Пели певуны печальную песню, когда уходила Баба из города. Пели про неё, как знали, что впереди её ждёт, а она не знала. Шла домой с тяжёлым сердцем. Несправедливость стучала у бабы в висках кровью, глаза застила, дышать мешала. Как можно голову рубить тому, кто никого не жрал? Голова, она не палец, даже если вторая или пятая. Какие такие они нашли неопровержимые доказательства, что он её сожрал, если он её не жрал?
Бывает такая правда, которая вроде правда, а вроде и нет. Смотришь на белое днём - белое-белое, и говоришь: "Белое", в придёшь туда ночью, на белое поглядеть, а оно серое-пресерое. Белое или серое - не разобрать где правда. Бывает другая правда, с которой всё ясно. Сожрал ли конкретный дракон конкретную бабу? Есть у него в пузе сожранная баба - значит сожрал. Нет у него в пузе бабы - жрал/не жрал 50 на 50. Есть при этом живая баба, не сожрал эту конкретную живую бабу 100%. Что ещё нужно этой правде, чтобы она стала правдой - бабе не понятно?
Баба как лошадь мотала головой, силясь отогнать от себя эти мысли, но они застряли, и шумели там, как трубы Иерихонские, руша стены её покоя до самого основания. Почему драконы, расчудесные честные и правильные драконы, бросили Сейла? Ведь знают, наверняка знают где он! Вот вытащит она его, и пусть он ей расскажет сказочку про них, бескорыстных, "лучше людей". План у неё простой: взять монеты, подкупить бюрократов, чтобы вместо месяца её заявление за пару дней увидели. Сейла отпустят, может быть даже извинятся, ей лицензию восстановаят и прочие права, и пойдёт жизнь своим чередом. Коня зря отпустила тогда - надо ускориться, транспорт потребуется, поэтому первым делом завернула Баба к себе на Конью Горку. Сейчас баню натопит, кости напарит, чистое наденет, коня поймает, к своим заглянет, из схрона монет вынет и....
В доме на Коньей Горке пахло жизнью и убрано было не по её. Она чашки никогда рядком не ставила и шторы не зашторивала. Неужто мать без неё хозяйничала? Хотя мать чашки не ставит, ей без них есть чем заняться. Такой никчёмной работой может только тот заниматься, кому приложить себя некуда: книги по корешкам расставлять, хрусталь по сантиметрам, чашки в рядок. Здесь кто-то никому не нужный похозяйничал. Кто бы это мог быть? Размышления её бесцеремонно прерваны были ударом по голове, сзади, исподтишка. Баба пошатнулась, но не рухнула. Чтобы избежать худшего, отпрыгнула вперёд, в хату, и резко развернулась. В дверях стояла другая баба с дрыном наперевес. Маленькая, квадратная бабёнка, полноватая и с красной от гнева угреватой рожей. Бывают такие - ножки коротенькие, плечи широкие, жопа узкая. С виду - кубышка. Кто-то таким расскажет, что они не красивые, они с дури возьмут и поверят, и потом всё - жизнь под откос. На весь мир злая, на жизнь обиженная и вместо: "Мира вам", дрыном по голове. Опасная баба, недоговороспособная.
- Что, воровка, пришла мои чашки воровать? - визгнула кубышка.
- Я к себе домой пришла между прочим, негостеприимная ты баба, - возразила наша Баба.
- Аааа, так ты ещё и дом у меня отобрать хочешь! Тогда сдам тебя куда следует! Воровка! -- твердила упрямая кубышка и трясла дрыном.
Бабе всё это было очень неприятно. От удара звенело в ушах, на полке под зеркалом она не видела своих любимых баночек с разными маслами, баня вообще превращалась в туманную перспективу. Хотя свой дом она, получается, уже захватила. Кубышка с дрыном стояла в дверях и орала дурниной. Дверь перед ней закрыть чтоль, пусть там орёт? Кто она, и как вообще оказалась в Бабином доме?
- Ты говорить, тихо, как люди, можешь? Или только трубить слоном?
- Что мне с тобой говорить, воровка! - не унималась кубышка, - Припёрлась в мой дом, ещё и права качает! Убирайся отсюда!
- И не подумаю. Во-первых, это мой дом, я его хозяйка и мне решать, на кровать лечь, пол мести или гулять идти. Во-вторых, ты перегородила дверь. А ещё, ты так орёшь, что мешаешь моему спокойствию, а мне это не нравится. Так что убирайся вон подобру-поздорову.
- Сука! - заверещала баба с дрыном и попёрла в хату. - Чёрная риэлторша! Я этот дом купила и никому его не отдам, мой он!
Их разделял большой стол, не понятно зачем стоящий посреди комнаты. Наша Баба была у задней стены, и, потеряв надежду на решение вопроса словами, как в детстве учили, размышляла, как бы ей кубышку завалить с минимальными повреждениями и связать. Тогда неуёмную бабу можно будет разговорить, наконец, разобраться в происходящем. Верёвка для ловли коней висит над самым выходом. Наша баба спиной к стене, бочком стала пробираться к двери, чтобы верёвку ухватить.
- Аааа, испугалась! - завопила кубышка, и вдруг схватила с кухонного стола тесак и метнула его в Бабу, которая, как назло, зазевалась, отвлеклась, и нацелилась верёвку снимать с гвоздя.
Тесак воткнулся в руку, чуть пониже плеча и пригвоздил нашу Бабу к стене.
- Всё. ДОСТАЛА, - ругнулась наша Баба, вытащила тесак, резко воткнула его в пол, в два прыжка оказалась у верёвки, схватила её, ещё в два прыжка оказалась у кубышки, отбила дрын стулом, саму кубышку придушила легонько, до потери сознания, и тут же связала.
Как так? А просто - когда времени становится в обрез, берёшь, и делаешь, не рассусоливаешься, иначе кровью истечёшь. Баба и разобралась, потом перетянула руку - рана, к счастью, не тронула кости. Прорез насквозь, неприятно конечно, но у Дракона она позаимствовала пузырёк живой воды, затянется быстро.
Шла Баба домой с мечтой о бане, а умылась кровью, да ещё и головную боль от дрына приобрела. Пока связанная кубышка приходила в себя, Баба успела ополоснуться у колодца. Одёжу свою не нашла, завернулась в штору, которую с окна содрала. Из-под половицы схрон свой достала "на чёрный день". Порылась в бумагах, а там и правда - дом её продан родителями бабе-ловцу, всё официально и на гербовой бумаге. Забыла баба, что она мёртвая теперь, сложно такое обстоятельство в памяти удержать. Стало дело ясное, объяснения ей не нужны больше никакие, тем более от визгливой бабищи. Развязала кубышку, проверила, что живая, стонет, по щекам нахлопала.
- Живи пока, новая хозяйка дома на Коньей Горке, а дальше поглядим. Плохой из тебя ловец, не дадутся тебе такой кони. Кони к тому идут, кто себя любит, потому что таким верить можно. В обиженным верить нельзя, злые они. Ты - злая. Кони видят.
Сказала так баба, и пошла к семье, мёртвая и теперь ещё и бездомная, в штору завёрнутая. Как заголосила соседка её увидав: "Метрвячка идёт, опять мертвячка, в саване!" Побежала в хату, и там в подпол залезла, как будто мертяки её там не достанут.
У Бабы во дворе никого. Полдень, жара, все попрятались в тени, собака только вышла, хвостом ей помахала, и скорей в будку обратно. В хате нашла Баба поначалу одного только старшего своего сына, здоровенного детину. Сидел сына на прохладной печи, пил виски и стейком заедал.
-- Ой, мамо, вы ли?
-- Я сына, как есть я.
-- Да разве? Мы по вам панихиду справили, - сказал, и на угол показал, где Бабин портрет в чёрной рамке стоит, лентой перевязанный, цветами вялыми украшенный.
-- Ну так что ж, что справили. Как справили, так и расправите. Я же вот.
-- Аааа... Ну а коня-то хоть привели с собой?
-- Нет. Просто пришла, без коня, и раненая я. Руку мне резали, так что пока мне коней не ловить.
-- Уууу. А зачем тогда пришли? -- удивился сын.
-- А как же? Вот было мне хорошо, я вам коней водила, вы жили - не тужили. Стало мне плохо, пришла к вам за подмогой, -- разъяснила Баба.
Сын пристально, с прищуром, на неё посмотрел, поёрзал толстым задом по лежанке, скривился.
-- Что-то, мамаша, не похожи вы на немощную, вполне себе сильны и розовы, как были. Здоровья вам крепкого, - сказал, улёгся прям где трапезничал, к ней тылом, укрылся одеялом лоскутным по самые уши, и принялся отдыхать после сытного обеда.
Баба вздохнула: что выросло то выросло. Не она растила, значит и нечего пенять. Села за стол, налила себе молока, отломила хлеба - очень по молоку и хлебу истосковалась, только бы их и ела, человечью еду. А как наелась, силы оставили. Положила голову на руки, так за столом и уснула. Проснулась от того, что мать над ней голосит. Вечерело уже, сумерки. Мать с отцом стоят перед ней. Мать плачет, а отец смотрит глазищами дикими, приговаривает:
-- Да как же, нам же сказали, что умерла, бумагу выдали. Мы страховку драконью получили, огромную, дом продали твой, всё потратили! Матери шубу купили, в дом утвари, детям твоим хаты. Одни поминки твои чего стоили! Как ты жива-то? Мы чем теперь всё это отдавать будем?
- И я вам рада, папа, и на быстроту вашу только подивиться могу, как всё успели - ответила Баба.
- Если что дали, то надо сразу тратить, пока не передумали и не отняли. Всё успели, зажили, наконец, как люди. Приплод твой почти весть пристроили. Парочку себе оставили, вон, на подмогу. Скоро сорок дней праздновать будем всей общиной.
Отец за голову взялся, качается, словно хуже чем она живая, ничего приключиться не могло.
-- Погоди, отец! - вступилась мать. - Нельзя же так. Дитё ж наше, как-никак. Ну пошалила опять, мало ли она шалила? Давай её укроем в подполе. Пусть живёт себе, никто и не узнает. Кормить-поить до старости сможем, мы ж теперь богачи! Бедная моя девочка! Мёртвая моя девочка!
Баба от этих слов аж слезу на глаза пустила. Есть кто-то на свете, кому она девочка и дитё. Упала бы маме в ноги, да нельзя, стоять ловцу надо крепко.
-- А если кто видел, как они пришла. Видел тебя кто? - обратился отец к дочери.
-- Соседка видала, орала как ошпаренная.
-- Спасибо, мамо, только мне подвальная сохранная жизнь не пойдёт. Дела у меня. Давайте-ка вот что делать. Мою одёжу, крынку с монетами мне выдавайте и пойду я, а дальше как сладится, так и будет. Коня ещё мне надо.
Мать безропотно ей крынку с монетами выдала, одежду и коня, и Баба ушла. Хорошо, хоть выспалась. А как дальше ей с этим жить - да будет думать, что этого не было, что привиделось ей.
Рука ныла. Баба спешилась на вершине своей Коньей Горки, там, где её тогда конь задавил, по прошлому потоптаться и повязку на рану наложить. Смотрит, венок висит: "От любящей семьи дочери и матери, невинно драконом убиенной". Хотела было его снять, но потом подумала - кто-то поедет мимо, увидит венок, подумает, что есть на свете любовь. "Хорошая ведь мысль, я бы хотела такую думать", - и оставила венок висеть как есть.
В город она приехала уже затемно, идти давать взятку было поздно. Пошла к Сейлеру, поболтать.
-- Мира и жизни тебе, зверюга.
-- О! Деликатес! Упрямая ты, вернулась таки. Зачем? Исхудала вон как, одни кости... -- Дракон был не в настроении.
-- Так на путевой диете сидела. Теперь меня и на гуляш не продать - кости разве что на суп пойдут, но кто ж их купит, - съязвила Баба.
Дракон покачал целыми ещё головами в ответ.
-- Знаешь, я только одну персону в этом мире знаю, которая вот так сказать может, всё нутро вынуть и в печень словом клюнуть, и это ты. Вообще-то подслушивать не хорошо!
-- А людей на мясо продавать хорошо?
-- Я бы тебя ему не продал всё равно, я бы тебя гному отдал, -- оправдывался Дракон честно, потому что он правда бы не продал на мясо - слишком дёшево просили.
-- То есть ты ещё и сутенёр?
-- Я продавец. Я продаю все, что шевелится и не шевелится, лишь бы продавалось. Ты со мной ругаться пришла, или ещё зачем?
Мужики, хоть людские, хоть драконьи, страсть как не любят оправдываться. Но как был Дракон рад тому, что она пришла, он ей показать не мог - не по драконьи это, слабости свои показывать. Пусть ругается, пусть вопросы дурацкие свои задаёт, хоть пусть стоит молчит, только пусть не уходит хоть немного. Она теперь своя для него, как никто своя, потому что пришла, а это по-драконьи.
-- Я сделаю так, чтобы быстрее моё дело рассмотрели, что я живая, - потупив почему-то глаза сказала Баба.
-- Заплатишь?
-- Ага. Правда не знаю, как там дальше. Мои уже страховку драконью получили. Если я живой окажись, всю семью мою обездолят.
-- Не окажешься живой. Убьют они тебя, не допустят такой своей промашки. Не ходи к ним больше, у мёртвой у тебя больше шансов жить.
Баба вдруг очень ясно осознала, что дракон прав. Почему она этого раньше не понимала? Наверное по упрямству своему бабьему, хотела что-то доказать тем, кто придумал уже, что она мёртвая. Это ведь не могла быть ошибка, это была самая настоящая нужная кому-то ложь, и теперь всем лучше, чтобы Баба была мёртвой, даже её семье, что уж про других говорить? Пригорюнилась Баба.
-- Деликатес, можешь мне пояснить кое-что? Только правду, - прервал дракон её печальные думы. -- Кругом тебя самой сейчас болото, не захлебнуться бы, зачем ты ещё и меня тянуть пытаешься? Я ж тебя продать хотел, ты всё слышала!
-- А кто не хотел? Кто? - вспылила Баба в ответ. - Мужья все меня имели по самое не балуйся, семья на моей шее сидела, а теперь папаня родной за страховку испугался, не рад меня живой видеть. Сыночки.. малы ещё, с них не спросишь, им самим бы жить. Кто не продаёт-то, знаешь? Ты гад, конечно, но ты и по виду гад и по сути гад, не обманешься, я потому от тебя и сбежала. И рыжужу вы любите меньше людей. Эти вон чего - мёртвой меня сделали, значит и убьют скоро, уморят, чтобы под ногами не крутилась. Я так просто не дамся, и тебя не дам. Заодно. Из принципа.
-- Ну если из принципа, то это движущая сила, равной которой не найти! -- согласился Дракон.
-- Ты знаешь, что делать-то? -- посмотрела она на него с надеждой, потому что в её голове звучала правильная бабья торичеллиева пустота.
-- Догадываюсь.
Ночь опустилась на площадь. Баба притаилась в куче мусора и внимательно слушала Дракона.
![дракон [Махоша]](/img/w/woloshuk_m_e/baba_6_glava/glawa6malenxkij.jpg)