Однажды в 15 лет я удрал из дома на корабль. Ну как корабль - по размеру больше похожа на яхту. И не совсем из дома. Предки сдали меня в закрытый колледж по строительству ("Что-то ты совсем разболтался", - сказали они на прощание, - может, хоть в колледже возьмешься за ум". Но я, как станет понятным из дальнейшего рассказа, не взялся).
Но родители вряд ли бы о чем догадались, по крайней мере, в ближайший год. Вот я решил проплыться. Скорее не я решил, конечно, а обстоятельства. Дело в том, что благодаря чьей-то причуде здание нашего колледжа и, соответственно, общежитие располагались под тенью огромного ветвистого дуба. Просто ужас до чего огромного. Я такие раньше только на картинке видел и ни за что бы не поверил, что такие есть, если бы сам под таким сейчас не жил (надо сказать, до этого я жил с родителями на севере и в принципе дубов не видел).
Ему, этому великану-дубу, было лет девятьсот. Если не больше. Размаха его ветвей хватило бы на целую деревню, если не село, вот каким оно было огромным. В таких-то зарослях конечно, грех было не порезвиться, отдыхая от строгих преподавательских наставлений. А редкий отдых у нас тогда обходился без драк. Воевали мы в основном курс на курс, чертежники против выпендрежников (так мы называли зазнаек- архитекторов). Однако этого наши преподы были почему-то не в восторге. Более того - ректор специальным указом (очень строгим!) запретил драки в пределах Дерева (даже так), типа это может нарушить какую-то там структуру и прочую муру (и конечно, с него нельзя сорвать даже веточки, а не то разразится едва ли не мировая катастрофа. "Цените, в каком месте вам выпало учиться! -время от времени восклицали преподы и умиленно замолкали, но я в то время больше злился на предков, что они меня сюда запихнули, и на деревья не обращал особого внимания).
Но одно я знаю точно: если бы дерево действительно могло бы слышать, оно бы скорее завяло от их высокоученых дебатов, чем от наших полудружеских потасовок.
Но иногда они были не совсем дружескими. Это когда выпендрежники уж совсем зазнавались и одевали свои зеленые шапочки, в знак отличия, что ли. Тогда и мы - что делать - доставали свои оранжевые мантии, чтобы показать: мы тоже не лыком шиты.
И в тот день, как назло, дежурил сам ректор и в сопровождении ещё пары ученых совершал обход. А мы с Дики (из архитекторов) сцепились в нешуточной драке. Он позволил себе назвать нас обслуживающим персоналом. Нас - дизайнеров! - каким-то персоналом! И покатились мы по траве. И выкатились прямо под ноги ректору (низенькому старичку, державшему колледж в железных рукавицах). Конечно, мы тут же вскочили и сорвали шляпы (ещё одна местная прихоть - снимать головной убор, когда видишь начальство). Причем Дики сорвал с себя издевательски-зеленый колпак, и впридачу поклонился.
- Кто начал драку? - спокойно, даже буднично поинтересовался ректор. Мы молчали. Студенческий закон запрещал выдавать кого-либо, будь он даже из ненавистного клана. Но Дики же не зря прозывали Башковитым.
- Сейчас я вам кое-что покажу, - с загадочным видом изрек он и потянул за траву. За ней, оказавшейся просто зеленым одеялам, оказались 2 оранжевые мантии. Наши! И как объяснишь, что это не мы устроили засаду на ни в чем неповинного Дики, а они сами, выпендрежники, приготовили тут наше одеяние для каких-то своих пакостных целей.
В общем, я решил бежать, не дожидаясь вердикта (о наказании нам сообщалось не сразу, а после заседания ученого совета, как я подозреваю, чтобы виновник как следует потрясся). Никакого желания трястить у меня не было, и вечером я стал потихоньку собирать вещички.
Это сейчас я бы ни за что не убежал из-за такой ерунды, а в 15 лет был, признаться, порядочным обалдуем и не на то ещё мог решиться под влиянием минутного порыва. А может, ещё и земли другие посмотреть захотелось - все интереснее, чем торчать в нашем колледже.
Как я преодолел расстояние до корабля на своей утлой плоскодонке - понятия не имею. Вахтенные, когда меня обнаружили за бортом, тоже обалдели.
Не возвращаться же в порт, в самом деле, из-за одного беспризорника! Который, скорее всего, сойдет в ближайшем порту.
В общем, меня решено было оставить, и я не раз хлебнул со всеми морской воды.
Был у меня сосед по каюте - тот ещё фрукт. До того, как меня подобрали, он жил один, и очень скоро я понял, почему.
Свое имя он никому не называл (все звали его просто - Парень), и вообще, разговорчивостью не отличался. Зато пел почти все свободное время. Причем неплохо так пел, но весь его репертуар ограничивался 7 песнями, а от самой хорошей песни станет не по себе, если услышишь её в 10 раз за день. А когда он не пел, то вставлял в свой проигрыватель какие-то кассеты и накрывал голову одеялом.
Причем на этих кассетах НИЧЕГО не было.
Ни музыки, ни слов.
Только скрипы и писки.
Как вспомню это молчание и шершение - до сих пор мороз по коже (причем Парень упорно не признавал современных достижений и пользовался исключительно своими кассетами, что только добавляло шершения и писков). Потом я как-то случайно подсмотрел, что на них написано (Парень забыл их вынуть из своего допотопного кассетника). На одной из них было написано "брат", на другой - "мама".
А ещё у него под подушкой лежал нож.
Я об этом доподлинно знал, так как однажды решил перестелить его мятую грязную постель (хотя до этого он - знаками - давал мне понять, что делать этого не надо). И когда я наткнулся на стальную игрушку, все мысли об уборке мигом вылетели у меня из головы. Я попятился, как будто увидел гремучую змею. И ещё несколько ночей не мог уснуть, все ворочался, хотя Парень лежал тихо и желания зарезать меня не проявлял. И в конце концов я - куда деваться - все-таки уснул.
Ещё одно правило морской жизни: на корабле никуда нельзя деться друг от друга, и в наших интересах поддерживать мир. А для этого остается одно - терпеть.
Уже женившись, я понял, что в браке тот же принцип, и хотя в крайнем случае можно сдаться и сойти на берег, не факт, что на другом корабле будет иначе.
А узнавшему море трудновато будет всю оставшуюся жизнь провести на море.
К тому же что-то у нас было общее. Как и я, он в 15 лет попал на этот корабль, правда, при других обстоятельствах и несколько лет назад.
Об обстоятельствах его появления здесь я узнал позже. Не то что бы члены команды (и уж тем более сам Парень) собрались в один день и выложили мне все на духу, нет. Но в пределах корабля трудно что-либо скрыть, в том числе свое настоящее лицо и свою историю.
В общем, история вырисовывалась такая (наполовину, признаться, созданная моим воображением).
А дело было в том, что Парень недолюбливал своего младшего брата. Всегда. И когда тот был орущим карапузом, и когда чуть подрос. Может, проблема была в переходном возрасте и детской ревности, да ещё мать, кажется, нажила его от какого-то прохожего солдата. (Отца парень лишился, когда ему было чуть больше 3 лет. Мать говорила, кажется, что лодка перевернулась в открытом море).
Добро бы от кого-нибудь в деревне...Так нет же, от пришлого, потому и соседи на них косились. Ещё бы: Парень и его мать - белесые, а этот родился курчавым, да и глазищи черные, в пол-лица... А уж какой горластый!
Мать, улыбаясь, говорила, что Люксен будет тенором. И вообще, постоянно сюсюкала с ним, и Парня к этому привлечь пыталась (чтобы он, значит, и сидел с ним, и пеленки менял - как будто он баба!). Если этот курчавый Люксен станет тенором, то кем будет Парень? Нянькой и изгоем? В общем, все детство Люксен ему испоганил.
И к тому же беспокойным рос ребенком. И не раз за это получал щелбаны и затрещины от старшего брата, иногда и за дело. Но все равно настырно тянулся к нему, ходил как липучка.
И мать не отставала: позанимайся с ним, пока я на работе!
А как с ним заниматься, если он от каждого тычка ноет, как девка?
В общем, не было настроения у Парня в тот день идти с мелким рыбачить. Он не нанимался. Тем более, приятели и так уже дулись, что он продинамил их в прошлую пятницу. Но мать настояла. Люксену в тот день исполнилось 4, и вроде надо было сделать что-то хорошее. И Парень нехотя поплелся.
В тот день, что удивительно, стало клевать. Хорошо клевать! Парень распалился, знай только насаживал новых червяков и кидал рыбешек в банку. Если так дело пойдёт, и на жареху хватит, и ещё на уху останется. Обернулся он только раз, когда закончились червяков (мелкий, само собой, не помогал, все строил какие-то домишки на песке). А когда обернулся, тот обмер. Этот вредитель выпускал обратно в море последнюю рыбку. И ещё так радостно улыбался. Нет чтобы отбежать подальше и спрятаться, видя, как чернеет лицом старший брат, так ещё сам подошел: смотри, мол, рыбка домой поплыла. У Парня перед глазами тоже все поплыло - из-за ярости, он размахнулся со всей силы и заехал малому по лицу. Так, что тот аж отлетел в воду. И торопливо забарахтался. А парень стояла на берегу и орал:
- Вот и плыви отсюда, гнида, чтобы я тебя больше не видел!
Он и правда больше не увидел брата. Когда минут через пять он остыл и обернулся, Люксена нигде не было. Парень вспомнил, что брат не выходил из воды, и тут же кинулся в воду (довольно прохладную, надо сказать). Никогда ещё так быстро он не плавал, никогда не нырял так глубоко, не кричал, раздирая глотку:
- Люксен!!!
Но брата не нашел. Взрослых, как назло, в тот день не было, мужчины все ушли в море, женщины занимались по хозяйству, а позвать кого-то Парень не догадался. А потом до вечера бродил по берегу, теребя бересту - он сам подарил её Люксену утром, и тот весь день с нею не расставался.
Ночью Парень, так и не вернувшись домой, сбежал на первый проходивший корабль, заранее прокравшись и спрятавшись в трюме.
И так как свое имя он никому не сказал, с тех пор (вот уже пять лет) так его и стали все звать: "Парень! Эй, Парень!".
2.
Целый год мы проплавали бок о бок, в одной каюте, и за все это время обменялись едва ли более дюжины фраз. Нельзя сказать, что мы стали друзьями или приятелями, но все-таки, когда я узнал его историю, нет-нет да поглядывал на него сочувственно (втихомолку, конечно, а то мало ли что).
Почти через год мы возвращались в тот порт, где меня когда-то подобрали.
На берегу почти никого не было, только какая-то бедно одетая женщина, державшая за руку кудрявого мальчика лет 9-10.
Мы на неё и внимания не обратили, пока эта женщина, стоявшая у самой кромки воды, вдруг истошно не закричала:
- Пауло!
Мы аж вздрогнули. Мы понятия не имели, кто такой Пауло, и только недоуменно переглянулись. Зато мой сосед, кажется, имел. До этого он стоял с нами, так же молча вглядываясь в берег, а сейчас как с цепи сорвался. Если бы мы не успели подхватить его под руки, он бы непременно сиганул в воду.
Лодка с Паоло причалила чуть левее пирса.
И до сих пор эта картина стоит у меня перед глазами (проживи я ещё сто лет, я уверен, никогда её никогда не забуду): Паоло бежит навстречу женщине с мальчиком (хотя я был далеко, мне казалось, я явственно слышу, как он тяжело дышит - с каким-то клокотанием в груди). А может, наоборот - это женщина с ребенком бежит навстречу Паоло, мне тогда морская вода в глаз попала и я их постоянно тер - ну да не суть).
И вот что интересно (я долго потом ломал над этим голову): Паоло ведь пробрался на корабль гораздо южнее, совсем на другой широте, а мать встретила его именно здесь.
Его пластинки остались у меня. Потом-то я уже стал частым гостем в их доме, а тогда пришел в первый раз, просто чтобы отдать кассеты. А он в ответ засмеялся (он, оказалось заразительно смеялся) и сказал, что не надо. Потом похлопал меня по плечу и прибавил негромко:
- Ты уж не сердись на меня, братишка...
Тогда же и выяснилось, как Люксен в тот день избежал гибели.
Видя, что старший брат сильно не в духе и отчего-то злится на него, Люксен решил плыть домой подводным путем, через расщелину в скале (он открыл его совсем недавно, когда играл тут в морские бои с мальчишками). А потом весь вечер с мамой ждал его дома, но, ясное дело, не дождался.
Конечно, после всех этих событий я не мог не вернуться домой, тем более и родители уже поджидали меня вроде как с окончанием учебного года. Как из колледжа до них не дошло письмо от моем бегстве - ума не приложу (а тогда я этим вопросом даже не задавался: говорю же, обалдуй был). Может, оттого, что живем мы весьма не близко, не каждый почтальон доедет. Но так или иначе, а родители, к счастью, ничего не узнали - а на следующий год я самостоятельно поступил на 1 курс архитектурного факультета.
А эти допотопные кассеты и остались у меня, и теперь, когда начинает отчего-то ныть в груди, я достаю их, протираю пыль и просто смотрю, не вставляя в кассетник (а где его сейчас возьмешь? Единственный, который я видел у Паоло, давно развалился), - и знаете, как-то легче на душе становится. Светлее, что ли. Поэтому я их до сих пор не выбросил, хотя и жена надо мной смеется.