От публикатора: публикуемая здесь биография, написана самими писателями в разное время и собранная в единое целое Борисом Натановичем. Ему и предоставляем слово.

  

  

  

  

  

  

ПРЕДИСТОРИЯ К БИОГРАФИИ

  

  

  

   Борис Натанович (БН):

  

   Признаюсь, я всегда был (и по сей день остаюсь) сознательным и упорным противником всевозможных биографий, анкет, исповедей, письменных признаний и прочих саморазоблачений - как вынужденных, так и добровольных. Я всегда полагал (и полагаю сейчас), что жизнь писателя - это его книги, его статьи, в крайнем случае, - его публичные выступления; все же прочее: семейные дела, приключения-путешествия, лирические эскапады - все это от лукавого и никого не должно касаться. Аркадий Натанович (АН) безусловно придерживался того же мнения, и поэтому предлагаемый вниманию читателя текст представляет собою документ в творчестве АБС редкий и даже экзотический.

  

   Откуда этот текст взялся, я помню смутно. Кажется, готовился какой-то перевод какого-то нашего романа - то ли в АПН, то ли в издательстве "Прогресс", - кажется, на испанский. А переводчиком был некий весьма настырный знакомец АН. И этот знакомец загорелся почему-то идеей нашей автобиографии и с АНа буквально не слезал в течение нескольких месяцев. Дело кончилось тем, что осенью 86-го в Репино АН предложил моему вниманию этот вот самый текст.

  

   Писали мы тогда, помнится, сценарий "Туча", работа шла туго, мы были раздражены, и я "Нашу биографию", помнится, раскритиковал вдрызг - за неточности, за "лояльности", за неправильности и вообще за то, что она появилась на свет. В ответ АН - вполне резонно - предложил мне самому "пройтись рукой мастера". Я с ужасом отказался, и вопрос на этом был закрыт.

  

   Больше мы об этом никогда не говорили, и вторично я увидел "Нашу биографию" только несколько лет спустя, когда разбирал архивы АН. А в 1993 Владимир Борисов сообщил мне, что, оказывается, этот текст был передан ВААПом в одно из польских книжных издательств, где его и отыскал польский исследователь творчества АБС - Войцех Кайтох. Сообщение это меня удивило, но не слишком - видимо, знакомец-переводчик доел-таки в свое время АНа и получил от него желаемое.

  

   В основном и главном "Наша биография" вполне достоверна. Перефразируя известную формулу: она содержит правду, вполне достаточно правды, но не всю правду и не одну только правду. По мере своих сил и возможностей я дополнил этот текст своими собственными соображениями, некоторыми известными мне фактами, а равно и комментариями, - в тех случаях, когда мои представления о "правде" не вполне стыковались с представлениями АН. В самом тексте АНа я не изменил ни слова. Хотел бы это подчеркнуть особо: ведь АН писал свой текст в те времена, когда перестройка еще лишь едва тлела, разгораясь, времена в общем и целом оставались "старыми, советскими" со всеми их онерами, и некоторые фразы в соответствии с духом времени носят у АН ритуальный характер идеологических заклинаний, от чего мы, нынешние, уже, слава богу, успели отвыкнуть.

  

   С учетом всех этих оговорок предлагаемый текст и надлежит читателю принимать. Или - не принимать.

  

  

  

  

НАША БИОГРАФИЯ

  

  

   АН. Аркадий родился 28 августа 1925 года в грузинском городе Батуми на берегу Черного моря. Борис родился 15 апреля 1933 года в русском городе Ленинграде на берегу Финского залива. Семья наша была несколько необычной даже по меркам тогдашнего необычного времени - первого десятилетия после победы Великой Революции. Наш отец, Натан Стругацкий, сын провинциального адвоката, вступил в Партию большевиков в 1916 году, участвовал в Гражданской войне комиссаром кавалерийской бригады и затем политработником у замечательного советского полководца Фрунзе, после демобилизации работал партийным функционером на Украине, причем по специальности он был искусствоведом, человеком глубоко и широко образованным. Мать же, Александра Литвинчева, была дочкой мелкого прасола (торгового посредника между крестьянами и купцами), простой, не очень грамотной девушкой. В родном городке на северо-востоке Украины она встретилась с Натаном Стругацким, вышла за него замуж против воли родителей и, как водится, была проклята за мужа-еврея. В дальнейшем судьба их сложилась интересно и поучительно, при всех ее поворотах они верно и крепко любили друг друга, но мы пишем свою, а не их биографию и здесь заметим только, что в январе 1942 года отец, сотрудник знаменитой Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде и командир роты народного ополчения, погиб при попытке выбраться из блокированного немцами города, а мать всего несколько лет назад тихо скончалась пенсионером, в звании заслуженной учительницы Российской Федерации и кавалера ордена "Знак Почета".

  

   Вскоре после рождения Аркадия отец был направлен на партийцную работу в Ленинград, там Аркадий вырос и прожил до ужасного января 1942 года. За это время родился его младший брат и будущий соавтор Борис Стругацкий.

  

   БН. Я почти не помню отца. Все, что я знаю о нем, известно мне от мамы, в частности - из оставленных ею воспоминаний. Он был честнейшим и скромнейшим человеком. Он был верным большевиком-ленинцем, безукоризненно выполнявшим любую работу, на которую бросала его партия. Никаких особо высоких постов никогда не занимал, но во время и сразу после Гражданской по утверждению мамы: "носил на френче два ромба. По тому времени это чин генерала". Потом в Батуми, после демобилизации, был редактором газеты "Трудовой Аджаристан". Потом в Ленинграде - сотрудником Главлита. Потом в 1933 (в день моего рождения!) брошен был на сельское хозяйство - начальником политодела Прокопьевского зерносовхоза в Западной Сибири. А в 1936 году назначен был "начальником культуры и искусств города Сталинграда". (Видимо, заведующим отдела культуры то ли горкома партии, то ли горисполкома). Здесь в 1937 году его исключили из партии - формально за антипартийные и антисоветские высказывания ("заявлял, что Н.Островский - щенок по сравнению с Пушкиным, и утверждал, что советским художникам надо учиться у иконописца Рублева"), а фактически за то, видимо, что стоял у тамошнего начальства поперек горла: "запретил бесплатные ложи и первые кресла для начальства, ввел для начальства платный вход в театр и кино, отменил всяческие начальственные льготы, изучил бухгалтерию, обнаружил незаконные перерасходы, ложные накладные" и пр. Как я теперь понимаю, - чудом избежал ареста и уничтожения, ибо сразу же уехал в Москву хлопотать о восстановлении и хопотал об этом всю оставшуюся жизнь. В июне 1941-го пришел в военкомат, но в действующую армию его не взяли - 49 лет и порок сердца. А в ополчение - взяли, уже в конце сентября, когда блокада стала свершившимся фактом, и он успел еще повоевать на Пулковских высотах, но в январе 1942-го был комиссован вчистую - опухший от голода, полумертвый, с останавливающимся сердцем.

  

   АН. Началась война, город осадили немцы и финны. Аркадий участвовал в строительстве оборонительных сооружений, затем, осенью и в начале зимы 41-го года, работал в мастерских, где производились ручные гранаты. Между тем положение в осажденном городе ухудшалось. К авиационным налетам и бомбардировкам из сверхтяжелых мортир прибавилось самое худшее испытание: лютый голод. Мать и Борис кое-как еще держались, а отец и Аркадий к середине января 42-го были на грани смерти от дистрофии. В отчаянии мать, работавшая тогда в районном исполкоме, всунула мужа и старшего сына в один из первых эшелонов на только что открытую "Дорогу Жизни" через лед Ладожского озера.

  

   БН. Это было не совсем так. Тогдашняя мамина работа в Выборгском райжилотделе здесь совсем не при чем. Просто открылась возможность уехать вместе с последней партией сотрудников Публичной библиотеки, которые не успели эвакуироваться вместе с библиотекой еще осенью в город Мелекесс. В семье считалось, что малолетний Борис эвакуации не выдержит, и потому заранее решено было разделиться. Все произошло внезапно. "...паровоз был уже под парами, - пишет мама. - Когда я вернулась с работы, их уже не было. Один Боренька сидел в темноте в страхе и в голоде..." Мне кажется, я запомнил минуту расставания: большой отец, в гимнастерке и с черной бородой, за спиной его, смутной тенью, Аркадий, и последние слова: "Передай маме, что ждать мы не могли..." Или что-то в этом роде.

  

   АН. Мать и Борис остались в Ленинграде, и как ни мучительны были последующие месяцы блокады, это все же спасло их. На "Дороге Жизни" грузовик, на котором ехали отец и Аркадий, провалился под лед в воронку от бомбы. Отец погиб, а Аркадий выжил. Его с грехом пополам довезли до Вологды, слегка подкормили и отправили в Чкаловскую область (ныне Оренбургская). Там он оправился окончательно и в 43-м был призван в армию.

  

   БН. Они уехали 28 января 1942 года, оставив нам свои продовольственные карточки на февраль (400 грамм хлеба, 150 "граммов жиров" да 200 "граммов сахара и кондитерских изделий"). Эти граммы, без всякого сомнения, спасли нам с мамой жизнь, потому что февраль 1942-го был самым страшным, самым смертоносным месяцем блокады. Они уехали и исчезли, как нам казалось тогда - навсегда. В ответ на отчаянные письма и запросы, которые мама слала в Мелекесс, в апреле 42-го пришла одна-единственная телеграмма, беспощадная как война: "НАТАН СТРУГАЦКИЙ МЕЛЕКЕСС НЕ ПРИБЫЛ". Это означало смерть. (Я помню маму у окна с этой телеграммой в руке - сухие глаза ее, страшные и словно слепые). Но 1 августа 42-го в квартиру напротив, где до войны жил школьный дружок АН, пришло вдруг письмо из райцентра Ташла, Чкаловской области. Само это письмо не сохранилось, но сохранился список с него, который мама сделала в тот же день.

  

   "Здравствуй, дорогой друг мой! Как видишь, я жив, хотя прошел, или, вернее, прополз через такой ад, о котором не имел ни малейшего представления в дни жесточайшего голода и холода. <..> Мы выехали морозным утром 28 января. Нам предстояло проехать от Ленинграда до Борисовой Гривы - последней станции на западном берегу Ладожского озера. Путь этот в мирное время проходился в два часа, мы же голодные и замерзшие до невозможности приехали туда только через полторы суток.

  

   <Позволю себе напомнить: эвакуация шла в дачных, неотапливаемых вагонах, температура же в те дни не поднималась выше 25 градусов мороза. - БН>

  

   Когда поезд остановился и надо было вылезать, я почувствовал, что совершенно окоченел. Однако мы выгрузились. Была ночь. Кое-как погрузились в грузовик, который должен был отвезти нас на другую сторону озера (причем шофер ужасно матерился и угрожал ссадить нас). Машина тронулась. Шофер, очевидно, был новичок, и не прошло и часа, как он сбился с дороги и машина провалилась в полынью. Мы от испуга выскочили из кузова и очутились по пояс в воде (а мороз был градусов 30). Чтобы облегчить машину, шофер велел выбрасывать вещи, что пассажиры выполнили с плачем и ругательствами (у нас с отцом были только заплечные мешки). Наконец, машина снова тронулась, и мы, в хрустящих от льда одеждах, снова влезли в кузов. Часа через полтора нас доставили на ст. Жихарево - первая заозерная станция. Почти без сил мы вылезли и поместились в бараке. Здесь, вероятно, в течение всей эвакуации начальник эвакопункта совершал огромное преступление - выдавал каждому эвакуированному по буханке хлеба и по котелку каши. Все накинулись на еду, и когда в тот же день отправлялся эшелон на Вологду, никто не смог подняться. Началась дизентерия. Снег вокруг бараков и нужников за одну ночь стал красным. Уже тогда отец мог едва передвигаться. Однако мы погрузились. В нашей теплушке или, вернее, холодушке было человек 30. Хотя печка была, но не было дров. <..> Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни, как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3-4 дня. Через три дня обнаружилось, что из населения в вагоне осталось в живых человек пятнадцать. Кое-как, собрав последние силы, мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова. До Вологды в нашем вагоне доехало только одиннадцать человек. Приехали в Вологду часа в 4 утра. Не то 7, не то 8-го февраля. Наш эшелон завезли куда-то в тупик, откуда до вокзала было около километра по путям, загроможденным длиннейшими составами. Страшный мороз, голод и ни одного человека кругом. Только чернеют непрерывные ряды составов. Мы с отцом решили добраться до вокзала самостоятельно. Спотыкаясь и падая, добрались до середины дороги и остановились перед новым составом, обойти который не было возможности. Тут отец упал и сказал, что дальше не сделает ни шагу. Я умолял, плакал - напрасно. Тогда я озверел. Я выругал его последними матерными словами и пригрозил, что тут же задушу его. Это подействовало. Он поднялся, и, поддерживая друг друга, мы добрались до вокзала. <..> Больше я ничего не помню. Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, как с меня стащили носки, а вместе с носками кожу и ногти на ногах. Затем заснул. На другой день мне сообщили о смерти отца. Весть эту я принял глубоко равнодушно и только через неделю впервые заплакал, кусая подушку <..>"

  

   Ему, шестнадцатилетнему дистрофику, еще предстояло тащиться через всю страну, до города Чкалова - двадцать дней в измученной, потерявшей облик человеческий, битой-перебитой толпе эвакуированных ("выковыренных", как их тогда звали по России). Об этом куске своей жизни он мне никогда и ничего не рассказывал. Потом, правда, стало полегче. В Ташле его, как человека грамотного (десять классов), поставили начальником "маслопрома" - пункта приема молока у населения. Он отъелся, кое-как приспособился, оклемался, стал писать в Ленинград, послал десятки писем - дошло всего три, но хватило бы и одного: мама тотчас собралась и при первой же возможности, схватив меня в охапку, кинулась ему на помощь. Мы еще успели немножко пожить все месте, маленькой ампутированной семьей, но в августе Аркадию исполнилось семнадцать, а 9 февраля 43-го он уже ушел в армию. Судьба его была - окончив Актюбинское минометное училище, уйти летом 43-го на Курскую дугу и сгинуть там вместе со всем своим курсом. Но...

  

   АН. Судьба распорядилась так, что он стал слушателем японского отделения Восточного факультета Военного института иностранных языков. За время его службы в этом качестве ему довелось быть свидетелем и участником многих событий, но для настоящей биографии имеет смысл отметить только два: самое счастливое - Победа над немецким фашизмом и японской военщиной в 1945 году; и самое интересное - в 46-м его, слушателя третьего курса, откомандировали на несколько месяцев работать с японскими военнопленными для подготовки Токийского и Хабаровского процессов японских военных преступников. Было еще и событие глупое: перед выпуском в 49-м году Аркадий скоропалительно женился, и не прошло и двух лет, как молодая жена объявила, что вышла ошибка, и они разошлись. Слава богу, детей у них не случилось.

  

   После окончания института и до демобилизации в 55-м году Аркадий служил на Дальнем Востоке, и это был, вероятно, самый живописный период в его жизни. Ему довелось испытать мощное землетрясение. Он был свидетелем страшного удара цунами в начале ноября 52-го года. Он принимал участие в действиях против браконьеров (это было очень похоже на то, что в свое время описал Джек Лондон в своих "Приключениях рыбачьего патруля")... И еще возникло тогда некое обстоятельство, которое в значительной степени определило его (и Бориса) дальнейшую судьбу. Судьбу писателей.

  

   В марте, кажется, 1954-го года американцы взорвали на одном из островков Бикини свою первую водородную бомбу. Островок рассыпался в радиоактивную пыль, и под мощный выпад этой "горячей пыли", "пепла Бикини" попала японская рыболовная --шхуна "Счастливый Дракон #5". По возвращении к родным берегам весь экипаж ее слег от лучевой болезни в самой тяжелой форме. Теперь это уже история - и порядком даже подзабытая, - а в те дни и месяцы мировая пресса очень и очень занималась всеми ее перипетиями.

  

   И именно в те дни и месяцы Аркадий по роду своих обязанностей на службе ежедневно имел дело с периодикой стран Дальневосточного "театра" - США, Австралии, Японии и т.д. Вместе со своим сослуживцем Львом Петровым изо дня в день Аркадий следил за событиями, связанными со злосчастным "Драконом". И вот, когда умер Кубояма, радист шхуны, первая жертва "пепла Бикини", Лев Петров объявил, что надлежит написать об этом повесть. Он был очень активным и неожиданным человеком, Лева Петров, и идеи у него тоже всегда были неожиданные. Но писать Аркадию давно хотелось, только раньше он об этом не подозревал. И они вдвоем с Львом Петровым написали повесть "Пепел Бикини". (Впоследствии Лев Петров стал большим чином в советском Агенстве печати "Новости", Аркадий не раз встречался с ним в Москве, хотя пути их разошлись. Он безвременно умер в середине 60-х).

  

   БН. "...писать Аркадию давно хотелось, только раньше он об этом не подозревал..." Еще как подозревал! Уже написаны к тому времени были и "Как погиб Канг", и рассказик "Первые", и вовсю шла подготовка к будущей "Стране багровых туч"... Я не говорю уж о зубодробительном фантастическом романе "Находка майора Ковалева", написанном (от руки, черной тушью, в двух школьных тетрадках) перед самой войной и безвозвратно утраченном во время блокады.

  

   АН. К огромному изумлению Аркадия "Пепел Бикини" был напечатан. Сначала в журнале "Дальний Восток" (во Владивостоке), затем в журнале "Юность" и отдельной книжкой в издательстве "Детгиз" (в Москве). Но это было уже после демобилизации Аркадия.

  

  

  

  

   А демобилизовался он в июне 55-го и сначала поселился у мамы в Ленинграде. К тому времени он был уже второй раз женат, и у него было двое детей - дочка трех лет и дочка двух месяцев. И в Ленинграде он крепко и навсегда сдружился с братом своим, Борисом. До того братья встречались от случая к случаю, не чаще раза в год, когда Аркадий приезжал в отпуск - сначала из Москвы, затем с Камчатки и из Приморья. И вдруг Аркадий обнаружил не юнца, заглядывающего старшему брату в рот, а зрелого парня с собственными суждениями обо всем на свете, современного молодого ученого, эрудита и спортсмена. Он закончил механико-математический <правильнее - математико-механический, "матмех". - БН> факультет Ленинградского университета по специальности "звездный астроном", был приглашен аспирантом в Пулковскую обсерваторию и работал там над проблемой происхождения двойных и кратных звезд.

  

   Выяснилось, что у нас сходные взгляды на науку и литературу, выяснилось также, что и Бориса давно уже тянет писать, а к шансам на опубликование "Пепла Бикини" он отнесся скептически, и не потому, что повесть так уж плоха, а просто не верит он, что в писатели выходят так легко. Много, много было у нас бесед, споров и совещаний за те месяцы, последние месяцы 55-го года.

  

  

  

  

  

  

  

   В начале 56-го года Аркадий переехал в Москву и для начала поступил работать в Институт научной информации, а затем перешел в Восточную редакцию крупнейшего в стране издательства художественной литературы, именовавшегося тогда Гослитиздат.

  

   Как уже упоминалось, за это время трижды была опубликована повесть Л.Петрова и А.Стругацкого "Пепел Бикини", и Борис Стругацкий поверил, наконец, что не боги горшки обжигают, и мы написали первое свое научно-фантастическое произведение "Страна багровых туч" и отдали его в издательство "Детская литература", и уже рукопись этого произведения удостоилась премии на конкурсе Министерства просвещения Российской Федерации, а в 59-м повесть эта вышла первым изданием, и еще ее переиздавали в 60-м и 69-м году.

  

   И мы принялись работать.

  

  

  

  

   1960 - "Путь на Амальтею", "Шесть спичек". 1961 - "Возвращение (Полдень, XXII век)". 1962 - "Стажеры", "Попытка к бегству". 1963 - "Далекая Радуга". 1964 - "Понедельник начинается в субботу".

  

   Одновременно Аркадий активно занимался переводами японской классики. Одновременно Борис ходил в археологические экспедиции и участвовал в поисках места для сооружения телескопа-гиганта, а также обучался на инженера-программиста.

  

   БН. Уточнение. Борис никогда не обучался на инженера-программиста. Диссертацию ему защитить не удалось, ибо в последний момент (вот это был удар!) выяснилось, что построенная им, не лишенная изящества, теория уже была построена и даже опубликована в малоизвестном научном журнале еще в 1943 году. Автором этой теории был, правда, великий Чандрасекар, но от этого было не легче. Диссертация рухнула. Борис пошел работать на Пулковскую счетную станцию в должности "инженера-эксплуатационника по счетно-аналитическим машинам". Профессионального ученого из него не вышло, хотя еще много-много лет он с огромным удовольствием занимался разнообразными теоретическими изысканиями в области звездной астрономии. Но только как любитель. И как любитель, самопально осваивал программирование на ЭВМ, сделавшись со временем не самым безнадежным из юзеров-чайников.

  

   АН. Собственно, можно утверждать, что событийная часть нашей биографии закончилась в 56-м году. Далее пошли книги. (Кто-то не без тонкости заметил: биография писателя - это его книги). Но никогда не бывает вредно определить причинно-следственные связи времени и событий.

  

   Почему мы посвятили себя фантастике? Это, вероятно, дело сугубо личное, корнями своими уходящее в такие факторы, как детские и юношеские литературные пристрастия, условия воспитания и обучения, темперамент, наконец. Хотя и тогда еще, когда писали мы фантастику приключенческую и традиционно-научную, смутно виделось нам в фантастическом литературном методе что-то мощное, очень глубокое и важное, исполненное грандиозных возможностей. Оно определилось для нас достаточно явственно несколько позже, когда мы поднабрались опыта и овладели ремеслом: фантастическому методу имманентно присуще социально-философское начало, то самое, без которого немыслима высокая литература. Но это, повторяем мы, сугубо личное. Это - в сторону.

  

   Гораздо уместнее ответить здесь на другой вопрос: какие ВНЕШНИЕ обстоятельства определили наш успех с первых же наших шагов в литературе? Этих обстоятельств по крайней мере три. Первое. Всемирно-историческое: запуск первого спутника в 57-м.

   Второе. Литературное: выход в свет в том же 57-м великолепной коммунистической утопии Ивана Ефремова "Туманность Андромеды". Третье. Издательское: наличие в те времена в издательстве "Молодая Гвардия" и в издательстве "Детская литература" превосходных редакторов, душевно заинтересованных в возрождении и выходе на мировой уровень советской фантастики. Совпадение во времени этих обстоятельств и нашего выхода на литературную арену и определило, как нам кажется, наш успех в 60-х годах.

  

   БН. И снова уточнение. По поводу составляющих успеха.

  

   Наши добрые друзья и замечательные редакторы: Сергей Георгиевич Жемайтис, Бела Александровна Клюева и Нина Матвеевна Беркова - да, несомненно! Без них нам было бы втрое тяжелее, они защищали нас перед тупым и трусливым начальством, отстаивали наши тексты в цензуре, "пробивали" нас в издательские планы - в те времена, когда Издатель был - ВСЕ, а Писатель, в особенности начинающий, - НИЧТО.

  

   "Туманность Андромеды" - да, пожалуй. Ефремов продемонстрировал нам, молодым тогда еще щенкам, какой может быть советская фантастика - даже во времена немцовых, сапариных и охотниковых - вопреки им и им в поношение.

  

   Но вот причем здесь искусственный спутник?

  

   Другое дело, что нам повезло начинать литературную работу свою в период Первой Оттепели; когда одна за другой стали раскрываться страшные тайны мира, в котором нам довелось родиться и существовать; когда весь советский народ, вся наша несчастная Страна Дураков начала стремительно умнеть и понимать - и нам довелось и повезло умнеть и понимать вместе со всеми, совсем ненамного обгоняя большинство и, слава богу, отнюдь от него не отставая. Открытия, которые мы делали для себя, становились одновременно открытиями и для самых квалифицированных из наших читателей - и именно их любовь и признание обеспечили наш тогдашний успех.

  

  

  

  

  

  

  

   АН. Ну, а дальше все покатилось практически само собой. В 1964-м году нас приняли в Союз Писателей, и творчество наше было окончательно узаконено. Итак, биография по сегодняшний день закончена. А что такое мы сегодня? Аркадию Стругацкому 61 год. У него ишемическая болезнь, ни единого зуба во рту (проклятая блокада!), и он испытывает сильную усталость. Борису Стругацкому 53 года. Он пережил инфаркт, и у него вырезали желчный пузырь (тоже блокада).

  

   БН. "Ну-ну-ну! - укоризненно приговаривал, помнится, Борис, прочитав это место "Биографии". - Это ты, брат, хватанул! Причем здесь блокада?.." По-крайней мере, желчный пузырь его, без всякого сомнения, был жертвой отнюдь не блокады, а, наоборот, - самого простительного из смертных грехов, чревоугодия. Единственное последствие блокады, которое он в себе, действительно, наблюдает - это почти болезненная бережливость, когда рука не поднимается выбросить зачерствелую, забытую в хлебнице, горбушку. Но это уж, видимо, навсегда.

  

   АН. В семейной жизни мы вполне счастливы. У Аркадия жене 60, две дочери, внучка и внук. У Бориса жене 54, сын и внук.

  

  

  

   Наши друзья нас любят, враги же ненавидят и справедливо опасаются нас. Кстати, о друзьях и врагах. Друзья наши - люди значительные, среди них - крупные ученые, космонавты, труженики-врачи, деятели кино. А враги, как на подбор, все мелкие, бездарные, взаимозаменяемые, но зато некоторые занимают административные посты...

  

   Аркадий - никудышный общественник. На международные конференции его не посылают. Он даже не числится в Совете по фантастической литературе. Справедливо, наверное. А Борис уже много лет ведет один из самых мощных семинаров молодых писателей-фантастов в стране, член правления Ленинградской писательской организации, член местной приемной комиссии.

  

  

  

   БН. Аркадий скромничает. Не такой уж он никудышный общественник. Неоднократно и на протяжении многих лет избирался он членом различных редколлегий, был членом обоих Советов по фантастике (РСФСР и СССР) и даже, кажется, председателем одного из них. Другое дело, что мы никогда не придавали значения общественной деятельности такого рода (если не считать только работы Бориса в Семинаре молодых фантастов - работы, которую он любит и которой гордится).

  

   АН. Аркадий наделал в жизни своей много глупостей и потерял много драгоценного времени. Борис может отчитаться за каждый поступок в своей жизни.

  

  

  

  

   БН. Ума не приложу, что здесь имеется в виду. Скорее всего, то обстоятельство, что семейная жизнь старшего не всегда была безоблачной - в отличие от семейной жизни младшего.

  

  

  

  

  

   АН. Мы написали 25 повестей (не считая рассказов, предисловий, статей). Насколько нам известно, 22 наших повести переведены и опубликованы за рубежом в 24-х странах 150-ю изданиями и переизданиями.

  

   Аркадий продолжает работать над переводами японской классической прозы (главным образом, средневековой). Борис может по 12-14 часов в сутки не отходить от своего домашнего компьютера.

  

   Мы являемся лауреатами одной отечественной и нескольких зарубежных литературных премий. По нашим сценариям снято четыре фильма: один очень скверный, два сносных и один на мировом уровне.

  

  

  

  

   Нас не покидает, а наоборот, все усиливается у нас ощущение, что самая наша лучшая, самая нужная книга еще не написана, между тем как писать становится все трудней - и не от усталости, а от стремительно нарастающей сложности проблематики, интересующей нас.

  

   Аминь.

  

  

Москва, 20 августа 1986 года.

Санкт-Петербург 22 апреля 1998 года.

  

  

  

  

  

   ПОСЛЕСЛОВИЕ

  

   12 октября 1991 года Аркадий Натанович Стругацкий скончался после тяжелой и продолжительной болезни. Писатель "А. и Б. Стругацкие" перестал существовать.

  

   И вот еще один документ. Последний.

  

   "Настоящим удостоверяется, что 06 декабря 1991 года прах АРКАДИЯ НАТАНОВИЧА СТРУГАЦКОГО, писателя, был принят на борт вертолета МИ-2, бортовой номер 23572 и в 14 часов 14 минут развеян над ЗЕМЛЕЙ в точке пространства, ограниченной 55 градусов 33 минуты С.широты, 38 градусов 02 минуты 40 секунд В.долготы. Воля покойного была исполнена в нашем присутствии

  

   Черняков Ю.И.

   Соминский Ю.З.

   Мирер А.И.

   Ткачев М.Н.

   Гуревич М.А.

   Пепников Г.И.

  

   Составлено в количестве ВОСЬМИ пронумерованных экземпляров"

  

   ..............................................................

  

   Всего братья Стругацкие написали и опубликовали 27 повестей (включая одну пьесу и без учета рассказов, статей, сценариев и предисловий). К началу 1998 года повести эти вышли в России общим тиражом более 40 миллионов экземпляров. В 27 странах мира выпущено 365 изданий и переизданий этих повестей.

  

  

  

  

   Борис Натанович Стругацкий 15 апреля 2008 года отмечал свой 75-ый день рождения. (1933г).