Аннотация: Я подсматривал за ней в щёлку, когда старик вызывал её к себе поздно вечером перед сном.
Я служил в этом доме. Дом был живописным. Даже слишком, чрезмерно живописным. Разросшиеся кусты сирени просовывали ветки сквозь щели в заборе. Одуряюще пахло цветами, образующими цветник прямо перед домом. Мне нравилось в нём всё, буквально всё. Кроме. Кроме лестницы на второй этаж, каждая ступенька которой издевательски поворачивалась под неудобным углом. В конце прямо над головой нависала опасная балка, жаждущая проверить дубоголовость поднимающегося вверх.
Да небрежно свисала картина. Угол которой запросто сошёл бы за гильотину, если бы представилась такая возможность. Неудобная узкая холодная кровать с железным изголовьем. Небольшое окошко с видом прямо на наклонную крышу, под которой густо росли кусты жасмина и акации. Низкие гнетущие деревянные перекрытия потолка, да скрипучие дверцы небольшого шкафа с зеркальными дверцами. Но всё это было ничто перед возможностью быть рядом с ней.
Юная, совсем девочка, она предпочитала жить со стариком. Он был баронетом или что-то в этом духе. Светлые, скрученные в узел, золотые волосы. Заколотые черепаховым гребнем. Чисто английская внешность. Фарфоровая прозрачность кожи. Розово-матовой, напоминающей дорогой костяной китайский фарфор. Изящные кисти рук, изящные маленькие ступни. Грудь, не крошечная подростковая. А вызывающе торчащая, смотрящая прямо на тебя бледными кругами сосков. Округло возвышающаяся по бокам, рядом с тонкими прутиками рук, и не по возрасту тяжёлая. Над узкими, почти детскими бёдрами и впадиной пупка. Откуда я всё это знаю?
Я подсматривал за ней в щёлку, когда старик вызывал её к себе поздно вечером перед сном. Она заторможенно раздевалась, он был совершенно одет. Обычно в бархатный пиджак, тёмные брюки и белую сорочку. Потом она садилась перед ним в кресло. И он смотрел как она ела пирожные с серебряного подносика. Смотрел, как куски бисквитов и безе бесследно исчезали в бутончике рта. Он только пил чай из серебряной чашки. Даже без крупинки сахара. Запретный плод, у него был диабет. Потом она подходила к нему и гладила, ласкала сидящее в кресле кентервильское привидение, своими детскими пальчиками. А её грудь торчала прямо перед его сморщенными, по старчески бесцветными, глазками. Пергаментной птичьей лапкой он дегустировал её фарфоровую, светящуюся изнутри, кожу. Как бы высасывал из неё энергию молодости и жизни. Целовал как покойника в лоб и отправлял спать.
Сегодня я вернулся поздно. Она сидела в гостиной одна, выпрямив спину как гладильную доску. Повернулась ко мне. Глаза её открылись как окна в тёмную комнату, распахнулись как дверцы с потайным замком. Я мысленно упал, рухнул в эту бездну.
- Вы не могли бы подняться и посмотреть, как он там?
Старик лежал навзничь на верхнем пролёте дурацкой лестницы. Не зря я её так ненавижу. Тонкая струйка крови стекала по руке и повисла каплей на указательном пальце.