В свое время я облазил весь монастырь и великолепно знал, где и что находится. Хранилище свитков я обнаружил, еще когда читать не умел. Я мог днями напролет там прятаться от монахов и разглядывать свитки с рисунками невиданных зверей из дальних стран. Подобные картинки я находил на задних полках - на передних монахи почему-то разложили сутры, написанные вокруг изображений скучных бородатых старичков. Меня, ясное дело, больше интересовали описания путешествий, поэтому первое, что я в своей жизни прочитал, было "Плавания на южный остров Сакайдо".

  Однажды Синёри-сэнсэй проведал, куда я постоянно пропадаю, и устроил мне долгую выволочку.

  - Не положено тебе священные свитки читать! Не дорос еще. К тому же не смей увиливать от своих обязанностей - кто будет траву косить и полы мыть, пока ты свитки рассматриваешь?

  Я слезно пообещал, что никогда больше без разрешения не пойду в хранилище, но сам продолжал втайне его посещать и зачитываться всем, кроме сутр.

  - Вы не ответили, Ку-сама. Где хранятся свитки? - вырвал меня из воспоминаний парень с хитрыми бегающими глазками.    

  Я знал, что если расскажу любопытному послушнику о хранилище, меня никто по головке не погладит, поэтому, как водится, солгал:

  - Извините, но я понятия не имею, где можно найти свитки. Спросите у учителей. - Я здраво решил, что пусть уж лучше его кто-нибудь другой пошлет. Но он оказался настырным:

  - Сомневаюсь, что кто-либо из монахов скажет мне, как пройти. И сомневаюсь, что вы, Ку-сама, проживший здесь всю вашу жизнь, не знаете, где хранилище. - Наглец улыбнулся. Меня слегка насторожило, что этот незнакомец, казалось, знал обо мне чуть ли не все, в то время, как я понятия не имел, кто он такой. С другой стороны - то, что мне многое было известно о Будде, совсем не значило, что Будда хорошо знал меня.

  - Если вы, не назвавший своего имени, позволяете себе усомниться в правдивости моих слов, тогда разрешите спросить, что вы забыли в хранилище? - я тоже решил обнаглеть и сунуть нос в чужие дела.

  - Мне нужна "Сутра бамбукового дерева". А зовут меня просто Гу. Не буду называть своего рода, потому как в монастыре мирские имена значения не имеют.

  "Ну и имечко у парня! Похлеще моего будет", - и мне даже стало этого парня немного жаль. Но сколько я не пытался, никакую "Сутру бамбукового дерева" я вспомнить не мог. Хотя не то, что бы я хорошо разбирался в сутрах, а с монахов станется и не такой бред понаписать.

  - Хорошо, я отведу вас  в хранилище. Но у меня есть несколько условий. - Я сдался.

  - Все, что угодно, - заулыбался Гу.

  - Во-первых, никому об этом не говорить, во-вторых, громко не топать, в-третьих, читать ваш бамбуковый свиток быстро!

  - Не вопрос,- подмигнул мне Гу. Он действительно крался очень тихо и при этом не особо от меня отставал. На пути мы никого не встретили. Видно, благодаря моей хорошей карме даже Синёри-сэнсэй шатался в каком-то другом месте.

  Только мы вошли в зал свитков, Гу с жадностью набросился на полки - он один за другим вытаскивал свитки, бегло их рассматривал и раздраженно кидал на пол.

  - Может, поаккуратнее? - возмутился я. - Кто все на место складывать будет? Кукай?

  Гу не обращал внимания на мое недовольство и продолжал громить хранилище. Я не знал, что предпринять: если позвать кого-то - меня накажут, если никого не позвать - монахи рано или поздно заметят беспорядок, обвинят во всем меня и опять же накажут.

  - О, а вот это интересно, - Гу приствистнул, рассматривая очередной свиток, и нагло засунул его себе в рукав.

  - И не стыдно тебе среди бела дня об... обворовывать монастырь? - Я даже заикаться начал от негодования.

  - А если бы я обворовывал монастырь посреди ночи, ты бы не так возмущался? - отозвался Гу, внимательно разглядывая уже новый свиток.

  - Ты ведь уже нашел свою бамбуковую сутру! Чего тебе еще надо?

  - Мне надо, чтобы ты помолчал, - раздраженно ответил парень.

  - Не буду я молчать. Ни стыда у тебя, ни совести! Сейчас позову Синёри-сэнсэя, и тебе мало не покажется!

  - Так, значит, - задумчиво произнес Гу. - Что же, папочка, посмотрим, кто кого.

  - Какой "папочка"? Ты с ума сошел? - растерялся я.

  Гу поднял на меня взгляд и вдруг как заголосил:

  - Отпусти меня! Помогите, кто-нибудь!

  Пока я стоял и хлопал глазами, прибежала целая куча монастырских учителей, и все принялись меня обвинять:

  - Ку, объясни свое поведение! Кто тебе позволил находиться в хранилище свитков? Да еще и насильно привести сюда достопочтимого Фудзивара-но-Сайомори?

  - Его ведь зовут Гу, - только и смог сказать я.

  Синёри-сэнсэй строго посмотрел на меня:

  - Хватит паясничать! Что ты здесь делал?

  - Помогал Гу найти "Сутру бамбукового дерева", - опять же тупо ответил я.

  Учителя одарили меня возмущенными взглядами.

  - Как ты смеешь нам лгать, а тем более насмехаться над священными сутрами?

  И тут я все понял - хитрый "Гу" меня обманул - никакой сутры не существует, а я последний лопух.

  У нас в монастыре, кстати, давно ходили слухи о коварности и невообразимом богатстве представителей рода Фудзивара - императоры им вечно были должны и в счет долга женились на женщинах из этого рода. Таким образом не прошло и трех десятков лет, как столица и императорский дворец оказались в сетях Фудзивара. Я только не понимал, с чего вдруг этот представитель рода интриганов решил меня подставить. И зачем ему понадобилось красть какой-то непонятный свиток? 

  Пока меня, крепко взяв за руки, вели по коридору, "Гу" изображал возмущение и оскорбленную невинность. Он поймал мой растерянный взгляд и издевательски улыбнулся.

  Вот бывают же на свете мерзкие люди! Прав был Кукай - нечего кого попало в Сингон пускать, тем более всяких вредных Фудзивар.

  - Мне кажется, что в послушника Ку вселился злобный дух - онрё, - поэтому он так странно себя повел, - шепнул Кано-сэнсэй моему наставнику.

  - Нет такого злобного духа, которого нельзя было бы изгнать с помощью голода, - ответил ему Синёри-сэнсэй.

  - В вас самих онрё вселился! - не выдержал я. - Это все Фудзивара подстроил и...

  - Молчи, злобный дух! - цыкнули на меня монахи и грубо затолкали в тесный подвал.

  

  Хидэо

  

  Вместо того, чтобы бросить свое пристрастие к выпивке и самому вывести наше поместье из плачевного состояния, мой родитель решил "продать" меня. Поэтому он настоял на том, чтобы я ухаживал за Кабусаги-сан. Семья Кабусаги не принадлежала к аристократам, как наша, зато денег и земель у них было хоть отбавляй. Они нуждались во мне исключительно из-за нашей старинной фамилии и благородной крови, взамен они обещали погасить все отцовские долги и еще приплатить.

  Когда отец объявил мне о своем решении, я так опешил, что ничего не возразил.

  Знаю, что в нашей провинции много обедневших аристократов, которые оказались еще в более ужасном положении. Недавно один несчастный юноша тоже женился по расчету. Его дом был настолько беден, что ему пришлось поселиться вместе с семьей жены. Там его заставляли с утра до ночи вспахивать поля и запрещали писать стихи. Бедняга не выдержал и повесился.

  Мне, к счастью, хотя бы не надо было жить в одном доме с Кабусаги-сан - достаточно всего-то временами навещать ее и открыто не встречаться с другими женщинами.

  По словам отца, моя будущая жена, госпожа Кабусаги, мельком видела меня на площади в столице, где я в окружении других юношей и девушек веселился на весеннем празднике. Я тут же приглянулся Кабусаги своим "мужественным станом". Признаться, я ее тогда совсем не приметил. Наверное, потому, что моим вниманием завладела пышнотелая танцовщица. Она соблазнительно двигала бедрами и призывно мне улыбалась. Я помню, что тогда подошел к ней:

  - Не хотите ли испить со мной сакэ?

  Она оглядела меня с ног до головы и томно вздохнула:

  - Я не думаю, что пить с вами сакэ придется мне по вкусу.

  - Вас можно как-то переубедить? - я не хотел так быстро сдаваться.

  - Разве что вы принесете мне Зеркало самой богини Аматэрасу, - рассмеялась танцовщица. Через какое-то время я увидел, как она уходит под ручку с каким-то Фудзиварой.

  Кабусаги оказалась более настырной, чем я, и не стала ждать, пока отцветет сакура - на следующий же день она послала письмо моему родителю, в котором предлагала породнить наши семьи.

  И вот, недолго думая и не спрашивая моего мнения, этот человек продал меня, как какой-то мешок с рисом. Все для того, чтобы ему и моей мачехе было на что спиваться. Подозреваю, что когда отец заключал сделку, он, как выражалась моя покойная мама, "качался от сакэ сильнее камыша на ветру". От Коки - моего личного слуги - я узнал, что отец еще и торговался, чтобы продать меня подороже: расписывал, сколько наук я постиг в Чанъань - столице империи Тан. Он также хвастался моим стихотворным талантом и врал о моих врачевательских достижениях.

  Этим вечером отец снова вернулся домой к полуночи сильно навеселе, упал в коридоре и долго ругался, потому как никто из слуг не вышел ему навстречу. Несмотря на то, что меня так и подмывало оставить отца валяться на полу до самого утра, я помог ему подняться и повел в комнату. В последнее время мне хочется убить этого пьяницу, хотя за такие мысли стоит, наверное, просить прощения в буддийском храме.

  - Хидэо... ты молодец, не оставил старика, - отец попытался еще что-то сказать, но, видно, язык уже не слушался его.

  - Да-да, пойдемте уже. - От него так несло перегаром, что я хотел поскорее скинуть его на футон^[1] и оставить отсыпаться.

  - Ты... не перебивай меня. Родителей слушаться надо.

  - Да, отец. - "Особенно когда они сами на ногах не держатся и всем своим весом на детей наваливаются", - добавил я про себя.

  - Не думай, что я только о себе думаю. Я все время о твоем благе думаю. Вот станешь сам отцом, тоже задумаешься. Главное - это думать. Подумай об этом. - Тут он поднял на меня взгляд и, похлопав по щеке, грустно добавил: - Ты так похож на нее.

  Я невольно отдернулся, но тут же взял себя в руки и наконец завел его в комнату. Мне было неприятно, что заговорил со мной о маме, только когда вдрызг напился.

  Вернувшись к себе, я понял, что мне хочется кого-нибудь побить или что-нибудь сломать. К сожалению, я мог лишь излить свою злость на бумагу.

  Я не хотел жениться на той, которую до этого видел всего-то один раз. Да и то не столько видел, сколько обнимал и целовал. По традиции для будущих супругов важнее познать друг друга в темноте, чем познакомиться при дневном свете. Я еще вначале все-таки неловко пытался завести с ней разговор:

  - А какой ваш любимый поэт?

  - Угу, - промычала она мне в ответ.

  - Извините, я не расслышал. Вам нравится Ога-но-Юкинага?

  - Угу, - вновь промычала Асука.

  - А вы что-нибудь кроме "угу" можете мне сказать?

  - Ага, - радостно возвестила она. И тогда я сдался.

  Больше мы не разговаривали, а те письма со стишками, которыми мы обменивались после первой встречи, мне ничего толком не рассказали об этой женщине. Кроме того, что ее любимое лакомство - это дыня, раз уж она упоминала ее в каждом письме. Серьезно восторгаться стихами про дыню я за это время так и не научился. Поэтому мои ответы были более чем холодны, и я надеялся, что оскорбленная таким обращением женщина рано или поздно махнет на меня рукой.

  Тем не менее меня снова пригласили в поместье Кабусаги. Отец пропустил все мои возражения мимо ушей и выпихнул меня из дома со словами: "Иди и до утра не возвращайся!"

  В итоге Асука отдалась мне два раза, что не принесло мне особой радости. Я не ощущал никаких чувств со стороны моей невесты - будь то нежная любовь или пылкая страсть. И все же она прислала мне третье приглашение провести с ней целый день - последнее, необходимое, чтобы мы по всем правилам считались мужем и женой.

  

  Ку

  

  Жестокая пытка голодом подошла к концу, и мне разрешили выйти из промерзшего подвала. Вчера Кано-сэнсэй принес воду и объявил, что на следующее утро я имею право спуститься к завтраку и присоединиться к занятиям. Он также сказал, что монахи наблюдали за мной в течение трех дней и пришли к выводу, что я больше не во власти злобного духа: я стал спокойным, уравновешенным и почти все время предавался медитациям. Ага, конечно, как же! На самом деле я стал спокойным, потому что почти не мог двигаться от голода. А за медитацию они, скорее всего, приняли то время, когда я падал в голодные обмороки. Но что ни делается, то к лучшему: посчитав, что я исправился, они все-таки решили меня отпустить.

  К завтраку я примчался первым, потому что уж очень хотелось поскорее покинуть подвал, да и живот возмущенно требовал пищи. Постепенно начали прибывать и другие послушники. Они тихонько переговаривались, наверное, о содержании уроков.

  "Интересно, за время моего отсутствия они изучали что-нибудь по-настоящему увлекательное?" - почему-то я очень в этом сомневался. Спросить тоже было не у кого: все будто старались сесть подальше от меня. Они, видимо, боялись, что я, злобно хохоча, силой потащу их в хранилище свитков.

  "Кстати, о хранилищах, свитках и прочих баранах... Куда это мой любезный друг "Гу" подевался? Он, может, от меня прячется? Что ж, очень мудро с его стороны", - ворчал я про себя. Но не успел я представить, каким пыткам я бы его подверг, он, как ни в чем не бывало, вошел в зал - весь из себя святоша: улыбался и светился благодетельностью. На его фоне я, конечно, казался мрачным онрё.

  Но он-то последние три дня полноценно питался!

  Я не поверил своим глазам, когда "Гу" (или как там его, Сайомори?) подошел ко мне, сел почти вплотную, да еще и поздоровался! И заулыбался. Это переходило все границы мыслимой наглости! Я уже было приготовился его пнуть, но тут принесли рис.

  Эх, никогда не любил рис, но в нашем монастыре любую еду полюбишь - никуда не денешься. Я смотрел, как рис раскладывают по мискам, и у меня текли слюнки, а когда заветная мисочка оказалась передо мной, я чуть не расплакался от счастья. Сидящий рядом "Гу" сложил руки перед собой и тихо читал какую-то мантру, то же делали и остальные послушники. "Ладно, - успокоил я себя, - это последнее издевательство перед едой". Я тоже сложил руки и изобразил, что читаю мантру. Потом нам наконец-то позволили схватился за палочки.

  Только я потянулся за миской, как "Гу" легким движением опрокинул ее на пол. Этого движения никто кроме меня, по-видимому, не заметил. А я так и остался сидеть как дурак с палочками в застывшей руке. "Гу" же, как ни в чем не бывало, наклонился ко мне и прошептал: "Приятного аппетита". И принялся уплетать свой рис. Я до сих пор удивляюсь, как я его прямо там не проткнул этими самыми палочками.

  Немедля ко мне подошел Синёри-сэнсэй и начал отчитывать за то, что я так небрежно обращаюсь с едой - заставил все убрать и сказал, что оставляет меня сегодня без обеда и ужина. "Гу" в это время сидел себе спокойненько и чавкал. Я извинился - что еще мне оставалось делать?

  Пришлось, так и не поевши, собрать весь рассыпанный рис и отправиться в зал для лекций, но в одиночестве я провел немного времени - остальные послушники быстро расправились со своим рисом. Счастливчики...

  "Гу" опять сел рядом со мной. Меня это уже не удивило, стало лишь интересно: какую подлянку он мне еще подстроит?

  На занятии мы изучали жизнеописание Сидхарты Гаутамы. Я чуть не умер со скуки и с голода. В детстве монахи часто рассказывали мне о Будде, поэтому жизнеописание этого занудного дяди я знал наизусть - как он долго ничего не знал о страданиях в мире, а когда узнал, решил бросить семью и пойти всех спасать. Вот человеку, называется, на месте не сиделось.

  "Гу" же выглядел заинтересованным: он внимал каждому слову Кано-сэнсэя и постоянно кивал. "Вот подлиза!" - прошипел я, но вредный тип меня не услышал. Правда, за урок он мне так ничего и не сделал. Я надеялся, что у него иссякла фантазия.

  Правда покой мне только снился.

  В конце занятия Кано-сэнсэй заговорил о всепрощении, которым должен обладать каждый послушник монастыря Сингон. Я сначала не понял, к чему он клонит. Но тут он попросил нас с "Гу" подняться и возвышенно произнес:

  - Мы все должны брать пример с Сайомори-сан, который простил Ку, так нехорошо с ним поступившего. - Я чуть не поперхнулся - он меня, видите ли, простил!

  Мало того, Кано-сэнсэй еще и попросил нас с Фудзиварой обняться в знак примирения. Я испугался за свою жизнь - в лучшем случае "Гу" мог испачкать мне одежду, а в худшем - так и вообще ножом пырнуть. С него станется.

  Но пока я колебался, Сайомори успел спокойно меня обнять и тут же отпустить. Улыбающийся Кано-сэнсэй вроде не заметил отсутствия воодушевления с моей стороны. И хорошо - а то ведь опять про онрё бы заголосил.

  Я отряхнулся и проверил, не подсунул ли "Гу" мне чего-нибудь в карманы - оказалось, что в этот раз я зря волновался. Хотя жизнь уже успела меня научить, что бдительность лишней не бывает.

  Весь оставшийся день "Гу" не отходил от меня, однако пакостей больше не делал. Вечером я долго не мог заснуть - живот урчал, да и мысли о кознях Сайомори покоя не давали. Посреди всей этой бессонницы я вдруг услышал негромкий звук. Кто-то явно старался незаметно раздвинуть сёдзи. Я обернулся и увидел, что циновка позади меня пустовала - ага, кто же еще кроме "Гу" мог ночью куда-то собраться? Я подождал, пока он выйдет из залы и тихонько последовал за ним.

   "Наверняка ведь воровать пошел. Я его выведу на чистую воду!" - думал я, ожидая, что он направиться в хранилище свитков, но он неожиданно свернул в сторону отхожего места. Я еще немного прошел за ним и убедился, что он действительно вышел из монастыря. "Он себя еще выдаст", - разочарованно вздохнул я и уж было поплелся назад, когда кто-то неожиданно схватил меня за плечо и оттолкнул к стенке. Этим кем-то, конечно же, был "Гу". В темноте я не видел его лица, но тон его голоса выдавал улыбку:

  - Ты за мной следил?

  - Ясное дело, - ответил я и решил не убегать. - Что ты украл из хранилища? И кто ты такой? Чего тебе надо? И почему ты мне вредишь?- выпалил я на одном дыхании.

  - На какой из этих вопросов ты хочешь получить ответ первым? - Я растерялся, а "Гу", как ни в чем ни бывало, продолжил: - Хотя неважно, все равно я тебе сейчас ничего не скажу. -  С этими словами, судя по звукам, он развернулся и вновь пошел к выходу.

  - Я этого так не оставлю! - бессильно крикнул я ему вслед. Он не ответил, и я вернулся к своей циновке. Ни одна из загадок не разрешилась, но было много пищи для размышлений. Вот, жил-жил себе спокойно, никого не трогал, а теперь постоянно надо переживать, оглядываться через плечо и ломать голову над следующей каверзой Фудзивары.  

  Утром я проснулся до восхода, все остальные еще мирно спали. Я протер глаза и привстал. При этом из моего рукава вывалился клочок свитка - растерянно развернув его, я прочитал следующее:

  

  Здравствуй, Ку-сан!

  У нас не получилось подружиться, но поверь, я действую в твоих интересах. Ты не тот, за кого тебя здесь выдают и кем ты привык себя считать. В итоге придворных интриг тебя выкрали из императорского дворца и отправили в Сингонский монастырь. Пару недель назад клан Фудзивара перехватил птицу с приказом устранить тебя.

  Прочитав некоторые свитки в хранилище, я понял, что род Фудзивара - тоже жертва заговора, организаторы которого живут в этом монастыре.

  Дабы избежать собственной смерти, мне пришлось сегодня сбежать, что я и тебе советую сделать, если хочешь сохранить жизнь.

  Я буду ждать тебя в течение суток у восточной стены Хэйан. Больше нет времени. Объясню все при встрече.

  Гу.

  Съешь это письмо!

  Больше ничего не ешь, если не хочешь отравиться.

  

  Вот и все, что было написано на этом клочке свитка. И с чего "Гу" решил, что я поверю в этот бред и побегу за ним в столицу?

  Тут раздвинулись сёдзи, и в залу вошел Синёри-сэнсэй. Я с удивлением заметил, что у него дрожали руки. Повернувшись ко мне, он сказал:

  - А, ты уже проснулся! Это хорошо. Главный настоятель хочет испить с тобой чаю. Как можно скорее. Так что не задерживайся и одевайся побыстрее!

  - Да, - ответил я и, когда Сайомори-сэнсэй вышел, медленно начал жевать письмо "Гу".

  

  Хидэо

  

  Слава ками^[2], что мне удалось найти этот заброшенный сарай. Идет невероятный ливень, а это значит, что погнавшиеся за мной слуги, скорее всего, уже повернули домой. Кто же ночью среди полей и густого леса будет искать убийцу невинной женщины, да еще и такого опасного, как я?

  Но давайте по порядку. Как говорил мой учитель Лианг: "Во всем важна правильная последовательность событий. Зная, что вначале было семя, из которого появился росток, а тот, в свою очередь, дал прекрасный мак, ты сможешь познать весь окружающий мир".

  Правда, когда я услышал это изречение от Лианга, он пытался произвести впечатление великого мудреца на хозяйку нашего постоялого двора, чтобы она согласилась бесплатно приютить у себя такого умного гостя. У нас как всегда не хватало денег на ночлег.

  Перед тем, как последний раз отправиться к Асуке, ко мне подошел пьяный отец и сказал:

  - Мы с Мичико посоветовались и решили, что тебе следует переехать в дом Кабусаги-сан.

  - Вы выгоняете меня из моего дома? - опешил я.

  - Мичико считает, что так будет лучше.

  "Ох уж эта Мичико!" - заскрежетал я зубами. Вспомнив несчастного, которому жена запрещала слагать стихи, я решил, что не могу покинуть свой дом без меча. Поэтому я предпринял попытку вновь отыскать отнятое отцом оружие. Меня прикрывал Коки - благо, не все слуги перешли на сторону мачехи. Вдвоем мы облазили весь дом от погреба до тайника под крышей, где я нашел спрятанные Мичико деньги и пополнил свой кошель. Но мой меч нам так и не удалось обнаружить. Совсем отчаявшись, я уже собирался уйти со старым ножом, который мне когда-то давно подарил Лианг. И тут меня осенило. Единственное место, где я еще не искал - покои Мичико. Зная моего пропившего остатки ума отца, который во всем полагался на эту женщину, он вполне мог отдать меч ей.

  После того как запыхавшийся Коки доложил, что отец лег спать после празднования "женитьбы любимого сына", я пошел к мачехе.

  Когда я остановился перед самым входом в ее спальню, у меня непроизвольно сжались кулаки. Я великолепно понимал, что так просто она мне ничего не отдаст, а отбирать у нее меч силой я опасался. Если она закричит, как в тот раз, когда я залепил ей оплеуху, отовсюду сбегутся слуги, и я снова окажусь связанным в чулане.

  Но тут я подумал, что уже потерял дом, друга и родного отца. Да и честь тоже, после того, как позволил всему так далеко зайти. Можно теперь было отбросить все страхи и приготовиться сделать все, что бы Мичико не потребовала. Не только из-за меча. Я еще будучи подростком привязал к ножам старинный амулет, который достался мне от мамы.

  Расправив плечи, я вошел в спальню мачехи. На ее лице я прочел неподдельное удивление, но она, как и всегда, быстро взяла себя в руки. Тем лучше было для меня: до рассвета оставалось всего ничего. С первыми лучами солнца мне надлежало облачиться в праздничные одежды и в сопровождении слуг отправиться во владения Кабусаги-но-Асуки.

  - Мне нужен мой меч.

  - Но, Хидэо, откуда мне знать, где он? Ведь твой отец спрятал его, дабы ты не поранился.

  Я сжал зубы, чтобы не сорваться.

  - Пожалуйста, это моя последняя к вам просьба. Я готов исполнить любое ваше пожелание.

  Когда эта женщина услышала последние слова, ее руки так сильно задрожали, что она выронила свой гребень, после чего обернулась и посмотрела на меня недоверчивым взглядом.

  - Тогда... подойди ко мне.

  Я подошел к ней почти вплотную, и меня снова начал душить сладкий запах. Теперь до конца моей жизни я, наверное, буду ненавидеть сирень.

  - Сядь. - Даже ее голос дрожал.

  "Неужели эта женщина так сильно хочет меня? - подумал я и послушно сел, пусть мне хотелось оттолкнуть ее и выбежать на свежий воздух, - Может, повезет, и я задохнусь".

  Но ками не были столь милостивыми ко мне. Я безмолвно смотрел, как Мичико стягивала с меня одежду, при этом приговаривая: "Ты такой хороший". Помню, как смутно подумал, что я мог бы сейчас задушить ее, но все же не решился отнять у нее жизнь. Я посмотрел на ее румяные щеки, распахнутую одежду, открывшую белую кожу, и теперь уже почувствовал отвращение к себе.

  Мичико прижалась ко мне губами, когда я услышал, как что-то свалилось на пол. Я отодвинул Мичико в сторону и увидел мой меч - по-видимому, он вывалился из-за ширмы. Под взглядом мачехи я с трудом поднялся на ноги и потянулся за ним, после чего подобрал ту одежду, что она уже успела с меня снять. У меня оставалось совсем немного времени, и я хотел спать - эта ночь порядком вымотала меня. Уже у сёдзи мачеха в последний раз окликнула меня:

  - Хидэо, подожди! Давай... давай убежим вместе.

  Услышав это, я понял, что не чувствую ничего, кроме горечи.

  - Простите, матушка, вы, видно, забылись. Я ведь уже обещан другой женщине, и, насколько мне известно, вы поддержали этот брак.

  Это были мои последние слова к Мичико - я надеялся, что наши пути больше никогда не пересекутся.

  Утром меня рано растолкали, чтобы я успел празднично одеться и причесаться. Слуги не могли удержаться от перешептываний, ведь они все знали, какой у меня свободолюбивый характер, и недоумевали, что же будет дальше. Я видел в их взглядах жалость, но она не трогала меня, так же как и последняя просьба Мичико.

  Я без сожаления покидал этот дом. Единственное, что меня беспокоило - в складках одежды пришлось спрятать меч, нож, кошелек и дневник. Я все время боялся, что вот-вот какой-нибудь из этих предметов выпадет. Благо, люди Кабусаги приняли мое постоянное одергивание одежды за волнение молодого человека, который вскоре станет мужем.

  Один из сопровождавших слуг, мужчина немногим моложе моего отца, ободряюще коснулся моего рукава. Я чуть было не закатил глаза, хотя из-под огромной накидки, скрывающей мое лицо, этого бы все равно никто не заметил. О, да! Я так волновался!

  На самом деле с того времени, как мы вошли в имение Кабусаги, я внимательно осматривался, пытаясь запомнить план строения и расположения всех выходов. Спасибо ками, этот дом почти не отличался от того, из которого я навсегда ушел.

  Меня провели в маленькую комнату с небольшим алтарем, сделанным для ками покровительствующим дому Кабусаги. Здесь мне надлежало провести весь день в раздумьях о том, как относиться к будущей жене и ее родственникам. Через некоторое время ко мне присоединилась престарелая служанка Кабусаги с очень важным лицом. Оказалось, она пришла объяснять, как правильно и побыстрее зачать ребенка. Учитывая, что мы с Асукой уже провели две ночи вместе, я попытался отмахнуться от нравоучений. Но старушка, видно, была глуховата и, не обращая внимания на мое недовольство, продолжила рассказывать, в какой лунный день можно зачать мальчика.

  Служанка все говорила и говорила монотонным голосом, почти без передышек между длинными фразами. Поэтому вся речь словно слилась в одну долгую, скучную и заунывную мантру. Время от времени я напоминал себе, что нужно вежливо кивнуть. А то где-то в середине речи женщина решила, что я ее не слушаю, и начала заново.

  Когда служанка, наконец, закончила, у меня уже ныла шея. Я с трудом сдвинулся с места и, все еще  не в силах нормально выпрямиться, проследовал за служанкой в комнату, где меня уже ждала моя будущая жена и праздничные кушанья. Когда я выходил из дома, казалось, что мне кусок в горло не полезет. На удивление, рассмотрев аппетитные блюда, я почувствовал зверский голод.

  Весь ужин я помалкивал и лишь один раз утвердительно хмыкнул, когда меня спросили, рад ли я такой замечательной жене.

  "Замечательная жена" была старше меня на восемнадцать лет и имела вытянутое лицо и странную улыбку. К тому же в ее взгляде, когда она подливала мне сакэ, было что-то хищное. Когда она в очередной раз облизала губы, я заметил, что у Асуки острые зубы. Тут же вспомнились следы укусов, которые она оставила на моем плече в нашу последнюю встречу.

  Я не мог понять, откуда взялось предчувствие опасности. Ведь она была всего лишь женщиной, которую привлекли моя фамилия и молодость. Да, это не льстило моему самолюбию, но вряд ли мне стоило сильно опасаться. Тем не менее я оставался настороже. И когда она в очередной раз наполнила мою чашечку, я незаметно вылил предложенный напиток в миску с супом.

  Заметив, что я устал, Асука наконец предложила отправиться в опочивальню. Она взяла меня под локоть, и мы вышли.

  Асука плотно закрыла сёдзи и подскочила ко мне. Я усиленно изображал опьянение.

  И тут все приняло неожиданный оборот. Асука, которую я до этого принимал за богатую скучающую женщину, решившую повысить свой статус, вцепилась в мои плечи острыми ногтями.

  - Наконец-то ты полностью мой, Хидэо.

  Я в ужасе смотрел, как ее лицо меняло очертание: оно еще сильнее вытянулось и покрылось рыжей шерстью. Из преображенной звериной пасти торчали острые зубы, а ее ногти стали еще длиннее, и я почувствовал, как они до крови впились в меня. Я пытался нащупать в складках тканей рукоять меча, или хотя бы нож.

  - Такой лакомый кусочек, - оборотень плотоядно облизнулся, - просто невозможно устоять. Но ты не переживай, я сразу перегрызу тебе горло, и ты ничего не почувствуешь. А потом уже вдоволь наслажусь твоей теплой плотью.

  Несмотря на страшную боль в плече, я потянулся и вытащил меч из ножен. Мне удалось нанести два удара в грудь, но "Асука" все же успела дотянуться до меня когтями и оставить глубокую царапину поперек левой щеки. Переполненный яростью, я воткнул лезвие в содрогающегося оборотня, да еще и сверху навалился всем телом. Я не вытаскивал меч, пока не убедился, что "моя жена" действительно мертва. Прохрипев какие-то проклятия, она издохла. К моему ужасу, после этого Асука снова приняла облик человека.

  Услышав топот и встревоженные голоса, я открыл сёдзи, за которыми находился маленький сад, и выбежал наружу. Несомненно, что слуги, обнаружив тело своей хозяйки, обвинят меня в убийстве.

  Я бежал без оглядки, пока не поскользнулся на мокром мхе и не упал. Только тогда я заметил, что моя одежда промокла от ливня, а царапины на плече и щеке сильно саднили. С трудом поднявшись на ноги, я огляделся и увидел заброшенный сарай, знакомый мне с детства: я убегал от отца, когда тот злился на меня, и прятался в нем.

  Мне удалось развести небольшой огонь, благо не все дрова в старом сарае отсырели, и я смог подсушить одежду. Однако легче на сердце мне от этого не стало.

  Я никогда не смогу доказать, что Асука на самом деле была лисой-оборотнем, желавшим меня сожрать. Слуги Кабусаги быстро разнесут весть о том, что я зарубил свою жену и скрылся. А значит, я больше не могу вернуться домой. Оборотню не удалось отнять у меня жизнь, но он всё же смог ее разрушить.

  Единственное, что я мог сделать - это добраться до Хэйан. Хорошо хоть, что у меня есть деньги - редкость среди простого народа.

  Я знаю в столице Ямато несколько районов, в которых не будут особенно интересоваться моим происхождением. Возможно, мне повезет, и я даже найду себе работу.

  Я решительно сжал рукоять меча и посмотрел на мамин амулет.

  

  Ку

  

  Как кто-то верно заметил - одними знаниями сыт не будешь. А бумагой, на которой хранятся знания, уж тем более не насытишься. Даже вконец оголодав, удовольствия от пожирания записки "Гу" я не ощутил. Бумага была жесткая, жевалась медленно и то и дело лезла обратно.

  Отплевываясь, я натягивал на себя верхнее монашеское одеяние. Оно было "немного" мешковатым, и поэтому я, как всегда, выглядел в нем жалко. Но будущий монах не должен думать о своей внешности (так учат в Сингоне), и поэтому я, не имея иного выбора, день за днем носил это свидетельство душевной скромности.

  Едва я успел одеться и проглотить последний кусочек противной бумаги, опять вошел Синёри-сэнсэй. Он велел мне поскорее следовать за ним:

  - И плащ надень, - добавил он отрывисто, - ками соизволили облагодетельствовать нас дождем.

  Судя по голосу, Синёри-сэнсэй очень нервничал. Или ему уж очень не нравилась мокрая погода, или же дело здесь было в чем-то другом.

  Я поспешил за сэнсэем, попутно облачаясь в плащ, что делало меня еще больше похожим на пугало. Мы спустились с горы Коя, обогнули ее с левой стороны и вошли через северный вход. Хотя послушникам и не полагается знать, где находится обитель главного настоятеля, я, конечно же, это место уже давным-давно обнаружил. Так что, если Синёри-сэнсэй ждал моего благоговеющего удивления, то он жестоко ошибся в своих ожиданиях. Но, похоже, сэнсэй слишком нервничал, чтобы чего-то от меня ожидать. Он лишь очень быстро провел меня по коридору и без предупреждения втолкнул в одну из комнат слева. Я даже плащ, успевший промокнуть за время недолгой прогулки, не успел с себя снять.

  Передо мной сидел пухленький старичок с блестящей лысиной. До этого я видел его всего лишь два раза от силы. По обычаям, мне следовало бухнуться на колени и стукнуться головой об пол, что я с некоторой неохотой и начал делать, но настоятель нетерпеливо замахал рукой, намекая, что можно ограничиться словесным приветствием. Поднявшись с коленок, я произнес:

  - Доброе утро, о, великий настоятель Домото-сама! Я польщен вашим желанием разделить со мной утренний чай.

  На самом деле я, конечно же, был совсем не польщен, а заинтригован и немного испуган. Даже если бы я не получил письмо "Гу", такого рода приглашение показалось бы мне более чем странным. С какой стати настоятелю приглашать меня на чай? Ответ напрашивался сам собой.

  Домото-сама изобразил какое-то подобие улыбки, которая больше походила на ужимки человека, страдающего запором. Он жестом пригласил меня сесть за низкий столик - на нем стоял не только танский чайничек, но и пиала с рисом, а также сосуд с сакэ. Рядом лежала досочка с разложенной на ней рыбой. В корзине возле столика я заметил румяные яблок. У меня в буквальном смысле потекли слюнки, но я незаметно промокнул их рукавом плаща и рассыпался в благодарностях. Домото-сама продолжал улыбаться своей противной улыбкой:

  - Приступай к трапезе, дорогой Ку. Я ведь знаю, что тебе долгое время не доводилось поесть.

  И сам, главное, ни к чему не притронулся - все ко мне пододвигал. Я вздохнул про себя, трижды проклял этот мир, сглотнул и с усилием покачал головой:

  - Спасибо большое за такое щедрое предложение, но я поклялся соблюдать пост еще три луны. Я надеюсь этим очистить свой дух от бренных привязанностей и тем самым приблизиться к пониманию мира без страданий.

  "Прощай, вкусная рыбка, прощай, рассыпчатый рис, прощайте, наливные яблочки!" - Я чуть не расплакался. Домото-сама продолжал улыбаться:

  - Не думаю, что тебе следует так себя истязать. Во всем стоит знать меру. Ты посмотри, какая красивая рыбка - свежая, только что из пруда! Ну же, попробуй!

  Я, словно завороженный, уставился на рыбу, желая лишь впиться в нее зубами. Что бы я раньше ни говорил о жестокости, все остальные пытки по сравнению с этой были образцом милосердия. Я все же нашел в себе силы снова помотать головой, но раскрыть рот не решился. Настоятель приподнял брови:

  - Похвально. Но от чая ты ведь не откажешься? - он сам взял и налил мне чай. Тогда я окончательно убедился, что здесь что-то нечисто, так как настоятели послушникам сами чаи обычно не разливают. Да и подозрительно, что он позвал меня, только чтобы покормить. Тут-то я и подумал, что настоятель либо выжил из ума, либо он уж очень хотел увидеть мой остывший труп.

  Я снова покачал головой и сказал, что ради скорейшего просветления решил отказаться и от напитков. Домото-сама продолжал улыбаться:

  - Ты должен чего-нибудь выпить, - он протянул мне сосуд с сакэ.

  В его голосе явно звучала угроза. Всё, маски упали, поэтому я без лишней вежливости ответил: "Не буду!" Тут настоятель с немыслимой для его возраста прытью вскочил на ноги, схватил меня за воротник и попытался влить напиток мне в рот. Так как я не разжимал зубы, ему удалось всего лишь изрядно облить меня. Я со всей силы рванулся, сбив его с ног, и бросился прочь.

  Выбежав из горы Коя, я помчался в сторону леса. Хлюпая мутной водой, я топтал монастырские рисовые поля. Сзади доносились какие-то крики, но я не оборачивался и не останавливался до тех пор, пока не добежал до реденького лесочка. Какое-никакое, но все же укрытие, если за мной снарядили погоню - в лесу им бы еще пришлось меня поискать.

  Я позволил себе немного передохнуть, по большей части потому, что меня стало подташнивать. В конце концов, мой желудок с возмущением извергнул прожеванную бумагу. Мне стало совсем плохо: было холодно, мокро, и меня кошмарно мутило. Я хотел только лечь и не двигаться. Но не успел я развалиться на мокрой, грязной земле, как услышал топот совсем неподалеку.

  "Они что, уже меня нагнали? - подумал я. - И, судя по топоту, их человек сорок-пятьдесят. Неужели они всем монастырем за мной погнались? Делать им нечего? И вообще странно, что звук раздается со стороны большой дороги".

  Я выглянул из зарослей и увидел, что по дороге идет процессия. В ней действительно было около сорока монахов, но я тут же понял, что ко мне они никакого отношения не имеют. Эта процессия, по-видимому, провожала сборщика налогов в столицу.

  "Значит, это тэндайцы^[3], которые притворяются мирными монахами, а на самом деле исполняют роль телохранителей" - я внимательно к ним присмотрелся. И тут меня осенило! На монахах были такие же дождевые плащи, как на мне. Действительно, спасибо ками, пославшим этот благословенный дождь.

  Я подождал, пока процессия пройдет немного дальше, натянул капюшон и побежал за ними, изображая, что я монах, отставший от процессии. Добежав до тэндайцев, я встал в последнем ряду и облегченно вздохнул, когда никто не обратил на меня внимания.

  Через некоторое время процессия устроила привал, и нам дали поесть. Целую миску риса! Было мало, но вкусно. Со мной никто не разговаривал, да и между собой тэндайцы не вели оживленные переговоры. Только одно происшествие заставило мое сердце забиться скорее. Какой-то монах, наверное, главный в этой процессии, вдруг как закричал:

  - От кого здесь сакэ воняет? Кто тут втихаря пьянствует? Скоро уже прибудем в Хэйан - там и будете напиваться.

  Никто ему не ответил, а я весь сжался. Все из-за этого дурака-настоятеля, который во что бы то ни стало хотел опоить меня отравленным сакэ. Урод! Но удача в этот раз оказалась на моей стороне, и главный тэндаец особо не принюхивался и не уловил, что запах идет от меня.

  Пока мы шли, я отчетливо слышал, как звякает оружие тэндайцев. Святоши, ничего не скажешь!

  Тут я понял, что у меня-то оружия нет, и еды нет, и одежда грязная. И вообще, мне некуда идти. Все, что я знал о Хэйан - меня там должен был ждать "Гу".

  "А вдруг он все наврал? С него станется! Может, мне у тэндайцев остаться? Хотя только кончится дождь, придется скинуть плащ, и меня спросят, кто я такой. И что я им скажу? Что я беглец из Сингона? Они ведь не поверят - решат, что я вор или шпион. А если поверят, то могут и обратно к любезному настоятелю-убийце отправить! Да, безвыходное положение", - грустно размышлял я. К тому же меня опять начинало подташнивать - не стоило так жадно заглатывать еду после длительной голодовки.

  На границе Хэйан нас встретили еще какие-то монахи в таких же плащах, и тоже с оружием. Сначала я подумал, что они тоже тэндайцы, но когда наш главный монах закричал на главу той процессии, я понял, что это были сохэйцы^[4]. Сохэйцы не хотели пускать нашу процессию в Хэйан и утверждали, что именно они будут дальше сопровождать сборщика налогов Катамори-но-Мамору. Тэндайцы, конечно, с этим предложением были не согласны.

  "Еще бы - эти сохэйцы хитренькие, - сами проводят и сами часть риса и шелка себе захапают", - хмыкнул про себя я. В общем, запахло жареной темпурой^[5], и я не хотел присутствовать при вооруженном столкновении двух групп воинственных монахов. Под шумок я решил смыться и начал потихоньку пятиться. Я надеялся незаметно проскользнуть в чайную и переждать там, пока монахи не разойдутся или не поубивают друг друга. Но когда я уже почти дошел до входа, меня вдруг так сильно толкнули в спину, что я упал на землю. Приподнявшись на локтях, я увидел, что надо мной стоял какой-то монах:

  - Что, решил сбегать за подмогой, жалкий тэндайский прихвостень?

  Я хотел сказать, что я не тэндаец, не прихвостень и не то что бы очень жалкий, но не успел, так как меня подняли на ноги, как тряпку, и сильно дали в челюсть.

  - Дерись, тэндаец, вынимай свой меч и покажи, на что способны тэндайцы по одиночке! Или по одному вы не такие смелые?

  Вокруг меня и этого сохэйца столпились монахи обоих процессий. Те, которые, по-видимому, болели за меня, кричали: "Тэндай! Тэндай!"

  "Простите, ребята, но оружия у меня нет, и драться я не умею, так что зря вы в меня верите", - пока я об этом размышлял, мне успели еще несколько раз врезать по челюсти, пнуть в живот и дать по носу. И тут сквозь шум я услышал знакомый голос:

  - Что вы бьете несчастного мальчишку? Это считается у вас, сохэйцев, честью? Сначала справьтесь со мной!

  "Ага, "Гу" теперь меня защищает. Мог бы, конечно, заступиться до того, как меня избили до полусмерти. Но это же "Гу". Интересно, когда он присоединился к тэндайской процессии? Только что? Или еще до того, как мы дошли до Хэйан?" - размышлял я, истекая кровью.

  Сохэец засмеялся:

  - Он тебе кто, что ты его так защищаешь?

  - Родная бабушка,- съязвил "Гу". - Кем бы он мне не был, это вас совершенно не касается! - И кинулся на сохэйца.

  Прежде, чем я окончательно потерял сознание, я успел заметить, что за меня заступился не только Гу, но и еще какой-то высокий незнакомец с длинным мечом.