Айвз Эдвард : другие произведения.

Глава девятая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поход против Хугли и сожжение зернохранилищ. Набоб выступает с огромной армией к Калькутте. Жаркая перестрелка между ним и полковником Клайвом. Господа Уолш и Скрафтон посылают набобу условия мира, которые оказываются безрезультатными. Полковник Клайв атакует набоба в его лагере. Набоб решает заключить мирный договор, весьма выгодный для английской Ост-Индской компании. Адмирал Уотсон решает уменьшить власть французов в Бенгале. Переписка между адмиралом и набобом. Отчет об атаке на Чандернагор. Английские силы захватывают его. Доблестное поведение капитана Спека и его сына и другое.

Глава девятая

   Поход против Хугли и сожжение зернохранилищ. Набоб выступает с огромной армией к Калькутте. Жаркая перестрелка между ним и полковником Клайвом. Господа Уолш и Скрафтон посылают набобу условия мира, которые оказываются безрезультатными. Полковник Клайв атакует набоба в его лагере. Набоб решает заключить мирный договор, весьма выгодный для английской Ост-Индской компании. Адмирал Уотсон решает уменьшить власть французов в Бенгале. Переписка между адмиралом и набобом. Отчет об атаке на Чандернагор. Английские силы захватывают его. Доблестное поведение капитана Спека и его сына и другое.
  
   После успеха наших войск в Калькутте некоторые люди из совета французского поселения Чандернагор, а также из голландской Чинсуры, явились засвидетельствовать свое почтение и поздравить адмирала и полковника. Первым было поручено предложить официальное подтверждение о нейтралитете, о котором прежде было уговорено между двумя компаниями у реки Ганг; они добавили, что подобный нейтралитет будет служить не только взаимным интересам обоих народов, но станет требованием для частичного оправдания тому множеству благ и протекций, что они предоставляли англичанам во время несчастья в Фулте. Разумеется, это были сильные доводы, и адмирал Уотсон с прочими нашими высокопоставленными людьми внимательно выслушал их; они без колебаний соглашались сблизиться с французами, если те в ответ присоединятся к нашим войскам и вступят в войну против набоба. Однако, как только это предложение было сказано вслух, посланники ответили, что не располагают достаточной властью, чтобы обговаривать такие вопросы. Потому они пожелали просить позволения вернуться в Чандернагор, чтобы справиться о столь важном деле у губернатора и совета.
   Непрерывные успехи, которые не покидали нас с тех самых пор, как мы зашли в устье Ганга, посеяли в набобе и его приверженцах такой ужас, что наши командиры решили не терять времени и возобновить военные действия с превеликим рвением. В соответствии с этим, нашей следующей целью стал Хугли, очень большой и богатый город набоба, расположенный на реке в тридцати милях от Калькутты. Едва только было принято это решение, в экспедицию снарядили Бриджуотер капитана Генри Смита, шлюп Кингсфишер капитана Тоби и бомбардирный кеч Гром капитана Уоррика (он присоединился к эскадре на реке Ганг) со всеми мелкими судами - всего сто пятьдесят моряков, двести европейских солдат и двести пятьдесят сепоев. Полковник Клайв назначил майора Килпатрика командовать сухопутными войсками, а адмирал поставил во главе моряков, которые должны были воевать на суше, капитана Кинга. Пятого января они отправились в путь, и, хоть два дня во время перехода были потеряны из-за того, что Бриджуотер сел на мель, в конце концов, мы с удовольствием узнали, что девятого числа они встали на якорь у назначенного места и на следующий день корабли обстреливали крепость до полуночи, когда майор Килпатрик послал капитана Кута осмотреть проделанную брешь в стене. Тот нашел возможным пройти через нее и немедленно были снаряжены две атакующие группы; пятьдесят человек прошли к главным воротам и вели непрерывный огонь с той стороны, в то время как основные войска тайно вошли в город через расколотую стену и, подавив слабое сопротивление, захватили город и крепость; враг же сосредоточился на ложной атаке и, в конце концов, бежал сквозь другие ворота. Крепость оказалась укреплена сильней, чем думалось с первого взгляда, ее гарнизон состоял из двух тысяч людей, которые весьма умело стреляли с пяти до десяти вечера и убили, и ранили несколько наших людей перед штурмом. Мы захватили немного припасов и двадцать пушек, самая большая из которых была в двадцать четыре фунта. Также в крепости мы нашли тутенег1, тинкаль2 и японскую медь, однако лишь меньшую часть из того, что, по слухам, здесь хранилось. Несомненно, что мы поживились бы немаленькой добычей, если бы не наши заклятые друзья голландцы, которые под своей защитой вывезли все ценности и всех знатных людей-магометан.  
  
   [1] Цинк
   [2] Бора
  
   Вскоре после штурма и захвата Хугли капитан Спек с Кента по приказу адмирала взял на себя командование моряками и вместе с пятьюдесятью солдатами и сотней сепоев капитана Кута направился сжечь место под названием Гонджи примерно в трех милях от крепости, где были амбары и прочие склады набоба, предназначавшиеся для его армии. По пути они заглянули в португальский монастырь, где узнали, что за деревней, которую они намеревались сжечь, расположилась трех- или четырехтысячная армия врага. Совершенно не испугавшись, они продолжили путь и, углубившись в поселение на полторы мили, капитан Кут попросил моряков и приказал сухопутным войскам начать сжигать дома в тылу перед отходом. Так и было сделано, но не успели они выполнить и половины задуманного, как явились часовые, посланные вперед, и доложили капитану, что к ним движется враг с армией в пять тысяч человек, который захватил не только некоторые дома, но и часть лодок с военных кораблей. Поскольку тыл армии был хорошо защищен пожаром, капитан Кут разбил европейских солдат на три отряда, однако улица была такой узкой, что идти они могли только гуськом; капитан велел каждому отряду стрелять дважды, и так они двинулись вперед под сильным огнем противника. При нашем первом выстреле главнокомандующий врага и пять его людей упали, и их лошади понесли; но их стрелки под прикрытием домов и из узких переулков убили и ранили нескольких наших людей, однако не решились пойти на нас в атаку открыто. Майор Килпатрик, заслышав стрельбу, вышел из Хугли с подкреплением, но стычка закончилась, прежде чем он успел добраться до места, и по возвращению обнаружилось, что все лодки целы.
   После завершения службы капитан Спек приказал военным морякам вернуться на борт их лодок, и трое пропали; тогда все решили, что они мертвы или серьезно ранены, однако позже выяснилось, что они заблудились в окрестностях, от сильной усталости легли на землю и быстро заснули. Посреди следующей ночи офицеры увидели с лодок, что некоторые из местных деревень пылали в огне, это показалось им удивительным, и они не могли понять отчего. Ранним утром же на реке показался плот, что шел вниз по реке, и на нем с почти невообразимым спокойствием сидели трое пропавших моряков. После того, как их подобрали и отправили на корабли, они рассказали следующее: когда они проснулись и увидели, что их товарищей нет рядом, то сочли ловким поджечь все деревни, чтобы припугнуть врагов и уверить их в том, что весь отряд, причинивший им столько урона, все еще на берегу реки. Как только начало светать, они спустились к воде в поисках лодки, на которой они надеялись добраться до кораблей; однако им не удалось ничего найти. К счастью, наконец им показался плот, и они решились довериться ему. Благодаря доброй фортуне им удалось вернуться в безопасности, прежде чем враг отошел от своего ужаса настолько, чтобы придумать, как перерезать им путь.
   Сейчас я не могу точно назвать количество моряков, убитых при этой вылазке, однако по госпитальным журналам следует, что ранено было двадцать пять человек, и среди них - мистер Эдвард Робертс, юный джентльмен с острова Уайт, служивший мичманом на Кенте. Он был так сильно ранен ружейной пулей в руку, что ее пришлось отнять, и какое-то время его жизнь находилась под угрозой. Адмиралу сообщили о его несчастье, о храбрости, которую тот выказал в схватке, и о мужественной стойкости, с которой юноша перенес ампутацию, и мистер Уотсон послал ему через меня записку, желая ободрить его, и в ней говорилось, что за достойное поведение юный джентльмен скоро станет лейтенантом. Это обещание мистер Уотсон выполнил полностью и дал ему назначение, датированное январем 1757 года*. Мистер Гамильтон, еще один храбрый юный джентльмен, также служивший мичманом на Кенте, был убит на месте. Мистер Оуэн и мистер Сэмбл, мичманы с Тигра, были ранены, но не смертельно. После похода на Хугли, но не от осложнений от вражеской пули, потерял свою жизнь лейтенант Кента Джеймс Роддэм; он был одним из приятнейших юных джентльменов во всех отношениях и относился к своей чести столь тщательно, что во время экспедиции скрыл от адмирала свое недомогание, которым страдал уже несколько дней, и благополучно вышел вместе с войском из Калькутты. Однако, когда Бриджуотер сел на мель, юноша сильно утомился, и его болезни - понос и лихорадка - обострились настолько, что капитану Смиту незамедлительно пришлось отправить его в госпиталь. Туда он прибыл одиннадцатого числа и шестнадцатого января скончался, оплакиваемый безутешными друзьями, уважавшими не только его происхождение, но и военную доблесть. Лейтенант Джон Клерк (дельный и храбрый офицер, любимец адмирала, вышедший в море в юные года под его началом) был на волосок от гибели во время похода, поскольку ружейная пуля прошила насквозь его треуголку, но не причинила ни малейшего вреда. Мистер Пай, баталер эскадры, который добровольно пошел против Хугли вместе со своим другом, капитаном Спеком, чуть было не потерял свою жизнь: вражеская пуля поразила в грудь моряка, что прикрыл его, оказавшись рядом, и убила того на месте.
  
   * Сей доблестный офицер остался в Ост-Индии после отъезда автора и с величайшей честью участвовал во всех морских схватках между англичанами и французами под командованием адмирала, нынче сэра Джорджа Покока.
  
   Вскоре после покорения Хугли адмирал отправил капитана Ричарда Кинга в Англию на шлюпе водоизмещением в шестьдесят тонн со сведениями о наших удачных делах до этих пор и о приготовлениях к дальнейшим сражениям, чтобы дойти по крайней мере до Дакки на другом рукаве реки; нет сомнений, что случись этот поход, ему бы сопутствовал успех, и, следовательно, мы бы завладели невероятными сокровищами, поскольку здесь не было голландцев, которые могли бы воспрепятствовать нам, взяв под защиту пленников и спрятав богатства наших врагов. Но нам пришлось отвести взгляд от сего желанного и заманчивого объекта, поскольку мы получили тревожные вести: набоб, пришедший в ярость от потерь всех своих последних завоеваний и встревоженный быстротой наших, собрал огромную армию и вышел в ее главе из своей столицы Муксадабада к Калькутте, твердо решив выкинуть англичан за пределы собственных земель и вдосталь отомстить за все бесславие, которое мы ему причинили.
   Узнав о захвате Хугли и сожжении складов, набоб посчитал верным обратить внимание на письмо адмирала Уотсона, посланное по прибытию в Фулту; и ниже приведен перевод ответа Сираджа Даулы к адмиралу, датированного двадцать третьим января 1757 года.
   "Вы пишете мне, что король, ваш господин, послал вас в Индию защищать поселения компании, ее торговлю, права и привилегии; как только я получил это письмо, я послал вам ответ*, но мнится мне, что он так и не добрался до вас, и потому я пишу вновь. Я должен сообщить вам, что Роджер Дрейк, глава компании в Бенгале, действовал против моих приказов, что я давал ему, и посягнул на мою власть; он защищал тех поданных короля, что уклонились от проверки Дурбара**, обычая, что я запретил, но тщетно. Потому я вознамерился наказать его и изгнал из моей страны. По своему благорасположению я разрешил английской компании торговать, как прежде, коль новый глава будет прислан сюда. Для блага сих провинций и их жителей я послал вам это письмо; если вы склонны восстановить компанию, то всего лишь назначьте главу и можете положиться на мое разрешение вести торговлю, с теми же условиями, которым они радовались ранее. Если англичане будут вести себя, как купцы, и следовать моим приказам, то они могут рассчитывать на мое благоволение, защиту и содействие.
   Если вы воображаете, что это из-за войны против меня, то вы можете учреждать торговлю в этих владениях, можете делать все, что заблагорассудится***.
   Раб Аллум-куира, падишаха Индостана, великого Завоевателя, Светильника Сокровищ, шаха Кули-хана, храбрейшего среди воинов".
  
   *Это утверждение никогда не было подтверждено.
  
   **Двора набоба.
  
   ***Этот абзац вписан собственной рукой набоба; читателю желательно заметить, что в переписке между адмиралом и набобом, приведенной здесь, то, что написано ими самими, выделено.
  
   На это письмо адмирал послал следующий ответ, помеченный двадцать седьмым января 1757 года.
   "Ваше письмо от двадцать третьего числа я получил в этот день. Оно доставило мне несравненное удовольствие, поскольку я узнал, что вы писали мне прежде; обстоятельство, которому я рад удостовериться из ваших рук, поскольку отсутствие ответа было бы таким оскорблением, которое я не мог оставить незамеченным без того, чтобы не навлечь на себя гнев моего повелителя, короля.
   Вы пишете мне, что причиной изгнания англичан из вашей земли было поведение мистера Дрейка, главы компании в Бенгале. Но ведь если князья и владетели не видят произошедшего собственными глазами и судят лишь по слухам, они часто обманываются, и алчные, недобрые люди скрывают от них правду; неужели это решение князя - наказать каждого за провинность одного человека? Разорить или убить столь многих людей, которые не погрешили против закона, но, надеясь на ручательство королевского фирмана*, ждали защиты и покровительства и своей жизни, и своему имуществу, а не притеснений и убийств, что, к несчастью, настигли их? Неужели это княжеское правосудие? Никто не сможет сказать подобного, разве что все беды были вызваны злонамеренными людьми, которые исказили положение вещей в ваших глазах из злобы или преследуя собственные интересы, ведь могущественные князья наслаждаются справедливостью и милосердием.
  
   *Фирман или фирманд - дарственный указ или распоряжение Могола или падишаха, но в Бенгале так назывался патент падишаха Фарухзира, который даровал англичанам несколько важных привилегий.
  
   Потому, если вы желаете снискать славу могущественного князя и приверженца справедливости, то покажите свое отвращение к подобным делам, наказав злобных советников, что настояли на них, и выплатив убытки, что понесла компания и все те, кто лишился своего имущества, и сими действиями вы отведете острие меча, готового упасть на шеи ваших поданных.
   Если же у вас есть какая-либо причина пожаловаться на мистера Дрейка, то, коль только хозяину должно властвовать над своим слугой, отошлите жалобы компании, и я ручаюсь, они удовлетворят их.
   Хотя я такой же солдат, как и вы, но я бы искал удовлетворения в собственном намерении вершить справедливость, чем был бы принужден к ней страданиями невинных поданных".
   Набоб, стремившийся любыми силами искоренить англичан, не обратил внимания на это письмо, пока не собрал свои войска и не начал поход против нас, и лишь тогда адмирал получил от него следующее послание:
   "Вы захватили и разорили Хугли и объявили войну моим поданным: не пристало так поступать купцам! Потому я покинул Муксадабад и прибыл к Хугли; я перешел реку со своим войском, часть которого движется к вашему лагерю. Но, все же, если вы думаете вести дела компании на этой древней земле и получить разрешение на ее торговлю, то пришлите ко мне доверенного человека, который выскажет ваши просьбы и будет вести переговоры со мной. Без тени сомнения я дарую вам перванну*, чтобы восстановить все фактории компании и разрешу им торговать на прежних условиях, как раньше. Если англичане, что поселились на моей земле, будут вести себя как купцы, повиноваться моим приказам, не оскорблять меня, то можете быть уверены, я приму их потери к сведению и улажу неприятности к их удовлетворению. Вы знаете, сколь трудно удержать солдат от грабежей во время войны; поэтому, если вы предоставите со своей стороны убытки, которым вы подверглись от моей армии, я буду стремиться уладить их в особенности, чтобы завоевать вашу дружбу и сохранить на будущее добрые отношения с вашим народом. Вы христианин и знаете, насколько предпочтительней погасить спор, чем поддерживать его; но если вы намереваетесь принести в жертву интересы вашей компании и добро ваших частных купцов, стремясь продолжить войну, то это не моя вина; и чтобы предотвратить разрушительные последствия подобного губительного раздора, я пишу это письмо".
  
   *Приказ или дарственная.
  
   Набоб не стал ждать ответа и выступил со своим войском, состоявшим из восемнадцати тысяч всадников и пятнадцати тысяч пехотинцев, десяти тысяч землекопов и около сорока тысяч кули, конюхов, поваров, торговцев и прочих, пятидесяти слонов и сорока пушек, и, кроме того, раз наша армия была бесконечно мизерной по сравнению с этой необъятной толпой, состоявшая всего из семисот одиннадцати европейцев в батальоне, около сотни артиллеристов, тысячи трехсот сепоев, четырнадцати шестифунтовых полевых орудий, кроме пушек на наших батареях, то они даже не сомневались: атаковать или нет. Согласно принятому решению полковник разбил лагерь рядом с рекой, в четырех милях к северу от Калькутты - между ней и армией набоба; разумеется, сама Калькутта в те дни была беззащитной: у крепости не было рва, бастионы никак не назывались, и дома стояли слишком близко к ней, чтобы командовать немногими укреплениями**.
  
   **Пока полковник искал удобное место для лагеря, дикий бык напал на стражу, и, несмотря на то, что атакованный им сепой попал в него из ружья и вонзил в зверя штык, бык убил человека и был таков. Дикие быки здесь огромны; размером они превосходят самого большого быка в Англии, ноги у них толсты и сильны, когда они идут, рога их лежат на спине, потому что они держат голову прямо, но когда кормятся, то рога поднимаются вверх.
  
   Второго февраля адмирал по приглашению обедал с полковником в лагере последнего, но они не успели закончить трапезу, когда на дороге в Калькутту показалась армия набоба, маршировавшая в миле от них. Адмирал вскоре покинул джентльменов и вернулся в своей лодке в Калькутту, чтобы достойно встретить врага, если тот вознамерится вернуть крепость; один или два отряда разведчиков набоба открыли по адмиралу огонь, пока тот шел по реке. Тем же вечером полковник вышел из лагеря с отрядом людей и шестью полевыми орудиями навстречу врагу и подоспел к ним с противоположной стороны. Немедленно началась стрельба между ним и набобом (у последнего было десять пушек, некоторые из них - тридцати двух фунтов) и продолжилась до темноты, когда полковник осознал, что таким образом ничего не выиграть, и приказал своим людям прекратить огонь и отступить в лагерь. В этой небольшой схватке мы потеряли нескольких людей убитыми, а среди раненых оказались капитан Николас Уэллер из королевских войск и капитан Фрейзер из войск компании.
   На следующий день господа Уолш и Скрэфтон, в соответствии с предложением набоба, что для договора о мире ему нужно послать двух доверенных людей, отправились к нему с требованиями от адмирала и полковника. Но вместо того, чтобы встретить их в назначенном месте, обоих джентльменов препроводили в сады Омичанда, что разбиты внутри рва, окружающего Калькутту, там, где набоб устроил свой штаб. Армия его расположилась на равнине в четырех милях к востоку от города и теперь находилась между ним и нашими войсками. Джентльмены не замедлили выразить свое удивление набобу, что не нашли его в условленном им же месте, куда они должны были прибыть по приказу своих командиров, добавив, что сами они находятся в больших сомнениях имеют ли они право заключать мир в каком-либо ином месте. Однако, после короткой беседы о делах, что привели их в сие место, они вскоре поняли по разговорам набоба, что единственным его намерением было позабавиться, потому они настояли на разрешении покинуть его и вскоре отбыли. Набоб, к дальнейшему прояснению его настроений, отрядил с джентльменами одного из своих главных посредников, серафа или казначея, но как только господа Уолш и Скрэфтон избавились от него, они посчитали разумным (опасаясь всякого предательства) погасить огни, а затем благополучно вернулись в лагерь к полковнику.
   Как только полковник ознакомился с отчетом об их переговорах, он пришел к срочному решению атаковать набоба в его лагере этой самой ночью. Для этого он послал адмиралу срочную весть, ознакомив последнего со своим планом, желая, чтобы тот прислал его небольшой армии подкрепление из моряков. Соответственно, приказом капитанам эскадры было предписано послать часть офицеров и моряков для этой службы, всех волонтеров и тех, кто мог составить отряд размером в пятьсот шестьдесят девять человек. Они получили распоряжение немедленно выдвигаться в лагерь водой под командованием Томаса Уоррика с бомбардирного кеча Гром, и около двух утра они присоединились к полковнику, чьи войска были уже готовы к походу. Капитан Уоррик и его люди должны были сопровождать и охранять артиллерию, состоявшую из шести пушек и одного кохорна. Вскоре они выступили в следующем порядке: впереди - гренадеры короля и компании, моряки с артиллерией за ними, потом батальон пехоты, и сепои прикрывали тыл. В три полковник поменял диспозицию и перевел батальон перед артиллерией. Так они прошли незамеченными до рассвета (их проводником был мистер Эмьетт, один из совета, и некий туземец). Около пяти утра они перебрались через рвы лагеря набоба и открыли огонь со всех сторон, пройдя через лагерь, и так убили множество людей противника. Однако, к несчастью, поднялся плотный белый туман, который в это время часто можно видеть в Бенгале, и скрыл окрестности на расстоянии двух-трех ярдов, как бывает в глухую ночь; из-за этого проводники ошиблись и вместо того, чтобы выйти прямо к штабу набоба, как предположил полковник, взяли левей и вывели войска за ров Бунгело, которым враги окружили себя. Эта ошибка, вероятно, спасла всю армию набоба от полного поражения; несомненно, она сделала победу полковника не столь полной, какой бы та была при другом стечении обстоятельств, поскольку при свете дня, когда туман рассеялся, он не мог и подумать о возобновлении атаки на врага со столь малыми силами, поскольку тот укрылся за земляными укреплениями, возведенными англичанами несколько лет назад, чтобы защитить Калькутту от маратхов. Поэтому он отвел небольшую армию назад и, выбравшись через проход между рвами в миле от места стычки, прошел под сильным огнем, накрывшим с двух сторон Калькутту, где армия оказалась около полудня.
   Мы потеряли больше пятидесяти людей в этом сражении; до наступления рассвета отряд гренадеров взлетел на воздух из-за дождя вражеских огненных стрел, пролившегося на их головы; огонь поджег порох, который они несли в карманах. Капитан Пай и капитан Бриджес (он был также секретарем полковника Клайва) были убиты рано утром. Лейтенант Латвидж* с Сэйлисбери был смертельно ранен и около пятнадцати наших моряков потеряли свои жизни. Лафеты двух наших пушек, что были в тылу, сломались, и нам пришлось оставить их.
  
   *Мистер Латвидж был одним из множества воодушевленных молодых людей, что отправились в Ост-Индию с эскадрой адмирала Уотсона и которых часто называли цветом морского флота; он скончался в лазарете десятого марта от полученных ран.
  
   Сведения об убитых со стороны набоба мы получили самые разные. Брамин, что пришел в лагерь вскоре после сражения, уверял нас, что набоб потерял тысячу триста людей убитыми и ранеными, и среди первых - два его генерала, двадцать два капитана и т.д. Пять сотен лошадей также было убито и три-четыре слона. Однако кровопролитие было так велико, что встревожило набоба и наполнило его разум постоянными опасениями о новой атаке, поскольку немедленно после возвращения в Калькутту смелым и превосходным маневром полковник в пять вечера того же дня захватил его бывший лагерь и, казалось, что над армией набоба нависла грозовая туча, готовая вторгнуться в его владения. Потому сей боязливый варвар, в ужасе от второго подобного сюрприза, держал свою армию наготове всю ночь.
   Сразу же после захвата лагеря набоба адмирал написал ему следующее письмо, датированное шестым февраля 1757 года:
  
   "Письмо, что вы получите вместе с этим, было написано позавчера*, но прежде чем я смог перевести его на персидский, раз ему должно быть посланным вам, полковник Клайв сообщил мне, что вы отнеслись к его представителям без уважения и что вы находись в пределах Калькутты и отказываетесь отступать.
   Столь много непреложного и очевидного о ваших враждебных намерениях по отношению к нам, что как бы ни была сильна во мне тяга к миру, но я не смог больше тешить себя неразумными надеждами добиться его. Потому я пожелал, чтобы полковник Клайв показал вам, на что способна английская армия, прежде чем вам будет слишком поздно смочь согласиться с предложениями, выдвинутыми вам. Он откликнулся на мое пожелание, и прошел через весь ваш лагерь, словно тот вовсе не был наполнен воинами, и после того вернулся к себе, где собирается остаться на недолгое время, в надежде, что вы примете разумное предложение от тайной комиссии, что пришло вам последним. Если вы мудры, то даруете им право, которое есть их обязанность, в противном же случае меч, что будет поднят, не скроется больше в ножнах".
  
   *Вложенное письмо гласило следующее:
  
   "Письмо, что вы прислали мне в ответ на предыдущее, я получил позавчера. Но пока я сижу над ответом вам, мне принесли весть, что часть вашей армии вошла в Калькутту, а оставшаяся - необычайно торопится по направлению к нашему лагерю. Как только я услышал об этом, то взглянул в сторону города - и поднимавшийся дым, и огонь подтвердили справедливость сих сведений. По этой причине, раз все переговоры, похоже, подошли к концу, я отбросил мысли о письме. Теперь я слышу от полковника Клайва, что вы вновь предлагаете переговоры о мире, и потому он шлет к вам господ Уолша и Скрэфтона с предложениями урегулирования; столь явное доказательство наших мирных намерений, что больше нечего к нему добавить. Что касается моих личных чувств, то если вы взглянете на все мои прошлые письма, то увидите во всех них лишь предложения дружбы, и мои действия всегда соотносились с ними, до сих пор, пока не наступило разочарование в ожидании мира, ведь вы не отвечали на мои письма. До сих пор я превозмогал себя, чтобы не совершать никаких враждебных поступков, к которым я питал такое отвращение, что даже посреди победы останавливался прислушаться к гласу мира. Я все еще стремлюсь к нему, хотя лишь легкий проблеск напоминает о нем нынче. Однако, чтобы снять с себя все обвинения перед Богом и людьми и уверить мир, как сильно я желаю человечеству счастья, а не ничтожества, я пишу данные строки.
   Если вы действительно и искренне желаете мирного договора, прислушайтесь к предложениям, что принесли джентльмены, которые сейчас находятся с вами. Они не просят ничего, кроме справедливости, и не подразумевают ничего, кроме взаимной выгоды для наших народов. Если вы откажетесь, то помните, что князья поставлены во главе людей лишь для того, чтобы обеспечить им счастье, и что в один прекрасный день с них сурово спросится, если, ослепленные амбициями, местью или алчностью, они забудут о своем долге. Я сделал все, что мог, и дал вам совет".
  
   На следующий день набоб принялся нащупывать почву, чтобы заключить мир, отвел войска и отступил к своей столице Муксадабад; девятого января адмирал получил следующее письмо, с приложенным к нему мирным договором.
  

От набоба к адмиралу

  
   "Я получил письмо полковника с соглашением от губернатора и совета, подписанное и скрепленное печатью. Он желает получить от меня выдвинутые условия мира, одобренные моими советниками и главнокомандующими. Я удовлетворил его просьбу; таким образом будет верным, если вы и полковник с одной стороны, а я с другой заключим соглашение, что вражда между нами уляжется; что англичане вечно будут моими друзьями и союзниками; что они помогут мне сражаться с моими врагами. Потому я посылаю человека знатного и доверенного, кто скажет немало о чувствах в моем сердце, и я надеюсь, что вы расскажете ему, какова ваша позиция по отношению ко мне. Условия, посланные мне, я возвращаю подписанными мною, диваном Императора, моим собственном диваном и бакши моей армии. Я буду доволен, если вы подтвердите сей мирный договор документом с вашей подписью и печатью, как сделал полковник. Торжественно призываю Аллаха и Его Пророков в свидетели, что я заключил мир с англичанами. Пока я жив, то буду считать ваших врагов своими врагами и буду помогать вам всеми силами, что есть у меня, коль они вам понадобятся. Таким же образом и вы, и полковник, и управители факторий поклянитесь именем Всемогущего Господа соблюдать и исполнять вашу часть договора, и чтить моих врагов своими, и всегда быть готовыми оказать мне помощь против них; и хоть вы можете не явиться самолично, я льщу себе, что вы пошлете мне любую подмогу, когда бы я ни попросил о ней. Аллах - свидетель нашего договора.
   Аллах и Пророки Его свидетельствуют, что я никогда не отступлю от условий договора, что заключил с английской компанией, и во всех случаях я буду выказывать им почет, полагаясь на вас, что вы будете нерушимо соблюдать вашу часть договора.
  
   Пункты, с которыми набоб согласился, подписал и скрепил печатью, от девятого февраля 1757 года.
  
      -- Любые права и привилегии, что падишах дарует английской компании фирманом* или хусбалхукумом**, отправленными из Дели, не должны обсуждаться или изыматься, а неприкосновенность, упомянутая в них, иметь силу и признаваться. Любые деревни, дарованные фирманом компании, так же должны быть переданы, пусть даже бывшие субадары возражали против этого, но земидарам этих деревень не должен быть причинен вред, а также они не должны быть смещены - без причины.
  
   Я согласен с этим пунктом фирмана.
  
      -- Все товары, выходящие и входящие в страну по земле или по воде в Бенгале, Бахаре или Ориксе с английскими дустуками, должны быть освобождены от любых налогов, сборов и пошлин, налагаемых чокведарами, голивахами, земиндарами*** и прочими.
  
   Я согласен с этим.
  
      -- Все фактории компании, конфискованные набобом, должны быть возвращены. Все деньги, товары и имущество, слуги и жители, и все, что было конфисковано либо захвачено, должно быть возвращено. Все, что было похищено или разграблено людьми набоба, должно быть возмещено путем платежа на сумму, которую его справедливость признает разумной.
  
   Я согласен возместить все, что было мной конфисковано и захвачено по моему приказу и записано в моих синкани****.
  
      -- Этим мы получаем разрешение укрепить Калькутту так, как мы считаем нужным, без каких-либо помех.
  
   Я согласен с этим.
  
      -- Этим мы получаем свободу чеканить сикки и из золота, и из серебра, такого же веса и пробы, как в Муксадабаде, которые будут монетами, обращенными в хождение в этой стране, и не должно быть никаких просьб о вычете батты.
  
   Я согласен, чтобы английская компания чеканила биллион в сикках.
  
      -- Сей договор должен быть утвержден подписью, печатью и клятвой перед лицом Аллаха и его Пророков соблюдать вышеизложенные пункты не только набоба, но и всех высших сановников при его дворе.
  
   Я поставил печать и подписал вышеизложенное в присутствии Аллаха.
  
      -- Этим адмирал Чарльз Уотсон и полковник Роберт Клайв от имени и в пользу английского народа и компании соглашаются жить в добром взаимопонимании с набобом, положить конец раздорам и хранить с ним дружбу, пока эти условия соблюдаются и исполняются набобом.
  
   Я поставил свою подпись и печать под вышеизложенными пунктами на условиях, что губернатор и совет также подпишут и поставят свою печать под ними с печатью компании и поклянутся соблюдать их, тогда я согласен с ними.
  
   Затем следовала печать набоба, и два его генерала, Мир-Джафар и Раджа Дуллуб, также подписали договор.
  
   *Бумаги или патенты, подписанные падишахом.
  
   **Бумаги, подписанные визирем.
  
   ***Офицеры, что занимаются налогами и таможней.
  
   ****Правительственные книги.
  
   Батта - излишки при обмене монет разных стран.
  

Соглашение губернатора и совета с набобом Бенгала

  
   "Мы, Английская Ост-Индская компания, в присутствии Его Превосходительства набоба Мунсеруда Мулука Сираджа Даулы, субадара земель Бенгала, Бабара и Ориксы, скрепляем печатью и подписями членов совета наше согласие и торжественное обещание, что дела факторий компании, находящихся в ведении набоба, будут производиться, как прежде; что мы никогда не причиним вреда ни единому человеку без причины; что мы никогда не предложим защиту людям, которые имеют дела с государством, ни одному фулукдару или земиндару падишаха, ни убийцам, ни грабителям, никому, кто всего лишь действовал против содержания законов, дарованных набобом; мы будем вести торговлю в прежнем русле и никогда не отклонимся от данного соглашения".
  
   Адмирал также написал набобу следующий ответ:
  
   "Я получил ваше письмо, - и вы оказали мне честь, тем что написали его, - через Ранджил Роя, кто принес мне глубочайшее удовлетворение, ознакомив меня с вашим расположением к нашим людям и вашим искренним желанием жить вместе с нами по строгим законам дружбы и союза.
   Прежде чем это письмо попадет к вам в руки, он даст вам знать, как сильно я испытываю те же самые чувства, об искренности которых я надеюсь заявлять ежедневно все сильней, чтобы вы могли убедиться, насколько англичане оклеветаны, теми, кто описывал их как честолюбивых и раздражающих людей. Я верю, что вы увидите отныне их поведение, поскольку их поведение полностью противоположно, - нет на земле более мирных людей, если их не угнетают; хоть я и должен признать, что нет и тех, кто быстрее готов обнажить меч, если раны сильны.
   Бумагу с соглашением со своей стороны я прилагаю, сделанную так, как вы желали, подписанную моей рукой и скрепленной моей печатью. И я призываю Всемогущего, которому мы оба молимся, засвидетельствовать сей поступок и наказать меня, если я когда-либо отступлю по собственной воле от соблюдения любой части договора, заключенного между вами и английским народом, на столько, на сколько вы будете верно соблюдать его со своей стороны, что, я не сомневаюсь, продлится всю вашу жизнь. Что мне еще добавить? Лишь собственные пожелания, чтобы ваша жизнь была долгой и увенчанной процветанием".
  
   "Я, Чарльз Уотсон, и проч., и проч., именем Его Британского Величества и в присутствии Господа и Иисуса Христа торжественно объявляю, что буду верно хранить и защищать мир, заключенный девятого февраля 1757 года между субадаром, и пр., и англичанами, в любой его части и статье, приведенных выше. И пока субадар сдерживает свои обещания и подписанные им статьи, я всегда буду считать его врагов врагами своей нации и, будучи позванным, окажу ему любую поддержку, что будет в моих силах".
  
   Субадар или набоб при подписании договора послал обычные подарки адмиралу, губернатору и полковнику: каждому по слону, платью или кафтану и венцу; полковник и губернатор приняли их от лица компании, но мистер Уотсон, как представитель короля, отказался от подарка. Впрочем, он очень вежливо принял на борту Кента офицеров набоба, что принесли его, и показал им нижний ряд тридцатидвухфунтовых пушек, о которых они в ужасе передали своему господину, в ком вовсе не зародилось каких-либо теплых чувств к новым друзьям и кто продолжил с прежней скоростью свой поход к столице, к счастью для его поданных впоследствии отчасти укрощенных при его поражении. Мистер Уоттс, один из совета, весьма искушенный в местном языке, их политике и обычаях, присоединился к набобу, чтобы проследить исполнение мирного договора*.
  
   *Размышления Скрафтона о правительстве Индостана.
  
   Мистер Уоттс был послан к набобу со следующим письмом от адмирала, написанным шестнадцатого февраля 1757 года:
  
   "Омичанд рассказал мне об обстоятельствах, что вы изволили ему поведать. Весть о флоте французских военных кораблей и большой армии под командованием месье Бюсси я полагаю правдой; больше того, я слышал, что они идут сюда, замышляя недоброе против нас. Поскольку вы желаете, что я должен сделать все, что в моих силах, чтобы не допустить их на эти земли, вы можете быть уверены, что я сделаю все возможное, чтобы этого не случилось, чтобы засвидетельствовать свое расположение к вам. Просьбы такого рода я всегда буду рад исполнить, и по моей готовности исполнить ваше желание вы будете совершенно уверены в моей дружбе и уважении, а также будете удовлетворены моими действиями. Я верю, что было разрушено и разорено вашей злостью и негодованием, будет вновь процветать под вашей благосклонностью и защитой. Мистер Уоттс отправился нанести вам визит от имени губернатора и совета, и я льщу себе, что вы согласитесь с просьбами, которые он может высказать*".
  
   *Речь идет о его согласии нам атаковать французов
  
   Таким образом, вдохновленным и доблестным поведением двух английских командиров дела компании, которые еще несколько месяцев назад казались на грани неизбежной гибели, были не только достаточно восстановлены, но стали еще устойчивей и лучше, чем прежде; договор мог бы быть еще более выгодным, если бы адмирал и полковник не получили как раз во время его заключения известие о начале войны с Францией, которое вскоре подтвердилось с прибытием коммодора Джеймса** с "Отмщением"; и было хорошо известно, что французский гарнизон в Чандернагоре состоял из пяти сотен европейцев и более чем тысячи сепоев, если бы они присоединились к набобу, то вероятней всего покончили с нашей компанией. Учитывая все обстоятельства, договор был для нас почетен и выгоден, и в некоторой мере набоб был наказан за те неслыханные жестокости, которые он столь бессмысленно сотворил над множеством невинных людей***.
  
   **Прибытие мистера Джеймса к Гангу было весьма своевременным, не только из-за достоверных сведений о войне с Францией, но и потому, что он привел на своем корабле и двух грузовых суднах отряд из пятисот человек, что позволило нам немедленно атаковать французов. Его великая заслуга в предприятии и успешном завершении перехода вокруг Бомбея в столь позднее время года также должна быть отмечена особо; так же, как и то, что по дороге он захватил L'Indien, французский торговый корабль, груженый военными припасами и провиантом для французской эскадры, в то время стоявшей на острове Маврикий, что весьма плохо на них отразилось и задержало их действия.
  
   ***После подписания договора с набобом адмирал отослал домой капитана Уоррика со срочными новостями в Адмиралтейство и статс-секретарю.
  
   Лишь только таким образом благополучно разрешились проблемы с индийцами, следующей естественно возникшей бедой стало усиление французов в провинции. Разумеется, комиссия, у которой были указания о делах компании в Бенгале, позаботилась донести до адмирала, что раз с набобом заключен мир, то это единственная возможность, которой он может воспользоваться, чтобы начать действовать против французов, от чьего совета все еще следует ждать огромных неприятностей.
   Адмирал, отчетливо видевший убедительность сих доводов, с готовностью принял предложение, и ничто бы не помешало ему немедленно начать войну с французами, если б не несколько джентльменов этой нации не прибыли бы в то время из Чандернагора со свежими предложениями сохранять нейтралитет. Столь много джентльменов из совета нашей компании сочло их разумными, что на некоторое время дела замерли в неопределенности, и все говорили лишь о заключении дружбы и мира между двумя народами в Бенгале. В конце концов, возник следующий вопрос: "Раз у правительства Чандернагора, подчиненного совету Пондишерри, есть достаточно власти, чтобы заключить мир, есть ли у совета Пондишерри возможность объявить их дела незаконными?" Этот единственный вопрос положил конец всем размышлениям о нейтралитете, поскольку французские посланники, когда им задали его, не смогли дать на него положительного ответа, и так как к этому времени стало известно, что война между двумя нациями действительно объявлена, то адмирал пришел к решению прекратить переговоры. Соответственно, он, как представитель короля, и совет, со стороны Ост-Индской компании заключили соглашение атаковать Чандернагор - основное и сильно укрепленное поселение французов в этой части Индий. Крепость представляла собой квадрат три четверти мили в обхвате, с четырьмя бастионами, на каждом из которых стояло шестнадцать пушек, не считая тех, что были на куртине и расчета из четырех пушек на вершине церкви. С трех сторон был выкопан ров, не заполненный водой, с гласисом в сорок ярдов. У гавани на севере стоял равелин с пятью пушками и напротив водного входа в крепость находилось земляное укрепление с шестью пушками, что защищали реку.
   Экспедицию бы начали в несколько следующих дней, если бы не вмешательство набоба: ранним утром девятнадцатого февраля он прислал адмиралу следующее письмо.
  
   "Чтобы положить конец разорениям в моей стране и моих владениях, я согласился подписать мирный договор с англичанами, где говорилось, что торговля и дела могут вестись, как прежде, с условиями которого вы согласились, и между нами было заключено и установлено твердое перемирие; вы также прислали мне обещание, подписанное вашей рукой и с вашей печатью, не нарушать покой моей страны; но сейчас выходит, что вы задумали осадить французскую факторию у Хугли и причинить разорение этому народу. Это противоречит всем правилам и обычаям, поскольку вы приносите свою вражду и различия в мою страну; не было такого со дней Тимура, ведь европейцы воюют друг с другом во владениях своих королей. Если вы стремитесь осадить французские фактории, то я считаю своим долгом и честью перед моим падишахом помочь им своими войсками. Кажется, будто вы склонны разорвать мир, что был между нами столь недавно заключен; прежде эти земли требовали себе маратхи и много лет изводили страну войной, но когда спор был улажен и заключен мир с этими людьми, то они никогда не позволяли себе разрушить его или даже отступить от условий вышеуказанного договора. Это ошибочное и порочное дело - нарушать его и не обращать внимания на условия, заключенные в самой торжественной манере; вы, несомненно, обязаны строго соблюдать вашу часть договора и никогда не пытаться и не становиться причиной бед или волнений в будущем для провинций под моим правлением. Я буду соблюдать свою часть договора еще тщательней, чем я обещал и с чем соглашался.
   Я буду поддерживать и сохранять свои обязательства по мирному договору, что я заключил с англичанами, который, я надеюсь, с благословения Аллаха продлится годы. Может быть, вы слышали, что семь лет мы воевали с маратхами, но, когда с ними был заключен мир, они строго соблюдали его условия и никогда не отступали от него. Столь же справедливо и резонно, что ваш народ должен обратить внимание на наш договор, и не причинять моей стране бед, и не нарушать ее спокойствие разногласиями, которые могут возникнуть между вами и силами других европейцев".
  
   На это адмирал послал следующий ответ, помеченный двадцать первым февраля 1757 года.
  
   "Я удостоился чести получить ваше письмо от девятнадцатого числа сегодня утром и увидел, что вы осуждаете наши военные действия против французов, поселившихся в этой стране. Представь я, что это хоть как-то заденет вас, то никогда бы не допустил и мысли потревожить спокойствие в вашей стране, выступив против вышеуказанной нации у берегов Ганга; и сейчас я готов оставить намерение атаковать их факторию или проводить против них какие бы ни было военные действия, если они примут и согласятся заключить нерушимый договор о нейтралитете, и если вы, как субадар Бенгала, своей рукой поручитесь за соблюдение этого договора и пообещаете защитить англичан от любых попыток этой нации захватить наши владения во время моего отсутствия. Я убежден, что вы не слышали о иных людях в мире, которые столь же строго соблюдали данное ими слово и заключенные ими договоры, как англичане; и я искренне заверяю вас, что я буду нерушимо сохранять мир, что мы заключили, и я смею ответить за полковника и представителей компании, что они не попытаются нарушить ни единого его пункта.
  
   Я подписал договор между вами и англичанами своей собственной рукой и поставил свою печать; и я вновь повторю свои обещания, сделанные перед лицом Господним и Иисусом Христом, что я буду нерушимо поддерживать и хранить свою часть вышеуказанного мирного договора, не сомневаясь в вашей искренности соблюдать те пункты, с которыми вы согласились. Я также обещаю, что не нарушу спокойствия вашей страны военными действиями против французов, под обеспечением вашей ответственности за их соблюдение строгого нейтралитета с нами".
  
   Французы, воспользовавшись всемогущей силой мздоимства, переманили на свою стороны некоторых из придворных набоба, и они столь повлияли на него, что набоб, не дожидаясь ответа на свое письмо от девятнадцатого числа, двадцатого отослал адмиралу новое.
  
   "Воображаю, что вы получили письмо, которое я написал вам вчера; с тех пор французский вакилрассказал мне, что в реку вошли пять или шесть кораблей и ожидается еще больше. Он также показал, что вы вновь намереваетесь причинить мне и моим подданным ущерб, как только закончатся дожди. Это вовсе не подходит характеру истинного солдата и человека чести, который никогда не отказывается от своих слов. Если вы честно придерживаетесь договора, заключенного со мной, то отошлите военные корабли прочь из реки и жестко придерживайтесь вашей части соглашения. Со своей стороны я не подведу в исполнении моей. Разве прилично или честно начинать войну после столь недавнего и торжественного заключения мира? Маратхи не связаны религиозным знанием, но все же они неуклонно исполняют условия перемирия. Это станет причиной для великого удивления и трудно будет поверить, если вы, знающий веру, не сможете оставаться тверды и не сохраните договор, что заключили в присутствии Бога и Иисуса Христа".
  
   На это адмирал ответил в письме от двадцать пятого февраля 1757 года.
  
   "Ваше письмо от двадцатого числа сего месяца я получил два дня назад, но, будучи крайне занятым в подготовке вестей в Англию, не смог ответить до сегодняшнего дня. Я не знаю, как выразить вам мое изумление, когда увидел, что меня обвиняют в планах нарушить мир на столь слабом основании, как слова какого-то человека, что осмелился передать их вам, без единого моего действия, которое могло бы быть истолковано в поддержку подобного экстравагантного и нахального обвинения, в котором нет даже возможного намека на то, что оно может стать реальным. Вы говорите мне, что "недостойно истинного солдата и человека чести отказываться от своих слов!" В каком же случае за время моего пребывания здесь я действовал столь недостойно, что заставило вас подумать о моей способности нарушить мое слово? Вы сами можете ответить: ни в каком. Мои отношения с вами всегда были полны такой откровенности и честности, которыми мои земляки славятся по всему миру. От вас, сэр, я жду суда над тем человеком, что осмелился оболгать меня и обмануть вас. В то же время я пожаловался французам на поведение их вакила, и они пообещали мне написать вам о том, что все его обвинения лживы. Вы можете быть уверенным, что я всегда буду свято соблюдать мир, и я прошу вас поверить, что люди, которые будут твердить обратное, делают это лишь из зависти, поскольку надеются разбить нашу дружбу, которую им невыносимо наблюдать".
  
   Несмотря на то, что вероломный набоб к этому времени уже послал войско на помощь французам, он умышленно отправил адмиралу следующее письмо.
  
   "Письмо, что вы отправили мне о замыслах французов, я получил и внимательно прочел. Вы можете рассчитывать, что я не помогаю и не буду помогать французам. Если они начнут беспорядки или будут вести войну на моей земле, то я выйду против них со всем моим войском и сурово их накажу. Мне говорили, будто вы планируете напасть на Чандернагор, и это заставило меня написать вам, что я полагал разумным и справедливым на тот миг. Силы, что я отослал, предназначены охранять и защищать подданных короля, а не для подмоги французам. Если содержание моего письма послужит вам причиной отказаться от атаки Чандернагора, то это доставит мне неимоверное удовлетворение. Я также написал и французам, что я полагал верным, чтобы заставить их обратиться к перемирию; полагаю, действовать они будут соответственно. Я пришлю доверенного человека, что принесет мне договор, который вы можете заключить с ними, и прикажу записать его в мои книги. Поверьте, у меня нет иного плана или намерения, чем жить с англичанами на условиях взаимопонимания и дружбы. По милости Господней я никогда не намеревался сотворить дел, что вы сочли бы несправедливыми; будьте уверены в этом и не ждите ошибок. Если вы подобно остаетесь верны своему договору и клятвам, не доверяйте вестям от непроверенных или не знатных людей.
   Передовой отряд королевской армии из Дели приближается к этим землям; после этой вести я намереваюсь выйти к Патне, чтобы встретить их. Если в эти тяжелые времена вы останетесь мне другом и пришлете помощь, я буду платить вашим войскам лакх рупий в месяц, пока они будут оставаться со мной. Пришлите мне немедленный ответ".
  
   Эта последняя просьба была незамедлительно удовлетворена.
  
   От адмирала - набобу
  
   "Я только что получил ваше письмо, и оно принесло мне чувство глубокого удовлетворения. Признаюсь, у меня было подозрение, что раз вы так легко поверили французским сведениям, то разделяете с этим народом предубеждение ко мне; ваше письмо стерло мои сомнения, потому с этих пор я буду относиться к нашей дружбе с доверием и каждый день постараюсь давать вам доказательства моей.
   Готовность повиноваться, которую я выказал вам на ваше желание не атаковать французов, убедит вас, как я уверяю себя, что ничто, кроме глубочайшей нужды, не заставит меня вновь обратиться к этому вопросу. Я прошу вас отнестись со всей серьезностью к тому, что я скажу: я незамедлительно после получения одного из ваших прежних писем не только отринул все мысли о нападении на французов, но предложил им заключить договор о нейтралитете и послал людей, чтобы обговорить его условия; но посудите сами, каким должно быть мое удивление, когда после обсуждения тех условий, французские посланники признались, что не в их силах гарантировать нам соблюдения договора, в случае, если после моего ухода явится иной их главнокомандующий с немалой властью! Вы достаточно разумны, чтобы понимать - для меня невозможно заключить договор с людьми, которые неспособны выполнить его и кроме того, связывают мне руки тем, что оставляют на свободе моих врагов, чтобы те причинили мне столько неприятностей, сколько в их силах. Больше того, еще давно они говорили, что сюда идет месье Бюсси с огромной армией. Атаковать вас? Атаковать нас? Вы собираетесь в Патну. Вы просите нас о помощи. Можем ли мы быть столь неосторожны, чтобы выступить с вами и оставить своих врагов за спиной? Вы будете слишком далеко, чтобы помочь нам, и мы окажемся неспособны защитить себя. Подумайте, что можно сделать в этой ситуации.
   Я вижу только один путь. Дайте нам захватить Чандернагор и уберечь себя от любых поползновений с этой стороны, и мы поможем вам каждым солдатом, что есть в нашей власти, и пойдем с вами даже до Дели, если вы пожелаете этого. Разве мы не клялись взаимно, что друзья и враги одного из нас станут друзьями и врагами для второго? И разве Господь, мстящий вероломным, не накажет нас, если мы не исполним клятву? Что я еще могу сказать? Позвольте мне просить одолжения о вашем быстром ответе.
   Вы говорите мне, что передовой отряд армии падишаха Дели приближается к этим провинциям, и что вы выступаете в Патну встретить их; в соответствии с чем вы просите меня быть вашим другом и дать вам помощь. Разве мы уже не поклялись в дружбе? Будьте уверены, что в моих силах оказать вам помощь, если вы уступите моей просьбе, и вы обнаружите, что я буду поддерживать вас всем, что есть в моем распоряжении. Поверьте мне, и всенепременно вы не будете обмануты. Если вы сомневаетесь в моих словах, то оглянитесь на мои деяния, что касаются вас, и судите по ним. Сейчас я чту вас, как друга моей нации, и потому полагаю, что будет несправедливым по вашей склонности ко мне скрывать какие-либо обстоятельства; поэтому я воспользуюсь этой удобной возможностью, чтобы сказать вам: войска, что должны были прибыть со мной, наконец вошли в реку; се обстоятельство, что подействует благотворно в ваших интересах, если вы всего лишь дадите мне способ им воспользоваться".
  
   Через несколько дней благосклонные чувства адмирала к набобу полностью переменились; он убедился, что последний вступил в тайные сношения с французами и намеревался помочь им чуть ли не всеми своими войсками, хотя каждая статья договора с нами оставалась невыполненной; потому, четвертого марта, адмирал послал набобу следующее письмо.
  
   "Несколько дней назад я отвечал вам на письмо от двадцатого числа прошлого месяца; полагаю, вы уже получили его и таким образом полностью убедились в ложности сведений, которые предоставил французский вакил о моем намерении нарушить мир. Если вы все еще хотите доказательств моей искренности, с которой я заключал его, и моего желания, которой у меня осталось поддерживать мир, то вы найдете его в моем терпении, что страдает не только от того, что ваша часть договора столь долго остается неисполненной, но даже переносит вашу помощь моим врагам, французам, людьми и деньгами против вашего обещания, принесенного мне в самой торжественной манере, что мои враги станут вашими.
  
   "Так ли это, что солдат и человек чести никогда не берет свои слова обратно?" Но пришло время говорить прямо: если вы действительно желаете сохранить страну в мире, а подданных от нищеты и разорения, то в десять дней от сегодняшнего дня исполните каждую статью нашего уговора, чтобы у меня не было ни малейшей причины пожаловаться; иначе - запомните - вы должны будете ответить за последствия; и, поскольку я всегда со своей стороны действовал открыто и откровенно по отношению к вам, то теперь уведомляю вас, что остатки войск, которые должны были быть здесь давным-давно (и о которых, я слышал, полковник говорил вам), будут в Калькутте через несколько дней, и еще через несколько дней я пошлю корабль за подмогой на воде и суше и разожгу на вашей земле такой костер, который не погасят даже воды Ганга. Прощайте; запомните, это вам обещал тот, кто никогда не нарушал данного вам или любому иному человеку слова".
  
   Девятого марта адмирал получил от набоба следующий ответ.
  
   "Я уже ответил на ваше письмо, что вы посылали мне несколько дней назад. Будьте так добры учитывать суть того, о чем я писал*, и послать мне немедленный ответ. Я тверд и намерен соблюдать условия заключенного нами договора, но вынужден отложить их исполнение из-за праздника Холи, во время которого мои баньяны и советники не могут входить в дурбар. Как только он окончится, я немедленно выполню все, что подписал. Вы разумны и понимаете, что подобной задержки не избежать, и я льщу себе, что она значит не столь много. Не в моем обычае разрывать договоры, что я заключил, поэтому будьте удовлетворены, что я не стремлюсь улизнуть от того, что подписал с англичанами. Я уповаю на вашу дружбу и храбрость, что вы окажете мне поддержку, которой я просил против приближающегося передового отряда паттанов, и будете так любезны, чтобы согласиться на просьбу, которую я сделал в последнем письме. Что я могу еще сказать?
  
   *здесь подразумевается падишах Дели
  
   Я заклинаю вас не сомневаться в моей честности. Со всей искренностью я обещаю вам, что никогда не разорву и не нарушу свою часть договора, заключенного с вашим народом".
  
   В это письмо была вложена записка с такими строками:
  
   "Можете быть уверены, что, если кто-либо поссорится с вами или станет вашим врагом, я клянусь перед Аллахом помочь вам. Я не давал французам ни единой каури, и мои войска в Хугли были отосланы Нандкомару, местному фуджидару**; французы никогда не осмелятся затеять с вами ссору. Я убеждаю себя, что и вы не нарушите древнего обычая и не будете вести войны на реке Ганг или в провинциях, над которыми я поставлен субадаром".
  
   *Фуджидар или фусдар - губернатор и верховный магистрат области.
  
   Адмирал получил от набоба еще одно письмо от десятого марта 1757 года.
  
   "Я получил ваш любезный ответ, в котором вы пишете, что ваши подозрения подходят к концу и что по получению моего письма вы воздержались от атаки на Чандернагор и послали к ним людей, чтобы заключить мир и написали условия соглашения; но когда они уже были готовы подписать их, то объявили, что если они их подпишут, но прибудет иной главнокомандующий, то они не могут положиться на то, что он будет соблюдать их; и потому мира не получилось. Вы также написали много иных частностей, о которых я хорошо осведомлен. Истинно ли так, что в обычае французов, если один человек подписывает соглашения, то другой может не исполнять их; какова уверенность в этом? Война была мной запрещена, потому что французы арендовали мою землю и потому желали моей защиты; поэтому я написал вам заключить мир и не имел никаких намерений помогать или относиться к ним благосклонно. Вы понимающи и великодушны; если враг искренне просит вашей защиты, вы даруете ему жизнь, но затем вы должны убедиться в честности его намерений, если же это не так, то делайте то, что сочтете нужным**.
   Я тверд в своих соглашениях, и гляжу на ваших врагов, как на своих, и никогда не уклонюсь от этого.
   Да будет крепче наша дружба с каждым днем***".
  
   **Эти строки воодушевили адмирала и полковника возобновить атаку на Чандернагор.
  
   ***Из перевода мистера Уоттса.
  
   Полковник Клайв в конце февраля покинул свой лагерь рядом с Калькуттой и пересек Ганг, что было одинаково удобно и для ведения войны с французами, и для помощи набобу против паттанов, но поскольку намерения набоба и французов стали чересчур очевидными, то восьмого марта он направился к Чандернагору и тринадцатого числа осадил его. Четырнадцатого враг попробовал сделать вылазку, на что великолепно отреагировал капитан Кут и вскоре обратил французов в бегство. На этом они прекратили сопротивление на внешних бастионах, и с крайне малыми потерями мы завладели городом, батареями в нем и рядом с ним, а враг, таким образом, оказался заперт в крепости.
   Как только все было готово на флоте, и каждый корабль был избавлен от ненужных припасов, с приливом они также вошли в реку*. К огромному разочарованию, равно как и удивлению французов (они льстили себе, что для нас будет весьма непрактично привести большие корабли) восемнадцатого числа Кент, Сэйлисбери и Тигр показались у крепости, а затем повернули к мысу неподалеку от Чандернагора, встали на якорь девятнадцатого у Прусского Восьмиугольника, откуда открывался превосходный вид на город и укрепления. Как только мы бросили якорь, французы выстрелили по нам два или три раза, чтобы проверить достают ли они до наших кораблей, но расстояние было слишком велико.
  
   *По этому случаю мистер Джеймс прислал адмиралу следующую записку:
  
   "Сэр,
   в соответствии с вашим приказом я отослал всех заболевших людей в госпиталь и теперь докладываю вам о нынешнем состоянии корабля. Хотя может показаться, что большая часть команды больна, но основная часть их жалоб приходится на цингу, вызванную последним утомительным переходом, и я надеюсь, что уже через несколько дней они восстановятся; поскольку я всегда почитаю за честь служить под вашим началом и стараюсь продлить ваше одобрение моего поведения, то надеюсь, сэр, что вам ничто не помешает взять меня в планирующуюся экспедицию против Чандернагора. Я льщу себе, что вы найдете достойное применение "Отмщению", поскольку хоть он и небольшого водоизмещения, но просторен, чтобы в бою можно было расположить двадцать четыре двенадцатифунтовые пушки на одной палубе. Сегодня я останусь на борту, чтобы подготовить все настолько, насколько возможно, и смею сделать себе одолжение и дождаться вас завтра утром, чтобы получить дальнейшие распоряжения, которые вы, возможно, сочтете за честь мне дать; с искренним уважением, сэр, остаюсь
   самым Вашим обязанным,
   покорным и скромным слугой,
   Уильямом Джеймсом

Отмщение, у Калькутты,

10 марта 1756 года"

  
   Эту просьбу адмирал не смог удовлетворить, поскольку долг перед обществом заставил его отправить Отмщение в форт святого Георга по делу крайней наиважности.
  
   Наши приготовления к атаке неизбежно проводились столь открыто, что невозможно было предполагать, будто они останутся тайной для французов, которые поэтому использовали всевозможные методы, чтобы расстроить наши планы. Прямо перед крепостью Чандернагора лежала большая песчаная отмель, из-за которой пролив был весьма узок; чтобы запереть его, они утопили там три корабля, нагруженных балластом, мачты которых, однако, виднелись над водой. Три других больших корабля стояли на якоре выше по течению; им, как говорили, предназначалась роль брандеров, которые посреди ночи с приливом должны были выйти и сжечь нашу эскадру. Потому адмирал решил опередить их и дал приказ спустить все лодки с кораблей, как только наступит ночь, чтобы перерезать якорные канаты французов. Точно так и было сделано, и все их корабли вынесло на мель. Как позже оказалось, команды с этих кораблей отозвали на подкрепление гарнизона.
   Атака крепости должна была, вероятно, произойти на следующее утро, если бы течения реки текли благоприятно для подобной цели; но, к несчастью для нас, они могли послужить нам либо ранним утром, либо ближе к вечеру. Это обстоятельство вынудило адмирала отложить атаку на два-три дня. В это время он послал лейтенанта Хэя с белым флагом к губернатору, чтобы тот сдал крепость, но последний вежливо, однако решительно отказался. Мистер Хэй заметил, когда проходил между корабельных мачт, утопленных посреди реки, что корпуса кораблей лежат не так глубоко под водой; мистер Джон Деламотт, храбрый и деятельный офицер, мастер на корабле адмирала, получил на следующий день приказ осмотреть их, и, несмотря на попытки врага помешать ему непрерывной пальбой из пушки, он вернулся с удовлетворительными новостями, что наши корабли могут безопасно пройти между ними. Но кроме препятствия в виде затопленных кораблей, с которым мы ожидали встретиться, французы позаботились соорудить две батареи из пушек большого калибра, чтобы сделать узкий проход еще более трудным и опасным. Одна из них была сделана в форме полумесяца и расположилась у самого края реки, в ружейном выстреле от затопленных кораблей, вторая была фашинной батареей на гласисе крепости и предназначалась обстреливать наши корабли с боку и с кормы. Из пушки на их четвертом бастионе тоже можно было вести огонь по реке.
   Диспозиция, принятая при атаке крепости, была следующей. Тигр располагался против северо-восточного бастиона; Кент против куртины между бастионами по другую сторону ворот; и Сэйлисбери против юго-восточного бастиона. Прежде чем мы начали атаку, было сочтено неоспоримо необходимым полковнику Клайву возвести батарею на берегу реки, чтобы обстреливать южную сторону юго-восточного бастиона врага, и в случае упорного сопротивления мы могли бы пробить в нем брешь перекрестным огнем с кораблей и предполагающейся батареи. Соответственно для этой цели были выполнены приготовления, но, прежде чем они могли быть исполнены, армии пришлось захватить батарею-полумесяц, что они сделали с большой доблестью, загнав войска врага в крепость.
   Все было готово; двадцать второго числа адмирал казался невероятно жаждущим атаковать, но дневной прилив начался так поздно, что невозможно было кораблям встать на указанные стоянки, чтобы хватило дневного света вести огонь, и потому враг бы имел перед нами преимущество, поскольку хоть ночи и были слишком темными, чтобы мы могли различить амбразуры их укреплений, зато они бы легко увидели корпуса наших кораблей, которые должны были лежать столь близко к крепости, что среди их команд началась бы кровавая резня. Следующий день, однако, не мог быть потерян, и тем же вечером адмирал приказал развесить на мачтах утопленных кораблей огни со шторками в сторону крепости, чтобы мы могли видеть, как пройти между ними перед самым рассветом и не быть обнаруженными врагом.
   Наконец наступило славное утро двадцать третьего марта, и батарея полковника, постройка которой завершилась за глухой стеной, начала обстреливать поверх наших кораблей с поднятыми парусами юго-восточный бастион. Тигр с развевающимся знаменем адмирала Покока* вышел вперед и около шести часов утра удачно встал на стоянку напротив северо-восточного бастиона. Кент со знаменем адмирала Уотсона быстро последовал за ним, но, прежде чем он успел достичь назначенного места, на реке начался отлив, и якорь поволокло; так что перед тем, как остановиться, Кент оказался у юго-восточного бастиона, на месте, где должен был быть Сэйлисбери, и предполагалось, что они будут вести обстрел юго-западного бастиона. Происшествие с якорем Кента, что не удалось быстро прекратить, и то, что его отнесло на место Сэйлисбери, вывело последний корабль из военных действий к горькому разочарованию его капитана, офицеров и команды, поскольку им не удалось выстрелить из пушек, разве что время от времени, когда корабль рыскал туда и сюда из-за прилива и отлива. Все время, пока Кент и Тигр подходили к крепости, французы вели по ним ужасный огонь, без какого-либо сопротивления с их стороны; но как только корабли встали на якорь, они принялись стрелять в ответ с такой яростью, что удивила противников. В то же время войска полковника Клайва заняли ближние к крепости дома и оттуда весьма досаждали врагу ружейными выстрелами.**
  
   *За несколько дней до этого мистер Покок прибыл на Кумберленде в Балласор и хотя не мог провести собственный корабль по реке, но ни в какой мере не собирался оставаться без дела, и потому на своем барке присоединился к эскадре двадцать первого числа; следующим вечером (что предшествовал атаке) он поднял свой флаг на борту Тигра; его прибытие весьма разочаровало доблестного капитана Латэма, которому пришлось уступить вышестоящему офицеру большую часть почестей, которые в ином случае достались бы только ему, как командиру Тигра.
  
   **Наши корабли стояли так близко к крепости, что выпущенные с топа мачт ружейные пули, когда ударялись об известковые стены губернаторского дворца, что стоял в самом центре крепости, становились плоскими, будто полкроны.
  
   Огонь теперь шел с обеих сторон и поддерживался с необычайным воодушевлением. Фланговые пушки с юго-западного бастиона весьма досаждали Кенту, и все aides-de-camps адмирала были ранены, мистер Уотсон самолично подошел к лейтенанту Брертону, который командовал артиллерией на нижней палубе, и отдал особый приказ направить огонь против тех пушек, и те вскоре затихли. В восемь утра несколько вражеских выстрелов задели Кент в одно и то же время: первый вошел рядом с фок-мачтой и поджег два или три тридцати двух фунтовых патронника с порохом, пока ребята держали их в руках, готовые зарядить пушки. От взрыва кранцы из шерсти и прочие подобные вещи загорелись между палубами, и весь корабль так заволокло дымом, что люди в смятении закричали, будто в кладовой канонира начался пожар, вообразив от ужаса из-за обстрела, что ядро в самом деле попало в нее. Это предположение вызвало панику среди большей части команды, и семьдесят или восемьдесят человек выбрались через бортовые амбразуры к лодкам, что стояли бок о бок с кораблем. Французы немедленно заметили переполох и решили упрочить свое положение тем, что начали вести по кораблю такой жаркий огонь, какой только смогли. Однако лейтенант Брертон с помощью нескольких храбрецов потушил огонь, а затем, подбежав к амбразурам, умолял моряков вернуться, укоряя их за то, что они покинули пост; но, обнаружив, что попреки на них не действуют, он додумался до очевидно более успешного метода, что тронул бы их чувство стыда, и потому громко воскликнул: "Британцы ли вы? Вы, англичане, и бежите прочь от опасности? Позор, какой позор!" Эта укоризна возымела эффект на людей, и они немедленно вернулись на корабль, встали на места и возобновили пылкий огонь по противнику.
   Примерно через три часа после начала атаки парапеты северного и южного бастионов были почти разрушены, пушки, в большинстве своем, выведены из строя, и мы могли ясно видеть с грот-марса Кента, что обломки парапета и мерлонов полностью закрыли те пушки, что еще годились для службы. Также мы могли легко заключить, что враг потерпел колоссальные потери, и когда они поняли, что наш огонь против них весьма возрос, то вывесили белый флаг, после чего военные действия прекратились, и адмирал послал лейтенант Брертона (единственного офицера на борту Кента, кто не был убит или ранен) и капитана Кута из королевского полка с флагом переговоров в крепость, и они вскоре вернулись, приведя с собой сына губернатора с договором о капитуляции, который заверили оба адмирала и полковник, и вскоре мы завладели этим местом.
  
   Условия капитуляции, предложенные управляющим и советом по делам французской Ост-Индской компании в Чандернагоре вице-адмиралу Уотсону, с его ответами, от двадцать третьего марта 1757 года.
  
   Пункт I. Беглецам сохранят жизни.
   Ответ. Все беглецы будут возвращены.
  
   II. Все офицеры этого гарнизона являются пленниками под честное слово, и смогут свободно унести с собой свои вещи, и уйти, куда пожелают, в обмен на обещание не выступать против Его Британского Величества в нынешней войне.
   Адмирал согласен с этим пунктом.
  
   III. Солдаты гарнизона пробудут в плену так долго, пока продолжается нынешняя война; и когда будет заключен мир между королем Франции и королем Англии, их отошлют в Пондишерри, до тех пор, пока они не покроют расходы английской компании.
   Адмирал соглашается и на это, с одной лишь разницей: вместо того, чтобы послать солдат в Пондишерри, их отошлют в Мадрас или в Англию, как в дальнейшем адмирал посчитает верным; и что чужеземцы, которые не принадлежат к французскому народу и добровольно выберут поступить на английскую службу, будут освобождены.
  
   IV. Сепои гарнизона не считаются пленными; они могут покинуть или же, напротив, вернуться в свою страну на побережье.
   Адмирал согласен с этим пунктом.
  
   V. Офицеры и люди с европейского корабля компании Сен-Конте должны будут отправиться в Пондишерри на первом английском корабле, который пойдет к побережью.
   Офицеры и люди с европейского корабля будут приравнены к солдатам и отправятся в Мадрас или Англию так скоро, как только возможно.
  
   VI. Французским священникам-иезуитам будет разрешено исполнять обряды, что требует их вера, в доме, который передадут им, потому что их церковь разрушена. Серебряная церковная утварь и все, что принадлежит церкви, должно быть передано им, а также их вещи.
   Адмирал не может согласиться, чтобы кто-либо из европейцев жил здесь, но французские иезуиты могут отправиться со всей их утварью в Пондишерри или же куда они пожелают.
  
   VII. Всем жителям, к какой бы нации они не принадлежали: европейцы, метисы, христиане, туземцы, язычники, мусульмане, должно вернуть во владения их дома и все прочее, если окажется, что вещи принадлежат им - как внутри крепости, так и в их владениях.
   Этот пункт остается на усмотрение адмирала, который поступит по справедливости.
  
   VIII. Фактории в Коссимбазаре, Дакке, Патне, Джеуде и Балласоре останутся под властью людей, которые управляли ими и раньше.
   Решится между набобом и адмиралом.
  
   IX. Управляющие, советники и те, кто работал на них, вольны уйти, куда пожелают, с одеждой и бельем.
   Адмирал согласен с этим.
  
   Адмирал ожидает ответа к трем часам сегодняшнего дня, и, таким образом, британские войска могут взять крепость под контроль к четырем часам.
  
   Вышеизложенные предложения были приняты советом, в соответствии с чем мы передаем крепость Чандернагора адмиралу Уотсону.
  
   Чандернагор, 23 марта 1757
   П. Рено, Лапортье, М. Фурнье, Ф. Николя, А. Каю, Сюге.
  
   Надо сказать, что французы защищались доблестно, поскольку они оставались у пушек до тех пор, пока было хоть что-то, чем можно стрелять. Мы так и не смогли узнать, скольких людей они потеряли убитыми и ранеными в целом, хотя они признались, что с юго-восточного бастиона вынесли сорок мертвецов. Северо-восточный бастион был очищен от защитников дважды, и среди множества раненых оказался некий Ли, капрал и беглец с Тигра, пообещавший врагу, что из трех снарядов два он выпустит по Тигру, и пока он нес мортиры, чтобы сдержать обещание, его сразило ружейной пулей с топ-мачты Кента. Позже его отправили домой, в Англию, как пленника.
   С нашей стороны три пушки на нижней палубе Кента были разрушены и столько же - на верхней. По стороне корабля, что была ближе к крепости, пришлось 138 выстрелов, не говоря уже о том, что были сильно повреждены мачты и снасти. Тридцать семь человек погибли на месте на его борту, и семьдесят четыре получили различные ранения. Среди мертвых был первый лейтенант адмирала, мистер Перро, павший в самом расцвете юности и горько оплакиваемый всеми нами. Мистер Роулинс Хей, наш третий лейтенант, почти тех же лет, что и Перро, потерял ногу у бедра и умер тридцать первого марта в лазарете, не менее оплакиваемый, чем Перро. Капитан Спек был опасно ранен в ногу, и тот же выстрел оторвал ногу его сыну, мистеру Уильяму Спеку, который позже скончался от ранения. Мистера Стентона, второго лейтенанта, не раз контузило, но он вскоре поправился. Мистер Мерриот, мичман, был ранен в бедро, но не смертельно. Мистер Вуд, другой мичман, был ранен легко. Мистер Джеймс Лифтер, помощник адмирала, был ранен в ногу за те несколько минут, пока он разговаривал с ним; и мистер Барнз, казначей, получил жестокие ушибы на обоих бедрах, когда рядом с ним пролетело пушечное ядро, но не задело его.
   Число убитых на Тигре почти сравнялось с убитыми на Кенте. Сам адмирал Покок был легко ранен, но мастер-капитан мистер Филлипс - смертельно, и его помощник, мистер Патер, лишился руки. Мичманы, мистер Уилкинсон, мистер Томпсон и мистер Гриббл, тоже были ранены. Общее число людей, отправленных в лазарет с этого корабля, составляло сорок один человек, в которое вошли несколько добровольцев с фрегата и шлюпа Его Величества; в тот день им было позволено участвовать в стычке на борту Тигра под командой лейтенанта с Бриджуотера, мистера Чарльза Сакстона, юного джентльмена, который позже получил офицерский патент от адмирала Уотсона, и отличался рвением предложить себя добровольцем при любом непредвиденном случае.
   Сердце каждого человека должно сочувствовать смертям столь многих доблестных британских юношей, павших в тот день. Погибшие и раненые на берегу кажутся пустяком; враг так сосредоточился на кораблях, что в армии был убит всего один человек и десять ранено, но на борту двух кораблей их было так много, что я с охотой воздержусь от дальнейших упоминаний этого горестного события; однако поведение капитана Спека и его сына, которому только исполнилось шестнадцать лет, было поистине велико и типично для этого славного, но горького события, что я должен просить разрешения рассказать о нем с некоторыми из самых интересных обстоятельств.
   Когда адмирал Уотсон имел несчастье увидеть павших отца и сына в одно и то же мгновение, он немедленно подошел к ним и в самых мягких и трогательных выражениях попытался утешить их боль. Капитан, который видел, что нога его сына держится только на коже, сказал ему: "Несомненно, сэр, это был жестокий выстрел, сбивший с ног и отца, и сына". Сердце мистера Уотсона было слишком переполнено горем, чтобы ответить; он лишь приказал немедленно перенести их к хирургу. Первым ко мне в кормовой трюм, где соорудили платформу, принесли капитана, и он рассказал мне, как опасно ранен его бедный Билли. Почти сразу же появился юный храбрец, еще раз едва спасшийся от верной смерти: квартирмейстер, несший его на руках следом за отцом, был убит пушечным ядром; его глаза были полны слез, но не за свою судьбу, а за участь отца. Мне пришлось потрудиться, чтобы убедить его, что раны его отца не опасны, и капитан подтвердил мои слова. Казалось, юноша не верил нам, пока не попросил меня поклясться честью, и я со всей определенностью повторил мое первое утверждение. Немедленно после этого он успокоился, но, когда я попытался поглядеть на состояние его раны, юноша требовательно осведомился, перевязал ли я рану его отца, потому что он не может и подумать, чтобы я касался его, прежде чем отцовские раны не обработаны. Я уверил его, что капитану был оказан должный уход. "Тогда, - ответил великодушный юноша, указав на страдавшего рядом, - прошу, сэр, осмотрите и перевяжите этого несчастного, что так жалобно стонет рядом со мной". Я ответил, что о нем уже позаботились, и попросил с некоторой настойчивостью дать мне возможность осмотреть его рану; он позволил и спокойно заметил: "Боюсь, сэр, вам придется отрезать выше колена", и я сказал, "Да, дружок, придется!", на что он сложил руки и, набожно и пылко подняв глаза к небу, произнес следующую краткую, но искреннюю молитву: "Любезный Господь, позволь мне в данных обстоятельствах вести себя достойно моего отца!" Когда он закончил, то заметил, что полностью доверяется мне. Я принялся за операцию выше его колена, но, пока она длилась, отважный юноша не произнес ни слова и не издал стона громче того, что можно услышать за ярд.
   Читатель может с легкостью представить, что в эти ужасные мгновения пережил храбрый, но несчастный капитан, который лежал совсем рядом со своим неудачливым и дорогим сыном. Но какими бы ни были его чувства, мы не видели иных их проявлений, кроме безмолвных, стекающих по щекам слез; и все же простые воспоминания об этом, даже через долгие годы, слишком болезненны для меня. И отец, и сын, на следующий день после битвы, были отосланы с прочими ранеными в Калькутту. Отец расположился в доме эсквайра Уильяма Мэккета, его шурина, сын же остался в лазарете со мной. Первые восемь или девять дней я дарил отцу успокоение, принося радостные новости о его мальчике, и так же я радовал сына, рассказывая о его отце. Но увы! С того времени все хорошие симптомы, что прежде сопутствовали удивительному юноше, начали исчезать! Капитан с легкостью догадался по моему молчанию и выражению лица, каковым было состояние его мальчика, и больше не задал мне более двух вопросов о нем; так болезнен был предмет разговора для нас обоих, и столь сильно его великодушный разум не желал причинять мне дополнительной боли. Первый последовал на десятый день, вот такими словами: "Как вы думаете, друг мой, как долго мой Билли может оставаться в таком неясном состоянии?", и я ответил: "Если он будет жив на пятнадцатый день после операции, то можно с уверенностью надеяться, что он восстановится". Однако тринадцатого он умер, и шестнадцатого храбрый капитан остановил на мне неподвижный взгляд и спросил: "Что ж, Айвз, как там мой мальчик?". Я не смог ему ответить, и он немедленно соотнес мое молчание с истинной причиной. Он горько заплакал, сжал мою ладонь, и умолил меня оставить его на полчаса и после вернуться, и уверил, что я увижу на его лице иное выражение, чем то, которым он бередит меня сейчас. Такими были его любезные выражения. Я в точности исполнил его желание и, когда вернулся, он казался, как обычно, совершенно спокойным и невозмутимым.
   Милый юноша бредил вечером, что предшествовал дню, когда он скончался, и в два часа ночи, находясь в полном расстройстве рассудка, он послал мне путаную записку, которую сам написал карандашом, и точную копию которой я привожу ниже. "Если мистер Айвз примет во внимание в каком расстройстве должен находиться сын, которому сказали, что он умирает, и он все еще в сомнениях, что состояние здоровья его отца пошло на лад. Если мистер Айвз не слишком занят, чтобы удовлетворить этот читт, который есть всего лишь величайшее беспокойство, что выходит из меня. Мальчик ждет ответа". Немедленно, по получению этой записки, я навестил его, и в нем еще теплилось сознание, чтобы узнать, кто перед ним. Затем он спросил:
   - Так он умер?
   - Кто, мой дорогой?
   - Мой отец, сэр.
   - Нет, радость моя, и, я уверяю, ему не грозит никакая опасность; он почти в порядке.
   - Слава Богу! Но почему они мне так сказали? Теперь я доволен и готов умереть.
   Он стиснул челюсти, и ему стало очень плохо, но я понял каждое слово, которое невнятно бормотал юноша. Он просил прощения за то (как он любезно и мягко выражал свою мысль), что побеспокоил меня в такой ранний час, и, прежде чем день подошел к концу, он перешел в лучший мир.
   Следующее изысканное сравнение так хорошо иллюстрирует красоту и безвременную смерть этого несравненного молодого человека, что я убежден: каждый благожелательный читатель извинит меня за то, что я вставляю его.
  
   Так пурпурный цветок, срезанный плугом,
   Вянет, умерший; маки на тоненьких шейках
   Склоняют головки под яростной тяжестью ливня.*
  
   * purpureus veluti cum flos succisus aratro
   languescit moriens, lassove papavera collo
   demisere caput pluvia cum forte gravantur.
  
   Вергилий, Энеида, книга IX
  
   На несколько недель после стычки капитан Спек был прикован к кровати и не выходил из комнаты, пока целиком не оправился от ранения; временами он был совсем плох, и ему угрожала немалая опасность. Пока он был неспособен нести службу, адмирал назначил на его место первого лейтенанта, мистера Джона Клерка. Наконец, Кент был признан негодным к службе, и капитан вернулся в Англию на одном из кораблей Ост-Индской компании, оставив о себе память, как об отзывчивом и настоящем джентльмене, равно как и о доблестном и умелом морском офицере. Позже ему довелось командовать семидесятипушечным кораблем Твердость в знаменитом сражении при Бель-Иль, когда сэр Эдвард Хок разбил французский флот и особенно отличился тем, что вынудил Formidable атаковать его, хотя противник превосходил по силе. На следующую ночь после сражения Твердость разбился на отмели Le'Four, но капитан и команда чудесным образом спаслись. Затем капитан Спек вновь вернулся в Англию и какое-то время наслаждался в тишине одобрением, которое справедливо выказало ему общество за его незаурядные заслуги. Потом он был назначен капитаном на корабль Modeste и опять вышел в море, но, прежде чем ему удалось послужить на благо страны, он умер в Лиссабоне на сорок третьем году жизни, к величайшему горю всех его знакомых, но особенно тех, кого он удостоил чести и счастья быть его заветными друзьями.
   Я уже процитировал несколько строк из Вергилия, переведенного мистером Питтом, поскольку счел их подходящими к смерти сына этого замечательного человека; читателю придется извинить меня за несколько дополнительных цитат работы мистера Уильяма Уайтбида, которые я привожу в память обоих храбрецов.
  
   Благословенны оба! Если песни мои позволят,
   Не наступит тот день, что сотрет о вас память,
   Пока на могучем Капитолийском холме живет
   Род Энея и страну охраняет римлян родитель*.
  
  
   * Fortunati ambo! si quid mea carmina possunt,
   nulla dies umquam memori vos eximet aevo,
   dum domus Aeneae Capitoli immobile saxum
   accolet imperiumque pater Romanus habebit.
  
   Чтобы утешиться, стоит заметить, что со взятием Чандернагора французские силы и торговля в Бенгале были полностью подорваны. Победители также захватили невообразимое количество трофеев: найденные пушки, припасы и ценности были проданы за сто тридцать тысяч фунтов стерлингов. Однако, к несчастью, случилось так, что месье Николя, человек необыкновенно дружелюбный и отец большой семьи, не был так расчетлив, как прочие его земляки, схоронившие свои богатства в крепости, и оставил их в городе; поэтому после того, как полковник Клайв первым вошел в город, все они были разграблены нашими солдатами, и бедный джентльмен вместе с семьей по всем признакам оказался на грани нищеты. Щедрый и благородный капитан Спек, прослышав о тяжелой судьбе месье Николя, позаботился рассказать о ней адмиралам и не умолчал о волнующих обстоятельствах, отчего каждый немедленно отдал сумму в полторы тысячи рупий. Их примеру последовали пятеро капитанов эскадры, пожертвовавшие пять тысяч рупий вскладчину. Мистер Дойдж добавил еще восемьсот, и на такую же сумму скинулся еще один человек, который искренне желал добра несчастному джентльмену; так, за несколько минут, к облегчению тревог этого замечательного француза и его бедной семьи был собран подарок в девять тысяч и шестьсот рупий, или же в тысячу и двести фунтов стерлингов.
   Один из джентльменов немедленно был отослан с деньгами и наказом ознакомить мистера Николя, что "некоторые его английские друзья желают, чтобы он принял сей дар, как малое доказательство уважения, которые они питают к его нравственному облику, и их неподдельной симпатии к нему в час несчастья". Бедный джентльмен, пришедший в восторг от подобной вражеской щедрости, закричал на всю крепость: "Вот это поистине друзья!" С превеликой признательностью он согласился принять деньги и пожелал, чтобы неизвестным пожертвователям были переданы самые искренние благодарности, и что за их благополучие и за благополучие их семей к небесам будут возноситься не только его молитвы, но, как он надеется, и молитвы детей его детей. Больше он ничего не смог добавить: по его щекам обильно потекли слезы, обнаружив его чувства и выразив куда как больше, чем смог бы сказать сам Цицерон со всем присущим ему красноречием.
   Вскоре после взятия Чандернагора адмирал послал весть об этом в Англию с капитаном Ричардом Тоби на шлюпе Его Величества Кингсфишере.
  
   Представитель
   Паттаны - афганцы или индийцы афганского происхождения
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"