Волкова Станислава : другие произведения.

1. Осень в Петербурге

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Октябрь 1759 года. "- Убьют тебя, Павлушенька, - в который уже раз повторила мать, вытирая глаза концом платка, небрежно повязанного на шее. - Нешто не могли другого кого послать в фурьеры? - Курьеры, матушка, - рассеянно поправил ее сын, оглядывая комнатенку. Куда-то пропала его готовальня, подарок немца-аптекаря, а в дороге - вещь необходимая, нужная..."
  - Убьют тебя, Павлушенька, - в который уже раз повторила мать, вытирая глаза концом платка, небрежно повязанного на шее. - Нешто не могли другого кого послать в фурьеры?
  - Курьеры, матушка, - рассеянно поправил ее сын, оглядывая комнатенку. Куда-то пропала его готовальня, подарок немца-аптекаря, а в дороге - вещь необходимая, нужная.
  - Ох, разницы-то никакой! Надобно мне было сходить к начальнику вашему, в ноги ему поклониться, чтобы вдову пожалел! Где это видано, чтобы сыночка единственного в края чужестранные посылали... Да еще война... Одни мы с Наташкой остаемся, - она безвольно привалилась к дверному косяку и заплакала.
  Павел Николаевич Языков, в полку среди однокашников и друзей - Пашка, у матери - Павлуша, офицер, дворянин, девятнадцати лет от роду, тут же бросил свои поиски.
  - Не надо расстраиваться, матушка, - преувеличенно бодро ответил он, в несколько шагов пересекая комнату, и взял ее руки в свои ладони. - Подумаешь, делов-то, месяц меня дома не будет. Время быстро пролетит, а ты...прямо похоронила заживо. Плакать не надо!
  Он лукавил. Тысяча верст, и почти еще столько же до Вены, по осенним размокшим дорогам, по пустой земле, где ни деревни, ни человека живого, и так много-много верст вокруг, да армия прусская рыскает...
  Все это вызывало какую-то лихорадочную дрожь: и страх, и азарт одновременно. Получится ли проехать? Не доведется ли сгинуть по дороге? От Яшки вот уже полгода ни слуху-духу, даже письмо обратное пришло, как сержант передавал, а в нем сказано, что гонец за нумером двадцать пять доехал, и двадцать седьмой доехал, а между ними нумера, Яшкиного, нет.
  - Вон Яков-то твой... так и не вернулся, - переборов рыдания, ответила мать, словно угадала его мысли. Лицо ее распухло и покраснело, и особенно бросалось в глаза, что она сдала и постарела.
  - Да он в плену сейчас, - легко солгал Павел. - Отъедается на прусских харчах. Будто ты Яшку не знаешь! Да и не один я поеду, со мной Митька.
  - Дурак твой Митька! - в сердцах заявила та, высвобождая руки и вытирая слезы. - Я еще не видала безалаберней. Куда вас пускать обоих? Шею себе свернете...
  Совершенно непоследовательно мать крепко его обняла и еще раз всхлипнула.
  - Но что ж поделать, матушка? - полузадушено спросил Павел и отстранился. - Раз надо, значит, надо. Приказ.
  - Знаю, - неожиданно сурово ответила та, не делая больше попыток обнять его. - Господь вас сохранит. Буду молиться за это. Собирайся уж, кухарка пирожков с кашей напекла тебе в дорогу. И Митьку поторопи, а то ишь, пошел прощаться с девками...
  Она ушла, не заметив, что сын покраснел, как вареный рак. Тот сам собирался сегодня вечером заняться амурными делами: ведь, правда, мало ли что может случиться? Пропадешь и не скажешь ничего.
  Готовальня нашлась за немецкой грамматикой, а в ней - серебряный рубль с профилем императрицы. Вначале Павел хотел взять его с собой, а затем вспомнил, что из казны ему полагается в дорогу пятьсот червонцев, и положил его на стол, чтобы Наташка нашла, когда сядет письмо писать очередное. Купит каких-нибудь ленточек себе, глядишь и вспомнит о нем...
  Пирожки оказались отменными, даже несмотря на то, что кусок не лез в горло, особенно когда вся женская половина дома, включая няньку и кухарку, начинала горестно вздыхать по очереди, глядя на него жалобными глазами. Последний пирожок Павел доедал на ходу, отговариваясь делами, и, как только избавился от опеки домашних, заскочил сначала к Митьке, который миловался в своей комнатенке с девкой, чтобы приказать тому начистить оружие (два пистолета и саблю), а затем шаром выкатился на улицу.
  Мундир он застегивал уже под ледяным ветром; после теплого дома пыткой оказался ноябрьский промозглый вечер. К счастью, идти было близко, пробежать Четвертую Артиллерийскую до начала, там повернуть и...
  - Какая встреча! Неужто это вы, Пауль? - остановил его смутно знакомый голос с немецким акцентом, когда, придерживая треуголку, чтобы не унесло ветром, юноша спешил мимо Анненшуле. Он резко остановился, чтобы рассмотреть того, кто его окликнул.
  Это был Карл Иванович Бохов, друг детства, книжный червь и застенчивый человек, невероятно от своей застенчивости страдающий. Одет он был тепло, и точно сам этого стеснялся, глядя на то, как Пашка ежится от холода. Но, несмотря на все это, за толстыми стеклами его очков в толстой оправе светилась радость от встречи.
  - Карлушка! - обрадовано вскричал Павел и хлопнул друга по плечу. Тот как-то смущенно хмыкнул.
  - Спешите куда?
  - Да вот... Уезжаю завтра. В гости нынче тороплюсь. Прощаться. Будут фанты и всякое такое... Амурное.
  Карл хмыкнул еще раз.
  - А... А далеко едете?
  - Пожалуй. На войну!
  Он сказал это просто, но собеседник заметно заволновался, принявшись поправлять очки.
  - В Пруссию? - наконец осторожно спросил он.
  - Туда.
  - Понятно...
  Непонятное молчание повисло над ними и какое-то смутное смущение. Чтобы рассеять его, Павел щедро предложил, хотя больше всего ему хотелось оказаться у дома Лопухиных:
  - А то выпьем за встречу и за разлуку?
  Карл покачал головой.
  - Я не могу. Живот слабый, ничего крепче яблочного сока употреблять внутрь мне не можно. Потому признали негодным к службе. И еще очки, понимаете... Тоже создают определенное вос-пре-пят-ство-ва-ние.
  Он явно оправдывался, пряча глаза, и когда Пашке удалось поймать его взгляд, он увидел в нем жгучую зависть. Почему-то ему самому стало стыдно, и он неловко спросил:
  - Тогда я пойду?
  - Да, конечно, - Карл как-то засуетился, словно хотел сказать что-то важное, но так и не решился. - Заходите, как вернетесь...
  Павел кивнул, крепко сжав плечо старого друга, развернулся и поспешил дальше, но какое-то чувство незавершенности разговора, оборванности встречи не покидало его. Наверное, именно поэтому Павел вовсе не удивился, когда позади послышалось тяжелое дыхание и голос Карла:
  - Пауль! Я... Вы извините, но у меня, правда, плохое зрение. Но если нужен писарь в штаб или еще кто... Вы замолвите за меня словечко?
  Он остановился и молча взглянул на него, а затем обронил короткое "да", после чего немец просиял и на этот раз попрощался уже обстоятельней и многословней, буквально светясь радостью. Странное дело, он же против своих хочет идти!
  Впрочем, впереди он предвкушал приятный вечер, а потому вскоре выбросил эту встречу из головы.
  
  Наутро ему пришлось встать рано, еще засветло. Из его комнаты было слышно, как мать командует кухарке, что готовить на завтрак, а та сердито гремит чугунком и печной вьюшкой. После вчерашних фантов в голове все еще гудело: особенно ужасным воспоминанием было то, что он не смог прокричать петухом - голос подвел, и за это ему налили три стакана сладкого вина, велев выпить его залпом. Вкусное-то оно вкусное, но голова наутро раскалывалась, словно две ночи в карауле простоял, да днем на маневры ходил.
  Хлопнула дверь, и Митька ужом проскользнул в его комнату. За поясом у него была заветная фляжечка, и Павел нашел в себе силы только простонать, взглядом показывая на нее. Понятливый Митька откупорил ее и протянул хозяину, глядя, как тот присосался к горлышку.
  - Хорошо! Сейчас бы еще водички холодненькой!
  Митька понятливо кивнул и исчез, чтобы вернуться через несколько минут с ковшом холодной воды. Дрожащими руками Пашка напился, а потом приложил его донышком ко лбу, ощущая приятную прохладу. Когда он наконец пришел в себя, Митька уже стоял рядом, держа в руках дорожное платье. С кряхтением Павел поднялся с постели, и негнущимися пальцами принялся искать завязки на рубахе.
  Как только с хитрым делом было покончено - появилась и вода для умывания, а вскоре после этого в комнату вошла мать.
  - Проснулся, забулдыга? - неласково спросила она, обиженная вчерашним отнюдь не парадным возвращением сына. - Завтракать иди, готово уже все.
  - Спасибо, матушка, но я не хочу.
  - Будто спрашивает тебя кто. Хоть с семьей повидаешься... В последний раз, - призрак грядущих слез вновь замаячил в ее голосе, и Павел от греха подальше поспешил согласиться с ней, после чего та удалилась.
  После умывания сборы пошли веселей, и уже через полчаса он был полностью готов. От запаха еды тошнило, и, послав Митьку выводить лошадей, Пашка заглянул в столовую.
  На столе царило изобилие: баранки свежие, варенье ежевичное, ветчина постная и печеный куренок, кубик сливочного масла, сиротливо тающий на глиняной тарелке, пышные блины, белоснежная чухонская сметана и даже икра рыбья из запасов на Рождество! Вчерашних пирожков не было даже духу, и Павла замутило от разнобоя этих запахов.
  Как только он вошел, все замолчали: мать выпрямилась еще больше, насколько могла в корсете, заспанная Наташка с ленцой и неодобрением зевнула в кулачок, нянька, закутанная в три пуховых платка (она все время мерзла), всхлипнула.
  Ох, уж это женское царство!
  Внутри себя он неодобрительно покачал головой. Ишь, тоже нашли повод полить слезы. Истинному воину должно отправляться в путь безвестным и одиноким, а не в сопровождении толпы женщин. Эта мысль вселила в него уверенность, и непререкаемым тоном он заявил:
  - Поехал я. Митька уже ждет. Раньше уеду, раньше вернусь.
  С непроницаемым лицом Павел натянул треуголку на свой простой паричок ("Вернусь, в починку его отправлю, а то волосы вылезают") и шагнул к двери. Нянька тут же запричитала, но он был к этому готов и, не слушая, вышел прочь.
  Во дворе его нагнала Наташка, не постеснявшаяся выбежать на улицу в домашнем.
  - Слышишь, братец, ты возвращайся, - воскликнула она, ничуть не обращая внимания на Митьку и конюха, уставившихся на нее во все глаза. - Дурак ты, братец, но я по тебе скучать буду.
  Она сморщила нос и совершенно невпопад заявила:
  - Привези мне из Вены чего-нибудь. Тканей али забавность какую. Зверушки там, говорят, всякие водятся, диковинные.
  - Подохнет твоя зверушка, девка, - мать отодвинула ее и припала к Павлу на грудь. - Это тебе не за Кронверк ехать.
  - Хватит-хватит, матушка, - он застеснялся объятий и прощания. - Пора мне. Потом еще расцелуемся.
  - Береги себя, - серьезно попросила она и перекрестила сына. - Чует мое сердце, не вернешься ты...
  Разубеждать ее Пашка не стал, только криво улыбнулся и поцеловал ее в сухую щеку, похожую чем-то на пергамент.
  - Едем, барин? - весело спросил его Митька, уже оседлавший приземистого гнедого конька. Сидел он на нем чуть лучше мешка с картошкой.
  - Едем. Прощай, Наташка! Не балуй тут! И вы, матушка, не печальтесь. Все в руках Божиих.
  Он крепко обнял мать и забрался в седло. Конюх передал ему повод и отошел.
  - В Божьих-то Божьих... - негромко произнесла мать и одной рукой притянула к себе дочь, глядя на двух всадников, что удалялись на запад. Вот сейчас они повернут и исчезнут... Уже исчезли. Кончиком платка она вытерла слезы и погнала Наташку в дом, чтобы та не застудила себе ничего по женской части. А то ишь, девка почти на выданье, а ведет себя хуже малого дитяти.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"