Для чего люди воюют, для чего убивают друг друга? Чтобы жить в мире? Разве можно жить в мире, убивая при этом другого человека? Мира не было, нет и никогда не будет. Человек всегда будет проливать кровь другого человека. Слезы всегда будут литься рекой.
Вся моя недолгая жизнь только подтверждает это. Всегда война. Постоянно битвы. Повсюду кровь. И даже когда мир, казалось, наконец-то пришел в нашу землю, это было лишь начало. Начало конца. Славения гибнет. А я ничем не могу ей помочь. Я изгой.
Я лишь один из многих, ушедших из Новгорода. Ушедших в неизвестность. Мы шли в Киев, но что ждало нас в Киеве, не знал никто. Мы, славене, были вечными врагами полян. Как они примут людей, проливавших кровь их сыновей? Вряд ли посадят за стол отведать брашно. Возможно, нас ждет смерть. Может быть, смерть будет быстрой и не мучительной. Зато мы точно можем быть уверены, что смерть ждет нас в родном Новгороде. Вот уж куда нам дорога закрыта! Так что выход у нас один. Лучше тайная надежда, чем явная смерть.
Мы шли днями, старались идти и ночами. Нам хотелось поскорее покинуть нашу родную землю, ставшую для нас чужой.
Встречавшиеся нам люди с опаской поглядывали на меня. Детвора пугалась меня и убегала подальше. Взрослые сторонились меня и старались обойти стороной. И дело вовсе не в том, что на мне одном из всех была дорогая кольчатая бронь, а на боку у меня висел великолепный длинный меч из харалужной стали. Человек со страшными шрамами на лице не может внушать доверия, а зияющая пустотой глазница вселяет страх.
Все эти отметины на моем лице оставил мне один человек. Человек, роднее которого у меня на свете нет, и которого я ненавижу как никого другого. Этот человек - мой брат. Брат-близнец.
Во все дни нашего пути я постоянно думал. Думал о том, чего я не сделал, или что сделал, но сделал неверно. И о том, что изменил бы в своей неудачной жизни. И первое, что приходит мне в голову, это воспоминания не о последних событиях, перевернувших всю мою жизнь, событиях несчастливых, а о тех далеких днях, когда я был юн, счастлив, полон сил и надежд. О днях, когда мы с братом были неразлучны, и верили, что так будет всегда...
О, как мы ошибались!..
ГЛАВА 1
Древняя Русь, 861 год.
Меч рассекал воздух со свистом, солнце ярко блестело на сверкающем лезвие, а отец улыбался. Улеб едва успевал подставлять под удары отца свой небольшой меч, а отец довольно улыбался. Их ступни утопали в прибрежном песке, обнаженные тела обдувал легкий теплый ветерок. Улеб был уже мокрым от выступившего пота, а на лбу отца лишь слегка выступила испарина. Он широко размахивался, нанося удары, быстро перекидывал тяжелый длинный меч из одной руки в другую. Улеб спотыкался, отступал к воде, но отбивал удары отца, а тот улыбался во весь рот.
Я наблюдал за ними, сидя на перевернутой вверх дном лодке. Рядом со мной лежали лук, тул со стрелами и легкий меч. Этот меч, как и те, которыми сейчас занимались отец с Улебом, сделал княжеский коваль по просьбе отца. С такими мечами в бой не пойдешь, не той закалки. С ними можно только оттачивать мастерство. Которого у меня, честно сказать, и не было. Мне больше по нраву был лук со стрелами, в стрельбе из которого я, в отличие от владения мечом, преуспел.
Поэтому я и сидел на берегу, наблюдая за занятием отца и Улеба. Рядом с моим мечом лежал еще один, по сравнению с которым мой меч казался жалкой игрушкой. Этот меч был не в пример длиннее моего. Кожаные ножны были украшены рисунком с золотыми нитями, которые переплетались в пряди. Также золотым был и закругленный кончик ножен. Я спустился с лодки на песок и взял отцовский меч в руки. Черен цвета волны удобно лежал в руке. Края яблока, также сделанного из золота, были загнуты к черену. Крыж полностью защищал кисть от вражеского меча и дугой был направлен к клинку. Но не это мне больше всего нравилось в отцовском мече.
Я медленно потянул меч из ножен. Тот с приятным звоном вырвался на свободу. Луч солнца, отразившись от клинка, ударил мне по глазам. Я положил меч себе на колени и в который раз стал рассматривать его. Меч отца потрясал своей красотой. Клинок у черена был в ладонь шириной, плавно сужаясь к закругленному концу. По всей длине лезвия проходил узор: золотистые изогнутые линии сплетались в пряди, которые образовывали "коленца". У черена виднелась надпись: "Славимир - коваль".
Такой меч был большой редкостью. И очень дорогой. Но наш отец вполне мог позволить себе это оружие, заплатив за него столько золота, сколько весил сам меч. Потому что отец был воеводой. Воеводой Новгорода.
Я смотрел на меч и втайне завидовал брату Улебу. Этот меч когда-нибудь станет его. И вовсе не потому, что он с отцом постоянно занимался, а я не имел к этому тяги. Как раз наоборот, я не стремился к обучению владения мечом, потому что этот меч никогда не будет моим. Причина проста: я младший сын в семье. Мой брат Улеб, опередив меня совсем ненамного, родился первым. И когда моя мать, казалось, вздохнула свободней, появился я. Мать не перенесла тяжелых родов и умерла, а меня назвали Нежданом.
С тех пор минуло пятнадцать зим, и мы с братом уже носили штаны, а на груди у него и у меня красовался выжженный родовой знак - дивный зверь лютый с длинным хвостом и приподнятой для удара лапой. Мы с Улебом уже не дети, мы прошли "посвящение" и очень гордились этим. На шее у меня висел оберег в виде все того же лютого зверя, выкованный Славимиром и переданный мне отцом.
Я продолжал сидеть на песке и рассматривать меч. По всей длине клинка проходила узенькая ложбинка - дол. В нем отразилось искаженное мое лицо, и я медленно провел пальцем по долу.
- Тропа смерти, - раздалось у меня за спиной.
Я был так поглощен любованием меча, что не услышал приближаю-щихся шагов у себя за спиной. Хотя так тихо ходить, как это делал Харон, наверное, не мог никто. И это не смотря на то, что он довольно сильно хромал на одну ногу.
- Харон..., - произнес я.
Харон...
Харон был норманном. Чужеземцем. И еще он был рабом.
Довольно давно отец участвовал с варягами в походе. На норманн-ские земли. С того похода отец привез много добра: серебра, золота и даже оружия. И еще Харона. Отец рассказывал, что отважный норманн долго сопротивлялся превосходящим силам неистовых варягов и не собирался сдаваться. Он не хотел испытать позора, а старался погибнуть с мечом в руке и сразу попасть за пиршественный стол в Валгалле. Но, получив несколько ран, одна из которых до сих пор заставляет его хромать, и, истекая кровью, просто не устоял на ногах и упал. Отец же не стал добивать поверженного врага. Хотя для самого Харона вряд ли это было милосердием. Скорее унижением. Как бы то ни было, Харон вот уже сколько зим живет у нас.
Харон, как и все норманны, носил длинную бороду, заплетенную в косицы, и длинные волосы с такими же косицами. Над этой его привычкой всегда посмеивались мы с Улебом, а уже престарелый раб в ответ нам только язвил и подшучивал над нашими бритыми головами.
Харон обошел лодку и присел рядом со мной, вытянув больную ногу, которая у него почти не сгибалась, и, поставив рядом с собой кувшин. Он стянул с себя рубаху, подставляя бледное тело в многочисленных шрамах, но без единого родового знака, лучам солнца.
- Тропа смерти, - повторил он, указывая пальцем на меч.
- Да..., - пробормотал я, не поворачивая к нему головы и не отрывая глаз от меча.
Я понял, о чем хотел сказать Харон. Дол, по его мнению, служил для того, чтобы по нему сбегала кровь убитого врага, утоляя жажду меча-убийцы. Именно дол, по которому постоянно текут реки крови, и есть та самая "тропа смерти".
Слегка улыбнувшись, я набрал в руку песка и медленно и осторожно насыпал его в дол. Затем немного приподнял черен. Тихо шурша, песок ссыпался вниз на землю. Я то точно знал, что никакая это не "тропа смерти". Славимир-коваль объяснил как-то мне, что дол служит лишь для облегчения меча. И только.
- Улеб хорош, - заметил Харон, кивнув в сторону моего отца и брата.
- Да. Наверно, - сказал я, посмотрев на них.
- Ты тоже так думаешь? - вскинув брови, спросил Харон.
- Нет, не думаю. Но ты постоянно твердишь об этом, так что начина-ешь меня убеждать.
Харон тихо засмеялся.
- Да. Это точно.
Улеб тем временем все дальше и дальше отступал к воде. Отец не отставал от него, двигаясь мелкими прыжками. Движения отца были идеальны. Я любил следить за тем, как он обращается с мечом, как двигается. Я никогда не мог выдержать больше пяти-шести атак отца. Он, конечно, после этого выглядел очень расстроенным, но занятия с Улебом успокаивали его целиком и полностью. В конце концов, именно Улеб его старший сын, и именно ему достанется после смерти отца его меч. А я.... Одно мое имя может все объяснить...
Отец, наконец-то, загнал Улеба по колено в воду и еще яростней стал на него наседать. Отбиваясь от очередного удара отца, Улеб поскользнулся и упал на спину. Отец тут же схватил меч двумя руками, направил его клинком вниз и с силой ударил Улеба. Но тот успел перевернуться в воде, вскочить на ноги и принять защитную позу. Меч же отца пронзил пустое место и воткнулся в илистое дно.
Харон, смотря на них, довольно крякнул.
Отец всегда говорил, что никакими занятиями ты не передашь то, что творится во время настоящего боя. Поэтому он всегда старался вести себя так, как в реальном поединке. Я, конечно, был уверен, что будь Улеб в воде и не успей увернуться, отец в последний момент отвел бы руку, но клинок, направленный тебе в грудь, заставляет забыть, что перед тобой родной отец, и думать только о себе, порождая страх и отчаяние.
Отец тем временем выпрямился, довольно улыбаясь. Меч продолжал торчать в воде. Похлопав Улеба по плечу, отец вышел из воды и направился к нам.
- Неждан, - сказал он мне. - Завтра ты от меня не отвертишься, порубимся и с тобой.
- Да, отец, - скривившись, откликнулся я.
Отец нагнулся, поднял свою рубаху и вытер ею лицо. Пригладив ру-кою длинные усы, он кивнул Харону.
- Молока принес? - спросил он у старого раба.
- А то как же, принес, - ответил тот, указывая рукой на кувшин, стояв-ший рядом с ним на песке.
Отец наклонился, поднял кувшин и, запрокинув голову, стал жадно пить. Я засмотрелся на тело отца: крепкое, мускулистое. Не как у нас с Улебом. На груди отца также был выжжен лютый зверь, а все его тело покрывали шрамы - следы многих походов и боев. Особенно страшен был один шрам, следующий от груди через весь живот - память об ударе какого-то норманна, чуть не отобравшего у нас отца.
Улеб подошел вслед за отцом и, тяжело дыша, сел рядом со мной. Отец протянул ему кувшин:
- Пей. Пей вволю. Ты сегодня хорошо потрудился.
Пей вволю. Это была награда Улебу за добрую работу.
Весь Новгород сейчас жил, крепко стянув гашники. В Славению пришел голод. Вечные распри с кривичами и мерянами привели к тому, что те закрыли Новгороду дороги на полдень. Сперва стала торговля, потом стала вода, скованная льдом, а потом пришел голод. И с ним варяги. Они всегда приходили с первыми ударами мороза, успевая собрать с нас дань, которую мы платим им вот уж сколько зим, и убраться, пока вода окончательно не встала. Так было и в этот раз. Несмотря на уговоры князя и старост города, варяги не стали откладывать на потом сбор дани, и, обобрав нас, умчались на свой остров. Что ж. Это было их право. Нам же оставалось лишь терпеть и ждать. Наш старый князь сумел сговориться с кривичами и мерянами, и лишь только тронулся первый лед, как наши ладьи понеслись на полдень. Совсем скоро мы ждали их обратно. Легче же от ожидания не становилось. Все больше хмурых лиц можно было увидеть на улицах города, все больше ропота слышно со всех сторон.
Нам, конечно же, было попроще этой зимой. Еды в доме отца, может, было и не в избытке, но и кору деревьев от голода мы не жевали.
Отец присел рядом с нами и, тяжело вздохнув, стал смотреть на реку, плавно текущую мимо нас и поворачивающую вдали за лесом.
Улеб же, попив молока, лег на спину и закрыл глаза, переводя дух после "поединка" с отцом.
- Устал? - спросил у него отец, не отрывая взгляда от реки.
- Ага, - прохрипел в ответ Улеб.
- Ничего. Это хорошо. В бою вы забудете об усталости. Рука сама будет поднимать и опускать меч, а в голове будет пустота. Лишь желание выжить..., - внезапно отец встал и сделал несколько шагов к реке.
- Больше ничего. - Вновь заговорил отец, помолчав немного. - Вокруг вы будете слышать крики. Среди них будут и ваши. Кто-то будет орать от боли, кто-то от буйной радости. Но во всех криках будет слышен страх. Боятся все. Кто убивает, кого убивают. Все. Боюсь даже я. Главное не поддаться страху. Если вы победите страх, если вы заглушите его в себе, вы выживете. Самый главный противник в бою - это страх. Научитесь управлять им - и доживете до седых волос...
Отец опять замолчал.
- Улеб, Неждан! - в голосе отца послышалась тревога.
Мы с братом переглянулись, вскочили и подбежали к отцу. Я посмотрел в ту сторону, куда был направлен взор отца, и все понял. Из-за леса показались ладьи. Три ладьи. И это были не так ожидаемые нами торговые суда. Они шли не с полдня, они шли с полуночи.
- Варяги! - проговорил отец. - Бесовы отродья! Что им нужно?!
Отец натянул на себя рубаху.
- Улеб, возьми меч! - указывая брату на торчащее из воды оружие, приказал отец. - Неждан, беги к старосте Вадиму! Скажи ему, что к нам гости пожаловали, - не отрывая от показавшихся ладей глаз, бросил он мне.
Я на мгновение задержался, смотря на варяжские ладьи.
- Неждан! Беги! - прикрикнул на меня отец.
Я еще раз бросил взгляд на варягов, кивнул и, на ходу надевая рубаху, помчался в город.
Славенский конец Новгорода был самым дальним от берега, поэтому мне пришлось пересечь весь город, чтобы добраться до старосты Вадима. Когда я, наконец, добежал до дома Вадима, рубаха на мне взмокла от пота. Всю дорогу мрачные мысли терзали меня. Что привело варягов снова в Новгород? Платить дань еще не пришел срок, а торговцы не вывешивают по бокам ладьи щиты, как это сделали приплывшие варяги. Да и варяги ли это? Может норманны? Или свеи? Хотя отец, думаю, вряд ли бы ошибся, назвав норманнскую ладью варяжской. Думы совсем затуманили мне голову, и, подбегая к крыльцу Вадимова дома, я не заметил, как натолкнулся на Изяслава.
Изяслав, сын Вадима, был на пару зим старше нас с Улебом. Хотя он и был на полголовы выше меня и крупнее в плечах, но отлетел от меня и упал на ступени крыльца.
- Эй, ты что слепой?! - возмущенно крикнул он мне.
- Где отец твой? - запыхавшись, спросил я у него. - Где Вадим?
- Неждан, что случилось? - увидев мое лицо, встревожился и Изяслав. Он встал и, отряхивая зад рукой, вопросительно посмотрел на меня.
- Где? - только и смог я сказать ему.
- В житнице, - ответил он.
Не успел Изяслав произнести эти слова, я рванул вокруг дома, но он перехватил меня за руку.
- Неждан?
- Варяги! - выпалил я и помчался дальше.
Вадима я нашел там, где и сказал Изяслав - в житнице. Узнав непри-ятную новость, староста нахмурился. От улыбки, озарившей его лицо при моем появлении, не осталось и следа. Окинув мрачным взглядом далеко неполную житницу, он тяжело вздохнул и вышел на двор. Я последовал за ним, ожидая от него какого-нибудь слова, но Вадим молчал. Услышав за спиной сопение, я обернулся и увидел Изяслава. Он нервно кивнул мне на своего отца. Я пожал плечами, показывая ему, что ничего не могу ему сказать. Вадим тем временем почесал могучей пятерней голову, которая была у него не выбрита, как у моего отца, а просто коротко острижена - все-таки он был не воином, а старостой.
Постояв немного, он повернулся ко мне и проговорил:
- Неждан, иди домой. И никому пока ни слова!
Я проводил взглядом Вадима, направившегося в дом, и посмотрел на Изяслава. Он был нам с Улебом добрым другом с давних лет. Сколько я себя помню, мы всегда были рядом. Ничего удивительного в этом нет. Староста Вадим и воевода Всеслав, наш отец, были побратимами, скрепившими дружбу узами крови. В свое время, которое мы с братом не застали, наш отец и Вадим ходили в походы вместе. Вместе делили брашно. Вместе же проливали кровь. Оба, и отец, и Вадим, были сильными людьми, способными повести за собой. Но если наш отец продолжил путь с мечом в руке, то Вадим избрал должность не кровавую, но столь же ответственную, как и воеводство отца. Его избрали старостой Славенского конца Новгорода. Сделав этот выбор, жители Новгорода не прогадали. Вадим был справедливым старостой, умевшим решить любой спор без вмешательства князя. Все вопросы он решал по закону, по Правде. И никто не был в обиде на умного и честного Вадима. Не жалел об уходе из дружины и сам Вадим. Вскоре после этого он женился, затем у него появился первенец, мальчик. Изяслав. Вадим был строгим, но справедливым воспитателем для сына. Не имея склонности к военному делу, Изяслава он учил всему, чему сам научился в бытность воином. Благо, что сын у него рос крепким и сильным.
Расставшись с дружиной, Вадим не перестал быть добрым другом нашему отцу. Поэтому и мы с Улебом росли и воспитывались рядом с Изяславом. Как и все дети, мы играли и смеялись, ругались и дрались, обнимались и дулись друг на друга. Но не расставались никогда.
Изяслав был чуть старше нас с Улебом, поэтому "посвящение" он прошел раньше нас. Мы по-доброму завидовали ему и ждали своего часа. Пришло время, и нам с братом выжгли на груди родовой знак - зверя лютого, пардуса. И мы с Улебом смогли надеть штаны, подтянуть их гашником. После этого мы втроем еще усердней стали заниматься с оружием. И если Улебу с Изяславом больше нравился меч, то мне приглянулся лук. Может, я и не справлюсь с ними мечом, но уж стрелой достану точно. Часто в наших военных играх, мы ходили против норманнов, против полян. И против варягов.
Варяги! По лицам отца и Вадима я видел, что приплывшие ладьи не сулили ничего хорошего. Понял это и Изяслав. Он бросил на меня такой же хмурый взгляд, как и я на него. Ничего не сказав, он хлопнул меня по плечу и побежал вслед за отцом.
Мне же оставалось последовать совету Вадима и пойти домой.
Проходя по улице, я услышал звонкий детский смех. Я посмотрел в сторону смеющихся детей и увидел, что прохожу мимо кузни. Ее построил Гюрята. Варяг. Приплыв когда-то со сборщиками дани, он остался в Новгороде. Спросив у Вадима разрешения, он построил кузню, затем привез семью и остался жить и работать у нас в конце. Он был не единственным варягом, жившим в Новгороде. Были здесь и варяги, и норманны, и свеи. С полдня приходили люди торговать. Гюрята же был добрый коваль. Он всегда пропадал в своей кузне. И в это раннее утро я, проходя мимо его дома, тоже услышал постукивание молотка. Смеялись же его дети, резвясь во дворе.
Увидев меня, один из малышей бросился в кузню, что-то крикнул - среди шума, издаваемого ударами молотов, я не услышал, что именно он крикнул. Однако тут же из кузни вышел Горух, старший сын Гюряты.
- Неждан! - позвал он меня.
Я нехотя остановился и посмотрел на Горуха.
Высокий, краснощекий варяг был одного возраста со мной. Коротко стриженые волосы, тряпкой перевязанный лоб, чтобы потом глаза не заливало, мокрая рубаха для защиты от искр. И меч в изуродованных обожженными шрамами руках. Широко улыбаясь, он подошел ко мне и протянул меч череном вперед.
- Неждан, смотри! - довольно сказал он. - Меч!
- Я вижу, что меч, - грубо буркнул я. Дикий восторг Горуха никак не вязался с моим паршивым настроением.
- Меч! - Горух, казалось, и не заметил моего ответа. - Как твой отец просил. Я сделал. Сам! - Лицо его готово было лопнуть от улыбки. - Отец мне нисколько не помогал. Мой первый меч! - с любовью произнес он.
- Я рад за тебя, - все так же невесело похвалил его я, разглядывая меч.
А меч все же заслуживал внимания. Это, конечно, не отцовский кли-нок, но внушал больше доверия, чем наши с Улебом. Для этого отец и попросил коваля сделать нам с братом мечи.
Я положил меч себе плашмя на голову и попытался пригнуть его края к ушам. Лезвие с трудом поддавалось моим усилиям. Согнуть его я смог лишь немного. Отпустив клинок, я посмотрел, не искривилось ли лезвие. Но меч, как был ровным, так им и остался. Я, уже немного подобрев, протянул меч Горуху.
- Ну? Хорош? А? - не унимался молодой варяг.
- Я передам отцу, - сказал я ему.
- Да-да, передай, - Горух сиял от радости. - И скажи ему, что сейчас я вторым мечом занимаюсь.
Я кивнул. Горух взмахнул мечом и засмеялся.
- Поверь мне, Неждан, этот меч послужит тебе. И очень хорошо по-служит. Запомни мои слова. Не одну жизнь он унесет.
Почему-то эти его слова мне напомнили о приплывших варягах. На-строение мое вновь ухудшилось. Попрощавшись с Горухом, я побрел к причалу.
Отца с Улебом на берегу уже не было. Зато стояли варяжские ладьи. Большие, мощные, грозные. Весла уже убраны. Круглые щиты по бортам. И оживление на палубах. Один из воев, обнаженный по пояс, спрыгнул на берег. Варяг был высоким, широкоплечим, довольно молодым, но значительно старше меня. На мощной груди, уже обильно покрытой шрамами, был выжжен родовой знак - сокол, готовящийся к нападению и выпустивший когти. На бритой голове оставлен только чуб ярко рыжего цвета, длинные усы, такие же ярко рыжие. Варяг нагнулся и набрал в руку песка. Пересыпал его из руки в руку. И посмотрел мне прямо в глаза. Он был безоружен, но взгляд его синих глаз, казалось, пронзил меня насквозь. Мне стало не по себе, и я невольно сделал шаг назад.
Варяг же улыбнулся и кивнул мне в знак приветствия.
Я не мог пошевелиться, а варяг уже повернулся к ладьям.
- На твоем месте я бы пошел домой и не высовывался, - раздалось у меня за спиной.
От неожиданности я вздрогнул и обернулся. Сказавший это, был не-известный мне вой. Он стоял, облокотившись на копье и смотря на варягов.
Только сейчас я заметил, что народу на берегу почти не было. Лишь немногие любопытные дети глазели издалека на ладьи. Я же подошел к варягам ближе всех.
- Что? - переспросил я воя.
- Кто знает, что случится сегодня? И что будет завтра..., - Вой не смотрел на меня. Он не отрывал взгляда от варягов.
Я вновь посмотрел на ладьи.
Ладьи, прибытие которых было началом событий, перевернувших мою жизнь.
ГЛАВА 2
Отец собирался.
На войну.
Мы с Улебом сразу увидели это. Весь день отца не было дома. Сразу после прибытия варягов он ушел к Вадиму. Вернулся отец только к вечеру. Напряженный, угрюмый, молчаливый еще более чем обычно. Первое, что он сказал нам, когда пришел, это чтобы мы подали ему кольчатую бронь и щит. Улеб побежал к сундуку за бронью, а я кинулся снимать со стены щит.
Щит был большим, круглым и очень тяжелым. Я всегда удивлялся, когда наблюдал, с какой легкостью орудует отец этим деревянным, оббитым кожей щитом.
Сняв щит, я задержал на нем взгляд. На коже, обтягивающей щит, был нарисован наш родовой знак - пардус, зверь дикий. Краски уже немного выцвели, но рисунок еще довольно хорошо просматривался. Особенно привлекало внимание бурое пятно под лапой, занесенной для удара. И это была не краска. Это была кровь. Кровь врагов.
Повернувшись к отцу, я на мгновение застыл. Отец сидел на лавке спиной ко мне. И молча, тяжело сопя, скоблил скрамасаксом - боевым ножом - свою бритую голову.
Тут ко мне подбежал Улеб, успевший достать бронь для отца. Он также остановился возле меня, как вкопанный. Услышав шум, отец обернулся. Несмотря на напряжение, он улыбнулся нам, подошел и стал одевать бронь.
- Отец, - робко спросил Улеб, - опять война?
Отец посмотрел в глаза Улебу, затем мне.
- Опять? А разве она когда-нибудь прекращалась? - он со злостью сунул скрамасакс за пояс. - Никогда! Сколько я себя помню, я всегда воюю. Всегда. Все, чего я добился в жизни, я добился благодаря войне. И из-за этого я ненавижу воевать.... И себя тоже... Может быть, вам уготована другая Доля. Но не мне.
- Мы с тобой, - сказал я, подавая отцу щит. - Мы поможем тебе!
Отец с улыбкой потрепал нас с братом по голове.
- Всему свое время, - сказал он, закидывая щит себе за спину. Затем он проверил, хорошо ли выходит меч из ножен. Оставшись, по-видимому, доволен, он вновь посмотрел на нас.
- Всему свое время, - повторил он. - Ваше еще не пришло. Не торопитесь на войну. Не спешите убивать. Запомните, далеко не всегда меч лучшее средство для решения споров.
- Но ведь вы хотите решить вопрос с варягами мечом! - воскликнул Улеб.
- Вот поэтому вам еще рано воевать. Для начала научитесь владеть вот этим, - он ткнул Улеба пальцем в лоб. - А уже потом беритесь за мечи.
Отец помолчал. Казалось, ему тяжело было с нами расстаться.
- Вы еще слишком молоды. Успеете повоевать, не переживайте. Редкому поколению не доводится взять в руки оружие для защиты семьи и крова. Но сегодня вы останетесь дома, и носа не высунете за дверь! Кто-то же должен охранять дом этой ночью? Не так ли?
Мы с братом, насупившись, молчали.
- Только не орите так громко! Я вас прекрасно слышу!
- Да, отец, - еле выговорили мы.
- Я знал, что на вас можно положиться, - отец улыбнулся, - А завтра... Завтра все может быть по-другому.
И он, взяв со стола шлем, вышел из дома.
Отец не в первый раз уходил в бой. Мало кто мог сравниться с ним в силе и ловкости. Многие полегли на поле брани от его меча. Но почему-то именно в этот раз, смотря, как отец закрывает за собой дверь, сердце мое болезненно сжалось, а на глаза навернулись слезы. Отчего-то мне подумалось, что завтра действительно все может быть по-другому.
Мы с Улебом переглянулись. Ему, видно, тоже было не по себе. Он выглядел, как и я, неважно.
Тут у нас за спинами раздался кашляющий смех.
- Что, сопляки, воевать собрались?
Харон, скотина, не мог не посмеяться над нами. Хотя надо отдать ему должное, своим смехом он отвлек нас от безрадостных мыслей.
- Да любой варяг десять таких щенков, как вы, на куски порежет и да-же не вспотеет! - хохотал он.
- Ты это слышал, Улеб? Он до десяти, оказывается, считать умеет! - заметил я брату.
Харон засмеялся взахлеб, тряся головой.
- Ты головой-то так не маши, - кивнул ему Улеб, - а то ненароком все косички потеряешь. Хотя, глядишь, и на мужика будешь похож.
Харон смеялся до тех пор, пока его смех не прервал кашель.
- Ну, может быть, хоть тогда я буду на предков похож, - cлегка успокоившись, сказал Харон.
Мы с братом спрыснули.
- На предков?! О чем ты, старик? Или ты уже от старости из ума вы-жил? - Улеб попытался сдержать смех.
- Ты хочешь сказать, что норманны когда-то были безбородыми? - поддержал я брата.
- Может, ты еще и с нами одного рода?
- Если вы дадите мне хоть слово сказать, я, может быть, и расскажу вам, что к чему. А если будете продолжать болтать, как бабы, то я уж лучше спать пойду.
- Давай, Харон, начал, так уж заканчивай, - Улеб прыгнул на лавку, ожидая интересного рассказа.
Харон для виду попытался отнекиваться, но мы с братом набросились на него с просьбами, и он уступил.
- Ну, хорошо, хорошо, расскажу, - Харон провел руками по бороде. - С чего ж начать...
- Для начала пожалей себя, что в плен попал, - хохотнул Улеб.
- Сейчас кто-то от меня хорошую оплеуху получит, - Харон и не ду-мал обижаться. Мы в разговорах с норманном постоянно подтрунивали друг над другом, и язвительные насмешки были обычным явлением.
- Ты догони сперва меня, старик, - тут же ответил ему Улеб.
Не успел он закрыть рот, как получил в лоб деревянной ложкой, пу-щенной меткой рукой Харона.
- Харон, ну я-то тебя слушаю, - смеясь, сказал я.
- Да, я вижу, сынок, - он повернулся ко мне, - Слушай хоть ты, раз этот олух не хочет.
Я послушно кивнул головой. Улеб, потирая шишку на лбу, также весь обратился в слух.
- Отец верно вам сказал - не спешите попасть на меч варягу, - тихо начал Харон. На мгновение он замолчал, смотря в никуда. - Варяги - это бесы, не люди. Обычный человек имеет хоть какой-то страх перед смертью. Варяг же думает, что он бессмертен или, что у него десять жизней. Наверное, поэтому его нельзя победить. Он до последнего дыхания будет сражаться, и пока варяг не испустил дух, нужно быть готовым ко всему. - Харон посмотрел на нас. - Варяги непобедимы. С ними можно сражаться, их можно убивать. Но победить их не сможет никто. Они рождаются с мечом в руках, с мечом же в руках они и умирают. Меч их кормит, меч их одевает. Меч для них все!
Харон тяжело вздохнул.
- Варяги подмяли под себя всех: вас - славен, нас - норманнов, да-нов, свеев. Всех! Во всех бедах на земле виноваты эти варяги, - Харон, казалось, выплюнул последнее слово. - Во всем! И даже в этом! - он взялся за одну из косичек.
Мы с братом непроизвольно улыбнулись.
- Да, - медленно протянул старик, - Когда-то давным-давно, когда не родился еще отец моего отца, мы - норманны, носили, как и вы - славене, бритые головы. До поры до времени. Пока в одно утро не пришли варяги. Норманны приветливо встретили гостей. Стол, постель - все было приготовлено. Но варяг есть варяг. Мы им протянули руку с хлебом, они же нам - с мечом. Не успели норманны опомниться, как половина мужского населения была уничтожена. Но нет ничего опаснее, чем попытаться отобрать у голодной собаки кость. Варяги встретили достойный отпор. Храбро сражались мои предки и не уступили и пяди своей земли. Но очень дорого далось это моему народу. Посчитав убитых и оставшихся в живых, они поняли, что еще одного штурма они просто не выдержат. Тогда к варягам были отправлены послы. Просить перемирия. Варяги же, немного подумав, решили посмеяться над моими доблестными предками. "Либо вы платите нам дань, либо все мужчины вашего племени отращивают волосы и ходят, как их жены", - таковы были слова предводителя варягов. Послы вернулись ни с чем. Всю ночь бедные норманны думали, как им поступить. Сражаться ли и умереть всем, или платить дань этим ненавистным варягам. Тем временем, эти отбросы рода людского - варяги - нарушили перемирие. Рано утром, когда солнце только начало вставать, они напали на спящих норманнов. Убив почти всех, они покорили их. И, увы, с тех самых пор нам пришлось выполнять оба условия варягов - и платить им дань, и носить длинные волосы, заплетенные в косы.
Мы с Улебом, еле дождавшись окончания рассказа, от души рассмеялись.
- Смейтесь, смейтесь, щенки, - вставая, бросил нам Харон. - Вы сами не лучше варягов. Одно семя - что тут скажешь.
И, махнув на нас рукой, старик захромал в свой угол.
Я с трудом открыл глаза. Уснул я не так давно и теперь никак не мог сообразить, что происходит. Улеб со злостью тряс меня за плечо.
Я повернул к нему голову и только собрался спросить его, с чего это он решил меня разбудить посреди ночи, еще и, ругая при этом, но он зажал мне рот рукой.
- Ты всю войну проспишь, балбес! - зашипел он на меня.
Мне, наконец, удалось оторвать его руку от своего рта.
- Война? - так же шепотом спросил я.
- А что, по-твоему, сейчас происходит, тупица? - Улеб был зол на меня. Видимо, ему пришлось долго будить меня.
Он протянул мне мой меч, обернутый в тряпку, чтобы ненароком не зашуметь:
- Ты со мной, или так и будешь спать на печи, как баба?
Я улыбнулся и взял меч в руки.
Улеб, как тень, скользнул к двери.
- А Харон? - спросил я.
- Ты еще спишь, или ты отупел вконец? - не останавливаясь, бросил мне Улеб.
Я осторожно, стараясь не шуметь, выскочил за братом во двор.
Первым моим ощущением, охватившим меня на улице, было, что Улеб насмехается надо мной. Самая обычная ночь, темное небо с редкими звездами, тихий шелест в листве деревьев. И тишина. Я всегда считал, что война - это крики, огонь, шум, смерть. Но не тишина.
Я в недоумении взглянул на Улеба, однако тот, не обращая на меня внимания, уверенно пошел в сторону реки.
- Улеб! Ты издеваешься?! - попытался остановить я брата.
Но он, не оборачиваясь, махнул мне рукой, приглашая меня за собой. Я вздохнул и побежал догонять Улеба.
И очень скоро мое мнение о ночной тишине сильно изменилось. Легкий ветер донес до нас треск, а ночное небо озарилось светом, будто солнце решило подняться среди ночи, чтобы видеть, что происходит в Новгороде. А затем мы услышали крик...
Дикий крик...
Пронзительный, звонкий, заставивший меня вздрогнуть, крик. Крик боли и ужаса!
Мы с Улебом переглянулись. Он был в таком же смятении, как и я. Молча, мы кивнули друг другу и, скинув с мечей тряпки, кинулись в сторону, откуда он донесся.
По мере приближения к этому месту становилось все светлее, и до меня стала доходить вся ужасная правда. Увидев, что горит, я понял, что мои худшие опасения оправдались. Горела кузня. Кузня Гюряты. Кузня варяга. Начав выяснять отношения с приплывшими варягами, славене разошлись до того, что стали бить всех варягов без разбору. Даже тех, кто уже много зим жил с ними бок обок.
Душераздирающий крик раздался снова. Мы с Улебом побежали еще быстрее, но неожиданно нам навстречу из ворот кузни выбежало человек пять. Не посмотрев на нас, они бросились к реке, размахивая топорами. Внезапно один из них остановился и, развернувшись, подошел к нам. Мы стали как вкопанные.
От подошедшего разило хмелем. Лицо его было в крови. Он тяжело дышал, брызгая при этом кровавой слюной. Бешеные глаза его устави-лись на нас.
Улеб сделал шаг вперед. Мужчина напрягся. Молча, он протянул руку с окровавленным топором к груди Улеба. Брат не шелохнулся, а я сильнее сжал черен меча, держа его за спиной. Шумно сопя, мужчина откинул лезвием топора ворот рубахи Улеба, обнажив при этом родовой знак, выжженный на груди. Бросив на знак взгляд, он успокоился и опустил руку. Широко улыбнувшись и показав нам беззубый рот, он бросился догонять своих соратников.
Я тяжело вздохнул. Ладонь моя вспотела, и я вытер ее об рубаху. Я взглянул на брата. Тот будто окаменел. Он, не мигая, смотрел вслед убегавшему, широко раздув от злости ноздри.
- Эй, Улеб! - я положил руку ему на плечо.
Тут мы вновь услышали крик, раздавшийся уже значительно тише. Это вывело брата из оцепенения, и мы бросились в кузню.
И сразу же остановились от нестерпимого жара. Горело все! Кузня, дом, даже забор. Все! Я в недоумении осмотрелся, думая, откуда могли кричать. И тут я увидел...
В окне пылающего дома что-то промелькнуло. Когда это что-то под-бежало к окну, я узнал жену Гюряты, прижимавшую к себе малыша, только сегодня утром весело смеющегося во дворе своего дома. Волосы на голове женщины были уже опалены, а лицо и руки обожжены.
Я бросился к двери дома, но она была подперта уже горящим брев-ном. Жар был невыносимым, искры летели мне в лицо, но я, не обращая на них внимания, стал мечом перерубать бревно. Обезумевшая женщина стала ломиться в горящую дверь. Крик ее был уже похож на рычание. И меня это только отвлекало. Я боялся опоздать, боялся не успеть. Наконец бревно мне поддалось и упало, покатившись по траве. Я не устоял на ногах и тоже упал, с надеждой смотря на дверь. Но, к моему ужасу, вместе с бревном рухнула и дверь, а следом и крыша.
- Нееет!!! - закричал я.
Меня обдало пеплом и искрами. Тут же я почувствовал, что меня схватили за руку и потащили по земле от огня.
- Неждан, ты как? - услышал я взволнованный голос брата.
- Улеб..., - только и смог сказать я.
Он с сожалением покачал головой. Я рукавом вытер пот и пепел с лица и оглянулся. То, что я увидел, было ужасно!
- Они мертвы! - проговорил Улеб. - Они все мертвы!
В глазах у меня защипало. От дыма. Или от навернувшихся слез. Я не знаю. Да и мне было все равно. Я не питал каких-то дружеских чувств к этой варяжской семье, но в чем они были виноваты?! За что убили этих людей? А дети, которые родились на этой земле? Они тоже представляли собой какую-то угрозу?!
Я посмотрел на пару ребятишек, лежавших в костре. Их кинули в огонь и не выпускали, прижимая к горящим углям копьями. За что терпели такие муки эти дети? Сейчас их тела уже почернели, и сгоревшая плоть, распространяя вокруг тошнотворный запах, уже стала отпадать от костей.
Я судорожно сглотнул и, чтобы меня не вырвало, посмотрел на кузню. Однако лучше мне не стало - к пылающей двери копьем был пригвожден сам Гюрята. Он горел вместе со своей кузней, а его рука все еще сжимала гигантский молот. На пороге кузни лежало три распростертых тела. Гюрята дорого продал свою жизнь, и пьяная толпа смогла одолеть его только количеством.
Тут древко копья, державшего тело, перегорело, и то, что осталось от коваля, упало на землю.
Я отвернулся от жуткого зрелища. Чтобы сразу же увидеть новое.
Я увидел Горуха. Юный варяг единственный из всей семьи не был объят пламенем. Он лежал немного в стороне от огня. И в его теле торчал меч. Меч, выкованный его собственными руками.
Я подошел к Горуху и присел около тела. Взяв меч, торчащий из тела, за черен, я попытался его вытащить. Мне это не удалось, так же как и убившим варяга, которые тоже, конечно, пытались заполучить оружие.
- Добрый меч, Горух! - прошептал я, - добрый!
А меч, между тем, ярко блестел в отблесках пламени. Оружие прошло посвящение. Оно отведало крови. Оно отобрало жизнь.
Жизнь своего создателя.
- Неждан, - мне на плечо легла рука брата.
Я посмотрел на Улеба.
- Пошли, - сказал он, - пора.
Я кивнул, еще раз взглянул в стеклянные глаза Горуха, устремленные в небо, и мы с Улебом побежали к реке.
Теперь о тишине не было и речи. Новгород гудел. Новгород пылал. Не весь. Но дома горели почти везде, куда падал взгляд.
Нам навстречу стало попадаться все больше людей. То мелькнет полуобнаженное тело с Неревским родовым знаком - птицей, клюющей рыбу. То взгляд выхватит щит, с изображенным на нем воином в полном доспехе - это уже людинцы. Встречали мы и славен. Весь Новгород поднялся на варягов.
С диким криком промчался мимо нас какой-то славенец. Он размахивал вокруг себя страшный предмет - голову убитого норманна, которую славенец держал за косички.
Видимо, убивали сегодня всех, кто был не нашего рода.
Капли крови из отрубленной головы попали мне на шею. Я как можно быстрее вытер ее рукавом. Меня всего передернуло.
Улеб также вытер ладонью с лица кровь.
- Война! - улыбнулся он.
- Тебе смешно? - возмутился я.
- А ты что хотел? - удивленно посмотрел он на меня. - Или ты хочешь быть на месте этого норманна?
- Нет! - я еще раз потер то место на шее, куда попала кровь убитого.
- Сегодня умираем не мы! - с радостью сказал брат. - Не мы, Неждан! Не мы!
И он побежал снова.
Что ж, в этом Улеб был прав. Эта была ночь смерти. Для полян, нор-маннов, конечно же, варягов. Но не нашей. И я кинулся догонять брата.
По мере приближения к реке становилось все светлее.
Затем мы увидели лежавшую на боку ладью. Она пылала, как и мно-гие дома варягов в эту ночь. На берегу в самых неестественных позах лежало десятка два тел, а у самой воды, возле еще одной ладьи кипел бой. Горящая ладья отлично освещала сражавшихся, среди которых я сразу узнал рыжего молодого варяга, поздоровавшегося со мной утром. Я так же попытался найти в толпе отца, но не увидел. Хотя и не удивительно - в этой дико орущей толпе трудно было что-либо разглядеть, а "рыжего", как назвал я варяга, я опознал только потому, что к нему мало кто мог подступиться. Он так размахивал мечом, что рядом с ним не оказалось не только противников, но и своих, соратников, способных прикрыть его с боку и со спины. Все бившиеся - и варяги, и новгородцы - старались жаться друг к другу плечом, сомкнуть щиты в сплошную стену, чтоб ни меч, ни скрамасакс не могли найти между ними щель. И только "рыжий" не заботился о своей безопасности. Он не прикрывался даже щитом, его руки были свободны, и он широко ими размахивал, нанося мечом сокрушающие удары, откалывая от щитов щепы и нанося ужасные раны всем, кто не успевал прикрыться. Все его полуобнаженное тело было уже окровавлено, а он дико кричал, обзывая новгородцев трусами и призывая их напасть на него. Его собственный щит висел у варяга за спиной, как и еще один меч. Видимо, "рыжий" предпочитал орудовать обеими руками.
Позади сражавшихся на воде стояла ладья, готовая к отплытию и ждущая, когда последние из варягов запрыгнут в нее. Эту ладью яростно обстреливали из луков горящими стрелами стрельцы-новгородцы. С палубы, так же неистово отправляли стрелы одну за другой и варяги. Часть воев бегали с ведрами, полными воды, и тушили стрелы, тут и там попадавшие в борта. Один из варягов, перегнувшись через борт, чтоб поднять ведро с водой, получил горящую стрелу в спину и так и остался висеть. Пламя постепенно стало покрывать его тело, пока пробегавший мимо вой не опрокинул на убитого ведро воды и не положил его на палубу. Даже убитых соратников варяги не хотели оставлять на негостеприимной новгородской земле.
Я увидел лежащий на земле лук и поднял его. Оглянувшись, я увидел неподалеку пару валявшихся стрел и так же подобрал их. Положив стрелу на тетиву, я выстрелил в ладью.
- Ты решил рассмешить варягов?! - засмеялся Улеб.
Лук был больше моего, и мне понадобилось приложить намного больше усилий, чтобы послать стрелу, чем стреляй я со своего лука. В любом случае, хоть и стоял я не намного дальше, чем стрельцы-новгородцы, но стрела, пущенная мною, не долетела до ладьи. Это и рассмешило брата.