Он худ, невысок. Гладко выбритое пустое лицо. Щёки выскоблены до розовости. Мягкие губы. Хочется пальчиком попробовать грейпфрутовую мякоть, раздвинуть две дольки. Но губы не разжать, они сомкнуты и заперты на замок. Глаза глубоко внутри, ввалились под брови кустиками. И гладкие блестящие волосы лежат назад гладкой гривкой . В его женской, округлой, мягкой руке с розовыми овалами пальцев сигарета тлеет. Роняет столбик пушистого пепла на скатерть.
Мадам с тонким, совсем ещё юным, дёрганым лицом. Узким как щель и нервными бегающими глазами с асфальтовой подводкой, сидит рядом. Волосы цвета спелой вишни и такая же с блеском губная помада. Лихорадочный румянец пятнами горит на щеках и через шею переходит на грудь. Ногой в чёрном тончайшем чулке со швом , туфля снята и стоит на полу, она водит по его ботинку, по голени. Не глядя на него. Дым висит в воздухе, топор не просунуть. Лезет в горло. Кажется, что нет стен. Просто туман заполонил комнату и раздвинул стены.
Она импульсивна. Ей хочется, головой в омут, нарушить все правила, сломать барьеры, рамки. Невозможное. Стать на колени перед ним в его номере и целовать его руки, тонкие нервные пальцы с розовыми овалами ногтей. Каждый по отдельности. Но он строг, скучен и суров. Глаза под кустиками бровей собираются в щёлочки. Не позволит, не проси.
Входит её муж. Помятый костюм, помятое лицо. Сел играть. Всё чаще порывается вскочить и бежать. Протирает с лица невидимую паутину, ощупывает в кармане бумажник. Щёлкает как костаньетами костяшками пальцев. Суставы просвечивают сквозь тонкую кожу. Бегает глазами. С неё на карты, потом опять на неё.
Пока муж играет, мужчина делает ей знак. Еле заметно наклон головы, и выходит из комнаты. Она судорожно нащупывает под столом ногой в чулке туфлю и выходит за ним. Он идёт в свой номер по узкому коридору мимо длинного ряда дубовых дверей, она проскальзывает за ним в дверную щель и запирает дверь. Потом они стоя испытывают терпение друг друга, всё больше распаляясь и сдерживая дыхание. Его язык бродит по её ушной раковине. Её глаза за асфальтовой подводкой закрыты. Её уже сотрясает дрожь:
- Я уже больше не могу! Ну, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста! Ой!
Нужно ещё немного потянуть, выдержать. Главное, не сорваться до поры, до времени. Рядом, близко-близко, пройти по острию бритвы, по узкому краю. Тут стук костяшками в дубовую дверь. Сначала медленный, потом всё более торопливый. Это её муж. Нас нет! Они падают на кровать. Стук усиливается и переходит в барабанную дробь. Она улыбается кончиками губ. Они сливаются, их уже не оторвать никакими силами. Стук- сдерживаемый, еле слышный стон сквозь сомкнутые грейпфрутовые губы - стук-стон вишнёвых искусанных в кровь губ. В едином ритме.
- Я больше не могу! Не могу, не могУ! Сейчас умрУ!
Какое-то наркотическое, запредельное безумие воспарило и рухнуло в бездну. Покатилось, зазвенело хрустальными шариками.
-Подожди, подожди! Сейчас пройдёт. Сейчас должно пройти.
Она тряслась всем телом.
- Ещё никогда так не было!
Стук затих. Удаляющиеся шаги по коридору. Грейпфрутовые губы были открыты, и не замкнуты. И еле слышно этими губами: