Аннотация: Если вдруг вокруг вас начинают исчезать люди, но никто этого не замечает - кто виноват и что делать?
На улице зарядил дождь. Набежавшие облака поглотили последние солнечные лучи. Несколько новых огоньков разом вспыхнуло в заплаканном доме напротив.
Мама всё не шла, а я сидел на ступеньках возле квартиры, корил себя за забывчивость и из последних сил отбивался от навязчивой скуки.
Проснулся простуженный лифт и заскрипел, натужно поднимая кого-то в своём металлическом брюхе. С каждым его скрипом во мне росла уверенность, что, вот теперь-то уж точно, возвращается с работы моя долгожданная мама.
На улице тревожно громыхнуло, в тот же миг глаза-огоньки соседнего дома растерянно мигнули и погасли, погасли и редкие свечки фонарей. Стало совсем темно и тихо: лифт в шахте чихнул и недоумённо остановился. Противный холодок вздыбил волосы на макушке. Мне почудилось, будто я остался один во всём мире. Как вдруг из лифта, застрявшего оказывается всего на пол-этажа ниже, донёсся баритоном шутливый мужской голос:
- А ведь это из-за вас электричество пропало.
- Почему из-за меня? - неуверенно отбивалось сопрано, и я узнал нашу соседку Алину, студентку какой-то новомодной престижной академии, весёлую девушку с огромными чёрными глазами.
Баритон продолжал нападение:
- Вы такая молодая, красивая. Я на вас засмотрелся, и тут между нами пробежала искра. Вот и готово короткое замыкание, - мужчина захохотал, а Алина отрезала:
- Ещё чего! Никакой искры между нами пробежать не могло! Во-первых, у искр нет ног, во-вторых, недостаточная разность потенциалов, а в-третьих, я замужем.
Насчёт третьих Алина точно соврала.
Но незнакомец не переставал смеяться и, по-видимому, заразил своим смехом Алину, потому что из кабинки лифта прыснул женский смешок.
- Вот те раз! - вздохнул, отсмеявшись, мужчина: - А я только подумал взять вас в жёны, у меня как раз подвернулись свободные рука и сердце.
На сей раз рассмеялась только Алина.
- Я всё равно замуж за незнакомых не выхожу! - заявила она.
- Давайте знакомиться. Анатолий.
- Света, - сказала Алина после небольшой паузы.
- Вот и замечательно, Светлана, - бодро воскликнул Анатолий: - Теперь вам ничего не мешает принять моё предложение, кроме мужа. Но, так как его рядом нет...
Внутри лифта чем-то зашуршали, потом Алина-Света чуть слышно, но требовательно выдохнула:
- Уберите руки!
Мужчина смущённо извинился, оправдываясь нечаянностью и неловкостью.
Минуту в лифте молчали.
- Похоже, мы тут надолго, - вновь прорезал тишину баритон: - Вы не будете возражать, если я закурю?
Сопрано возразило так активно, что баритон опять пристыжено умолк.
- Напрасно вы так, - спустя короткое время набрался храбрости назвавшийся Анатолием: - Если хотите знать, я почти не курю. Но я тяжело болен. Клаустрофобией, - перешёл он на доверительный шёпот: - Замкнутые пространства вселяют в меня панику, и только сигарета помогает снять стресс.
- Не может быть! - нарочито сочувственно запричитала Алина-Света: - Наверное, с осложнением? Вплоть до воспаления хитрости? - откровенно язвительно закончила она.
Мужчина закашлялся.
Соседний дом, словно ожидал подобного сигнала, пробудился, вновь вспыхнул яркими огоньками. Дремавший лифт нерешительно зашевелился и поднялся на пол-этажа вверх. Замер, чтобы открыть передо мной беззубую пасть. Пасть, пугающую своей мерцающей пустотой.
Противный холодок вернулся лютым холодом и приморозил меня к похолодевшим ступенькам. Я смотрел в безжизненное пространство лифта, как загипнотизированный кролик и не мог шевельнуться. Но пасть захлопнулась, лифт ухнул и ушел вниз. Вернулся уже не один. Устало зевнув, выпустил из чрева мою маму.
С того дня мир для меня перевернулся. Память доверчиво приоткрыла давно сброшенные карты, настойчиво давая понять, что люди в моей жизни исчезали и раньше. А я этого не замечал. Не замечал отчасти потому, что никогда в прошлом пропажи не случались столь внезапно: был человек и вдруг его не стало. Мне просто в голову не приходило, что люди исчезали совсем, а не только из моей жизни. Мало ли кто куда переехал, перешёл в другую школу или просто передумал со мной общаться. Оказалось иначе. Непонятные пугающие события тёрлись и околачивались возле меня. Взрослые и дети, мужчины и женщины, знакомые, незнакомые - всякие люди ни с того, ни с сего бесследно пропадали. Как монеты в бездонном кармане. Не оставляя о себе даже воспоминаний. Никто кроме меня ни разу не вспомнил ни о ком из них. Ту же Алину не хватились родители, о ней ни разу не заговорила моя мама или кто-нибудь из соседей. Словно невидимый ластик пробежался по картине жизни, прижался ласковой кошкой к человеку и безжалостно стёр.
По всему выходило, что этим ластиком был я. Но как, почему и куда девались люди, я не знал. Ластику не положено ничего знать, на всё воля художника. Только мне не хотелось быть послушным и безмозглым инструментом в чужих руках.
Жадные поиски причин не приносили успеха. Ни одной мало-мальски крепкой нити, которой можно было связать всех пропавших, не находилось.
Годы шли, люди всё также исчезали, растворялись пузырьками в лёгком шампанском, горечью в дешёвом вине. Забытые всеми страницы оторвавшихся жизней можно было уже подшить в толстый томик и надписать: "Мёртвые души".
Его величество Случай подставил плечо и на сей раз.
Есть люди, для которых ложь, как дыхание. Соврать, как чихнуть, когда вдруг нестерпимо зачесалось в носу. Васька-Брехло был из этой породы: он щедро сыпал обещаниями, многозначительно улыбаясь, но его слово не стоило и медяка. Пообещав мне, как и всем прочим, золотые горы, на следующий день он благополучно исчез. Сперва я решил, что испарился он по собственной инициативе, но приятель, давший мне Васькин номер, не смог вспомнить никого с подобным прозвищем. Из обоих Василиев в его телефонной книжке ни один не подходил под описание Васьки-Брехла. "Набранный вами номер не существует" - отзывалась коротким приговором трубка. Васька не сбежал, не скрылся, не попал в больницу или скучавшую по нему милицию. Он исчез навсегда и для всех. Но оставил мне недостающее звено в долгой цепи таких же пропавших душ.
И цепочка зашевелилась. Замелькали перед глазами давно забытые люди. Заговорили разными голосами, но одинаково лживыми словами: "Замужем! Болен! Написал! Украли! Не я! Никогда! Ждал! Оно само! Нашёл! Это он начал! Не брал! Моё! Самый дешёвый! Ты первый!.."
Словно истинная картина мира предстала передо мной, обнажив все причины и следствия, ложь и забвение, преступление и наказание.
Ластик, направленный на самый неискоренимый человеческий порок, подвластный всем и каждому, порок, впитываемый с молоком матери и расползающийся заразой по свету, укореняясь в наших сердцах, давно возведенный в ранг искусства. Снимая с себя ответственность, мы изобрели "ложь во благо" и упиваемся своей безнаказанностью. Упивались.
Но перспективы искоренить обман одним махом, рухнули в одночасье. Дар мой оказался бессилен перед прогрессом: телевизором, радио, телефоном и ложью пачкающую бумагу.
И я начал с головы, откуда явственно чувствовался запах гнили. Но на смену одним политикам приходили другие, не менее лживые.
Притворившись умным, пошёл в обход. Но куда бы ни сунулся, вопреки всем законам и правилам, мои шахи оборачивались рокировками, вместо матов всюду подстерегали паты.
Сдался ли я или сделал единственно правильный выбор? Не знаю. Просто стал жить своей жизнью, полагаясь на то, что раз я ластик, художник знает своё дело. Всё вернулось на круги своя. С той лишь разницей, что теперь я знал, за что стираю из этого мира. Расчищая пространство вокруг себя. Создавая растущий островок правды. Если нельзя изменить целый мир.
Просиживаю жизнь в офисе. Отвечаю на звонки.
- Здравствуйте, Семён Петрович? Это Никифоров, - ворвался в трубку раздражённый вечно недовольный голос одного из клиентов: - Что же вы? Обещались и не приехали! А я весь день, между прочим, вас дома жду! С работы отпросился! Что прикажете делать?
- Как не приехали? - я едва не застыл от удивления. Никита, мой новый помощник, был, конечно, не подарок. Случалось, и подводил: то не вовремя, это не так. Но всегда по мелочам, да и предупреждал, чуть сроки срывались.
Я извинился со всей присущей мне учтивостью, пообещал, что прямо сейчас отправлю лучшую бригаду, подсластил скидкой. Не успел попрощаться, как в двери возникла плотная фигура Никиты, застелив тенью половину комнаты. Лёгок на помине.
Подняв глаза, я снарядился выслушать его объяснения.
- Уф. Намаялись с этим Никифоровым. Привередливый старикашка, - выдохнул помощник едва я положил трубку.
- Звонил Никифоров. Говорил, никто не приехал.
- Опоздали чуток, - признался Никита.
- Только что звонил, - уточнил я и выразительно взглянул на Никиту. В сущности, хороший парень, а так кончил.
Телефон вновь затребовал внимания.
Огорошил: мама в больнице.
- Потом договорим, - бросил я, забыв, что "потом" не будет.
Только утром, вернувшись в офис, вспомнил вчерашний разговор. Надо подбирать замену Никите, а люди возле меня не задерживаются, сущность берёт своё: врут пусть по пустякам.
Телефон на столе очнулся и затрясся, словно в лихорадке.
- Семён Петрович, простите старика, попутал, - оправдывался в трубку вчерашний клиент: - Ваши-то приехали, всё сделали, претензий нет. Это с окнами подвели. Телефоны у вас похожие, на шестёрку кончаются.
Никифоров ещё что-то лепетал, но я его уже не слушал. Пальцы путались в кнопках мобильного, разыскивая номер Никиты. Не находили.
Ластик медленно и незаметно превратился в художника.