Жена ушла от меня, когда мне было тридцать четыре. Последние пять лет мы уничтожили совместно, в ее однокомнатной неубранной квартире, на первом этаже хрущовской пятиэтажки, в нашей одиночной камере для двоих.
Как и большинство мужчин, я не верил в возможность ухода второй половинки до тех пор, пока это не произошло. Женщина умеет создать такой настрой, когда сама мысль о ее неверности видится абсурдом. Мы долго планировали ребенка, пили витамины и занимались сексом по ее секретному календарю. После стыковки я курил, а она трогательно делала "березку" убедительными голыми ножками. Это упражнение стопроцентно назвали так из-за женского пола. В древности какая-нибудь Наташа, точно так же подняла тонкие белые конечности, чтобы семя Вани лучше достигло ее яйцеклетки - Ваня закурил, что они там курили, пока Колумб не привез из Америки сигареты, и придумал меткую аналогию.
Наша совместная реальность являлась неизбежным монолитом, как утренний кофе, как улица за окном, как работа, которую нужно начинать в девять и заканчивать в шесть. Нашему ванильному Освенциму не были страшны союзники. Песочный замок казался железобетонным. Вещи сверхпрочным клеем прилеплены к четко обозначенным местам - ничто не сдвинется и на миллиметр, в этом и только в этом я был уверен.
Жена работала ди-джеем на радио, поэтому я стеснялся признаться себе в том, как на самом деле отношусь к ее профессии. Я считал этих диджеев разновидностью человечьего кала, прилипшего к подошве твоей только что купленной туфли. Если бы я стал кровавым диктатором, то поступил бы с ними так же, как Сталин с бандуристами. Собрал всех вместе на крупнейшем фестивале и вывез в морозные концлагеря, где нет шансов продержаться дольше двух месяцев. Каждого из них я бы сделал маленьким Шаламовым. Уж я бы заставил вдоволь настрадаться эту дешевую свору. Они бы хлебали горе ложками.
Ненавижу ведущих на радио за их круглосуточную пулеметную трескотню, за их профессиональную веселость, за их кропотливый труд по твоей дебилизации. Когда говоришь без умолку, - обязательно скажешь глупость. Работа ведущего на радио заключается в том, чтобы кормить тебя этими кремовыми глупостями до тех пор, пока ты не начнешь блевать ими на свое окружение. А так как окружение блюет точно тем же, то приходит день, когда вокруг не остается ни одного чистого места. Их главная цель - превратить тебя в заказчика поздравительной песни. Они охотно развеселят оккупированный народ, чтобы он не думал о восстании. Зашутят любой геноцид. Передадут привет, когда тебя поведут на убой. У них задача говорить, говорить и говорить веселые банальности, лишь бы ты не услышал ни одной собственной мысли.
На работе жена без конца трещала, подбадривала, рассказывала смешные истории, вздыхала, придыхала, хохотала, хихикала, принимала поздравления и ставила веселую музыку. Поздравляла маш, петь, клавдий петровн и василий степановичей с их одинаковыми юбилеями и свадьбами, озвучивала все эти скучные пожелания и без конца повторяла главную мантру радио диджея:
"ХОРОШЕЕ НАСТРОЕНИЕ"
"Всем хорошего настроения", "давайте поднимем имениннику настроение", "пусть вас не покидает хорошее настроение", "а мы продолжаем, и у нас только хорошее настроение и только хорошая музыка" ... Свое хорошее настроение она, таким образом, оставляла там, на работе. Домой возвращалась не жена, а кукла, из которой богатырским вдохом забрали жизнь, шоколадный батончик с начисто высосанной начинкой. Она разбазаривала хорошее настроение вам, радиослушатели. А мне оставалась депрессия на ужин. И за это я травил бы вас собаками. За каждый невеселый вечер в нашей тесной квартирке.
Все вы, людишки, слушали ее с удовольствием - голосок у нее был что надо. Бывало, у меня вставал на ее радиопрограммы. И только дома в этом голосе не было веселья. Последние два года нашего брака были агонией. Она на работе, я на диване, она черт знает где, я на работе. Чем меньше мы видели друг друга, тем меньше мы ссорились, тем спокойнее нам было. Наши ужины превратились в минуты молчания, а секс - в пародию. Агония - это не больно. Ты уже умер, какая тут боль. Агония может быть сладкой как киевский торт и удобной как кожаное кресло. Можно полюбить эту агонию. Можно агонизировать приятно, именно так мы агонизировали.
Впервые я услышал о нем месяца за два до ее ухода. Алиса вернулась домой с корпоратива сильно за полночь, из ее пьяного лепета я узнал, что ее подвез "Сережа с коммерческого отдела" (аkа "Сережа с работы"). Так незаметной жуликоватой походкой эта тварь шагнула в мою жизнь. Алиса стала круглосуточно пропадать на работе, постепенно превращаясь из жены в чистую формальность.
Следующий корпоратив намечался по случаю дня ее рождения, и я оказался допущен. Не пригласить мужа на свой день рождения - свинство, как ни крути. Вообще, она пригласила меня на праздник по трем причинам: во-первых, чтобы не давать коллегам повод для сплетен, во-вторых, чтобы не отмечать свой день рождения еще раз вместе со мной, и в-третьих (это я понял позже) - чтобы обозначить нас друг другу - меня и своего любовника, познакомить нас и посмотреть, что из этого выйдет.
Сработало любопытство. Нелюбопытных женщин нет. Можно выжечь в женщине все - веру, надежду, любовь, гордость, достоинство, но любопытство все равно останется.
"Сережа с работы" оказался здоровым, смуглым, лысым мужиком неопределенного возраста "за тридцать". Он капитально походил на Баклажана из фильма "Жмурки", только что не был негром. Какой-то полувымерший южный народ выплюнул этого урода в коммерческий отдел нашей городской радиостанции. Сережа носил пижонские синие джинсики, пижонскую футболочку с пидорскими узорами, пижонский вельветовый пиджачок. Он пил много виски и неумно острил с какой-то запланированной регулярностью, словно дал кому-то клятву выдавать по шутке раз в две минуты. Рассказывал, как отрывался на Казантипе и путешествовал по Европе, явно ожидая всеобщего восхищения, ведь никто из окружающих не был ни там, ни там. И само это ожидание раздражало меня с каждым разом больше. С девушками - коллегами он общался фамильярно, в том числе с моей женой, к моему крайнему неудовольствию. Он не понравился мне с первого взгляда. "Пиздобол", обозначил его я.
Наверняка, жену привлекло в нем то, что он был моей противоположностью. Я парень тихий, вдумчивый, основательный, спокойный, интроверт. Стараюсь особо не выделяться, не обращать на себя внимания. Звезд с неба не хватаю, но дела довожу до конца. А этот был шумный, пестрый, поверхностный, крикливый - моя противоположность. Она просто захотела чего-то другого. Тебя каждый день кормят любимым омлетом, и наступает день, когда ты не любишь омлет, тебе до смерти хочется гречневой каши. Вот и все. Рано или поздно он приходит - день, когда хочется чего-то другого. Берешь другое и ешь.
Двадцать четвертого февраля был день такой же, как остальные: пробуждение, она спит, душ, почистить зубы, кофе и сигарета вместо завтрака, грязный снег, набитый троллейбус, пройти через вещевой рынок, лузга от семечек возле мусорки у метро, эскалатор, набитый вагон, девушка в куртке из искусственной кожи, отрепетированная в голосе печаль: "Помогите на операцию больной дочери", углубиться в электронную книгу, заказы, супермаркеты, поставка, колбаса вареная, колбаса сырокопченая, колбаса "Сервилат", одинаковые прилавки, обед в кулинарии супермаркета, кофе в Макдональдсе, рабочие разговоры по телефону, супервайзер, отчеты, офис. И только вечером она оказалась дома, как будто и не уходила никуда. Сидела за столом с видом ожидания театральной премьеры. Красивое, злое лицо и глаза, отслеживающие твою реакцию: "Миша, нам нужно расстаться. Я так больше не могу. Мы слишком разные. Я хочу, чтобы ты уехал". И добавила многозначительную, вычитанную где - то фразу "Мы несовместимы".
Женщина только кажется нелогичной. Она действует куда грамотней нас, мужиков, и всегда остается в выигрыше. Ты только чешешься, а у нее уже все продумано. У нее на руках все козыри, а ты остаешься ни с чем. Ее как будто всю жизнь ведет за руку твой невидимый соперник. Перетрахаешь их хоть сотню - все равно не поймешь ни одной.
Голос, которым она мне это говорила - тот же, что на радио, поздравительный. Я даже огляделся в поисках незримой аудитории. Первая моя реакция была странной - я молча открыл холодильник, не нашел там ничего нового и подумал: "хоть бы сегодня что-то приготовила". Почему-то казалось, что в такой день она обязана приготовить праздничный ужин. Потом я вдруг почувствовал облегчение, словно пять километров тащил тяжелый рюкзак и вот его сбросил. Возникло ощущение, что я давно ждал этих слов. Мне увиделось начало новой жизни - свободной, веселой, интересной. Но я начал расспросы:
- У тебя кто-то есть?
- У меня есть друг
- Кто он?
- Неважно
- С работы?
- Неважно
-Я его знаю?
- Да какая разница!
- Это Сережа?
- Это не имеет никакого значения! Причина не в нем!
- А в чем?
- В нас!
- А что с нами?
- Ты разве не видишь? Нашей любви больше нет! У нас ничего не получится. Я хочу, чтобы ты забрал свои вещи и уехал как можно скорее.
- Ты хочешь развестись? Разрушить нашу семью?
- Нам нужно пожить отдельно и разобраться в себе
Позже на ее странице в контакте я прочел такой статус: "Если лошадь сдохла - слезь". Дальше шел целый абзац бодрого текста о дохлой лошади - как мы скачем на дохлой лошади, надеемся ее воскресить, уговариваем ее скакать, а она не может - сдохла. И самое умное, что можно сделать в ситуации с дохлой лошадью - слезть с нее. Наверняка, все встречали в социальных сетях этот текст, подаваемый в виде великой мудрости древних индейцев. Только все это херня, ребята. Скаковые лошади не дохнут на бегу. Если лошадь сдохла, значит хозяин мудак. Лошадь надо кормить, лошадь надо лечить, за лошадью надо ухаживать: тогда она будет жить.
Поначалу это казалось мне каким-то временным затмением: перебесится и успокоится, и жизнь, как запасной вагон, вернется на те же самые рельсы. Я не торопился съезжать, но она так меня торопила, что деваться было некуда. Она сама искала мне жилье: я получал все новые сообщения в контакте, открывал их с иррациональной надеждой на попытку примирения, а там были лишь ссылки - "Сдается комната". Мне ничего не оставалось, как набирать чужой номер.
Через четыре дня я нашел приемлемый вариант и к концу недели съехал в гостинку на первом этаже приземистого рабочего общежития на окраине города, недалеко от метро. Под ее немигающим взглядом я собрал две спортивных сумки вещей и уехал на такси в новую жизнь. Единственное, что я хотел забрать, но не забрал - две десятикиллограмовые зеленые гантели, made in USSR . В сумки они уже не влезали, пакета для них я не нашел, тащить их в руках не хотелось. Заберу позже, решил тогда я.
Мое новое жилье было без изысков: крохотная кухонька и две расходящиеся от нее комнатушки с занавесками вместо дверей - в одной жила подруга хозяйки, толстая улыбчивая продавщица с местного рынка, в другой поселился я. Цена мне подходила, а в каких-то особенных удобствах я не нуждался. Из мебели в моей норе оказались шкаф, кровать и стул. На стене - репродукция суицидального закатного пейзажа. Душ и туалет общие, в конце коридора. Соседи - сплошь тихие работяги, даже пили по вечерам как-то тихо, депрессивно, не напрягая собой окружающих.
Насчет новой веселой жизни я жестоко ошибся, это стало ясно уже на следующий день после переезда. Облегчение исчезло, как будто его не было вовсе. Я до смерти хотел вернуть жену. Пропустив три обеда в кулинарии, я вдруг осознал, что трое суток ничего не ем. И мне не хочется! На колбасу, с которой я ежедневно работал, я смотрел как на несъедобную вещь, как на книгу, пепельницу, стакан. Как мог исчезнуть ежедневный монолит моей понятной реальности? Я звонил Алисе, мучил себя ненужными унижениями: "Давай поговорим", "Можно я тебя сегодня провожу", "Пожалуйста, не разрушай нашу семью", напоминал ей все хорошее, что у нас было. Рассказами о нашем с ней отдыхе в Судаке в первый год, словно спиритическими заклинаниями, я пытался вызвать к жизни ту Алису, которой она когда-то была - любящую, добрую, верную, только мою.
Но той Алисы не было. А эта слушала меня потому, что мои унижения льстили ее и так раздутому самолюбию. Она говорила мне: "Нет", "Не сегодня", "Ничего не выйдет", "Я занята" и часами могла не брать трубку. Я знал, что в этот момент она либо работает с ним, либо гуляет с ним, либо трахается с ним. Это у нее началась новая жизнь, она была счастлива. У Сережи хватало денег и энтузиазма, чтобы качественно заполнять ее досуг общением, ресторанами, клубами, встречами, поездками, новыми интересными друзьями.
Женщина страшна стремительностью. В течение двух минут она может решить связать с тобой жизнь или уйти от тебя навсегда. Как биологический вид женщина не имеет ничего общего с биологией. Женщина как робот. Включается программа "ребенок" и вы начинаете делать ребенка. Включается программа: "никто" и ты становишься ей никем.
Однажды по телефону она подробно рассказала мне, как готовит на ужин лазанью и салат "Цезарь". Я не видел себя в этот момент, но наверняка побелел. Ему готовит, Сереже, этой твари, понял я. За пять лет нашего брака ее коронным блюдом были пельмени "Геркулес" с кетчупом чили.
Она потребовала развода спустя неделю после моего переезда. Мы встретились в ЗАГСе, что как раковая опухоль разросся в здании бывшего детсада, простояли унылую утреннюю очередь, подали заявление. Оказалось, что в тот же день нас не разведут - нужно ждать месяц и приехать в ЗАГС снова, подтвердить свое решение. Все время нашей встречи я донимал ее своими скучными попытками все наладить - бессмысленное занятие, как будто кто-то тебя режет, а ты просишь его: "Что ты делаешь, пожалуйста, не надо". Она смотрела на меня снисходительно - красивая, уверенная, сильная, в новом дорогом пальтишке. Она говорила мне: "Миша, я не могу с тобой быть только из-за жалости".
В ту пору у меня совсем не осталось друзей. От приятелей по работе я отгородился стеной банальных разговоров.
"Как жизнь?"
"Нормально"
"Выпьем пива?"
"Не сегодня"
О моем разводе никто не знал. Обо мне вообще никто ничего не знает. Из меня и друг никакой - я все время молчу. "С тобой общаться, что со стенкой", говорил мне один давнишний приятель. Поэтому друзей у меня нет.
После работы я приходил в свою норку, готовил себе на кухоньке какие-то полуфабрикаты и оставался в комнатке. Никуда не ходил, не было желания. Поначалу меня донимала соседка - продавщица Ира с вечной полуулыбкой на щекастом, слегка блестящем лице: предлагала выпить, хотела пообщаться. Потом бросила это дело, убедившись, что я не пью и не общаюсь. Я сидел на кровати, некоторое время слушал музыку в плеере, либо садился на пол и в тишине смотрел на закатную суицидальную репродукцию. Я не включал свет, когда за окном темнело - так смотреть на картину было даже лучше. Ничего не видя, я разглядывал ее внутренним глазом, точно зная, где гора, где дерево, где кусок болота, где полусгнивший каркас деревянной лодки. И в этом был свой неистребимый кайф. Часто я ложился спать рано, только чтобы проснуться за полночь, два- три часа сидеть на полу и смотреть в темноте на эту картину. Мне нравилось, что была полная тишина. Каким сказочным счастьем была эта тишина! Я растворялся в этой тишине. Малейшие звуки все портили - поднимали меня на поверхность. Туда. Наверх. К жене, которая предала. К ребенку, что не был зачат. К ее мерзкому любовнику Сереже. К ее "нет". К ее "не сегодня". К ее "я не могу быть с тобой только из жалости". К моему краху. К моему одиночеству.
В абсолютной тишине я бы спасся. Но в городе нет тишины.
Стоило найти себе девушку. Это бывает непросто, но ничего нереального в этом нет. Нужно только желание, которого у меня как раз и не было. Я не хотел секса, я не хотел общения, я даже есть не хотел, делал это по отработанной за годы привычке. Я хотел одного - вернуть свою жену, своего единственного друга, человека, которого у меня украли. Вернуть семью, которая делала мой мир предсказуемым и объяснимым монолитом. Без семьи в моем мире осталась только работа. В свободное время начиналась какая-то пропасть, в которую и заглянуть было страшно. Утро прыгало на меня звуками - играет радио в соседней норке, соседка готовит чай, кто-то гулко шагает по паркету, через стену жарят картошку, звенят чьи-то ключи, в конце коридора смывают унитаз. И я впадаю в секундный ужас от того, что просыпаюсь не там, не с ней. Это было так невозможно, будто и просыпаюсь не я.
Я понимал: вся моя драма - банальнейшая жизненная история, еще одна статейка в женском журнале, чья-то новая байка за кружкой пива. Миллионы людей ежедневно сталкиваются с этим, расходятся и начинают жизнь с нуля. Почему я не могу?
Днем я всегда много гулял. Работа способствовала - ежедневно приходилось бегать по супермаркетам в разных районах города, принимать поставки, качественно раскладывать колбасу по прилавкам, чтобы ее видели, чтобы ее купили. Если можно было обойтись без метро, я всегда шел пешком. Во время этих часовых переходов у меня и созрел план.
Она ушла потому, что ей стало скучно. "Не могу больше вариться в нашем болоте", объяснила как-то она в ходе моих телефонных унижений. Я был слишком спокойный и тихий. Поэтому сейчас моя задача состоит в том, чтобы дать ей новые яркие эмоции, необычные впечатления, что-то такое, чего она не может получить с ним. Это непросто - у него деньги, друзья и преимущество новизны. Но другого пути ее вернуть не существует, а жизнь без нее потеряла всякий смысл. И я решил: приму это положение вещей и буду действовать подпольно, как партизан. Стану ей другом. Буду разрушать их отношения изнутри. Только он отвернется - появлюсь я, свожу ее куда-нибудь, будем общаться, кто знает - может, вспыхнет какая-то старая недотлевшая искра. Буду ждать, выжидать, сидеть в засаде, готовиться к атаке.
Весенний ужас, как и год назад, начался с радостного гниения природы. Стало до оторопи шумно - пьянки работяг сделались громче, под окнами общежития еженощно возникали посиделки и шашлыки, тренькала гитара. Все как-то осмелели, перестали стесняться жить. Для меня началась катастрофа. Я больше не мог просыпаться ночью и в темноте смотреть на картину, окружающие звуки убивали мое погружение. Я уже не готовил себе по вечерам, лишь пил кофе с булочкой в обед в кулинарии, а утром не ел совсем. Мне ничего не оставалось, как ускорить мой план по возвращению монолита. Первым делом я решил забрать свои гантели. Позвонил жене и договорился, что заеду за гантелями в субботу.
Когда я приехал в свой старый район, все пошло не так с самого начала и даже незнакомые бабушки на лавочках соседних дворов смотрели на меня по-иному. Я почувствовал неладное, едва она впустила меня в квартиру. Я смотрел на нее - строгую, красивую, в домашнем халатике, и не мог даже поздороваться.
- Ты сильно исхудал, - удивилась она в коридоре непонятно чему, то ли моей худобе, то ли тому, что я перестал быть предсказуемым. В ее голосе звучала даже нежность.
В нашей с ней комнате стоял голый по пояс Сережа и, натужно кряхтя, качал смуглые бицепсы моими гантелями. Он был в шортах, кругом по комнате были разбросаны чужие мне вещи, его вещи. Уже обжился, сука, понял я. Стоял вонючий смрад его, сережиного, пота. Он отложил гантели и протянул мне свою мокрую, сережину, ладонь:
- Здорово, старичок! Малая сказала ты за гантелями. Не забирай, пока я свои не привезу. Для бицухи - отлично!
Я смотрел на протянутую лапу с отвращением, не понимая даже смысла его движения. Неужели он, в самом деле, хотел, чтобы я это пожал? Встретившись взглядом с Алисой, я понял, как ей интересно. Она специально создала эту ситуацию, свела нас вместе, это был ее очередной психологический эксперимент. В первый год нашей семьи она пригласила на день рождения двух своих подруг, которые ненавидели друг друга. Произошла дикая ссора и женская драка, вечер был испорчен. Некоторое время я думал, что она пригласила их, чтобы помирить, только потом все понял. Ее просто интересовало, чем все закончится. Она кормилась чужими конфликтами.
Сережа понял, что я не пожму и резко убрал ладонь.
- Обидели, обидели - бубнил он как будто себе - Всех ебли, а тебя не видели...
И она ушла на кухню - легкая, чудесная. Вслед за ней ушел потный Сережа, выбрасывая за спину слова, как баскетбольные мячи:
- Ты пойми, старичок, это жизнь! Всякое бывает! А обижаются пускай девочки! Мужик не обижается! Мужик делает выводы! Сошлись, разошлись, это такое...
Дом нашей семьи уже не был нашим. Сережа заразил собой квартиру как вирус здоровую клетку. Его разбросанные вещи хотелось собрать и сжечь. Я зашел на кухню, машинально сел за наш круглый столик, который я купил и собрал своими руками, сел перед тарелкой окрошки, взял ложку, попробовал.
- Как окрошка? - спросила Алиса
- Очень вкусно, - ответил я, не чувствуя никакого вкуса
- В прошлый раз лучше была - отозвался Сережа, наворачивая ложка за ложкой
- Как у тебя дела? - спросила у меня Алиса
Я посмотрел на нее, не понимая вопроса. Как у меня могут быть дела?
- Так ты за гантелями приехал? - спросил Сережа
Его спина и плечи блестели потом.
- Да - ответил я не в лицо, а куда-то в потное плечо
- Не забирай, говорю пока. Для бицухи самое оно. А на неделе я свои привезу, по двенадцать кг. Тогда и заберешь.
- Гантели - вспомнил я, встал и, оставив окрошку, пошел в комнату.
- Мы в Анталию собираемся - сказала кому-то Алиса, возможно уходящему в комнату мне.
Гантели были мокрые от его хвата, он заразил их тоже. Я подхватил сережину футболку, вытер гантели, взял в руку одну из них и медленно подошел к порогу кухни. Сережа говорил и ел, он даже сейчас не мог просто заткнуться:
- Мотнемся с малой на недельку, попарим кости! Отель там чай - у меня знакомый турок держит! Погода - лежи и смейся! Сервис - только что минет на входе, не делают! А зимой подзаработаем и можно на Ибицу, отвисеть по-царски...
Он сидел ко мне спиной. Его лысый затылок призывающее блестел. Я размахнулся и силой опустил на него гантелю. Сережа крякнул, противно брызнул окрошкой и кровью прямо в Алису и рухнул на стол рядом с тарелкой, как - будто его припечатали прессом. С головы потекла густая, почти черная кровь. Несколько капелек багровыми островками плавали в окрошке.
Алиса вскрикнула и поперхнулась этим криком. Вскочила со стула и прильнула к окну, будто собиралась в него прыгнуть. Я никогда раньше не видел у нее таких выпученных глаз.
Сережа не шевелился, кровь из него вытекала и вытекала. Вот так я дал ей новых эмоций и ярких впечатлений, горько думал я. И подытожил:
- Не вышло у нас разговора, Алиса
- Ты его убил, мудила - выдавила, наконец, жена. Она хотела что-то добавить, но взглянув на меня с гантелей, очевидно, решила не рисковать. Медленно, не сводя с меня глаз, взяла с холодильника телефон.
- Гантели я заберу - проинформировал я ее
Ушел в комнату, вытер кровь с гантели той же, сережиной футболкой, спрятал гантели в спортивную сумку, повесил на плечо и вышел из квартиры. Не вышло разговора, расстраивался я, спускаясь по лестничной клетке. Ничего. В другой раз.