В одном не умершем колхозе, где и людей-то не осталось - одни упыри да вурдалаки, с вожделением поджидающие случайного туриста - есть место, посещать которое опасаются даже здешние отмороженные обитатели. Это обширный пустырь, загромождённый зловонными кучами, посередине которого возвышается нечто вроде обелиска, созданного спятившим учеником грузина Зураба. А может быть, это просто причудливое чучело. В полнолуние гротескная фигура поднимает голову к сияющей Селене и тоскливо воет:
- Дерьмо-о!
Разобраться в том, что это за страхуёвина, не рискуют даже районные начальники. Аборигены, конечно, знают, да помалкивают. Упившись в полнолуние самогона из произрастающих в окрестных лесах забористых мухоморов, они тревожно прислушиваются к доносящемуся с проклятой пустоши вою, и морды их при этом выражают потаённый ужас.
Его звали Таварисч Палковник. Не потому, что он имел чин полковника - он вообще никогда не служил в армии, хотя с детства хотел стать солдатом. Но ненадолго, а чтобы сразу совершить подвиг. Тогда Генералиссимус прямо на поле брани произвёл бы его не меньше, чем в старшие лейтенанты. А потом бы он спас Генералиссимуса от врагов, и тот произвёл бы его в маиоры (он так и проговаривал у себя в голове - "маиор", это казалось ему гораздо солиднее, чем просто "майор"). А потом бы он как-нибудь стал полковником - через букву "о". А потом...
Но мечты его самым подлым образом разбил жестокий врач из приёмной комиссии военкомата. Глянув на худосочное, покрытое багровыми прыщами тело призывника, его крошечный кривой писюн, щербатую ухмылку от оттопыренного уха до ещё более оттопыренного уха, врач тут же нацарапал в бумажке, что к военной службе данный субъект не годен.
Теперь он и сам не помнил, как стал Таварисчем Палковником. Мозг подавил воспоминания о скитаниях и унижениях, оставив только счастливый конец. Отвергнутый медициной юный герой оказался в конце концов на капустном поле. В этот миг его посетило видение Генералиссимуса, добродушно усмехающегося в пышные усы, и юноша понял, что шёл верной дорогой. Так он стал стражем капусты от врагов и вредителей всех мастей.
Постепенно местные привыкли к виду грозного стражника, днём и ночью зорко охраняющего колхозное добро. Они стали обращаться к нему уважительно - Таварисч, а когда он обзавёлся толстой палкой, которую называл "череном", ещё и Палковник - от слова "палка". Колхозные алкаши и воришки боялись этой палки пуще чумы.
Правда, вскоре капуста стала гнить на корню, покрываться отвратительными наростами и вонять до небес, да так, что её перестали точить даже неприхотливые медведки, а нежные капустницы просто дохли тысячами. Но Палковника это не волновало, он воспринимал бытие диалектически, как учит Генералиссимус, и твёрдо знал, что из теперешней гнили рано или поздно вылупится нечто прекрасное, чего ещё не было в мире. А пока он и сам питался этой капустой, и вёл строгий учёт кочанам, ходил по грядкам, помахивая своей палкой, и бормотал под нос:
- Черен в афедрон... Черен в афедрон... Хе-хе.
Дело в том, что Палковник был, конечно, героем, но очень одиноким человеком. Никто ему не писал, да и он не писал никому. Родителей своих он не помнил, друзей у него не было, и никого он не любил. Кроме Генералиссимуса. Но Генералиссимус был далеко и высоко, а любить хотелось здесь и сейчас. И мало-помалу Палковник стал мечтать засунуть свой черен кому-нибудь в место, которое, как он слышал, называлось иногда "афедрон". Где он это слышал, Палковник и сам не знал, но словечко казалось ему мудрым и значительным, как усы Генералиссимуса. Постепенно эта мысль завладела Палковником. Днём и ночью мотался он по вонючему полю, бормоча с возрастающим сладострастием:
- Черен в афедрон! Черен в афедрон!
И нервно хихикал.
С каким восторгом поймал бы он иного забравшегося в лунном свете за капусткой воришку и осуществил бы свою мечту! Но увы - воришки больше не лазали на поле, их не привлекала разлагающаяся на корню капуста. Раз только в поисках пропитания забрёл сюда давно утративший обоняние старый-престарый и очень глупый козёл деревенской дурочки Наины. Палковник воодушевился и с череном наперевес атаковал афедрон рогатого супостата. Тот жалобно мекнул и с удивительной для своего возраста скоростью кинулся к деревне. Распалённый Палковник бежал за ним до околицы и гнал бы и дальше, но на пути его встала хозяйка животного. С яростным криком кинулась она на Палковника, вырвала из его рук черен, и теперь уже ему пришлось бежать до поля, дабы уберечь собственный афедрон, в который разъярённая дурочка норовила вставить трофейный жезл. Впрочем, на само поле она зайти побрезговала, лишь поносила Палковника хульными словами и в конце концов запустила в него черен, чему тот был очень рад. С тех пор он не покидал поле, но его страстное желание становилось всё сильнее.
В одну из ночей, когда луна стала особенно яркой, он валялся среди гниющей капусты и буквально ощущал, как пронзает податливую плоть грубая палка, как ходит она туда-сюда, вызывая тихие всхлипы афедрона и мучительные стоны его владельца. Он даже ощутил непередаваемый запах.
- Дерьмо! - в тоске заорал Палковник, грозя череном огромной ухмыляющейся луне. И вдруг...
В призрачном сиянии увидел он грузную фигуру, сидящую к нему спиной со спущенными штанами и явно намеренную нагадить на народное достояние. Неверный свет земного спутника золотился на огромном афедроне, который казался невесть как выросшей тут уродливой тыквой.
Палковник мгновенно вскочил и, затаив дыхание, стал осторожно подкрадываться к предмету своих вожделений. Черен нетерпеливо подрагивал.
И вот свершилось - с тихим треском конец толстой палки вошёл точно в цель.
- В афедрон! - в экстазе завизжал Палковник.
Но ожидаемого вопля наказуемого не последовало - тот сидел, как сидел, словно и не было азартно снующего в его прямой кишке черена.
Медленно повернул он голову. Палковник обомлел и намочил штаны, узнав этот ласковый взор и добродушную улыбку под пышными усами.
- Дерьмо! - завопил Палковник в ужасе, рывком извлекая черен.
И дерьмо хлынуло. Оно валило из отверстия Генералиссимуса, с неправдоподобной скоростью заполняя поле. Вонь фекалий мешалась со смрадом гниения и стало казаться, что отвратительные миазмы затуманили сияние луны. При этом Генералиссимус всё так же сидел на корточках, невозмутимо попыхивая своей знаменитой трубкой. Правда, его солидная фигура вместе с извергаемым калом как будто лишалась плоти. Наконец Генералиссимус совсем выцвел и растворился в свете луны. Палковник остался один посреди целого озера дерьма.
И на него снизошло просветление. Он понял, какой урок дал ему Генералиссимус, и что надлежит делать. Урок заключался в том, что поле теперь удобрено для последующих рекордных урожаев капусты. А сделать надо следующее...
Непрерывно бормоча: "Черенвафедронхехечеренвафедронхехе", Палковник глубоко вдавил конец своей палки в землю и кряхтя уселся на другой конец. Сперва Палковнику стало очень больно, а потом очень хорошо. Под собственной тяжестью тело сползало по палке, пока конец её не уткнулся в ключицу и не остановился. Кровь и дерьмо Палковника смешивались со священным дерьмом Генералиссимуса.
Вокруг поля уже собрались аборигены, лицезря удивительное происшествие. Палковник с трудом поднял голову к ухмыляющейся в усы луне и взвыл голосом, в котором не было уже ничего человеческого:
- Дерьмо-о!
Местные, в тот момент ставшие упырями и вурдалаками, молча повернулись и отправились в тёмные леса - за мухоморами.