В маленьком заброшенном таджикском городишке вышел из многолетнего запоя последний русский и неожиданно узнал, что СССР больше нет, и все русские давно покинули это место.
В субботу уехала жена, собралась насовсем, в Москву, но в какую субботу не помню. В холодильнике кончилась водка и были пусты все помятые кастрюльки, из которых можно было ее заедать.
С водкой последнее время творилось странное, этикетку постоянно меняли, и постепенно исчезли все надписи по-русски, остались по-таджикски, и даже название изменилось на арак.
С женой я об этом не говорил, она была с рождения немой, и общались мы не подробно и не обо всем. С кем-то другим поговорить не хотелось. Да и жена всеми силами удерживала меня дома, прятала деревянный протез ноги и костыли, ну, правильно - в магазин и за нашими пенсиями по инвалидности ходила она. А я, что я, пока выходил из дома, то тащил из него все подряд, и продавал, потому что водки много не бывает.
В общем уехала она в субботу, попрощалась запиской.
С трудом, я попрыгал на одной ноге по кухне, водки и еды нет, попил мутной воды прямо из-под крана, и стал искать протез, он оказался спрятанным под ванну и за долгое время успел позеленеть от сырости. Одеть его было невозможно, он вонял хуже меня, но костылей в квартире не было, я вспомнил, что она сломала их, когда я вынес на улицу телевизор и продал его за бутылку водки. С размаху я кинул костыль в угол, и сел в этот же угол, даже непонятно чего хотелось больше, вначале водки, а теперь уже есть.
А вот если ползти по углам квартиры, то можно найти не только брошенную одежду, но и кусочки засохшего хлеба, тоже почти зеленого и даже две конфетки, одну леденец, вторая карамель, обе вкусные. Вода из крана была давно такая мутная, и нужно ее было кипятить, газовая плита с почти пустым привозным баллоном, но две из трех спичек, оставшиеся в коробке, сломались под дрожащими пальцами, третья вспыхнула, подожгла газ, который кончился спустя несколько секунд.
Электричество в доме отключили, причем, не только у нас, а во всем доме, за неуплату, еще в прошлом году. В двухэтажном доме на 12 квартир жили не самые богатые люди, но нам повезло, первый этаж, для южной республики было престижно, уже хотя бы тем, что можно протянуть руку из окна и нарвать тутовника.
В тутовнике, что интересно, никогда не заводилось червей, я обобрал и съел все на длину вытянутой руки, пытался дотянуться палочкой до дальних веток, но сноровки не хватило, да и осыпался он, почти осень. Впрочем, какая осень, если снег зимой лежал только на горах, а в город выпадал раз в год, и не каждый год, и тут же таял. Это не Россия, это ее неухоженная южная задница.
С кипятком не повезло. Стучать к соседям бесполезно, давно не реагируют, бояться попрошу взаймы, кричал, шумел в окно, с лоджии, во дворе за день видел одну молодую таджичку, бочком убежавшую в магазин, два двух грязных ребят, которые внимательно слушали мои крики, потом, видимо, не поняв, разбили мне камнем уже и так треснутое оконное стекло.
С голоду темнело в глазах, и нужно было как-то выйти, получить на почте пенсию, купить еду, научиться жить одному, без помощи жены, но как это сделать без костылей, ну, не ползком же.
В углу лежал мой покрытый плесенью старый деревянный протез, я соскоблил зеленый налет кухонным ножом и стал отвыкшими руками пристегивать его к ноге, но кожаные ремешки сгнили и оборвались, пришлось примотать деревянную ногу шнуром от старого торшера, попробовал ходить.
Входная дверь у нас всегда была открыта, так повелось, соседи друг у друга ничего без спроса не брали, по дороге на почте упал два раза, видел одного таджика, он поприветствовал меня по-таджикски, я ответил - салам.
У почты и на почте никого не было, долго стучал по прилавку, пока откуда-то изнутри не вышла пожилая таджичка и с удивлением уставилась на мой советский паспорт, по которому я пришел получать пенсию.
- А у нас давно не дают русские пенсии, и паспорт у вас старый, нужно менять, - увидела, что я безногий, она протянула мне из своего кошелька две бумажные купюры.
- Это что, - уже удивленно уставился я.
- Это деньги, сомы, купи себе еды, и не ходи сюда больше, у меня нет рублей.
Уже на улице я рассмотрел подаренные таджичкой бумажки - сомы, может, купоны для инвалидов, давно я ничего сам не получал по льготам.
В магазине мне дали нон, хлеб по-таджикски, такой же плохой, как и называется. Ну, гушт, мясо то есть, мне не дали, видимо, купоны были хлебные. С трудом объяснился с продавщицей - не бельмес по-русски, где только такие неучи учатся.
Домой не спешил, и протез на проволоке расшатался, и от голода шатает, и от того, что в этом году еще не ходил по улице, да и в прошлом году то же, наверно, не ходил, и в позапрошлом, даже не помню, когда это и было в последний раз. Вся жизнь в пьяном запое и разговорах с немой женой. Зато слушает хорошо, и кивает или не кивает, а без разницы.
Улица была давно не метена, все названия магазинов были только на таджикском языке, заметил, что навстречу и обгоняют меня одни таджики. Откуда их столько в русском городишке, но жили они раньше только на окраине, несколько семей, да какая там окраина, сам там родился и всю жизнь живу, весь городок за 10-15 минут обойти можно.
Остановил пожилого таджика, спросил, откуда столько таджиков наехало с кишлаков, он обиделся по-русски и по-русски же меня послал в задницу и по всем этажам нашего великого языка.
Я заметил, что на улице не было школьников, только чумазые таджикские дети в какой-то ветоши, пестро и грязно одетые мужчины в национальных обносках, женщины закрывают лица, и шарахаются от меня, как от привидения. Сколько кого не спрашивал, все бормочут по-своему и махают на меня руками. Одна лишь пожилая таджичка дала мне виноград, завернутый в газету, я поблагодарил, да вот и мой дом.
Ужин царский, хлеб с виноградом, жаль только газета не Советский спорт, а на таджикском языке, вообще, непонятная. С сытой усталости взял школьный учебник по таджикскому языку, открыл сзади на словарике и всего за час перевел первый абзац, правил в стране какой-то шах Рахмон, и его хвалили другие падишахи, а дата 2000 год, газета не затертая, почти новая. Всю ночь провел с газетой, словарем и с крепким матом.
Оказалось, что мой город, да и вся республика лет десять назад отделились от СССР, русские уехали, власть в стране взяли баи и шахи, и несколько лет назад вокруг моего городка шла настоящая война, где ожившие басмачи убивали таких же басмачей. Власть и землю делили.
СССР нет, в городе нет русских, нет рублей, нет моей пенсии, все вокруг говорят на таджикском языке, а у меня даже водки нет, чтобы понять, как это получилось.
Утром снова примотал протез, уже ловко, и пошел. Вот дом, где я родился, мой детский сад, моя школа, моя улица - и все это уже не мое.
Уж вдруг представил, как несколько лет назад из города уезжали мои одноклассники, и не зашли за мной, оставили, забыли, и теперь, виляя протезом, я пошел на кладбище увидеть русские слова на памятниках. Обшарпанное, неухоженное, ненужное русское кладбище, упал на колени и стал выдирать из земли стебли давно засушенных цветов, убирать бумажки, палки, мусор, но могил было много, и у меня не хватило сил. Они, наверно, нас простят, лежащие здесь, но меня же оставили здесь живого.
Очень поздно дошел до квартиры, по дороге мне подставил плечо старый таджик и рассказал, что молодежь уезжает унижаться дворниками в Россию, местный завод давно стоит, денег нет, хлеб, вода и виноград, мясо по праздникам. Вся земля вокруг давно захвачена новыми баями, беднякам не досталось ничего. Вот его столетний дед помнил, как все это уже было, и снова стало, как будто бы ничего и не было - русские ушли, оставили все, но оно разрушается.
Он посоветовал мне ехать за перевал в Душанбе, а там и в Россию, на том и попрощались.
Да здесь мне делать явно нечего - остались русское кладбище и позеленевший протез.
Всю ночь думал, как перееду перевал, а там Душанбе, а дальше Россия, которой не нужен мой позеленевший протез.
Утром ранним я одел свой школьный выпускной костюм, штаны не сошлись, скрепил булавкой, заметил на пиджаке комсомольский значок, но на шею повязал и пионерский галстук, доковылял до своей школы, в подвале, на полу, из мусора поднял школьное пионерское знамя, пальцами и зубами очистил от грязи полотно, и вот так вышел на центральную улицу города.
В костюме, в пионерском галстуке, с развернутым пионерским флагом, как можно четче ставя протез на разбитый бетон главной улицы, трезвый, с пионерскими песнями, какие еще помнил.
Вслед кричали, грубо кричали, в спину бросили камень, еще один, много камней, а потом что-то звонко ударило в висок. Я упал и в последний раз улыбнулся этому красивому небу, оно тоже осталось нашим, просто русские не смогли взять его с собой.