Аннотация: Почему доктор Ливси носит с собой сыр в табакерке, которым он накормил страждущего Бена Ганна?
...Это долгая история, друг мой. Как-то раз кусочек пармезана спас мне жизнь, и с тех пор я ношу его с собой; мало ли, когда еще надо будет спасаться?
Я думаю, вы не раз замечали, что сыр, полежав в тепле, начинает пахнуть казармой и туфлями, выставленными на ночь за дверь проветриваться. Это его неприятное свойство и помогло мне, как бы невероятно это ни звучало. Однажды (это было еще в те времена, когда я ходил в помощниках у старого доктора Фозергилла - можете себе представить, как я был еще юн и наивен!) мне пришлось заехать по делам в дикий край, на север ***шира: люди, как вы помните, там злы, точно волки, и бедны, как церковные крысы.
Погода в тот день была преотвратная, и дороги в этом Богом забытом краю размыло так, словно завтра небеса обещали разверзнуться и исторгнуть из себя новый потоп, но на сей раз не было рядом Ноя, готового принять на борт своего ковчега по паре каждой Божьей твари. Джеймс, мой слуга, склонный и без того сетовать на жизнь, окончательно пал духом, и две мили мы плелись, перемешивая грязь, которая кое-где доходила мне до колена. Как назло, в уплату моих трудов мне достался ярд манчестерского сукна (оно-то было как раз кстати) и головка сыра. Признаться, я не считал себя любителем сыра, оттого этот подарок вызвал у меня скорее досаду; да и ходить со зрелым сыром в обнимку напоминало мне о покойницкой для бедняков. Во времена нашей бурной юности мне частенько приходилось помогать дяде, поэтому я узнал бы этот запах на расстоянии мили. Думаю, вы понимаете, как сильно было мое намерение выкинуть этот сыр в первую же попавшуюся лужу: пусть головастики и водомерки лакомятся этим изысканным блюдом. Но меня остановил Джеймс, и с возмущением, свойственным жителям Глазго, как только речь заходит о мирских благах, начал доказывать, что едой брезговать нельзя и нельзя ею разбрасываться. Я был слишком усталым, чтобы спорить, потому предпочел промолчать: нести мокрый и вонючий сыр, извлеченный из лужи, мне хотелось еще меньше, чем только вонючий.
Когда мы увидели таверну на отшибе какой-то деревни, уже темнело, и не было смысла идти дальше. За мутным стеклом окна горел слабый огонек, и вкусно пахло мясной похлебкой. В тот момент мне даже не пришло в голову, откуда у этих бедняков мясная похлебка; я был столь вымокшим и голодным, что мне не хотелось ни о чем думать. По лицу Джеймса было заметно, что и его одолевает страсть к теплу и еде, и, не сговариваясь, мы прибавили шаг.
Хозяин напоминал злого эльфа-из-под-холмов; во всяком случае, такими мне описывали их в детстве: низенькая, скрюченная фигура, мелкие черты лица, грязный платок на голове, скрывавший засаленные волосы... Жена (или это была служанка, сейчас мне трудно припомнить) была его противоположностью по телосложению - крупная, громкая, - но, увы, не по привычкам.
Нас приняли хорошо, но я так устал, что съел лишь немного хлеба, не притронувшись к похлебке. Джеймс последовал моему примеру, и мы вскоре отправились в постель. Она здесь оказалась одна: такая грязная, узкая и неудобная, что мы долго ворочались, пытаясь хоть как-то на ней устроиться. На наше счастье, тут почти не было насекомых, но, положа руку на сердце, я уверен, что и королева Бесс, которая, по слухам, бывала в каждой английской таверне, не брезгуя ничем, преисполнилась бы негодованием, случись ей оказаться здесь.
Проснулся я оттого, что дождь закончился и яркая луна заглядывала в низенькое оконце. Но может быть, на самом деле сон исчез оттого, что мой слуга лягнул меня ногой в ухо. Вы же помните, что он мой молочный брат, и я не стал на него сердиться, привычный к его непростому характеру. Я попробовал уснуть, но сон бежал от меня, как от прокаженного, - не помогали ни псалмы, ни счет до двухсот: наоборот, я чувствовал себя все бодрей и бодрей.
В доме было тихо, и только Джеймс похрапывал, срываясь на жалобный присвист. Я смирился со своим незавидным положением и начал было размышлять о грядущей поездке в Кент, где мне обещали показать удивительную коллекцию уродств, но почти сразу что-то отвлекло мое внимание.
Шорох. Шорох под окном.
Сначала я подумал о лисе, которая решила пробраться в курятник, но вспомнил, что у хозяев нет никакого курятника. Бродячий пес? Но собаки не могут долго хранить полное молчание. Заинтригованный, я поднялся с постели и, стараясь не шуметь, подошел к подслеповатому окошку.
Увидеть что-то сквозь него оказалось нелегко, и все, что мне удалось разглядеть, - огонек свечи, удивительно бледный, какой-то неживой, словно огонь потустороннего мира. Я до сих пор думаю, что подобное пламя можно увидеть на погребальной ладье Харона, где мертвые безмолвно слушают скрип уключин и плеск темной воды.
Встревоженный, я натянул непросохшие чулки и кюлоты и начал заряжать под лунным светом пистолет. Когда полочка кремневого замка щелкнула, мой слуга хриплым со сна голосом спросил, что случилось.
- Я хочу спуститься вниз. Кто-то ходит вокруг дома, - отвечал я ему. - Только тихо, не разбуди хозяев.
Сон окончательно покинул Джеймса, и он заметил, что этот дом собран из такого хлама, что удивительно, как его вообще не сдуло ветром и не смыло дождем. Если случится что-то нехорошее, мрачно добавил он, защиты от этих стен можно не ждать. Впрочем, мой совет не пропал втуне, и Джеймс говорил еле слышно, даже мне было трудно разобрать его слова.
Он быстро оделся, не забыв посетовать на мокрые вещи, и через пять минут был уже готов. Я еще раз посмотрел в окно: огонек дрожал уже в другом месте, чуть левей.
Мы вышли в коридор, где стояли наши туфли и лежал сыр. По правде, я надеялся, что хозяева украдут его и, конечно, не собирался им в этом препятствовать, но, похоже, им он тоже не внушил теплых чувств. Сыр вонял пуще прежнего (сырая погода шла ему на пользу), и я поспешил спуститься. Джеймс шел за мной; я спиной ощущал его неодобрение.
Облака окончательно рассеялись. Луна неторопливо плыла с другой стороны дома, и мы, выйдя из дверей, оказались в глубокой тени, скрытые от чужих глаз. Сейчас деревня показалась мне заброшенной: ни единой собаки, ни признака человеческого присутствия.
Джеймс невежливо толкнул меня в бок, и я увидел, как появляются огоньки в лесу: один за другим, гаснут, колеблются, танцуют. Они плыли на высоте человеческого роста, и Джеймс уже запыхтел, прицеливаясь, когда меня вдруг осенило.
- Ignis fatum! - воскликнул я и звонко ударил себя по лбу.
- Что-о?
- Болотные огоньки, Джеймс, - значительно пояснил я и спрятал оружие за пояс. - Это не люди, это... это просто огни.
- Бесовские, что ли?
- Кто-то называет их и так, - мне стало смешно от своей сосредоточенности и глупой мысли, что нас окружают какие-то люди. - Наверняка есть какое-то научное объяснение.
- У нас говорили, что это мертвые, - я так и видел, как он упрямо выпячивает нижнюю губу. - Неправедно убитые. Бродят в поисках упокоения.
- Что за вздор! Хорошему христианину не стоит в это верить. Кто здесь мог кого убить?
- Для мертвых дороги не проблема... Моя бабка-то мертвецов видала, как я вас вижу сейчас, и мне рассказывала, вот так-то.
- Но сейчас-то ты меня не видишь.
Ответом мне было неразборчивое ворчание, и слуга спрятал пистолет.
Удивительное и величественное зрелище представилось нашим глазам. Темнота и белая дорога, звезды на небе и звезды в лужах и свет множества свечей, как будто невидимки бродят по лесу: мне казалось, что я сам превратился в призрака, во всяком случае, на какое-то время я потерял осознание себя.
Не помню, как долго мы там стояли, но ночной холод пробрал нас до костей, и мы, подавленные и просветленные, отправились назад, досыпать свои сны.
У лестницы я остановился. Кто-то расхаживал наверху.
- Они спят, - глухо проговорила жена хозяина, и от неожиданности я вздрогнул.
- Точно? Я слышал шаги. Не сбежали ли эти мистеры часом?
Хозяин вложил столько злобы и ненависти в свои слова, что мне стало не по себе. Я оглянулся на Джеймса, и он пожал плечами.
- Не сбежали. Воняет их туфлями, сам понюхай, не чуешь, что ль? Куда б они босиком по болоту-то, а?
Именно в этот момент ко мне пришло отчетливое понимание, что хозяин имеет в виду: кончать с нами, - и пока я колебался, что делать дальше, сверху донесся злобный крик.
- Их тут нет! Чертовы сэры! А я говорил тебе, говорил, тупая овца, что слышал, как они ушли! Что нам теперь жрать?
- Заткнись, развылся, как баба, - осадила его почтенная супруга. - Надо их догнать, не могли они уйти далеко.
- Мистер Ливси, - шепнул мне Джеймс, который, разумеется, тоже слышал этот разговор, - давайте застрелим их прямо тут, на лестнице?
- Нет, - отвечал я. - Мы сделаем получше...
С этими словами я скинул камзол. Рукава подхватил Джеймс, и я приказал ему встать с другой стороны лестницы, а сам крепко взялся за полу одежды: теперь тот, кто спустится первым, не заметит в темноте ловушки и упадет. Так и случилось, и даже лучше, чем я думал: оба так резво неслись по лестнице вслед за своими жертвами, что попались в сеть вместе. Крепкая ткань выдержала, и хозяин даже успел что-то крякнуть, прежде чем сверху на него навалилась туша его жены. Я ткнул кого-то из них пистолетом в бок, желая предупредить, что не побоюсь стрелять, но от истошного крика Джеймса моя рука дрогнула, и раздался выстрел.
Запахло порохом и обожженной плотью, и мне пришлось отскочить прочь. Я ждал нападения, но никто не шевелился - только Джеймс удивительно детским голосом звал свою мать.
Не выдержав этой пытки ожиданием, я вытащил кремень и огниво, оторвал кусок от рубахи, и после нескольких попыток мне удалось поджечь его, чтобы осмотреться вокруг.
Хозяин, похоже, был мертв, на его теле лежала жена с раной в животе, куда попала пуля. В руке у нее все еще был зажат мясницкий нож, и одного взгляда мне хватило, чтобы понять: именно им нас собирались прикончить, и, к сожалению, чертова баба успела добраться до моего молочного брата.
Лоскут от рубашки догорел, обжегши мне пальцы, и, признаться, несколько мгновений я просто не знал, что делать. Иногда мне и сейчас снится кошмарный сон, что я опять стою в том проклятом доме, и тусклый огонек в моей руке гаснет, и я не могу пошевелить ни единым членом, только во сне я уже знаю, что случилось дальше.
Надеюсь, вы простите меня, если я опущу подробности, как попытался вытащить Джеймса наружу, как он мучительно умирал, а я мог только помолиться с ним и за него, потому что все мое докторское искусство было бесполезно при такой ране, хоть я и перевязал его. Помните, мы говорили о тех моментах жизни, которые искривляют душу, как изуродованное деревце? Вот тут-то он и был.
Безумные огни исчезли, и я не заметил, как и когда это случилось; и на рассвете небо вновь затянуло хмарью. Я был один, среди мертвецов, в заброшенной деревне, последние жители которой нашли свою смерть в подвале у этих нелюдей, пожиравших от бедности человечину. Не уверен, что нужно винить только их; думаю, немало и нашей вины есть в том, что бедняки порой окончательно теряют человеческий облик. Но вы знаете сами, ни лендлордам, ни парламенту нет до этого дела.
Я же точно знаю одно: если бы не сыр, я почуял бы запах мертвечины раньше, как только мы пришли. Но если бы не сыр, убийцы кинулись бы за нами в погоню, как только мы вышли во двор.
Можно считать, мой дорогой друг, что сыр в табакерке - это мой талисман, моя совесть и мое спасение. И мне бы очень хотелось, чтобы весь наш разговор остался между нами.