В детстве, я болела редко, но если это случалось, то все происходило резко и сразу.
И меня отправляли в больницу.
В середине шестидесятых мы получили квартиру, с ванной и душем, в новом районе.
Необходимость ходить в баню отпала, но это другая история.
В квартире вкусно пахло резиновым клеем, свежей побелкой и краской.
Нам с бабушкой отвели маленькую комнату с чуланчиком для её вещей и моих игрушек.
Я сразу устроила на полках кукольный домик: гостиную, спальню, а внизу гараж для троллейбуса, и конюшню.
Лошадь сшила сама из куска черного драпа, оставшегося от отцовского пальто, пришила ушки, глазки-зеленые бусины и красный язычок, как у собаки. Тряпочки на брюхо не хватило, поэтому лошадь была стреножена, и только приложив немало усилий, её можно было поставить на ноги. Я весь день прокатала на ней пупсов, сидя на бетонном полу в чулане.
Мама и бабушка распаковывали вещи и раскладывали их по местам.
Ночью я проснулась, потому что не могла дышать, воздух вырывался из меня с диким хрипом, я даже была не в силах позвать на помощь.
Бабушка после дневных трудов спала, как убитая, я сползла с кровати и стала её будить.
Дальше помню смутно. Испуганное лицо старшей сестры, отца, изрядно запыхавшегося, бегал куда-то вызывать скорую помощь, телефонов не было во всем доме, район то новый.
Причитания бабушки: " Вот не успели переехать, а вдруг помрет!"- это оптимизма не прибавляло, но я твердо решила не умирать.
Отвезли меня в инфекционную больницу на другой конец города.
Сделали уколы, ингаляцию, переодели в длинную фланелевую рубашку и такой же серо-синий халат до пят, сунули в руки ночной горшок, на ноги зимние сапоги, тапочки забыли дома, и отвели в палату с большими белыми окнами и решеткой на них, в палец толщиной.
Сонная медсестра, отобрав у меня горшок, сунула его под кровать, прошипев: "Ночью суда ходи, понятно? Нечего по коридорам шляться".
А какой там "шляться", я еле ноги передвигала, и все еще продолжала задыхаться.
В палате все спали. Мамы в одной кровати с младенцами. Бабки, положив ноги, на приставные стулья, в ногах у своих внуков. Никто даже не проснулся.
Утром после всех манипуляций и процедур, я смогла немного оглядеться.
Палата была не большая, но светлая, в ней стояло восемь коек и маленькая люлька, в которой лежал малыш из " Дома малютки", он все время молчал, и даже когда ему делали укол, не плакал, будто понимал, что жалеть его здесь не кому. Днем ему ставили капельницу прямо в голову, выглядело это ужасно. Рядом сидела нянечка, следила за тем, чтобы иголка у него не "выскочила", а он был рад даже такому вниманию, беззубо ей улыбался.
Я старалась не плакать, а только ждала, когда же ко мне придут.
Но ко мне не шли и не шли, я начала потихоньку всхлипывать.
Бабка с соседней кровати, быстро смекнула в чем дело: " Что воешь, сюда не пущают,
инфекционное отделение, должна понимать, кто ж смерти своей хочет?".
Но мама прошла, мама она такая была, куда хочешь, пройти могла. Взяла у соседки
врача халат и пришла, как будто она медицинский работник, и её пропустили, кто же в здравом уме в инфекционное отделение сунется, если ты не врач.
Мама достала из кармана расческу и стала потихоньку расчесывать мои длинные, спутавшиеся волосы. Бабка соседка ворчливо заметила: "Раньше, когда в инфекционку клали, враз наголо стригли". "Правильно делали",- подхватила, другая старуха.
"Кто ж их тут чесать то станет, колтун такой, руки вывернешь"
Девочка на соседней кровати, что поступила утром, прижала свою русую косу в руку толщиной, к груди: "А меня не обреют?"
Первая бабка ехидно хрюкнула: "Все могёт быть".
Мама сунула мне в руку шоколадную конфету "Мишка на севере", шоколад передавать было нельзя: " Ты её после обеда сразу съешь, в руке не держи, а то растает".
И поставила мне под кровать новые тапочки в красную и зеленую клетку.
Положила зимние сапоги с облупленными носами в авоську, погладила меня по голове и сказала: " Ничего не бойся, все будет хорошо, здесь хорошие врачи, я узнавала",
Поцеловала в висок, задержав губы, проверила, нет ли у меня температуры.
"Наши все тебе привет передают, выздоравливай, если удастся, ещё прейду".
Девочка с красивой косой, обратилась к маме: "Тетенька врач, а косу не отрежут?
Мама говорит, что вся моя красота в ней".
" Не должны",- мама старалась побыстрее уйти.
Начался обход. Впереди студентов медиков шел врач похожий на "Доктора Айболита",
Он прошел по палате, спросил, кто как себя чувствует, что-то, на ходу, поясняя студентам. Постоял у кроватки малыша-отказника, вздохнул и собрался уже уходить, как девочка с косой, чуть не плача, заглядывая ему в глаза, спросила: " А можно мне косичку не отрезать?". "Какую ещё косичку?" "Вот эту",- она показала свою роскошную косу, свисавшую у неё ниже пояса "Показаний нет",- сказал "Доктор Айболит", и серьезно добавил: "Если, конечно вшей не разведешь". "Не надо резать",- всхлипнула девочка;
" Не красиво будет, как же я без косы?".
Врач глянул на неё, отмахнулся и вышел.
К вечеру девочке стало хуже, она металась по подушке, волосы впереди у неё все слиплись, но коса оставалась крепко заплетенной и отливала золотом в заходящих лучах зимнего солнца.
Ночью забегали медсестры, пришел дежурный врач, девочку куда-то отвезли.
Очень хотелось спать, поэтому я чуть приоткрыв глаза, снова заснула.
Утром нянечка, свернула колечком матрас, связала в узел простыню, наволочку и пододеяльник с кровати на которой лежала вчера девочка с косой, и, вздохнув, понесла все это в коридор.
" На санобработку повезли", подытожила бабка с соседней кровати.
" Зачем?",- спросила мамаша с грудничком
"А как же?",- поджав губы, ответила бабка: " Кто же после покойника захочет на энтот матрас лечь, вот и дезинфицируют, не выбрасывать же?"
Все притихли, в моей голове не укладывалось, как такая маленькая девочка, моя ровесница, могла взять и умереть?
Мы с соседкой по палате, быстро сунув ноги в тапочки, выскользнули в больничный коридор.
"Я знаю, куда её повезли, я как раз в туалет ходила", и взявшись за руки мы побежали в конец коридора к запасному выходу.
"Вот смотри",- мы остановились в пролете лестницы, заглядывая вниз, где перед двустворчатой дверью стояла каталка, на ней кто-то лежал накрытый с головой байковым одеялом. Мы спустились ещё на один пролет. Из под серого с синею полоской одеяла, свисала, роскошная золотая коса.
" А косу ей так и не обрезали, зря она боялась", - и, поправив свои жиденькие черные, как воронье крыло косички добавила: " Какая красивая у неё коса, как у Златовласки",
" Да очень красивая", добавила я, мы ещё постояли немного и побежали назад в палату, юркнули каждая в свою постель, пока дежурная медсестра не заметила нашего отсутствия.
Женщины в палате говорили, о новых лекарствах, о приготовлении "настоящего" борща, и ещё о чем-то, жизнь шла своим чередом...
Я стала вдруг по ночам плакать, мне ужасно хотелось домой.
"Ну, шо ты плакаешь?",- спрашивала меня Соня, девочка, с которой мы бегали смотреть на покойницу: " Я вот совсем домой не тороплюсь, у нас знаешь, сколько дома детей? Кроме меня ещё пять братьев и сестер три. Я дома все время кушать хочу, а здесь няня мне ещё добавки дает и молочко в бутылочке, что малыш не допивает, а по субботам мы вообще еду не готовим". "Почему?",- удивилась я. " Нельзя, Бог не велит, у нас так положено",
"А если Новый год или день рождения?" не успокаивалась я, "Все равно не положено, Бог накажет, если огонь разведешь", "А если на электроплите?", "Не знаю, но думаю, тоже не положено".
Я закрывала глаза, отворачивалась к стенке и рисовала на ней пальцем дом, окошко, елку, девочку с золотой косой, и думала, думала, думала...
"Странно и не понятно, как все устроено, вот люди по субботам не готовят себе еду.
Раньше, когда тяжело болели, косы отрезали. А теперь нет. А может правильно, что отрезали. Если б той девочке косу отрезали, она жить осталась, а так все переживала, плакала, вот все силы и истратила.