НА ПЕПЕЛИЩЕ 

Я в сорок четвёртом средь весны 
Пришел израненным с войны, 
А дома нет, как нет села. 
Куда ни глянь - лежит зола. 

"О, Боже мой! Да как же так! - 
Я вопрошал, сжав боль в кулак, - 
А где семья: жена, дочь, сын? 
Иль я теперь навек один?" 

А в уши звон, гортань першит, 
В глазах туман, Слеза бежит 
И нету сил боль превозмочь... 
Уходит день. Крадется ночь... 

И взял я в руки вновь баул, 
И в путь-дорогу уж шагнул 
Как кто-то мне вдруг позади: 
"Постой, солдат, не уходи!" 

Я взгляд назад - окликнул кто? 
А там - старик годов под сто, 
В морщинах весь и бел, как лунь, 
Едва стоит. Падет, коль дунь. 

Взглянув в лицо, схожу с ума - 
То сын родной, меньшой, Кузьма... 
А ведь ему, коль счет подвесть, 
Двенадцать лет лишь ныне есть. 

С душой в надрыв к нему лечу. 
Схватил, обнял, "сынок..." - шепчу, 
Целую в щеки, в лоб и в нос 
И в белый снег седых волос. 

А он стоит, суров лицом, 
Взгляд в пустоту, как ни с отцом. 
Хоть закричи. Да что тот крик? 
Годами юн, на вид - старик... 

Горит костер во мгле ночной. 
Я - на бревне, сын - предо мной, 
На плащ-палатке сев у пня, 
Устало смотрит сквозь меня. 

Доеден хлеб и сала кус, 
И чай допит, что с мятой вкус, 
А мы сидим без слов, молчком. 
Глуша в себе боль табачком. 

Но я прервал молчанье то: 
"Скажи, Кузьма, случилось что? 
Где мать, сестра и где весь люд, 
Что проживал недавно тут?" 

Сперва смолчав, забывшись словно, 
Повел он вскоре рассказ ровно: 
"Повсюду сея смерть и страх, 
В село под май заехал враг. 

И тут же сразу со стрельбой 
Стал наводить порядок свой: 
Порезал кур, свиней, коров, 
Зерно забрал со всех дворов. 

Вон там, - он указал во мрак рукою, - 
У тех берез, что над рекою, 
Похож, мол, очень на еврея, 
С семьей сгубили Еремея. 

А помнишь Глухова Федота? 
Его прибили на ворота 
За то, что он на внучке Рае 
Убил насильника в сарае. 

Три дня душой навеселе 
Гулял фашист у нас в селе, 
Творя злодейство и глумясь, 
Вгоняя люд в дерьмо и в грязь. 

А на четвертый, встав с рассветом, 
Ушел, ведя скотину следом, 
Порушив танками мосток, 
Дорогой дальше на восток. 

Да только вышел путь недолог - 
Попал фашист в лесу под молох. 
В засаде ночи две подряд 
Их партизанский ждал отряд. 

Под солнцем к полудню катящим, 
Он встретил их свинцом горячим, 
Вмиг расколов лесной покой, 
Лишь командир дал знак рукой. 

Вздымая соснам дым в вершины, 
Горели танки и машины 
И с кровью, как водой умытый, 
В траву валился фриц убитый. 

Окончен бой. Тишь в небеса. 
Уходит вновь отряд в леса. 
Вернув скотину по дворам... 
Да только радоваться ль нам? 

Отряд ушел к себе на базу, 
А к нам по трем дорогам сразу, 
Что средь полей змеей извились, 
В село каратели явились. 

И закружила смерть с косою, 
Роняя в травы кровь росою 
И люд на землю носом в грядки, 
Бежавший к лесу без оглядки. 

Пробитый пулей у порога 
Упал сосед - Петров Серега 
И рядом с ним, прервав свой вой, 
Жена, лишь миг побыв вдовой. 

Под крики "Шнель!" со всех дворов, 
Овчарки рвутся с поводов 
И с гривой рыжей, словно конь, 
От дома к дому мчит огонь. 

Сквозь все село на дальний край 
Ведут в пинки в большой сарай 
Под смрадом черных облаков 
И баб с детьми и стариков. 

Затем, от крови озверев, 
Бревном ворота подперев, 
Мятаясь стаею ворон, 
Палят сарай со всех сторон. 

А я рыдал в своем дворе, 
Укрытый мамой в конуре 
Пред тем как враг, толкая в спину, 
Ее увел и нашу Нину. 

Когда все стихло, догорело, 
Из конуры ползком, несмело 
Ужом скользнул я к огороду, 
Через него к речному броду. 

Всю ночь под старою ракитой 
Сидел бедою как убитый, 
Пронятый холодом до дрожи, 
Не зная - делать дальше что же? 

С рассветом я, движенье ватно, 
В село свое вошел обратно, 
В золу и пепел ступив слепо, 
А там лишь трубы смотрят в небо... 

В ночи спав чуть, голодный брюхом, 
Я, как больной, блуждал все кругом, 
Счет потеряв прошедшим дням, 
По здешним ближним деревням. 

И стыла кровь, и сердце рвалось, 
Когда я видел, что осталось 
В местах красивейших когда-то 
Взамен дворов и буйства сада: 

Все тот же пепел, в небо трубы, 
В золу поверженные срубы 
И страшной смертью пораженных - 
Останки заживо сожженных..." 

Сын замолчал, душой метаясь 
И боль в груди унять пытаясь, 
Уткнувшись, словно бы незряче, 
Лицом в ладони, слезы пряча. 

А я сидел, глаза в сторонку, 
Как получивший "похоронку", 
От горя лютого дрожа, 
Внутри себя слезу держа. 

Но прочь отбросил я нытье - 
Дается каждому свое: 
В земле убитыми лежать 
Иль жизнь под небом продолжать. 

А коль я жив и сын - живой, 
Зачем мне никнуть головой?.. 
И в полдень рядышком с прудом 
Стал поднимать я новый дом...