Волошин Юрий Дмитриевич : другие произведения.

Волки Аракана. Книга первая. Друзья поневоле

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая половина XVIв. История двух подростков из Московии времен Ивана Грозного. Поневоле связанные судьбой русский парнишка Петр и татарин Гардан, бывший царским опричником, попадают в различные переделки. Бегство из Новгорода в Нарву, потом плавание на немецком и английском кораблях, путешествия по пустыням Южной Африки, затем Индия. Дом все так же далек...

    Книга вышла в издательстве КРЫЛОВ в мае 2005

Юрий Волошин

ВОЛКИ АРАКАНА

КНИГА 1. Друзья поневоле.

Друзья поневоле [Коршунов]

ГЛАВА 1. НАШЕСТВИЕ.

  Вторую седьмицу город окутан великим ужасом. Московские рати с остервенением терзают его большое и сложное тело. Люди уже не уповают на милость царскую и благословение Божье. Никто не может считать себя в безопасности. Даже нищий опрометью бросается в подворотню от удалого посвиста и гиканья царских опричников. Если не сабля, то уж нагайка обязательно стегнет по шапке, коль она ещё не свалилась с головы незадачливого бедолаги.
  Низкие снежные тучи нависли над городом. С Балтики тянет сырым ветерком, и снег уже не скрипит под ногами. Январь. Волхов парует и никак не хочет наложить на себя зимние ледяные оковы.
  Переулок почти пуст. Редкая баба торопливо и, с опаской озираясь, протрусит по протоптанной тропе. Даже собаки не так яростно бросаются на заборы хоромин, когда мимо проходит чужой. Они тоже поняли, что с чужаками с востока не стоит особо задираться. Те быстры на расправу. И не один окоченевший труп уже валяется в сугробах, исполосованный саблями пришельцев.
  Стоя на спиленном конце бревна, что подпирал ограду хором купца Калуфьева, стоял и озирал узкую щель переулка краснощёкий парень с синими ясными глазами и светлыми вихрами, что выбились из-под нахлобученной шапки бараньего меха. Отец только что скрылся за углом, а Пахом с Кузей возятся в сарае. Пусто и сумрачно на душе у парня. И не хочется идти на поиски приятелей. Тут он услышал, как его лучший и давний дружок Фомка из соседнего переулка зовёт его дурным голосом:
  - Эй, Петька! Выходь на улицу, скажу тебе что-то! Торопись!
  В голосе слышался страх и отчаяние, Петька сразу почувствовал, что случилось непоправимое, но ещё непонятное и, судя по всему, страшное. Он не успел скатиться с забора, как послышался шум, гиканье. Сзади Фомки неслась ватага опричников, размахивая нагайками. Их было человек пять, снег комьями летел в разные стороны из-под копыт разгорячённых коней.
  Фомка бросился в одну сторону, потом в другую и повалился в сугроб, получив весёлый щелчок нагайкой. Петька же юркнул вниз и затаился под забором. Посвист вскоре затих, и парень бросился к калитке.
  Фомка ползал в снегу, прикладывал горстью снег к кровоточащей ранке на лбу и негромко матерился, оглядываясь по сторонам.
  - Фомка, что ж ты?! - воскликнул Петька, не зная как утешить дружка.
  - А что? - огрызнулся парень, того же приблизительно возраста, что и Петька. - Попадись ты им на дороге, да ещё так внезапно, посмотрел бы я на тебя! Ладно уж! Пусть их Бог покарает, душегубов, кровопивцев!
  - Больно? - нерешительно спросил Петька, глядя, как тот сменял одну горсть снега другой. Кровь постепенно унималась. - Замотать бы тряпицей, а?
  - И так сойдёт. Лучше послухай, что я скажу. Был я только что у Великого моста. Что деется, Петька! Смертоубивство полное! Божьи люди вышли отдать должное царю-душегубу, с хоругвиями, иконами, с кадилами и пением псалмов, а опричники стали кидать их в реку. Прямо с моста! Страх-то какой. Сам видел! И твово дядьку, монашка Силантия тож спихнули, горемычного! Вот я и примчался с такой вот вестью! А тятька где? Сказать ведь надоть!
  Петька охнул, засопел, румянец сошел с лица. Сказал тихо:
  - Побегли туда, Фомка. Матрёну не будем упреждать.
  - Чо так, Петька?
  - Голосить учнёт. Весь переулок взбаламутит. Мы сами...
  - Тогда помчали, а то упустим чего.
  Они потрусили вниз к реке.
  Чем ближе подбегали к Волхову, тем народу становилось больше. Бабы выли и причитали, мужики злобно и боязливо бросали короткие ругательства на царя-ирода и его опричников, проклиная тот день, когда в город вступили эти орды головорезов и насильников. Дружки проскочили Космодемьянскую улицу, переулком спустились к реке и увидели картину, которая и не такие души привела бы в смятение и ужас.
  На Великом мосту толпилось множество народу. Временами с него падала фигура человека в рясе. Брызги студёной воды быстро уносило мощным течением. Криков и шума слышно не было - далековато они стояли, но люд, толпившийся на берегу с этой стороны и с Торговой, оглашали серое небо воплями, проклятьями и молитвами. Иногда проходили ратники московские, гарцевали всадники, охаживая плетьми собравшихся. По всему видимому берегу чернели толпы отчаявшихся людей.
  - Петька, побегли вниз, авось там перехватим в реке твоего дядьку-монашка.
  - Да разве в такой суматохе и неразберихе можно чего сыскать?
  - А что? Всё может быть! Побегли!
  Они пустились вниз по реке. Увязая в сугробах, скользя, они поглядывали на реку, где в лодках сидели, кричали, вооруженные баграми и дубинами опричники и ратники московские. Тех из монахов, что не хотели тонуть, они дубасили по головам, отпихивали баграми, а видневшихся в прозрачной стылой воде утопших старались вытащить, и отвозили на берег, где и бросали для родовичей. Им разрешалось развозить своих по монастырям для отпевания и захоронения.
  Идя вдоль берега, парни оглядывали утопленников. У многих на головах алели бледные раны. Крови уже не было, восковые лица с синевой уже затвердели. Бороды местами оледенели, как и рясы, стоящие колом.
  Петька с трудом сдерживал слезы, дыхание его прерывалось от страха и ужаса виденного. А Фомка деловито всматривался в лица монахов, взмахивал рукой, вздыхал и плёлся дальше. В одном месте труп прибило к берегу, его жердью вылавливал мужик с округлившимися глазами и бледным лицом. Труп никак не вылезал на берег, а мужик никак не хотел мочить ноги. В толпе кричали на него, но тот словно и не слышал ничего. С реки доносились голоса палачей, и в них ничего не было кроме недовольства от сырой работы и веселья подвыпивших бесшабашных людей.
  - Всё, - отдуваясь, сказал Фомка. - Дальше плестись нечего. Не нашли. Пошли назад, поглядим ещё, а может, и у другого берега прибило.
  - А может, ты и не дядьку видел, а, Фомка?
  - Я чо, слепой? Я ж на мосту был. Интересно было поглядеть, как у московитов это получается, да и знакомцев узреть хотел. Но только твово дядьку и узрел. Оглох от воплей и криков. Жуть!
  Они побрели назад к мосту, где не прекращалось избиение народа.
  Впереди увидели всадников, тащивших на аркане связанных мужиков. Те падали, тащились с криками за конями, пытаясь подняться. Народ помогал им в этом и получал нередко нагайкой по спинам. Хорошо, что в тулупах это не было опасно. Но головы у некоторых были уже окровавлены. В глазах ненависть и злоба. Кулаки сжимались до судорог.
  Время шло к вечеру. Из туч стал падать лёгкий снежок, припорашивая ужасные картины, развернувшиеся на берегах реки. Парни, уставшие и опустошенные, плелись к мосту. Петька не понимал, как его друг с лёгкостью воспринимал виденное и поглядывал на него украдкой с любопытством и некоторым сожалением.
  - Слушай, Фомка, - сказал его дружок после некоторого молчания, - А что ж дальше будет? Как же Бог смотрит на все это и не остановит душегубов? Ответь.
  - Я чо, монах учёный? Отколь мне-то знать. Коль не сейчас, то уж потом Бог придумает чего-нибудь. Не могёт того быть, чтоб всё это царю сошло с рук. Я так разумею.
  - А как же люди наши? Им-то как пережить такое?
  - А чо думать, Петька! На то есть именитые да святые людишки. То им положено кумекать. А чо мы? Мы людишки малые. Тут как бы самим выжить, живота не лишиться.
  - Да, жутко. Кажный день ждёшь нашествия. Тятька весь трясётся, как вспоминает московитов.
  - У моего тож такое. Тихон, что тятькин кум, уж и про Студёное море
  сказывал.
  - А че о нём говорить? С чего бы это он так?
  - Подслушал я, что они опасаются ещё долгой смуты в городе, а там, за лесами да болотами власти царя поменее, авось до тех краёв и не дотянется рука кровопивца-антихриста.
  - Господи, Святая Богородица! Спаси и обереги нас от злодейства!
  - Во заголосил, аки баба на погосте, - усмехнулся Фомка, но в голосе больше слышалось бравады, чем уверенности и силы.
  Петька промолчал, в душе соглашаясь с ним.
  Это были ребята лет по пятнадцати. Невысокие, коренастые, с одинаково светлыми волосами и белесыми бровями. Прямые носы, под губой уже пробивался лёгкий пушок, особенно у Фомки. И вообще лицо у него было более волевое и жесткое. Петька больше походил на маменькиного сынка, но связываться с ним никто не решался, ибо силой природа и родители его не обделили. Вся округа знала, что руками он мог и подкову согнуть, хотя выбирал что постарее.
  У обоих матери померли и лаской они были немного обделены. Фомкин отец был подмастерьем-плотником, и сын его готовился стать тем же. Петька тоже подучивался этим ремеслом, часто убегая из дому к ним на разные стройки в городе. Ему нравилось тюкать топором по смолистым, пахнущим лесом стволам и брусьям. Дома его поругивали за это, мол, от своих отбивается. Однако особо не препятствовали. В семье ценили их дружбу, да и глава семьи не спешил приобщать сына к торговым делам. Иногда, правда, заставлял сидеть в лавке, что доставляло Петьке мало радости. Однако смирялся, против отца не попрёшь.
  Избегая встреч с московитами, поругивая их матерно, но в полголоса, приятели постояли, против моста, и Петька взмолился:
  - Хватит, Фомка! Чего тут околачиваться да зенки таращить на душегубцев. Спать не будем от таких страстей. Да и домашних надо оповестить про дядьку Силантия. Он поморщился, представляя, как заверещит тётка Матрёна да Глашка-ключница.
  - Вот бы пистоль достать, а? - молвил Фомка мечтательно.
  - Энто зачем?
  - Стрельнуть охота хоть разок в московита проклятущего. Поглядеть, как он кувыркнётся с коня, как кровью харкать зачнёт...
  - Во чего захотел. А че потом? Смертоубийство, да не только тебя, а и всех твоих родовичей. Все живота лишатся.
  - Так с умом надоть. Чтоб, значит, никто не заметил.
  - Думаешь легко такое сотворить? Боязно ведь. Жуть берёт, как такое удумаю, Фомка. Да и что из того, что одного московита порешить?
  - Не одного... К тому ж душу потешишь. Накипело ведь, - ответил Фомка, и в голосе его послышались мужские нотки. Петька с удивлением поглядел на него, но ничего не ответил, шли молча, каждый погрузившись в свои мысли. Каждый знал, что они были не из весёлых. Затем Петька молвил, вздохнув тягостно:
  - Я б не смог решиться на такое. - А потом неожиданно добавил, резко повернувшись к другу: - А у моего тятьки есть два пистоля!
  - Ну! - воскликнул Фомка, и радость, смешанная с надеждой промелькнула в его глазах. - Вот бы ты мне один позычил на время, а?
  - Тятька мне уши оборвёт, а то и чего хуже надумает.
  - А ты-то сам палил хоть из него?
  - Поучал тятька несколько раз, да уж больно гром от него большой. Уши закладывает аж.
  - Эх, Петька-друг! Удружи хоть разок, а? Век буду помнить, а за сохранность не тужи. Я знаю, как от московитов утечь. Меня не поймают, да и не тут я буду на охоту выходить. Место подберу знатное. Ну, как?
  - Боязно, Фомка. А вдруг тятька кинется, что скажу?
  - А московиты найдут? Что, лучше будет? Небось, по головке погладят сабелькой, аль на верёвочке поболтаешься, а?
  - Всё одно страшно. Не осмелюсь я, а сам тятька не позволит.
  - Ну какой же ты боягуз, Петька. И как я с тобой связался, а?
  - Ладно, поглядим, что можно сделать. Завтра скажу тебе, но как бы тятька не углядел чего по мне.
  - Чего это углядеть-то?
  - А он как поглядит на меня, так сразу и поймёт, что у меня на уме.
  - Экий ты, Петька. Словно девица красная. Мужик ты, аль нет? Скоро пятнадцать лет стукнет, а ты всё дитя малое. Одна силушка к есть у тебя, да что толку-то с ней?!
  - Я ж сказал, что поглядим. До завтра подождать не можешь? Я ж о дядьке сказать должен. Кутерьма поднимется, вот я под шумок и погляжу, как можно это дельце провернуть. Может завтра и сделается всё.
  - Хорошо бы, - мечтательно произнёс Фомка и блаженно шмыгнул носом. - А может, я чем подсоблю тебе в энтом, а? Вдвоём-то сподручнее.
  - Не, тятька может сунуть руку в сундук и проверить, а ночью оно лучше. Так что жди, завтра утром поговорим, если ничего не получиться. Ключ-то у Глашки постоянно, а как достать его? Подумать надоть.
  - А пульки, а зелье, не забудь, смотри.
  - Само собой. Что пистоль без энтого припаса?
  Они замолчали, каждый погрузившись в свои, нелёгкие мальчишеские думы. Один мечтал о мщении и возмездии, другой о нелёгкой и опасной задачи, которую обещал, скрипя сердцем, исполнить ради друга.

ГЛАВА 2. БЕГСТВО ИЗ ГОРОДА.

  Длинные сумерки опустились на город. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение. Собаки не брехали, народ осторожно пробирался по своим избам. Хлопали двери, скрежетали запоры, хотя все знали, что от московитов запоры не спасут.
  Снежок продолжал тихо падать, покрывая слежавшиеся сугробы пушистым ковром, искрящимся в свете редкого масляного фонаря.
  Петька сидел на сундуке и скорбно прислушивался к причитаниям баб, голоса которых легко долетали до его укромного угла. Отец только что вернулся с бесполезных поисков и теперь тоже забился в какой-нибудь угол, переживая тяжелую утрату. Умерла жена, теперь брат душу Богу отдал, другой брат, видимо, сгинул за морем. Вот уже год, как о нём нет ни слуху, ни духу.
  На подворье неторопливо возились со скотиной Пахом с Кузей. Незлобиво переругиваясь, они мелькали в сумерках. Уже зажгли фонарь и, видимо скоро закончат свои хлопоты. Петька прислушивался к их голосам, но разобрать слова было невозможно. Лишь какое-то бормотание, да тихое позвякивание цепи, когда кобель бегал по двору.
  - Слышь, Кузьма, - обратился Пахом к своему напарнику - молодому, лет двадцати двух парню с весёлыми глазами и статной фигурой.
  - Че там ты брякаешь, Пахомка?
  - Я говорю, хозяин-то заскучал, бедолага.
  - Заскучаешь тут! Того и гляди, нагрянут лиходеи. Не жди хорошего.
  - Ладно, иди заканчивай в сарае, а я туточки управлюсь.
  Кузьма поплёлся в сарай, а Пахом потрепал кобеля по голове и со вздохом поднял жердину. Тут он услышал приближающийся топот конских копыт. Пахом остановился, прислушался, и сердце глухо забухало у горла. Конь дробно затоптался у ворот, бренча сбруей. Требовательные удары в ворота, и лихой голос гаркнул:
  - Эгей! Кто там, отворяй ворота! Гостей принимай!
  Кобель захрипел в яростном лае, натянув цепь.
  - Кого там Бог послал? - смиренно спросил Пахом, подходя к калитке и открывая её.
  - Чего уставился, борода? Отворяй, говорю тебе, - всадник полоснул нагайкой по шапке Пахома.
  Пахом заторопился к воротам, вскоре створка отошла в сторону, а на подворье въехал всадник из разбойников московитов при сабле и с пистолетом за кушаком.
  Пёс рванулся к нему, но конь шарахнулся от него. Всадник матерно заругался, рванул поводья, и Пахом не успел и глазом моргнуть, как в неверном свете наступающего вечера сверкнул клинок и с коротким визгом собака завертелась на снегу, кропя его тёмными брызгами крови.
  - Зачем пса загубил?! - неожиданно крикнул Пахом и сделал шаг к всаднику.
  Ратник сжал бока коня ногами, посылая его вперёд, и Пахом чётко осознал, что сейчас и на его голову обрушится клинок, движение уже началось. Мысль его уже не работала. Всё захлестнул невероятной силы страх и отчаяние обречённого.
  Пахом сделал инстинктивный шаг назад и с силой взмахнул жердиной. Всадник никак не ожидал такого, а удар пришелся по виску. Не проронив ни звука, он медленно повалился на снег. Шарахнувшийся было в сторону конь ускорил падение, и воин повис на стремени, скребя пальцами унавоженную протоптанную дорожку двора.
  - Че тут? - раздался голос Кузьмы. Он вышел на шум из сарая и видел окончание схватки.
  - Да вот... - Пахом заикался, голос его дрожал, но руки судорожно продолжали сжимать жердину. - Кобеля порешил, душегубец...
  - Ты че наделал, Пахомка? Энто ж смертоубивство! Дай глянуть на ратника, авось душа ещё не покинула его.
  Кузьма быстро приподнял тело, освободил ногу от стремени и положил на сугроб в полусидячем положении. Посветил фонарем. Молвил:
  - Кажись готов, Пахомка. Беги к хозяину, доложи. А то нам тут от энтого всем хана!
  - Да как же... Ноги не идут, Кузёмка. Может, ты сбегаешь? Уважь.
  Кузьма молча и торопливо зарысил к крыльцу, бросив через плечо:
  - Ворота прикрой!
  В доме сразу же поднялся переполох. Страх, казалось, переполнял все его помещения. Забегали люди, замелькали лучины. Раздался сильно изменившийся голос хозяина:
  - С чего энто он к нам нагрянул, Кузьма?
  - Дак кто его знает, хозяин. Может, от соседей пришлёпал на поживу. У Калинникова шуруют уже давно. А энто через две усадьбы. Вой баб до сих пор слышен, знать не прикончили горемычных...
  - Да, такое может быть. Да... - Сафрон Никанорович, мужчина лет пятидесяти, коренастый, широкий с квадратной бородой озабоченно и в явной растерянности теребил бороду, силясь собраться с мыслями. - Так че нам теперича делать, а? Кузьма?
  - А че тут кумекать? Либо ждать смертушки, либо, пока не хватились душегубы, закладывать сани. Бечь надоть, хозяин. Бечь, куда глаза глядят. Баб можно и оставить, авось не тронут, а нам...
  - Да как же так, вдруг? Хотя... Ты прав, Кузьма. Беги запрягай и собирай припас, харч, а я тут своё добро соберу. Ступай!
  Понеслись приказы бабам, наказы, советы. Петька тоже получил наказ собираться и помогать работникам с лошадьми. Во двор тащили снедь, припасы, меховые полости для тепла, бочонки, корзины, мешки. Кони всхрапывали, шарахались по сторонам, не хотели заводиться в оглобли. Пахом с Кузьмой тихо матерились и не отвечали на вопросы баб, которые крутились поблизости, шныряя с мокрыми носами и глазами по двору и хороминам.
  На крыльцо выкатился в огромной шубе бараньего меха Сафрон Калуфьев с ларцом под мышкой. Все знали, что то его дорогая казна с серебром. Он молча подошел к пароконным саням и стал торопливо запихивать под солому своё достояние. Потом, как бы споткнувшись, спросил:
  - А че с ратником делать? И куда бечь-то? Ведь застукают, как пить дать, а? Кузьма!
  - Ась! Я туточки, хозяин.
  - С мертвяком че делать-то, отвечай!
  - А че я? Зароем в снег, пролежит до весны.
  - Тять, - подал голос Петька, весь дрожащий от страха и возбуждения. - Щас монахов по монастырям развозят. Вот и мы давай тож сделаем.
  - Узнают, бесы!
  - Хозяин, а малец-то дело молвит, - Кузьма одобрительно глянул на съёжившегося мальчишку. - Раздеть, завернуть, как положено мертвяку, на сани и в путь. В монастырь, стало быть.
  - В какой?
  - То, хозяин, тебе решать. Брательник-то в каком сиживал? В Антониевском? Вот туда-то и направимся, если кто и пронюхает чего. Всем ведомо, что он утоп. А ночью, в темноте, кто распознает... Крови нигде нет, Пахомка его стукнул осторожно. Детина-то силушкой не обделён.
  - Давай, Кузьма, спеши, а то кабы не нагрянули. Я пистоли захвачу, Сафрон затрусил к дому, отталкивая баб, крутившихся тут же. Сказал:
  - Всё на вас, бабы, оставляю. Глядите и остерегайтесь. Я по торговым делам до Риги подался. Ясно? Глядите мне! Брысь с дороги!
  Когда он вернулся с пистолетами и припасом для них, он с ужасом увидел на подворье всадника в московском наряде.
  - Не дрейфь, хозяин! - раздался ухарский голос Кузьмы. - То я тепереча буду вас охранять до монастыря. Эгей! Торопись, торговые! Мне не с руки тут валандаться всю ночь! Ха-ха!
  - Фу ты, дьявол! Господи, прости и сохрани раба божьего Сафрона! - он приложил руку к сердцу, успокаивая его биение. - Ну и напужал меня, чертяка поганый. Ладно, молодец, Кузьма! Отблагодарю, коль выберемся.
  А Кузьма всё торопил, молодцевато гарцуя в тесноте двора. Кони уже были запряжены, мертвец уложен. Сафрон в замешательстве оглядывал своё добро. Кузьма торопил. Нервное возбуждение вызвало у него приступ говорливости и бурную жажду деятельности. Всё покрикивал:
  - Пахомка, отворяй ворота! Петька, держись за пароконной упряжкой, не отставай, а мы тебя присмотрим. Пистоль спрячь и без дела не высовывайся. Но и не проморгай. И не дрожи, а то московиты учуют чего. Ну, че, хозяин? Поехали? Бабы, пса спрячьте! - напомнил он, оглядываясь уже в воротах. Те тихо подвывали в платки. Груди их сжимались от ужаса, что их ждал уже, может быть, завтра, а может, и сегодня.
  Кони, возбуждённые беготнёй и криками, рванули по переулку. Кузьма трусил сзади, и Петька был ему в душе благодарен за это. Страх сковывал его. Он никак не мог отпустить рукоятку пистолета и только сейчас вспомнил о Фоме, которому обещался завтра дать шанс рассчитаться с ненавистными московитами. Он горестно прерывисто вздохнул и бросил свой растерянный взгляд вперёд, где виднелись передние сани. Сильные сытые кони, последние дни ими почти не пользовались, ходко рысили по тесным переулкам и улицам. Неподвижные тени отца и Пахома маячили на светлом фоне снежной дали.
  Псы яростно сопровождали беглецов своим хриплым лаем, но быстро затихали. Город был пустынен, и только в некоторых хороминах слышались вой да причитания голосящих баб по убиенным, замученным и пропавшим родичам. Таких домов становилось с каждым днём всё больше, а причитания и вопли всё тише. Люди уставали и от скорби и от страхов. Всё притуплялось, сглаживалось, привыкало.
  - Петька, - сказал Кузьма, наклоняясь к мальчишке, - щас будет рогатка с заставой у вала. Ты, того, не дрейфь. Сиди и слушай, можешь слезу пустить, энто будет даже хорошо. Ясно? Авось проскочим. И не запамятуй - дядьку твово везём в Антониев монастырь, а я ратник к вам приставлен. Ну, держись, я вперёд поскакал.
  Петька не успел ничего ответить, как Кузьма проскакал к передним саням и возглавил маленький караван.
  Вот и рогатка. Ратники с бердышами выступили вперёд. Окрик:
  - Стой! Кто едет? Вылазь, досмотр!
  - Погодь, служивый! - это Петька узнал голос Кузьмы. - Глянь-ка, в санях монашек. В монастырь развозим на погребение. Приказ царя.
  - Поглядим-ка. А чё так много добра тащите? Не велено.
  - Не знамо мне то. Приказано не чинить препон. Да и поминки-то надоть справить людишкам. Чай и монастыри тепереча не очень-то при достатке, ха-ха. Мы пощипали и их, служивые, ха-ха.
  Петька насторожился, затаив дыхание. Слышно было, как ратники шурудили соломой, бормотали что-то. Потом голос отца:
  - Родимые, не оскверните прах божьего человека. Вот возьмите на поминки, помяните раба божьего Силантия, царствие ему небесное.
  Петьке стало неловко за отца, но потом он представил себя на его месте, и решил, что так оно и нужно было. Потом он вздрогнул, услышав, как шаги приближаются к нему. Подошли, спросил голосом окающим:
  - А тут чего будет. А-а, малец? Кто таков будешь?
  - Племяш я покойного, дяденька, - ответил Петька дрожащим голосом, а слеза сама собой скатилась до подбородка. Он шмыгнул носом, утерся рукавицей и поглубже сунул руку с пистолетом.
  - Ну, ладно, мальчонка. Не мы в том повинны, а ты поплачь, авось на небесах это зачтётся покойнику, - и, обернувшись к рогатке, ратник крикнул: Эй, Захарка, пропусти монашка. Пусть едут, раз царёв указ есть.
  - Бывайте, служивые! - крикнул Кузьма. - Держите и от меня, в монастыре, чай найдётся для меня замена, а возвращаться буду, к вам непременно загляну, помянем покойничка божьего.
  - Однако непростой монашек, коль охрану учредили, как ты думаешь, Захарка? - это Петька услышал, уже проезжая мимо рогатки.
  Впереди чернели стены притихшего Духова монастыря.
  Петька вдруг покрылся холодным потом. Он вспомнил, что до Антониевского монастыря им никак не добраться. Река не замерзает, а лодку трудно достать. Ведь так и московиты могут подумать. Что тогда им грозит? Как это они допустили такую ошибку? Это всё Кузька. Тятька всё ему передал, самому бы подумать. Он окликнул Кузьму, тот тут же придержал коня и спросил, наклонясь к нему:
  - Чё ты? Чего надо, Петька?
  - А как поймут московиты, что наш путь в Антониевский монастырь никак не может туточки пролегать? Ведь он за рекой.
  - Не дрейфь, Петр Сафронович! Лодку можно достать и переправиться. Хотя ты и молодец - не дотумкали мы малость. Ну да ладно, авось пронесёт.
  - Но Антониев монастырь совсем рядом. Будь ночь посветлей, мы б уже увидели его за рекой. Погляди, может огонек какой светится.
  - Да ладно тебе. Чего всполошился? Однако надо погонять. Я впереди буду. Если чего случится, зови.
  Кузьма пришпорил коня и умчался вперёд. Петьке стало муторно и неуютно в одиночестве. Он спиной чувствовал что-то неприятное и поминутно оглядывался. Город пропал из виду и ни один огонёк не прорезал темноту ночи. Снег перестал, подмораживало. Петька передёрнул плечами. Зябко.
  Кони ходко рысили, запах пота уже долетал до ноздрей Петьки. Он подумал, что им ещё долго трусить так до пристанища, хотя этой ночью вряд ли придётся поспать. Надо подальше отъехать от города, пока их не хватились. И словно злой рок бросил Петьку в объятия страха. За спиной послышались отдалённые крики, и звук пистолетного выстрела с жуткой чёткостью долетел до обострённого слуха мальчишки. Он оглянулся, но ничего не увидел. А голос Кузьмы вывел его из оцепенения:
  - Гони, хозяин, погоня! Петька, не оплошай, погоняй, не отставай!
  Сердце зашлось, будто остановилось в груди. Но его конь сам перешел на скорую рысь, а потом, получив пару хлёстких ударов кнутом, перешел на тяжелый галоп. Передние сани ушли вперёд, и Петька с ужасом понял, что его конь не догонит их. Он нахлёстывал круп своего коня, и тот стал медленно увеличивать скорость. Комья снега полетели в передок саней.
  Петька оглянулся. Что-то надвигалось на него сзади. Глаза не выделяли отдельных деталей, но он точно знал, что это всадники, московиты.
  Остервенело стегая коня кнутом, Петька заставил его немного сократить расстояние до передних, но этого было мало. Ужас пробрал всё его молодое тело. Страстно захотелось жить, спрятаться, исчезнуть на время, раствориться в ночи.
  Погоня настигала. Петька оглянулся в очередной раз и уже смог в темноте, на белом снегу различить всадников. Их было трое. Они кричали, размахивали нагайками. Грохнул ещё один пистолетный выстрел, но Петька даже не обратил на него внимания. Только подумал, что вряд ли они сумеют зарядить на скаку пистолеты заново. Это несколько успокоило его, как будто московиты больше ничем не были вооружены.
  Сани уже неслись во весь опор, но вершники догоняли. Петька заметил, как один из них опередил всех и сильный конь, ёкая селезёнкой, мощными скоками приближался к его саням. Петькина голова постоянно крутилась вперёд и назад, крик отчаяния готов был сорваться с его искривленных страхом губ.
  Вот вершник уже совсем близко. Дыхание его коня отчётливо было слышно, даже были заметны струи пара из ноздрей. А Петька всё работал кнутом, но его конь скакал на пределе своих возможностей. Ему не обскакать верхового скакуна, а нагоняющий, по всему видно, был отменным скакуном. Он опередил всех на добрых полсотни шагов, и теперь Петька уже видел оскаленную в ухмылке физиономию молодого ратника в меховой островерхой шапке. Он пригнулся влево, готовясь схватить вожжи или, обогнав, остановить коня под уздцы. Воин уже скакал рядом с санями, а рука его близко протянулась к Петьке.
  Ужас так переполнил всё Петькино существо, что он только сейчас и вспомнил, что так и не выпустил из руки пистолет. Он заторопился, руки инстинктивно сами делали так, как надо. Курок взведен, тихо щёлкнул, а рука вершника почти схватила вожжи. Оскаленная рожа была уже в аршине, но в этот момент с губ Петьки сорвался вопль отчаяния, и прогремел выстрел. Рука дёрнулась, пистолет вывалился из руки, а на самого Петра свалился вершник. Его конь отпрянул в сторону и продолжал скакать рядом с санями.
  Он в полусознательном состоянии от страха услышал впереди почти одновременно два выстрела, на мгновение блеснули вспышки.
  Тело вершника придавило Петьку, и это добавило трепета в его теле. Он обернулся. Отстающие всадники сдерживали коней, те дробно перебирали копытами, вздёргивали головы, всхрапывая от возбуждения. Удила рвали их губы. Ругани и мата Петька не слышал, хотя они явственно доносились до него. А сани продолжали нестись вперёд и вскоре всадники растворились в темноте.
  Петька посмотрел вперёд. Кузьма сдерживал коня и поджидал Петькины сани. Кони сами сбавляли скок, шумно дыша, от них валил пар и едкий запах конского пота. Поравнявшись, Кузьма спросил:
  - Петь, а Петь, ты живой?
  - Живой! - крикнул Петька срывающимся от пережитого голосом. - Чего оставили меня одного!? Я чуть со страху не помер! А ну-ка помоги от московита освободиться. Придавил меня малость, - и сам удивился спокойствию, которое вдруг нахлынуло на него.
  - Ты чё, угробил его? Ну и Петька! Погодь малость, я коня его изловлю. Хорош больно конь, жалко, коль пропадёт, - Кузьма поскакал за конём московита, который отстал теперь и мерно переходил на рысь. Стремена болтались у него по бокам.
  Петьке было слышно, как Кузьма охаживал чужого коня, тот пугливо прядал ушами, всхрапывал, но в конце концов дал взять себя за повод.
  Передние сани почти остановились, поджидая Петьку. Сафрон молвил:
  - Петро, как там у тебя? Это ты стрельнул?
  - Я, тятя! Кажись второго мертвяка нам Бог подбросил! - голос его звучал с нарочитой бравадой, но в груди бродил холод сознания своей причастности к смерти, хоть и врага, но всё ж человека.
  - Тпрруу! - Это Пахом сдерживал распаренного коня.
  Сани остановились, и в это время Петька вздрогнул и отпрянул. Московит что-то пробормотал и дёрнулся. Ужас снова охватил Петьку. Он дрожащим голосом крикнул:
  - Он живой! Что-то бормочем. Стащите его быстрее!
  Отец уже ворошил тело московита. Тот очнулся, стал ругаться, но его слова никто не понял. Все столпились вокруг. Петька вылез из саней и с трудом мог ходить на затёкших ногах. Всё тело колотилось мелкой, не унимающейся дрожью.
  - Э, да энто татарин! - воскликнул Пахом, усаживая раненого на соломе. - Молодой ещё, совсем малец. Чего ж ты лез на рожон, а? - это уже к ратнику.
  - Собаки, вы мне заплатите за это! - прошипел голос с татарским акцентом, но вполне правильно. - Где мой конь? Я вас всех перережу!
  - Парень, не хорохорься! - крикнул Кузьма. - Ты тепереча не у себя в орде. Да и ранен ты, видать. Давай-ка поглядим куда.
  Парня повернули, расстегнули тулуп, и тот тихо простонал, но уже не таким злобным голосом прошептал:
  - Нога. В бедро, проклятый неверный угодил, ой!
  Пахом быстро оголил ногу. Крови было много, она продолжала сочиться. Он осмотрел рану, поднял голову и оглядел собравшихся вокруг:
  - Насквозь. Но кость вроде не задета. Кровищи много потерял. Парень ослаб. Надоть перетянуть рану, а то кровию изойдёт, - с этими словами он вытащил пояс у парня и стал неуклюже перетягивать им ногу повыше раны. - Тепереча тряпицей замотать бы...
  - Чего ты возишься с ним, Пахом? - голос Кузьмы был недоволен и злобен. - На кой он нам сдался? Оставим здесь, и пусть его Бог рассудит. Вражина, нехристь поганый!
  - Нет! - взвизгнул Петька. - Я чуть не убил человека! Как я отмолю этот грех? Меня совесть замучит, коль оставим его тут. Господи, да чего сделать, чтоб утихомирить Кузьку!
  - Петруха, а чё с ним делать-то, сынок? - спросил Сафрон. - Обуза одна, да и только. Да и опасно с ним ехать.
  - Нет, тятя! Ты хочешь, чтоб я вечно мучился? Коль его оставите, то и мне придётся с ним остаться. Что ж, что он нехристь? Человек же! Бог не простит мне этого! Довезём до монастыря Колмовского, а там и оставим. Он уже недалече. Версты в две пути-то.
  Сафрон отошел, недовольно кхекая. Его набожная натура не позволила ему перечить сыну. Он и Петра воспитал в почитании божьих заповедей, и теперь понимал, что спорить бесполезно, а может, и не нужно. Сказал:
  - Ладно, сынок. Пусть будет по-твоему. В Колмовском оставим, да и покойника пусть отпоют. Всё ж христианская душа была. По-христиански и поступить надоть. Ну, чё, Пахом? Справился? - это он уже к конюху. - Тады поспешим, а то ненароком опять погоня объявится. Трогай, Петруха.

Глава 3. Враги

  Укутав раненого полостью и не слушая его ругани, беглецы тронулись в путь. Лошади трусили мелкой рысью, Петька жался к краю саней, боясь задеть татарина. Кузьма скакал рядом, ведя в поводу татарского коня. Все молчали, погруженные в свои невесёлые мысли.
  - Петька, - обратился к мальчишке Кузьма, которому, видимо, надоело молчание, - слышно было в городе, что царёвы служивые рыскают всюду по нашим землям. Что скажешь на это?
  - А чего говорить? Худо дело, раз так. Скажи тятьке.
  - Да вот же и я так же мыслю. А может, татарин чего скажет, а? Эй, нехристь, что слышал у себя в стане про такое?
  Раненый сверкнул глазами, но ответить не пожелал. Кузя обиделся.
  - Ишь как гордыня наружу прёт! Молчишь? У, басурман поганый! Мало вы на нашей землице еще при Батые горя пораскидали, так теперь царю-душегубу службу несёте собачью.
  - Молчи, шайтан неверный! - прошипел довольно громко татарин, и по голосу было слышно, что боль ему переносить тяжело. - О Аллах! Ты всемогущий, милосердный! Покарай непокорных, свалившихся на мою голову. Аллах акбар!
  - Вот как загнул, татарский пёс! - Кузьма даже немного развеселился. - Послушать, так ангелочек небесный лежит тут, а, Петька?
  - Да оставь его, Кузя. Мучается ведь парень. Да и у меня душа не на месте. В монастыре попрошу отпущения грехов. Смутно у меня на душе, грех гложет меня.
  - Какой грех? Ты что! Он же вражина лютый. Не стрельни ты, так они уж нас не пощадили бы, это уж как пить дать. И не тужи, парень. Ты доброе дело сотворил, и монахи с радостью отпустят твои грехи.
  - Пусть будут благословенны твои слова, Кузя.
  - Эка ты наслушался дядьку свого, преподобного Силантия, Ивана в миру. Видать по всему, он тебя тоже в монахи зазывал, а?
  - Может, и зазывал, однако книжки давал читать, а из них я много чего интересного узнал. Жаль дядьку Ивана. Смирный был человек.
  - Да весь ваш род смирный. И зачем сила непомерная вам Богом дадена? Мне бы такую:
  - Да зачем она тебе? Бог и тебя не обделил.
  - Не скажи, Петька. Сила, она завсегда пригодится. Однако монастырь уже виднеется. Поспать бы на сене, а того лучше на печи. Как ты, Петр Сафронович? Не отказался бы?
  - Не отказался бы, Кузя. Дрёма одолевает. Больно страшная ночь нам выпала. Притомился я.
  Впереди справа чернела громада Колмовского монастыря. Потянулись низкие стены и редкие башенки. Впереди распоряжался Сафрон, и кони направились к низким воротам. Сани остановились, люди долго колотили ногами в тесовые доски ворот. Псы подняли лай и носились вдоль стены, скребли в остервенении когтями ворота.
  Наконец заспанный голос спросил:
  - Кого Господь послал? Добрые ли люди или злодеи?
  - Добрые, добрые, - голос Сафрона звучал сдержанно, но настойчиво. - Отвори, брат, пусти к игумену. Дело есть не-отложное. Из Новгорода мы.
  - Э, милые, брата игумена уже отпели вчерась. Отдал Богу душу. Не выдержало горемычное сердце такого злодейства. Похоронили уж.
  Запоры заскрипели, зашуршали, со скрипом отвалилась створка ворот, и беглецы наконец въехали во двор. Тут, оказывается, жизнь продолжалась. Монахи сновали со свечами, слышались голоса, молитвенное пение, бормотание. Кузьма спросил смиренно:
  - Что тут у вас, Божий человек?
  - Да вот, отпеваем мучеников. Утопших да побитых, что в реке выловили за день. Весь день вчерашний валом валили мерт-вецы. Многих упустили, да и то сказать, многих и отловили. Теперь вот отпеваем, - маленький хромой послушник шмыгнул мокрым носом, утёрся рукавом грязной рясы и пошел доложить по начальству.
  Вскоре пришли монахи, начались переговоры. Временный настоятель, брат Пафнутий, никак не соглашался оставить на ночь беглецов.
  - Да простит меня Боже, но боязно мне, да и братию жалко. Ведь погубит нас всех царёва свора опричников. Аки волки несытые рыщут по округе. Как-то вы вырвались из города? Сказывают, никого оттуда не пущают.
  - Так мертвеца везли в монастырь, - ответил Сафрон. - Его-то надо отпеть и похоронить, или как? Да вот хоть бы отрока раненого оставить вам на излечение, лекарь какой ведь сыщется тут?
  - Лекарь-то сыщется, а вот на ночь вас не могу принять. Уж больно время лихое, Господи, прости и защити рабов Своих. Брате Акакий, побеги за лекарем, братом Тимофеем. Он в этом зело добре разбирается.
  Факелы осветили сани, настоятель глянул на мертвеца, закоченевшего и почти голого, покрестился, поохал и перешел к саням Петра. Поглядел на раненого, отпрянул и молвил вдруг встревоженно и зло:
  - Нехристь? Татарин? Откуда он у вас? Господи, оборони и помилуй! - и неистово закрестился. Остальные зашептались, осеняя себя крестным знамением. - Ответствуй, Сафрон Никанорыч. Как на духу!
  - Да что тут поделаешь, святой брате. Скрывать мне нечего. Сынок мой стрельнул в него, как тот на нас напал. Погоня была. Еле отбились, а татарин этот на сани свалился. Нога у него прострелена. А сынок боится, что грех этот на нём останется навечно.
  Тут Петька бухнулся настоятелю в ноги и пропищал страдальческим голосом:
  - Брате святый! Бес попутал меня. Рука сама свершила злодейство. Не хотел я! Отпусти мне мой грех, Богом прошу. Тяжко мне!
  - Встань, отрок. Говоришь-то ты как по-церковному. Откуда это?
  - Дядька у него монахом был в Антониевском монастыре, да вчера скинули его с моста душегубы царские. Здорово они ладили друг с другом, сын и перенял речь от брата моего, царствие ему небесное, - Сафрон осенил себя широким крестом и поклонился черневшей невдалеке церкви.
  - Успокойся, брат мой, - сказал настоятель. - Вины на тебе нет. То рука Божья тобой водила. Отпускаю тебе все грехи, аминь.
  Петька поцеловал холодными губами руку монаха, поднялся с колен и перекрестился. Лицо его теперь прямо-таки светилось благостным умиротворением.
  - Брате святый, кликали? - это прибежал маленький бородатенький монашек с холщовым мешком в руках.
  - А, брат Тимофей. Да вот не знаю, как и быть. Тут татарин с раной в ноге, а добрые люди просят помочь ему. Да ведь нехристь он.
  - Брате святый, - подступил к нему Петька, - не откажи. Это же мой грех, и его надо отмолить, хоть ты и отпустил мне его. Не откажи в милости!
  - А и то, брат Пафнутий, - произнес лекарь Тимофей. - Все под Богом ходим, авось и нам добро зачтётся. Христос велел всем оказывать милость и прощать даже злодеям своим. Дозволь, я гляну.
  - Ладно, несите его в келью. Да нет, постойте! Басурман же, в конюшне его осмотри, да гляди пожару не устрой!
  Пахом взял коня за повод и повёл в указанном направлении. Рядом плёлся Петька, держась за оглоблю. Сафрон сказал негромко:
  - Кузьма, Пахом, задайте-ка коням овса малость, пока там лекарь будет татарина смотреть. Видно, придётся нам дальше путь держать. Слышал, опричники рыщут вокруг. Схорониться надо в лесу, а там видно будет.
  - Слушаю, хозяин, - ответил Пахом, и вскоре послышалось аппетитное хрумканье лошадей. Кузьма заботливо обтирал конские крупы пучком сена, охлопывал их.
  А в сарае брат Тимофей заголил ногу татарина, поцокал языком, похмыкал в бороду, пощупал рану, уже опухшую, и молвил:
  - Терпи, басурманское дитя!
  Татарин натужно стонал, силясь удержать в себе адскую боль.
  - Кость цела, а мясо заживёт, коли на то будет Божья воля. Не ходил бы ты в чужие земли, не мучил бы людишек наших, так и здрав бы жил.
  Монах снял ремень, стянувший верх бедра. Татарин корчился на рядне, а лекарь сноровисто готовил снадобья.
  - Вот наложим тебе мази на рану, замотаем чистой тряпицей, и скоро всё заживёт, отрок.
  Отрок скрипел зубами, но молчал. Рядом стоял Петька и всё всматривался при тусклой свече в бледное осунувшееся лицо раненого. Ему было жалко парня. Он отмечал особенности лица страждущего, его довольно тонкий нос, чёрные брови и глаза, волевой подбородок и скуластый овал лица. Непроизвольно отодвинул прядь мокрых волос со лба и получил в ответ злобный взгляд страдальческих глаз.
  - Ну вот, отрок, и всё, - сказал наконец брат Тимофей. - Теперь вам можно и в путь. Брат настоятель не позволяет вам тут оставаться. Да хранит вас Бог, горемычные.
  Он перекрестился, собрал свои зелья и протянул Пахому маленький свёрток, сказав: - Это вам запасец. Будете ежедень сменять повязку, так и мазью его попользуйте. Авось и поможет. Всё в руце Божьей. С Богом, родимые, да хранит вас Господь, - он поклонился и удалился, сухонький и смиренный.
  Пахом молча вывел коня, развернул его и медленно, нехотя поплёлся к своим товарищам по несчастью, которые дожидались его, сидя на сене в санях. Петька шел следом за ним.
  Сафрон поднялся, взглянул горестно на сына и сказал:
  - Ох, сынок, чует моё сердце, не к добру ты нам своего татарина навязал. Обуза-то какая...
  - Что ж делать, тятя? Человек ведь, а я в него стрельнул. Негоже творить нам нечестивое. Не по-божески это. Дядя Силантий не одобрил бы сего.
  - Да уж. Ну ладно, хватит разговоров. Путь дальний, а для нас ещё и опасный. Поехали, Пахом.
  Тут подошел монах-послушник и, протянув плошку Пахому, молвил:
  - Брат Тимофей наказал татарину испить отвара. Подай ему.
  - И чего это я должен?.. - Пахом вздохнул, но принял плошку.
  - Дай мне, Пахомка, - попросил Петька и смело взял протянутую с готовностью плошку. - На, пей, горемычный, это должно облегчить тебе твои муки. Верь брату Тимофею. Он Божий человек, хитрить не станет.
  Татарин помолчал малость, подумал, но потом приподнял голову, и Петька поднёс плошку к его губам. Гримаса отвращения исказила лицо татарина, он отворотил голову, но Петька настойчиво продолжил:
  - Не вороти морду, нехристь! Пей, тебе говорю. Надо. Всё пользительное горько, я знаю. Но это всё ж лучше, чем боль в но-ге. Верно говорю.
  Татарин с усилием выпил отвар и откинулся на сено. Он был укрыт тяжелой бараньей полостью, но его трясло в ознобе. Он ёжился, молчал, закрыв глаза и стиснув зубы.
  - Трогай! - сказал Сафрон, и пароконные сани скрипнули полозьями. За ними потащились Петькины сани, конь неохотно тянулся за поводом, который был привязан к передним саням.
  - Давай-ка, Петр Сафронович, на коня, - сказал Кузьма, подводя к отроку своего. - Я на татарском поеду, а то, чего доброго, не справишься ты с таким. Садись, я подмогну. Пистоль засунь за кушак или под тулуп, а то утеряешь. Давай, поспешай.
  Маленький караван потянулся по укатанной дороге, и вскоре монастырь скрылся из виду. По обе стороны дороги тянулись ели, ветерок едва шевелил их, и они тихо шептались в ночной тишине. Наверное, ночь уже перевалила за середину. Всем хотелось спать, давила усталость. Петька пожалел, что пересел на коня Кузьмы, хотя поначалу и радостно было ощущать себя вершником.
  Не прошло и часа, как сани свернули вправо и потащились по едва заметным следам, оставленным несколько дней назад. Втянулись в лес. Стало жутковато, кони всхрапывали, настороженно прядали ушами, косились на таинственные кусты и заросли. Ритмичное бряцанье сбруи неумолимо клонило ко сну. Петька нерешительно покрутил головой, наконец не выдержал и спросил:
  - Далече нам ещё ехать-то, Кузя?
  - То лишь хозяин ведает. Ему видней. А ты, может, на сани ляжешь? Небось притомился, а?
  - Хорошо бы, - с готовностью отозвался Петька, с радостью посмотрев на Кузьму и взглядом благодаря его за совет и предложение. - А ты не вздремнёшь ли со мной? Коней привяжем и подремлем.
  - Можно бы, да боязно, хозяин заругает. Ну да и пусть, - и он поспешно соскочил с коня, на ходу привязал его к саням и помог Петьке сделать так же.
  - Глянь-ка, а татарин-то спит, - сказал Петька шепотом, увидев, что раненый мерно посапывает под полостью.
  - Давай тихонечко залазь под полость. Страсть как спать охота.
  - Эй, странники! - голос внезапно резанул по ушам, и Петька вмиг приподнялся на сене. Говорил Пахом. Сани стояли. Вокруг серел рассвет, небо посветлело.
  - Кузьма, ты чего развалился, будто хозяин? Делов полный рот, а ты дрыхнешь! Вставай! Хозяин кличет.
  Недовольно кряхтя, Кузьма выполз из-под полости, с трудом разминая ноги и руки. Он закоченел и теперь кое-как делал неловкие телодвижения. Потом огляделся и потрусил к кустам, проваливаясь выше колен в сугробы. Вдогонку его подхлёстывал голос Пахома:
  - Поспешай, а то харч весь выйдет! - и, обратясь к Петьке, Пахом продолжил: - Тебе тоже негоже бока отлёживать. Вылазь, да и татарина своего вынимай, а то все сани обмочит. Ты об этом подумал?
  Это сильно озадачило Петьку. Он тоже выбрался из саней. Татарин не спал, вращая глазами вокруг. Петька подошел к нему и спросил:
  - Ну что, полегчало? Болит? Как же нам с тобой до ветра сходить? Пахом, помоги мне с ним управиться.
  Вдвоём они с трудом подняли раненого и успешно совершили необходимое. Тот молчал, но видно было, что его донимает боль. Он сильно ослаб, побледнел и сам бы ни за что не смог даже сесть. Однако злобное выражение не переставало искажать его лицо, за-острившееся и осунувшееся.
  - А ну пошевеливайтесь! - донёсся голос Сафрона. - Чего там возитесь? Давай расчищай место для костра, а то я закоченел весь. Да и поснедать пора. Оголодали небось и вы.
  - Тятя, мы зараз, мы скоро, - отозвался задорным голосом Петька и с молодым рвением принялся ногами и ветками сметать толстый слой снега. Ему помогал Кузьма, вернувшийся из леса. Пахом натаскал сушняка, вытащил рядно, задал корм коням.
  - Дневать будем тут, - молвил Сафрон. - Отдохнём, а к вечеру дальше двинемся до Вяжища. Там у меня знакомец есть, харча добудем и коням сена. И не шумите сильно.
  Не прошло и часа, как все товарищество уже позавтракало и улеглось на сани отдыхать. Сон сморил всех, и только топтание коней нарушало тишину леса. Где сорока иногда затрещит, где ветка треснет.
  К вечеру тронулись в путь. Петька опять ехал верхом - коням невмоготу было тащиться по целине с тяжелыми санями. Парень постоянно был рядом с татарином, пытаясь разговорить его, но тот молчал, вращая глазами. За это время Петька успел рассказать ему о своих делах в городе, о том, что ему скоро стукнет пятнадцать, что остался в городе закадычный дружок Фомка:
  Воспоминание о Фомке сильно встревожило Петьку. Он ничего не мог сообщить другу, а тот будет ломать голову, думать об исчезновении всего семейства. Однако должен догадаться, да и слухи наверняка поползут по переулку. Да, плохо без друга.
  Петька вздохнул и заметил, что татарин теперь глядит на него внимательно и даже несколько заинтересованно.
  - Вот я тебе всё рассказал о себе, - сказал Петька, - а ты даже имени своего не назвал. Неужто надо зло на меня держать? Так ты долго будешь от раны отходить. Поверь мне. Дядька Силантий всегда говорил, что злоба внутри завсегда выйдет наружу дурными деяниями. А то зело плохо для человека.
  Молчание продолжалось, но Петька не терял надежды. Он видел, как молод раненый, а ему так не хватало общения с равными, так хотелось понимания. И хоть надеяться на это с татарином было трудно, но зато можно отвлечься от мрачных мыслей, которые неминуемо наползали в их трудном положении.
  - Ну что молчишь? Как кличут-то тебя, а?
  - От рождения Гарданом кличут, - тихо ответил татарин, и Петька не смог не заметить, что на лице его отразилось некоторое смущение.
  - Наконец-то! - воскликнул Петька, так всплеснув руками, что конь аж в сторону шарахнулся от этого. Петька в страхе уцепился за луку седла, а лицо Гардана растянулось в улыбке. - Чего скалишься? Да, я не так часто ездил на конях. Я же не татарин!
  - Оно и видно, - ответил Гардан.
  - Ну и что? Зато я, наверное, умею, что-нибудь такое, чего ты не умеешь, - он задумался, но не смог быстро придумать, что же.
  - Я воин, мне нельзя без коня и сабли. А ты купец, - в словах татарина проскакивали нотки превосходства и гордости.
  - А сколько тебе лет? И откуда ты?
  - Поздней осенью стало пятнадцать, а сам я из Астрахани. Слыхал?
  - А то, конечно, слыхал. Но ведь это так далеко...
  - Далеко. У самого Хвалынского моря, у устья Итиля, или Волги, как она у вас называется.
  - Волгу я знаю. И куда она течет, тоже знаю. А чего ты воином стал? Да ещё на царской службе?
  - Так захотел. А мог и купцом стать, и муллой.
  - А чего так?
  - У меня трое дядьёв, и каждый меня к себе тянул. Вначале, пока малым был, учился в медресе...
  - А что это такое?
  - Школа такая для мальчиков при мечети. Там Коран изучают, шариат, знакомятся с лучшими поэтами.
  - Да, у нас тоже есть школы при церквах, я там учился, тоже много чего узнал.
  - Нет, ваш народ ещё молодой и тёмный. А у нас, мусульман, история древняя и богатая. У нас много великих мудрецов и поэтов знаменитых. Бируни, ибн Сина, Омар Хаям, Саади, Низами, Улугбек, хотя его мало чтят у нас:
  - Да ты учёный муж! И грамоте на разных языках учён?
  - Пишу и читаю по-арабски, немного знаю фарси...
  - Всё равно ваш народ очень жесток, и ваши мудрецы не так вас учат.
  - Наши мудрецы учат только хорошему, но в каждом народе есть свои законы и обычаи, а их трудно переделать даже исламу.
  - Что такое ислам?
  - Это наша религия, вера в Аллаха и его наместника на земле Мухаммеда. Это его учение, и мы свято ему следуем. Но мы почитаем и вашего Христа, только иначе его называем - пророк Иса.
  - Чудно ты рассказываешь. Вот бы самому всё это посмот-реть, да где уж там! Может, когда вырасту и стану купцом, тогда и появится такая возможность...
  - А я видел уже много. Плавал в Персию, на Кавказ, ходил с караваном в Ирак. Много знаменитых и священных мест посетил. У меня один дядька был большим купцом и возил меня с собой за море. Только мне лучше с Азизом, это младший дядька мой. Он мурза, а полгода назад вместе с ним я поступил на службу к царю Ивану. Теперь я счастлив... был... до вчерашнего вечера...
  Наступило долгое молчание. Петька старался переварить услышанное. Он почувствовал себя маленьким и ничтожным рядом с этим ратником, который в свои пятнадцать лет уже объездил столько стран и знал так много, что мир Петьки оказался таким крошечным. Петька приуныл и пал духом.
  Он глянул на Гардана, тот лежал, явно уставший, но довольный разговором. Снисходительная усмешка кривила его губы. Он часто морщился на ухабах, лицо его было бледное, изнурённое.
  Петька решил взбодрить себя - неловко было оставаться таким мальчишкой в глазах этого служивого. Потому он бодро молвил:
  - Ничего, у меня всё ещё впереди. И я погляжу на белый свет, коли на то будет воля Божья и моя удача.
  Гардан кивнул согласно и прикрыл глаза. Разговор его силь-но утомил.
  Они уже рысили по слегка наезженной дороге. День катился к вечеру. Снова пошел снег, прикрыв даль белой пеленой. По бокам дороги чернели ели, в зарослях ольхи таинственно клубилась темнота. Лошади, покрытые хлопьями снега, перешли на шаг.

Глава 4. На север

  Уже в сумерках Сафрон вдруг забеспокоился, крикнул сквозь снег:
  - Эй, Кузьма! Поди-ка сюда.
  - Чего, хозяин?
  - Скачи вперёд, в деревню и разведай, что там и как, понял? Что-то мне тревожно стало, а это плохой знак.
  - Сделаем, хозяин! - бодро ответил Кузьма и, гикнув, сжал ногами бока коня и скрылся в снежной пелене.
  Все притихли. Очень хотелось в тепло, на сено, к печке и горячим щам. Но как там в деревне? Ведь опричники рыщут волками по весям всей новгородской земли.
  Прошло с полчаса. Ничего не было видно, но тревога нарастала. Сафрон свернул на лёд недалёкой речки, иобоз катил по ней ещё немного, потом встал.
  - Переждём тут, - сказал Сафрон озабоченно. - Авось Кузьма нас найдёт, снег не сильный, следы не скоро присыплет.
  Ему никто не ответил, лишь Пахом недовольно закхекал, охаживая коней и поправляя упряжь.
  Стало холодно. Петька слез с коня и энергично замотал руками, затопал ногами. На душе было муторно. Страх опять залез под полушубок и грыз мелкими острыми зубами. Это его раздражало. Он с подозрением посматривал на Гардана, но тот тихо лежал, прикрыв веки. Видно, нога никак не успокаивалась.
  Кони хватали тёплыми губами снег, беспокойно крутили головами, побрякивая упряжью.
  - А ну-ка, Петька, - обратился Сафрон к сыну, - смотайся к дороге и глянь, что там. А может, и Кузю встретишь. Только не высовывайся, поостерегись. Уже темнеет...
  - Сделаю, тятя, - с сомнением в голосе ответил Петька, Несмотря на боязнь он был горд поручением и отцовским доверием. Он только пожалел, что с ним не может быть Гардан. Вдвоем было бы куда сподручнее.
  Он вынесся на берег речки и по следам, ещё хорошо видимым на снегу, помчался к дороге. Ехать пришлось недолго. Вот и дорога. Пусто, ничего не видно. Сумерки сгущались, лес темнел и загадочно шептался сам с собою. Петька вспомнил, как он с отцом два года назад по своим купеческим делам вот так же ехали по этим местам, но тогда ничто им не мешало спокойно продолжать путь. Теперь же всё было иначе.
  Он стоял у дороги, осыпаемый снегом, и думал. Потом стегнул коня, выехал вперёд и тихо поехал в сторону деревни.
  Вскоре он услышал отдалённый топот конских копыт. То был дробный перестук, глухой и торопливый. Петька замер, поспешно зачмокал, сворачивая к кустам, где и затаился, выглядывая на дорогу.
  Вот появилась тень вершника. Петька всматривался, стараясь узнать в нём Кузьму, но было ещё далеко и темно. Всё размывалось в неясные очертания.
  Наконец можно было узнать Кузю, пригнувшегося к шее коня. Он нахлёстывал круп своего скакуна, и тот нёсся во весь опор. Петька выехал из кустов и окликнул приближающегося всадника:
  - Стой! Постой, Кузя!
  Вершник поднял голову, глянул на Петьку и выпалил:
  - В деревне московиты! Я едва смотался! Конь вынес, уж зело добрый у татарина конь, а то бы словили!
  - Вот это да! - неопределённо протянул Петька, стукнул пятками в бока коня и стал догонять Кузю, который рысил впереди. - Много их?
  - А Бог их знает! Я узрел четверых у церкви. Грабили, да уж, наверное, закончили, как я появился из-за поворота. Хорошо, что сразу все сообразил и повернуть успел. Они пару раз стрельнули по мне из пищалей, да кинулись к коням.
  - А ну как по следам отыщут?
  - Не должны. Я свернул в сторону, а потом по ручью проехал версты две, пока не выбрался на эту дорогу. Поспешай!
  Они тяжелым галопом спустились на лёд и вскоре остановились около саней. Кузя тут же выпалил:
  - Хозяин, сматываться надот. В деревне московиты. Видели меня, палили из пищалей.
  - Эх, мать честная! - вздохнул Сафрон. - Так хотелось в тепле ночь отдохнуть. Ну что ж, где наша не пропадала! Поехали-ка по ручью, он отходит немного от деревни.
  Молча, озлобленные и недовольные, путники ехали вялой рысью часа два. Остановились передохнуть и дать коням напиться. Сами перекусили хлебом с салом, от которого Гардан отказался. Его уважили, дали кусочек варёной баранины, что осталась с прошлого обеда.
  - Тятя, куда мы теперь? - несмело спросил Петька.
  - Видать, московиты везде шастают, - ответил тот. - Будем пробираться дальше к Луге. Может, повезет, и отдохнём в какой деревне. А пока до утра придётся ехать, чтобы убраться подальше от города.
  Отдых никакого улучшения настроения не дал. Но делать было нечего, кроме как отправиться дальше.
  Только на второй день удалось отдохнуть в деревушке из десятка изб, где ещё не побывали душегубы московского царя. Весь день отлёживались в тепле. Местный знахарь поколдовал над раной Гардана, недовольно покачал головой и молвил:
  - Гнить, стало быть, зачала, добрый молодец. Теперь долго будет мучить тебя. Мои примочки мало помогут, однако без них еще хуже будет. Баньку тебе надо. Ну да что говорить. Все под Богом ходим. Авось и пронесёт, ты парень крепкий.
  Беглецы хотели разузнать про дальнейший путь, про то, есть ли в округе опричники. Но деревенские мало что могли сказать. Глухомань, гости появляются редко:
  Расплатившись и поблагодарив приютивших их хозяев, беглецы опять тронулись в путь. Два дня отдыха подняли настроение, да и от города уже порядочно отъехали. Однако решили остерегаться, почаще высылая Кузю вперёд на разведку, благо конь у него оказался действительно отменным.
  Ещё три дня блуждали они по заснеженным просторам, избегая больших деревень, делая за сутки до тридцати вёрст. Вышли к замерзшему руслу Луги. По льду было легко катить, но и более опасно. Потому Кузя почти всё время скакал впереди. Своей московитской одеждой он наводил страх на местных жителей, которые сообщали ему нужные сведения о дороге. И это сильно помогало путникам.
  Однако случалось и отсиживаться в чащобах, пережидая опасность. По реке частенько ездили обозы и скакали вершники. Это были царские гонцы или посланцы какого-нибудь воеводы из ближних городков, однако попадаться им на глаза не стоило. Хотя несколько раз Кузьма вступал с ними в разговоры и многое узнавал, а потом с гордостью делился своими знаниями.
  - А Новгород всё грабят, - вздохнул он однажды. - Сколько людишек всяких побили там, страсть! Куда Бог-то смотрит?! Пимена архиепископа, владыку нашего, в монастырь дальний отправили. На правёж до сих пор ставят, и именитых и простых людишек. Деньги берут, отуда только можно - всё уж забрали. Монахи не поспевают хоронить покойников. Страсти одни в городе. Голод начался. Хлеб в десятки раз вздорожал, а и того мало. Погибает Великий Новгород! - Кузя горестно причитал, крестился, но в глазах его светился при этом неугомон-ный и злобный огонёк.
  Гардан не поправлялся, да и чего можно ожидать при таком бегстве, когда редкий день выдавался спокойным. Нога горела, болела, воспалялась, и Сафрон опасался, что начнётся чёрная болезнь.
  Лишь в конце второй недели удалось беглецам найти дальнюю, а потому и спокойную деревню, о существовании которой Кузьме рассказал странствующий монах. Пришлось им свернуть по притоку Луги и три дня отлеживаться в сельце.
  Бабка-ведунья взялась заботиться о Гардане, не предполагая, что тот татарин. Он сильно изменился, а поскольку говорил чис-то, то и не вызывал особых подозрений.
  Его и парили, и снегом натирали, и свежей шкурой барана укрывали, и наконец рана прорвалась, очистилась с помощью Господа и бабки-ведуньи. Жар стал утихать, Гардан повеселел, стал лучше есть. Стало быть, дело, можно считать, пошло на поправку.
  Петька тоже радовался, пока не сообразил, что это грозит им немалыми неприятностями. Гардан может выздороветь, удрать, а потом и выдать их царским воеводам. Но делать было нечего. Не выкинешь же его в снег в лесные кусты.
  Кони сильно сдали в теле, и даже трёхдневный отдых не полностью восстановил их силы. Пришлось ехать медленнее. Особенно сдал татарский конь. Гардан поглядывал на него и жалобно скулил, увещевая Кузьму пожалеть его четвероногого друга. Кузя в ответ только скалился.
  Харч доставать становилось всё труднее. Многие деревни и городки сильно пострадали от набегов опричников. Но беглецов жалели и делились всем, чем только могли. Благо Сафрон имел с собой и шиллинги рижские, и деньги московские, и даже талеры немецкие, не говоря о ливонских артигах и монетах местной чеканки. Московские серебряные копейки везде принимались особенно хорошо, но всё это не очень радовало Сафрона.
  Товара он вёз немного, хоть и дорогого, и вся надежда у него была на деньги, захваченные с собой. Дело есть дело, а без наличности его поднять немыслимо.
  На пути стало больше попадаться ратников. Чувствовалось приближение ливонской границы. Хоть сейчас и замирение, однако всем было ясно, что оно недолговечно. Швеция, Польша и Дания лишь выжидали момента для реванша. Но пока царь имел и накапливал силу, они не решались на активные действия.
  Низменные заболоченные берега Луги таили в себе немало опасностей своими топями. Коли уж приходилось скрываться в чащобах, то пробирались по ним осторожно и без спешки. Времени на это уходило много. Потому двигались медленно, с частыми остановками.
  И вот, наконец-то, Сафрон объявил, что Ям совсем близко и их мытарствам приходит конец. Но не пришел пока конец опасностям, которые по-прежнему подстерегали их на каждом шагу.
  Уставшие кони лениво рысили по укатанной дороге, солнце скупо проглядывало сквозь низкие тучи, ползущие с Балтики. Было сыро, промозгло. Время подбиралось к полудню, пора бы и перекусить, но Сафрон махал рукой на проплывавшие по берегам деревни, большинство из которых были уже эстонские. Жители провожали наших путников настороженно, не спешили с хлебосольством, а на деньги поглядывали с недоверием и опа-ской.
  Гардан простудился. Он постоянно кашлял, чихал, и всё это болезненно отражалось на его ноге. Он морщился, иногда постанывал, а во сне немного бредил, но понять его было невозможно. Татарского языка никто не разумел. А Петька видел отчуждённое отношение к нему своих спутников и негодовал внутри, однако ничего не мог поделать против общего неприятия. Надо терпеть:
  Сафрон всё больше злился и хмурился. Уж слишком жадные московские служивые попадались им на пути. Что да как, а главное, смотрели на поклажу в ожидании мзды. Приходилось давать, а то не отвяжешься. Чего доброго, к воеводе какому сволокут. Тогда и вовсе живота лишишься.
  Зато здесь никто не напоминал о новгородском погроме. Тутошних вояк занимали совсем другие заботы. Можно уже хотя бы за это благодарить Господа, что беглецы и делали в деревенских храмах. Не одна свечка сгорела, не одна молитва вознеслась с прошениями о ниспослании спасения и удачи в предприятии.
  - Эге-гей! - голос Сафрона встрепенул уставших путников. - Принимай нас, город Ям! Кажись, добрались до тебя! Петька, погоняй шибче!
  Впереди, за поворотом показались сквозь деревья засыпанные снегом избы селения. Потом мелькнула маковка церкви, за ней другая, и на возвышенном берегу реки, здесь уже довольно широкой, показался городок с бревенчатыми стенами, башенками и воротами, настежь распахнутыми.
  - Стало быть, конец пришел нашим мытарствам? - спросил Кузя, обращаясь больше сам к себе, чем к соседям. - А городок-то какой махонький, не чета нашему Великому Новгороду.
  - Сравнил! - отрезал Петька, рядом трусивший на коне.
  - А что ж дальше? - тихо, сквозь рядно, укрывавшее его голову, спросил Гардан. Была понятна его настороженность. Он понимал и то, что так запросто его не отпустят. Слаб он ещё и немощен. Не до запросов, но и безгласным ему оставаться было невмоготу.
  - Э, милый! Это от нас не зависит. Этоо хозяина забота да того же Петьки. Он ведь у тебя защитник, - голос Кузьмы звучал не очень-то мирно, и Гардан не захотел продолжать свои расспросы. А Кузьма не умолкал:
  - По мне бы так хоть сейчас тебя отпустить, да ведь самим потом хлопот не оберёшься. Так что лежи пока тихо. Там видно будет. Кстати, возьми себе на память от Петра, я недавно выковырял из седла, - с этими словами он протянул слегка сплющенную пулю.
  Гардан вытянул ладонь и на ней покатал небольшой комочек свинца. Одним глазом поглядел на подарочек и сунул его в карман штанов. Хмуро молвил:
  - А в сумах что было, куда дел? Небось присвоил?
  - А это моя добыча. Как на войне. Сам-то ты тоже все это не заработал, а у людей обобрал, так что не обессудь.
  - Не твоя добыча, а Петькина, если на то пошло. Он меня завалил, а ты этим только воспользовался. Так что придётся все отдавать.
  - Уж если кому и отдам, то только не тебе, образина, харя нечистая!
  - Рад, что немощен я? Но погоди, не век мне пластом лежать, - зашипел Гардан и закашлялся, укрываясь рядном.
  - Ага, ты уж закройся, так будет лучше! - крикнул уже закипевший Кузьма.
  - Да будет вам, - примирительно упрекнул ребят Петька. - Чего сцепились? Не псы же вы шелудивые, что за всякую кость дерутся.
  Кони заспешили, почуяв близкое пристанище. Их впалые бока красноречиво говорили об усталости и нетерпении поскорее добраться до стойла, воды и сена. По пологому подъёму они приближались к воротам, где с бердышами в руках каждую подводу встречали царские мытники.

....................................................

Глава 33. Другой океан

  Далеко на востоке тянулись желтые безжизненные холмы берега. Было жарко и тихо. Ветер едва шевелил паруса, судно с трудом тащилось на юг, туда, где совсем недавно бродили наши друзья. Они в это время, свободные от вахты, стояли, облокотившись о планширь, и лениво перебрасывались словами, вспоминая прошлые тревоги и страхи.
  - А гляди, Гарданка, вон там мы недавно со своими жизнями прощались, - указал Петька рукой на тянувшиеся вдали берега.
  - Горазд ты вспоминать разное, Петька. Бог миловал, и на том хвалу Всевышнему воздать не мешает. Правда, мы так и сде-лали. А вспоминать наши пустынные мытарства мне охоты нет. Жуть берёт от такого.
  - Интересно, где теперь бродят наши друзья маконги? И девки наши с ними... Несчастные всё же они люди. Гоняют их во все стороны. Но ведь добрые они какие, правда, Гарданка!?
  - Может, оттого и гоняют их все, кому не лень. Да и куда им против других племён. Зато охотники они знатные! И как сумели к пустыне приспособиться, просто поверить трудно.
  - Интересно, куда же нас занесёт судьба на этот раз? - спросил Петька, ни к кому не обращаясь. - Вот уж швыряет нас эта судьба, правда, Гарданка?
  - Да уж, жаловаться не приходится. Я даже в мыслях не мог представить себе, что такое со мною может случиться. А ещё многое впереди, как я полагаю. Ведь мы плывём неизвестно куда. Капитан, конечно, знает, но мы-то нет. Да и всё одно ничего мы не ведаем о тех местах и странах.
  - Мне страшно, Гарданка. А вдруг мы никогда не вернёмся назад? Что тогда с нами будет?
  - Жить везде можно. Гляди, как люди расселяются по свету. Вот и мы так же. Лишь бы хорошо было, а там не так важно, где живешь.
  - Всё же боязно и непривычно. Дома-то оно лучше.
  - Если дома лучше, то чего же люди прутся в разные места, где жить-то им не так-то и легко? Во всяком случае, уж очень непривычно.
  - Стало быть, дома им не так уж и хорошо. А, может, и ещё какие причины.
  - Конечно! Каждый хочет достаток раздобыть, если не богатство, а то и просто мир поглядеть, и такие есть. Нажиться за счёт диких и глупых.
  Они примолкли, каждый задумавшись о своеу. Ленивый ход судна наводил на мрачные мысли, хотя молодость противилась такому ходу вещей.
  Кончалась вторая неделя их плавания. Они уже свыклись с привычками и порядком на новом судне. Гардан помаленьку все лучше понимал речь и начал осваивать новый для себя язык. Иногда он путался, и собеседники странно на него поглядывали. С недоверием смотрели на них двоих и тогда, когда они разговаривали на русском. Но так они старались делать не часто и в одиночестве, когда поблизости никого не было.
  Ветер наконец немного изменил направление, и судно заспешило, оставляя за кормой исчезающий вдали след. Скорость увеличилась, и матросы повеселели. Всем надоело медленное ползание по спокойному морю. Хотелось быстрее добраться до порта и там отвести душу на берегу.
  - Гарданка, а что это мы на этот раз ни с кем не можем сдружиться? - спросил Петька, лёжа на палубе под яркими звёздами свежей ночи.
  - Что-то нет у меня такого желания. Никого не вижу подходящего, да и нас матросы не особо жалуют. Чего-то им в нас не нравится. Вроде, не доверяют нам. Да и пусть. Какое тебе дело до этого.
  - Плохо одному на чужом корабле. Муторно как-то.
  - Я же с тобой. Чего же тебе надо ещё?
  - Это хорошо, что мы вместе, но и еще товарищи нам не помешали бы. Скопом-то оно лучше, веселее и надёжнее.
  - Стало быть, тут каждый за себя. Обойдёмся и без товарищей, если уж хороших не можем раздобыть.
  Петька не мог согласиться с другом, но промолчал. Не хотелось ему спорить с ним. Однако грусть засела в душу и помаленьку точила ее.
  Вскоре капитан Мартинс распорядился выдать всем по круж-ке вина, когда судно пройдет мыс Бурь. Гардан спросил у матроса по имени Симон, который находился рядом:
  - Что так празднично? Чем знаменит этот мыс Бурь?
  - Это поворотный мыс. За ним начинается другой океан. После него постепенно будем поворачивать на север, а там и Индия недалеко.
  - А чего мыс так называется, сеньор?
  - Уж больно часто здесь штормы свирепствуют. Вот и назва-ли его так.
  - Что-то непохоже пока на шторм. Может, потом будет.
  - Погоди, ещё увидишь. К тому же иногда можно пройти его и в спокойную погоду, как сейчас. Во всяком случае, наш капитан здорово придумал, решив отметить эту дату. Тебе что, плохо разве? Кружка вина всегда в радость.
  - Мы бы с приятелем поменяли свои на кусок мяса, коли такое будет у вас. Мы ещё молоды, чтобы пить вино.
  - Вот придурки! Но это ваше дело, а меняться найдётся много желающих. Да хотя бы и я. По рукам? - он протянул ладонь, и Гардан ударил по ней своей. - Эй, Перо, подходи-ка сюда! - позвал тот товарища. - Слушай, что эти сосунки предлагают.
  - Чего разорался? - недовольно спросил Перо, подойдя.
  - Ты погоди сердиться. Эти молокососы хотят меняться. Ви-но на мясо. А может, и на что-нибудь другое, по договоренности. Согласен?
  - Ещё бы! Конечно! - он протянул руку Гардану, пожал её, а Петьку похлопал по спине, довольно улыбаясь.
  Матросы радостно гомонили в предвкушении мыса Бурь, который теперь чаще называли мысом Доброй Надежды.
  Поскольку погода так и не испортилась, а мыс прошли на рассвете, то капитан Мартинс на утреннюю трапезу приказал выкатить обещанный бочонок вина, а кок из камбуза вытащил корзину варёной солонины. Начался настоящий пир, ибо к тому времени всем так осточертели вонючие бобы и сухари с плесенью, что подобную снедь встретили громкими воплями восторга.
  - Пусть будет счастлив наш капитан! - орали некоторые.
  - Да благословит его святой Яго! - вопили другие.
  - Пусть ему сопутствует удача и Дева Мария!
  Мартинс с довольной ухмылкой наблюдал восторги матросов и медленно прохаживался по доскам квартердека. Он радовался, что погода спокойна, что на судне порядок, что пираты так и не повстречали его на всём пути от мыса Сан-Висенти. Он радовал-ся, что сумел обойти совсем запутавшегося капитана де Барроса и теперь молил святого Яго не отказывать ему в своей милости до самого конца плавания.
  - Странно, Гарданка. Такой знаменитый мыс, а я его почти и не заметил, - сказал Петька, и в его голосе слышались нотки разочарования.
  - Чего его видеть. Мыс и есть мыс. Что с ним станется, коли ты его не приметил? Сколько ещё впереди таких мысов будет.
  - Всё же это поворотный мыс, как сказал Симон. Теперь мы в другом море-океане. Чем он нас порадует?
  - Штормом, чем же ещё. И моли своего Иисуса, чтобы все обошлось.
  Дня через три море стало вздымать волны, они все росли и росли.
  - Видать, недалеко шторм, - заметил Петька, всматриваясь в горизонт.
  - Хоть бы стороной прошел, - мечтательно ответил Гардан.
  - А я всё примечаю и запоминаю различные приметы. Нравится мне это. Рулевым хотел бы стать. Да как такое сделать?
  - Успеешь ещё. А что тебе говорят приметы сейчас?
  - Трудно сказать, но мне сдаётся, что шторм нас не настигнет. Если, конечно, не повернёт в нашу сторону. Может, своим крылом и заденет, но слегка. Так что опасаться, думаю, нечего.
  - Ну и слава Всемогущему, Всемилостивейшему! Страсть как неохота снова шторм пережить.
  - Да уж... Радости в том мало, если она вообще есть.
  Шторм действительно прошел стороной, но судну пришлось лечь в дрейф во избежание выброса на берег. Два дня старались удержаться подальше от скалистых клыков. Но ветер постепенно менял направление, и на третий день можно было ставить паруса и плыть дальше.
  - Какие здесь огромные волны, Гарданка. Ты заметил?
  - По-моему, самые обычные.
  - Нет, ты смотри, какие они длинные и высокие. А ветер слабый. Интересно, чего это так? Надо бы спросить бывалых моряков, да они вряд ли ответят.
  Судно продолжало ходко плыть на север. Оно то взбиралось на гребень очередного вала, то стремительно падало вниз, и сердца ребят временами замирали от страха. Но всё обходилось. Снасти тоскливо поскрипывали, паруса слегка гудели от напряжения. Иногда нос судна зарывался в волну, и тогда вся палуба вымывалась шипящей пеной. Но было довольно жарко, и такой душ не доставлял матросам беспокойства.
  Караван из пяти каравелл прошел невдалеке, направляясь в Португалию. Суда обменялись приветствиями и посланиями в оба конца. Однако в дрейфе лежали недолго, и караван вскоре медленно удалился за горизонт.
  - Им-то хорошо, - сказал Петька, провожая далёкие паруса глазами, - Они плывут домой. Да и земляки они все. Или почти все. А нам каково?
  - Не ворчи, а то можно подумать, что ты старик уже, - Гардан недовольно покосился на Петьку.
  - Так ведь тоска заедает от такой жизни, Гарданка! Домой охота!
  - Закрой пасть и сопи себе в две дырочки. Терпи. Всё одно ничего поделать нельзя. Зато я узнал, куда мы плывём.
  - Ну и?..
  - Какой-то порт Малинди. Осталось совсем недалеко, всего несколько дней. Правда, потом мы назад не пойдём. Вроде куда-то дальше поплывём.
  - Куда же ещё дальше? Так ведь и до преисподней можно добраться!
  - Доберёмся, куда довезут. Будем ждать пока, так что потер-пи.
  Море стало оживлённым. Почти каждый день встречались паруса, но суда не всегда ложились в дрейф, обмениваясь новостями.
  - Ты заметил, Гарданка, какие иногда попадаются корабли? Совсем не похожие на наш. Видно, это тутошние, местные суда морских торговцев.
  - Наверное, - безразлично ответил Гардан. Он, видимо, был не в настроении и неохотно поддерживал разговор.
  На второй месяц пути впереди появились очертания большого порта. Всюду виднелись паруса кораблей всевоз-можных размеров. Чернокожие гребцы вспенивали вёслами спокойные воды моря, а слева тянулись зелёные берега. Воздух был напоён едва уловимыми ароматами цветов и моря.
  К вечеру стали на якорь на внешнем рейде, отсалютовали выстрелом из пушки. А утром на борт ступил чиновник из порта. Этот португалец был при полном параде, со шляпой, за лентой которой развивалось страусовое перо. Его бородка вызывающе торчала вперёд, а усы задорно тянулись к глазам.
  - Гляди! И как это он может в такую жару ходить в кафтане из сукна, в сапогах и перчатках? - шепнул Петька Гардану, наблюдая появление чиновника.
  - Обычай, наверное, такой. К тому же он на службе. Стало быть, так он обязан являться на борт пришедшего судна.
  Ребята с интересом наблюдали, как капитан и чиновник обменивались приветствиями. Это была впечатляющая картина. Ножны шпаг описывали плавные полукруги позади кланяющихся господ.
  Вскоре они скрылись в капитанской каюте и долго не выходили на палубу. Гребцы из чернокожих терпеливо ожидали в шлюпке.
  Петька с интересом разглядывал очертания далёкого города. Он раскинулся на берегу в окружении пальм и других больших деревьев. Иногда листва полностью скрывала дома и домишки. И лишь форт возвышался над всем этим морем зелени с гордо реявшим над ним знаменем португальского королевства.
  Пушки настороженно выглядывали из своих амбразур, на вышке поблескивала сталь алебарды часового. Следить за морем надо было постоянно. Всюду чувствовалось господство Португалии.
  - Я слышал, что совсем недавно, когда португальцы ещё не захватили это побережье, - сказал Гардан, - здесь хозяйничали арабы. Это такой народ, из которого вышел наш благословенный пророк Мухаммед. Но они оказали слишком слабое сопротивление португальцам, и им пришлось покинуть здешние берега. Остались только некоторые торговцы, да и те едва живы от португальских налогов.
  - А что же местные черные? Они тоже не сопротивлялись? - спросил Петька, оглядывая берег.
  - А кто их знает. Возможно, и сопротивлялись, да португаль-цы усмирили их. Теперь они тут полные хозяева. Вся торговля в их руках.
  К вечеру капитан Мартинс объявил, что в порту придётся простоять не менее двух недель, и потому команда может выходить на берег. Деньги все получат непосредственно перёд выходом.
  На борту начался оживлённый гомон. Всех радовала возможность развлечься на берегу и спустить в кабаках то немногое, что удалось заработать.
  Утром судно медленно втянулось в гавань и бросило якорь. Команда оказалась свободной, и партии матросов по очереди стали отправляться на берег. Капитан запретил сразу всем покидать борт судна. Возможна была опасность со стороны других кораблей и мелких разбойничьих ватаг. Потому всем раздали мушкеты и шпаги. Половина команды обязательно должна была находиться на борту.

....................................................

Книга вышла в издательстве КРЫЛОВ в мае 2005
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"