Солнце и луна, исполняя небесный ритуал, все же далеки друг от друга и столь непохожи. В единстве сохраняй свой лик.
Пальцы Адель нашли в кожаном мешочке руну и бросили на постель. Партнерство? Она откинулась на подушки. Под грязным потолком висела люстра с облезлой эмалью, по изогнутым стеблям и цветам из железа ползали насекомые. Ядовитые? Адель равнодушно наблюдала, как они перебирают липкими лапками, как дрожат их медные крылышки. В раскрытое окно врывались звуки оживленной улицы Иерусалима, выжженной солнцем, пыльной, где торговцы смешались с иммигрантами, а бородатый раввин спешил к молитве на велосипеде. Квартал патрулировала группка солдат. Вслед за ревущими автомобилями катил тяжелый броневик - временное перемирие с арабами не влекло окончания войны. Из соседних окон лилась хасидская мелодия, вскоре ее заглушит унылое пение монахов-францисканцев - от Львиных ворот Старого города они начнут ежедневное шествие.
Сентябрьская жара убивала аппетит, но Адель взяла с тарелки куриную шейку. Фаршированная печенкой и луком, она выглядела достаточно съедобно, чтобы, поморщившись, прожевать. Владелец гостиницы придерживался законов кашрута*, и было немыслимо требовать креветок, крабов или осетра. Реакция на подобный запрос походила на возмущение хозяина мусульманской кофейни, у которого просили выпивки.
Щебетало радио. Услышав первые слова новостей, Адель перевернулась на живот и прибавила громкость.
- Два часа назад представители ООН в Иерусалиме граф Фольке Бернадотт и полковник Андрэ Серотокс убиты террористами. Все мы знаем... - голос захлебнулся в волне помех.
Адель попыталась настроить радио, ловя частоту - приемник шипел на нее, словно гадюка. Отправив в рот еще один кусочек, Адель отметила, что ее аппетит заметно улучшился. Представители ООН расстреляны! Теперь недавние друзья отвернутся от Израиля. Новорожденному государству не исполнилось и полугода, и денежное возмещение семьям убитых разорит его скромную казну. ООН разгневана, пустоголовая общественность будет долго гореть возмущением. Мило. Тонко. Похвально.
С тарелки исчезла еще одна куриная шейка, салфеткой Адель вытерла жир с пальцев и выключила радио. Что-то вынудило ее перестать жевать. Адель замерла и услышала легкий скрип. Звук доносился от двери - кто-то пытался проникнуть в комнату. Она распласталась на постели, натянув до подбородка простыню и сжимая под подушкой "вальтер". Скрип не повторился. Адель более не различала ни шума улицы, ни шипения и треска радио в соседнем номере. Звуки погасли, но в воцарившуюся тишину не вторглось ни единого шороха. Напряжение дошло до предела - инстинкт редко подводил ее. Чужой был рядом.
Минута, другая...Онемевшее тело просило пощады. И вот окружающая пустота вобрала аромат крепкого табака...
____________________
*Кашрут определяет правила питания людей, исповедующих иудаизм. По кашруту между мясной и молочной трапезой должно пройти не менее 6 часов, и в пищу нельзя употреблять мясо беспозвоночных обитателей моря.
- Не притворяйтесь, Адель фон Розенберг. Ритм вашего дыхания подсказал мне, что вы бодрствуете.
Адель медленно села. Посетитель находился в кресле подле кровати, в его пальцах дымила сигарета. Не еврей. Слишком высокий и худой для японца, он удостоил ее учтивым полупоклоном. Адель молчала, ожидая продолжения тирады, но гость не спешил.
- Что привело вас сюда? - вежливо, будто продавщица из ювелирного магазина, поинтересовалась она.
- Не что, а кто. Арийка, которую повесят на первом же гранатовом дереве и которая, - он бросил ироничный взгляд на тарелку, - ест мацу и куриные шеи. У вас есть несколько минут, чтобы собраться.
Скрытое простыней око пистолетного дула неотступно следило за ним. Спортивная рубашка, легкие брюки, фотокамера на шее... Какими опасными могут оказаться туристы!
- Вы здесь, потому что посланец ООН расстрелян, - констатировала она. Лицо японца оставалось непроницаемым. - По-вашему, я давно должна быть в самолете? А мне тут нравится, - голос подвел ее - беспечность получилась неестественной. Неужели ее все-таки заподозрили? Она не учла это. Возможно, выбраться из города окажется несколько труднее, чем казалось прежде.
Ее слова не произвели на гостя ни малейшего впечатления, японец оставался раздражающе спокоен и снизошел только до:
- Ценю ваше самообладание.
- Цель вашего прихода? - напомнила Адель. - Я не знаю толка в беседе. Отвыкла. Так что побыстрее закончим.
- Я собираюсь увести вас отсюда.
Адель устало вздохнула.
- На улицах Нюрнберга, после казни офицеров СС и СА, - произнесла она, как бы между прочим, - устроили настоящий аукцион - продавали веревки, на которых были повешены Штрейхер, Кейтель и остальные. По поверью веревка с виселицы приносит счастье. И от покупателей не было отбоя.
Он не смотрел на нее, разглядывая лампу:
- Веревок продали куда больше, чем потребовалось для казни? - он знал, что угадал, и лениво оправдался: - Я немного знаком с законами спроса и предложения.
- А я была там... - она помнила окаменевшие лица судей, трусливые повадки шакалов-свидетелей, глухие голоса "преступников". Она была там. Неужели японец думал запугать ее?
- А говорили, не можете поддержать беседу... Из вас выйдет прекрасная собеседница. В вестибюле двое шведов рассматривают вашу фотографию - как в парике, - он ткнул пальцем в ее черные локоны, - так и без.
Двое? "Мышку, серую плутовку,
Заманили в мышеловку.
Эй, собаки,
Плюх и Плих!
Вот вам завтрак на двоих!"1
- Я уже слышу их шаги - они на первых ступеньках лестницы.
Адель прислушалась и усмехнулась:
- Видимо, мой слух подводит меня. Так их двое? И нас двое, - Адель даже не пошевелилась, зато позволила себе от души зевнуть. - Можете даже не участвовать, справлюсь одна.
- А если взглянуть в окно, можно увидеть патруль - солдаты караулят у входа в гостиницу. Это ваш предполагаемый эскорт.
Теперь Адель услышала шаги, и напускное безразличие вмиг исчезло с ее лица. Она рывком вытащила из-под кровати сумку, которая всегда была собрана, натянула теннисные туфли и выскочила в коридор. Европейцы не спеша поднимались по лестнице пролетом ниже, обмениваясь шуточками - неужели она ошиблась, и это обычные постояльцы направляются к себе в номер? Японец подтолкнул ее и бесшумно притворил за собой дверь. Адель бросилась по коридору, благо шаги приглушал истертый ковер. Скорее к тому распахнутому в узкий переулок окну! Но почему она должна бежать? Почему поверила словам незнакомца? Адель остановилась и юркнула за угол стены. Двое остановились у двери ее комнаты, словно по пути в свой номер вспомнили забавную историю. Они все еще продолжали разговаривать, когда один из них ударом ноги вышиб дверь. Теперь Адель ничего не оставалось, как последовать за японцем.
Прыгая из окна вниз, Адель неудачно вывернула руку и, приземлившись, поняла, что повредила плечо. Но сейчас думать об этом некогда. У стены японец ожидал ее. Они выскользнули на улицу, к толпе прохожих.
- Насекомые! - раздался крик. - Уберите от меня мерзких тварей! Они падают с потолка!
Адель вспомнила о люстре в своем номере. Привлеченные бранью, солдаты, дежурившие у отеля, кинулись внутрь.
- Дегенераты, - прокомментировала она, не оглядываясь.
Сбоку извилистая улочка уводила через дворы, терялась среди низеньких домов, и Адель выбирала момент, чтобы кинуться туда - отделаться от всех сразу: от патруля, шведов и навязавшегося в спасители японца. Но тот словно заметил, как она замедлила бег и озирается по сторонам в поисках лазейки - его рука стиснула ее запястье, и вырваться без боя теперь оказалось невозможно. Адель выругалась, но японец увлекал ее дальше мимо кафе и лавочек.
Спустя минуту вслед беглецам раздался крик "Расступись!" и по асфальту загрохотали резиновые подошвы. Адель обернулась - впереди погони мчалась парочка потрепанных европейцев, за ними, гремя автоматами - кучка солдат.
Сердце Иерусалима - Старый город заняли иорданцы, и потому он был недоступен иудейскому отряду. У Львиных ворот спутник Адель умерил бег и предъявил арабскому патрулю документы.
- О, вы только посмотрите! - воскликнула она, указывая патрульным назад. - Эти двое вооружены, их преследуют солдаты!
Иорданцы взялись за оружие. В десяти шагах от ворот преследователи остановились - ни одна из сторон не желала спровоцировать конфликт. Встретив направленные дула автоматов, мужчины в штатском выругались и повернули назад, сопровождающие их солдаты отступили. Фигуры японца и немки затерялись среди темных ряс францисканцев - с крестом и пением монахи начинали торжественное шествие по Виа Долороза, дороге скорби, которой Иисус шел на Голгофу. Следуя за паломниками, беглецы миновали мусульманскую улицу со множеством лотков, где торговали клетчатыми платками-куфиями, терновыми венками, кальянами и распятиями. Вскоре они отделились от процессии и скрылись в полутемном зале арабской закусочной.
- Жарко, - платком Адель вытерла шею, промокнула лицо. Выудив из темных кудрей шпильки, стянула с головы парик. Ее светлые, отливающие платиной волосы, были жестоко стянуты в тугой узел на затылке.
Кен выбрал столик и отодвинул для нее стул. Адель машинально села, забыв о его присутствии. Для нее Кен оставался тенью, одним из прислуги или официантской братии. Адель совершенно не интересовало его имя. Возможно, она воспринимала как должное то, что он помог ей.
- Кендзи... Кен Яширо, - закурив, представился он.
Адель кивнула, не утруждая себя запоминанием экзотического созвучия. И Кену оставалось только в молчании наблюдать за ней. Именно так он и представлял немку - по фильмам Марлен Дитрих или Лени Рифеншталь, что-то между андрогеном в мужском платье и сверхженщиной, покоряющей вершины. Адель нельзя было назвать очаровательной - она не могла позволить себе лишней улыбки, озорного взгляда, таинственного взмаха ресниц. От ее красоты веяло стужей. Как от бесценной статуэтки, вокруг которой простирается минное поле. Неуклюжий шаг вперед и ...
Благодаря официанту в чалме на столе появились бронзовые вазы с фруктами, корзина ароматного лаваша, чашки и кувшин айвового сока. Заляпанное жиром меню на корявом английском предлагало чечевичный суп, фаршированный брынзой перец, бараньи колбаски и мэнсаф.* Адель отказалась, Кен был вежлив и не стал есть в одиночку.
Она словно не видела его - оценивала свое положение. Ей придется достаточно сложно: следовало укрыться, уехать, а дороги, наверняка, перекрыты. Туристы наперечет, языка она не знает. Да еще поврежденное при прыжке из окна плечо, которое стало тихо ныть. Снова прятаться? Ее взгляд остановился на японце.
- Почему в гостинице вы ждали?.. Прошла минута, прежде чем вы заговорили со мной. С какой целью скрипнули замком, если умеете быть бесшумным?
- Ваше мнение?
- Кокетство профессионала, - она скривила губы. - Продемонстрировали, на что способны.
Он усмехнулся, разлил по чашкам сок.
- Легкий способ узнать, с кем предстоит иметь дело. Замок скрипнул - у человека масса вариантов, как поступить.
- И его выбор о многом говорит, - снисходительно подытожила Адель. - Выстрелит в дверь - холерик, затаится за углом - флегматик, скроется через балкон - трус... - Адель скептически пожала плечами, оторвала от виноградной кисти несколько ягод.
Кен допил свою порцию сока, прежде чем ответить.
- Не пытайтесь обмануть меня - вам интересно, как я характеризую ваш выбор.
В серьезных голубых глазах не появилось и тени улыбки.
- Зачем вы появились, вот что мне интересно.
Кен улыбнулся:
- Чтобы вы не сошли с ума от одиночества.
Ehwaz - движение.Плющ.
Побеги плюща, стремясь к свету, растут с поразительной быстротой, заполняют щели и приносят гибель деревьям. Приобретая на пути новое, исследуя, делитесь своим достоянием.
В самолете Кен сразу же раскрыл американскую газету, одну из тех, чьи строчки заполнены финансовыми прогнозами и биржевыми курсами. Адель подавила желание задать
________________
*баранина с рисом в сметане
вопрос и отвернулась к иллюминатору. Что ему нужно? Японец заранее подготовил билеты - был уверен, что она полетит с ним. Значит, там, в гостинице, он просто дождался, когда ситуация усложнится настолько, что у нее не останется иного выхода.
Боль в плече мешала уснуть, но Адель закрыла глаза.
Украдкой Кен разглядывал ее - совершенство, конкретный результат селекционного отбора: точеное лицо, превосходная осанка, фигура спортсменки. Ее происхождение было на редкость чистым - дочь чистокровной немки и офицера, чьи предки воевали под знаменами рыцарских орденов.
Когда Адель вступила в "гитлерюгенд"*, ей исполнилось десять. Двадцатого апреля, в день рождения Гитлера, в крепости Мариенбург ей повязали красный галстук, и тысяча рук взметнулась в нацистском приветствии. В глазах Адель сияли слезы - последние в ее жизни. Теперь она должна не знать слабости, нежности, быть равнодушной к боли. В ее взоре фюрер ожидал видеть лишь блеск хищного зверя. И она вырастет стройной и резвой, как борзая, гибкой, как кожа, и твердой, как крупповская сталь.
- Кофе? - предложил стюард.
Адель отрицательно качнула головой - не смела преступить заповеди фашистского юношества, в их числе значились отказ от кофе, сигарет и алкоголя.
Искусство, музыка, журналистика, стрелковое дело... В стремлении быть лучшей, побеждать в спортивных состязаниях, в погоне за числом мероприятий Адель доводила себя до изнеможения, и в сорок четвертом в первых рядах солдат-школьников попала на фронт, в отряд "вервольфа" - "оборотней". Именно эти мальчики и девочки отстаивали Берлин, когда никто из кадрового состава фолькштурма не желал драться. Именно ребята из "гитлерюгенд" ловили и казнили дезертиров и отступающих. И после капитуляции Германии "оборотни" продолжали выполнять боевые задания, поскольку не получили приказа об их отмене.
Настороженный взгляд Адель схватывал мелочи нового пространства, новой среды обитания. Поток людей с чемоданами увлекал их за собой через стеклянные двери аэропорта к бесчисленным такси, уносящим приезжих к незнакомой жизни.
После оформления документов Адель отошла в туалет, перед зеркалом оголила ноющее плечо - кожа слегка покраснела. Пустяки, она займется им позже, когда другая проблема - японец - будет решена. Тот дежурил возле двери с ее сумкой в руках. Зачем-то Адель была нужна ему. Возможно, из одной ловушки он сопровождал ее в другую. Пусть в войне его нация поддерживала Германию, это совершенно не означало, что ее спутник не опасен.
Теперь за окошком автомобиля проносились нетронутые войной улицы, в воздухе застыл запах не пороха, а выхлопных газов, в барах и ресторанах звучал джаз. В глазах женщин нет следа пережитых ужасов, они не знали лишений, их пустые головки забиты лишь новостями моды: Кристиан Диор, свежая коллекция, новый образ. Адель провожала взглядом фланирующие вдоль бульваров фигурки с затянутой талией и широкой юбкой. Миниатюрные шляпки, крошечные сумочки, маленькие перчатки - почти игрушечные... В них чудилось что-то детское.
В зеркале над лобовым стеклом ее отражение - отражение времени, которое она не могла покинуть, где осталась навечно. Волосы, уложенные в сетку, лицо, лишенное даже легкого штриха грима, строгий мужской костюм, отсутствие украшений... Лишь шарфик на шее - скупой оттенок женственности. В последний год войны в Берлине нельзя было достать даже чулок - женщины красили ноги коричневой краской, а сзади выводили тонкие полосы, имитируя чулочные швы.
______________
*"Гитлерюгенд" - "Гитлеровская молодежь", молодежная нацистская организация военизированного типа, главный кадровый резерв НСДАП. Была создана декретом 01.12.1936. Принадлежность молодежи к "Гитлерюгенд" была обязательной
Мимо проносились "бьюики" и скучные "кайзеры", "ситроены" с выпученными, как глаза креветки, фарами, "жуки", вывезенные американскими военными из Германии как сувенир. Кен не отрывался от окна, иногда отмечая что-то в блокноте. Он отвлекся от своего занятия лишь раз - когда Адель попросила водителя доставить ее в приличный отель.
- Пообедаем вместе, - предложил Кен.
- Я не голодна, - она протянула ему деньги - за билет плюс небольшие чаевые за усердие.
- Не нужно бояться меня, - не приняв денег, он уставился в свои записи.
Адель не испытывала страха, она осознавала риск. Ей было необходимо знать причину происшедшего в Иерусалиме, ей следовало изучить ситуацию - тогда она будет в большой безопасности, чем ни о чем не ведая, пусть и вдали от японца. И когда тот повторил водителю адрес, она не стала возражать.
Дверь отворила крошечная женщина в кимоно, расшитом оленями.
- Окаэри насай!*
Адель кивнула на ее сдержанный поклон и оставила обувь за порогом.
- Томико, - представил хозяйку Кен и прошел в дом.
Японка семенила позади, поймала снятый на ходу пиджак и прижала к груди. Брезгливо, словно в террариум, Адель прошла следом. В гостиной был накрыт маленький стол, и Адель познакомили с домочадцами:
- Мой племянник Ясудзиро, - со скромной улыбкой ей кланялся толстый мальчик. Значит, решила Адель, Томико - сестра Кена. - Уэдзаки, - назвал он очкастого коротышку, склонившегося в три погибели, приветствуя ее.
Женщина суетилась, носила бесчисленные угощения, в качестве кулинарного изыска обещала рыбу фугу. Следуя примеру мужчин, Адель уселась на колени, и женщина с учтивой улыбкой вставила в ее пальцы бамбуковые палочки. Рыба выглядела сырой, и, когда хозяйка отлучилась на кухню, Кен поспешил просветить Адель, что при неправильной разделке в мясе фугу появляется яд, в двадцать раз превосходящий кураре. Противоядие до сих пор не найдено, поэтому от кухарки требуется особая внимательность: мышцы рыбы, печень, икру выбрасывают.
- Наша жизнь полностью в нежных руках Томико... Для умирающего от отравления утешением является харакири повара, - насмешливо закончил он.
Имя его сестры успело вылететь из головы Адель, и Кен вовремя назвал его - Томико.
Перламутровые ломтики были выложены в форме бабочки на круглое блюдо, с ним соседствовала тарелка поджаренных плавников и фарфоровая чаша бульона из ядовитой дряни. Адель тяжело вздохнула.
Еда вечерняя, любимый Суп морской!
Когда сияешь ты, зеленый и густой -
Кто не вдохнет, кто не поймет тебя тогда,
Еда вечерняя, блаженная Еда!2
В качестве закусок предлагались водоросли, морская капуста и пластинки филе осьминога. Адель наблюдала, как каждый из присутствующих отправил в рот по кусочку фугу - видимо, именно так в японце сызмальства воспитывали камикадзе.
- Что нового?
- Наши новости подождут. Расскажи про убийство графа, - помощник Кена поправил очки. - Кому понадобилась его смерть теперь?
__________________
* Добро пожаловать домой!
Мальчик бросил на вернувшуюся Томико любопытствующий взгляд, но строгий облик матери выражал достоинство скромного молчания, и в ее присутствии ребенок не смел нарушить этикет.
- Бернадотты - королевская семья Швеции, - шепнула Адель толстячку. - Граф Фольке был слишком талантливым дипломатом, склонил Гиммлера к измене.* Вот и недоумевают, почему "благородного миссионера" шлёпнули именно сейчас.
Томико сжала губы, а Кен взглянул на Адель.
- Сменим тему. Каникулы закончились, как школа, Яса? Я вижу, ты похудел.
"Яса" - про себя отметила Адель. Мальчишка ловко орудовал палочками, поглощая огромные порции.
- Спасибо, - успел поклониться он, - все в порядке.
Все выжидающе смотрели на круглое лицо Ясы. Неужели отголоски войны не затронули ребенка? Не подвергли насмешкам одноклассников? Не вызвали в отпрысках победителей ненависти к маленькому самурашке? Откровений Ясы так и не дождались.
Извинившись, Адель вышла из-за стола. Она легко нашла кухню, отворила череду шкафчиков и вытащила мусорное ведро. Поверх кучи овощных обрезков лежала ядовитая требуха и колючая кожа фугу. Обернув пальцы платком, Адель подцепила пару комочков икры, завернула и спрятала в карман. Поставив ведро на место, она вернулась в гостиную.
Постелили Адель в одной из комнат второго этажа, на полу. Она забралась под квадратное одеяло, уткнулась в набитую гречкой подушку и блаженно закрыла глаза - она без труда уснет на непривычном ложе. На войне быстро привыкаешь использовать любую свободную минуту для отдыха. Адель потянулась к выключателю лампы-торшера и заметила выглядывающую из-под матраса книгу. То было американское издание Сэй Сенагон "Записки у изголовья". Заботливая Томико не позабыла даже о такой мелочи, как чтение перед сном.
Книги... Адель было семь, когда они исчезли в пламени гигантского костра. Невыносимый жар будто выжег запретные имена на холодном мраморе ее памяти.
- Против классовой борьбы и материализма, во имя народной общности и идеализма я предаю пламени сочинения Маркса и Каутского! - звенел над толпой восторженный голос, и, словно грешные души, взвивался к почерневшему небу дым.
- Против декаданса и морального разложения я предаю огню писания Генриха Манна, Эрнеста Глезера и Эриха Кестнера!
- Против подлости мышления и политического предательства я предаю пламени сочинения Фридриха Фостера! - скандировала сотня голосов.
- Против разлагающего душу преувеличения значимости секса, за аристократизм человеческой души я предаю огню писания Зигмунда Фрейда!
- Против литературного предательства я предаю огню сочинения Эриха Марии Ремарка! - вторила Адель.
Из огня неслись жуткие нечеловеческие крики, страх перед болью, смертью слился в отчаянном зове и проклятии. Ужас проткнул сердце, Адель чувствовала холодную сталь его иглы и не могла пошевелиться, пока стыли руки. Из щелей заколоченного сарая вырывался дым. Голоса горящих людей... Сдирая ногти, они стучали в окна, трясли двери до безнадежного отупения. Детский плач, вторящий рыданиям матерей. Адель стало плохо.
- Зарево служит прекрасным освещением. Можно обойтись без вспышки, - рассуждал фотограф, устанавливая треножник.
______________
* Бернадотт Висборгский, граф Фольке (1895-1948), в качестве руководителя Международного Красного Креста в 1945 году был посредником между союзниками и Гиммлером для прекращения военных действий. Гитлер, узнав об этом, приказал арестовать Гиммлера за измену. После войны Фольке Бернадотт был назначен ООН послом в Израиль для ведения переговоров об окончании войны между евреями и иорданцами.
Ее стошнило.
Laguz - поток. То, что ведет.
Без понимания и оценок погрузитесь в жизнь.
В темноте она включила лампу, поглубже вздохнула, чтобы избавиться от дрожи. Успокоившись, прошла в ванную, ощутив босыми ступнями тепло пробкового коврика. Сняла мокрую от пота рубашку и взошла по ступенькам подиума. Там располагалось глубокое отверстие шириной метр, кое японцы принимали за ванную. Адель включила воду, и ее тело тут же покрылось мурашками.
- Рыбья кровь! Мерзлячка! - шептала она. Несмотря на отличное здоровье, по ночам коченели ступни.
Оказалось, в железной бочке располагались сидя, и находиться в мягком кресле воды было приятно. Рядом стояла вазочка с океанской солью, приглашая зачерпнуть горсть и ссыпать кристаллы в ванну. Пар окутывал лицо и шею, состояние невесомости овладевало Адель.
Выкупавшись, она вернулась в спальню, вытащила из шкафа вязаные носки и байковую пижаму, а из сумки - дорожную аптечку. Наложив на распухшее плечо согревающую мазь, она затянула его бинтом и забралась в постель, темнеющую квадратом посреди прямоугольника комнаты. Концентрированная пустота вокруг. Завершенная. Геометрическое ничто.
Ее часы показывали четыре утра.
Когда в соседней комнате Ясы зазвонил будильник, Адель осилила "Записки у изголовья". Она встала, долго чистила зубы, потом разминалась кувырками на матрасе.
- Где все? - спросила она, спустившись в гостиную - свежая, с идеальной прической, в отглаженном костюме.
- Доброе утро, - кивнул ей Кен. - Яса в школе, Томико в магазинах, Уэдзаки у себя. Чай будешь?
Адель устроилась напротив, присев на пятки у низкого столика. Да, этот мужчина прекрасно овладел английским, одевался с европейской непринужденностью, источал уверенность в собственных силах. Но разве это могло кого-то обмануть? Стоило только поднять взор, чтобы наткнуться на раскосые щелки.
Кен достал из портсигара новую сигарету, щелкнул зажигалкой и взглянул на Адель. Голубые глаза, белые волосы... Глянцевая красота, без изюминки, вдохновения. Всего лишь расчетливо высеченный образец.
- Существует легенда о монахе Бодхидхарме, который, медитируя, задремал, - Кен затянулся, выпустил из уголка рта дым. - Когда проснулся, в презрении и гневе к себе вырвал веки. В том месте, куда он их бросил, вырос куст. Его листья стали заваривать и получили напиток бодрости.
Ни к чайнику, ни к шкатулке с чаем Кен не прикоснулся. Адель выжидающе смотрела на него.
- Попробуй, - Кен придвинул к ней бамбуковый венчик и изящную старинную чашку.
Адель вспомнила, как вела церемонию Томико, и открыла шкатулку. Само действо, совершаемое женщиной, олицетворяло роль, какую отводил ей мужчина - ухаживать, ублажать его - хозяина. Сжав губы, Адель ссыпала растолченный зеленый порошок в чашку, потянулась к чайнику... Кен знал о ее прошлом и, тем не менее, давал понять, в чем видит женское предназначение. Смешно, японец, низшее существо, решил управлять ею! Ошпарившись кипятком, Адель чертыхнулась и, не глядя на Кена, стала ритмично взбивать массу венчиком. На поверхности зеленой жижи таяли пузыри. Соприкосновение фарфора с бамбуком рождало мелодичный звук, низкого тона, приглушенный. Она вспомнила пронзительный звон серебряной ложки, размешивающей в кружке сахар, и поймала себя сосредоточившейся на тихом, непривычном для слуха дуэте. Раздражение ушло.
Поставив чашку перед Кеном, Адель отвела взгляд. За стеклом на открытой площадке балкона росли карликовые деревья, струился искусственный водопад, омывающий крошечную скалу. Над садиком, за балконной решеткой резали пространство четкие линии современных пирамид.
Кен молча затушил сигарету, обернул чашку шелковой салфеткой и пригубил.
- Зачем ты привез меня сюда? - бросила она с иронией. - Ждешь платы за спасение? Кого мне убить? Велевшего бомбить Нагасаки?
Кен поставил чашку, взял ее руку в ладони. Ему стоило чуть надавить на кожу меж тонких пальцев - кисть Адель мгновенно онемела, стала безвольной и мертвой.
- Одним прикосновением я убью человека. Как ты думаешь, я нуждаюсь в помощи женщины?
- С моей стороны было неблагоразумным поселиться здесь. Вызови мне такси, - она встала.
Кен, усмехнувшись, подошел к телефону, набрал номер.
- Сегодня в Нью-Йорк прибыли двое твоих знакомых-шведов, - и назвал диспетчеру адрес.
Он имел в виду тех европейцев, слишком тяжелых для бега по израильским улицам. Адель задумалась.
- Зачем им преследовать меня? - и тут же поймала себя на том, что возобновила диалог.
- Ты не понимаешь? - удивился Кен. - Удивительное самообладание, - и вышел.
Через полчаса такси уносило ее к Манхэттену.
- Художественная галерея, - сообщила она шоферу место назначения.
- Средневековье, ренессанс, современность?...
- Современность, - своими познаниями он вызвал ее улыбку.
Такси нырнуло в поток автомобилей, следующих вдоль набережной Ист-Ривер. Дорогу реки бороздили паромы. Тротуары затопили людские волны, гоня призрачные песчинки чьих-то жизней. Адель заметила чернокожих, латинос - через секунду их поглотила толпа. Итальянские магазины сменяли китайские ресторанчики и прачечные. Асфальтовые параллели устремлялись вглубь ущельями пронумерованных улиц. Такси медленно двигалось по их кишащему дну.
- Нет моря, которое нельзя было бы переплыть, - философски заметил водитель в поисках фарватера.
Адель закрыла глаза и очнулась только, когда шофер окликнул ее, указывая на стены Музея современного искусства. Она попросила дождаться ее. Таксист с любопытством глядел ей вслед - на футляр, болтающийся на плече. Ему понравились ее часы - водонепроницаемая "устрица". И пусть недавно появилась новинка - "субмаринер", старенькая "устрица" осталась легендарной.
Спустя час пассажирка вернулась и небрежно бросила футляр на сиденье - видимо, тот был уже пуст.
- Куда-нибудь перекусить, - оповестила она.
По пути Адель обнаружила художественную лавку, маленькую священную пещеру для адепта. И не могла не заглянуть туда. По углам громоздились большие и складные мольберты, со стен свесились трубочки холстов, овалы палитр и подрамники. На прилавках - номерные кисти: мягкие колонковые, беличьи, из хорька - для акварели, плоские с белой щетиной - для масла. Здесь витал дух творца, манил к тюбикам красок, к темпере, коробкам нежной пастели. Свет и полутень будоражили воображение тайной и волшебством. Мел, известь для грунта, резцы для дерева и глиптики, штихели, валики для линографии казались магическим инструментарием.
Полки заполняли искусствоведческие тома с черно-белыми репродукциями и книги по ремеслу. Почетное место среди них заняли трактаты по анатомии и альбом Дюшена, посвященный человеческой мимике. Основной материал исследователя составляли результаты опытов на сумасшедшем: чтобы добиться мимической реакции, к определенным мускулам его лица ученый прикладывал электроды. Труд Дюшена пестрел фотографиями, где физиономия бедняги под воздействием тока искажалась выражением удивления, радости, боли или презрения.
- Дюшен необходим в библиотеке художника, - хозяин лавки в бархатном пиджаке, с живописной бородой и носом-клювом поманил ее к себе и взял за руку. - Ваши пальцы следует писать, мадемуазель. Писать ценителю. Насколько я понимаю, это пальцы художницы... Какие ноготки! - улыбаясь, он медленно склонял хищную голову к ее руке. Адель быстро выдернула ладонь и выскочила на улицу. Казалось, еще секунда, и он откусит ей палец.
Какие глупые посещали ее временами фантазии, попробовала Адель успокоить себя. Поблизости продавали сэндвичи с копченым лососем и плавленым сыром, стакан наполняли сладким байховым чаем - многим лучше смертоносной фугу и жидкости болотного цвета. На прилавке газетчика свежая пресса пестрела фотографиями убитого Фольке, статьи воспевали его заслуги и благородное происхождение. "Шведская королевская семья в трауре", "Бердатотты оплакивают своего знаменитого родственника", "Весь мир возмущен преступлением израильтян". Адель купила одну из газет - на память.
С едой она вернулась на заднее сиденье такси и сделала неопределенный жест водителю:
- Через час нужно вернуться к музею. - Закончится экспертиза, можно будет забрать чек.
Лицо таксиста выдавало в нем славянина, с гадкой примесью хазарской и монгольской крови. Тем не менее, он прилично управлял машиной, не бранился и не расспрашивал. Странное дело, водитель будто наслаждался - ездой, солнцем, шумом, легкомысленная улыбка блуждала на его губах. Над лобовым стеклом Адель заметила приклеенную фотокарточку с белоснежной яхтой.
- Вы о яхте? - на курносой физиономии засияла щенячья радость. - Мечта! Когда накоплю деньжат... Эх! И айда - в море!
- Как вас зовут? - Адель развернула бумажный пакет с сэндвичем.
- Жердин. Николай. Ник.
- Русский... - усмехнулась Адель. - Я так и подумала.
В музее она пробыла без малого час, а когда появилась, распорядилась:
- Банк "Чейз Манхэттен".
- Я вас разбужу, - пошутил водитель, но пассажирку не тронуло его веселое расположение духа. Плечо ныло, и Адель поморщилась.
Мимо театров и кафе Бродвея такси следовало к деловым конторам Уол-стрит. Из дверей банка она появилась, прижимая футляр к груди.
- Обратно, - всю дорогу в Челси она спала.
Водитель иногда поглядывал в зеркало на сонную пассажирку: из идеальной прически выбилась прядка, камень черт оттаял, разгладился, ожил, твердые губы стали нежными. Беззащитная, словно ребенок, она казалась по-настоящему красивой.
Такси остановилось у дома, но Адель не вышла. Почему она вернулась назад? Теперь у нее были деньги, она могла бы подыскать квартиру... Из окна Адель видела Ясу, которого мальчишки загнали на дерево у подъезда. Толстяк, он медленно карабкался все выше и выше, а дети внизу орали:
- Узкоглазый, только покажись в школе! Только сунься! Сиди на дереве, желтая обезьяна - самое место!
Адель передала Нику купюру, и тот расплылся в улыбке.
- Завтра в девять ты можешь подъехать сюда и заработать еще, - Адель не собиралась каждый день менять шоферов, а от странного нечто под русским именем она знала, чего ждать - только глупого "виляния хвостом". - Мои условия: я не плачу чаевых, но займу весь твой рабочий день, так что простаивать, ожидая клиента, не придется. Время обеда оговаривается.
- Специально для вас приобрету подушку и плед! - восторженно отреагировал таксист.
Адель задумалась: ее расходы на такси оказались непозволительно велики, но разве возможность выспаться не стоила их? Завтра она займется поисками жилья.
Адель прошла к подъезду. Ровесники Ясы кричали, что жиртрес переломает ветки, а Яса демонстрировал чудеса ловкости. Одинаковые в школьной форме, они походили на маленьких солдат. Ей вспомнились колонны юнцов "вервольфа", одетых в черные школьные кителя с золотыми пуговицами. "Волчата" выросли в благоговейном трепете перед танками и самолетами, произносили фамилии Гитлера, Геббельса, Геринга, как имена святых, и шли, отбивая шаг и держа наготове фаустпатроны.
Преследующие Ясу мальчишки, повисев на нижнем суку, прыгнули вниз. Адель, повесив футляр на шею, уцепилась за дупло, перекинула ноги на крепкую ветвь, а оттуда поползла вверх. Из-за боли в плече на левую руку рассчитывать не приходилось, и продвигалась она достаточно медленно.
- Моя мама никогда не позволит себе лазить по деревьям, - неприветливо раздалось с вершины.
Сделав замечание, Яса смущенно отвел глаза. Из его ранца торчал зонт и пакет с шедеврами японской кулинарии - школьный обед остался нетронутым. Вот почему Яса худел.
Адель изучала окна напротив: кухня с яркой пачкой хлопьев на столе и, соответственно, графином апельсинового сока в холодильнике, мягкая мебель гостиной, люстра и телевизор с маленьким экраном, показывающий черно-белые мультипликационные фильмы Диснея, балкон с плетеной мебелью и столиком для чая или кофе, а выше - детская с разрисованным самолетами потолком.
- И часто ты забираешься сюда?
- Каждый день.
Бедному ребенку никак не получается быть, как все, вздохнула Адель. Она спустилась вниз, внимательно оглядела одноклассников. Судя по всему, мама стригла Ясу сама и обувала сына в строгие ботинки. Если Адель посоветует Томико вручать, отправляя в школу, сыну бутерброды, непременно обидит бедную женщину.
Пока она отсутствовала, в дверь квартиры врезали зрачок и новый замок. Неужели это все ради ее безопасности? Квадратная постель исчезла - Томико спрятала ее в шкаф. Центром вакуума ее спальни оказалась коробка, обтянутая тканью. Под крышкой переливались бело-розовые хризантемы кимоно, и Адель коснулась прохладного перламутрового шелка. Она не привыкла к подаркам, она не знала, как реагировать. Какое-то детское воспоминание кольнуло ее, и Адель сжала губы - она не должна позволить себе... Ей не нужно это! По лестнице она сбежала в гостиную. Кен ждал ее.
- Что это значит?
- Добрый вечер, - невозмутимо поздоровался он.
Адель повторила вопрос.
- Как ты думаешь? - насмешливо улыбнулся он, крутя пальцами сигарету.
- Глупая попытка сделать из меня гейшу! Набеленную проститутку!
Кен поморщился.
- Стереотип Запада, - только и бросил он.
Она вспомнила утренний чай. Все указывало на то, что Кен воспринимал ее как глину, как материал, из коего теплыми руками можно сотворить узкоглазую Галатею. Не пройдет!
- Будущее гейши тебе явно не грозит, - прикурив, Кен бросил в идеально чистую пепельницу спичку и, откинувшись на подушку, устремил взгляд в садик за окном. - Это искусство.
- Песенки да танцы? Постельные утехи? Только искусство? Никто не учит ее соблазнять, быть любовницей? Гейша остается девственницей, - насмешливо заключила она.
- Перед посвящением она проходит ритуал, - нехотя ответил Кен.
Адель взяла подушку с прикрепленной спинкой и села напротив.
- Дефлорация, я угадала?
- Угадала.
- И как? - она испугалась собственному вопросу. Зачем провоцировать его? И потом она забывается: низкое удовольствие - болтовня с японцем. Адель угрюмо сдвинула брови.
- Как? - Кен с насмешкой взглянул на нее. Дождалась! - Обряд занимает семь дней. В изголовье постели кладут сырые яйца. Мужчина (он должен быть средних лет, опытен) входит к девушке, предлагает майко* лечь и раздвинуть ноги...
Адель затаила дыхание. По его мимолетной улыбке она поняла свою ошибку и задышала ровнее. Глупые обычаи дикого народа, неужели они могут быть ей любопытны!
- Разбивает яйцо, - за пеленой дыма лицо Кена оставалось непроницаемым, - выпивает желток, а белком... смазывает лоно майко, слегка касаясь его пальцами. Потом желает ей спокойной ночи и покидает комнату. На следующий день все повторяется, но касания становятся более чувственными. С каждым разом палец мужчины, смоченный яичным белком, проникает все глубже... На седьмой день... девушка больше не испытывает испуга перед мужчиной, и...