Dark Window. Рыжий Доллар

Dark Window

Рыжий Доллар

Я знаю, что доллары - зелёные. Те, что держали ваши руки. А в моих побывал один удивительно ярко-рыжего цвета.

Но, давайте, о нём чуть позже, потому что началось всё с велосипеда.

Ещё вчера я считал его своим. Ещё вчера я знал, что зайду в магазин и выйду уже не один. И по серому асфальту зашуршат новёхонькие шины. Ещё вчера у меня были мечты.

Но сегодня всё изменилось. Мне объяснили, что подарком на день рождения будет вовсе не он - двухколёсный чемпион, а поездка к морю. Я глотал горькие слёзы. Я хотел заорать: "Катитесь сами к своему морю". Но так получалось ещё обиднее. Кому-то катиться, а кому-то шагать пешком.

Сегодня я впервые не пошёл к магазину. Каждый день с начала весны я нёсся к стеклянным витринам. Я боялся, что мой велосипед купили, что он не дождался меня, что на нём будет ездить кто-то другой.

Но он ждал, словно не хотел предавать меня. Словно не хотел принадлежать никому в мире. Кроме меня.

Мальчишки и лето - синонимы. Не, а разве не так? Какое из времени года ещё может отразить характер мальчишек лучше, чем лето?

Девчонки - это весна. Первые цветы, все эти подснежники и мимозы... Узнаёте девчонок? Сосульки плачут слезами, в каждой из которых блестит маленькое солнце. И это девчонки. Воробьи расчирикались - словно девчонки на переменке.

Осень с зимой - это взрослые. Достаточно взглянуть на них, сразу увидите в их лицах десяток осеней и сто тысяч пятьсот зим. Даже говорить не хочется.

А лето - это мы, мальчишки. Длиннющие дни, за которые можно пролететь галактику - это мы! Тёплая река, из которой не хочется вылезать - снова мы! Пляж, песок, игра в ножички - это опять мы. Лето - это свобода, приключения и наши посиделки на крыльце.

В первые дни лета, о котором пойдёт речь, лишь три вещи пугали меня: лепрекон из шестисерийного фильма, таинственный собачник, истребляющий псов со всей округи, и что мне не купят велосипед. Когда стало ясно, что велосипеда не будет, осталось два страха. Но даже они поначалу стали какими-то призрачными, картонными.

До той ужасной ночи, когда мне приснился лепрекон.

Мы менялись дисками на крыльце. Сидели на затёртых отполированных досках. Крыльцо это осталось с доисторических времён. Когда-то здесь располагалась булочная, с торца подъезжала машина с надписью "Хлеб", открывалось специальное оконце, и мощные руки грузчиков закидывали в тёплое нутро магазина деревянные лотки с вкусно пахнущим хлебом. В наше время булочных не осталось. Магазины торгуют не только хлебом, но и конфетами, и газировкой, и колой, и всякими другими продуктами. Окошко давно заделали кирпичом и замазали цементом. А вот крыльцо почему-то оставили. Вот и вели деревянные ступеньки в никуда, упираясь в кирпичи с выцветшим квадратом цемента.

Крыльцо было нашим клубом - любимым местом, где мы собирались в любое время с утра до вечера. Сидели, болтали, менялись. Сюда приходили со всех соседних дворов и даже чуть ли не из другого микрорайона. Многие отсеивались, но те, кто оставались, образовали сплочённую команду. Я был одним из тех, кто остался. Сейчас трудно сказать, что тянуло меня сюда. Но с тех времён в душе остались воспоминания, наполненные тёплым уютом, тем непередаваемым чувством, когда находишься среди своих. В месте, где тебя понимают. В месте, где не нужно бояться.

Рядом почти всегда оказывались двое. Фенька и Зимбабва.

Зимбабва - настоящий негр. Негров у нас в городе по пальцам пересчитать можно, поэтому на Зимбабву всегда поглядывают. Все взрослые, которые идут мимо. Зыркнут так изумлённо и сразу же взгляд отводят, будто и не думали смотреть. Зимбабва не любит такие взгляды. Раньше он вообще всех чурался. Держался одиночкой. Но прошлым летом он с двумя пацанами с нашего же двора... Впрочем, рассказывать долго, да и к делу не относится. В общем, после той истории оказалось, что он - парень компанейский. Только держись с ним, как с обычным пацаном. Ни слова о неграх. Тебе же будет лучше. Ещё он сильный. Даже не спорьте, что он не подтянется двадцать раз, проиграете стопудово. И рядом с ним спокойно. Никто задираться не станет. А если кто на крыльце ругаться начнёт или малышню прессовать, Зимбабва просто встаёт со ступенек и смотрит. Тяжело так, сурово. Тот, на кого Зимбабва уставился, тушуется и больше не отсвечивает. А если с гнильцой, то больше уж не ошивается у нашего крыльца, пропадает, ищет себе другую ватагу.

Фенька - слабак. Драться не умеет. Дохляк. Лицо узкое. Чем-то на комара похож, который в любую щель пролезет. И ни в какую компанию не вписался бы, да есть у него одна фишечка: придумывать истории. Вот чайник валяется ржавый. Ты бы и не заметил, а Фенька ужом возле него крутится. И выясняется, что чайник этот - и не чайник вовсе. Что шлем это заколдованный. Что увидеть этот шлем можно лишь полвторого ночи. И только на этом месте. И сдвигать его никак нельзя. Сдвинешь если - так он чайником и останется. Ты усмехаешься, а на следующий день - раз, и нету чайника. Месяц на этом месте глаза мозолил, а после Фенькиной истории исчез. И уже сам веришь, что кто-то дождался полвторого и уволок расколдованный шлем к себе домой. И уже до слёз жалко, что этот кто-то - не ты.

Думаете, причём же тут Доллар?

Под крыльцом жила бездомная беспородная псина. Вернее, пёс. Рыжий, лохматый, добрый. Взрослые огибали его стороной. Наверное, опасались габаритов. Или бродячего, запущенного вида. Из нас же его не боялись даже малыши. Казалось невозможной картинка, на которой этот рыжий ком вцеплялся бы в чью-то ногу. Не помню, кто первый стал звать его Долларом, но имя прижилось. Пёс быстро выучил его. Когда из магазина доносилось строгое "Курс доллара на сегодняшний день составляет...", рыжее ухо беспокойно дёргалось.

Свой страх я выменял на серии "Форсажа". На моём диске были записаны все части, кроме последней. Я знал наизусть каждый кадр, поэтому и расставался с диском. Хотелось заполучить что-то такое, будоражащее, чтобы побояться всласть. Побояться и порадоваться, когда кино закончится. Тогда Фенька и предложил мне "Лепрекона". Меня увлекло неведомое слово. Я любил необычные названия: "Кэндимен", "Доппельгангер" или вот как здесь - "Лепрекон". Я никогда не слышал это слово. Оставалось гадать, какая неведомая тварь будет властвовать на экране аж в шести частях фильма.

Меня захватило уже самое начало. Вкрадчивая хитро-зловещая мелодия и полная тьма. Вдруг со скрипом открывается дверца и тьму разрезает полоса света. Но не надолго. Вот уже по ней протянулась страшная уродливая тень, а голос из тьмы смешливо, но ужасающе вещает: "Пусть стараются, пусть пытаются. Кто у Лепрекона золото украдёт, тот раскается". Я неотрывно следил за злобным карликом, который ничего не боялся и никогда не упускал повода пошутить. Вот только те, над кем он подшучивал, умывались кровавыми слезами. Потом фильм закончился, а страх остался. Я вглядывался в тёмный проём двери и с замиранием сердца ждал, когда в нём возникнет сутулая скособоченная фигурка, увенчанная цилиндром. Ждал, хотя никогда не держал в руках монетки из лепреконьего клада.

А потом приснился тот сон.

Я мчался на новом велике среди мрачных деревьев. Я боялся. Боялся до липкой дрожи и ликовал. А ликовал, потому что знал: лепрекону никогда не догнать меня на велосипеде.

Ноги жали на педали. Колёса крутились всё быстрее.

А потом оказывалось, что никакого велосипеда у меня нет. Не купили его. Подвели меня в самое нужное время. Всё оставалось, как прежде, только без велосипеда.

Тёмный лес. Зеленоватое гнилушечное сияние, сочащееся от земли. Хруст веток. Топоток шагов. Теперь убегать бессмысленно, лепрекон догонит при любом раскладе. И ничем не описать ужас той бесконечности, когда лепрекон меня ещё не догнал, но я уже знал, что обязательно догонит.

Просыпался я с невероятным облегчением. Но лишь смыкались веки, как мучения начинались заново, словно лепрекон нарочно поджидал меня в сонном царстве ночных кошмаров. Только ещё больше обозлённый, потому что ждать он не любил.

Случай, о котором я вспоминаю с большой неохотой, начался с разговора на нашем крыльце.

- Он будет моим, - твёрдо пообещал я. - Тот заоконный велик.

- Сказал один такой, - сплюнул Фенька, а умный Зимбабва презрительно прищурился.

Возразить было нечем, и я отвернулся.

По двору тёрся худющий субъект. Мятая кепка сползла на лоб и почти закрывала глаза. Пальцы сжимали ошейник из толстой кожи. Серое лицо недовольно морщилось, словно весь мир был перед ним в долгу.

- Собаку ищет, - проводил его взглядом Зимбабва.

- Эх, и знатная у него собаченция, - поделился мыслями Фенька. - Помнишь.

Я помнил. Неделю назад этот товарищ волок по двору великолепного пса. Настоящая немецкая овчарка. Я тогда мысленно пририсовал ей на шею три ряда медалей. Впрочем, овчарка рвалась на волю, что есть сил. Может, её только что купили. Может, она хотела себе другого хозяина.

- Да, - сказал тогда Фенька. - Жаль, что собаки не могут выбирать себе хозяев по вкусу. Не то что люди.

"А что люди?" - хотел сказать я.

Люди тоже не могут выбирать, кого хотят. Вот выберу я Доллара и заявлюсь с ним домой. В ту же минуту нас выставят на улицу. Обоих. Ну, меня-то потом обратно пустят. Только без собаки. Пока меня держат за ребёнка, всегда будет такая история. Зато, когда вырасту, никто не посмеет мне возразить, приведи я хоть дюжину псов. Я погладил счастливо вздрогнувшего Доллара. В эту минуту мне как никогда хотелось стать взрослым.

Кепка повернулась козырьком в нашу сторону. Из-за козырька не разглядишь, куда смотрит её хозяин. То ли на меня, то ли на Доллара. Наверное, теперь на каждую собаку пялится. Не его ли, даром, что не похожа на овчарку? Породистого пса потерять, что с жизнью расстаться. А этот тип потерял.

Вырасту, обязательно куплю овчарку. С велосипедом тоже проблем не будет. Вытащу из кошелька несколько тысяч, и он мой.

Оставалось только решить уравнение с одним неизвестным: каким образом эти тысячи появятся в моём кошельке.

Возвращаясь сумерками домой, я снова побаивался до дрожи. Только не лепрекона. Лепрекон - это время ночи. Сумерки же принадлежали собачнику.

Никто не видел его воочию. Но все знали, он где-то бродит по нашему району. Сначала исчезали бродячие псы. На этот факт мало кто обращал внимание. Но потом начали пропадать и домашние питомцы. С ошейниками, со смешными бантами на шеях, породистые и дорогущие. Мне казалось, что собачник похож на злодея из мультов. Высоченный, с бледным лицом, в длинном чёрном плаще, полы которого развеваются при каждом шаге. Иногда он достаёт из кармана тонюсенькую флейту и начинает наигрывать. Странная свистящая мелодия бежит по переулкам, заросшим крапивой и кустами малины. Музыка просачивается во дворы многоэтажек, струится по скамейкам и детским площадкам. Людям она не слышна. Но собаки, учуяв первые её звуки, мигом просыпаются и бегут в ту невидимую людям точку, где играет флейта собачника. Не могут не бежать. И где-то вдали пересекают призрачную границу миров.

Мы любили разговаривать о собачнике. Он был невидимым, непонятным. А непонятное всегда притягательно: чёрная луна, летающие тарелки, разумные крысы. О таких вещах можно разговаривать сутки напролёт. Никогда не наскучит, пока какой-нибудь умник внезапно не разложит всё по полочкам, и тогда необъяснимое, ставшее объясненным, разом поскучнеет и быстро потеряется из разговоров.

Мы любили придумывать причины, зачем собачник явился в наш район. Из каких неведомых краёв выбрался он в наши места. И когда, наконец, исчезнет.

- Он ищет сказочного пса, - сказал однажды Фенька.

Мы непонимающе уставились на приятеля.

- Собачник этот, - пояснил Фенька и повторил. - Как найдёт сказочного пса, так и уберётся прочь.

- Какого сказочного пса? - спросил Зимбабва.

Вот кто подумал, что с ехидцей спросил, тому облом. Зимбабва умён, но почему-то ему нравились истории, которые сочинял Фенька.

Да они всем нравились. Все любили их слушать.

Думаю, Фенька поэтому к нам и прилип. Ведь классно же, когда то, что ты придумываешь, нравится.

- Есть собаки, которые мир меняют. Бегут они по земле, а где задержатся, там жизнь другой становится. Спокойной такой, тёплой, мирной. Люди тогда говорят: "Живём, как в сказке".

- А какие они, сказочные псы? - спросил кто-то из малышни. - Разноцветные? Как из радуги?

Фенька задумался.

- Да псы, как псы, - помотал он головой. - Отличались бы чем, кто им дал бы спокойно бегать? Шкуру бы содрали, да шубу сшили.

- А какой они породы? - не утихали вопросы. - А как их зовут?

- Их не зовут, - улыбнулся Фенька известной присказкой. - Они сами приходят. И породы у них нет. Дворняги. Внимания чтобы не привлекать. Самые обычные. Вот, как наш Доллар.

И все покосились на Доллара, замершего возле ступенек.

Пёс был неназойливым. Он не надоедал, но всегда был где-то рядом. Вилял хвостом. Улыбался. Именно от него я и научился отличать, когда собаки улыбаются, а когда скалят зубы. Он не лез, но показывал, что тоже свой, тоже с нами. И лишь когда нас собиралось много, он любил подойти, присесть и положить тёплую мягкую голову кому-нибудь на колени. Он не выделял никого. И это делало вечер чуточку непредсказуемым, каким-то волшебным. Не знаешь, повезёт ли сегодня тебе или кому другому, но обрадуешься, если твоих коленей коснётся рыжая шерсть, а рядом кто-то усердно задышит. Ты болтаешь, но чувствуешь собачье тепло, а краем глаза косишь на рыжее ухо.

Мы глядели на Доллара, а он смотрел куда-то за горизонт, будто охранял нас от невидимых опасностей.

- А собачникам не нравится, когда жизнь, как сказка, - добавил Фенька. - Вот они и отлавливают таких псов. Поймает и сам уйдёт. А в месте том вроде и не поменялось ничего, но жизнь другой становится. Будто сказка ушла и не вернётся.

Любой из нас мог рассмеяться. Но никто даже не усмехнулся, слушая Феньку. Солнце грело. Ступеньки крыльца были тёплыми и прочными. И казалось, что нет в мире лучше места, чем наше крылечко.

Так может и в самом деле Доллар - один из тех, кого называют сказочными псами?

Мне верилось, что собачник никогда не поймает сказочного пса. Что любую такую собаку скрывает невидимый защитный купол. Собачник не может войти сквозь него, а мы можем. Потому что любой из нас никогда не причинит вреда Доллару. Я боялся собачника, но боялся за себя и - никогда! - за Доллара. А Доллар не боялся ничего, словно и не подозревал о собачнике. Я никогда не видел его испуганным. Никогда.

Мы расходились, когда сумерки сползали на город. Я бежал через двор к своему подъезду. За каждым деревом, за каждым кустом меня ждал собачник.

И узкие его пальцы уже готовились достать из кармана что-то, похожее на волшебную палочку, на которой чернеют девять дырочек.

Но всё-таки лепрекон доставлял мне больше страхов. В начале того лета я с дрожью встречал время ночи. Нет-нет, я боялся не темноты, а того, что пора спать. Ведь меня ожидал кошмар. Фредди Крюгер истреблял детишек с улицы Вязов. Мне он казался почти что другом. Подружись я с Фредди, и мне было бы кого натравить на моего мучителя. Но в моём кошмаре не оставалось места для Крюгера. Там жили только я и лепрекон.

Спасение пришло неожиданно.

Готовясь привычно провалиться в Страну Кошмаров, я неожиданно угодил в спокойное царство снов.

Я медленно шёл по улицам предрассветного города. Верхние этажи окрасили розовые тона зари, а нижние прятались в серебристом тумане.

Тёмные окна, пустынные дворы. Город спал, и складывалось впечатление, будто в нём никого и нет, кроме меня.

Но это оказалось не так.

Туман открывал лишь ближайшую часть улицы, остальное утопало в его пелене. И вдруг из туманного облака один за другим принялись выскакивать щенки. Пухлые, криволапые, длинноухие. Не знаю, какой породы, но весёлые и смешные.

Все, как один, огненно-рыжие.

Щенки задорно неслись по улицам мимо меня.

В тот момент я не боялся никого и ничего. Это чувство осталось со мной и после пробуждения. Потом я ещё несколько раз видел город, поглощённый туманом. И всегда из тумана возникали щенки. Весёлые щенки. Бегущие щенки. Рыжая задорная вереница, выпрыгнувшая из тумана и в нём же исчезнувшая. Куда бежали они? Кто мог ответить на этот вопрос?

Чего они хотели? Быть может, чтобы и я превратился в щенка и бежал бы с ними по улицам, залитым серебром тумана. Что ждало меня там?

Но даже во сне я твёрдо знал, что никогда не превращусь в щенка. Вернее, я не догадывался, что это сон. Для меня он казался самой настоящей жизнью. Той, что снаружи. Той, что наяву. В которой люди не умеют превращаться. Даже если очень-очень-очень хотят этого.

Поэтому щенки бежали, а я стоял.

Ни один из них не менял курса. Ни один из них не приблизился ко мне, чтобы по-доброму ткнуться прохладным носом мне в штанину. Остановиться, взглянуть в глаза, чтобы я потрепал его и отпустил бежать дальше.

Но в тот миг, пока они проносились мимо, что-то неведомое перечеркнуло в душе липкий страх.

После того, как мне приснились рыжие щенки, бегущие по предрассветному городу, я перестал бояться страшил из фильмов.

Однако оставался собачник. Ведь он постоянно был где-то рядом. Ходил по тем же улицам, что и я. Смотрел на те же афиши и рекламы. Он мог в любой момент выйти мне навстречу. Собаки излечивали меня от страха, а собачник этот страх наводил.

Когда чего-то не знаешь точно, пустота непременно дополняется домыслами, придумками и фантазиями. И шелестели уже не листья, а полы длинного плаща. Где-то рядом. В пяти шагах. Мне казалось, как только закончатся собаки в нашем районе, собачник изменит мелодию. И начнёт уводить детей. Как знаменитый крысолов из немецкого городка.

Я был уверен, что стану первым, кто услышит эту мелодию, которой невозможно противостоять. Я ждал эту мелодию, как ждал появления лепрекона в том страшном сне.

Теперь вы можете понять мои мятущиеся мысли в те вечера, когда я уже верил в собачника, но ещё не слышал звуки его волшебной флейты.

- Он будет моим, - повторил я, прокручивая перед глазами картинку с велосипедом. - Да и вы такими обзаведётесь.

Что-то крепкое было в моих словах. Как-то иначе прозвучал мой голос сегодня.

Из глаз Зимбабвы исчезло презрение к моим планам, которые никогда не сбывались. В них проснулся интерес. А Фенька от удивления раззявил рот:

- Это как?

Я промолчал. Перед глазами стоял день, когда я полноправно прикачу к пляжу на новом красавце. Искупаюсь, позагораю, съем парочку "Королевских Дынь".

- Ну? - вздохнул Фенька.

Моё лицо украсила горделивая улыбка, потому что сегодня я знал ответ. Ответ подсказала придуманная картинка.

- Заработаем, - мир играл радужными красками. - Только и всего.

- Это кем? - удивился Фенька. - Я слыхал, почтальоны требуются.

- Две тыщи в месяц, - Зимбабва замотал головой, показывая, что за такую смешную сумму горбатиться не желает.

- Почта нам ни к чему, - пояснил я. - Торговать будем.

- На рынке? - скривился Фенька.

Я выдержал паузу. И в минуту молчания снова представил песчаный берег городского пляжа, жаркое солнце, холодные волны и длинную очередь к единственному киоску.

- На пляже, - коротко ответил я и тут же добавил. - Мороженым.

И заволновался. А что если народ воспротивится? Феньку-то, ладно, уговорим. А вот Зимбабва скажет, как отрежет. Но Зимбабва не подвёл.

- Дельно, - встрепенулся он.

Но тут же подвёл неутешительную черту:

- Много не срубить. Рубль с порции. Ну два.

Но я был готов ответить.

- Это если в киоске покупать. А мы на хладокомбинате партию возьмём.

- Ха! - выкрикнул Фенька. - Это ж не меньше сотни порций зараз брать надо.

- Здесь хватит, - я похлопал себя по карману. - Велик-то старый я ещё весной продал.

И вздрогнул от грусти. Когда продавал - не грустил. Но кто ж знал, что придётся обретаться без велика уже нескончаемые полтора месяца.

- А хранить? - не сдавался Фенька. - Оно ж потает!

Внутри всё похолодело. Вот дурень, на такой ерунде спалился.

- Спокуха, - на помощь пришёл Зимбабва. - Переносной холодильник имеется. Мы с ним на природу ездим. Туда сто пачек точняк влезет. Только тяжеленный, если на руках таскать. Одному не потянуть.

- Я телегу прикачу, - расцвёл Фенька. - Бабка на ней рассаду возит. Здоровенные ящики.

- Ты в деле, - я потрепал Феньку по плечу. - Только не проспи завтра.

- Что я, малой? - обиделся Фенька и шмыгнул носом на всю улицу.

У каждого спортсмена есть какая-то любимая фирма. При виде которой он радуется. Вот купит чего-то, пусть даже ерундовину какую-нибудь. Но на ней эмблема. И он радуется.

У кого-то "Пума", у кого-то "Адидас". В те дни моей единственной настоящей любовью была фирма "Шимано".

Для вас, быть может, велосипед - это так, средство передвижения. Для меня он - мегаконструктор. Если кто подумал, что моей мечтой был обычный школьный велик, то мимо кассы. Там, за стеклом, на витрине стояло шоссейное совершенство.

Для обычного человека те же два колеса, руль да рама. Но я-то знал, что всё не так просто!

Взгляните хотя бы на руль - он же другой! Он совсем не такой, как у велопов, на которых гоняет малышня. Приглядитесь к цепи. А? Заметили? Скользните взглядом по передаче. Видите пирамиду из игольчатых колёс. Удивлены? То-то же!

Для вас они - игольчатые колёса, для меня - звёзды. И уж моя забота, как постепенно набрать из них созвездие нужного мне количества.

Только на таких велосипедах можно за три секунды разогнаться с нуля до высочайших скоростей (ну, три секунды - это я немного загнул, но всё же...). Только на таком можно в два счёта оторваться даже от сказочного лепрекона.

Я куплю не велосипед. Я куплю устройство, которое можно модернизировать до бесконечности. Обо мне позаботились. И лучше всех обо мне позаботилась именно фирма "Шимано".

Мои дневники и тетради были исчерчены этим словом. Если в нашем дворе увидите выцарапанное на стене или лавочке "sнimano", не сомневайтесь - моя работа. Я полгода учился выписывать округлую арку заглавной "А", чтобы она представляла идеал симметрии, и не забывать приспускать перекладину "Н", как это требует фирменный стиль. Я чуть было не заказал студенту-очкарику компьютерный фонт, чтобы в любом тексте выписывать буковки так, как они значатся на логотипе. Я вырезал трафарет и отпечатал логотип на двух футболках. Жаль только, что краска потрескалась и постепенно осыпалась после стирок.

Я жил этим словом. Я слышал его везде. Я миллион раз повторил его, когда снова вернулся к витрине. К велосипеду, который будет моим.

- Шшшшшшимано, - шероховато шуршали шины.

Я нёсся на воображаемом велосипеде по воображаемым улицам. Но ветер, который бил мне в лицо, был самым что ни на есть настоящим.

Возвращаясь из магазина, я увидел собачника.

Почему же я решил, что это собачник? Быть может, меня на эту мысль навёл поводок.

Поводок был на диво истрёпан. Полоска тонкой шоколадно-коричневой кожи. Истёртая. Искусанная. Словно её грызла большая собачья стая. Такие полоски крепятся к футлярам смешных древних фотоаппаратов в музеях и антикварных лавках. Сверху её сжимали узкие длинные пальцы. Снизу она крепилась к ошейнику. Тоже полоска. И тоже из кожи. Только чёрной. И по коже этой разбросали диковинные созвездия заклёпок.

Хотя нет. Ледяная мыслишка "Вот же он, собачник" появилась, когда я рассмотрел ту, на кого этот ошейник был одет.

Блестящие звёзды обвивали шею лохматой собаченции. Дворняга с замызганной шерстью. Ужас домохозяек. Если такая на диван вспрыгнет, наступит конец света. Будут писки, визги и тонны шампуня.

Дворняга вскинула голову и посмотрела на меня. В этот миг я её узнал. Она жила за мусорными баками ресторана. Она не могла принадлежать хозяину длинных пальцев.

Янтарные глаза-пуговки вцепились в меня особенным взглядом. Словно собака знала нечто важное, но сказать, понятное дело, не могла. Но звала, звала, звала хоть кого-нибудь. Я знаю, вот напишут "жгучий взгляд" или "звать взглядом", а это лишь слова. Как можно взглядом обжечь или позвать. Неужели я сам придумал этот зов?

Но в тот миг он казался мне реальнее всех звуков мира.

Я присел перед собакой, осторожно покосившись на типа. Тот продолжал читать газету на стенде.

На удивление тип оказался знакомым. Тот самый, с серым лицом, накрытым кепочкой. Тот самый, что один раз показался нам с овчаркой. А второй раз без неё. Теперь-то мне хватило ума сообразить, что и овчарка была не другом, а добычей.

Мятые брюки, застиранная рубаха. Где длинный плащ? Где волшебная флейта? Существуете ли вы на самом деле? А если нет, тогда...

Тогда я понял, что смогу освободить псину. У меня есть для этого всё необходимое.

Во-первых, нож.

Превосходный швейцарский ножичек. Не какое-нибудь китайское барахло с рынка, а настоящий "Викторинокс". С ножницами, штопором и даже пилой. И, конечно же, с лезвием. Даже с двумя.

Во-вторых, смелость.

Очень непросто взять и ввязаться.

Миллионы людей пройдут мимо и думать забудут об этой собаченции.

Тысячи остановятся, но решат, что это всё же не их дело.

Сотни осознают, что, быть может, история закончится некрасиво, но лично они изменить ничего смогут.

Десятки попробуют заговорить с собачником, но как только он предъявит на собаку права, они втянут голову в плечи и пойдут своей дорогой.

Должен найтись кто-то один, который не станет спрашивать. Который сделает всё по-своему. И сделает очень быстро. Так, что собачник и слова вымолвить не успеет. А псина удерёт себе, и делу конец.

И во мне зрела уверенность, что этот единственный - несомненно, я!

Смелость даже важнее ножа.

У кого-то и нож есть, а он его открыть забоится. А у другого и ножа никакого нет, а он так попрёт вперёд, что против него и с ножом никто выступить не посмеет.

Тихо-тихо я отворил лезвие, поглядывая на собачника.

Тот уставился в газетный лист застеклённого стенда. Издательство вывешивает в такие стенды вчерашние газеты. Покупать их никто не будет, а почитать вполне могут. Вот как этот собачник.

Я резко полоснул лезвием поводок, словно Люк Скайвокер лучевым мечом имперского гвардейца.

Поводок дрогнул, как гитарная струна, даже не думая обрываться.

Ужас ледяной нитью пронзил каждую клеточку моего тела. Сейчас меня ухватят за ухо и...

Собачник продолжал безмятежно читать. Возможно, он решил, что поводок дёрнула псина.

Удача явно была на моей стороне.

Теперь я не стал поступать опрометчиво. Я присел, выбрал самое истрёпанное место, где кожа сильно истончилась, ухватил поводок двумя пальцами левой руки, а правой принялся осторожно резать. Даже не резать, а пилить коричневую кожу чуть ниже захвата. Теперь дело пошло быстро. Семь секунд, и поводок оборван.

Псина сразу почуяла свободу. Но какой же умной она оказалась. Не залаяла, не взвизгнула, а быстро-быстро засеменила к воротам в ближайший двор. Я проводил её взглядом и вскинул голову: а как там собачник?

Наши взгляды встретились.

Наверное, со стороны это выглядело дико. Уже не маленький пацан сидит на корточках и держится за обрывок поводка, зажатого пальцами взрослого сурового мужика.

Даже вид не сделать, что ни при чём. Поздняк метаться!

Я осторожно выпрямился, не отводя взгляда. Вот что сказать?

И мысли не было, что он мне вмажет. Мы же посреди улицы. Вокруг сотня людей. Лишь много после я сообразил, что если никому нет дела до спасения собаченции, то и вписываться за постороннего пацана тоже никто не станет. Но удара и не последовало.

Осторожным движением собачник вырвал у меня обрывок и лениво зашвырнул кожаную полоску в мусорный ящик.

Я продолжал молчать, но тишина внезапно оборвалась.

- До свиданья, мальчик, - холодно усмехнулся он.

- Прощайте, дяденька, - выдавил я, отступив на два шага.

- Какой тут "прощайте", - его губы скривились улыбкой. - Я ж сказал "до свиданья". Свидимся ещё. Уж поверь.

Он резко развернулся и зашагал прочь, нелепо размахивая руками. Я пялился в его спину, думал, может, обернётся, скажет чего-то ещё. Такое, как звуки колдовской музыки, уводящие за собой. Боялся я новых слов, но и ждал. Не хотел больше с ним встречаться.

А он так и не обернулся, исчезнув за углом мрачной пятиэтажки.

Я стоял в какой-то пустоте. Но вдруг снова понял, что у собачника нет бледного лица, длинного плаща и волшебной флейты. Что он такой же человек. Как я, как Фенька и Зимбабва. Только взрослый. Ну так что же, что взрослый? Раз взрослый - это ещё не повод его бояться.

Во мне боролись тревога и ликование. Но они уже отходили на второй план. Я с нетерпением ждал завтрашнего утра, потому что завтра для меня должна была начаться совсем другая жизнь.

Наступило первое утро, когда мои страхи остались в прошлом.

Я выскочил из дома перед полуднем. Ровно в двенадцать мы договорились собраться на крыльце. Карман был тяжёлым от денег, а голова - от мыслей. Я волновался, но верил, что всё получится.

Когда я был ещё далеко, но уже в поле видимости, на крыльце началась суматоха. Народ повскакал, развернулся в мою сторону. Малышня даже бросилась навстречу.

Меня ждали! Словно известного артиста. Как гвоздь программы.

Ребятня гудела. Я из-за волнения не разбирал отдельных слов. Но видел: всё готово к выходу. Морозильная камера уже взгромоздилась на просевшую от тяжести, но ещё бодрую тележку.

- Мы с вами! - требовала малышня. - Мы с вами!

- Кто вас туда пустит? - фыркнул Зимбабва. - Здесь обождёте.

Словно тень прошлась по лицам малышей.

- Пусть едут, - великодушно махнул я рукой. - Не помешают.

Солнце вышло из-за туч. Малышня ликовала так, словно увидела салют.

А я вдруг сообразил, что Зимбабва не стал возражать.

Его слова отменили, а он смолчал. Немыслимо, но факт!

Я становился главным. С этого мига как я сказал, так и будет! Я кивнул Феньке. Он впрягся в тележку и потянул. Зимбабва помогал сзади. Малышня рванула следом.

Рыжий Доллар вылез из-под крыльца и степенно двинулся за нами. Чуть позади и чуть сбоку, но с нами. Весёлой толпой мы двигались к автобусной остановке. Мы шли, как единая команда, как смелый отряд, как самая храбрая армия в мире к самой великой победе.

В салоне малыши притихли. Кроме того, передо мной возникла кондуктор. Мощная, но невысокая женщина, схожая с бочонком, какие показывают на пиратских кораблях. В оранжевой жилетке. С короткими рыжими волосами. С рябым лицом. Вспотевшая от жары. Рассерженная перепалками с пассажирами передней площадки.

- За проезд оплачиваем!

И я заметил, что наши снова уставились на меня. Даже Фенька с Зимбабвой. Это было очень и очень непривычно. Я всегда был вынужден кого-то слушаться. Дома - родителей. В школе - учителей и основных из нашего класса. Даже на крылечке, где вроде все равны, как-то так получалось, что слушались Зимбабву. Но теперь командовал всеми я.

- Это со мной, - пробурчал я. - Сколько за все эти головы?

За все наши головы получилось пятьдесят рублей, которые я важно вручил кондукторше. Она уже двинулась дальше, но зацепила взглядом Доллара.

- А псина чья?

- Моя, - немедленно отозвался я. - Сколько за неё?

Кондукторша задумалась.

- Славная собаченция, - внезапно улыбнулась она. - Пусть так едет.

В этот момент Доллар приподнялся и тихонько ткнулся ей в ногу прохладным носом. Поприветствовав, он снова улёгся на пол вдоль широкого окна. Кондуктор улыбнулась, и я вдруг увидел, что это вполне симпатичная тётенька.

Завидев громаду здания, выраставшего из-за высокого забора, малыши забоялись.

- Здесь подождём, - решил кто-то из них, и все безропотно остались на улице, даже не решившись пройти за ворота.

Мы же быстро юркнули через проходную. То ли на страже никого не было, то ли нас не заметили. Двор пустовал. Мы, робея, подошли к крыльцу.

Местный хладокомбинат - огромная бетонная домина. Окна в три метра все серые от пыли и всего одна дверь с белым квадратом таблички.

- Раз-ни-цы нет, - Фенькины глаза раскрылись, что блюдца. - Какой разницы?

- Розницы, балда, - Зимбабва легонько огрел его по затылку. - Это значит, что порциями тут не торгуют. Только партиями.

- А сто штук - это партия? - поинтересовался Фенька.

- Сто штук - это партия? - посмотрел на меня Зимбабва.

- А то! - заверил я, хотя вовсе не был уверен.

Чтобы развеять сомнения, я вбежал по крыльцу и толкнул дверь. Зимбабва и Фенька ввалились в домину следом за мной. Доллар сел возле крыльца. Как знал, что с собаками в помещение вход воспрещён. Он широко зевнул и принялся гонять мух лохматым хвостом.

Мы оказались в длиннющем коридоре. Вот здесь дверей было предостаточно. Знать бы ещё, в какую сунуться. Я беспомощно вертел головой, но тут опять пригодилась смекалка Зимбабвы.

- Оптовый отдел, - он подтолкнул меня к нужной двери. - Нам сюда.

"Сюда ли?" - забеспокоился я.

А что, если за дверью окажется сам директор? И он будет недоволен. Посторонними детьми все недовольны. "Ты же теперь не дитё, - спасительно пискнуло в голове. - Ты - клиент. А клиент всегда прав".

За дверью оказалась большая комната. Много-много столов заваленных бумагами. И один-единственный дядя. Усатый. Большеглазый. С всклокоченной шевелюрой. Похожий на почтальона Печкина. Его руки суетливо листали пачку документов. Он нас и не заметил бы, если б не Фенькин шмыгающий нос.

- Чего надо? - неласково буркнул Усач.

Моя смелость тут же испарилась. Колени задрожали. Захотелось повернуться и сбежать в прохладный сумрак коридора. Но проход загородили Фенька и Зимбабва.

- Нам мороженое, - начал Зимбабва и, чтобы не оставалось сомнений в серьёзности наших намерений, тут же добавил. - Оптом.

- Ишь ты, оптом, - усмехнулся Усач. - За нал или безнал?

- За деньги, дяденька, - жалобно зашлёпал губами растерявшийся Фенька.

- Значит, за нал, - перевёл Усач наши слова на свой непонятный язык. - Сколько берёте? Контейнер, два?

- Пока сто штук, - солидно продолжил разговор Зимбабва.

Цифра дяденьку не порадовала. Он поскучнел, насупился.

- Достаточно для минимальной партии? - уточнил Зимбабва.

- Ишь ты, достаточно, - передразнил Усач. - Для минимальной. Откуда такие умники берутся? Не ребёнок, а Владимир Владимирович собственной персоной. Мы вообще-то от тысячи работаем, но для вас, - он покосился на портрет, висевший у него за спиной, - так и быть, исключение сделаем.

- Нам молочное, - я отпихнул Зимбабву, чтобы Усач понял, кто тут главный.

- Молочного нет, - вздохнул Усач. - Линия встала.

- Это как? - опешил Фенька.

Он знал лишь прямые да отрезки, которые лежали себе на страницах учебника геометрии и вставать не собирались.

- А вот так, - развёл руками Усач. - Берите "Королевскую Дыню". Самый сейчас ходовой сорт.

- А почём? - расстроено спросил я.

Планы рушились. Планы были рассчитаны на "Молочное", которое и в розницу стоило всего пятак.

- За сто штук - тысяча, - Усач принялся загибать пальцы, подсчитывая невидимые порции.

- Двадцатки не хватает, - зашептал я компаньонам.

Фенька мигом опустил плечи и отвернулся.

- Добавлю, - покровительственно пообещал Зимбабва.

- Берём, - ликующе прокричал я.

- Тогда в кассу, а потом обратно ко мне - Усач защёлкал по клавиатуре, вытянул пару листов из зажужжавшего принтера и протянул мне. - Провожу на склад за готовой продукцией.

"Как взрослому", - с замиранием сердца подумал я и осторожно подхватил документы.

- Только с получением товара подождать чуток придётся, - сказал Усач, когда мы выходили из кабинета. - Обед у нас.

- Сто "Королевских Дынь"! - Фенька аж пританцовывал у закрытого окошка кассы. - Жаль, горло свербит, а то бы слопал дюжину! Смогу я дюжину стрескать или нет?

- Лучше спроси, дадут ли тебе? - холодно процедил Зимбабва. - Вся сотня в дело пойдёт. Если самим лопать, одни убытки.

- А ну брысь от кассы, - из полукруглого окошка смотрело суровое лицо кассирши. - Нашли, где баловать.

- Мы не балуемся, - заверил её Фенька, но на всякий случай отодвинулся подальше.

- Мы оплачиваем, - пояснил Зимбабва и подтолкнул меня к кассе.

Я степенно положил свои купюры, а поверх добавил два десятчика Зимбабвы. После протянул документы.

- А где ещё сто шестьдесят? - рассердилась кассирша.

- Какие... - растерялся я. - Какие сто шестьдесят? Там всё было!

Даже на пол посмотрел, не уронил ли пару бумажек.

Документы вылетели обратно. А на них веером плюхнулась моя тысяча.

- Вот же, - толкнул я обратно всё разом.

- Сумму читай.

И я прочитал.

"Итого: Одна тысяча сто шестьдесят рублей, - значилось там, - из них НДС: Сто шестьдесят рублей".

- Но нам же сказали, что ровно тысяча, - пролепетал я.

- Тысяча и есть, - раздражённо пояснила кассирша. - Плюс НДС.

- Нам НДС не надо, - заверил Фенька, заглядывающий через плечо.

- А мне надо? - заорала кассирша. - Или платите, или вымётывайтесь отсюда.

- Это налог такой, - умный Зимбабва черкнул пальцем по загадочным трём буквам. - Надо оплачивать. Держи ещё стоху. Эй, Фенька, теперь тебе проставляться.

- У меня вот, - Фенька пошарил по карманам, извлёк мятую десятку и зашмыгал носом. - Больше нету.

Не хватало ровно пятидесяти рублей. Того самого полтинника, что я гордо истратил на наш всеобщий проезд.

Из знакомого кабинета выбрался краснощёкий толстяк. Его пальцы-сардельки сжимали два листочка. Такие же, как у меня. Толстяк подошёл к кассе и уставился на нас.

- Надо платить, - прошептал Фенька.

- Нечем, - испугался я.

Сейчас кассирша разорётся по-настоящему. От греха подальше я быстро отошёл от окошка. Толстяк просунул документы в кассу и начал отсчитывать купюры. Такого НДСами не испугать.

Мы уныло плелись по коридору.

- Заварил кашу, - прошипел Зимбабва. - Нет денег, так не суйся.

- Кто ж знал, что "Молочного" нет, - оправдывался я.

- Должен был знать, - Зимбабва неласково подтолкнул меня к выходу. - Ходить с тобой, только позориться. Так, Фенька?

- Да, - сдавленно подтвердил мой компаньон.

Он ещё не верил, что наш бизнес закончился, так и не успев начаться.

Больше всего в жизни я хотел вернуть всё обратно. Это "всё"... В него так много входило. И будущее с велосипедом. И настоящее, когда я - главный придумщик и руководитель. Эти взгляды малышей, как на взрослого. И как на волшебника. На человека, который всё знает. И всё может.

Там, за оградой, оставались ещё малыши, которые не знали, что больше ничего не будет. Как объяснить им? И как остаться друзьями с Фенькой и Зимбабвой?

- Тележку для него выпрашивай, - бурчал Фенька. - Холодильник волоки. И всё за так.

- Обратно сам повезёт, - невесело усмехнулся Зимбабва.

Я перестал быть главным. Я превратился в неудачника. В того, с кем не следует дружить. В того, к кому не стоит прислушиваться.

Казалось, солнце спряталось в тень. Казалось, весь мир погрузился в липкую, беспросветную тоску. Вот каким было моё настроение.

- Деньги верни, - мрачно потребовал Зимбабва.

Я протянул обратно его купюры...

И вдруг не отдал.

Почему-то мне чудилось, что недостающий полтинник вот-вот найдётся. Что всё образуется. Что на меня снова будут смотреть, как на главного. Как на взрослого.

- Ребя, - взволнованно прошептал я. - Я щас, ждите. Будут вам деньги. Я щас... Мы успеем!

Не понимая, что делать дальше, я вылетел на крыльцо и загрохотал по ступенькам. От моего порыва ничто не изменилось. Бежать-то ведь некуда. И я бессильно опустился на нижнюю ступеньку. Кто даст мне деньги? Кого звать на помощь? Впору было обращаться к волшебникам из сказок.

Первым, в кого упёрся мой лихорадочный от несчастья взор, был рыжий Доллар.

Для Доллара праздник словно и не заканчивался. При виде меня, он подпрыгнул, упёр мне лапы в грудь и вылизал лицо. А когда я присел, тут же улёгся рядом. Блестел влажный нос. Радостные глаза буравили меня, словно спрашивали, какие подвиги надо совершить немедленно.

Я не заметил, когда появился тот. В кепочке. Он подобрался тихо, как диверсант. Он словно возник из воздуха. Узкие пальцы поглаживали чёрный ошейник.

- Твой пёс? - он делал вид, что вчерашней встречи не происходило.

Но - вдруг! - и в самом деле забыл обо мне?

Ведь зачем ему помнить о каждом мальчишке, который подворачивается под ноги?

Но не каждый мальчишка режет его поводок.

Я тоже не стал напоминать о том, что было вчера.

- Мой, - на всякий случай я положил руку на рыжий хребет.

От прикосновения Доллар радостно задрожал.

"Ага, - проснулся во мне какой-то противный голосок. - Твой, как же. Ты его попробуй домой приведи, сразу поймёшь. Ничей он. Дворняга".

- Тогда продай, - с серого лица смотрели жгучие карие глаза.

На меня смотрели. Только на меня.

- Не, - мотнул головой я. - Мой пёс.

- К тебе и обращаюсь, - не отставал серолицый. - Хорошую цену дам. Полтинник.

Что-то дрогнуло во мне. Ведь предложили ровно ту сумму, которой не хватало.

- Его ведь Долларом кличут? - ухмыльнулся серолицый. - Так я даю вдвое больше, чем по курсу.

"Соглашайся", - зашептал внутренний голос.

- Но ведь... - начал я.

"Соглашайся, - не дослушал тот, липкий, что прятался внутри. - Твой Баксик всё равно от него удерёт. Вернётся, а деньжата уже в деле будут. Да и за убежавшего зверя деньгу никто не вертает".

Никогда-никогда и мысли бы у меня не возникло расстаться с Долларом, если бы не это проклятущее мороженое. Если бы не ждали меня в коридоре Зимбабва и Фенька. И ждали не просто моего возвращения, а с полтинником. Точно таким же, как резко, словно по волшебству, объявился в руке, протянутой ко мне.

Я посмотрел на собачника, не соглашаясь. Не веря, что соглашусь.

"Если умный, - чуть слышно повторил внутренний голос. - Значит, сбежит".

- Ну, - нагнулся к нам серолицый. - Мы договорились, партнёр?

Его узкие пальцы играли с голубой купюрой. Внезапно она оказалась у меня. А на шее Доллара ошейник из толстой кожи. От собачьей шеи к пальцам серолицего уже тянулась шоколадная нить поводка. Нового. Без трещинок и потёртостей. Я даже и сказать ничего не успел, а Доллара уже поволокли прочь.

- Э! - рванулся я вслед.

"Стоять, - приказал тот, что прятался внутри меня. - Сказал же, вернётся".

И снова мысли о Зимбабве и Феньке. Я взялся быть главным. И, как командир, как капитан корабля, просто обязан был выправить ситуацию. Любым способом. Любыми средствами. Я - главный. Я должен довести дело до конца.

А ещё я твёрдо верил, что чуду суждено случиться. Что неведомые силы всё устроили так специально. Я получаю недостающий полтинник, а Доллар легко убегает, обхитрив собачника.

Непременно ведь убежит! По-другому и быть не может.

У ворот серолиций остановился и закурил. Доллар перестал вырываться. Он плюхнулся на задние лапы и неотрывно смотрел на меня. Словно ждал, вот я брошусь следом и, вырвав поводок, отберу его из чужих рук. Серолицый заметил мой затравленный взгляд и колко улыбнулся. Я стыдливо отвёл глаза. И понял, что из нас двоих никто не забыл о вчерашней встрече.

Всё время, пока мы ожидали на складе нашу партию, я надеялся, что Доллар сбежит немедленно, в ближайшие пять минут. Я в красках представлял картину, как мы выкатываем тележку из ворот, и у обочины нас ждут малыши. А рядом сидит Доллар. Я видел запылившуюся рыжую шерсть, высунутый лоскуток алого языка, чёрный нос и добрые глаза. Я верил, что праздник не закончился.

Но за воротами Доллара не оказалось.

Завидев довольных Феньку и Зимбабву, малышня восторженно завопила. Мы отправились на пляж. Он был неподалёку от хладокомбината. Передо мной всё плыло словно через какую-то зыбкую пелену. Иногда краем глаза я ловил рыжее пятно. И чуял укол радости. А потом укол горечи, потому что, повернувшись, видел, что ничего рыжего поблизости не наблюдалось.

Фенька с Зимбабвой решили, что я внезапно заболел. Что я простыл, надышавшись морозного воздуха из камеры. Я не возражал. Просто катил тележку, или останавливал её, придерживая. Отстранённо смотрел, как покидают камеру всё новые брикеты в оранжевых пачках с золотой надписью. И равнодушно взирал на приток мятых купюр и монетин.

Я ждал вечера. Я прорывался через невыносимо тягучее жаркое время, дожидаясь мягких лиловых сумерек, чтобы добраться до нашей лестницы и проверить: как там, под ней, не появился ли кто?

Вечер за вечером я прибегал к крыльцу и с надеждой заглядывал в дыру. Я тихо мечтал, что всё наладится. Что с Долларом ничего не могло случиться, ведь он же умный. А в середине лета крыльцо вдруг исчезло, и освободившимся местом расширили автостоянку.

По пропавшему крыльцу я не особо и горевал. Было не до посиделок. Мороженое на пляже пользовалось огромным спросом, и мы на расхлябанной тележке волокли туда камеру чуть ли не каждый день. Миллионерами, конечно, не стали, но Зимбабва обзавёлся неплохим фотоаппаратом, а Фенька на свою долю выцыганил в ломбарде чей-то ушатанный, но вполне рабочий планшетник. К концу лета я купил новый велосипед. Тот самый, шоссейный, что приковывал мой взор к витрине.

Но мне больше никогда не снились улицы странного города, заполненного туманом, и вереница рыжих щенков, бегущих по серебряной от сырости мостовой.

2005 (корректура 2013)

Оставить комментарий © Copyright Dark Window (dwindow@yandex.ru) Размещен: 25/12/2013, изменен: 25/12/2013. 49k. Статистика. Рассказ: Проза		Ваша оценка:
Аннотация: Доллар - кличка рыжей собаки, живущей под крыльцом. Добрый пёс дружит с небольшой командой мальчишек, которую сплачивают летние посиделки на крыльце. Главного героя пугают три страха: выдуманный лепрекон, таинственный собачник и то, что ему не купят велосипед. Постепенно он избавляется от всех страхов, но на пороге взрослого мира денег ему достаётся неожиданное испытание.

Dark Window : другие произведения.

Рыжий Доллар