В полдень ещё до обеда запрётся он в своей комнате. Отец Николай, молодой священник. Высокий, худой. Пальцы рук нервные, ткань перебирают, бегают. Лицо тонкое, узкое. Глаза синие- пресиние. Так и утонула бы в них, да не даёт. Опускает ресницы, тёмным забором на щёки они ложатся. Щёлкнет замок, и тишина разольётся по дому. Что он там делает? Пробежит, проскользнёт мимо бесплотной тенью. Глаз на неё не поднимает. Милый, милый!
Говорит если и улыбается. Улыбка в уголках губ бесцветных застыла, зацеловала бы каждый. Если бы.. В глаза не смотрит, взгляд отводит в сторону. Лучше уж в угол смотреть, чем в глаза ей. Сидит на скамье за столом дубовым. Занавеска кружевная белая на окне колышется. За цветок в горшке пунцовый цепляется. Отлетает от ветра. Упасть бы сейчас перед ним на колени и руки его целовать! Пальцы тонкие, прозрачные и лунки от ногтей розовые. Каждый палец по отдельности.
Один раз зашла в комнату его неслышно. Стояла у дверей неподвижно и смотрела. А он на кровати лежит ничком, лицо в подушке. И плечи его сотрясаются от рыданий. Ходуном ходят. И вот тут боль в сердце вошла, остриём тонким. Да так там и осталась. Не выходит. Ни жить, ни дышать не даёт глубоко. Всё тянет, тянет. Душу вынимает.
Между ними одна стенка тонкая. Ночь никак не проходит. Душит темнотой, лунным серпиком, звёздами горючими. Чёрные листья сирени за окном и ветки тяжёлые от соцветий. Не держутся, сгибаются. И запах сирени в сердце заходит. А за стенкой знает, он лежит. Отец Николай. Прижмётся она с стене, прислушивается. Ничего, не шороха. Встала, прошла в сени. Зачерпнула ковшом воду из ведра. И пила долго, захлёбываясь.
Зашла к нему и стоит. Кожа горит, жаром пышет. Зачем посмотрел? Теперь не отвяжешься, думать будешь. Запах от неё в комнате останется, и лицо перед глазами маячить будет. Не отвлечёшься никак. Никакими силами нечеловеческими. Солнце стоит в зените. Пекло неимоверное. Всё замерло, не дышит. Только воздух вибрирует прозрачно, бесцветно. И пахнет хлебом ржаным свежевыпеченным. От каравая огромного ножиком ломоть отрезать. Прогнётся он под пальцами, поддастся. И молока холодного налить в кружку, капли влаги на стенках повиснут. И отнести ему, перед ним поставить молча.
Заходит и ближе, ближе притягивается к нему.
-Любить тебя, с тобой быть. Там, ночью, за стенкой!
И жарко так дышит, задыхается. Не знает, как избавиться от наваждения отец Николай. А она всё ближе, и ближе. И губы совсем рядом шепчут: