Над городом туда-сюда, как сумасшедшая, носилась этажерка, и от этого становилось суетно и мерзко. И даже кучевые облака, как коровы, бежали от зудящего чёрного слепня. Уже не было грустно и покойно, как прежде, и он снова раздумал стреляться. Шлёпнул себя по лбу и убрал револьвер в бездонный карман галифе. Я сглотнул. Значит, завтра.
Там, выше крыш и голубей, летал кто-то, кто спасал ему жизнь всю эту неделю. Завтра непременно будет дождь и он застрелится.
Ещё две недели назад я увидел с крыши, как он вот так же садится на тонконогий стул и ставит бутылку с водкой, пьёт прямо из горлышка и смотрит на реку. И кладёт чёрный револьвер, блестящий от смазки. С тех пор я ждал, что однажды он пустит себе пулю в лоб.
А ещё я увидел, как он вышел с парадного крыльца и, раскачиваясь, пошёл в сторону казарм. Именно тогда я решился. Спускаться было не трудно - главное зацепиться за голову статуи и, пронеся ноги над пропастью, перебросить их на балкон, - ап, и уже там.
Он забрал револьвер с собой - это было видно сразу - оружейная коробка с бархатным ложем валялась раскрытая на диване. Я даже плюнул с досады:
- Когда ж ты застрелишься, сука!?
А дождь уже пошёл и аэроплана в небе не было. Я постоял на балконе и полез назад. Теперь нужно прыгнуть и обнять каменного ангела, грустно глядящего вниз, перебросить ноги на карниз и, уцепившись за круглую завитушку, ползти обратно на крышу. Я привстал на цыпочки и бросился в обьятья ангелу, но ангел отстранился. "Сука!" - Только и успел я подумать.