Вдруг за стеной мы услышали приглушенный стон. Мы оба обратились в слух. За стеной занимались любовью. Шум оттуда становился все громче и громче. Они или забыли, что мы в соседней комнате, или, наоборот, стремились к тому, чтобы мы их слышали. Я забрался под трусики Полины и ввел кончики пальцев в ее пизду, раздвинув мягкие волосатые половинки, там было влажно и горячо. Желание переполняло меня, но я не торопился. Я гладил коленом по голым ногам Полины, по ее гладким голым ногам, потом раздвинул коленом ее ноги. Она податливо раздвинула их еще шире. Рука Полины погладила сквозь трусы мои разбухшие яйца, мой выгнувшийся член. Нам хотелось, чтобы они нас тоже услышали, когда мы займемся любовью. Задыхаясь от желания, я вытащил руку из ее пизды, чтобы стянуть с нее трусики. Извиваясь всем телом она приподнялась, помогая мне. Потом стянула трусы с меня. Рывком я перенес на нее свое тело, откинув в сторону одеяло; мой член дрожал в нетерпении; я покачал им в засасывающей пустоте и, торопясь ощутить сопротивление плоти, ввел головку резко, безошибочно, не прибегая к помощи рук; Полина раскрыла губы и выдавила из себя стон. Мне показалось, что она сделала это намеренно громко. За стенкой сразу стало тише. Точно они поняли только сейчас, что были слышны нам все время. Закусив нижнюю губу, она вскрикнула еще раз - сладострастно, похотливо, еще громче, чем в первый раз. Наши дыхания сплелись, мы застонали вместе, не таясь, таким безудержным стало вдруг наплывшее на нас наслаждение. И тут же из-за стены раздался ответный стон. Он был также громок, как наш. Он рос на глазах. Там почти кричали. В какой-то момент мы стали двигаться с ними в одном ритме. Наслаждение казалось вдесятеро острее. Вдруг скрипнула дверь, из коридора в комнату упал низкий луч света. Мы с Полиной повернули голову в сторону скрипнувшей двери. За время нашей возни одеяло свалилось на пол; мы так и продолжали лежать, полностью голые, не прикрытые даже одеялом - я поверх Полины; в комнату беззвучно вошли Денис и Маша, тоже голые, сияющие в полумраке, держась за руки. Мы лежали у стенки, рядом было место; не говоря ни слова, Денис с Машей присели на постель рядом с нами и стали целоваться у нас на глазах, клонясь все ниже. Денис лег на Машино тело своим телом, ее колени раздвинулись, ее голое горячее колено коснулось моего потного бедра. Прикосновение было обжигающе сладостным. Они трахались на наших глазах. Прямо на наших глазах. И ждали, что мы будем делать то же. Маша со стоном повернула голову, и наши глаза встретились. В зрачках Маши было счастье и сладострастье, таким я не видел еще ее лица; ее губы были полуоткрыты, там блестели мелкие зубы. Я отвел взгляд и посмотрел в лицо Полины: она смотрела на Дениса. И Денис, повернув голову, смотрел на нее. Ноги Полины поднялись еще выше, все тело выгнулось под Денисом, пятки ее маленьких ножек легли ему на плечи, прямо напротив моего лица. Я же изводил и себя, и Машу сумасшедшими ударами. Она стонала еще громче, чем тогда, за стеной. Ее ладонь была плотно прижата к бедру Дениса. Странно, что я не чувствовал никакой ревности. Это я точно запомнил. Когда Денис стал трахать Полину, а я ввел свой член в Машу, это возбудило меня так, словно я впервые увидел свою жену раздетой; Оказалось, что четыре тела способны доставить друг другу куда большее наслаждение, чем только два. Мы чувствовали себя просто животными. Похотливыми животными. Я вспомнил слова деда: армия предателей. Да, мы все рождены для предательства. Какое это наслаждение - предавать, изменять, и делать это открыто! Но больше всех я любил Полину, мою Полину, мою девочку, мою жену. Она трахалась как кошка, встав на колени, изгибая поясницу, выставив задницу, как шлюха-порнозвезда. Денис шлепал своим хуем по ее ягодицам, потом, прикусив губу, проталкивал головку внутрь ее пизды. Полина оборачивалась к нему. Они смеялись, обволакивая друг друга взглядом. Маша целовала Полину, гладила ее волосы, они целовались как лесбиянки, взасос. Полина стонала, тянула ко мне руки и умоляла о чем-то, обезумев от непрестанного кончания. Я подносил свой хуй к ее рту, и она жадно заглатывала его, вместе со ртом распахивая глаза. Мой хуй был весь в ее теплой слюне. Маша вставала сзади Дениса и задумчиво гладила ему спину, ягодицы, грудь, а он задыхался, захлебывался экстазом, вколачивая свой хуй в Полину, закатывая глаза. Полина чуть не плакала, смеясь, с моим хуем во рту, я мял руками ее грудки, ее зубы царапали мой хуй. Мы измазались в сперме и поте, мы были все еще живы, невыносимо живы, и спешили коснуться друг друга, где только можно. Я сжимал в своих объятьях Полину, а вслед за тем отдавал ее пьяным Денису и Маше, и они трахались втроем, а я смотрел на них как будто со стороны, а потом подходил и нырял в сплетение наших тел. Утром мы уехали домой и бросились в постель. Но едва закрыв глаза, я вспомнил, как Полина кончала этой ночью, отдаваясь Денису. И искаженное лицо Маши я вспомнил тоже. И красоту бледного лица Дениса. Я открыл глаза и повернулся к Полине. Она смотрела на меня тоже, наверное, уже давно, почти в упор. -Ты не жалеешь? - спросила она. -Нет, а ты? Она покачала головой. -Наверное, даже лучше, что все произошло именно так. Лучше так, чем изменять друг другу тайно. Из ее пизды текло так, словно она прошла через взвод солдат. Она стонала, помогая мне. Возбуждение снова переполняло меня. Мы трахались как дорвавшиеся друг до друга кобель и сучка.
-Ты любишь Машу? - спросил я. -Ты же знаешь всю нашу историю. Да, я люблю ее. Не больше, впрочем, чем помидоры, чем дохлую кошку, чем тебя. Тебя сейчас я люблю больше. Он расхохотался и хлопнул меня по колену.
Я стал замечать, что ее суждения часто пошлы, мелки, так ответила бы почти всякая женщина. Но она редко подвергала сказанное сомнению, в отличие от меня. Иногда мне казалось, что наша близость чисто телесная, а не душевная. Каждый человек бредет по границе между своим внешним миром и миром внутренним. Что же тогда - встреча двух людей? Лихорадочное конструирование общего мира. Что обычно выходит? Наспех сколоченные декорации внешнего мира и унылый пейзаж мира внутреннего. Попадая в орбиту этого искусственного общего всем людям мира, мы так и привыкаем к нему. Только секс разрывает на время эту унылую пелену, но потом люди привыкают и к сексу. Может быть, потому, что я был истощен после очередных бурных выходных, меня одолевали эти серо-сырые мысли. Иногда во время разговоров с Денисом мне казалось, что еще один поворот какого-то ключа, и я проникну за нарисованные нами декорации, иногда это казалось таким близким что я начинал дрожать. Меня буквально охватывало возбуждение, предчувствие какого-то самого главного момента. Но - следующий миг - и все исчезало. А Денис словно и не замечал этого... Иногда мне казалось, что он - дьявол, иногда я думал, что он протягивает мне руку, а я отталкиваю ее. Все чаще на меня накатывало недоумение перед своим внутренним миром. Меня поражала его изменчивость, геология духа и души. Сдвиги платформ, выбросы магматической лавы - таков человек. Там, где был когда-то, давным-давно, материк духа, теперь океан, там, где громоздились горы - ныне пролив, на дне которого воспоминания-ракушки, причудливые кораллы полузабытых впечатлений. Останки затонувших, гниющих кораблей с застывшими реями. Таков человек. Мысли, чувства, впечатления, - все это чудовищные силы, изменяющие твою планету из года в год. Прочитанная книга - удар кометы. Нечаянная встреча землетрясение. И никуда не уйти от факта кристаллизации привычек и назойливых обстоятельств в острые иглы сталактитов, которые будут царапать тебя изо дня в день, изо дня в день, и так до конца. Волны случайной музыки, подтачивающие твои берега. Старение твоего портрета в картине зеркала. И - тревожный, сумасшедший бег вокруг неведомого, жуткого, как вытаращенный глаз, Солнца, внезапные прорывы сквозь солнечные вихри озарений. И - прыжок из облака света в ужас черного хаоса, который всегда вокруг...
Мы ездили с Полиной за границу: в Египет, на Канары, в Шри-Ланку. Полина была в восторге и привозила отовсюду ворох фотографий. Я же через несколько дней после перелета уставал от новых мест; возбужденные переменой климата, мы обычно бурно отдавались любви по ночам, а днем я бывал вял и ленив, и роскошные пейзажи едва задевали мои чувства. Пирамиды, вырастающие из песков Египта, горные дороги Тенерифе, бело-желтый песок, омываемый Индийским океаном - мы увидели все это; но всегда возвращались домой, в призрачный город-мечту, застывший на границе двух миров. Молчаливый город-камень, зачатый в горластой и рыхлой домостройной Руси. Часто, глядя на Полину, я поражался, почему она не ощущает этого ужаса жизни, который все чаще накатывал на меня? Вот она пришивает пуговицу к рубашке, ее ровные зубы прикусили нитку. Она смотрит на меня и улыбается мне. Потому что она видит в моих глазах любовь. И я тоже улыбаюсь ей, потому что вижу в ее глазах неведение.
Я-то думал, что это групповой секс, а, оказывается, пол-Калифорнии занимается этим, и для этого в Америке придумано специальное слово. Совместное занятие сексом семейными парами - вот что такое свинг. Занятие сексом вшестером оказалось еще более острым, чем вчетвером. Мы пили вино и занимались сексом всю ночь и даже с утра не могли прерваться; я смотрел, как загорелый, накаченный мужчина брал мою Полину, но я чувствовал только нежность к ней и к той миниатюрной брюнетке - жене культуриста с крошечной татуировкой на плече - которая в этот момент, укончавшись, ласково гладила мягкой ладонью мои пустые выбритые и опущенные яйца, прижавшись щекой к моему бедру...
-Боже, какие у тебя глаза! - говорила не один раз Полина, вглядываясь в мои зрачки. -Какие? -Глубокие. Темные. Горящие. Ты и вправду так любишь меня? Даже Денис вряд ли любил Машу в половину того, как я люблю Полину. Люди быстро устают от любви, от горячки чувств.
В ноябре Денис, когда Маши не было в офисе, объявил нам с Полиной, что в связи с катастрофическим положением дел, он нас увольняет. Мы поверить не могли. Но Денис остался непреклонен. Подумав, мы пришли к выводу, что он был прав, так сказать, с экономической точки зрения. В первых числах января нам домой позвонил один из наших старых клиентов и принялся орать в трубку так, что мембрана разом раскалилась, а барабанные перепонки у меня чуть не полопались. Он требовал, чтобы мы вернули деньги. Какие деньги? Он вопил так, что ничего нельзя было понять. От воплей он перешел к угрозам. Я попросил объяснить, чего он от нас хочет. Выяснилось, что перед самым Рождеством Денис собрал деньги со всех тех клиентов, которые, несмотря на кризис, решили все же отдохнуть за границей. После чего исчез - со всеми деньгами. Маша - вместе с ним. Я объяснил, что мы уже несколько месяцев не работаем в фирме. Клиент орал, требуя, чтобы мы в течение трех дней нашли Дениса и Машу. Это "в течение трех дней" меня почему-то испугало. Я повторял и повторял, что мы уже не работаем в фирме и ничем не можем ему помочь, еле отвязался от него. Но потом пошли звонки других клиентов, некоторые так же орали, так же угрожали разобраться с нами, требовали от нас деньги, другие говорили с нами спокойно, холодно - и неизвестно еще с кем разговаривать было страшней. Потом нас вызвал к себе на дачу показаний следователь, и мы давали показания. От него мы узнали, что в середине декабря Денис с Машей срочно продали свою квартиру. Денис все продумал перед тем, как исчезнуть. Вся эта история продолжалась месяца полтора. Следователь, похоже, не слишком нам верил, когда мы разводили руками, клиенты - тем более. Обещали, что с нами скоро разберутся "мальчики", сыпались одно за другим. Мы жили одним днем, ожидая самого худшего, радуясь перед сном, что сегодня остались живы. Мне до сих пор кажется чудом, что в результате нас не тронули. Кажется, они все поняли, что мы не имеем к этому делу никакого отношения. А Денис с Машей так и исчезли бесследно, словно растворились в бескрайнем, солнечном, пестром мире. На некоторое время эта история нас здорово сплотила. Мы по-прежнему плыли на волнах привычных циклов: месячные Полины, отупения после бурного секса, постепенное заполнение пустоты новым желанием, начало притяжения после охлаждения, бросок тел друг к другу - и новый спад чувств, усталось и уныние. Я однажды понял, что устал и от Полины. Я по-прежнему верил, что люблю ее, но в наших чувствах теперь было больше привычки, чем остроты ощущений. Выходит, началось нисхождение вниз. Полина работала целыми днями, но получала мало. Она стала ворчать, вообще переход от обеспеченной и легкомысленной жизни к внезапной необходимости выживать, борясь за существование, оказался тяжелым. Восемь, иногда больше, часов работы в одном помещении за фиксированную зарплату - это как раз то, что надо, чтобы потерять всякую гордыню. Зарплата у меня, как и у большинства служащих фирмы, была мизерная, но так как никто не хотел терять работу, все убедили себя, что работа - это главное в их жизни. Чувство ответственности перед общим делом было отпечатано на лице почти у каждого. Да что ответственности - преданности Делу! И что же это было за Дело?! У крупных оптовиков покупались партии товара, мелким оптом товар продавался по магазинам и прочим торговым точкам. Целые драмы разыгрывались вокруг того, что какой-то партнер вовремя не заплатил деньги за товар, полученный в кредит. Ему тотчас объявлялась война, специальный торговый представитель ехал туда разъяренный, и если ему случалось победить, то есть настоять на своевременной оплате отгруженного товара, то он возвращался в офис с видом маленького Наполеончика. С другой стороны, считалось чрезвычайно ловким взять товар на реализацию у оптовика и вовремя не отдать деньги, прокручивая чужие деньги. Это считалось верхом доблести и геройства, и на какие только хитрости не шла фирма, чтобы убедить оптовика, что взятый товар еще не продан, а только-только увезен со склада! Около пятидесяти человек, собранных в одном месте, всерьез занимались всем этим с утра до вечера! я впервые задумался над тем, что такое экономическое рабство. При всей добровольности его, это именно рабство. И ничто иное. Восемь часов на работе, час туда и обратно домой. Итого десять часов. Если у тебя есть машина, ты, добираясь на ней быстрее до работы, все равно то же время, а то и большее, потратишь на обслуживание ее, ремонт. Да и каких денег это стоит! Собираться на работу с утра - это еще один час. Остается тринадцать часов, из которых восемь уходит на сон. Итого, только пять часов в сутки принадлежат самому человеку. Да и что это за часы, если ты чувствуешь себя после работы выжатым как лимон? Раньше, мы словно не работали, а играли в рулетку и нам все время выпадали выигрыши.
Дурнушке же с мужчинами явно не везло. Она, по совету подруги, прогуливалась после работы ленивой походкой до метро вдоль дороги, строили глазки молодым торговым представителям, - все напрасно, на нее никто не западал. Симпатичная же то и дело рассказывала, насколько классный у нее любовник. Она так и говорила: классный. И в постели, и вообще. Одним словом, классный. Одна беда, он работал водителем, получал немного, но в остальном был просто классный. Чтобы компенсировать обидный недостаток своего классного любовника, наша героиня мечтала выйти замуж за какого-нибудь богатенького старичка, Слушая их, я поражался скудости их сознаний. Обе запоем читали любовные романы, но при этом в деле устроения своих судеб мыслили трезво и цинично. Я даже попробовал курить, выходя в курилку с мужчинами фирмы. Их разговоры оказались не лучше: водка, секс, работа. Вернее: работа, водка, секс. Иногда баня, рыбалка и футбол. Самое ужасное, что при благоприятствующих обстоятельствах почти каждый из них мог преступить какую угодно нравственную заповедь, лишь бы это было одобрено окружающим микросоциумом.
Ленивые мысли перед сном - стоит заняться сексом или нет, до завтра подождет?
Но и коммунизм, начавшийся с восстания, однажды закончился тем, что натура вернула себе утраченные права. И снова все стало на свои места. Мне нравились бандиты, ребята-спортсмены, которые поставили на кон свою жизнь и, покатавшись несколько лет в роскошных мерседесах, отправлялись вскорости на кладбище. Я включал телевизор и некоторое время лениво, как жук, ползал из программы в программу. Пережевывающий слова Киселев, нагло выкатывающий глаза Доренко, цинично смеющийся про себя над внимающими ему лохами Невзоров - это еще лучшие лица, возникающие в телеящике. Почти все передачи - апофеоз глупости, скудоумия, фальши. И все же я не в силах был иногда оторваться от телевизора, проводя перед экраном те самые пять свободных часов в остатке от рабочих. Впрочем, иногда я на несколько часов пропадал в компьютере, играя в ту или иную игру или ползая ночью по Интернету (еще во времена относительно больших заработков мы купили компьютер). Шесть миллиардов уродов населяет этот несчастный Земной шар, покрытый человеческой плесенью. Как-то я перечитал книгу про Ван-Гога, которую читал когда-то еще в детстве. В двадцать семь Винсент вдруг решил, что станет художником. Из восьмисот картин, написанных им, была продана только одна. Всю жизнь он прожил на содержании у брата Тео. Может, у меня тоже есть какой-то скрытый дар? Но вот половина жизни позади, и я не вижу в себе ничего примечательного. Кроме своей любви к Полине. А теперь и этот смысл уходил. Все чаще я видел, что Полина, моя Полина - такая же озабоченная узким кругом хлопот самка, как и те две мои сотрудницы, с которыми мне приходилось трудиться бок о бок. Я только убеждался всякий раз, что мы - одна из многих пар, связанных постелью, общим ужином и набором генов в растущем рядом ребенке. Бессмысленность этого так поражала меня, что я уходил на кухню и курил там, разглядывая уплывающий в форточку бесформенный дым.
У человечества, действительно, хватит "мужества и мудрости", чтобы предотвратить грядущие катастрофы. Человек - тупое животное. Инстинкт самосохранения в нем слишком развит; дойдя до пропасти и заглянув в нее, он отшатывается и бежит прочь. Так ли хороша жизнь большинства населяющих планету людей, чтобы ради ее спасения подчинять себя жесткой дисциплине? Не произойдет ли однажды так, что такие как я окажутся в большинстве? Изолировавшись, каждый в своем виртуальном мире, не откажемся ли мы однажды с легкостью от самой жизни?
Я часто ловил себя на мысли, что мне хочется стать обычным мужем Полине: браниться на нее, срывать на ней свой гнев, напиваться с сослуживцами и требовать, чтобы она безропотно переносила все это. Может быть, иногда бить; но потом с поцелуями умолять о прощении, обнимая ее колени. Ничего подобного у нас никогда не было. Мы всегда казались всем нашим родственникам и друзьям любящей и нежной парой. Да мы и были такими. Никто не догадывался, чего нам это стоит. я думаю, что если бы у нас хватило мужества и сил, мы бы стали грабить с ней банки. Но мы этого не умеем. Мы живем среди людей, прикидываясь, что мы такие же, как и они. Но законы людей нам давно опротивели... Есть фильм - "Прирожденные убийцы" - я смотрел его несколько раз, так он мне нравится. Лучше его я не знаю. Там двое героев, Мики и Мэлори, убивают всех подряд, потому что любят друг друга...
ЛИЦОМ К СТЕНЕ (ГЛАВА 9)
Однажды в какой-то из летних дней на работе появился молодой,
аккуратно стриженый парень лет двадцати, похожий на студента.
Мой начальник походил с ним от компьютера к компьютеру,
"студент" что-то объяснял, рассказывая, какие возможности для
развития информационного обеспечения сейчас существуют.
-Бухгалтерскую программу какую используете? - спросил он.
-"Монолит".
Студент вскинул брови в удивлении.
-А почему не Один-Эс? Чем больше поток товаров, тем сложнее
вам будет с "Монолитом".
-Так ведь надо будет переобучаться всей бухгалтерии, да и
другим тоже, - возразил мой начальник.
-Как раз сейчас в фирме (моих знакомых), - они производят
установку Один-Эс, - действует система скидок для переобучения
персонала. У них и без того самые низкие цены в городе!
-А ты об этом знал? - развернулся ко мне начальник.
Я отрицательно покачал головой.
Начальник мой, крепкий девяностокилограммовый мужик при росте
чуть выше ста семидесяти, был бывшим спортсменом. Не ушедшим
дальше чемпиона города, но отдавшим спорту лучшие молодые
годы. Пиджак так и лопался на его плечах. Абсолютно лысая
бугристая голова его лоснилась неровным блеском. Было ему уже
где-то за сорок. Он постоянно подчеркивал, особенно в
присутствии директора, что превыше всего заботится о
благополучии фирмы. Я давно подозревал, что меня он
недолюбливает за что-то.
Студент поговорил еще о чем-то с начальником в его кабинете, а
когда он ушел, меня вызвали к себе, и объявили, что на моем
месте будет работать другой человек. Оказывается, я работал по
старинке, не думая с утра до вечера о том, каким образом
сэкономить фирме пару сотен долларов, и в то же время за
минимальные деньги внедрять новое программное обеспечение и
развивать современные информационные технологии. Да и был
студент этот молодой да холостой, платить ему поначалу
собирались, как я понял, на пятьдесят баксов меньше, чем мне,
и он был доволен этим, а я никогда не выражал восторга по
поводу своей скудной зарплаты. Я угрюмо промолчал, выслушав
это сообщение. Начальник, высказав мне новость, которая, по
его мнению, должна была сильно меня огорошить, несколько
смягчился, когда увидел, что на моем лице не появилось никаких
признаков раскаяния. Уже менее официальным тоном он сказал,
вздохнув:
-Не понимаю я тебя, Влачагов. А может, понимаю. Нет в тебе
совсем рыночной ориентации. А ведь на ваше поколение мы такие
надежды возлагали! Вы ведь по сути должны были стать первым
капиталистическим поколением, а вместо этого, похоже, остались
последним коммунистическим.
Его замечание показалось мне остроумным, непонятно было
только, кого он имел в виду, говоря "мы".
-Разрешите идти? - спросил я, не желая продолжать диалог,
который ввиду окончания рабочего дня вполне мог закончиться в
рюмочной неподалеку от места нашей работы.
Начальник мой все же также принадлежал к коммунистическому
поколению и, уволив сотрудника, похоже, чувствовал потребность
облегчить совесть за рюмкой водки. Поддерживать его в этом
намерении я не собирался.
Вот так, в тридцать лет, выйдя в последний раз за двери фирмы,
пожав на прощание руку двоюродному брату Полины, который
почему-то отводил глаза, я почувствовал, что уже старик. Рядом
с тем "студентом". Полину тоже загоняли на работе, как лошадь;
она стала хуже выглядеть: еще несколько лет такой жизни, и моя
жена начнет превращаться в старуху.
Шутки ради, сообщая ей о своем увольнении, я предложил
ограбить банк, чтобы разом решить все проблемы. Она вдруг
разозлилась ни с того, ни с сего, и впервые в жизни обозвала
меня придурком. Хорошо, что не уродом.
Опять приезжал дед; оказывается, у него наладились в Москве
дела с каким-то издательством, он планировал опубликовать
написанную им книгу воспоминаний. Что-то вроде "О времени и о
себе". Оказывается, в узких кругах он был довольно известным
ученым. Кроме того, кое-какие его статьи печатали в
коммунистической оппозиционной прессе. Он так и не расстался
со своим партийным билетом. От Москвы до Питера - ночь
поездом, он и навестил нас. В этот раз остановился у матери, я
приехал к ним в гости, чтоб повидаться. К матери я в последнее
время заезжал редко - мы жили в разных концах города. Она все
держала в душе обиду на нас с Полиной за то что, съездив три
раза за границу, я ни разу не вывез ее в какую-нибудь
иноземную страну, имея такую возможность. Вдруг выяснилось,
что она всю жизнь мечтала увидеть Францию.
Она изменилась за последние годы, стала красить волосы, часто
спрашивала меня, можно ли ее назвать привлекательной. Я
говорил, что можно. Ее это так радовало, что я удивлялся:
неужели она не видит всей правды в зеркале?
Бабы стареют быстро.
Все ложь, вспомнил я слова Дениса. Они даже слова "говно" друг при друге произнести не могут. А впрочем, дед был по-своему цельной фигурой. Этого от него не отнять. Я куда менее целен, разбит на сотни кусков. Внутри
меня все время спорят десятки голосов. Почему так получилось?
Результат гласности, плюрализма и демократии? Но нет, должен
быть один главный голос, и я уже знаю, что он мне шепчет изо
дня в день.
-А что ты думаешь обо мне, дед? - спросил я. - Не о "нас", не
о поколении, а обо мне? Обо мне лично? Какой я, по-твоему?
Мать удивленно посмотрела на меня. Вздохнула отчего-то.
-Ты-то? - дед пожевал губами, меня разглядывая в упор, словно
впервые увидел. - Нормальный парень, если честно.
-Такой же, как все? - спросил я, криво усмехнувшись.
-Ну, не совсем такой же. Погруженный в себя чересчур. Так и
хочется спросить, во что ты так мозгами уперся?
-И во что же? - спросил я, весь внутренне дрожа.
-Да мне кажется, что в ерунду какую-то. В фантазию. В мечту.
Работать надо. Бороться. Жизнь - борьба. И социальные условия
сейчас располагают к тому, чтобы осознать, наконец,
хищническую сущность эксплуататорского мира.
Но чтобы извне войти в стройное здание из его мыслей, следовало бы стать им. А я был самим собой. Разбитым на сотни кусков. И все же я впервые почувствовал, что мне интересно с дедом. Почти так же интересно, как было с Денисом.
Помню, меня поразила высказанная им мысль, что окружающий мир
дисгармоничен и безобразен. Принято думать, что он прекрасен и
красив, на деле же он весь собран из безобразных противоречий,
говорил убежденно дед. И трезвость состоит в том, продолжал
дед, чтобы видеть мир таким, каков он есть, не убегая его
безобразности. Так называемая красота - напряженное усилие прикрыть очевидно неприглядную харю. "Если бы мы правильно совершили
реформу, не эту, а ту, косыгинскую, возможно, сейчас бы не мы,
а Америка сидела в дерьме", - кричал, почти орал дед.
Мать устала нас слушать и ушла в комнату смотреть телевизор.
Я уже хотел устраиваться подсобным рабочим за полторы тысячи, но потом подсчитал, что этих денег едва хватит, чтобы питаться самому. Работать только для того, чтобы кормить себя?
Я стал просто часами бродить по улицам, покупая время от
времени пиво в бутылках, читая газеты на остановках,
объявления на столбах, проходя иногда за полдня почти через
весь город. Мысли не отпускали меня, я все крутил в голове
одну и ту же идею, и все как будто ждал дополнительного,
последнего, толчка со стороны.
Одет я был все еще прилично, хотя дома иногда не было масла, впрочем, хлеб и молоко были всегда, однажды, когда я стоял
задумчиво на площади Восстания, около девяти вечера, выпив
только что пива из бутылки и не торопясь возвращаться домой,
ко мне подошла вдруг грязноватенького вида девушка и низким
голосом предложила поразвлечься.
"В конце концов, всякая женщина - проститутка... Деньги - лишь крайняя форма покупки женщины. Женщины покупаются на дорогие подарки, на знаки внимания, не обязательно материальные. Деньги - лишь эквивалент внимания, уделенного женщине. Что такое брак, как не узаконенная проституция? Об этом еще классики мараксизма писали. Но весь интерес в том, что рядом с проституткой в женщине живет
бескорыстная шлюха.
Всегда ужасно смотреть на женщину, которая, став проституткой,
уже не может вспомнить, что она шлюха".
Аппетит после прогулки у меня был хоть куда.
Я сожрал целую сковородку макарон и восемь сосисок, сам не
заметил как. Обвисший живот натянулся барабаном. С таким
аппетитом на полторы тысячи не проживешь, лениво подумал я.
"Мир, свинячья харя, - думал я, бродя взглядом по
темной комнате, - что ж ты прячешь от меня? Или ты ничего не
прячешь? Есть вот только это и больше ничего? Совсем ничего?
Но тогда куда уходит моя способность чувствовать все в сто раз
острее, чем я чувствую все сейчас?"
-Мужчина! Ничего не желаете?
Я обернулся. На меня смотрело лицо девчушки лет восемнадцати.
Ее молодое бледное лицо было уже изрядно помято, под глазами -
мешки, удлиненные скулы, она улыбнулась, обнажив редкие гнилые
зубы.
-Сколько? - спросил я.
-Двести - час.
Я посмотрел на нее еще раз. Вид у нее был, отбивающий всякую
мысль о сексе. Впрочем, чем хуже, тем лучше. Она перетопнула с
ножки на ножку, подернув плечиком, и я вдруг почувствовал
слабое возбуждение, - где-то там, под искусственным полушубком
на ее плечах, под обтягивающими ножки колготками, все же
скрывалось молодое, упругое, должно быть, тело.
-Двести - дорого. Сто пятьдесят, - сказал я.
Она удивленно посмотрела на меня.
-Совсем не дорого, - возразила она. - Другие и триста платят.
Я сделал движение в сторону, она схватила меня за рукав и
шепнула:
-Хорошо. Сто пятьдесят.
-Идем, - сказал я.
Забавно, но у другой стены я увидел некое подобие книжного
шкафа, на полках которого стояли какие-то вазочки, чашечки и
несколько книг.
Я подошел к этому шкафу и, протерев очки, посмотрел названия
книг. Сидни Шелтон, Александра Маринина, "Мадам Бовари".
-А это кто читает? - спросил я, указывая на "Мадам Бовари".
-Подруга моя. Ее книги, я читать не люблю, - сказала моя
спутница равнодушно, выпуская в воздух клуб дыма. - Тебя как
зовут?
-Павел.
-А меня Диана.
Я посмотрел на нее внимательнее. Она курила в полутьме. Огонек
сигареты разгорался, когда она затягивалась. Врет? Хотя все
может быть, может быть, что и Диана. Богиня охоты, вечная
девственница, смотрела на меня абсолютно тупыми, даже немного
сонными, вдруг словно поплывшими глазами. В комнате было
тепло, наверное, с мороза ее повело. Мне бы хотелось, чтобы в
ее глазах было больше осмысленности. Лучше б здесь была та ее
подруга, которая читает "Мадам Бовари". Но я тут же оборвал
свои мысли, сказав сам себе, что подруга могла бы все
испортить с "Мадам Бовари". Разговоры по душам или вокруг
литературы мне здесь ни к чему. Мне нужно голое тело.
-Только вот что, - сказала она вдруг торопливо, как будто я
сдавил ее в объятьях, а она в них задыхается. - Деньги вперед.
Я достал кошелек и вынул оттуда три бумажки по пятьдесят
рублей. Она протянула руку, взяла их, взглянула мельком,
засунула в сумочку и щелкнула рожками никелированной застежки.
Положила сумочку в этажерку, оглядываясь, словно боясь, что я
отниму деньги. Мы одновременно посмотрели на настенные часы.
Время пошло.
Она потушила сигарету в пепельнице, оглядела меня и, словно
впервые увидев, удивилась:
-Чего не раздеваешься? - спросила она.
-Надо? - по-дурацки спросил я.
Она вяло усмехнулась, получилось так, будто я пошутил.
-А ты? - спросил я тогда.
-Сейчас.
Она встала, скинула с плеч полушубок, подошла к вешалке,
приколоченной у двери, повесила полушубок на лакированную
пешечку вешалки. Мелькнули из подмышек
рыжеватые потные волосы. Бюстгальтера на ней не было; две
грушевидные сисечки болтались просто так. Сняв кофточку, она
кинула ее в кресло, расстегнула, изогнувшись, юбку и ее тоже
стащила через голову, оставшись в одних колготках, чуть
приспущенных и похожих на провисшую рыболовную сеточку между
ног. Она уселась на кровать, при этом ее желтый живот скатался
в складочки, - и стала стягивать с ног колготки - лениво,
сначала с левой ноги, потом с правой. Осталась в одних светлых
трусиках, висящих на ее худосочных бедрах. На животе ее