Аннотация: "Созерцание" - один из тех рассказов, что учит созерцать, а не смотреть на мир обычным взглядом.
Мощеная каменной плиткой дорожка резко обрывалась на небольшом склоне, где когда-то насыпанный песок превратился в застывшую грязь. Отсюда и до самого пустынного бетонного шоссе дорогу продолжала тропа, ширина которой не превышала трёх ступней. Снежные хлопья летели во все стороны, мешая мне внятно рассмотреть путь. Лезли на глаза волосы. Споткнувшись о торчащую из земли корягу, я с грохотом повалился на холодный бруд, который стремительно покрывали ледяные осколки. Ветер завывал над моей головой.
Вот как кончился тот далёкий город, унылые башни которого давно растворились за спиной.
Здесь, в этой томной глуши, конечно, отсутствовали какие-либо источники света, и я прокладывал себе путь фонариком телефона. Сейчас - как я думал - он лежал где-то подо мной, так как перед глазами я видел лишь чёрную пустоту, а в замёрзших ладонях ничего схожего с ним не чувствовал. Встав и отряхнувшись, я на ощупь принялся искать в этой мгле телефон. Немного позже выяснилось, что всё это время тот был в моей руке.
Перейдя шоссе, я ступил на продолжение узкой тропы, ширина которой теперь уменьшилась до двух ступней. Тяжело петляла она меж засохших зарослей двукисточника, цепляющегося за куртку. Немного в стороне, отчуждённо от остального леса, стоял одинокий дуб с обгорелой кроной и спиленной зачем-то веткой.
Ветер усилился, и снегопад постепенно превратился в метель. Под ногами уже не оставалось голой земли, и без того скрытой осенними листьями.
Мои руки забыли о тепле. Я забыл о своих руках. Луч фонарика был направлен мне прямо под ноги, а я не знал, чьей рукой.
Наконец, я, не отводя взгляда от своих сапог, выбрался в лес. Деревья молча негодовали. В метре от моей левой руки пролетела серая птица.
Возник ручей. Поверх его застывших от холода вод были выстланы две бурые доски, сросшиеся с прилегающим грунтом. Я аккуратно прошёл вперёд, стараясь не поскользнуться.
Тропа вывела меня на полянку, окруженную станом леса. Здесь же виднелось место с поваленным стволом молодого вяза и недавно брошенными углями костра напротив, служившими остановкой для любителей посидеть вечером в лесу у огня.
Я шёл, не обращая ни на что внимания, так как искушал бы себя присесть. Взор мой строго сверлил землю под ногами. Поляна кончилась разветвлением на пару тропинок. Точнее, я помнил, что там были тропы. Из-за снега стало трудно что-либо разглядеть. Между дорожками простиралась застывшая ледяная лужа с окаменелой грязью. Я свернул направо.
Пройдя десяток метров, взгляд мой невольно упал на торчащие из снега массивные корни, заставившие мои глаза посмотреть на то древнее дерево, которому они принадлежали. То была стоящая на обочине поворота огромных размеров берёза, от которой веяло необузданной мощью и неизвестным величием. Чёрные полосы на её (лучше сказать, его, ибо то был великан, а не стройная грация) стволе ничем не отличались от чечевичек других берёз, но они, можно сказать с уверенностью, видали многие виды, заключая за собой неописуемый эффект и загадку.
Я вдруг обнаружил, что неотрывно смотрю на дерево уже пару минут. Я глубоко вздохнул, и перед моими глазами в ту же секунду появилась, почти сразу растворившись в воздухе, струя морозного пара. Рука притронулась к коре великана, как бы давая обо мне хорошее послевкусие. Ещё немного потоптавшись на месте, я продолжил идти.
Чуть в стороне от тропы стоял пугающий меня постоянно дом, хозяева которого давно переехали в город. Пройдя мимо него, по всему моему и без того окоченелому телу пробежали мурашки. Перекошенный деревянный забор, метровые сорняки, провалившаяся черепица, разбитые окна со згой внутри... И яблоня во дворе. Я старался туда не смотреть. Сначала по левую сторону от меня, теперь он исчезал за спиной.
Мне на пути больше не встретилось ничего, кроме сплошных деревьев и пары развилок, которые я давно выучил наизусть. Ветер завывал всё сильнее, и казалось, что внутри меня начала замерзать сама кровь. На минуту я решил остановиться, отойдя чуть в сторону от тропы. Снег покрыл всё. Давно выросли первые сугробы. Удостоверившись с временем на часах, я узнал, что вышел из города час назад.
Лес. Ночь. Снег. Холод. Кроме воя бури и собственного дыхания, я не слышал абсолютно ничего. Было два цвета: белый и чёрный. Подняв глаза на небо, я не заметил луны. Только дикие клочья снега. Вспомнились пушкинские "Бесы". Стало неуютно. Представил, что завывания ветра - рулады. Они ими и были.
Спустя полчаса я добрёл до заветной цели. Одинокая будка сторожа без света внутри и поляна, кишащая старыми надгробиями. Кладбище. Я, не без лишнего шума, кое-как отворил дверь будки. Здесь было пусто - всё выложили мародёры. Разбитое окно.
То было кладбище заброшенного села Лукино. Автобусы давно перестали сюда ходить, и я, сокращая через лес, добирался пешком.
Не знаю даже, что заставило меня прийти в такой поздний час.
Я оставил в будке рюкзак, а сам направился вглубь поля могил. Наверное, там, за деревьями, были волки. Да, там и впрямь водились волки. Я не боялся.
Между деревьями, захватившими в кольцо кладбище, почти не было места. Природа здесь царствовала, не человек. В тот момент, когда ветви сплетаются там и тут, закрывая его от обратных дорог, разве важны ему лишние метры, чтобы продолжить править, хотя царствование точно кончится? Обходя эти холодные кресты, я проходил взглядом по неухоженным зарослям и стёртым от времени именам. И вот я нашёл того, кого искал.
Пустая яма, в которую не успели погрести умершего. На могиле было написано то самое слово, которое нередко пугало меня по ночам. "Человек".
И вот послышался волчий вой. А я всё смотрел на пустую яму.