Аннотация: Жена Пананто заболела и умерла, оставив его в полном одиночестве. Старик возвращается в свою пустую ярангу, по дороге он попадает в жуткую бурю, которая приготовила для него подарок...
Весна в этом году выдалась необычайно холодной. Но, несмотря на мороз, море медленно и неизбежно избавлялось от толщи льда, наросшего за зиму. Грязные от птичьего помета белые глыбы одна за другой откалывались от берега. Неровная, как зубы старика, корка голубоватого льда протянулась вдоль берега. Истаяв почти насквозь, она опасно хрустела под ногами.
Пананто остановился, когда трещина из-под его ноги со скрипом побежала к открытой, уже оттаявшей темной воде.
-- Хватит, пожалуй, -- пробурчал старик и сбросил с плеч тяжелую упряжь.
Айнау облегченно вздохнула и последовала его примеру.
Вместе со своим скорбным грузом они отошли уже далеко от берега, где остались сыновья Айнау.
Женщина начала поправлять оленьи шкуры, в которые было завернуто тело ее мужа, лежащее на больших санях. Тяжелая зимняя одежда скрывала маленькие язвы и нарывы на руках и груди покойника. Пананто вспомнил, как мужчина кричал от боли, и порадовался, что теперь несчастный освободился от мук.
Рядом, на старых и едва что не разваливающихся нартах лежала жена Пананто, облаченная в свою лучшую кухлянку и белые камусовые штаны. В отличие от мужа Айнау, она умерла легко, как умирают только старики, прожившие долгую и насыщенную жизнь.
Пананто в последний раз посмотрел на ее лицо, убрал упавшую на холодную щеку прядь черных волос...
-- Думаешь, далеко зашли? -- с сомнением спросила Айнау, глядя на уходящую в море искрящуюся ледяную гладь.
-- Вместе проломят, -- рассудил Пананто.
Взявшись за края саней, он и Айнау навалились изо всех сил и, разогнавшись, выпустили их. Деревянные полозья со скрипом заскользили по льду. Когда сани остановились, вокруг них разбежалась паутина тонких трещин. Но лёд выдержал. Тогда Пананто и Айнау взялись за маленькие нарты, легко послав их следом за санями.
"Прощай..." -- прошептал Пананто своей жене, перед тем как разжать руки.
Лед провалился, стоило нартам стукнуть тяжелые сани. Пананто резко подался назад, едва не свалившись в ледяную воду следом за своей покойной женой. Айнау помогла ему удержаться и оттащила от разрастающейся проруби. Круги медленно расходились на потревоженной воде, поглотившей покойников.
-- Ну вот и все... -- сказал Пананто.
-- Эх, муж недоволен будет, -- покачала головой Айнау. -- У танит не так ведь хоронить заведено как у нас, морян. Он хотел, чтобы яму ему вырыли, чтобы рога оленьи к ней потом приносили...
-- Ничего, поймет, -- пробурчал старик.
Сам он не смог бы выкопать в земле яму, а сыновьям Айнау нельзя было позволить коснуться тела, отмеченного болезнью.
...Когда кэле проехали через кочевье, неся смерть в своих костяных санях, заразились только двое. Испуганные жители кочевья выгнали больных в тундру, но Пананто не пожелал бросать свою жену, а Айнау -- оставлять мужа. Вместе они поставили в тундре ярангу и принялись, как могли, лечить, пытаться облегчить боль умирающих.
Теперь они возвращались к далекому, безрадостному серому берегу. Пройдет еще несколько месяцев, и склоны серых сопок зарастут травой и цветами. Но пока еще в мире властвовали холод, болезни и смерть... Последние дни зимы были безжалостными и могли лишить человека возможности еще раз увидеть настоящую весну.
-- Что будешь делать? -- спросил Панантно, когда до берега оставалось пройти меньше половины пути по скользкому льду.
Он знал, что селение, изгнавшее мужа Айнау, не позволит ей с сыновьями вернуться. Вместе с Пананто она касалась больных. Женщина не заразилась, но в ее чистоту никто не поверит. Все слышали леденящие кровь истории про людей, которым кэле даровали вечное здоровье и неуязвимость к холоду -- но взамен обрекали их нести горе другим людям. Изгои -- вечно здоровые, вечно молодые -- скитались по тундре неприкаянными, сея всюду смерть. Люди умирали, стоило им заговорить с теми, кто был отмечен кэле, и даже трава не росла там, где оставались их следы. Они скитались, пока не сходили с ума от одиночества, и буря подхватывала крики несчастных безумцев, разнося их по бескрайним просторам ледяной пустоши.
Пананто не хотел для Айнау такой судьбы и решил пригласить ее к себе, в дом из китовой кости на морском берегу, но своенравную женщину оказалось нелегко уговорить или напугать.
-- Я не верю в проклятье кэле. Моя мать рассказывала, что когда она была молодой, болезнь выкосила всю ее семью. Но никто из тех, кто потом знал мою мать, не умер от болезни. Поеду лучше к оленеводам, -- решила Айнау. -- У моря меня теперь никто не ждет, а танит охотнее в жены возьмут. У них мужчины крепкие -- по три жены на молодца! Глядишь, и найду себе нового мужа...
-- Конечно, найдешь, -- улыбнулся Пананто.
Айнау была отнюдь не старой, все еще красивой женщиной, да и ее сыновья обещали вырасти хорошими охотниками. Кто же откажется от такого прибавления в своем роду?..
Хотя, конечно, случалось всякое. Пананто помнил времена, когда еды едва хватало, чтобы прокормиться самим. Тогда заблудившегося путника ждал не теплый очаг, а грубое слово... или того страшнее. Старики в такие страшные зимы сами уходили на лед, чтобы не пришлось голодать внукам. Но нынче запасов хватало, да и холодная весна всегда означала теплое, долгое лето. Не время, совсем не время умирать...
-- А ты, куда ты теперь? -- спросила Айнау.
-- Домой, -- коротко ответил Пананто.
В свой опустевший валкаран на берегу бескрайнего моря, где больше не будут ждать, как прежде, его возвращения теплый очаг и ласковые женские руки...
-- Идем с нами, -- предложила женщина.
Пананто задумался. Осознание собственной старости навалилось на него после смерти жены, как неподъемный камень. Раньше он не замечал этой тяжести, потому что стариться вместе с кем-то не так больно и не так невыносимо. Глядя на крепкую, сильную Айнау и ее сыновей, он понимал, что их молодость с каждым днем будет все сильнее угнетать и ранить его.
-- Рытлина меня ждет, она ведь там совсем одна теперь... -- Пананто лгал, его чудаковатая соседка не нуждалась в помощи старика.
-- Помню ее. Я еще мужа ее знала, до того как он в море пропал, -- Айнау помолчала. -- Ну как хочешь... может, свидимся еще.
Осторожно сойдя со льда на присыпанную свежим снегом землю, она поспешила к сыновьям, которые уже успели снарядить большие, запряженные оленями сани. Пананто проводил ее взглядом и тяжело вздохнул. Упряжка Айнау весело зашумела, двинувшись на север. Женщина умело правила оленями, а ее мальчики бежали рядом. Младший сын остановился на вершине сопки, чтобы помахать старику рукой. Пананто ответил, весело подняв к небу руку... и медленно, бессильно опустил ее, стоило мальчику отвернуться.
***
Пананто никогда не считал себя слабым человеком, но после смерти жены ему как никогда в жизни хотелось лечь на землю и уснуть. Спать долгим, беспробудным сном, чтобы очнуться через много-много лет, подальше от серой земли, холодного ветра и колючего снега.
Глаза старика слипались, и он начинал клевать носом, но все же упорно подгонял собак и подбадривал себя, громко крича и прищелкивая кнутом. Только бы не остановиться... он понимал, что если остановится -- присядет отдохнуть, опустится в мягкий снег -- то никогда больше не поднимется.
Впереди простиралась заснеженная равнина, бесконечная, бескрайняя, как безоблачное небо. Пролети над ней птица, и кроме черной точки упряжки Пананто, пропахивающей в снегу след от далекого побережья, она не увидела бы больше ничего. Никакой жизни, никакого движения, кроме легкой поземки, белыми волнами стекающей с пологих верхушек сопок.
Пананто знал этот ветер. В считанные мгновенья он мог перерасти из неспособного и шерстинку потревожить дуновенья в дикую вьюгу. Но сейчас старик был рад буре, как старому другу. Она отгоняла сон, а именно сон для него означал верную смерть.
Мрачные тучи растопыренными клубящимися пальцами пересекли небосвод, и линия горизонта начала смазываться, сливаться с темнеющим небом. Ветер дико взвыл, поднял с земли волну снега и ударил в нарты старика.
Буря отозвалась -- взвыла и заволновалась, осыпая старика колючим снегом. Ветер был настолько сильным, что подхваченные им льдинки больно ранили лицо.
-- Не хочешь?! -- продолжил он, прикрывая лицо руками. -- Тогда скажи, Буря, зачем мне жить дальше? Зачем?!
"...У меня больше нет жены, и уже не будет детей. Мой первенец утонул, когда ему не было и десяти. Второго моего сына убили в споре о китовой туше. Дочерей у меня не было, не будет и внуков. Зачем я жил? Ответь мне, Буря!"
Протяжно и тоскливо взвыл ветер. Собаки, обезумев от ужаса, сорвали постромки, вырвались из упряжки и бросились врассыпную, оглашая тундру диким лаем. Пананто спрыгнул с остановившихся саней и снова рассмеялся.
-- Мне все равно! -- заорал он, в ярости сжимая кулаки.
"Ты пришла слишком поздно, Буря. Нужно было поторопиться, нагнать меня, пока во мне горело радостное пламя жизни. Чтобы напугать меня, тебе нужно снова разжечь его. Но даже этого я не боюсь -- я готов умереть, лишь бы на краткий миг, пусть даже предсмертный, почувствовать себя вновь сильным и здоровым -- снова молодым. Поэтому, Буря, у тебя нет надо мной власти!"
Пананто раскинул руки и весело рассмеялся, ловя ртом снег. Его смех разнесся по тундре, подхваченный озлобленно стонущим ветром.
...И вдруг, к изумлению Пананто, снег перед ним закружился, затанцевал, и потоки ветра слепили из него огромное, высотой в три яранги человеческое лицо. Гигантские глаза-льдины устремились на маленького, съежившегося старика, а громадный рот раскрылся, намереваясь проглотить его.
Вновь голодным ребенком завизжал ветер. Пананто прижал к ушам руки, не в силах выносить этот пронизывающий, обдающий изнутри холодом крик. Вдруг сотканное изо льда и снега жуткое видение лопнуло, рассыпалось на тысячи кружащих, сверкающих осколков. Но жуткий крик не умолкал, и старику понадобилось еще мгновенье, чтобы осознать: кричал не ветер.
На месте, где только что возвышался чудовищный колосс, теперь лежал сверток белых медвежьих шкур. Приблизившись, старик склонился над ним и обнаружил завернутого в них ребенка. Мальчика не старше четырех лет. Увидев лицо Пананто, ребенок умолк, перестал кричать и с надеждой протянул к старику руки...
***
Шли дни, но весна не торопилась -- и ледовая корка по-прежнему удерживала на берегу байдары. А в валкаране старика Пананто стояло непривычное веселье.
Старик широко развел руки и звучно хлопнул в ладоши, показывая свою силу.
-- Как назвал-то мальчика?
-- Олененок.
-- Хорошее имя, -- одобрила соседка.
Он благодарно кивнул. Рытлина уже десять лет жила рядом с его валкараном. Она была намного младше старого Пананто. Несколько лет назад ее муж ушел в море охотиться на китов, да так и не вернулся. С тех пор Рытлина ждала его на берегу моря, на том самом месте, где оставил ее пропавший мужчина, и наотрез отказывалась уходить отсюда и снова идти замуж.
Рытлина утверждала, что знает, что ее муж не утонул, а скитается в далеких краях и не может вернуться к ней. Но однажды он найдет дорогу домой, и они снова будут вместе.
Пананто иногда задумывался, не считает ли его странная соседка свою жизнь напрасной? У нее не было детей, и некому было вернуть годы, которые она провела в терпеливом ожидании, глядя на бескрайнее море и свое старящееся отражение в накатывающих волнах...
Закончив играть с Рытлиной, ребенок, смешно перебирая маленькими ножками, подбежал к старику. Уткнувшись в его высокие сапоги-торбаса, он запрокинул голову и широко открыл рот.
-- Есть хочу! -- заныл Олененок.
Мальчик ел много и охотно, больше, чем было положено ребенку его возраста. Пананто понимал, что нужно отучать сына от привычки без труда удовлетворять голод, но не мог пока еще быть строгим с этим своенравным подарком бури. Ведь то, что подарили кэле, они могли столь же легко и отнять.
-- Возьми в валкаране, -- старик указал на отверстие, служившее летним входом в его костяной дом. -- Да если увидишь, что Черныш опять туда полез, то прогони его!
-- Сплошные беды от твоих любимцев, Пананто, -- шутливо заметила Рытлина. -- Наказывать их надо, вот что.
-- Надо, -- кивнул старик.
Черныш был любимой собакой старика, вожаком стаи. Хотя он был молодым псом, но уже успел завоевать уважение других собак, и вовсю пользовался расположением хозяина, решаясь на выходки, которые стоили бы иной собаке шкуры. Вот и сейчас куда-то запропастился...
-- Черныш! -- снова позвал Пананто.
"Захворал, что ли?"
Из валкарана, цепляясь за пышный хвост щенка, выполз ребенок.
-- Олененок, ты Черныша видел?
Мальчик непонимающе уставился на своего названного отца.
-- Собачку черненькую видел? А где черная собачка?
-- Собачки... нету, -- грустно сказал ребенок.
-- За сукой побежал, что ли? -- пробормотал Пананто, но что-то в голосе ребенка встревожило его.
"Нету..."
-- Атэ, я есть хочу, -- пожаловался мальчик.
-- Ты ведь уже ел, -- укоризненно заметил Пананто.
-- Ну... хочу!
-- Нельзя много есть, -- упрямо сказал мужчина и отвернулся, чтобы не видеть слез, выступивших на глазах малыша.
Он хотел сказать сыну, что ничто не берется из ничего. Съедая больше своей меры, ты лишаешь еды другого человека. Сам Пананто понял это уже давно, в голодные дни своего далекого детства...
-- Рытлина, побудь с малышом. Я на рыбалку схожу, -- попросил старик.
-- А как же, побуду, -- охотно согласилась соседка. -- Он и в моем доме радость.
Когда старик отправился к морю, Рытлина взяла маленького Олененка и вместе с ним присела у очага в жилище Пананто. У старика был большой, просторный валкаран, в котором могла разместиться большая семья. Когда-то у этого очага сидели его жена, сыновья... У самой Рытлины была только временная обветшавшая яранга, укрытая шкурами тюленя и нерпы. Сначала она не хотела строить хороший дом, который придется покинуть, как только вернется заплутавший муж. А потом...
-- А все же хорошо, что ты появился, -- сказала женщина ребенку. -- Без тебя мы бы совсем заскучали.
Мальчик поднял голову, заглянул ей в глаза и открыл рот.
-- Есть!
-- Как же, Олененок? Ты ведь только что кушал...
-- Есть хочу!
Рытлина взяла ребенка на руки и стала укачивать его, надеясь, что шумный подарок бури скорее уснет. Мальчик поймал ее руку и, оттопырив большой палец женщины, обхватил его губами и начал шумно сосать.
Рытлина с улыбкой наблюдала за ним.
-- Вот не пропал бы Опэ в море, у нас тоже был бы сын, -- грустно сказала женщина. -- Совсем как ты...
Она вспомнила, как провожала мужа в плаванье, из которого тот не вернулся. Тогда она не подозревала, что они расстаются надолго, а, может быть, и навсегда. Ее муж Опэ был веселым юношей, постоянно шутил и устраивал ей беззлобные розыгрыши. Рытлина не верила, что море забрало его. Море было холодным, суровым, а Опэ был слеплен не из снега и льда, а из теплых лучей летнего солнца, которые играли в его улыбке и глазах.
-- Вот когда вырастешь, Олененок, никогда с женой не расставайся, -- посоветовала мальчику Рытлина. -- Всюду ее с собой бери. Если и пропадете, то вместе.
Мальчик оторвался от пальца женщины, но не выпустил ее руку. Свет разведенного очага отражался в его больших глазах. Рытлина поняла, почему Пананто назвал ребенка Олененок. У людей не было таких удивительных глаз.
-- Когда вырастешь и уйдешь в море, -- продолжила женщина. -- И увидишь там моего Опэ, скажи ему, чтобы возвращался. Скажи, что я жду его и буду ждать...
Рытлина смахнула слезы, не стыдясь своей слабости. Недаром оленеводы, чье кочевье появлялось здесь каждую весну, считали ее сумасшедшей... Олененок снова сунул себе в рот ее палец.
-- Ну, хватит, -- улыбнулась Рытлина. -- Пусти...
Она попыталась оттолкнуть ребенка, но тот держал крепко.
-- А вот я тебе сейчас... -- весело начала грозить соседка, но вдруг ее голос оборвался, превратившись в испуганный хрип.
Рытлина хотела бороться, но силы покидали ее. Рот мальчика был ледяным. И этот холод, перекинувшись на ее руку, волнами разливался по телу женщины, пока не достиг сердца.
***
...Засидевшись над прорубью, Пананто решил встать и размяться. Он резко разогнулся, ожидая почувствовать знакомую, как прикосновение старого друга, боль в спине. Но обнаружил, что его тело волшебным образом избавилось от усталости, которая годами накапливалась в нем. Пананто поднес к лицу руки и изумленно вскрикнул. Ладони, только что скрюченные и мозолистые, распрямились, налились силой, а кожа на них разгладилась.
Он молодел! Чудесным образом к нему возвращалась молодость!
...Еще издалека, увидев на горизонте чернеющий холмик валкарана, Пананто почувствовал неладное. Чем ближе он приближался к своему дому, тем больше усиливалась его тревога. Вместо привычного веселого лая собак, встречающих хозяина, около дома из китовой кости царила пугающая тишина. Казалось, что даже море притихло, и вместо шумной, веселой волны оно с едва слышным шорохом лизало выступающую из берега ледяную корку.
Мог вожак стаи вернуться и увести за собой других собак в тундру? Но зачем? Пананто всегда вовремя кормил их и никогда не бил без причины. Такое предательство уязвило старика. И с чего бы Рытлина отвязала собак?..
Пананто остановился и позвал соседку. Никто не вышел из валкарана, не отозвался на его требовательный зов. Чутье подсказывало старику, что нужно уходить, бросить жилище, пораженное недоброй силой, и идти, не оглядываясь, не останавливаясь, пока опустевший дом не скроется из виду. А после не вспоминать о нем, и никогда, никогда не возвращаться...
Он решительно приблизился и отдернул шкуру, прикрывающую вход. Внутри было темно и сыро. Очаг давно погас, и даже дневной свет, ворвавшийся внутрь полога, не смог полностью убить притаившиеся по углам черные, глубокие тени. Пананто вошел в валкаран и огляделся. Здесь было даже холоднее, чем на улице, под ногами захрустел белый иней.
Пананто присел возле затухшего очага и попытался вызвать в себе какие-то чувства, чтобы заполнить растущую в груди пустоту. Неужели буря была настолько жестока, чтобы лишить его вновь обретенного счастья?..
Одеревеневшими от холода руками Пананто начал расчищать пепел, которого накопилось удивительно много. Рука старика нащупала что-то твердое. Пананто вытащил странный предмет, отряхнул его и тупо уставился на зажатую в его руке человеческую кость.
Шорох в углу полога заставил старика вздрогнуть. Он поднял голову и встретился взглядом с парой широко раскрытых глаз, поблескивающих недобрым огнем.
-- Атэ!
Наваждение развеялось, и Пананто облегченно вздохнул. По крайней мере, Олененок не исчез. Мальчик вышел из темного угла, присел рядом с ним и, склонив голову на бок, стал рассматривать зажатую в руке старика кость.
Пананто бросил страшную находку назад в очаг, глубоко вздохнул и как можно спокойнее спросил:
-- Олененок, что здесь произошло?
Мальчик выпрямился, непонимающе глядя на старика.
-- Где Рытлина? -- спросил Пананто, хотя уже знал пугающий ответ на этот вопрос.
Вместо ответа ребенок открыл рот и указал туда пальцем.
Пананто отшатнулся, едва не упав.
-- Есть хочу! -- заявил маленький Олененок.
Дрожащими руками старый морянин отцепил от пояса забытый улов. Мальчик тут же схватил протянутую рыбину и жадно вцепился в нее зубами. А Пананто стоял и как завороженный наблюдал за тем, как меняются черты лица существа, которое еще недавно он считал своим сыном. Его кожа побелела, как будто прихваченная инеем, бывшие алыми, как весенние цветы, губы посинели, глаза ввалились и алчно засветились.
Перед ним был уже не беззащитный ребенок, но страшный, ненасытный кэля. Глядя на него, Пананто понял, в чем заключался подарок бури. Дети людей всегда убивают своих родителей. Они впитывают их жизненную силу, но дают ни с чем несравнимую радость осознания того, что после твоей смерти частичка тебя вечно останется жить, передаваемая дальше и дальше -- рождающая новых людей.
...А доставшийся ему ребенок-кэля, маленький людоед, не брал, а отдавал поглощенную им силу своему отцу. Но не из любви, а в эгоистичном желании существовать дальше. Существовать, чтобы пожирать.
Вернуть собственную молодость можно, лишь пожирая чужие жизни.
Старик просил бурю открыть смысл его существования, но, получив такой ответ, ужаснулся. Неужели это его судьба? Нести вечно голодное, вечно жаждущее крови существо из одного селения в другое -- оставляя за собой только бесплодную, голую тундру? Жить в постоянном страхе, что его сокровище, его проклятие, не утолив вовремя свой ненасытный голод, обратиться против него?..
Значит, такова цена вечной молодости?
Пананто погрузил руки в пепел, смешанный с не перетертым прахом верного пса и соседки, так и не дождавшейся мужа.
"Тяжел ты, подарок бури... До того тяжел, что не удержат тебя эти старые, мозолистые, скрюченные руки..."
-- Еще хочу! -- капризно заверещал маленький кэля, проглотив рыбу.
-- Ешь, -- старик протянул ему измазанные в саже руки. -- Ешь, сынок...
Кэля вскочил на ноги, блеснул сузившимися глазами и с тонким визгом впился в руки старика. Острые зубы терзали плоть Пананто, но он этого даже не чувствовал. Не от боли горячие слезы текли по его щекам, замирая в морщинах.
-- Ешь, сынок... -- шепотом повторил он
Олененок, продолжая чавкать, улыбнулся человеку окровавленными губами. Снова открыл ненасытную пасть, чтобы впиться в изуродованные руки старика, но внезапно закашлялся, схватился за горло и повалился на белые шкуры. Царапая ногтями шею, он неистово бил ногами и жутко, протяжно хрипел, пытаясь отхаркнуть измазанную в саже плоть старика.
Огонь убивает кэле. Огонь и пепел. Олененок был еще неопытным, совсем маленьким людоедом -- и не разгадал замысел старого Пананто. Мальчик в последний раз сильно вздрогнул, попытался втянуть в себя воздух и затих.
Оставляя на белом меху следы крови, льющейся из его искалеченных ладоней, старик завернул сына-людоеда в медвежьи шкуры. Прижимая к себе этот жуткий груз, он вышел из валкарана в поднявшуюся метель. Снег почти засыпал его маленькое жилище, но Пананто не испугался. Он повыше поднял завернутого в покрасневший мех Олененка и закричал:
-- Забери его! Забери его, Буря! -- просил он. -- Забери свой подарок, унеси его туда, где кэле не знают вечного голода. Освободи его!
Сорвав голос, и окончательно обессилев, Пананто положил тело ребенка в снег и уныло побрел назад к своему одинокому жилищу.
...А утром в месте, где снег должен был насыпать поверх оставленного свертка курган, он нашел только свежие следы крошечных детских ног, тянущиеся узкой дорожкой на север.
***
Кочевье шумело, готовясь к встрече весенних праздников. На воду спустили первую байдару, а потом вернулся Опэ, муж Рытлины. Оказалось, что он попал в плен к инуитам и провел на одном из их крошечных островов шесть долгих лет, но потом все-таки сумел выкрасть каяк и сбежал. Он горько плакал, когда узнал, что Рытлина пропала, не дождавшись его возвращения. Но жизнь продолжалась. Вернулась из тундры Айнау с детьми, и у Опэ появилось дело -- помогать вдове и ее сыновьям.
Жизнь продолжалась... а старый Пананто слег с лихорадкой и медленно, мучительно умирал. Он лежал в натопленном пологе яранги, куда его перенесла Айнау, и блестящими глазами смотрел на огонь.
-- Зачем?.. -- беспрерывно шептали его губы.
Его тело обильно потело и горело, сжигаемое изнутри. Соседи удивлялись силе старика, крепко цепляющегося за жизнь, но сам Пананто понимал, что вовсе не сила, а упрямое любопытство не давало ему отойти в иной мир.
"Зачем, зачем, зачем?.."
На третий день болезни к нему заглянула Айнау. Она принесла больному старику миску жирной похлебки, но Пананто отмахивался, не давая себя накормить.
-- Все равно умру, -- упрямо сказал он. -- Чего на меня хорошую стряпню переводить?
Айнау не нашлась что возразить, она знала, что старик прав. За время их расставания Пананто, пусть состарившийся, но здоровый мужчина, превратился в дряхлого калеку. Его волосы побелели и начали выпадать, морщины на его лице углубились, а щеки запали.
-- Эх, не надо было тебя бросать, -- покачала головой женщина. -- Хотя когда мы на кэля в тундре наткнулись, я даже обрадовалась, думала, хоть старик наш уцелеет...
-- Кэля? -- одними губами спросил Пананто.
-- Ох, да ты один и не слышал. А я, глупая, забываю тебе рассказать. Когда мы из кочевья сюда возвращались, увидели -- бежит по тундре не то олень, не то какой-то другой зверь. Быстро бежит и все на север. Сыновья тут же за ним погнались, а я с упряжками -- следом. И тут зверь этот как повернет в нашу сторону, да еще ветер поднялся! Тут, вижу, из снега и вьюги вырастает огромное лицо, и готовится проглотить моих сыновей. Ох, и испугалась же я...
У нее заметно задрожали руки, которыми она продолжала помешивать варево.
-- Да ты слушаешь, Панатно?
Старик вместо ответа молча кивнул.
-- Но вдруг кэля как задрожит, рябью подернется! Рот его почернел и начал рассыпаться, словно кто-то туда кинул головешку... А потом и вовсе рассыпался, и остатки снега унес ветер. Вот так повезло нам.
Она замолчала, глядя на огонь. Отгоняя страшные воспоминания, Айнау улыбнулась и весело проговорила:
-- А еще я замуж за Опэ выхожу. Мы с ним в молодости хорошо ладили. Он для моих сыновей как отец будет. Ведь своих детей у него никогда не было. А жена пропала... Да ты слушаешь, Пананто?
Айнау посмотрела на него и вздрогнула. Потом облегченно вздохнула и бережно прикрыла навсегда застывшие глаза старика. Она обрадовалась, что ему больше не будет больно.
За пологом яранги шумели дети, спорившие с Опэ, как правильно снаряжать нарты. Жизнь продолжалась.
Танит -- собирательное название для всех северных племен кочевников-оленеводов.
Кэле, кэля -- злые духи, жители подземного мира. Кэле считают источником болезней.
Валкаран -- жилище у народов Берингоморского побережья (эскимосов, алеутов, чукчей): полуземлянка с остовом из крупных костей кита, покрытая землей и дерном.