Она расправила перед собой листок бумаги, взяла синий карандаш из коробки возле мольберта и начала писать.
"Мой любимый
Ей пришлось остановиться, к глазам прилило разом столько воды, она не ожидала. Она выпрямилась на стуле, сделала несколько глубоких вдохов. Было тяжело собраться с мыслями. Казалось, что эти два слова уже передают всё, что она хотела написать ему в письме. "Мой любимый". Знал ли ты, как сильно я тебя любила? Почему я не успела тебе сказать? Мы правда были вместе годы? Мне сейчас кажется, секунды. Знал ли ты, что день, когда мы решили отпустить друг друга, стал первым днём моей оставшейся жизни. И каждый раз, когда я думаю, сколько лет мне ещё жить.. без тебя.. мне становится невыносимо плохо. Знал ли ты, что я умею плакать. С тех пор я наплакала тебе целую реку. Я мысленно написала тебе тысячи писем и каждое из них начиналось с "Прости". Знал ли ты, что я искала твои черты в каждом проходящем мужчине и в голове было одно - "все они - не Ты"..
Она закрыла лицо руками: "Нельзя плакать. Нельзя. Если ты начнёшь, то ты никогда не остановишься. Вспомни как было в прошлый раз". Память тут же нарисовала обеспокоенное лицо коллеги: "Шеф попросил меня попросить тебя пойти домой.. И правда, иди, поработаешь из дома до конца недели.." Тогда в офисе все подумали, что у неё кто-то умер. Она встала, подошла к чайнику, вода в нем совсем остыла. "Кипятить, не кипятить.." Ей было все равно. Возможно она даже не хотела чай. Возможно она даже не хотела пить. Ей просто нужно было сойти с того места, где она разом окунулась в такую жгучую и горькую боль. Она постояла так ещё с минуту, положив руку на холодный чайник. Потом приложила прохладную руку ко лбу, лицо пылало. В голове, словно кадры из фильма, проносились воспоминания: тёплая осень, солнечные лучи в его зелёных глазах, потом зима, потом лето, смех, ночь, они в постели, его лицо, её рисунки, его стихи, его поезда, её поезда, их письма, их встречи, его глаза.. Не плакать. Она отвернулась от плиты, окинула взглядом комнату. Вечерний свет вяло пробивался через единственное окно, мимо собранной набок льняной шторы, и от этого её и без того маленькая однокомнатная студия казалась совсем крошечной. Вещей в комнате было немного. Маленький диван, который больше походил на кресло-кровать. Она не разбирала его уже давно, так и спала, свернувшись калачиком, почти коленками на подушке. Подруга постоянно ругалась: "Ты так себе горб вырастишь, спишь как бомж на газетке на лавочке". - "Ну, если вырастет горб, то я посажу на него попугая, надену повязку на глаз и отправлюсь грабить торговые суда". - "Ты самая дурная из всех дурных". - "Всегда к вашим услугам, милости просим". Справа от дивана стоял маленький старый шкаф, оставшийся ещё от прошлых хозяев. Она называла его Квантовый шкаф или Шкаф сильно искривлённого пространства. В нем она умудрялась хранить столько вещей, что иногда даже сама не понимала, как они туда все помещались. Внизу от ножки шкафа и до батареи в два ряда стояла её обувь. Иногда, она начинала её мерить, чтобы поднять себе настроение. Посреди комнаты напротив окна стоял мольберт. Она закончила рисунок два дня назад. Это был эскиз будущей картины. Кошка, сидящая по-турецки под большим дубом и играющая на флейте, на заднем плане в ночной синеве видны домики маленького города с горящими окнами. "Раздолье для психоаналитика", - усмехнулась она про себя. Взгляд перешёл на стол у окна и сердце ёкнуло - там все ещё лежал листок, на котором она смогла написать всего два слова. Письмо Ему. Настоящее, а не в своём воображении или во сне. Письмо, в котором она ему напишет, как сильно его любит, что будет любить его всегда пока жива. Даже если они больше никогда не будут вместе. Она хотела, чтобы он знал. Возможно, если он будет знать, что ей тоже больно и горько, он не будет думать, что растратил свою душу зря, не будет проклинать день, когда встретил её.. Она села за стол и стала писать:
"Мой любимый,
Я не могу описать словами мою любовь к тебе. Она больше, чем я. Она простирается далеко за пределы меня, чтобы дотянуться до тебя, одну руку кладёт тебе на сердце, а другой гладит тебя по щеке. Между нами нет времени и пространства. Мои мысли с тобой, где бы ты ни был, где бы ни была я. Каждый раз, когда тебе будет трудно, больно, страшно или грустно, знай, я в этот момент посылаю тебе свой луч любви, я буду стоять рядом с тобой тёплой тенью. И если нам больше не суждено быть вместе в этой жизни, я буду ждать тебя в следующей. Я буду любить тебя вечно." Слезы текли по её щекам и капали на бумагу, синий акварельный карандаш расплывался, превращая текст в арабские узоры. За окном тускнели сиреневые сумерки, в доме напротив в окнах стал зажигаться свет.
***
Он шёл небыстрыми шагами по улице к дому. Ему всегда было лень ставить машину в гараж, особенно в такие прохладные дни. Но в багажнике с выходных лежал велосипед и он заставил себя не рисковать. Идя домой, грея руки в карманах куртки, он думал, какая поздняя в этом году весна. Он поднимался по лестнице до квартиры, придумывая, что приготовить себе на ужин. Привычным жестом, не глядя, открыл почтовый ящик, сгреб охапкой все, дошел до своей двери. За ней уже доносился радостный лай. Он открыл дверь и ему под ноги сразу бросился лохматый пес. "Ты, наверное, заждался уже, дружище. Сейчас пойдем гулять", - сказал он, присев на корточки и пристегивая поводок. Краем глаза, в куче квитанций и рекламных буклетов, брошенных только что на пол, он заметил белый конверт, на котором ничего не было написано. "Секунду, Сэм, сейчас пойдем". Он раскрыл конверт. Там был сложенный вчетверо рисунок. Кошка, сидящая по-турецки под деревом и играющая на флейте, а на заднем плане ночь и город, с горящими в домиках окнами.