Белых Владимир О : другие произведения.

Карачун и Дудак

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  КАРАЧУН И ДУДАК
  
  
[Вячеслав v.alkopona@gmail.com]
  
  


Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
дикой лани; а если мы девы сами
то мы юношей стройных возьмем в супруги,
и не будем чаять души друг в друге.


Сыновья молчаливых дней
Смотрят чужое кино,
Глотают плохое вино,
Стучатся в чужую дверь.

  
  
  Проводив Марину до метро, я спустился в подземный переход к мечети. Стараясь удержать вкус ее губ, запах волос – продолжал думать о ней. Есть в ней что-то татарское, недаром ее батюшка – вылитый Куприн: сейчас еще июнь, а она уже так чудесно загорела...
  – Эй, Боб!.. – я, наверное, даже не расслышал: Вадик догнал меня уже на подъеме из перехода, со словами: “Зову-зову, а ты все бредешь – как не слышишь”. Я только руками развел. Двинулись вдоль Кронверкского, обсуждая что слыхали нового про наших – со времени последней встречи, еще осенью.
  – Наверное некоторые не придут: Чура уже на раскопках, у Ершика лажа с экзаменами, до некоторых вообще не дозвонились. Но кто-то прийдет со знакомыми, наверное; с девчонками. Вот, для них, – он чуть тряханул тяжелой на вид сумкой. – А ты что несешь?
  Я продемонстрировал поллитру и пиво.
  – Отлично, будет чем запить.
  – Вадь, ну сколько раз говорить: пивом не запивают, а закусывают.
  
  Прошли дом Кшесинской, после перехода через Большую Дворянскую какой-то бомжеватого вида встречный стрельнул у Вадика закурить. Тот великодушно стукнул по дну пачки “Винстона” и, протянув ее просителю, достал зажигалку. Гегемон с достоинством вытянул одну, прикурил и солидно сказал “спасибо...” – затем, покосившись на пачку, прибавил: “сэр”.
  Прошли мимо кирпичной пожарной части, окинули внушительные объемы строения охватившего ухоженный двор. Вадик хмыкнул:
  – Да. Вписка - солидол. Иркины родичи на даче, все площади – наши, как минимум до завтра. А площади тут немалые.
  Мы задержались перед парадным – он докуривал; из арки со стороны набережной появились две девчонки, принаряженные. Озираясь – явно искали адрес, посмотрели на нас. Подружки, как часто бывает – сходного типа: одного роста, стройные, белокурые, большеглазые, и одеты похоже. Накрашенные и в коротких джинсовых юбках, явно – приезжие. Помахали руками приветливо в нашу сторону: Вадик, топча хабарик, просто расцвел в ответной улыбке, а я сразу понял – нужно оглянуться. Так и есть: со стороны Малой Дворянской, сияя и разводя руки для отеческих объятий, приближался Лешка Карачкин по прозвищу Карачун.
  – Здоро́во, девки! Не потерялись? – И нам: – Привет, самцы. Вот: Нина и Снежана.
  – Ты че, мы в Ленинграде все знаем.
  Точно: иногородние, по виду – после первого курса. Держатся уверенно-женственно: скорее всего – медички. Для Пермеда слишком простоватые, скорее всего – Сангиг; если не совсем дурочки – к старшим курсам начнут говорить “Питер”, или: “Город”. Ладно.
  Карачун приобнял обеих за плечи – роста они были неплохого, но на голову ниже нашего баскетбольного капитана – и притиснул к себе:
  – Вас мамы искать не будут? Мы вас не выдадим. Пошли наверх.
  Наверху нам открыл Емельянов:
  – О! Леха, нагнись, тут лампа. Вадя, что в сумке? И кто-то чужой – рвется за ними следом?
  Снежана и Нина, скромно потупив глазки, грациозно шагнули в прихожую. Медички явно сразили впечатлительного Емелю.
  
  
  ***
  
  – Слишком громко. Сейчас заявятся с жалобами.
  – Чего вдруг? Хорошая ведь музыка.
  – Без разницы. Я у себя поставил Пятую Прокофьева, так по-боевому, знаешь – сижу, оттягиваюсь, прибавил погромче – даже стука в дверь не слышал. Ментов вызвали.
  – Ты им – культур-мультур, а они – бдительные. Хорошо хоть – не джаз.
  – Дык еще: иду вечером, в парадняке – гопники...
  – Они мешают нам жить!
  – ...спорят про какой-то альбом, говорят: “Охуген”. Я не выдержал, встрял. Говорю – это ”Оксижн”, ну или “Осиже́н”. Жан-Мишель Жарр, да? А они: “это – Жаррэ”, он же типа француз. Так мне и не поверили. Могло быть хуже, конечно.
  – Кстати да. Рахов и Гусь которые в “Странных Играх” были – с новой командой нашли выход на Клару Фатову, она обещала их снять, говорит – пропустят.
  – Что за команда?
  – А-виа. В смысле – “анти-ВИА”.
  – Ноль на массу, не пропустят. Те же “Игры” в нормальном составе записали диск еще когда – типа обещали выпустить на Мелодии – и что? Результат стабильно предсказуем...
  – Ну вот – звонят в дверь: жалобщики.
  – Набежали тут соседи безобразные...
  – А, нет: это Славик пришел.
  
  – Ну ладно, есть Курехин. Не знаю уж кто еще: не твой же Расческин, да? В этом вашем клубе – таких как Пинк Флойд нет, и не будет. Или даже как Леннон.
  – Как он – не будет: не только здесь – нигде. Наверное.
  – Да ладно. Хотя когда его убили – это наверное, был самый мой несчастный день в школе за все время.
  – Да? А у меня – когда Ольга в десятом пришла в новом платье, до колен – вместо того, короткого...
  
  Собралось уйма народу, включая даже тех кто обычно появлялся редко. Явилась пара девочек-тихонь, до самого конца школы казавшихся скромными мышками, никогда не пившими – не гулявшими. Сидят, тянут винцо, смеются. Пришел Эдик Ясенский, прежде вечно запуганный, инфантильный. Был он, как и большинство из нас, взращен советской школой в циника и умеренного антисоветчика – естественно, без какой-то, Боже упаси, идеологии. Анекдотов не травил, девок не обсуждал, матом не ругался: любимым его эпитетом было “дурак”. Вечно он ходил с заложенным носом – потому издавна и прозвали его так, как это у него звучало: Дудак. Ни с кем Эдик почти не общался, носил хорошие вещи – часто ездил к родственникам в Польшу. Снобом особенным не был – хотя снобами были в чём-то все, наверное. Почти каждый Жан-Поль-Сартра лелеял в кармане, и был этим сознанием горд – включая меня. Дудак по-прежнему не пил – зато сидел, общался, потом даже пошел с ребятами курнуть. Я в жизни не дымил – мог бы этим гордиться, наверное, но как-то в голову не приходило.
  
  На прокуренной кухне тоже несли вахту, не присесть. Незнакомая девица, пыхнув беломориной, объяснила:
  – Мое имя – Светлана, в честь завода: Световые Лампы Накаливания. Но для тебя можно: Светик.
  
  – Оленька, ты ж сестренка мне... Еще один мееедленный танец...
  – Емель, убери руки.
  – Извини.
  – Оттуда тоже убери.
  – Хорошо. Вот держу одну руку за спиной, как честный офицер, а другою, мадемуазель, едва решаюсь касаться вашего дивного...
  – Отстань. Нажрался и лапает.
  – Лишь одно несмелое, робкое касание!
  Смачный шлепок по заду, туго обтянутому короткой юбочкой.
  – А это что было?!
  – Звук хлопка одной руки.
  
  – Славик, думали – не придешь.
  – Смену заканчивал, на сборке.
  – Во дает. Где?
  – Рядом: через Пеньковую и Дворянскую – на “Вибраторе”. Я там до сентября.
  – Какое, однако, название! Много вибраторов насобирал? Что там вообще выпускают?
  – Из несекретного – вольтметры для электричек. Остальное – такие вибраторы, что хана Америке если что. Секрет. Платят ничего, но на твоем лесоповале лучше.
  – Это еще где?
  – Глушь, медвежья! От Вырицы автобус до Нестеркова дважды в день. Нестерково: форпост цивилизации – магазин открывается к автобусу, на двадцать минут: там только водка, хоз-мыло, спички. Водка теперь по талонам. А дальше дороги нет – только на ботике, по Оредежи. Там типа подсобное хозяйство от Адмиралтейского. Кстати – полно их начальства живет в этом доме.
  – В этом доме кто только не жил, особенно раньше.
  – Ага, ротация была – сам понимаешь. После Ленинградского дела здесь почти все жильцы сменились.
  
  – Кто-нибудь знает – где Илья, что с ним?
  – Ушел в религию. Начал с восточной эзотерики, переключился на библию, пророков, апокрифы. Ужасы всякие: “Облачись во вретище, ибо грядет уебище что разрушит твое блудилище”. Молится, постится...
  – Ни иконы, ни Бердяев, ни журнал “За Рубежом” – не спасут от негодяев, пьющих нехотя боржом.
  
  – Карачун, откуда такие бабки?
  – Стала оперяться моя кооперация.
  – Вот тоже. Собираешься заработать, а кто-то собирается все отнять и поделить.
  – Что значит – заработать, они просто перераспределяются.
  – Отнять и поделить – это было, теперь будет по другому.
  – Раз было – значит, снова будет. Родственники в Польше тоже говорили: Солидарношчь, идем в Европу, ваш Сталин – уже давно был. А получили военное положение.
  – Дудак дело говорит. Вас по осени стричь начнут, и хорошо если на мясо не пустят.
  – “Ой как страшно, граждане, жить.”
  
  – А я тебе говорю: сейчас – самое время!
  – Возьмут тебя, Карачун, за вымя.
  – Спорим: у меня будет миллион долларов.
  – Когда?
  – Я на самом деле – осторожный. Нам сейчас по двадцать два... Вот еще через двадцать два – в 2009 году. Увидишь, Дудак.
  – На что спорим?
  – Не важно. На ящик коньяка. Если у меня не будет миллиона, то уж на коньяк для тебя в любом случае хватит. Славик и Боб – свидетели.
  
  – Ты тоже веришь, что обратно гайки закрутят?
  – Мой дед – верит. Он еще НЭП помнит. Ведь есть такие, как сказать... лекала поведения, да? Все ведь давно уже придумано, до нас. В России ничего не меняется. То есть меняется, но по кругу: то лысый, то волосатый. Сначала оттепель – потом орут типа вы пидарасы или там нигилисты, в общем – против настояшшего народа, потом сажают или хуже. Особый путь. Со своей колеей, несовместимой с западной.
  – Был анекдот: Николаю Первому приносят проекты железной дороги, спрашивают – колею делать как в Европе, или шире. А он такой: нахер шире. Сделали шире... Что, Ирочка?
  – На чей хер шире?
  – Графа Петра Андреича Клейнмихеля, душенька.
  
  – Аронс получил вызов с исторической, но собирается за океан: родственники в Нью-Йорке. А ты?
  – Дык что – я? Ни родственников, ни вызова.
  – Ну – куда бы ты собрался, если б мог?
  – Не знаю. Может, в Париж? Если есть он на самом деле.
  – Есть, есть. Это не заговор картографов.
  – “В поганом Париже живут лишь поганцы...”
  – А ты, Боб?
  Так я им и признаюсь.
  – Не хочу никуда ехать. Да и некуда. Если бы Питер отделился...
  – Насмешил. Тогда уж – переезжай к бабушке в Ригу. Вдруг – Амальрик окажется прав.
  – Можно. Стану там – Финкельс. Правда, латышского не знаю, а с этим – грозятся, что будет строго. А если серьезно – лучше убраться от конфликта сверхдержав подальше. Вот Игореша хочет в Австралию.
  – Войны не будет! Будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется.
  – Что характерно. Говорят, что каждый год закладывают по новому “Тайфуну”. Эрик на такой служит; рассказывал – дура больше чем “Титаник”, с ракетами.
  – И кому это нужно.
  – Противостояние двух систем. Мы ведь – империя Зла, да? Нужно соответствовать.
  – Только потому что так сказали? Этот ваш бесноватый Рейган...
  – Кто-то должен ведь реализовывать эту роль: зло на мировой арене. Это – наша историческая миссия...
  Эта мысль была разумеется не моей: ее высказал на одной из недавних лекций милейший Дмитрий Алексеевич. Если эти пуганые вороны окажутся правы насчет закручивания гаек – его в два счета исчезнут. А в том, что списки всех регулярно посещающих его лекции давно оформлены и находятся где надо – у меня сомнений не было.
  – Светло становится. Пошли на крышу, подышим. Бери пиво.
  
  Наверху ветра почти не было. В серо-голубом полумраке были еще вздыблены темные пролеты Литейного и Троицкого, с яркими фонарями. Длинные речные сухогрузы тянулись вниз по реке, забирая левее прямо напротив нас. Дальше через Неву темнел Летний сад: вдоль него прошел большой катер и свернул в черноту под Прачечный мост, на Фонтанку: его огонек скрылся под низкой центральной аркой. Розовый отсвет на облаках высоко над нами: подбиралась утренняя заря. По глухо звучащей железной кровле мы подошли к скульптурной группе над фронтоном дома и присели у фигуры краснофлотца с винтовкой, поставив бутылки на его ботинок. Славик доверительно похлопал по низу расклешенной штанины: “Охраняй нас”. Трепаться больше не хотелось. Мы молчали: впитывали раскинувшийся вид, плеск еще темной реки, далекий шум одиноких машин и незаметно прибывающий свет, красящий облачную гряду протянувшуюся над городом – от разгорающегося востока ко мгле над заливом – поверх крыш, шпилей и куполов... Ребята наконец засобирались – я сказал, что хочу посидеть еще: нечасто выдается смотреть на такие виды. Они стали осторожно спускаться к чердачной двери, бросая опасливые взгляды обратно на краснофлотца – наверное, представили как оживший от обиды на фамильярное обращение огромный истукан преследует их, гулко шагая по грохочущей крыше.
  
  Оставшись один, осмотрелся: Нева, мосты, Петропавловка... Снова подумал о Мачинском: как он рассказывал о Данииле Андрееве. Посидел еще – и вспомнил написанное тем про город гибели в блокаду: “Все зыблется... Обрывки траура мнут световые пальцы, когти – протягиваясь в Гавань, к Охте, и обнажая небосклон.” Мне стало не по себе. Не замечая, что втягиваю голову в плечи – оглядел дома́ напротив: зловещие прямоугольные объемы Большого Дома, закопченную стеклянную крышу Мухи, похожую на огромную шкатулку, и – за притихшим сумрачным Летним Садом, прямо напротив меня – Инженерный замок с облезлым шпилем, на котором в видении Андреева сидело безротое создание, напомнившее ему колоссального ископаемого ящера. Я был уверен, что виденное им чудище смотрело на север, в мою сторону. Под влиянием представившейся жуткой картины направился к лестнице с мыслью о том, что эту короткую ночь я вряд ли когда-нибудь забуду.
  
  ***
  
  Перед концертом – Девятая симфония в амфитеатре под открытым небом, в парке Филадельфии – я стоял в веренице людей, поднимающихся на верхние ярусы, листая новости про упавший на Синае питерский рейс. За моею спиной довольно громко беседовала пара, по-французски. Мужской голос был с акцентом, который Алексей Толстой называл варварским. Я прилагал усилия чтобы не прясть ушами слишком уж явно, когда говоривший осекся и произнес: “Это ты, Боб?”. Я обернулся к стоявшим за мною, на ступеньку ниже – думал что буду смотреть на них сверху вниз, а оказался лицом к лицу: Карачун, в умопомрачительном шарфе, и высоченная молодая особа экзотической внешности, дева с глазами дикой лани.
  – Точно, он самый! – он протянул свою широкую ладонь – Вот: Марибель.
  – Аншанте́! Муа: жем'апель Борис, же сюиз-ан камарад-де-класс де се персонаж, – краснея и содрогаясь – отчасти светски, отчасти от собственного прононса в стиле Выбегаллы – я обратился к красотке, пожимая Лешкину руку. К моему облегчению, она ответила на нормальном английском.
  
  После нескольких минут разговора я помянул про ящик коньяка. И оказалось, что Карачун таки восторжествовал над всеми перипетиями – настолько, что мог продемонстрировать весомые доказательства в виде круглых сумм в банке. Почти. В 2009 году миллиона он предъявить не смог бы – результат приключившегося незадолго до этого кризиса. Впрочем, отсылать коньяк было все равно некуда – Эдик Ясенский умер несколькими годами ранее: онкология. Почему все так вышло? Про сам давнишний спор в белую ночь Алексей забыл напрочь. Я же – напротив, продолжаю помнить черты прошлого, словно и не было всех прожитых лет – пока все мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
  
  
  01.2022
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"