь. Только слабый и бледный, как неземной, свет робко крался по молчаливым улицам, заставляя тускнеть сторожевые огни. Тень грозного рассвета вставала над Россией. Власть в бывшей царской России оказалась в руках большевиков. Для русских людей наступила совершенно новая эпоха жизни, о которой они не только неистово мечтали, но и были намеренны так же самозабвенно строить ее, как мир счастья и справедливости для своих потомков. Они еще и представления не имели о том, что пройдет несколько десятков лет и на обломках и развалинах царской России, уничтоженной Западом совместно с российскими олигархами, возникнет новая, невиданная в мире державная и могущественная Россия в образе Советского Союза. Это было для них далекое будущее, о котором они могли только мечтать в ту холодную и промозглую ночь 25 октября 1917 года, когда свергли Временное буржуазное правительство (власть в России российских олигархов) и решили строить на российских землях новую жизнь и мир будущего. Они думали, что все самое главное они сделали в достижении этой цели и дальше им будет уже намного легче на этом пути, даже не подозревая каким жестоким и кровавым для русского народа и России станет 20 век по вине Запада, который не собирался просто так отпускать Российское государство из своих цепких лап на свободу, а русский народ освобождать из западного рабства, в котором он пробыл почти 50 лет, начиная с 70 - х годов 19 века и по октябрь 1917 года. Именно в этот день большевики дали своим декретом русским людям гражданские права и объявили их истинными и законными хозяевами России.
Рускому народу в октябре 1917 года и в голову не могла придти мысль о том, что пройдет всего 70 лет и их самое великое творение в истории человечества в лице СССР снова будет уничтожено Западом в 1991 году как и царская Россия в феврале 1917 года (осттаки Российского государства после гибели которой они спасали, жертвую всем), а росийские олигархи опять вернут власть в свои руки в России с помощью Америки и Европы в 1993 году. И снова буржуазные предатели руского народа, верно служащие Западу, вернут Российское государство в начале 21 века в то же самое сотсояние, в котором оно находилось в 1917 году, накануне военной оккупации России армиями Америки, Англии, Франции и Японии в марте 1918 года. Так с помощью очередного пердательства российскими олигархами русского народа замкнулся исторический круг в судьбе Российского государства в 20 веке, лишь ради того, чтобы снова вернуть Россию начала 21 века в ту самую исходную точку развития, в которой она находилась в 1917 году после взятия большевиками Зимнего дворца в Петрограде.