На скрипке он игрывал так лихо и так задушевно, что казалось, от такой игры сам Паганини мог проснуться от вечного сна и с недоумением заметить: "Кого же на этот раз полюбила эта маленькая звездочка, эта исключительная певунья, доверяющая свой голосок не каждому..."
Скрипка пела, смолкала, потом снова пела, иногда одолевая такие высоты человеческой страсти, что было удивительно, как, повествуя о ней, она до сих пор не сорвала свой дивный голос. Скрипка было его любимым инструментом, а Верочка - любимой женщиной. Одну он любил за то, что умела петь, другую - за то, что умела слушать.
Музыкантом Сергей был зачат, рожден и обучен, и когда он не играл, ему ничего другого в жизни не оставалось, как сопоставлять басы и аккорды или, на худой случай, задумываться о том, отчего фальшивит чужое пианино. Поначалу отец прочил его в военный оркестр ( там и заработок постоянный, и звездочки на погоны в срок, а то и до срока), но, видно, чему быть, того не миновать. Не стал Сергей военным музыкантом, играл "на гражданке". А позже, отчаявшись получить в больших оркестрах главные партии, стал он в тихом уездном городке главным "фортепьянным доктором", обучая заново " говорить" тех, кто потерял голос от простуды да от старости, и тех, у кого голоса этого просто-напросто никогда и не было.
Он, конечно же, сочувствовал своим скрипичным и клавишным подопечным, сопереживал им. В порыве нежности он норовил погладить по лаковому боку пианино или, будто невзначай, потереться щекой о глянцевость скрипки. Причина сочувствия была ему самому до конца непонятной, а попытка объяснить ее сводилась к следующему: сколько же человечество накопило на пути своем страсти, размышлял он, слабости, слез, невысказанных чувств и взвалило все это на нежные плечи сих поющих и звучащих?..
Верочка была "последышем" старого вдовца, от одиночества и бесприютности некогда прибившегося к изрядно пьющей молодухе Насте. Каких-либо семейных и прочих удач от этой странноватой пары никто и никогда не ожидал. Быт их был сир и убог, отношения из нарочито-вежливых переходили в драку. И листать бы им свои смутные жизненные страницы доколе Бог послал - ан нет, они исхитрились и произвели на свет божий прелестное дитя, нареченное тут же Верочкой.
Да уж, странная вещь - природа! И травят ее, и так и эдак пытают ее, а она иной раз такое преподнесет!..
"Откуда взялось что? - недоумевали вокруг люди. - Отец, что гриб старый, по возрасту ей не в отцы, а в деды годится. Мать тоже ничем особым не блещет, кроме страстного стремления выпить все, что пьется. И вот это чудо с широко раскрытыми в мохнатых ресницах глазами!.." Этому могло быть только одно объяснение : сама природа решила воспротивиться всем напастям, что уготовила ей непутевая пара, встрепенуться и отстоять самое себя.
Верочка ничего не понимала ни в "диезах", ни а "бемолях", но она как раз была тем благодарным слушателем, для которого хотелось играть и играть. Иногда, вдруг забывшись, Верочка позволяла себе короткое "ох!" или "ах!", но чаще сидела молчаливая и отрешенная, вслед за "ля" и "ми" перебирая свою бурную , непонятную даже ей самой . жизнь, глубоко проникая во все ее глубины, в которые, может быть , и не всегда хотелось погружаться.
В свои тридцать с небольшим Верочка уже трижды побывала замужем. И все ее мужья были, можно сказать, неплохие ребята. Просто с первым было негде жить, и сварливая свекровь, в конце концов, развела их, торжествуя победу; второй покалечился на машине и сам отпустил ее на все четыре стороны; а третий, который в свое время претендовал быть вторым, долго упрекал ее именно за второе замужество , и они расстались.
Верочка воспринимала все довольно терпеливо и ни о чем не жалела. Она даже, пожалуй , была рада всем этим нелепым расставаниям, потому что оберегала и жалела их, своих вольных и невольных избранников. Им всем хотелось, как выразился один из них, чего-нибудь "полегче и повеселей", да она и сама хотела бы быть "полегче и повеселей" , но знала, что никогда не сможет быть такой, ибо обладает мудрой старушечьей душой, которую природа наспех вручила ей, довершая свое случайное творение. Для других это была явно чужая душа, чужая и лишняя. Ее суженые даже не пытались эту душу узнать и понять, будто боялись заглянуть в какую-то бездну, которая завлечет и затянет, заговорит и заманит, а назад не отдаст.
Их свидания с Сергеем были долгими, нежными и почти бессловесными. Он ласкал глянцевую кожу ее тела, вопрошающе заглядывал в глаза и полушепотом произносил одну и ту же фразу: "Какая ты!"В этих словах было все, но все-таки главным для Верочки в них было то, что она на этой земле не случайна, что она есть и будет , и кому-то очень нужна.
Верочка непременно хотела быть счастливой. Только она не знала того, каким оно бывает, это счастье. Счастье, думалось ей, это когда тебе спокойно и уютно, и когда ты начинаешь завидовать сама себе, когда ловят каждое твое дыхание, каждый твой жест и каждое слово, чтобы еще раз подтвердить, что без них, а значит и без тебя, жизнь на земле для кого-то превратилась бы в горькую пустыню. Его, Сергея, прежние отношения с женщинами также не были безмятежными, но во всех случаях ранее победительницей выходила лишь одна особа - его маленькая хмельная скрипка...
Верочка очень беспокоилась, когда он пропадал на неделю, а то и на две. Пока они не знались, она слышала, что у него бывают запои, но то, что так часто и так надолго, не могла и предположить. Когда наутро Верочка заставала его, разбитого и нелепо-кающегося, она готова была простить ему все на свете. А вот он... На ее предложение пойти к врачу он вдруг заявлял, что не в том беда, а в том, что он совсем разлюбил свою маленькую скрипку.
- Она не хотела открыться мне...Она фальшивит и глушит звук...
И тогда Верочка поняла, что в этом романе она - третья, что та, вторая, начинала капризничать и показывать свой норов, когда она, третья, пыталась привести в порядок его душу и естество. Та, вторая, как злая ведьма в сговоре с алкоголем - кащеем, пыталась его приворожить и обобрать, забрать навсегда и не отдавать больше никому.
-"Ах, вот в чем дело! - думала Верочка. - Вот в чем сладость этих божественных звуков и переливов! Это одна загубленная душа перекликается с другой, третьей, десятой..."
И тут она вспомнила, как странно вела себя скрипка, когда они с Сергеем оставались вдвоем и донельзя были рады друг другу. То она, покоящаяся в футляре, вдруг начинала издавать какие-то странные, утробные звуки, то внезапно откуда-то падала, то мешалась под рукой.
"Скрипка - это часть меня, мое продолжение. Это мои руки, мои мысли, мой голос",- частенько говаривал любимый Верочкин музыкант.
"Ах, нет, мой милый , дорогой! - хотела тогда возразить Верочка. - Это она, скрипка, пытается сделать тебя своим продолжением, вырвав тебя из твоей плоти и из моего сердца, чтобы обернуть тебя звуком, нотой, пусть самой красивой и пронзительной, но неживой!"
В ту субботу он сказал Верочке, что скрипка "вернулась" и они снова большие друзья. Он весь вечер ласкал ее послушное маленькое тельце, наполняя округу звуками елейной музыки , то печалясь, то веселясь, и будто боялся, что она заскучает и снова уйдет в себя.
-Ты послушай, нет, ты послушай! - обращался он то и дело к Верочке, уютно угнездившейся в кресле. Верочка слушала, и ей действительно нравилось, как он сегодня играл. Она даже подумала о том, что зря затеяла эту игру во вторую и третью, и вся эта история с ревностью на самом деле может оказаться плодом ее собственной досужей фантазии. И может быть , на самом деле у певуньи-скрипки совсем другое предназначение. Какое? Разъять, расщепить на составляющие чужую всеобъемлющую страсть, оставив в ней лишь светлое, созидающее, как раз то, что поможет определить в жизни главное и продлить саму эту жизнь как можно дольше.
...В больницу Сергея отвезли в понедельник на "скорой" с сердечным приступом, а умер он уже в четверг, не приходя в сознание. Как он умер, Верочка не заметила. Она держала в руке его еле теплую, вялую руку и старалась не показывать своего отчаяния, когда ей вдруг объяснили, что показывать это отчаяние уже некому.
Через месяц после похорон Верочка снесла скрипку в музыкальную школу - пусть дети играют, инструмент-то , в общем, неплохой. В ту же весну над Сережиной могилой Верочка посадила рябинку и американский клен, которые к осени уже дружно перебирали ветвями под аккомпанемент ветра. Правда, в этой музыке стихий Верочка частенько угадывала донельзя знакомые, щемящие звуки, но, не находя объяснения, откуда они здесь, списывала все на счет своего буйного воображения.