Единство церквей предполагает одну веру, один культ и одно начальство; в особенности же все, что касается веры, должно совпадать вплоть до самых незначительных мелочей. Ибо если обнаружится хоть малейшее расхождение, тогда, как говорится, "если хоть один малый член страдает, то страдает и все тело". Естественно, что постановленное Халкидонским Собором в 451 году, что в лице Христа две различные природы - божеская и человеческая - образовали одну ипостась, суть фундаментальная богословская истина. Отвергающие ее ("Египтяне, они же схизматики, они же монофизиты; под предлогом постановленного в Халкидоне отложившиеся от Православной Церкви. Называются же египтянами потому, что впервые эта ересь началась в Египте при царях Маркиане и Валентиниане...) немедленно становятся еретиками, пусть хоть и "во всем остальном остаются православными". Такова позиция святого Иоанна Дамаскина.
Феодор Зисис
Из книги "О православии антихалкидонских монофизитов"
http://www.bratstvokresta.ru/mono.html
Экуменизм - распространившееся среди некоторых верующих людей стремление к всемирному объединению существующих религиозных конфессий при игнорировании догматических различий в вероучениях...
Апологеты экуменизма рассматривают различные религиозные объединения, называемые ими "церквами", как общественные организации, из чего выводится "естественная" возможность церковного разделения и объединения, нового зарождения и умирания, разветвления. При этом следует заметить, что экуменисты рассматривают "церкви" в аспекте социальном не потому, что им этим удается отразить истину, но в силу своей ограниченности и неспособности судить о духовном. Тема же о Церкви Христовой несомненно представляет собой предмет духовный. Экуменисты сами невольно подтверждают это, когда постоянно заводят речь о Боге, молитве, спасении и прочих духовных вещах.
-- А теперь мы зайдем в самый, на мой взгляд, удивительный древний языческий храм... -- сказал наш гид. -- Если, конечно, вы не боитесь. Бывает, что тут посетители падают в обморок. Здесь давление времени, груз пяти тысяч лет истории нашей страны каждый сможет ощутить на себе...
Ну да, ну, конечно, мы не боимся и, конечно, хотим! Кто же откажется от входящих в программу поездки и оплаченных за тебя приключений? Я опять (уже в который раз за три дня круиза по Нилу) испытала душевный подъем и легкий, будоражащий голод.
Мы любопытны. И удивить нас легко. В нашей группе о хорошем сервисе знает не понаслышке разве Нелли Петровна -- директриса из Пензы. Но она впечатлениями с нами делиться не будет. Она пребывает в расстроенных чувствах, что нас разместили по два человека в каюте, что мужу ее не достался бесплатный билет (и потому супруг, бедолага, остался поливать цветы дома), что она, такая солидная дама, угодила в компанию старых дев -- неудачниц, неприлично и слишком заметно по всякому поводу выражающих свой неуместный восторг.
С остальными мы, в принципе, очень похожи. О таких, как мы, говорят, что мы проводим жизнь на работе. Хотя -- что на работе, что дома... То, что в реальности нас окружает, к нам прикасается слабо. Чайник на кухне, батон колбасы, буханка хлеба, автобус и магазин. И множество книг. Мир мы себе представляем таким, каким он был раньше. Нам близок век романтизма. Мы хотим встретить не сказочных принцев, а пришельцев из прошлого, несовременных ретро-мужчин у которых еще сохранились отвага, доблесть и честь.
Кто-то должен когда-то суметь рассмотреть наши души. Вера в то, что это случится, в нас никогда не умрет.
В самолете наши барышни в старомодных очках рассуждали о том, что в аэропорту "он" встретит нас сам. Если не на коне или в кабриолете, то на автобусе с телевизором и кондиционером, и, конечно, подарит каждой на память цветок.
"Он" -- это спонсор поездки. Анонимный директор турфирмы, которому вдруг пришла необычная мысль: использовать в качестве внештатных агентов сотрудниц исторических отделов библиотек.
Он рассудил, что мы сами сначала должны убедиться, а потом со всем своим нерастраченным пылом читателям будем внушать, что "лучше один раз увидеть Египет своими глазами, чем сто книг о нем прочитать".
Автобус с кондиционером был. Не было телевизора и цветов. А вместо спонсора, не пожелавшего удостоить размечтавшихся девушек чести личного знакомства, в автобусе нас ждал гид -- смуглый, худой и сутулый, не молодой, но и не очень уж старый, с живыми, глубокими, черными, печальными, но в то же время как будто смеющимися глазами.
-- Я -- копт. -- сказал он (как будто это все объясняло) сразу после того, как автобус тронулся с места. -- В Египте нас мало, но вы должны знать, что именно наши предки построили пирамиды и храмы, равных которым нет до сих пор на Земле. Меня попросили не просто их вам показать, но постараться вас убедить, что история не умещается в книгах, что приезжать за ней нужно туда, где она оставила след и в камнях, и в сердцах у людей.
Не могу сказать, что этот местный житель с родословной, которая не снилась ни одному европейскому аристократу, произвел на меня впечатление как мужчина. Я достаточно чистоплотна и, как все старые девы, брезглива. Копт плохо следил за собой. Он был в мятых брюках, и футболка его была уже не первой свежести.
Но это было не так уж и важно. Он рассказывал об исторических памятниках и событиях с большим знанием дела, с "погружением", увлекательно, интересно. Во время наших экскурсий с рисунков на стенах, колоннах и плитах как будто сходили и оживали фараоны, жрецы, землепашцы и их расторопные жены, успевавшие делать много разных полезных вещей: ткать, прясть, готовить обед, расчесывать шерсть у избалованных кошек, стирать, сушить и одновременно гладить белье на больших горячих камнях, часами смотреться в тусклые бронзовые зеркала, чтобы аккуратно, как полагается по правилам этикета, нанести все слои туши, румян и белил. А когда муж возвращался со своего крохотного, покрытого плодородным нильским илом поля домой, жена "по полной программе" развлекала и ублажала кормильца-супруга, включая даже смахивание мух и игру на музыкальных инструментах.
Как сказала бы тут изнеженная в тепличных условиях гарема женщина Востока? -- "Тяжело!"
Однако, похоже, что и коптам нести груз своей слишком длинной и славной истории -- не легко. Они, как могут, стараются отвлечь от невеселых мыслей и себя, и других.
Я говорю "они" потому, что, за исключением капитана и его помощника, копты составляли всю команду нашего корабля. Они были очень улыбчивы, очень услужливы. А в свободное время матросы что-то всегда мастерили. Если кому-то из них удавалось устроить для нас, пассажиров, сюрприз, они восторгались и радовались вместе с нами, как дети. Например, во время нашего первого ужина на борту...
Но об этом потом. Сначала я хочу рассказать про корабль.
После переезда из аэропорта на вокзал, а дальше из Каира до Асуана в душном общем вагоне пассажирского поезда, наш корабль был первым, чем Египет нас поразил.
Мы попали как будто на роскошный, еще не затонувший Титаник: позолота, ковры, гобелены, лепнина на потолках, перила из благородного дерева на лестницах и галереях, хрустальные люстры в просторных двусветных залах и массивные бронзовые канделябры на стенах между дверей.
По палубам и каютам было разлито ощущение беззаботной легкости и благодушия, возникающей словно бы сама по себе стерильной, сияющей чистоты.
Можно было не думать, ничего не читать, ни говорить ни с кем ни о чем, и все время, пока мы медленно плыли на север, проводить в расслабляющей неге.
Днем я обычно сидела на верхней палубе в слегка обдуваемом бризом кресле-шезлонге. Я смотрела на снующих между расставленных в кадках ухоженных пальм белозубых улыбчивых официантов в крахмальных чистых белых рубашках. Я созерцала узкие полосы вечно-зеленых (самое малое, пятьдесят раз подряд -- если понимать слово "вечно" в значении "век") полей, отделявших великую реку от великих пустынь.
У меня первый раз в жизни появилась возможность проводить время по сибаритски-обломовски. Не в одиноких мечтаниях за остывающим чайником, а в условиях, когда весь мир на какое-то время повернулся ко мне светлой своей стороной. И это, как я осознала позднее, изменило меня безвозвратно, помогло в самой себе открыть что-то, о чем, так могло бы случиться, я не узнала бы никогда.
Можно было просто смотреть на текущую воду. Можно было прыгнуть в воду самой. Зачем же за борт? В тени пальм уютно пристроился гидромассажный бассейн.
Девчонки то и дело повод искали прогуляться по кораблю. Особенно нравилось им подниматься на прозрачном от пола до потолка, бесшумном и возносящемся плавно, как будто сразу на небеса, чудо-лифте, а потом неспеша, благородно, с королевским достоинством по парадной лестнице шествовать вниз.
Нам было совсем не понятно, почему Нелли Петровна все воспринимала в критическом духе? Ведь в каждой каюте стояло по две больших отдельных кровати.
По мне, так в одиночку жить было бы скучно. Да и как без советов подруги, без взаимных экспертных тестовых проб тут разберешься во всех пухлых розовых тюбиках, вычурных элегантных флаконах, которые тебя ожидают не в туалетной комнате, а скорей в заркально-кафельном зале вместе с феном, халатами, полотенцами, тапочками, шапочками и таким числом коробок салфеток, что не хватит фантазии для каждой придумать причину и способ использовать этот продукт.
Ну так вот, о своеобразном чувстве юмора коптов:
Когда мы после первого ужина на корабле -- с шампанским и всевозможными необычными деликатесами (это называется "прием у капитана", который, действительно, присаживается на пять минут за каждый столик, позволяя всем хорошо рассмотреть свой парадный белый мундир), слегка перебрав градусов и калорий, и потому находясь в особенно умиротворенном состоянии духа, вернулись в свои опочивальни, то увидели следы преступления незваных гостей.
Моя соседка по комнате, ранимая и меланхоличная, но все-таки по северному сдержанная Тоня из Пскова, открыла дверь и закричала так, как будто лицом к лицу столкнулась с маньяком-убийцей.
Мне, как всегда, было больше всех надо. Я непроизвольно, не думая, не отдавая отчета ни в том, что увижу, ни в том, смогу ли потом убежать, оттолкнула Тоню от двери и загородила собой. Наверное так у меня проявляется неизрасходованный, неудовлетворенный материнский инстинкт...
И едва не попала в объятия нереально большого, как будто раздутого человека, сидяще-встающего с кресла напротив меня.
Он улыбался. У него был такой же оскаленно-радостный жуткий оскал, как у Веселого Роджера, которому кто-то добавил очки, закрывающие глазницы, и длинные, по-кошачьему растопыренные усы.
Он был не живой. И этим был страшен. Я очень боюсь мертвецов!
Потом я увидела, что лицо -- это маска. Весьма искусно раскрашенный лист бумаги, подвернутый верхним краем внутрь моей кепки. А разбух толстяк потому, что состоит из всех наших с Тоней подушек и одеял, которые кто-то впихнул в спортивный Тонин костюм.
У меня адреналина в крови оказалось так много, что захотелось двинуть "от всей щедрой русской души" двум растерянным коптам, старательно делавшим вид, что не могут сдвинуть с места "застрявшую" на ковровой дорожке тележку. Но, прочитав на их лицах неподдельные горе и ужас, сменившие радость и любопытство (ведь им очень хотелось нас развеселить!), я остыла. Потом уже с Тоней мы даже смеялись над крокодилами из полотенец, лежавшими на наших кроватях и держащими в пастях пустые фужеры. Видимо эти свирепые нильские твари, так же, как мы на банкете, основательно набрались.
В Луксор, в столицу Верхнего Египта, когда-то известную под названием Фивы, наш корабль прибыл утром, но только вечером, уже на закате, мы пришли в главный храм города.
Не знаю, почему так случилось. Может мы вышли из графика. Может быть гид не учел, с каким упоением, как неутомимо и долго Нелли Петровна будет в промежутках между экскурсиями торговаться на местных базарах. А может он специально привел нас к особому месту в особое время. Ждал, когда храм опустеет, когда из него уйдут все туристы, которым страшно заблудиться и остаться там в темноте.
Во всяком случае, мы в храм заходили одни.
В быстро сгущавшемся сумраке мы прошли мимо охранников в черной форме военной полиции и с таким же безразличным, как у сфинксов, выражением в глазах.
Те и другие видели и не такое. Что им группа беспечных русских туристов, которую гид -- хитрый, жестокий, жаждущий девственной крови -- решил принести в жертву оживающим ночью богам?
Слово "храм", на мой взгляд, совсем не подходило к гектарам не поддающихся счету колонн, обелисков, стен, галерей, анфилад. За тысячи лет подношений-подарков богам жрецы расширили и достроили храм до размеров целого города.
Обилие каменных символов близости к потустороннему миру давило на нас. Мы притихли. Все, даже Нелли Петровна, всегда теребившая гида и принуждавшая обычно читать все надписи, которые нам попадались на древне-египетском и арабском, сосредоточенно слушали далекое гулкое эхо шагов.
Колонны были такими высокими и стояли так близко друг к другу, что, казалось, над ними, как в древние времена, простирается свод.
Но теперь сводом было темневшее небо. К нему тянулись колонны. Когда из храма уходили туристы, они вспоминали о днях, годах, веках и тысячах лет прикосновений к ним неисчислимого множества рук тех людей, которые в храм приходили молиться богам.
Любовь к забытым богам осталась только в колоннах. Теперь сами колонны, как руки, тянулись к не слышащим их небесам.
Колонны вдруг расступились, и за широкой открытой площадкой мы увидели статую без головы. Мужскую фигуру изваяли стоящей. Руки были опущены, немного отстранены от туловища, вытянуты и напряжены. В сгустившейся темноте растворялись детали. Нельзя было различить: то ли пальцы рук были отбиты, то ли сжаты, до боли стиснуты в кулаки.
-- Это Осирис. -- сказал гид приглушенным и отстраненным, как будто простуженным голосом. -- Наши предки верили в то, что когда-то, в ту пору, когда люди так возгордились, что боги от них отвернулись и люди забыли о рае в котором о них раньше заботились Шу, Ра и Геб, -- Абсолютный Дух воплотился в плоть человека и обрек себя на страдания ради того, чтобы... нет, не вернуть людей в рай, чтобы постичь людей самому.
Гид сделал паузу, давая нам время осмыслить эти слова и ощутить наступившую настороженно-чуткую тишину, а затем продолжал:
-- В какой-то мере это ему удалось. Он стал жертвой предательства. Он был вероломно убит своим братом. Завистливый Сет разрезал тело брата на части и спрятал их в разных местах на Земле. Он это сделал, чтобы дух Осириса не смог возродиться, собраться, вернуться туда, где он был изначально и откуда пришел.
Тут по-моему Тоня спросила:
-- Неужели Осирису никто не помог?
-- Его жена, Исида, -- ответил гид, --разыскала все части тела супруга и связала их вместе льняными лентами так, что получилась первая мумия.
-- Так ли уж все разыскала? -- усомнилась Нелли Петровна. -- А где голова?
-- Исида оживила мумию силой любви. -- продолжал гид как будто не слыша. -- С тех пор ее почитают как богиню возрождения и обновления, в том числе ежегодных разливов Нила без которых в Египте был бы только мертвый песок....
Наверно в эти секунды бог услышал молитву колонн и какая-то сила опустилась незримо на все, что было вокруг.
Внезапную тяжесть и холод ощутила не я лишь одна. Девчонки начали зябко жаться друг к дружке.
Гид продолжил рассказ:
-- В этом храме всегда молились богам. Здесь молятся до сих пор. В свое время римляне изгнали жрецов Фив, отбили статуе Осириса голову и поселили здесь богов своего пантеона. Когда эпоха язычества кончилась, в храме начали строить христианские церкви. Их потом превратили в мечети. Но... может быть кто-то сможет из вас ощутить не руками, а душой отпечатки, зарубки, приметы ушедшего времени, которых так много вокруг, но которые днем очень сложно увидеть. Я привожу сюда тех, кто хотел бы, как я, проникнуть в прошлое глубже. Давайте немного здесь постоим и прислушаемся к себе. Я думаю, ваш бог вас не осудит за то, что вы проявите уважение к людям, которых давно уже нет, а заодно к их забытым богам.
Наверное древние боги изголодались с тех пор, как им перестали молиться. Они тянули к себе нашу силу, они питались нашей энергией словно вампиры. Мне становилось понятно, почему здесь люди падали в обморок. Пожалуй, если остаться здесь на ночь, можно было и умереть.
Но кому-то, -- я это видела по напряженным, особенным позам девчонок, -- что-то приоткрывалось. Так бывает в концертном зале, когда музыка еле слышна, но она зовет за собой и поглощает тебя целиком.
Я смотрела больше на статую. Мне казалось, что у нее появляется голова. Она, как будто, сгущалась из наступавшего мрака, но была еще гуще, темней.
И... вдруг ее увидели все. На ней загорелись глаза.
Осирис открыл свои страшные круглые очи. Они светились холодным зеленым огнем.
Девчонки потом старались выпытать, о чем же я думала, когда вдруг пошла к этим страшным глазам. А ведь никто не пытался меня остановить!
У меня возникло, наверное, такое же "де жа вю", которое иногда здоровых людей заставляет внезапно прыгать вниз головой с высоты: Ведь ты умеешь летать. Тебе это знакомо. Лишь крылья расправишь, которыми ты так свободно, легко управляешь в своих грезах и снах.
Глаза звали к себе. Они принуждали меня подойти и отдать статуе бога частицу моей внутренней жизненной силы. Глазам до нее не добраться самим. Передать ее можно лишь прикосновением человеческих теплых ладоней.
Мне внушали, что со мной такое бывало уже много раз...
Я подошла к статуе -- она была невысокой, примерно такого же роста, как я -- и протянула руку чуть выше светящихся глаз. Я осторожно погладила кота, черного, в темноте абсолютно неразличимого, как и тот, что живет у меня дома.
Кот, выбравший для ночлега самое теплое, нагретое Солнцем место, закрыл круглые зеленые глаза и благодарно, старательно, как всегда в таких случаях делает мой домашний любимец, замурчал.
Лишь тогда у меня за спиной вспыхнул яркий, как мне показалось, ослепительный свет. Это гид пришел в себя, наконец, и зажег карманный фонарь.
На следующий день, когда нас переправили на западный берег и повезли в храм-гробницу царицы Хатшепсут, мы еще оставались каждый наедине со своими новыми чувствами и мыслями.
Вчера поздним вечером, когда мы разбрелись по каютам для последней ночевки на корабле, Тоня даже расплакалась. Она просила у меня прощения за то, что не смогла схватить меня за руку и удержать тогда, когда, как ей показалось, я, словно кролик, завороженный взглядом удава, пошла к чудовищу в пасть.
-- Я наверно тоже была под гипнозом. -- шмыгала носом подруга. -- У меня руки и ноги одеревянели. Я хотела окликнуть тебя, предостеречь, но язык меня тоже не слушался, окостенел.
-- Ну, скорее, не кролик, -- мышонок. -- поправила я. -- Мышонок, который сам идет на растерзание бессердечному коту вампиру и телепату. А вообще не переживай за меня. -- постаралась я ее успокоить. -- Все со мной хорошо. Мне не привыкать. Мой Черныш то же самое делает. Не так сильно, конечно. Он у меня ведь калека. Когда мы летом жили на даче, его порвали собаки. Или, может быть, его поймала лисица в лесу? У него нет двух лап и хвоста.
-- Не хватает двух лап? -- наивно поймалась "на удочку" Тоня. -- А как же тогда он живет?
-- Не хуже других! Может быть даже лучше, чем мы с тобой -- две сентиментальные дуры. Он так резво скачет, что нам с тобой за ним не угнаться. Ведь ему не нужно вставать на задние лапы. У него осталась правая передняя и левая задняя. Он у нас -- тут я вспомнила, что мне Тоня сказала и про себя улыбнулась -- кролик. У него точно такой, как у кролика, короткий огрызок хвоста. Он легко может запрыгнуть с пола на стол.
Место, куда нас везли, было чем-то созвучно настроению группы. Ведь в древнем Египте люди жили лишь по правому берегу Нила. В той стороне, где Солнце всходило. Ну а там, где оно опускалось в горах и в барханах, было царствие мертвых. Царство мертвых в Египте не только на небе, но и на Земле.
Из автобуса нас почему-то высадили не доезжая до цели поездки. Мы потом шли километра два или три по пустыне к отвесной гряде гор на фоне которой были видны светло-бежевые колоннады. Такие обычно бывают в театрах, построенных в классическом стиле (ну как в Большом театре в Москве). Только колонн было больше раз в десять, и колоннады стояли одна на другой.
Наша тесно сплоченная группа распалась. Мы растянулись кучками по два или три человека. Так получилось (ведь Нелли Петровна перестала его доставать), что рядом со мной шел наш гид.
Навстречу нам попадались такие же мелкие стайки людей, которые шли обратно к автобусам. Почему-то больше все азиаты с миндалевидными задумчивыми глазами. Лица у этих странных прохожих были закрыты, как правило, масками, похожими на респираторы.
-- Это японцы. -- пояснил мне гид. -- Сегодня как раз годовщина событий, когда террористы здесь расстреляли много туристов.
-- Вы... тогда тоже здесь были? -- почему-то я догадалась.
-- Да. -- ответил гид спокойно и просто, как будто мы завели разговор о нормальных, обычных вещах. -- В тот именно день я узнал, что древние боги Египта до сих пор еще здесь, что они от нас не ушли.
-- Они... тогда вам что-то сказали?
-- Не мне напрямую. Скорее через японцев.
Я удивленно посмотрела на гида, и он ответил на мой безмолвный вопрос:
-- Мы в тот день все должны были умереть. Ведь террористы подъехали к самому храму под видом туристов. У них были у всех автоматы. Стреляли не целясь и не разбирая длинными очередями -- по всем. У каждого из стрелков был большой боекомплект.
-- Вам наверно тогда повезло.
-- Да, я успел упасть навзничь и заползти за во-он ту, справа вторая колонна в нижнем ряду. Но меня все равно контузило осколком камня, выбитым пулей. Он попал мне в голову. Видите, тут на лбу у меня шрам.
Я посмотрела, куда гид показал, и, действительно, рассмотрела в складках кожи словно плотно веком закрытый, зажмуренный третий глаз.
-- Когда я пришел в себя, уже в больнице, офицер полиции мне рассказал, что в том крыле террористы всех живых добивали выстрелом в голову. Они, видно, решили, что уже мертв.
-- Я вам очень сочувствую. Но вам действительно повезло. -- сказала я. Признаться, мне уже не хотелось осматривать коварное пристанище Хатшепсут. -- Вы сказали, что от японцев что-то узнали о боге.
-- Да, узнал. -- гид неожиданно улыбнулся и вдруг стал похож на веселых, наивных матросов нашего корабля. -- Если бог защищает людей, он делает так, чтобы многим, как можно более многим в минуту смертельной опасности повезло.
-- Повезло, конечно, японцам. -- догадалась я, наконец. -- И они приезжают сюда, чтобы поблагодарить за это местных богов.
-- Повезло почти всем, кроме них. В моей группе убили двоих. В немецкой -- троих. Египтян, включая рабочих, туристов и гидов, погибло семь человек. А вот японцы здесь полегли почти все. Почти целый автобус на тридцать шесть посадочных мест.
-- А почему так случилось?
-- Видимо их боги были тогда далеко и не сумели их защитить.
-- Да, я читала, -- сказала задумчиво я. -- у ислама и христианства одни корни -- в Старом завете.
-- Смотреть нужно глубже. -- ответил гид с какой-то как будто бы виноватой улыбкой. -- Черты единого бога, которому поклонялись в древнем Египте, описаны в Старом и Новом заветах, в Коране. В разное время верховным или даже единственным богом у нас были Шу, Ра и Геб, Осирис, Птах, Атон и Амон. Я думаю, что для этих богов мы все-таки не чужие. Хотя мы сами считаем, что мы им давно изменили. А вот японцы... японцам не повезло.
Мы уже подходили к святилищу. Но все подступы к нему, как будто в насмешку над теми, кто отвечал за безопасность туристов, занял стихийный базар.
Я не люблю такие места. Почему-то из всей нашей группы продавцы выбирают меня. Они, наверно, умеют читать мои мысли, потому что кричат мне: "Наташа, Наташа!" Отвязаться от них очень сложно, а позволить себе что-то купить (кроме книг) я, к сожалению, не могу.
Я надеялась, что на этот раз мне поможет мой спутник. На Востоке ведь женщину, которую сопровождает местный мужчина, стараются не беспокоить и не замечать.
Но... как только меня выбрал жертвой первый же продавец в роскошном арабском халате, гид от меня сразу же отошел. От обиды я, не торгуясь, на все деньги, что были у меня в кошельке, купила двух сшитых из кусочков кожи верблюжат с уздечками, седлами и цветной -- у одного синей, у другого зеленой -- бахромой.
Я побежала потом через этот базар так быстро, как только могла.. А вслед мне азартно кричали:
-- Наташа! Наташа! Купи! Как дела?
С этих пор мне уже не хотелось с нашим гидом о чем-нибудь говорить. Я старалась держаться от него в стороне.
Не умею прощать трусость. Хотя умом, конечно, коптов можно понять.Если бы они не были такими веселыми, покладистыми и осторожными, разве дожили бы они до наших дней?
Последняя экскурсия (в какой-то, кажется, монастырь) у нас должна была быть из Табы, куда нас привезли после знакомства с Каиром и пирамидами в Гизе.
Таба -- это морской курорт на Синайском полуострове, недалеко от границы с Израилем.
На синайскую экскурсию я вообще решила не ехать. Ведь на знакомство с подводным миром кораллов у нас оставалось только два дня.
Я не думала, что с гидом встречусь еще. Но так получилось, что, когда я возвращалась с моря с пляжными полотенцами, я наткнулась именно на копта.
Не люблю ходить всегда одной и той же дорогой. На этот раз я выбрала путь к нашему двухэтажному домику через парк и главный корпус отеля.
Гид сидел на скамейке метрах в ста от него.
Те же мятые брюки. Та же самая, но еще более грязная майка-футболка.
У скамейки стоял небольшой дорожный чемодан из дерматина. Похожий был у моей мамы. Примета безвозвратно ушедшего времени. Времени моего детства.
-- Доброе утро! -- сказала я громко, заметив, что гид как-то сжался, стал еще больше сутулым и не знает, смотреть ли вниз, на дорожный асфальт, или сделать вид, что любуется небом над крышей отеля.
-- Да, да! Конечно, доброе утро. Я не думал, что вы подойдете с другой стороны.
-- Вы кажется уезжаете?
-- Из монастыря я поеду сразу домой. У вас больше не будет экскурсий. Я сейчас жду заказанный автобус. У водителя нет пропуска на въезд в наш отель.
Зависла неловкая пауза. Самое время было пожелать этому странному, противоречивому человеку счастливого пути, сухо сказать "до свидания", и -- уйти.
-- Я вижу, вас интересует мой чемодан. -- сказал копт. -- Я привез его из России. Я учился в СССР.
-- Правда? -- сухо ответила я.
-- Вы меня извините за то, что я от вас отошел на базаре. Дело не только во мне. Не в жене и не в моих девяти детях.
-- А в чем же тогда? -- постаралась я так усмехнуться, чтобы это было не очень обидно. Жены и девяти ребятишек для извинения перед девушкой хватит вполне.
-- Мы, копты, -- тут его, кажется, прорвало, -- ни в чем никому не должны давать повод увидеть в нашем народе угрозу. Еще с пятого века, за двести с лишним лет до того, как Египет покорили арабы, православные иерархи всячески нас притесняли. Нас объявили изгоями. Нам пытались внушить, что бог совсем не такой, каким мы его себе представляем.
-- Но вы же сами мне говорили, что ваш языческий пантеон предвосхищает, а значит не отрицает Христа.
-- Причем здесь язычество! Мы приняли христианство еще при жизни апостолов. Наша христианская коптская церковь -- одна из самых древних и верных традициям. А вот остальные, кто называл нас еретиками и обращался с нами хуже, чем мусульмане, которые живут с нами вместе тринадцать веков, вы все, и католики, и православные -- суть Христа исказили.
Копт, видимо, ждал, что я спрошу:
-- А в чем она, суть?
Не дождался, но все равно продолжал:
-- Мы -- монофизиты. Мы считаем, что Христос, хоть и рожден из двух природ, бога и человека, но не в двух пребывает. Он полностью бог, а не бого-человек.
Мне, признаться, было совсем неинтересно после пляжа, в жаркий солнечный день вовлекаться в религиозный диспут.
Я хотела уже оставить "поле словесного боя" и окончательно попрощаться, но тут увидела, что у въезда в отель притормозил экскурсионный автобус. Из вежливости я решила подождать еще тридцать-сорок секунд.
Копт не стал далеко от меня отходить. Он помахал охраннику закатанной в пластик пропуском-карточкой.
Вот, шлакбаум поднялся, автобус тронулся с места, и сразу за ним показался другой. Странно. Раньше мы вроде всегда помещались в один...
Первый автобус ехал достаточно медленно. Его водитель уже делал гиду какие-то знаки, когда второй так отчаянно засигналил, что первый вильнул в нашу сторону сильнее, чем, наверно, хотел. Мы не были сбиты лишь потому, что одновременно и очень проворно прыгнули в сторону от скамейки за невысокий забор.
Мы успели подняться. Копт меня все же -- не думала, что он способен чужую, не коптскую женщину защитить! -- в прыжке подхватил, развернул и принял в свой жилистый, плоский живот удар моих стиснутых вместе коленок.
Правильно говорят, что в критические моменты жизни время словно бы замедляет свой бег. Все совершается плавно, размеренно, как будто ты -- под водой. Воздух сгущается и все тормозит.
Второй автобус уже разогнался, но все равно -- очень медленно -- начал вминаться в главный корпус. Вестибюль, открывший проем за беззвучной стеной дождя из осколков стекла, уже поглотил весь автобус, когда нижнюю часть высотного здания начало словно тошнить. Она разбухла, покрылась широкими трещинами... и тут моя способность влиять на скорость течения времени кончилась.
Слились воедино оглушительный взрыв, переходящий в воющий свист, удар наотмашь забором, который сдуло, как ветром, ощущение легкости от полета куда-то в строительно-черную темноту, а затем тяжелая дрожь и какой-то далекий, приглушенный грохот падавших балок, панелей и перекрытий того, что должно было, видимо, стать центром торговли, культуры или красоты.
Перед глазами сияла молочная пелена, которая постепенно, по мере того, как оседала едкая, горькая пыль, обретала какую-то форму и начинала "дышать" и мерцать.
Я потом догадалась, что это огонь. Его языки что-то лизали за косо лежавшей широкой панелью. Наверно обломки автобуса, который едва нас не сбил. А может быть это рухнуло перекрытие верхнего этажа?
Под моей головой, спиной и руками находилось что-то мягкое, рыхло-податливое и немного упругое. Ощущение было такое, что я возлежу на белых матах или матрацах, которые кто-то заботливо расстелил.
Впрочем, белым вокруг было все. Это липким, бесформенным слоем оседала белая пыль. Ну, или серая в темноте, стороне от разломов и трещин за которыми бодро, бездымно и, как будто, совсем не опасно, словно в камине, бился огонь.
Я нащупала пальцами правой руки прореху в "матраце". Похоже на стекловату. Наверное там, где я сейчас нахожусь, должен был быть концертный зал или, может, клуб-дискотека. Что-то такое, где слишком шумят, что нужно спрятать в звуконепроницаемый кокон.
Да, я вспомнила, тюки лежали прямо перед недостроенными, еще не заложенными кирпичами проемами первого этажа. А рядом со стекловатой стояли рамы с готовым к установке витринным стеклом.
Его сейчас тоже можно было увидеть. Покрытые пылью куски, похожие на вложенные в белые чехлы и воткнутые рукоятками в пол ножи, усеяли всю дальнюю, не обвалившуюся часть "полузала".
Там же, укрытый пылью, словно саваном, лежал человек.
Я его окликнула по имени. И как я вдруг вспомнила? Я ведь раньше его называла исключительно "вы".
-- Абун! Абун!
Мне показалось, что гид застонал. А потом, видно, очнувшись, очень глухо спросил:
-- Что... это было?
-- Это ваши старые знакомые. Террористы.
-- Я... их не увидел.
-- Зато я такое уже видела. По телевизору. Несколько раз. И лучше такое больше не видеть.
-- Ваша группа... Они должны были ждать меня в холле главного корпуса...
-- Вы... вы это точно помните? Разве не там, где мы живем?
Но гид больше не отвечал.
Я попыталась подняться. И тут дала знать о себе боль.
Как только я шевельнула левой ногой, которая лежала на голом полу, меня словно ударило током. Будто вместо ноги у меня был огромный и очень больной, воспалившийся зуб к которому нельзя прикасаться.
Но копту, конечно, было гораздо хуже, чем мне.
Я к нему погребла-поползла, стараясь аккуратно, чтобы лишний раз не порезаться, убирать с пути стекла.
В них отражался огонь. По своду двигались тени.
Я почему-то вдруг ощутила, что нахожусь в древнем храме.
Я была в храме боли.
Она, эта жуткая, все возраставшая с каждым движением боль, конечно, способна превратить человека в животное. Но разве ее не испытывал и распятый Христос? Что бы там копты ни думали, никогда не поверю, что бог, который себя ощутил человеком, уже не есть бог.
Интересно, что скажет на это мне гид? Откажет в боли только Христу или Осирису тоже? А может быть каждый, кто умирает в страданиях, становится богом?
Что за странные мысли приходят, когда ты уже не стремишься удерживать чувства в измученном собственном теле! Когда ты вроде и в нем, и в то же время находишься дома, незримо сидишь в своем кресле и гладишь кота. Кот всегда рядом с тобой. И потому он довольно, со знанием дела урчит.
Абун лежал вниз лицом, на животе. Кажется невредимый.
Я расчистила место рядом с ним от осколков стекла и с какой-то по счету попытки перевернула копта на спину, чтобы ему было легче дышать.
Он застонал. Нет, скорей захрипел. Из глубоких разрезов, которых мне раньше не было видно, -- на шее, лице, груди, ногах, руках, животе -- у него текла кровь.
Как могла я пыталась ее остановить. Но резаных ран было столько, что тело было похоже на живую мозаику, составленную из отдельных частей и кусков. Да тот, кто сложил, не подумал, что кровь то, кровь утечет.
Ручейки не хотели пересыхать. Вместо крови свернулось, по-моему, время. Я бесконечно долго рвала на узкие ленты-бинты свои полотенца. Я нашла их рядом с телом копта, когда сгребала осколки стекла. Я создавала подобие мумии. Какая разница, подобие мумии бога или мумии человека? Если он, конечно, еще был живой и мог чувствовать боль.
Я бинтовала гида в общей сложности дольше двух суток. Сначала в полузабытьи, а потом отключившись от внешнего мира совсем. Не отдавая отчета, когда нас нашли, когда меня привезли в госпиталь. Так получилось -- египетский, хотя многих из пострадавших при взрыве переправляли через границу в Израиль. До нее ведь, как от нашего корпуса до шлагбаума при въезде в отель -- буквально пара сотен шагов!
Все три ветви духовных наследников египетского пантеона удивительным образом перемешались и разделили поровну общую боль.
Находясь между жизнью и смертью, я представляла себя за работой. Разве может быть что-то важнее, чем сохранять на Земле искру, дух божества?
На третий день я очнулась. В моей палате были Тоня и Нелли Петровна. Обе живые и невредимые. Они пришли меня навестить. Из всей нашей, уже домой уехавшей группы, им разрешили остаться только двоим.
Тоня и Нелли Петровна -- очень странная пара. Между ними, кажется, ничего абсолютно нет общего. А вместе -- друг друга они так здорово дополняют!
Наша группа жизнью обязана именно им. И еще, конечно, странному случаю с кошкой. Хотя, думаю, это был кот. Черный, как ночь, или как голова у Осириса в храме Луксор.
Когда все собрались на экскурсию и пошли по кратчайшей дороге мимо бассейна по парку к главному корпусу, "эта бестия" вдруг спрыгнула с ветки дерева или возникла словно бы ниоткуда прямо на парковой дорожке, села и начала смотреть на девчонок так "пристально и пугающе", как будто она была по размерам "по крайней мере с пантеру" и выбирала подходящую дичь.
Кто-то взвизгнул:
-- Ой, опять черная кошка!
Но ее успокоили. Мол, она же нам дорогу не перешла. Можно вполне обойти по траве.
Тогда Тоня вспомнила о наших с ней разговорах про черных котов. Может быть эти вестники ночи не желают нам зла, напротив, хотят о чем-то сказать, предупредить?
Мою впечатлительную соседку наверняка бы подняли на смех, если бы ее не поддержала Нелли Петровна и, не терпящим возражений тоном, сказала:
-- Не забывайте, девушки, что мы в Египте. А это не только родина кошек, но и страна, где их почитают как божество. Вы забыли, что Абун показывал нам даже мумии кошек, которые влияли на судьбы людей?
В общем, Нелли Петровна повела девчонок таким кружным и запутанным путем, то и дело натыкаясь на пограничные проволоку и столбы, что к моменту взрыва наша группа от главного корпуса была еще далеко.
Самое удивительное, что и нас нашли с Абуном тоже благодаря черному коту. Он -- кто его знает, тот самый или другой? -- забрался на вершину груды искореженных строительных конструкций и обгорелых останков автобуса, и долго и без перерыва дурным голосом орал.
Голосил до тех пор, пока кто-то из спасателей не увидел раздавленный, но не закоптившийся, явно не из автобуса выпавший чемодан.
Если бы не кот и не чемодан, никто бы не стал разбирать завалы вручную. Работы хватало в других местах -- под обломками главного корпуса. А на стройке -- ведь была пятница, мусульманский "красный день календаря", -- не должно было быть никого. Кто мог подумать, что нас туда занесет?
Я смогла еще раз увидеть Абуна потому, что меня сопровождали подруги. Гипс на ногу мне (после двух операций) уже наложили, и я кое-как уже ковыляла на непривычных пока костылях.
Я увидела и жену Абуна, -- изможденную, строго, почти по-мусульмански одетую женщину (за исключением плетеного кожаного крестика). Такую не похожую на описанных ее супругом раскрепощенных и энергичных древних египтянок.
Я увидела всех его девятерых детей. Младшему было лет пять. Все похожи отца, потому что у них в глазах светилась природная способность удивляться тому, что для большинства -- в порядке вещей.
Самого Абуна я не узнала в гробу. И не хочу вспоминать самобытный древний коптский обряд. Я, наверно, привыкла нашего бывшего гида себе представлять замотанным в самодельные бинты. Воплощением Осириса. Мумией, которая на этот раз не ожила.
У меня так и осталась легкая хромота. Скорее всего -- на всю жизнь. Но не потому, что операции (две в Египте, и еще три в Москве) прошли неудачно.
Я думаю, что дело в моем коте, в Черныше. Мы должны быть с ним чем-то похожи.
Он перестал забирать у меня энергетику с тех пор, как мы друг друга лучше начали понимать. Ведь черные кошки -- последние слуги забытых богов.
К сожалению, люди не понимают, что то, что сказал устами Маленького Принца Экзепюри: "Мы в ответе за тех, кого приручаем..." -- относится не к одним лишь домашним животным.
Мы в ответе за то, что мы от себя отрываем и разрываем глубокую связь, питавшую тех, кто сделал себя, всех своих прямых и духовных наследников не просто разумными, а мыслящими людьми.
Как можно пускай из самых лучших своих побуждений, стремясь возвратиться к истокам или выбрав другую религию исходя из логических, нравственных побуждений, отрицать и хулить свои прежние мысли и чувства по поводу бога и обращенные к богу слова? Бог един. Но у него много имен. Нельзя ни одно из них оскорблять.
Мы с Тоней, Нелли Петровной и другими девочками из нашей группы работаем в разных библиотеках на своих прежних местах, но служим одному общему делу.
Исторический зал -- это теперь в наших глазах немного и храм всех великих религий -- ушедших и настоящих, о которых мы помним и которые знаем сегодня. Великих, конечно же, потому, что они помогают нам себя осознать неразрывной частицей единого мира. Осознать -- это значит уже полюбить, приобщиться к великому светлому чувству, которое многим может пока незаметно, неощутимо и недоступно, но которым пронизано все.
Где еще, как не в исторической библиотеке, легче всего проследить за влиянием этого чувства на судьбы целых народов? И за тем, как эти народы помогли всем людям Земли что-то важное сохранить или же потерять.
Вот, например, древний Египет. Его равновесие с Миром на многие тысячи лет было предопределено. Абун показывал нам пирамиды, монументы и храмы, которые были построены так, чтобы жестко, "на вечные времена" связать Египет с небом, с богами, чтобы между ними и между Землей не было зияющей пустоты, порождающей злобу, зависть и рознь, непонимание и неприятие тех, кто находится рядом с тобой.
Ну кто будет спорить, что все должно развиваться, изменяться и обновляться? Вполне закономерно возникают религии новые. И даже Осирис... Он ведь смертен, хотя он и бог. По представлению древних, может быть самых первых еще землепашцев, он умирает и каждый раз возрождается вместе с нами, с природой, с наступлением лета, с теплом, в том числе и таким, которое в наших сердцах.
Имен у Осириса много. Абун...? Может быть среди них и Абун.
У нашего гида в Египте есть очень известный и почитаемый тезка. Абун Антоний ас-Суриани -- мирское имя патриарха коптов Шенуды III, портреты которого висят в каждой коптской лавке и в каждом коптском доме, и который славится, в том числе, стремлением разрушить стену отчуждения своей паствы от внешнего мира. Ведь оно, отчуждение, возможно и есть самая тяжкая ноша, их собственный "крест", который копты несут, умело скрывая душевную боль и тоску за внешней, обманчивой простотой.
Может когда-нибудь с Осирисом сопоставлять станут хоть в чем-то и нашего -- теперь уже постоянного -- спонсора, не жалеющего денег на приобретение редких книг, манускриптов и свитков. Вряд ли, думаю, он сам сознавал, почему вдруг решил отправить в Египет выводок самых мечтательных, восприимчивых и непрактичных "синих чулков", органически не способных кому-либо что-нибудь продавать.
У него дома живет пушистая черная кошка. Наверно она ему "намурлыкала" идею сделать ставку на нас. Между прочим, с этой кошкой Черныш, несмотря на свои всего две сохранившиеся ноги... Но это уже другая история, не имеющая прямого отношения к богам, библиотекам и духовному созерцанию.