Проснувшись, Титус ощутил у себя на груди какой-то груз. Открывши веки, он встретился взглядом с двумя неподвижными жёлтыми глазами и услышал звук, напоминающий приглушённую барабанную дробь. Ступни его тоже были стеснены, и, пошевелив ими в попытке освободиться, он увидел, как кошка взвилась в воздух и приземлилась в углублении постели, служившей ей и её товаркам уютным гнёздышком. Он не сразу вспомнил, где и с кем он находится.
Повернув голову, чтобы посмотреть, проснулась ли уже Руфь, он поначалу увидел лишь дымку перед глазами, из которой сначала возникла сигарета, а затем и губы, её сжимающие.
- Доброе утро, Титус.
- Доброе утро, Руфь, и доброе утро, комната.
- Как прекрасно жить, быть дома, даже чуточку, и не быть одной.
- Но у тебя есть друзья.
- О да, они мои лучшие друзья. Им известны все мои секреты, но, что самое главное, они их никогда не выдают. Ни одна живая душа не узнает, что ты здесь, если ты сам не пожелаешь, чтобы кошки ей поведали.
- Не думаю, что знаю здесь ещё хоть одну живую душу. Но так или иначе, благодарю тебя, Руфь, за то, что ты со мной, или точнее, за то, что ты позволила мне здесь остаться.
- Ну а что бы тебе оставалось делать? Куда бы ты тогда пошёл? Впрочем, ты ведь мне так и не рассказал, кто ты на самом деле.
- Думаю, если я расскажу, ты мне не поверишь. О многом бы пришлось говорить - много того, чего я не хочу даже вспоминать, много людей, которых я желал бы теперь увидеть, но не в силах. Много того, что я совершил, и много того, чего я не совершил. Может быть, когда-нибудь я соберусь с мыслями и расскажу тебе малую часть всего этого. Я испытываю к тебе нежность, и это как-то связано с моим прошлым. У моей сестры Фуксии была комната или несколько, почти как твоя. Она была напитана любовью, её любовью. Любовь она могла выразить лишь через вещи, которые наполняли эту комнату: книги, картины, цветы, которые она собирала и за которыми забывала ухаживать...
- Титус, почему бы тебе не обвить меня руками и не забыться - или повспоминать - со мною вместе? Я верю тебе. Я желала бы приобщиться к твоему миру. Ближе, нежно и не спеша. Закрой глаза снова.
Голос Руфи зазвучал мягче, её тело приблизилось к нему. В Титусе было больше ласки, чем страсти, и с бесконечной нежностью они занялись любовью. Обоюдное одиночество пронизало их до костей, и, пресытившись им, они вновь погрузились в сон без сновидений.
Они проспали ещё несколько часов. Руфь вернуло в реальность беспокойное шебуршение голодных кошек, а Титуса - мягкая лапа, опустившаяся на его лицо. Вставать сейчас им не было необходимости, разве что для того, чтобы накормить питомцев и удовлетворить прочие нужды.
Накинув на себя одежду, которую они так беспечно разбросали прошлой ночью, никто из них не смутился, а лишь крепче ощутил свою связь с другим.
- Ну, Титус, я не такой уж практичный человек, но, уж без чего нам долго не прожить, так это без денег. Уверена, что в твоих карманах их обнаружится не так много, а в моих и того меньше. У меня на этот экстренный случай как раз существует особая полочка. Так что надо бы взять с собой Пса и отправиться в одно тихое местечко, но сперва покормим кошек, - продолжая говорить, Руфь взобралась на стол, дотянулась до угловой полки треугольной формы и, стряхнув с неё пыль так, что та обильно засыпала стоящий под ней бильярдный стол, стала сгребать и кидать на стол монеты, которые, гремя, градом сыпались также и на пол. Потом она слезла со стола и убрала прядку волос с глаз, оставив полосу пыли от лба к подбородку. Собирая и пересчитывая монеты, она обрела прежнее беззаботное выражение в глазах, сигарета почти что плясала на её нижней губе от возбуждения.
- Здесь хватит денька на два, или даже на три-четыре, а может, и больше - о Боже, так что же, давай же пойдём и растратим всё без остатка, Титус, а потом поговорим о том, что тебе нужно сделать, а чего не нужно, что ты уже совершил, а чего не совершил, ибо, если ты задержишься со мной чуточку подольше, я познакомлю тебя с людьми, которые могут обеспечить тебя заработком.
- Я хотел бы задержаться с тобой чуть подольше, но ты и так уже многое для меня сделала.
- Не будем болтать попусту - пошли уже. Бедняга Пёс, он так терпелив и так верен, а я так голодна. Пошли уже, Титус.
Кошек накормили и выпустили в студию. Ключ Руфь оставила висеть на шнурке, зная, что её скромные богатства не представляют интереса для незваных гостей.
*****
Титус рассмотрел свою стоянку при дневном свете и не нашёл в ней ничего привлекательного. Длинный коридор с тёмными стенами, на коих давным-давно облупилась штукатурка, с чёрными двойными дверями через равные расстояния, которые, как он догадался, вели в другие студии. Пол был неопределённого цвета, местами покрыт разноцветными кляксами, которые образовывали на нём чудные фигуры. Открытая дверь, через которую они прошли вчера вечером, выходила к ступенькам, а они в свою очередь вели на тротуар, где стояла принадлежащая Руфи колымага, которую вчера они вчера, усталые, забыли разгрузить от картин, камней, веток и цветов.
Они свернули влево к ступеням, и Руфь заговорила:
- Все друзья, что у меня есть, живут в этих же студиях, но я познакомлю тебя с ними позже, когда мы друг друга уже изрядно умотаем. Я вот думаю, стоит ли мне умотать тебя первой. Я хочу услышать от тебя всё, о чём ты умолчал. Моё жизнеописание не идёт ни в какое сравнение с твоим. Расскажи мне как-нибудь всю свою историю, Титус.
- Это не моя история. Это история великого множества людей, но Руфь, ты сначала говоришь: "Не будем болтать попусту", а потом сама же и заводишь разговор и задаёшь вопросы. Нельзя уложить всё в несколько минут - понимаешь, об этом можно говорить всю оставшуюся жизнь, а ни у тебя, ни у меня нет столько свободного времени. Я тебе лучше вот что скажу: я хочу есть. И бедняга Пёс тоже. А ты сказала, что мы скоро позавтракаем.
- Ну разумеется, бедный Титус, здесь уже недалеко. Пять минут - и мы на месте.
В конце дороги они свернули на безмолвную широкую улицу, обрамлённую с двух сторон высокими роскошными домами, с длинными, тёмными, наглухо закрытыми окнами.
Там они вышли из машины и пешком отправились мимо кладбища с древними надгробиями, местами покрытыми плющом, со стёршимися от действия времени и стихий именами усопших на них. Трава здесь была так высока, что полностью скрывала некоторые плиты. Кое-где были расставлены деревянные скамейки, на которых расселись пожилые мужчины и женщины, словно в ожидании мига, когда они наконец смогут присоединиться к своим почившим близким - настолько они выглядели апатичными и неподвижными.
- А вот тут у нас мюзик-холл, - сказала Руфь. Титус расценил эту реплику как весьма скверную шутку.
- Ой, нет, я не это имела в виду. Вот, - она указала на кирпичное здание сбоку от кладбища. - Может, когда-нибудь сходим туда вместе.
Когда они обогнули кирпичную постройку, Руфь сказала: "Вот мы и пришли" и толкнула дверь. Та вела в небольшое помещение, где с каждой стороны стояли стойки и столики, за которыми сидели весьма странного вида люди. Зайдя внутрь, Руфь была тепло встречена кое-кем из этих людей, которые не обратили, впрочем, никакого внимания на незнакомца с собакой.
- Когда-нибудь я тебя с ними всеми познакомлю, если ты изъявишь желание, но пока что пусть здесь будем только ты и я, ладно, Титус? Хочешь с кем-нибудь познакомиться?
- Когда-нибудь.
- Когда-нибудь, кто?
- Когда-нибудь, Руфь.
Перед ними, не дожидаясь заказа, поставили еду и горячие напитки, а на полу, для терпеливо ожидающего Пса, - тарелку с кормом.
- Какие здесь славные люди. Должно быть, ты давно их знаешь.
- Когда у меня хватает денег, я захожу сюда каждый день, и они уже знают, что мне нравится. Как ты, наверное, уже понял, мне многое нравится. Особенно еда. Так что же - хотя, что оно значит, это "так что же"? Что же это за "что же", и почему это "что же" должно быть непременно "так", а не этак? Короче, я просто хотела сказать: приступим!
- Мне нравятся твои полёты фантазии. Они появляются словно бы из ниоткуда и забредают на пыльный чердак моего разума, и я то и дело натыкаюсь на них, когда пытаюсь отыскать там что-то другое. Я уже пытаюсь брать с тебя пример - хотя, как можно пример "брать", и почему с тебя, а не у тебя? Ну ладно, приступим.
Они ели с удовольствием, но с некоторым пренебрежением к тому, что они ели. Еды как раз хватало для успешного наполнения желудка, так что они могли обратить свои мысли к другим насущным проблемам.
- А теперь возвращаемся в студию. Мне нужно заняться работой, за которую мне заплатят, а ещё подумать, какая род занятий подойдёт тебе.
Руфь заплатила, и все трое встали из-за столика. Когда они направлялись к выходу, их окликнул голос:
- Эй, слышишь говорю: не хочешь подработать натурой?
Титус не понял, к кому обращаются - к нему или к Руфи, но та ответила за него:
- Это Титус Гроан. Титус, знакомься: Герберт Баррабан. Он художник и как раз расписывает фреской спальню одной пожилой дамы. Видишь ли, эта пожилая дама желает, чтобы её спальню прямо-таки наводняли мужчины, - само собой, я имею в виду тех, что на стенах, поскольку ни в каких других местах, она их, кажется, не в состоянии держать. Так что Герберт всё время тормозит лиц мужского пола и просит, чтоб они ему позировали, и даже более того - он им за это платит. Ну, как тебе твоя первая работа, Титус, ты не против такой? Вариант Б - да, не против; вариант В - нет, не против.
- Ну, я бы не сказал, что у меня хорошо получается долго находиться в одном положении. Честно говоря, я даже не помню, чтоб когда-нибудь мне это приходилось делать. Это противоестественно, но я никогда не отказался бы от нового опыта. Когда вы меня хотите, где вы меня хотите и как вы меня хотите?
- Три хороших вопроса, малыш, - сказал Герберт, который выглядел более на шестьдесят, чем на пятьдесят. Его чёрные кустистые брови грозили закрыть хозяину весь кругозор, его седеющие усы и борода, казалось, заполняли всё свободное место на голове, из которого выдавался один лишь мясистый нос. Цвет его лица был решительно неопределим. Он производил впечатление человека, находящего смысл существования никак не в искусстве, а в куда более приземлённых времяпровождениях. Говорил он раскатистым баритоном, но тон его голоса всегда оставался ровным.
- Я вот как раз сейчас собрался навестить эту старую каргу и показать ей новых мальчиков - её "сладких мальчиков", так она их называет. Свои наброски я оставлю ей, это её утихомирит, и тогда я расскажу ей про тебя, малыш. Она их всех обожает, но особую слабость питает к таким вот возмужалым парням, как ты, малыш. У неё столько же золота, сколько двойных подбородков. Но, возвращаясь к вопросам "когда, где и как": Руфь покажет тебе, где, я объясню тебе, как, а ты мне ответишь - когда.
- Тогда давайте сегодня во второй половине дня. Мне ведь надо ещё потренироваться долго стоять без движения, ведь так? - сказал Титус.
- Хорошая идея, малыш, и ещё захвати с собой эту твою лохматую псину - она ей тоже понравится, этой старой карге. Ну, тогда до скорого.
Титус и Руфь повернули к дому и снова прошли мимо кладбища.
- Расскажи мне о нём, - попросил Титус.
- О ком? - поинтересовалась Руфь.
- О Герберте Баррабане.
- Ну, никто толком не знает, откуда он родом, и сам он никаких подсказок на этот счёт не даёт, но кое-кто говорит, что он моряк, и это, пожалуй, правда: ты сам увидишь, когда придёшь к нему в студию и он начнёт петь - но лучше я предоставлю тебе возможность вкусить это наслаждение без меня.
- По мне так он не походит на художника, - заметил Титус.
- О, художники - довольно разношёрстная категория, ты это вскоре сам поймёшь, но вот миссис Проссто-Филлес считает, что он вполне в эту категорию вписывается. Когда он её посещает, то надевает огромную бабочку и широкополую чёрную шляпу, и хотя я б не сказала, что он редкий талант, но этот недостаток он компенсирует невероятной, почти вульгарной бравадой. У него никогда не бывает недостатка в работе, поэтому его совесть и моральные качества редко приходят в столкновение. "Дайте им то, чего они хотят, вот что я говорю", - вот что он говорит, и вот что он делает.
- А где его студия?
- Сейчас покажу, - сказала Руфь, и они повернули на улицу, где располагалось её жилище.
Перед ступенями, ведущими в её студию, возвышалась каменная арка, которую Титус уже видел, но не обратил на неё внимания.
- Сюда, - позвала она. Они прошли через арку и оказались в тёмном и очень широком проходе со стеной из чёрного кирпича с правой стороны, которая, как помнил Титус, как раз была видна из окна кухни Руфи. Когда его глаза приспособились к темноте, слева он заметил группу зданий, которые то ли следовали какому-то определённому архитектурному дизайну, то ли, что вероятнее, просто нагромоздились друг на друга. Они миновали проход (слева его обрамляли подобные же бессистемные сооружения). Свивающие кашпо с геранями добавляли живости мрачным стенам. Парадная дверь была испещрена красочными мазками, а полностью стеклянная стена, закрашенная белой краской, дабы обеспечить хоть какое-то подобие уединения, казалось, укрывала за собой теплицу.
- Вот где живёт Герберт, вот дивный новый мир, где ты очутишься сегодня вечером, хотя, наверное, по сравнению с твоим миром он ничего особенного из себя не представляет. Я всё ещё жду с нетерпением, когда ты мне расскажешь о твоём мире. Он мне гораздо более близок, чем этот. Я очарована миром, который ты оставил, чтобы стать бродягой, созерцателем, изгоем. Немногие ведь примут тебя здесь.
- Я знал это с тех пор, как покинул родные стены. Когда я отверг всё, чем обладал, всех, кого я любил или ненавидел, я превратился, как ты говоришь, в изгоя. Я сам по себе. Я одинок по призванию - а возможно, и по собственному желанию. Мне бы хотелось задержаться с тобой чуть подольше, но моя натура гонит меня дальше. Я причинил страдания слишком многим людям, чтобы даже пытаться искупить свою вину перед ними. Возможно, ты сочтёшь это дерзостью, но когда я покину тебя, ты тоже будешь страдать - как буду страдать и я.
- Я понимаю, Титус. Я знала это с тех пор, как повстречала тебя, но я не в силах что-то изменить. Как можно противиться тому, что превыше нас, и зачем этому противиться? Поэтому сейчас давай не будем заниматься самокопанием, а просто насладимся каждым моментом. Меня обуревает редкое воодушевление, и я чувствую, что оправлюсь от любого удара. Мы должны жить сегодняшним днём - ты должен попробовать себя в новой роли, в роли возмужалого парня для Герберта и миссис Проссто-Филлес, а я должна вернуться к работе - так что пошли, и пусть жизнь спокойно идёт своим чередом, пока вновь не начнётся буря.
В оригинале - Drumm. Я решила последовать традиции третьего тома и переводить подобные имена собственные на русский, если есть такая возможность.