Аннотация: Ненависть была, пожалуй, единственным чувством, связывающим меня с ним.
Ненависть была, наверное, единственной вещью, что связывала меня с ним.
Это чувство гораздо сильнее других, и порой потерять врага гораздо сложнее, чем друга.
Мы познакомились еще в детстве. Наши родители дружили, и он часто приходил к нам в гости. Просто приходил и просто сидел, лишь изредка прося воды или еще чего.
А потом он пропал года на два. Оказалось, умер отец и они с матерью переехали. Правда, потом вернулись. Его дом был в ста шагах от моего, и мы часто пересекались, когда выходили гулять.
Не знаю, почему мы так и не стали друзьями. Просто однажды он произнес "ненавижу", когда я пнула ему под ноги камень, и он упал, разодрав руки и колени. Не помню, специально я это сделала, или нарочно, но те глаза, наполненные испепеляющей ненавистью, не врали.
Когда нам было лет по двенадцать мы оба уже нашли себе компанию. Он водился со старшими дворовыми пацанами, я - с такими же, но помладше. Их было интересно учить и натаскивать на разные шалости и подлости.
Наши "банды" даже поделили территорию района, где мы жили. В какую дрожь меня бросало, видя его смеющиеся серые глаза, когда он ловко прыгал с забора на свою территорию с моей.
Как только я это замечала, мои "бравые войны" в лице дворовых малолеток тут же начинали закидывать его камнями, но, сколько я себя помню, они так ни разу и не попали. Гаденыш был слишком проворен и дерзок.
Повзрослев, мы перестали водиться с компаниями, это я помню точно, потому что всегда замечала его в одиночку. Завидя его, я не могла удержаться от колких фраз, он - пинал в меня лежащие под ногами камни. Пару раз он даже попадал в окно института, возле которого был мой парк. Я начинала смеяться, но тут же понимала, что дела плохи и надо бежать.
И мы бежали, не сговариваясь, бежали в детский заброшенный садик, где когда то устраивали баталии из снега и песка. Он злился, что я смеюсь, злился, что это не я промахнулась. Пару раз он меня так чуть не придушил - сила во мне, какая-никакая, была, вырвалась из цепких пальцев.
А потом я начала ссориться с семьей.
Как то раз, в пух и прах разругавшись со всеми, с кем только можно, я в слезах выбежала из дому, и буквально через две минуты наткнулась на него. С сигаретой в зубах, с какой-то девушкой под ручку - он выглядел как хулиган, за которым бегают все девушки подряд.
Мои слезы он видел впервые. Да и я, кажется, не позволяла себе таких истерик, сколько себя помню.
Я ждала любой его реакции. Он мог засмеяться, съязвить, пройти мимо.
Только вот тогда, я впервые увидела в нем того человека, что страстно желаю вернуть сейчас.
Он тут же вырвал руку из наманикюреных пальчиков своей подружки, крикнул, чтобы шла домой. Та, пару раз прикрикнув тоненьким голоском и топнув каблуком, послушалась и, выругавшись сквозь зубы, пошла прочь.
Он рывком усадил меня на скамейку, раскрывая над нами большой черный зонт - на улице лило как из ведра, а я впопыхах не захватила из дома даже куртки.
-Это он сделал, да? - спросил он хриплым от сигарет голосом.
Честно говоря, я не помню, что была дальше. Помню только, что вцепилась ему в куртку и что-то шептала. Он сидел, не шевелясь, и кажется, молчал.
А на следующий день отец пришел домой избитым. И больше не ругался.
Сказать, что мы стали общаться лучше после этого нельзя. Просто привычные язвы вместо приветствия превратились в простой кивок, камни под ногами - в банку только что купленной колы.
Тогда нам было по шестнадцать.
Когда ему исполнилось семнадцать, он снова пропал. Лишь через пару месяцев, случайно встретив на улице его мать, я узнала, что у него нашли рак крови, и он уехал на лечение.
"Ты же хотела, что б он помер", - хохотнул тогда один из остатка моей бывший "банды", откупоривая зубами банку пива, когда женщина отошла.
Эта банка пива спровоцировала ему травму головы, за неосторожно брошенные слова.
От него до сих пор нет вестей. Лишь изредка, встречая его мать, я узнаю, что он жив.
Терять врага оказывается очень больно.